"Все реки текут" - читать интересную книгу автора (Като Нэнси)7Осенью пришло коротенькое и очень бодрое письмо от Кевина Ходжа. По-видимому, ему нравилась опасная армейская служба, позволившая ему повидать полсвета. В городе состоялась панихида по Джорджу Баретту, были произнесены речи о тех, кто «отдал жизнь за Империю». Но в письме Кевина не было ложного пафоса, о смерти он упоминал вскользь, как о неизбежных издержках войны. Военные сводки становились все тревожнее. Мафекинг окружен, положение его защитников безнадежно – эта новость, полученная по электрическому кабелю, всколыхнула весь город. Газета «Геральд» выпустила специальный плакат: МАФЕКИНГ НАШ! Звонили все колокола, церковные и пожарные, горячие головы палили из ружей и пулеметов; в пансионе, где жила Дели, на всех зеркалах было написано мылом: «Мафекинг наш!» Она навестила Чарльза только один раз. Верная Бэлла, все такая же пухлая и жизнерадостная, готовила ему сносную еду, но по углам кухни висела паутина, а некогда чистейший кухонный стол стал серым от грязи. В первый же день по приезде, Дели, ковырнув вилкой поданную на завтрак яичницу, заметила темно-зеленые пятна, украшающие ее снизу. Можно было себе представить санитарное состояние сковородки! Новая служанка Джесси вела себя бесцеремонно и даже нагло. Дели поняла причину такого поведения, когда поднявшись на другой день рано поутру, увидела, как дерзкая девчонка выскользнула из комнаты, где по-прежнему спал Чарльз. Джесси стала неофициальной хозяйкой на ферме. Дели грустно подумала, что Чарльз примирился с убожеством его теперешней жизни. Ему уже поздно меняться, и он никогда не найдет белую женщину, которая могла бы занять место Эстер. Дели видела, что дядя опустился, и что его внешность не располагает к себе: на лице многодневная щетина, усы запущены, глаза слезятся, веки покраснели. Вероятно, именно жена заставляла этого ленивого от природы человека держать форму и соблюдать аккуратность во всем. А, может быть, процесс распада личности начался уже давно и стал более заметным теперь, когда разрушился привычный уклад. Она вернулась в Эчуку с твердым намерением не бывать больше на ферме. Разумеется, ей всегда приятно повидать Чарльза, который был когда-то ее единственным союзником в чужом для нее мире; но слишком тяжелые воспоминания будят в душе эти места. После смерти Или в хозяйстве стали заметны печальные следы упадка: сломанные ворота, шатающиеся заборы, птицы, хозяйничающие там, где раньше радовали глаз аккуратные грядки с овощами и цветочные клумбы. Первый свежий ветер, задувший с реки, Дели восприняла как вестник от «Филадельфии» и от Брентона Эдвардса. Однако она получила о них известия только в июле. Раз, во время обеденного перерыва она увидела, как к пристани причалил пароход под названием «Уорджери», и окликнув его шкипера, спросила, не знает ли тот что-нибудь про «Джейн Элизу» (старое название судна было морякам привычнее). – «Джейн Элиза», говорите? Мы обогнали ее у мыса Дохлая Лошадь. Она где-то на подходе. У нее неплохой котел, черт побери! Да и как ему не быть хорошим под присмотром этого тронутого механика? Он едва не рехнулся, когда мы их обошли. Будь его воля, он бы выбросил предохранительный клапан, рискуя взорвать котел… Бедняга Том, не повезло старику. – Да, я слышала… Он оставил мне в наследство половинную долю. – Да ну! Теперь там заправляет молодой капитан Эдвардс. Из него выйдет добрый моряк, если он будет помнить, что еще многому должен научиться. – У него был опытный наставник, старина Том. – Согласен. Но настоящий опыт приходит только с годами. Дели гуляла по залитому солнцем берегу, вдыхала свежий воздух и ждала, чутко прислушиваясь, не раздастся ли знакомый гудок. Вдруг ее охватило беспокойство: как она выглядит? Не слишком ли растрепана? Под ногтями у нее скопилась синяя краска, блузку она поленилась утром сменить. Дели повернулась и почти бегом вернулась в ателье. «Лучше увидеться с ним