Илья Игнатьев Умная Судьба

Как мы встретились с Вовкой? Я его подобрал. Просто подобрал. На улице.

Хотя… нет, - слово «подобрал» тут не подходит… «Мы встретились», - да, так вернее. Мы встретились на улице… Нет, он не был беспризорным котёнком, вовсе нет. Просто, - встретились… Да нет, не просто, - всё было гораздо и гораздо интересней…

Блин, да что это со мной сегодня? Двух слов внятно связать не могу… Это, наверное, оттого, что я сейчас смотрю сразу в две стороны, - одним глазом в монитор, а вторым на Вовку, спящего как всегда спокойно и беззвучно на огромном моём кабинетном диване…

Ладно. Всё сначала.

Итак…

- Папа, ты дурак?

- А в глаз? - меланхолично отзываюсь я на прямой и откровенный вопрос Пашки.

- Да в глаз-то чёрт с ним! А ты ответь сперва, - ты дурак? Вот лично для меня это очевидно, - с такого бодуна, и за руль! С ребёнком! Со старшим сыном! А?

- Ой, Па-аш, я тя умоляю, - не ори… Чего тут орать-то? Сгоняем в город, и назад, - чего орать-то? - сегодня ж понедельник, время полдесятого, все, кому надо, на работе уже, дорога пустая…

- Да это не проблема, - в город сгонять. Ты мне толком можешь объяснить, чего это тебе так загорелось?.. Пап, ты чо? Бледный… Слышь, а может аспирину тебе, а?

- Да я уже две штуки сожрал… - я замолкаю и прислушиваюсь к ощущениям внутри себя. - Мда. Как это я вчера так… неосторожно, - как-то так. Ничего смешного, между прочим, я тут не наблюдаю.

- А я наблюдаю! То есть, вчера наблюдал. А если захочешь, то и ты понаблюдаешь, я тебя вчера зафиксировал. В динамике и в деталях. Кстати, полтора гигабайта ушло.

- Фиксатор… Блин, Пашка, ты едешь или нет?

- Да еду я, еду! Только ты побрейся… А вообще-то, я и сам хотел в Магнитку смотаться, завтра только.

- Ну и всё, и чего было орать, совсем не надо было орать…

Я иду в ванную, - Пашка за мной, - смотрю на себя в зеркало, - ну, в общем-то, не так уж и плохо…

- Пап, мы Пульку заберём у баб Томы?

- Это уж как он сам, Паш. Тимура, что ли не знаешь? Захочет, - поедет, не захочет…

- Не поедет, - заканчивает за меня мою фразу мой старший сын. - Это да. А я силком его утащу! Скучно мне тут.

- Со мной скучно?

- Без него скучно.

- Полно же тут твоих сверстников, - лето, полгорода в Абзаково сейчас. Ё-моё, бритва совсем тупая…

- Новую возьми. Сверстники! У нас в посёлке одни мажоры. А в лагерь меня не пускают.

- Мажоры, значит? А ты кто?

- А я не мажор! «Мажор», - это не только папины деньги, это папины деньги, плюс образ мыслей. А образ мыслей у меня, не как у мажоров.

Я отрываюсь от бритья, восхищённо смотрю на Пашку. Да. Это мой старший сын, и ещё это мой лучший друг, - так тоже бывает… Павел спокойно смотрит на меня, - поднимает левую бровь, - совсем как я, - усмехается, - совсем как его покойная мать, - и смеётся, - совсем как его младший брат…

- Ты брейся, брейся. И всё-таки, можно было и до завтра потерпеть.

Я пожимаю плечами, смываю с лица остатки пены, снова смотрю в зеркало. Нормально.

- Чего бы это мне терпеть? Я, Пашенька, отвык терпеть, я терпеть не хочу. Так. Я готов. А?

- Бэ! Готов, так поехали. Ягоды надо не забыть взять, зря, что ли, я их собирал, по горам ползал, от медведей, понимаешь, спасался, от тебя вчера их ныкал…

- Зачем это мне вчера медведи понадобились?

- Ягоды! Хотя, в таком состоянии, в котором ты вчера вечером был, ты бы и медведем закусил.

Я игнорирую Пашкины потуги на иронию, - ведь если я сейчас чего вякну, тогда базара не оберёшься, мой старший этого и добивается, его чипсами не корми, дай только мораль мне почитать…

- Я это… Да, Паш, надо нам с тобой Пулемёта забрать, это ты прав, нечего ему в городе париться… А это ещё что за дрянь такая?

- А ты как думаешь?

- Рога, блин…

- Ух, ты! Опознал… На кой ты их вчера припёр-то? Фу-у, воняют…

- Мама… Мама дорогая, завязывать надо! Да. Это да.

- Пап, выкинуть их?

- Дай-ка, в гараж бросим, раз припёр, значит, зачем-то они мне понадобились ведь… Хотя, убей меня, не знаю зачем. Хм, и правда, воняют, блин… Э, ты что, так и поедешь, в плавках? Не, Паш, переоденься, в смысле оденься…

Пашка молча дёргает плечом, идёт в гостиную, и возвращается уже в новых шортах, однако, всё же без футболки. Ладно. Июль на дворе… Держа рога двумя пальцами и подальше от себя, - а интересно, чьи? - я иду в гараж через холл, а Павел выходит из прихожей и закрывает входные двери…

Наверное, надо рассказать, что было вчера. Или не надо? Ладно, чего уж там… Вчера я нарезался. В лохмотья, судя по всему. Судя по всему по тому, что я ни шиша не помню, да ещё, судя по этим вот вонючим рогам… Э, э! Я не алкоголик! Куда как нет, - просто, так получилось… Да, бля, слабоватая отмазка, - «так получилось»… Но что поделаешь, действительно ведь, - так получилось.

Мы со старшим моим сыном Пашкой уже неделю живём в нашем загородном доме в Абзаково. Пашке четырнадцать. Живём вдвоём, мой младший, - Тимур, Тимка, он же Пулька, он же Пулемёт, - ему одиннадцать, - так вот, Тимка в знак протеста остался дома в Магнитке. Вместе с бабушкой, - моей мамой. Протестант сопливый… Протестует он из-за того, что мы не поехали в Венецию, как собирались, - но уж это не моя вина, - опять же, - так получилось. Впрочем, лично я не очень-то расстроился, летнюю Венецию я не люблю, - жара, влажность, туристы, - хотя туристы там круглый год, но летом они там особенно невыносимы, а особенно невыносимы американцы, которые вообще невыносимы в заводе. А Тимка протестует… Но это ладно.

И за эту неделю я что-то как-то заскучал. Ну, и… Главное дело, началось-то всё вчера достаточно безобидно! А вот так вот, между прочим, всегда, - ну, почти всегда, - рюмка, другая, и… Как ни бьёмся, к вечеру напьёмся. Вот и напился. В лоскуты. Мудак, знал ведь, что мне сегодня в город надо, бельё из прачечной надо забрать, Тимку надо уговорить сменить гнев на милость, Бобика надо забрать, Сергея с Маринкой надо забрать… Так, так, так, - погоди, Ил, всё по порядку! Бобик, - это наш пёс, доберман-трёхлеток, настоящее имя, - Боб фон Кайзерхольц. Именно «фон», и именно «Кайзерхольц». Проще Бобик, а ещё проще, - Кабачок. Это Тимка его так прозвал, - Кабачком, - уж не знаю почему, так я это и не прояснил, - какая-то блажь в его репертуаре, на которую всегда горазд мой младший сын.

Серёга, - Сергей Николаевич, - это мой сотрудник и близкий приятель, слово «друг» в этом случае не слишком уместно… М-м, как сформулировать-то? Сергей, - человек с прошлым. Он служил в таком особенном учреждении, сейчас название этого Учреждения вызывает у моих сыновей, да и у подавляющего числа их ровесников, ассоциации с каким-нибудь… Не знаю, что-то из области достаточно отдалённой истории, крестоносцы, там, какие-нибудь, такое что-нибудь. А тогда-то, о-го-го! В смысле, - о-хо-хо… Ну, а потом, когда и Учреждение, и самоё Великий-Могучий, которому Учреждение служило, накрылись медным тазом, Сергей Николаевич ушёл на вольные хлеба.

Тогда-то мы с ним и познакомились, - я, после второго курса университета, утомлённый скукой перемен, свалившихся на страну, поехал на войну. Да, вот так вот. Может, кто-нибудь из читающих эти строки, помнит Россию девяносто второго года? Тогда такое было возможно, - просто взять, и поехать на войну, - да, это была Абхазия. Я решил, что будет справедливо, если эта маленькая, и по-настоящему гордая страна будет жить своей волей, - и поехал туда добровольцем, - но это не тема моего рассказа, хотя, может быть… когда-нибудь… Там я и познакомился с Сержем, - правда, это случилось ближе к концу, мы уже дрались третий раз за Сухуми, - там и встретились, там были оба ранены, вместе потом лечились, в России уже… Ладно, в самом деле, это не в тему, я же про Вовку пишу.

Вот, а теперь, - уже лет двенадцать тому, - Серж работает у меня и со мной. Начальник службы безопасности. А Маринка, - это его… ну, гражданская жена, так это теперь называется…

И вот мы с Пашкой едем в город. Понятное дело, едем не торопясь, до Магнитогорска в таком темпе мы доедем минут за сорок-сорок пять. Обычно хватает получаса, - это на машине, на нашей InfinitiFX, а на мотоцикле я долетаю минут за двадцать. Но не сегодня, это и ежу бритому ясно, сегодня мы едем не спеша. А во-он у того поворота я вообще приторможу, заторможу, остановлюсь, - что-то мне… Фу-у-х, обошлось. Мда, и в жар, и в холод. Чего там Пашка говорит?..

- …прикинь! Хотел, было, я ему с ноги в челюсть дать, да ведь потом вонь до небес поднимется… Так, руку ему на болевой взял, говорю: - если ещё хоть раз я тебя, олень конявый, возле девчонок увижу, всё, кранты тебе по любому! Кажись, дошло до этого гада…

- Да кто такой?

- Я ж тебе говорю, - олень! Ха, пап, это ты не его рога вчера подобрал?  Ладно, ладно, ты на дорогу смотри… Батя у него шишка какая-то в мэрии, что ли…

- Паш, я так и не понял, чего ему от девчонок надо было?

- А я и сам не понял, - рисануться захотел, по ходу, ну, Дашка его и послала, ну-у, слово там у них за слово, ну, тут и я такой типа подгребаю…

- Боги! Павел, что у тебя за семантика? «Ну, ну, типа, такой»… Какой, - такой?

- Ой, да не бухти ты, пап, не в гимназухе ведь…

- Мм-м-м…

- Минералки хочешь?

- Не хочу я минералки…

Не хочу я минералки, а хочу я сейчас… да не знаю я, чего я сейчас хочу… чего-то хочу… фу-у, гадство ведь какое…

- Паш, если Тимур начнёт там чего-нибудь вякать, я тебя прошу, ты уж будь другом…

- Да ладно, пап, ясен перец. И вообще я тебе скажу, - слишком много воли ты ему дал!

- Я дал! А ты ни причём, да? Оба хороши…

- Ну, в общем-то… Хотя…

- Чего, - хотя?

- Того… После того, как мама… Ну… Короче, я Пульке нашему всё готов позволить. Да ведь он и не портится от этого, - ну, что мы с ним так, - его, по-моему, вообще нельзя испортить. Да, пап?

Я кошусь на Пашку. Да, это мой старший сын, это мой лучший друг…

- Его-то, может быть, и не испортишь, а вот он меня может сегодня испортить запросто, у меня, Паша, сегодня выживаемость нулевая.

- Очухаешься, - беспечно отзывается Пашка. - Развеешься щас, то да сё, с дядей Серёжей в Абзакове по рюмахе тяпнете, туда, сюда…

- Пятое, десятое! - огрызаюсь я. - Обязательно надо про рюмаху вспоминать, да? О-о-о…

Пашка поворачивается ко мне всем корпусом, с улыбкой смотрит на меня, дует мне в лицо, - гадость, что тут ещё скажешь…

Павел мне не родной сын.

Блядь, чего это я несу?! Конечно же, родной! Куда уж роднее… Он мне не кровный сын, - вот так точнее. Я ему не биологический отец…

Когда мы с Таней встретились, когда мы с Таней поженились, Пашке было три года, вскоре родился Тимка, - это была уже моя работа, - и я усыновил Пашку. А как же иначе? Иначе никак…

А два года назад Тани не стало…

И сейчас мы втроём…

Вчетвером…

Бабушка ещё…

- А вообще, знаешь, это даже по приколу вчера было. Ха! Я тебе говорю: - ты чего так нажрался-то, деятель? Ты: - э-эм, мэ-э, мну-у, во-от. И рога мне суёшь, прикинь! Я: - а ну, спать вали! Ну, ты в кабинете и рубанулся.

- Да? Странно… А чего это я на кушетке в бильярдной проснулся?

- Ты чего полегче меня спроси! В бильярдной, говоришь? Ну-у, не знаю… Может, ты в снукер покатать решил, Рони О’Салливан.

- М-да… Я уж и не помню, когда я в последний раз так… Лет семь, наверно…

- Папа! Смотри! Роллс-Ройс…

- И хрен бы с ним…Блин, монумент какой-то, на колёсах…

- Точно. Но по любому, - круто. Хотя, ты считаешь, что твой Триумф круче.

- Это кому как… Паш, позвони бабе Томе, скажи, что мы подъезжаем. А я щас вот тут вот приторможу маленько…

- Чо, так хреново? Эх… Я с тобой ещё вечером поговорю, эксклюзивно… Алло? Виктор Максимыч, здрасьте… А баба где?.. В магазин? А Пулька?.. Да мы в город щас приедем, хотели его забрать с собой, хорош ему вам нервы трепать… Ну… Ладно, минут через пятнадцать… Ага, ладно, - Пашка смотрит на меня, улыбается и говорит: - Пулька с Бобиком гуляет, баба в магазине. Пап, я чего предлагаю, - если Пулька выступать начнёт, я сзади зайду, и по башке ему ка-ак! А ты тогда тело хватай, в багажник, по газам и ходу!

Боги, все Боги, только бы Пулемёт не начал всё по новой, - думаю я, - да обойдётся, он у нас отходчивый…

- Тебе бы всё хихоньки да хаханьки…

Пашка довольно лыбится, да только не очень мне вериться этим вот его улыбочкам: - как доходит до дела, он почти всегда оказывается на стороне Тимура, - и я этому рад, хотя и не перестаю поражаться. Впрочем, и в самом деле, - грех жаловаться, Тимка ведь по большей части горой стоит за меня, и все выволочки, которые так обожает устраивать мне Пашка, чаще всего гаснут в зародыше. Чаще всего.

- Город…

Павел демонстративно отстёгивает ремень, - у нас в Магнитке, по странной прихоти городского начальства, можно ездить непристёгнутыми. А я наоборот подбираюсь, я очень дисциплинированный водитель… вообще-то… ну, правда, когда я сажусь на свой Триумф… Ну, тут уж я удержаться не могу! А кто сможет, спрашиваю я? Ведь и впрямь, - «Rocket»! И не зря они там у себя, в Хинкли, так его назвали… И ни шиша это не круизер, хуй там, - какой же это круизер, если я на своём Триумфе, на этом так называемом «круизере», на прошлой неделе какого-то кекса на «Дрозде» сделал?..

- Пап, ты куда? Чего ты на Советскую свернул?

- Сначала домой заедем, взять мне кое-что надо. Вот. А потом к бабе.

- Так я ж Виктору Максимычу сказал, что мы уже подъезжаем… Ну, ладно, а бельё когда заберём?

- Блядь! Ой, прости, Паш, вырвалось… Забыл я про бельё это гадское. Сделаем так, - заедем домой, потом к бабе, даём Тимке полчаса на размышления, сами по-быстрому в прачечную… Не годится, Сергей ведь ещё. Набери-ка его номер…

Пока я там и тогда обговариваю всё с Сержем, чего и как, - здесь и сейчас я расскажу вкратце, как мы живём с Пашкой и Пулемётом… Хм, - вкратце! Если уж совсем вкратце, разве что?

Живём мы хорошо, если отвлечься от некоторых частностей. Ну, а куда без этих самых частностей?.. Вот и я говорю, - никуда. Но поскольку это всего лишь частности, то и распространяться я о них сейчас не намерен, - вкратце ведь…

Два года тому назад умерла моя Таня. Наша мама. Погибла… Но и об этом я не хочу сейчас…

И ко мне тогда пришла Тоска. Пришла? Да нет, она не приходила, - она навалилась, - как бабкина перина, - и вроде бы жив… и не вздохнуть… Ладно.

Сыновья. Это они меня вытащили, каждый по-своему, и оба вместе.

Сначала Тимур, - он уже тогда был Пулемёт. После смерти, - бля, гибели, - Тани, Тимка впал в какой-то ступор, тяжкий такой ступор… Как вспомню похороны… Нет, не хочу вспоминать. И ни слезинки, ничего такого, - и это не было у Пульки непониманием произошедшего с нами, нет. Всё он понял, сразу, до конца, навсегда, и так было ещё хуже и страшнее. И в заботах о Тимке проклятая тоска начала понемногу… Нет, не исчезать, нет… Я помаленьку стал учиться жить с ней, не обращая на неё внимания.

И Павел. Тогда-то он и стал мне главной опорой, тогда-то он и стал мне другом.

Может ли тридцатилетний мужик сдружиться с двенадцатилетним пацаном? Даже если этот пацан его сын, и, особенно, если этот пацан его сын? Извольте, мы с Пашкой стали друзьями. Лучшими, настоящими, и это не слова, не обычные слова, которые говорятся в подобных случаях: - мол, я друг своему сыну. Нет, это не слова, - Пашка мой лучший друг. Как это в реале? Ну… Толком и не расскажешь. Друзья, и всё. Со всеми атрибутами дружбы, - со всеми, значит со всеми, - и с дикими скандалами, в том числе, но это так… так и должно быть, так и есть. Всякое там «полное доверие», «никаких секретов», - пустое это всё, вот это уж точно слова! Есть и секреты, а как же иначе, ему сколько лет-то? А мне? Ну, и вот. И ведь секретов больше у меня, чем у него, - хотя, правду сказать, какие там секреты! Так, секретики. Пустяшные, ведь знаю же я и про Свету его, и про то, что у Пашки с Олегом происходит, когда Олег у нас ночует… А уж мои секреты! Ха, вот весной как-то, я с немцами один гешефт с холоднокатаным листом замутил… Впрочем, это тоже не в тему.

И ещё Пашка у нас главный. Босс. И в основных делах и заботах, и в мелочах, - вплоть до составления обеденного меню, - блядь, да уж, вот это-то совсем никуда, ни в какие ворота это, - ведь такое мне жрать приходиться… Но тут уж никак иначе, - тут уж либо так, либо всё совсем по-другому. Это же ясно, не так ли? Ясно, разумеется, это ясно даже Бобику нашему, всем ясно, ну и вот, - терплю.

Самое удивительное, что и Вовка тоже всё понял, сразу и навсегда. И принял. А может, и ничего тут удивительного вовсе и нет…

- Вот так вот! Ни шиша себе… Ладно… Нет, Серж, я всё равно не понимаю!.. Ну, тебе виднее, ясное дело… Да? Слушай, а может, мне подъехать?.. Ну, не знаю, поговорю с ней… Ты думаешь?.. Ой, не знаю… Ладно… Ладно, понял. Серж, ты звони, это обязательно, но всё-таки, как-нибудь уж постарайся с Маринкой полегче, как-то так… Хорошо, отбой. Давай… Да, Паш, дела!

- Да что там стряслось-то у них?

- Ну… В общем-то, ты же сам всё слышал. Как тебе, понимаешь… Да нет, я Маринку понимаю, - не девочка уже, понимаю. Вот и хочется ей какой-то определённости… да, в общем-то, не первый же раз у них с Сергеем разговор о свадьбе заходит, да вот сегодня что-то уж совсем не по-детски там чего-то получилось…  Так что, они к нам сегодня не приедут. Мда.

- Что мда-то? Мда… Я те знаешь, чо скажу? Я те скажу, - ребёнка им надо, вот что я те скажу! Особенно дяде Серёже.

- Мне ты скажешь! Ему вот и сказал бы.

- Ему! Я ж маленький, вы ж думаете, - раз четырнадцать лет, то маленький ещё!

- Я не думаю…

- Ты, - нет… Ха, этого ещё не хватало! Я б тогда тебе бы…

- О-о-о… Мм-м-м…

- А ну! Стонет он! Вчера бы лучше…

- Приехали. Смотри-ка, у подъезда машин, - не приткнёшься…

- Паркуйся на площадке.