здесь, в своем маленьком кабинете, чем на многолюдной пристани, – решила она. – Сейчас он ставит судно к причалу…» Она сделала вид, что занята ретушированием фотографии разнаряженной невесты, но знакомое ощущение противной слабости и пустоты уже возникло где-то под ложечкой. Чтобы унять растущее возбуждение, она вскочила и в третий раз поправила перед зеркалом волосы. Притворившись, что с головой ушла в работу, она услышала в приемной его голос, спрашивающий у господина Гамильтона разрешения пройти. Дели подняла голову: Брентон стоял на пороге, заполнив собой весь дверной проем. Она порывисто вскочила на ноги, опрокинув при этом банку с краской. На его лице играла сдержанная улыбка. – Привет, мисс Филадельфия! Вы получили мое письмо? Он был без головного убора. Пока они обменивались рукопожатием, Дели смотрела на его кудри и думала о том, какая потребуется краска, чтобы их нарисовать. – Да, спасибо. Было очень любезно с вашей стороны написать мне о бедном Томе и о его великодушном поступке в отношении меня, – ее слова прозвучали несколько высокопарно, хотя она и стремилась быть естественной. – Итак, мы с вами теперь совладельцы? – Выходит, да. Вы не хотите посмотреть на свою тезку? Я думал, вы придете нас встречать. – Понимаете, у меня сейчас столько работы!.. – Не буду отвлекать вас, – он повернулся, чтобы уйти. – У меня скоро перерыв на ланч, – поспешно сказала она. – Тогда я смогу спуститься к вам. – Отлично! Вы покажете мне приличное кафе, где мы с вами можем позавтракать. Мне осточертел камбуз, видеть больше не могу муррейскую треску. Приходите, как только освободитесь, мисс Филадельфия. Он остался единственным, кто называл ее полным именем, у него это получалось даже мило… С блузкой теперь уже ничего не поделаешь, подумала она мимоходом, надевая жакет от своего костюма и натягивая на свои темные волосы шляпку наподобие морской фуражки. Взгляд, брошенный в укрепленное на внутренней стороне двери зеркало, прибавил ей уверенности: она отметила чистую белую кожу лица, пунцовые губы и синие глаза, обрамленные темными ресницами, прямые вразлет брови. Конечно, ей хотелось бы иметь тонкие духи, как у Бесси, но зато у нее, Дели, брови черные и хорошо прорисованные. Она выскоблила краску из-под ногтей, помыла руки и принялась за работу, с нетерпением ожидая перерыва. Брентон Эдвардс стоял на верхней палубе и махал ей фуражкой. Она сошла по деревянным ступеням в нижнюю часть пристани и увидела, что он ожидает у узкого трапа. Топкий глинистый берег под дощатым причалом издавал знакомый до боли запах – запах речной воды. От прикосновения его сильной руки по телу девушки будто пробежал электрический ток – через пальцы к запястью, к предплечью и дальше, в самое сердце и в мозг, вызвав там мгновенную панику. Но теперь они были уже на палубе, и он отпустил ее руку. Дели почувствовала на себе взгляды – одни стеснительные, другие восхищенные: члены судовой команды собрались у колесного кожуха, под которым размещался камбуз. Один из них был китаец – Дели определила это по длинной тугой косичке; рядом с китайцем стоял невысокий мужчина в замасленных рабочих брюках; его потрепанная парусиновая кепочка была темна от машинного масла, голубые проницательные глаза смотрели настороженно из-под нависших бровей. – Наш механик, Чарли Макбин, – представил его Брентон. – А это помощник капитана Джим Пирс, – он указал на мускулистого парня со смешливыми глазами и обветренным лицом, цвета старой бронзы. – Он иммигрант, как и вы. – Я – нет! – вспыхнула Дели. – Я тем более, – сказал помощник капитана. – Это ваша новая хозяйка, ребята. Ее зовут мисс Филадельфия Гордон. – Поздоровайся с леди, Бен! – сказал ему капитан. – Добрый день, – выговорил парень осипшим от волнения голосом. – Это – палубный матрос и подсобный на камбузе. А вот и сам кок А-Ли. – Моя ошшень рада, мисси, – сказал китаец и низко поклонился. – Я счастлива познакомиться со всеми вами, а также увидеть вновь