- Вот ещё и поэтому, Паш, мотоцикл мне больше нравится…

- Вот ещё и это, папа, я уже миллион раз слышал… Во, Валерка чо-то во дворе трётся. Так, пап, ты давай, бери там чего тебе нужно, а я к Лерычу, - чо-то странно, он же в деревне должен быть щас…

- Мм-м-м…

- Помычи, помычи, - полегчает…

Вот так вот. Это у Пашки называется - «сострадание»…

Я захожу в подъезд, - пост охраны, - привет, здрасьте, Илья Григорьевич, - лифт, - седьмой этаж, - дзынь-дринь двери лифта, - наша квартира… Чего это я так заговорил? Не знаю. Я, вообще, не знаю, не уверен, - дзынь-дринь это вот самое, - что это? - лифт наш музыкальный, или в моей бедной голове это самое дзынь-дринь… Чтобы я ещё раз! Скажем решительное НЕТ смешиванию спиртосодержащих жидкостей… И ведь в жизни я виски это поганое терпеть не мог! Чего бы это я вчера?.. Мм-м-м…

И тут меня прорывает! Да как ещё прорывает. Ладно, хоть в квартиру заскочил, до туалета уже еле успел. Блядь, надо же! Я уж и забыл, что так вот может выворачивать, - вот и вспомнил…

Эх, хорошо, что Пашка сейчас со мной не пошёл, было бы тут мне по полной программе. Да не это главное, - совсем не хочу я, чтобы меня сейчас кто-нибудь видел, а особенно Павел.

И ещё, и ещё… и ещё. Пф-ф-ф… Ну, теперь должно полегчать. Наверно.

Умыться теперь. Бр-р-р! Ничего, Ил, потерпишь, щас именно холодненькой водичкой надо умыться. И зубы почистить, так-то, Ил, будешь знать, как виски с кальвадосом мешать! Блядь, прикол, - что одно мерзость, что другое, - самогонка, она самогонка и есть, - а вместе вроде ничего… Вчера ничего, а сегодня… Мда. Хорошо как… Отпускает, что ли? Я, прополоскав рот, смотрюсь в зеркало…

Я ещё не знаю, что теперь, с этого дня, я часто буду смотреть в зеркало, - как подросток, блядь, в самом деле! И многого я ещё не знаю, да и откуда же мне наперёд знать такие вещи, - что я, оказывается, могу влюбиться… Влюбиться в мальчишку, в ровесника моего Пашки! И ведь КАК влюбиться! Полгода уж Вовка со мной,  а я всё, как кувалдой по башке ударенный хожу…

И это так… - здорово? - здорово, и кайф, и ещё семьсот тысяч эпитетов, и ни один из них не передаст КАК это здорово, - полгода ходить, словно тебя по башке кувалдой ударили!

И у этой кувалды есть имя, ну да, - Вовка. И зелёные глаза, по-настоящему зелёные, не того невнятного оттенка, который принято называть «зелёным», нет, у Вовки по-настоящему зелёные глаза. Блядь, ну кто вот мне поверит, что и у меня глаза того же цвета? Вот, кстати, повод был первое время для Пашкиных острот…

Да многого я не знаю ещё, рассматривая сейчас в зеркале своё отражение.

Я и о существовании Вовки Белова сейчас не подозреваю даже, а между тем, через каких-то два часа, Судьба, которая, как ей и положено, умнее всех во всех Мирах, сведёт нас с Вовкой вместе…

- И чо? Вот за этой шнягой мы сюда и пёрлись?

- Можно подумать, что ты пешком пёрся! Шняга!.. Сам ты… слушай, а что это такое, - шняга?

Пашка молча показывает большим пальцем на заднее сиденье, куда я положил ящик с принадлежностями для ухода за клинками.

- Сам ты… - уныло повторяю я.

Вообще-то, мне и в самом деле, не очень нужен этот ящик, но я, таким образом, нашёл повод оттянуть встречу с Тимуром, и хоть перед смертью не надышишься, но всё же. И ведь ни вопить, ни причитать Пулька не будет, - холодное, без единого слова, презрение, - это сейчас у него последняя фишка. Чуть что не по его, и Пулемёт поливает нас с Пашкой этим самым презрением, словно очередями. Пашке насрать, а мне как-то не по себе, уж очень это у Тимки выходит похоже на его маму…

- Ты знаешь, пап, что я тебе сказать хочу?

- Знаю!

- Ни шиша ты не знаешь, ты слушай, я тебе хочу сказать, что вчера… в общем, всё пучком. Нормально, я не против.

- Ты считаешь? Выходит, я могу теперь напиваться с регулярностью… э-э-э, с регулярностью изменения тактовой частоты излучения двойной звезды СР-73658?

- А такая есть?

- Павел! Я ощущаю в твоём голосе недоверие, а это не есть гут…

Это у нас с Пашкой такая игра: - я стараюсь запутать его какой-нибудь галиматьёй, он делает вид, что в эту галиматью верит, старается не влезать в спор, не потерять нить разговора, и тогда я получаюсь проигравшим, а если нет…

- Регулярно, это как, - часто, что ли? Нет. Хотя, конечно, дело твоё, но ты учти!

- Учту…

- Вот. Блин, сбил ты меня… не-е, погодь, я говорю, что вчера я тебя таким первый раз видел, и ничего, не смертельно, в этом смысле.

- Не смертельно, согласен, но близко к тому, и Пулемёт меня сейчас добьёт, - отзываюсь я, сворачивая во двор, где живёт наша бабушка…

А наша бабушка живёт не одна, она живёт с Виктором Максимовичем. Мой отец уже давно умер, мне тогда семнадцать было, да и до того лет семь мы не жили вместе, мама и папа развелись, хотя с ним я и после этого поддерживал самые лучшие отношения… Иногда так бывает, что для того, чтобы любить человека, нужно с этим человеком находится на некотором расстоянии, не обязательно очень большим должно быть это расстояние, но оно должно быть. Это наш с отцом случай.

Вот, а шесть лет назад у мамы появился Виктор Максимович. Отличный мужик, прекрасный человек, да по-другому и быть не могло, по-другому я бы не допустил, уже и тогда, шесть лет назад, я был достаточно… короче, уже и тогда у меня были разные возможности… м-м, влиять на людей и на их решения, так скажем. И не последнее место в ряду этих возможностей занимает Сергей Николаевич, хотя и не только он, - он такой специальный инструмент, ultimoratio, на крайний случай. Но Максимыч оказался классным мужиком, и всё у них с мамой устроилось, в общем, неплохо. Опять же, за исключением некоторых частностей, ну, да про частности я уже упоминал, правда, в связи с собой, а сейчас речь о моей маме и, главным образом, о Викторе Максимовиче…

Они с мамой даже расписались, что ж, и тут я был не против, я считаю, что так даже лучше…

Да, сам Максимыч. Нужно, наверное, сказать пару слов о нём. Да нет, конечно, он достоин гораздо большего количества слов, заслужил, но я ограничусь немногими. Он военный лётчик, подполковник в отставке, дальний бомбер. Летал на Ту-22К, был у нас такой самолёт, а может и сейчас есть, не знаю…  Да не важно это, на чём он летал, важно, что он теперь с моей мамой, ну, и выходит, с нами.

Кстати, прикол, - Вовка с Максимычем сразу вступил в тесный контакт. Интеллектуальный!.. Интеллектуальный, хвала Богам, не более того. А мне и этого хватает! Как начнут они про самолёты, всё, - мама, роди меня обратно!.. Вовка ведь всерьёз увлекается авиацией, ну а Максимычу такого преданного и благодарного слушателя для полного счастья и не хватало… Ну, например. Мы собираемся пострелять ворон из моей новой винтовки, - кстати, WeatherbyMarcV, не хрен собачий, легенда! - а Вовка по телефону слушает, как Максимыч ему рассказывает про нештатную ситуацию в 89-ом, во время пуска с его самолёта крылатой ракеты Х-22ПСИ по 600-му полигону, врёт, разумеется, напропалую, а Белова не дозовёшься…

Но что уж тут, Вовка есть Вовка, а Максимыч есть Максимыч.

Его бывшая жена живёт в Белоруссии, взрослые дети, - две дочери, - там же, живут своими семьями, как и положено… Ладно, вода это всё, про его бывшую и дочерей, к Вовке Белову это не имеет никакого отношения, Максимыч имеет к Вовке отношение, то есть, именно с Максимыча всё и началось…

- Мама, даже не думай, я эти твои яблоки в рот не возьму, и в Абзаково я их не возьму, тоже мне, мечта Мичурина, у них и вид-то…

- Да какой у них вид, Илья? Вид, как вид, скороспелки… Тимурка грызёт.

- Вот это для меня не довод, он и не такое грызёт. Виктор Максимыч, а у вас минералка есть?

Максимыч сочувственно смотрит на меня, бросает быстрый взгляд на маму, идёт на кухню, - я изнемогаю, - кричу ему вслед, что мне можно без стакана, - он возвращается с бутылкой минералки. Что там? «Шадринская» какая-то, ладно…

- Гр-рм! Минералка. Тебе, Ил, сейчас бы хорошо…

- Витя!

- Мама… Не надо мне ничего, Виктор Максимыч, крепче минералки, да и за рулём я, но за заботу спасибо. Да где пацаны-то пропали?

- Илюша, может мне сходить, поторопить их?

- Да уж, мам, сходи, пожалуйста, я в Абзаково хочу, под сень вод и древ, и чтобы меня овевал лёгкий горный ветерок, напоённый свежестью и ароматами вековых дикорастущих хвойных великанов…

Мама, с сомнением глянув на меня, идёт за мальчиками, наверняка они во дворе с Бобиком дурака валяют, а Максимыч выдав очередное фирменное «гр-рм!», начинает мне рассказывать про «шпагоглотание», я борюсь с тошнотой, но слушаю, куда деваться, терпи Ил…

- Так вот, представь себе, Илья, такое было впервые на отечественных самолётах, до того о лётчиках, об их комфорте, особенно не заботились. А теплоносителем в этой системе охлаждения был… - Максимыч выдерживает драматическую паузу, торжествующе смотрит на меня, и выдаёт: - Спирт! Чистый этиловый, медицинский!

- О-о-о, м-м-м, не на-адо-о…

- Ладно, ладно, ты погоди, выпей вон минералочки, я про спирт не буду. Во-от, а уровень… жидкости замерялся таким щупом, как в автомобиле, ну, разумеется, больше был щуп. «Шпага». И, соответственно, отсюда - «шпаголотание». И иногда это заканчивалось… эксцессами. Ну, ты понимаешь. Особенно на праздники. И что? Недовольные этим жёны, наши боевые подруги, обратились к командованию, ну а обеспокоенное командование обратилось к Главному, к Туполеву! Вопрос решался на самом высшем уровне, Илья, уверяю тебя! - и опять пауза, воздетый к потолку палец, значительный взгляд… - А у Андрея Николаевича, должен тебе сказать, Илья, было правильное чувство юмора, и понимание ситуации в строевых частях тоже у Главного было правильное. И он ответил…

О, Боги, ну что за наказание? Я в меру сил изображаю интерес, включаюсь, и спрашиваю, ведь именно моего вопроса ждёт Виктор Максимович Подоленчук, подполковник Дальней Бомбардировочной Авиации в отставке…

- И что же ответил Андрей Николаевич Туполев обеспокоенному командованию?

Донельзя довольный моей реакцией Максимыч, сдерживая смех, отвечает:

- А он ответил следующее… Причем, заметь, Ил, ответ был по всем правилам, официальным, с приложением заключения специалистов КБ, с подписями, печатями и всеми необходимыми визами и грифами…

- М-м-м…

- Хорошо, я заканчиваю. В этой чрезвычайно серьёзной бумаге говорилось, что в КБ запрос командования ДБА был внимательно рассмотрен, изучен, проведены все необходимые НИОКР и исследования (см. прилагающиеся заключения), и далее следовал вывод…

- Да какой вывод, гори он огнём?!

- Гр-рм, экий ты сегодня… Да, вывод. Туполев заявил, что спирт заменить, конечно, можно, но по соображениям эффективности-качества, для замены подходит лишь армянский коньяк «Арарат», достоинства не ниже пяти звёздочек, а предпочтительно КВК!

Ну, и чего так ржать? Хотя, согласен, смешно, если, конечно, это соответствует действительности, а впрочем, это смешно и само по себе… Я, посмеиваясь, думаю, что старые лётчики похожи на старых рыбаков…

Тут приходят мои пацаны, моя мама, и наша собака. Бобик, лизнув меня, сидящего в расслабленности, в щёку, тут же бежит на кухню, я отплёвываюсь и выжидательно смотрю на Тимура, а Тимур, поджав губы, смотрит на меня, потом подходит, хмуро суёт мне руку, я с тоской осторожно пожимаю его прохладную ладошку. Тимка вдруг смеётся, бросается мне на шею, лезет целоваться, у меня отлегает от сердца, Боги, как я его люблю, Пашка смеётся, мама и Виктор Максимыч тоже смеются, неужто обошлось?

- Папа, а у Бобика клещ! А Пашка его вытащил, вот такенный, прикинь, а Пашка его ногой, ну-у, кровь ка-ак брызганёт! Бе-е-е! А Бобик не заболеет тогда, а, пап?

- Заболеет, лечить будешь. Тима, поехали с нами, мы с Павликом скучаем, поехали, хватит дуться.

- Скучаете? И Пашка? Чо-то, как-то… Пашка, ты, что ли, скучаешь? Ну-у… ладно, поехали, только тогда это, только я вечером только, а сейчас я не смогу тогда, дела у меня, папа, вечером поехали, я же сейчас на день рождения иду, пап, у Жендоса днюха, он с вечера звонил, я обещал, а ты можешь ехать, а Пашка со мной побудет до вечера тогда, а там… ты чего, пап?

- Нет, ничего. Вечером, так вечером, Паш, ты как?

- Да мне-то…

Но Пашка не договаривает, его тут же перебивает Пулемёт:

- Пашка, Пашенька, а можно я к Женьке твою «Диану» возьму?

Но здесь уже я не даю ничего ответить Пашке, я решительно заявляю:

- Нет! Тимур, нет. Вот можешь, что хочешь делать, хоть по новой дуйся, но нет. Мало того, что я тебе запрещаю к Пашкиной винтовке прикасаться, я и твой «Иж» несчастный не разрешаю тебе брать, а особенно к Жене на день рождения, хватит прошлого раза! Блин, мама, ты уж не встревай, Виктор Максимыч, скажите ей! Они у Кирилла тир устроили, люстру кокнули, я весьма содержательную беседу имел по этому поводу с отцом Кирилла! Пулемёт, объясни ты мне, какого ты по люстре попал, как так можно-то, вообще…

Пулемёт. Тимка стал Пулемётом в первом классе, до этого он много кем был. И черепашкой-ниндзя, и покемоном, и Арагорном, и рыцарем-джедаем, и много ещё кем, всего и не упомнить, но вот в первом классе он стал Пулемётом, и я думаю, он им и останется навсегда.

Он стал «Тимкой-Пулемётчиком», эта конструкция трансформировалась в «Пулемёт», затем уже и в «Пульку».

Мы тогда ещё жили на старой квартире, и однажды, одним прекрасным ужасным днём, я чистил свой Блейзер, - тогда я ещё охотился, - Таня старалась мне всячески мешать, Тимка-Покемон копошился на ковре у меня в ногах, и тут, - как в хреновом фильме, - зазвонил телефон. Танька, взявшая трубку, побелела прямо на глазах: - Илья, Павлик разбился на велосипеде! Ничего не понимаю, витрина какая-то…

Я только и успел кинуть винтовку в сейф, так всё кучей и покидал, затвор, винтовку, принадлежности, мы с Таней пулей на улицу, трясёт нас обоих, ну, а сейф-то я и не закрыл на замок, тетеря! Да…

Ну да, витрина. Пашка въехал на велике в витрину. Огромная такая, стеклянная. Была у нас во дворе парикмахерская, это поначалу, а потом чего только в этом здании не перебывало, даже похоронное бюро, не к ночи будь помянуто, но место такое неудачное, говорю же, внутри квартала, вот ничего там долго и не задерживалось. А тогда там, после очередного ремонта, помещалась какой-то магазинчик, вот Пашка и въехал к ним в витрину…

Небольшое отступление по поводу мальчишек, Богов, стёкол, строек и ещё кое-чего.

Итак, Боги любят мальчишек. Кто с этим не согласен, тот дальше может не читать.

Впрочем, я думаю, что с этим моим заявлением может не согласиться лишь дурак, ну, или тот, кто сам мальчишкой не был, а это, - второе, - обстоятельство я признаю извинительным. Настоящим, нормальным мальчишкой, я имею в виду…

Так, пример из личного опыта. Мне было лет двенадцать, мы с пацанами держали голубей, тогда многие пацаны держали голубей, правда, мало кто увлёкся этим на всю жизнь, да и сам я всегда был к ним равнодушен. Но антураж! Я имею в виду наш, конкретный случай, мы, - четверо друзей, - держали голубей в старом кухонном столе с дверцами, ящичками, огромном, как мавзолей, при соответствующем, блядь, весе!

Про вес, - это я со всей ответственностью. Дело в том, что в целях сохранности поголовья от посягательств конкурентов, мы запёрли этот гроб на плоскую крышу нашей стоящей на берегу Урала девятиэтажки, и ключи от крыши были только у нас… Какой оттуда был вид… Да. Позже, там, напротив, построили Ледовый, но и тогда было красиво.

Ну, а голубей надо гонять. Гоняли. Ограждения на крыше не было, лишь невысокий парапет, а мы гоняли. Бегая, со свистом размахивая руками, по этому сучьему парапету, упиваясь счастьем, детством, адреналином, а Боги смотрели на нас, любовались нами, и не давали нам с этой крыши свалиться. Незнакомое ощущение? Думаю, тем, кто был настоящим, нормальным мальчишкой, это ощущение знакомо.

А стройки? Помните стройки своего детства? Я помню. Подвалы с торчащей, - словно сарисы македонской фаланги, - арматурой, помните? В полной темноте, и при этом в кайф поиграть в прятки. И лестницы с ещё не поставленными перилами. И ещё, и ещё, и ещё множество всякого подобного. Ныряние в месте с незнакомым дном, причём с разбега, рыбкой, бестолковой мальчишеской башкой вниз… Помните?

Да, помните, и соглашаетесь, - те, кто до сих пор читает, - Боги любят мальчишек.

Но беда в том, что Боги очень уж вздорные существа. Они могут уснуть, могут отвлечься, а могут и сделать что-то такое, чего нам, смертным, не постичь, и вот тогда она, - беда…

Нет, в тот день обошлось, но Боги решили нас с Таней предупредить, причём дважды подряд, и это предупреждение холодным голубым пламенем светится у меня в душе по сей день, и я никогда не забуду смысла этого предупреждения, и как только я не поседел тогда, - не знаю…

Пашка оказался абсолютно цел. В таких случаях говорят: «отделался лёгким испугом», - но и насчёт испуга я тоже не уверен, скорее уж мой старший был доволен до невозможности. Ха, ещё бы. Авантюрист… Но картина ведь и правда, была впечатляющая. Страшными ятаганами рассыпанное на асфальте стекло, суета многих людей вокруг осознающего свою значимость в этом мире Пашки, мои и его мамы глаза. И ни одной царапины, а ведь вся Пашкина футболка превратилась в аккуратно порезанные лохмотья. Колёса его велика. Причём, не только переднее, но и заднее. Уму не постижимо.

За охами, вздохами, Таниными слезами, моими скупыми обещаниями Пашку выпороть, за Пашкиным растущим самомнением, - за всем этим я вдруг вспомнил, что сейф с оружием я не закрыл, и что Тимка дома один, а сейф с оружием открыт, а у Тимки ракетный двигатель в одном месте, и ещё, что руки у него постоянно чешутся на мои стволы, а сейф с оружием…

Я ворвался в квартиру. Ворвался… звучит как-то… врывается нетерпеливый влюбленный к объекту своей страсти. А я… Да чёрт с ним, - короче, залетаю я домой, переполохавшаяся в конец Танька следом, Пашка там, в подъезде, гремит останками своего велика…

На меня чёрными антрацитами внимательных глаз, смотрели все пять тогдашних моих стволов, расположенных на предметах обстановки по всем канонам стрелковых уставов, оборонительных их разделов, а Тимка задумчиво выбирал из солидной кучи патронов, лежащих перед ним на ковре, очередной, подходящий с виду по размеру, и пытался его затолкать в открытый патронник «Лося»…

Таня меня тогда чудом не пристрелила, мудака, Пашка не допустил…

А потом мы вчетвером хохотали, так смеются только очень любящие друг друга люди, пережившие вместе что-то сильное, а я думал тогда, - пусть вот это переживание будет самым страшным переживанием в нашей жизни, но утомлённые мною Боги уже занимались кем-нибудь другим, и не услышали меня…

- Пап, да чёрт с ним, не цепляйся, а то всё по новой пойдёт. Пулька, я тебе «Диану» совсем отдам, только чтобы дома, условие такое, понял, и только со мной, а то и точно, переколотишь всё…

- Базар?.. Паханище, - ты брат!