свою тезку, да еще в таком образцовом порядке, – сказала она застенчиво. Механик проворчал что-то в свои седые усы, из чего можно было разобрать «Джейн Элиза» и «треклятые бабы!» и ушел в котельную. – Что-то он уж больно сердит сегодня, не иначе к вечеру напьется, – негромко сказал Брентон. – Когда он трезвый, ему цены нет: ни один машинист на реке не может с ним сравниться. Пьянство – его слабость. – Но почему бы нам не уволить механика, если на него нельзя положиться? Это «нам» вырвалось у нее непроизвольно, и теперь она была готова провалиться сквозь землю: Эдвардс мог подумать, что Дели вознамерилась диктовать ему. – Я же вам сказал, что он – лучший механик на всей реке, – твердо возразил Брентон. – А напивается он не так уж и часто. – Да, конечно… Покажите мне все, пожалуйста. Обойдя судно, начиная с чистенького камбуза и кончая рулевой рубкой и маленькой кают-компанией, они отправились на ланч. – Не забудь привести ее обратно, Тедди! – крикнул им вслед Джим Пирс. Дели покоробило столь фамильярное обращение. По-видимому, они называли его так постоянно, выражая этим дружеские чувства к своему капитану. Ну, а почему бы и нет? Главное, чтобы все они помнили, кто есть кто. Наверное, по своим представлениям я и в самом деле иммигрантка, – подумала она. Пир удался на славу. Брентон с большим аппетитом съел громадный бифштекс, а потом еще три яйца с чипсами. Приятно было смотреть, как здоровый мужчина расправляется с едой. На этот раз она и сама ела с аппетитом. В Брентоне ощущалась спокойная уверенность и определенность; это был человек, привыкший решать и брать на себя ответственность за решение. Молодые люди, ухаживавшие за ней в последнее время, не выдерживали с ним никакого сравнения. Глаза цвета морской волны, скорее зеленые, чем голубые, казалось, смотрели вам прямо в душу, и вдруг принимали рассеянное выражение, устремляясь куда-то вдаль, вслед за бегущей мимо рекой. Помимо всего прочего, между ними установилось некое таинственное притяжение; нечаянное касание рук, когда она передавала ему сахарницу, модуляции его голоса – все заставляло ее остро чувствовать, что он мужчина. – Я вижу, вам удалось смыть краску с волос, – сказала она где-то в середине обеда. В ее тоне содержался скрытый намек. – Я как раз спрашивал себя, помните ли вы нашу последнюю встречу, – он многозначительно посмотрел на свою собеседницу. – О, я все помню! – ей неудержимо захотелось потрогать его медные кудри, запустить в них свои пальцы. – Вы продолжаете заниматься живописью? – Да, я все еще посещаю Художественную школу, хотя, как мне кажется, я получила там все, что могла. Собственно говоря, мне надо бы ехать в Мельбурн, в училище при Национальной галерее. Здешние студенты… они не воспринимают искусство всерьез, мне не на кого равняться. Я не кажусь вам самонадеянной? – Я уверен, что вы талантливы, хотя и не видел ваших работ. – Здешние обыватели предпочитают разрисованные фотографии, которые делает господин Гамильтон. – Вы ретушируете их весьма удачно. – Я делаю эту работу с отвращением только потому, что мне за нее платят, – впервые за этот вечер она не согласилась с его мнением. – Хотела бы я, чтобы за мои картины мне платили хотя бы вполовину. Страсть тратить деньги может быть и мелкая, но самая приятная из всех страстей. – Не знаю. В отношении женщины это может и справедливо. Для меня деньги значат не слишком много, кроме тех случаев, когда они позволяют не заниматься чем-то неприятным. Якорь спасения, так сказать. – Вам нравится работать на реке? – Еще как! Я не люблю, когда вокруг много ВЕЩЕЙ. – Представьте, я тоже! Раньше я этого не сознавала. Разумеется, мне нравятся красивые наряды, новые шляпки, модная обувь, но все остальное… Уютный домик, розы в кадках, безделушки на каминной полке, дорогие вазы, которые все время падают и разбиваются… Нет уж, покорно благодарю! Он захохотал так громко, что официантка на другом конце зала вздрогнула и оглянулась. – Однако