- Илюша, это плохо, - то, что мальчики с самого детства с оружием!

- Мама! Оружие, тоже мне… Воздушки, подумаешь.

- Гр-рм, Тома, это нормально.

- Мама, послушай знающего человека. Максимыч, вы офицер и джентльмен, снимаю шляпу…

- Вы все одним миром мазаны, мужики, одно слово! Что тут нормального, Витя, скажи на милость?

- Это и нормально, вот кто-то из великих сказал, не помню кто, что извечная страсть мужчины к оружию, - есть явление нормальное, а ненормально как раз обратное.

- Ах, какие слова, Виктор Максимыч! - кто, вы говорите, это сказал?

- Не помню, Илья.

- Жаль. На Черчилля похоже, его стиль… Тимур, рот закрой, этот разговор тебя не касается.

- Ещё как касается!

- Яблоко от яблони. Твоё воспитание, Илюшка, полюбуйся.

- Это комплимент, мам? Так, Тимка, если ты собрался на день рождения, хватай Бобика, и чешите к машине, я сейчас.

- Бу сде!

- Пап, я с ними.

- Павел, ну чего ты с голым пузом шастаешь, в городе ведь мы, а ты, как какой-нибудь… я не знаю, как Чичеллина, какая-то, право слово!

- Ой, не могу! Пашка Чиполлино!

- Мелкий, ты лучше глохни! А ты… ладно, с тобой вечером разговор будет. Баба, я там ягод насобирал, во, смотри, все коленки ободрал, а папа их взять забыл, у него сегодня голова мягкая…

- Сам ты…

- Ягоды сейчас ещё не переспелые, крепенькие, гр-рм, самая подходящая кондиция для варенья…

- Да валите вы в машину! Паш, держи ключи.

- Баба, пока, Виктор Максимыч, чао!

- Пока ребята.

Ёлки, а ведь моё состояние значительно улучшилось! Всё правильно, не кардинально, но ведь улучшилось… У вас есть семья? Настоятельно рекомендую. Разумеется, любящую…

- Виктор Максимыч, я вчера хотел позвонить, да не случилось, мне по е-мейлу пришло сообщение из Пентагона, они отправили официальный ответ почтой, думаю, через месяц придёт.

- Что, серьёзно? Гр-рм, Ил, не ожидал, если честно. А что в ответе?

- Не знаю, всё придёт письмом, в сообщении только факт вашего запроса, тема, - ну, бой над Прагой в мае 45-го, - факт отправки ответа, подробно будет в нём, я полагаю.

- Надо же… Спасибо, Илья.

- Да вы не особенно рассчитывайте на них, Виктор Максимыч, облажались ведь их пилоты тогда, они же на наших кинулись, союзнички, мать их, Пентагон может и того…

- Может, конечно, но всё равно, спасибо. Эх, мне бы тот эпизод подтвердить, я бы тогда этот бой наверняка с Эрихом Хартманном связал, и готова статья. И ведь какая бы получилась статья, - лучший асс Люфтваффе провоцирует схватку наших и американских истребителей, гр-рм, и в результате лучший советский асс сбивает два Мустанга!

- Да, Кожедуб был крутой дядя, - хм, чего же, интересно, сам Хартманн их мочить не стал, а на наших навёл?..  Ну, хорошо, поехали мы. Да, мам, у вас как с деньгами?

- Ты хочешь попросить?

- Да ну тебя…

- Нормально у нас с деньгами, правда, Витя?

- Деньги? Есть деньги. Гр-рм! Ты что, Илья?

- Ну, извиняйте… И прощевайте, не провожайте! Валяйте, отдыхайте.

- Проваливайте… И не забывайте, заезжайте.

- Погоди, Тома, у меня к Илье дело. Ил, ты сразу в Абзаково?

- Пульку с Пашкой домой закину, потом в прачечную мне надо, а потом уж в Абзаково. А что?

- Илья, у меня просьба, не в службу, а в дружбу, неудобно, право…

- Да в чём дело-то?

- Да понимаешь, какое дело, я тут одному кадру бутылку должен, «Волга» у меня заглохла позавчера, трамблёр чего-то, а он помог…

- Так. Что я-то должен сделать?

- Ну, я же и говорю, завёз бы ты ему бутылку, он сторожем работает, на стоянке, это от вас недалеко, на Тевосяна, правда, в самом конце.

- Ну… Ладно, завезу. А чего вас туда занесло? Впрочем, не важно, завезу.

- Да? Вот как хорошо, так мне ехать не хотелось, а проставиться надо, помог ведь человек, спасибо, Ил.

- Мне водку купить?

- Гр-рм, есть у нас, Тома, будь добра…

- Мам, только ты заверни, пожалуйста, глаза б мои… Виктор Максимыч, координаты стоянки, как сторожа зовут, и поехал я…

Вот так. Колесо кармы крутанулось, Умная Судьба решила, что нам с Вовкой пришла пора встретиться, и я поехал на стоянку, отдавать долг Максимыча…

- Пап, так ты езжай, не волнуйся, всё пучком, а вечером мы с Пулькой на такси приедем, ты не тревожься.

- Павел, я на тебя надеюсь, только ты, когда будешь такси заказывать, сразу оговори, что вы с собакой будете.

- Ёлы-палы! Не первый раз, что ты, блин…

- Ладно, не бухти. Хотя, зря ты Тимке разрешил Бобика к Жене взять…

- Да пускай веселятся, и тебе спокойней.

- Ну, всё, позвонить не забудь.

- Пока.

И я поехал на Тевосяна. Это, и правда, совсем рядом. У нас, в Магнитке, в последние годы южная окраина города становится престижным местом, - самый чистый воздух, много свободной земли, элитные дома, - ну, по местным стандартам, - в одном из таких живём и мы, ну, а Тевосяна, хоть и без излишеств, но тоже довольно милая улица. Правда, застроена с одной стороной, с восточной, - и сразу степь, лесопосадки, километрах в пяти дальше к западу Башкирия, - красота, одним словом…

Ну, вот, собравшись с духом, не переставая бросать короткие взгляды на мальчика, который сейчас спит, не зная о том, что я пишу про него, я начинаю рассказывать о нашей с Вовкой встрече, о том, как мы познакомились…

Я отдал бутылку водки сторожу и, отъехав от стоянки, вдруг решил, что мне нужно покурить. Многие с похмелья не переносят табачный дым, но я не из их числа, я курю, - ну, вообще-то, не так, чтобы очень, пачки Нэт Шерман мне хватает дня на три. И я останавливаюсь на совершенно пустой дороге, справа дома, слева зелень полей, я вылезаю из машины и закуриваю сигарету, ни о чём не думаю, вернее, думаю, что, кажется, меня отпускает…

Вовка Белов появился в моей жизни из-за угла дома. Я сразу его заметил, ну, это-то ладно, заметил себе, и заметил, - метров пятнадцать между нами было, и я стоял к нему лицом, - короче, заметил. Но я сразу обратил на него внимание, уж очень странно Вовка двигался, он шёл, - плёлся, - согнувшись, внимательно разглядывая землю у себя под ногами, а самими ногами делал такие… кренделя, что ли, - широкие, дугообразные движения ступнями, - ясно, пацан что-то ищет, - а трава между домом и дорогой высокая, вот и…

Тут и мальчик меня заметил. Ну, я не знаю, обычно в такой ситуации люди смущаются, как-то так, что ли, - ведь когда ты наедине с собой что-то ищешь, это ведь как-то… ну, личное, что ли. А этот пацан испугался. Ясно, отчётливо, совсем по-детски. Он попятился, и глаза…

И я тут же отвернулся, блядь, не люблю я такие ситуёвины, не то, чтобы я уж очень тактичный человек, но я не люблю, когда меня смущаются, а уж тем более, пугаются, а уж тем более, без причины.

И тут же повернулся снова к пацану, было в парнишке что-то… такое что-то…

А вот самого парнишки уже и не было. Он никуда не мог деться, - пара секунд, - если только раствориться в воздухе успел бы он за это время, но так ведь не бывает, - в нашем Мире, во всяком случае…

Я… Прервёмся. Я полагаю, что мне надо, - необходимо, - кое-что прояснить про свою персону.

Я читал подобную литературу, многие читали такое, раз вы сейчас читаете эти строки, значит, вы читали подобное и раньше… А может, и не читали, - ну, тогда тем более, стоит кое-что прояснить.

Так вот, зачастую, - да нет, сплошь и рядом, - в подобной литературе один из действующих лиц, - как правило, главный герой и повествователь, - выступает в роли… м-м, ну, этакого неопытного, ничего о себе не знающего первоклассника, - особенно, когда он взрослый…

И вдруг! - встреча! - взгляд! - Любовь… И в меру сил и таланта автора, далее следуют разнообразные переживания рефлективного характера, открытие истинного, главного Я.

Ну, постельные сцены я не комментирую, это другое…

И внутренний мир героя, в ходе этих самых разнообразных переживаний рефлективного характера, раскрывается и преобразовывается перед умилённым читателем в угодном автору и, что немаловажно, в угодном читателю плане, - что уж тут, ведь читатель, - это вы и я, и если мы читаем эту литературу, ориентация наша очевидна, nespas?

Вот я тут упомянул взрослого героя. Всё верно, если ты мальчишка, подросток, и у тебя это впервые, и Любовь, и ты летишь, тогда ты переживаешь лишь о том, чтобы этот полёт не прервался, а в какие цвета окрашены крылья твоей Любви, - какая разница, ведь ты на них летишь, эти крылья у тебя для того, чтобы летать…

А когда ты взрослый? Чтобы мужчина, - настоящий, нормальный вменяемый взрослый мужчина, - чего-то не знал про себя? Нет, не пустяки, - а не знал ГЛАВНОГО? Право, не очень я в это верю, хотя, может быть, конечно… Нет, господа мои, - во всяком случае, это не про меня.

Нет, говорю вам. Я про себя всё и всегда знал. И тогда знал, когда мы встретились с Вовкой, и до этого я про себя всё знал. И никаких переживаний рефлективного характера по этому поводу у меня не было. Никогда, даже в подростковом возрасте. Не знаю почему, а ведь я как раз знаю, твёрдо знаю, что рефлексия по поводу своей нетрадиционной ориентации, вот это как раз дело обычное. Повторяю, я не знаю, почему я не переживал, - не копался я в себе, - в силу не склонности к рефлексии, по-видимому, я не склонен и к самоанализу. А ещё, может быть, потому что у меня была Таня, но ведь и она появилась у меня не сразу…

Впервые я влюбился лет в тринадцать. В одноклассника, кстати, его тоже звали, - зовут, - Вовкой… Вот можете мне верить, можете не верить, но мы стали лучшими друзьями. Не сразу, но стали. А потом, гораздо позже, дошло и до секса, и это был дар, который сделал мне мой друг и любимый. И мы до сих пор дружим, хотя он и живёт теперь на другом конце страны, но это не важно, ведь дружба, это как память, всё зависит не от расстояний и времени, а от тебя самого, помнишь ты что-то, или нет, как бы давно и далеко это не было. И мы с Вовкой, - тем, первым Вовкой, - мы это помним.

Секс. Да, это важно, очень важно, это вершина, если нет секса, можно просто сойти с ума. Ну что ж, был секс. Да полно было секса, - нет, я не могу сказать, что я часто менял партнёров, а уж тем более партнёрш, Таня была для меня главная женщина на свете, но секса было предостаточно, и самого разнообразного. И когда я сам был мальчишкой, у меня был не только тот, первый Вовка, был и другой мой выбор, к человеку, который был старше, и тоже любовь. И позже, когда я сам уже был взрослым, у меня был мальчик, но тогда у нас с ним не сложилось, Умная Судьба готовила нас с Вовкой Беловым друг для друга…

Кстати, ненавижу это паскудное словечко - «заяц»! Услышал я тут недавно как-то раз, - Пашку моего на улице так один дядя назвал, я тогда… блядь, не буду, не в этот раз…

Та-ак, вот вы сейчас подумали: - Хорош гусь, на его сыновей, значит, чтобы никто, а сам-то, сам с Вовкой Беловым, а ведь Белов тоже чей-то сын…

Господа, я вам сейчас расскажу про Пашку. Блин, большое, что-то, получается отступление, но ладно…

Пашка в гораздо большей степени похож на меня, чем Тимка. Да, Пулемёт моя кровь и плоть, а Пашка нет, но именно Павел моя копия. Да я не про внешность, хотя все вокруг и поражаются нашему с ним внешнему сходству, - и так тоже бывает. Вот, а главное, - Пашка, это моя ментальная копия. И я не знаю, радоваться этому, или нет, но в сексуальных, а самое главное, в любовных предпочтениях мой Павел, - это моя копия.

У него есть девочка. Света. Но… это так принято. Да нет, Пашка не лицемер, куда как нет, и Света ему очень нравится, но любит он Олега. Да и секс со Светой… не может об этом быть и речи, ясно ведь, а с Олегом у Пашки тут всё нормально, - или ненормально, это уж как вам угодно, - но у них, как вершина, есть полноценный секс. А Олег старше Пашки, так-то. Хотя, вы сейчас снова можете меня обвинить в некоем лукавстве, ведь Олег старше моего Пашки всего на три года…

Это нам, взрослым, кажется несущественным, - что там, подумаешь, три года… Господа мои, а вот вы сами, apropos, вспомните-ка себя в четырнадцать лет, ну-ка! Когда тебе четырнадцать, а твоему другу и любовнику семнадцать, - это я вам скажу! - если у вас такого не было, - или вы это забыли, - хотя, как такое забыть? - я вам говорю: - это кажется очень даже существенным…

И вот ещё что, в заключение, а то пора мне возвращаться к Вовке Белову, пора мне его спасать… Расставим все точки по полагающимся местам. Если бы у Пашки появился не Олег, а старший, чем Олег друг, - по-настоящему взрослый, - я бы не протестовал. Боги, я призываю Вас в свидетели, я говорю правду! Как вам это заявление, не подумалось ли вам сейчас: - Мол, ни хуя себе, прямо какая-то Древняя Греция, да не поверим мы тебе, Ил! Ваше право. Но всё же, несмотря на ваше недоверие, - это так, я бы не возражал, - ревновал бы, - да, наверняка! - хотя, не в сексуальном отношении, а по-отцовски, - и ещё как друг бы я ревновал, - но не мешал бы. При одном условии, - да, конечно, как же тут без условий! - при одном условии: чтобы Пашка выбрал этого взрослого САМ, как и я, сам в своё время выбрал, как и меня самого выбрал Вовка Белов… И никаких «зайцев»…

Так-то. А к Древней Греции, к гомоэротизму, к гомофобии, и ещё к кое-чему я позже вернусь, но не сейчас, я же говорю, - сейчас мне пора спасать Вовку Белова…

Что за?! Блядь, да куда парень-то делся? Допился я, что ли?.. Х-говорила мэнэ мамо…

Я, выбросив бычок, осторожно, словно по минному полю, покрывшись холодным потом, двигаюсь к тому месту, с которого исчез мальчик.

- Это… парень… Ма-альчи-ик… Да ебит твою мать, куда он делся-то?! Мистика…

И после некоторой паузы, откуда-то снизу, из травы, раздаётся жалобное и протяжное:

- Ту-ута я-а…

Мне вдруг становится смешно, так вот, без перехода, я же с похмелья…

- Иде это, - тута? Щас, трава, блядь… - и мне уже не смешно, я пугаюсь, так же, без перехода, ведь передо мной в траве виден какой-то люк… - Опа! Ты здесь? Парень?

- Да-а…

- Вот это ни хуя себе! Как это ты так, вот ведь тетеря, блядь!

- Я… Ой!

- У-у-у… Чо там у тебя, ты как, цел?.. Чо молчишь-то?!..

- Да цел… вроде… не знаю…

- Заебись, не знает он... - бормочу я себе под нос, лихорадочно соображая, что делать. - Так, щас я… Так, пацан, ты потерпи чуток, я к машине смотаюсь, возьму там, что надо, и вытащу тебя. Ладно?

- Угу-у…

Короче, Вовку я вытащил, я не буду, господа, вас утомлять техническими деталями процесса, - вытащил, и всё…

Всё, да не всё, а начало…

- Ой-ёй-ёй!

- Чего? Нога, что ли?

- Ну… Кажись… Я там на какую-то доску упал, чо-то такое…

- Сядь на траву… Так, посмотрим… блин, да нету перелома, и на вывих не похоже… Ступня? Где, сама подошва?.. Дай-ка… Нет, кроссовок снять надо… Ого! Кровь. Гвоздём, что ли… Тихо, тихо! Ничего страшного… так… Думаю, пустяки, повезло тебе пацан, подошва у кроссовка толстая, но… Ты где живёшь?

- Тут вот, в двадцать седьмом доме, - мальчишка кивает головой на девятиэтажку, - во-он мои окна, на пятом… ой!

- Ой, не ой, а пошли домой, я тебе помогу дохромать, хотя, по уму, тебе в больницу надо, но это уж пусть твои предки решают…

Пацан недовольно морщится, смотрит на меня, качает головой, потом хмурит высокий ясный лоб, сводит прямые брови, и сердито говорит:

- У меня только мама, и то, она на работе.

- Дела. Да, как-то это…

- Уж как есть, - всё так же сердито отзывается пацан, потом натягивает носок, берётся за кроссовок и очень знакомо, почти как мой Пашка, шмыгает носом, знаю я это шмыганье, оно предшествует слезам…

- Так, ты на меня не уркай! Я тебя в этот люк не кидал, я тебя, наоборот… А ну, оставь башмак!

Пацан испуганно вздрагивает, испуганно смотрит на меня, испуганно отодвигается…

- Ну, то-то. Нечего мне хамить, ясно? А ну, вставай, да брось ты свой кроссовок, надо же рану обработать, у меня в машине аптечка… Ну, и молодец, что не хамил, да ты меня не бойся, я на тебя специально наорал, это такой противошоковый метод… А я не знал, был у тебя шок, или нет… Погоди, хорош прыгать, дай-ка я тебя… Да ты! Цыц мне тут, инвалид, тут и нести-то, авось не сломаюсь… А тебе-то чо неудобно? Во, блин, - его несут, а ему неудобно… Ну, вот, приехали, погоди, я машину открою… Инфинити… Да какой внедорожник, это кроссовер… Вот тебе и ого… Так, перекись, м-м, бинт, так, это что, мазь какая-то, чёрт её знает… Да? Значит не надо, ожогов у нас нет, а ты про мазь откуда знаешь?..

Мальчик говорит, что у него мама медсестрой работает, вот, ну и у них дома полно лекарств, вот он и разбирается немного, а сейчас она на сутках дежурит, но это даже лучше, а то бы ему влетело… Я его уже хорошо разглядел, заметил, что он красивый мальчик, но без изысков, простая, ясная красота, мой Пашка намного ярче, да и Пулемёт, хотя он и малёк совсем… Но что-то, определённо, в мальчике такое есть… И дружелюбный. Разговаривает, рассказывает мне всё…

- Ладно, теперь, я думаю, можно и обуваться… Вот что… а скажи, как тебя зовут?

- Вова… Владимир Белов меня зовут, - добавив в голос солидности, мальчик исправляет Вову на Владимира…

- Владимир? У меня друга так зовут, хорошее имя. А я Илья Григорьевич. Ах, да, - Илья Григорьевич Герасимов… Мне тоже, хотя, обстоятельства нашего знакомства могли бы быть и не столь драматичными… Нет, это я так. Послушай, Володя, вот ты говоришь, что у тебя мама медик, - выходит, ты сам должен понимать, что всё равно тебе надо в больницу… Цыц! Будешь ты мне тут! Гвоздь ведь наверняка ржавый был, а если заражение, это как?.. А вот пусть в больнице и посмотрят… Слушай, ты мне лучше нервы не трепи, я и так сегодня не в себе, состояние у меня самое подходящее, чтобы тебе по шее дать… Значит так, я тебя сейчас в травмпункт отвезу, пусть они там… А потом обратно привезу! Ё-моё, ты что, думаешь, я тебя по дороге убью, что ли, или изнасилую? У меня у самого, чтобы ты знал, старший сын примерно твоего возраста. Сколько тебе?.. Ну вот, и Пашке моему четырнадцать…

- Я не знаю…

- Тебе и не надо знать, у меня социальный статус выше, знать надо мне. И я знаю, говорю же, поедем, если нужно, укол тебе сделают, делов-то, и обратно. Я не уверен, но, по-моему, ты уколов не боишься, во-от, хотя… да нет, но ты мои сомнения развей, едем на укол, продемонстрируй мужество, изначально присущее нашей несчастной, великой и такой терпеливой нации…

Вовка удивлённо смеётся, хм, а ты как думал, это же я так на Пашке натренировался с подростками разговаривать, тут главное мне тебя рассмешить, и чтобы ты понял, что я не мудак какой-нибудь…

- Ладно… Едем. Да и то, я на такой тачке не катался ещё.