есть много и таких, которые любят красивые вещи. Иначе, кто покупал бы ваши картины? Она засмеялась. – Тоже верно! И я подозреваю, что заднеколесный пароход не что иное, как красивая «вещь». – Но она движется. Она не привязывает, не порабощает вас, как, скажем, дом. Вещи вещам рознь. Я, например, люблю покупать книги. – Я тоже. Книги, эстампы… – Выходит, мы с вами оба старьевщики, сборщики макулатуры. – Знали бы вы, как я вам завидую! Жить на воде, каждое утро просыпаться в новом месте. Порой мне кажется, что я здесь задыхаюсь. В большом городе мне, наверное, будет одиноко, и все же я хочу уехать в Мельбурн, если даже мне придется там голодать… – Не забивайте себе голову романтическими бреднями о большом городе. Жизнь в нетопленой мансарде, пустые карманы – это кажется привлекательным лишь издали, когда заботы о куске хлеба, холод и другие напасти остались позади. Это выглядит романтично только в книгах. Очень скоро вам захочется бежать оттуда. Она бросила на него испытующий взгляд. – Вы говорите об этом так, как будто сами пережили нечто подобное. – Вы угадали. Я сбежал из дома подростком, повздорив с дедом. Моя мать умерла, когда мне было двенадцать лет. – И моя тоже! – Они смотрели друг на друга, пораженные совпадением. – И вы приехали в Мельбурн? – Да. Я был слишком самолюбив, чтобы вернуться к деду с повинной головой. Пришлось скитаться в поисках работы, браться за любое дело, голодать. Тогда я не мог позволить себе такую «вещь», как новые ботинки. Однажды мне крупно повезло: я увидел объявление, что требуется палубный матрос на речном судне. Когда дед умер, оставив мне малую толику денег, я не захотел расстаться с рекой: это было у меня в крови. – Я вас понимаю… Но Эчука! Она так далеко от всего. Это не Сидней, но и не степь. Никто не услышит обо мне в этой глуши, и я не смогу получить необходимую мне школу. – Тогда надо собрать нужную сумму, чтобы прожить в Мельбурне, скажем, год. Мы заработали сто с лишним фунтов за последний рейс, несмотря на вынужденную задержку в Берке. Половина этих денег – ваши, этого хватит для начала. Проклятие! Я ведь собирался обсудить с вами наши дела, но вы совсем выбили меня из колеи. Он взглянул на нее так пристально, будто хотел запомнить каждую черточку ее лица, будто хотел получить от нее ответ на не заданный им вопрос. Она смущенно потупилась. – Уже поздно, мне пора идти. – Пообещайте позавтракать со мной еще раз. А, может, придете сегодня поужинать на «Филадельфию»? А-Ли, правда, по вечерам не работает, но я умею отлично готовить сам, вот увидите. Она на минуту заколебалась. Ей хотелось спросить, будет ли там острый на язык помощник капитана. Скорее всего нет, в противном случае Брентон не стал бы ее приглашать. – Ну, что ж, пожалуй, – сказала она наконец. – Можно не сомневаться, что вы готовите лучше, чем я. Когда они вышли на улицу, он легонько тронул ее за локоть. – Мне хотелось бы увидеть конечный результат того сеанса живописи, который был прерван мною так некстати. Может, принесете ту картину, если вы ее не продали. – Я собиралась подарить ее Тому. Теперь вы можете взять ее и повесить в своей… – В моем салоне, – подсказал он. По дороге в ателье она улыбалась, гримасничала и жестикулировала, будто продолжая разговор с невидимым собеседником. Он слишком уверен в себе, думала она. И все же временами в нем проглядывает что-то такое милое, детское. Когда смотришь на него, то видишь маленькие глаза и жесткую складку у рта. При всем том он обворожителен. Подумать только, у нее будут деньги на поездку в Мельбурн! Посещать Национальную галерею, учиться там целый год – что может быть желаннее? Впереди себя она увидела старую женщину в темном выцветшем платье. С согбенной спиной и беспомощно трясущимися руками, она ковыляла по улице, не поднимая головы. Дели взглянула на нее со страхом и жалостью. Если я не смогу прыгать от радости, когда мне будет семьдесят лет, я лучше умру, решила она. |
||
|