- Вот. Приятно слушать, а то - «бе-ме», - а скажи, на каких ты тачках катался?

- Ну-у… Да фигня, эта круче всех.

- Так, ты бы всё-таки кроссовок не обувал, Вовка, мало ли… Устроился? Погоди, а куда мы поедем?

- Только не на Набережную!

- Что так? У тебя там, что ли, мама работает?

- Ну…

- Хорошо, но и на Левый Берег мне тащиться неохота, - далеко, вдруг ты от потери крови умрёшь, - поедем в Медсанчасть, на Грязнова… Что смешного?

- Так просто. Потеря крови, - смешно…

- Ты ненормальный, парень? Что тут может быть смешного? Хотя, беру свои слова назад, мои сыновья тоже бы решили, что это смешно, особенно младший.

- Ну и вот. А сколько вашему младшему?

- Одиннадцать. Но дело не в возрасте, просто он такой… короче, он бы повеселился от души.

- Ясно…

- Да? Смотри-ка ты, ясно ему… А вот мне не ясно, как ты в этот люк свалился? Это ж надо! Нет, его конечно, не видно в траве, да какого ты под ноги-то не смотришь? - Вовка молча, склонив голову к левому плечу, - я скоро привыкну к этой его манере, - Вовка молча смотрит вперёд, шмыгает носом…

- У-у… Ладно, молчу, хотя, мне до чесотки интересно, чего ты там такого искал… Вот бы здорово было, если бы тебя сейчас в больнице оставили, я бы тогда быстренько к этому люку смотался, и нашёл бы я тогда там… Что? Наверное, что-то очень ценное, может быть даже кошелёк, а что? Запросто, - хм, у нас собака есть, Бобик зовут, так он, зараза, мне только пустые пластиковые бутылки таскает, да ещё башмаки какие-то, драные, а тут, - кошелёк… Ты что там искал, - уж не бычки ли?

- Ещё чего! Я бычки не сшибаю, у меня деньги есть на сигареты!..

Вовка испуганно смотрит на меня, - ясно. Теперь вот всё ясно, он там сигареты спрятал, а может, потерял, вот и искал.

- Ну и всё, делов-то. Куришь, значит…

У мальчика прошёл испуг, да и не испуг это был, - так, растерянность, и Вовка уже с вызовом смотрит на меня, и с вызовом отвечает:

- Ну и что, ну и курю, подумаешь, вам-то что? Все курят, вот ваш сын, который мой ровесник, он что ли, не курит?

- Нет.

- Да, как же, щас! Просто вы не знаете…

- Надо мне тебя было… Того! Какое ты имеешь право так судить, не зная ни меня, ни моего сына?

- А чо вы? Ну и всё… Говорю же, все курят, только мамке не говорят…

- А вот тут ты прав, Владимир Белов, мои сыновья уже два года ничего мамке не говорят, умерла их мама…

Вовка теряется по-настоящему, это и понятно, - но я немного удивлён тем, что он так вот сразу мне верит, тем, что в его зелёных глазищах появляется столько сочувствия, подростки сейчас все довольно толстокожие, редкость вот такое повстречать…

- Да?.. Вот дурак-то я… Скотина. Вечно одно и тоже, - ка-ак ляпну чего-нибудь не в тему… Простите меня, Илья… Георгиевич?

- Григорьевич. Прощаю, конечно, и даже перестаю жалеть, что вытащил тебя из люка.

- Ой, я же вам спасибо не сказал, вы же мне, можно сказать, жизнь спасли!.. Вы чего?

- Чего, чего… Плачу. От умиления… Блин, платок где-то свой забыл, дай-ка мне твой окровавленный носок, я сопли вытру…

Вот так вот мы с Вовкой Беловым и встретились. На этом всё могло и закончиться, толком и не начавшись, могло чуть продолжиться, а потом заглохнуть, такое тоже бывает, но говорю же, - Судьба. Она ведь умнее всех, она умнее, чем даже сами Боги.

И пока там и тогда Вовка смеётся над моей немудрёной шуткой, я снова прервусь.

Я не знал, как я буду писать, как буду рассказывать о нас. И не только о нас с Вовкой, а вообще, обо всех нас. Не знал. Может быть, от этого незнания и вынужден я прибегать к такой форме, но что уж, так вот получается, ведь это не дневник, я дневники с детства не терплю. Хм, и вообще, мировая литература начала быть с «Поэмы о Гильгамеше», а не с современных ей отчётов шумерских бюрократов… Нет-нет, - никаких претензий, так, к слову…

Итак, мы с Вовкой встретились, я его вытащил из этого гадского, - столь часто мной благословляемого, - люка, и мы поехали в травмпункт. До этого момента я был достаточно адекватен в своём рассказе, но теперь, возможно, я стану несколько сумбурен, - а может, и не стану, как пойдёт.

Нет, я не влюбился в этого мальчика с первого взгляда, понравился он мне, очень понравился, да. Но влюбиться? Условности, - мы живём в мире условностей и предрассудков, - и самоконтроль становится нашей второй натурой, а зачастую и главной, первой… А рядом ходят, дышат, живут такие мальчишки как Вовка, как Пашка, и ещё много и много таких как они, и эти пацаны нуждаются в любви таких как я, как вы, они достойны этой любви, причём, именно с первого взгляда, и навсегда…

Древняя Греция. Мы, - такие как я и вы, - мы постоянно слышим,  читаем, рассуждаем об этой, и в самом деле, великой культуре, об её гомосексуальной составляющей. Но это идеал, уверяю вас, и, как и положено идеалу, - он недостижим. Более того, не так всё там было, как мы себе возомнили, я-то знаю это практически на профессиональном уровне…

Я самому преданному последователю идеи не пожелаю оказаться… ну, например, в Спарте. Сброшенные со скалы, ущербные, по мнению старейшин, младенцы. Агелы, - ну, неплохая задумка, - но ведь там воспитывали воров и подлецов, - это под видом военного воспитания. Мерзостные кровавые сецессии, - и опять под видом военного воспитания, - и вообще, отношение к илотам…  Многие из ужасов Третьего Рейха выросли из того общества. Что там, многое из того, что потом происходило в фашистской Германии, может показаться по сравнению с тем, КАК и ЧТО всё происходило в Спарте, детской забавой, игрой подростка, жестокой, но игрой, а там, в Спарте, там всё было по-взрослому, потому что творилось детьми.

Законы Солона, Гармодий и Аристогитон, «Диалоги» Платона, - и ещё миллион великих примеров чистой, государственно-значимой любви взрослого мужчины и мальчика, - да. Моральный и воспитательный аспект тех отношений, - тоже да. Но это то, что до нас дошло, точнее, то, что общедоступно. Хм, «Диалоги», а помните ли вы историю Федона, знаете ли вы её, хотя бы чуть более того, чем упоминает о ней Платон? Ну да, он же был афинянин, причём особый, очень знатный и благородный, не любили такие как Платон вспоминать о том, что Афины сделали с Мелосом, и что стало с выжившими, с Федоном, в частности. Это не тема моего рассказа, да и не хочу я писать о всякой гадости, особенно в связи с Вовкой Беловым, но вы не поленитесь, узнайте, что было с Федоном до того, как он попал к Сократу…

Обратитесь, господа мои, adfontes, к источникам, там есть разные примеры. И не только подобные судьбе Федона, до того как он попал к Сократу, есть примеры, наполненные изумрудным светом идеала.

Тем более отвратительно, что современные потомки всяких Гургов, живущие ныне подле нас, в нашей с вами России, прикрываются этим идеалом, - Древняя Греция… И хотя там не всегда работал принцип «Я для мальчика, а не мальчик для меня», но ведь сам идеал родился именно там.

Мда, - нынешние Гурги, - все эти (…), (…), и им подобные, придумавшие гнусное словечко «зайцы», - а расскажу ка я вам кое-что:

- Когда в Екатеринбурге, - недавно, - взяли (…) и его… кодлу, - не самое сильное слово для этих выродков, - так вот, когда их взяли, я с помощью Сергея Николаевича достал некоторые материалы, связанные с этим делом. Не буду вам рассказывать всего, говорю же, не к месту, но вот одно я вам расскажу. Мальчишки на адресе. Голые, не стремящиеся даже прикрыться, - их спрашивает ошарашенный оперативник: - Что же, мол, пацаны, вы это всё делали за дешёвые шмотки и за немного жратвы? И они отвечают с какой-то детской обречённой бравадой: - Ну да, получается типа того, за конфетки, блядь…

Это ещё что, я, помнится, в своем рассказе «Ладонь, протянутая от сердца…», вскользь упомянул о неких дачах на Рублёвке, я обязательно ещё напишу об этом ужасе, который повседневно происходит с мальчишками, и ведь он происходит рядом с нами…

Но не в этом рассказе, сейчас я рассказываю о Вовке Белове, которому повезло, я рассказываю обо мне, а уж КАК повезло мне… и мы с Вовкой едем в больницу, а главное, что Умная Судьба ведёт нас в новую жизнь…

Собственно говоря, ничего особенного в больнице и не произошло, всё как обычно в таких случаях.

Ах да, простите, не у всех ведь есть сыновья, ну… Хм, тем более что кое-что, всё-таки забавное и примечательное случилось.

Зелёнка, - пацанячья панацея, - равнодушная врачиха, дежурный выговор Белову из уст ея, равнодушное в мою сторону: «Лучше за ребёнком смотреть надо, папаша, чем потом по больницам шастать»… А укола Белову так и не вкатили, хоть я и настаивал, и ведь даже Пашка бы у меня в такой ситуации не отвертелся бы, а этот… зеленоглазый отскочил!

Вовка прячет лукавую улыбку под натягиваемой футболкой, - кстати, зачем надо было её снимать?.. Хитрец, он уже тогда что-то задумал, а я дурак, хоть и у самого растёт такой же хитрец, да ведь они, эти лукавые четырнадцатилетние хитрецы, все они такие разные, несмотря на схожесть их уловок и избитость приёмчиков…

Есть такие… Эти хитрецы превосходно осознают, как они сильны. Их красота, - будь она яркая и изысканная, или простая и ясная, - она всегда неотразима, если они это осознают. Есть и другие, не осознающие своей силы, но они, чаще всего, так и вырастают дурачками, которым не дано постичь Красоту, ведь это познание начинается с самого себя, всё начинается с самого себя, это я вам ответственно заявляю, это я знаю по себе, я ведь был таким же лукавым хитрецом, осознающим свою силу и неотразимость…

Только вот я остался всё же дурачком, но дурость моя иного свойства, и сейчас я чувствую, что краснею, блядь, заметив чёткую белую полоску нежной кожи, чуть выступившей над Вовкиными шортами, и оттеняющую кожу, тоже нежную, но уже загорелую на его спине… И натянутая мешковатая футболка жутко-рыжего какого-то оттенка, эта футболка меня спасает, вот же…

Кстати, о футболках. Какого чёрта наши пацаны так одеваются?

Мода…

Сколько я вот Пашку ни убеждал, - ну, Пулька мелкий ещё, - а вот ни Пашка, ни Вовка, ни шиша не хотят понять, что мода, это для бедных, - что, не нравится? - ладно, хорошо, - мода, это для тех, у кого нет вкуса! Блядь, продаются ведь сейчас приличные, сделанные со вкусом шмотки, - так ведь нет! - все эти штаны-трубы, изобретённые не иначе, как кривоногими всадниками Чингиз-хана, кошмарное нечто, именуемое «бриджами», футболки, напоминающие мне бред углекопа, в смысле, такие же подходящие в качестве одежды, как мешки для угля, даром, что красят этот бред в ядовитые анилиновые цвета…

Мда, это не белоснежные льняные хитоны нашего идеала, куда как нет…

- Видишь? Ничего страшного, а ты…

- А ты боялась, так что ли?

- Владимир Белов, я этого не говорил!

- Ну, так подумали, вот скажите, что нет!

- А ты что, - практикующий телепат? Этого мне только не хватало… И можешь не хромать, «нет жалости во мне, и неспроста!», - Высоцкий, кажется…

- Какой там ещё Высоцкий? Не понял…

- Ух, ты! Получилось!

- Чего получилось-то?

- Мозги я тебе только что запудрил, а ты и попался! Мы о чём говорили?

- Это… Когда? Щас? Ну, про телепатов…

- То-то, про телепатов… Ну, что, поехали, отвезу я тебя.

- Не знаю… То есть, поехали…

Ага, у парня сразу портится настроение. Так. Про телепатов: - я не телепат, но и не нужно быть телепатом, чтобы кое-что понять. Да нет, возможно, мальчику просто не хочется домой, может быть, ему хочется покататься в моей крутой машине, - всё это может быть, но я искоса наблюдая за Вовкой, который, поникнув, уставился в окно, я так не думаю. Но что тогда мне делать? Может быть, вообще ничего не делать, - но кто я тогда буду? И что останется мне, что останется этому дружелюбному красивому мальчику? Короткое воспоминание о пустой, немного забавной встрече, и будни, будни…

- Белов, хочешь, я тебе прикол один покажу?

- Что за прикол там ещё? Прикол ещё какой-то…

- Ты там, в колодце, часом башкой не стукнулся? Блядь, спасаешь их, на день штук по двадцать, задолбали, а они! Ни благодарности тебе, ни шиша, сидит тут, недоволен чем-то, завязывать надо, я не Чип, я не Дейл, я больной после вчерашнего… Чего уставился? Уставился он, нет, чтобы с восхищением, повизгивая от предвкушения и нетерпения, умолять меня показать ему чудеса современных технологий, а он мне тут…

Вовка, как и положено парню его возраста, смеётся, в глазах появляется… нечто. Блин, а я в этих глазах, кажется, начинаю тонуть…

- Ладно, извините, это я так просто, ну, что-то… Ну, а что за прикол?

- Прикол… - ворчу я, сам сворачиваю к «Славянскому», это такой торговый центр, выбираю место, где можно паркануться, останавливаюсь, смотрю на удивлённо оглядывающегося Вовку… - Да ты не туда смотри, ты сюда смотри, блин, на монитор! Вот, щас, задний ход, и… вуаля!

Автоматически включается камера заднего вида, на мониторе появляется чёткая, хотя и немного искажённая широкоугольным объективом картинка того, что находится позади машины. И, разумеется:

- Вау!!!

Ну, а я что говорил?

- Согласен, вау.

- Ну, круто! А это как, зачем это, а? Ага, это, наверно, чтобы не задавить кого-нибудь, да? Супер.

- Мда… Так, ну что, - ты, конечно, как хочешь, а я приехал.

- ???

- То есть, приехал туда, куда захотел, а захотел я чего-нибудь выпить, прохладительного чего-нибудь, а может, чем чёрт не шутит, и перекусить…

- Это…

- Белов, глохни. Можешь, конечно, валить от меня, вон, до тебя недалеко, дохромаешь, чёрт с тобой, бросай меня, говорю же, никакой благодарности…

- Да я…

- Да я знаю, что ты! Ты ничего не хочешь, и вообще, ты не голодный, я по Пашке знаю, вы в этом возрасте всегда сытые, и пить ты не хочешь, и со мной тебе скучно и не интересно, и вообще-то денег у тебя нету с собой, но… Вот ты мне скажи, - от своего сына я так этого и не добился, - если вы в этом возрасте всегда сытые, то какого я живу тогда под страхом голодной смерти? Ведь только затаришь холодильник, а холодильник у нас размером… рефрижератор, короче, а не холодильник, а только отвернёшься, и пусто тут же, а мы с Пулькой и Бобиком голодные плачем, а Пашка ни при делах, он ведь как бы сытый… Чо ржёшь-то? Чесно слово…

- Вы такой…

- Ладно, ладно, знаю я, какой! Мда, Белов, я про себя всё знаю, так я думаю… Блин, да ты идёшь, что ж такое, в самом-то деле!!!

- Ну… Иду, только у меня, и правда, денег-то нету щас.

- И что? Вот и пользуйся случаем, оторвёшься на халяву. Или на шару? Как у вас сейчас говорят?

- Так вы у сына и спросите!

- Угу. Я спрошу, а он мне лекцию на пять часов… Ладно, пошли. На халяву, на шару…

- Ой! Извините, я не хотел так хлопать, случайно…

- Не стоит, конечно, хотя и не смертельно. Пошли, пошли. Машина крепкая, их ведь в Америке делают, и под американцев, а они, как известно, живут по принципу: «сила есть, - ума не надо», но мы с них пример брать не будем, да, Белов?..

- Не знаю…

- Кончай, прошу тебя! Незнайка ещё один…

- Это, а что, это американская тачка?

- Ну, как тебе сказать, - «Инфинити», это брэнд американский, там и делают, а вообще-то, это «Ниссан», японцы. Так, где тут у них кафе? Туда, по-моему.

- Туда, я там был… Бобик, - это ваша собака, да? - а кто это ещё, - Пулька?..

Зачем мальчику рядом нужен взрослый мужчина? Праздный вопрос, и риторический, - ну, а если в самом деле? Если отвлечься от общих мест о воспитании, личном примере, - зачем?

Да и большинство, - и отцов, в том числе, - эт-то, я вам скажу, тот ещё пример, - о присутствующих, разумеется, не говорят, но. Вот я. Какого хуя, спрашивается, я вчера нажрался? Есть и более экстремальные примеры, они у вас перед глазами, - соседи, знакомые… есть примеры другого свойства, - казалось бы, нормальный мужик, а с сыном ведёт себя как с вещью, - что ты, это ж «по-мужски»!

В общем, всякие мужчины есть рядом с мальчишками, ну, и зачем тогда нужны такие, всякие? Такие, наверное, и не нужны мальчишкам, но куда же им деваться, - ведь это отец, старший брат, дядя…

Воспитание, личный пример. Ну да, но… Про плечо вы думали когда-нибудь? Про сильные верные руки? А если на плечах ещё и голова, и она не пустая, а в сердце любовь, а руки не крюки, тогда может мужчина и отмочить какую-нибудь… фишку, как я вчера, и это не будет катастрофой.

Да много ещё зачем нужен мальчику взрослый мужчина!

Хм, секс… О сексе мы ещё поговорим, ну, а если мы сейчас не о сексе, тогда зачем мужчине нужен рядом мальчик?

Вот это посложнее, хотя и тут есть общие места: - передать жизненный опыт, воспитать, научить, бла, бла, бла…

Надеюсь, ох, как я надеюсь, что вам в жизни повезло так же, как и мне! Хоть раз. Что и с вами есть рядом пацан… И если вы ещё читаете эти строки, то вы должны знать, - или хотя бы понять, о чём я говорю. Вот. Помните глаза пацана, когда вы ему показали, или рассказали, или научили его чему-то такому… важному? Чего он не умел, что ему было интересно, а он не умел? Да не о сексе я, блядь! Будет потом и о сексе…

Вот я Вовку научил плавать. Ну и что? Это же нормально, - научить мальчишку плавать, тем более что парню уже четырнадцать. Да, конечно, нормально, но ведь можно это сделать по-разному, и я горжусь тем, что его глаза при этом горели.

Автомобили, ясное дело. Это даже не надо объяснять. Но ведь я ещё и байкер, - тьфу ты! - мотоциклист я. Если не чувствуете разницу, - не важно, но она есть. Вот, не все пацаны, конечно, в душе байкеры, или мотоциклисты, ни Белов, ни Пашка этим не болеют, Пулька вот у меня подаёт надежды, но мотоцикл, - хороший мотоцикл, - может, всё-таки, произвести впечатление почти на каждого пацана, а я, ссылаясь на свой опыт, заявляю, что даже, - ненадолго, правда, - можно увлечь почти каждого пацана грязным делом техобслуживания байка…

Про рыбалку я говорить не буду, потому что про рыбалку можно говорить бесконечно.

Спорт.

Это всё всем доступно, дерзайте, и с любовью, и вы увидите глаза парня, который рядом с вами.

Доступно. А уж если вы умеете, знаете что-то такое, с чем парень и не сталкивался, но всегда его к этому тянуло, интересно ему это было…

Моё оружие. У меня полный дом оружия, и холодного, и огнестрельного, мои сыновья это всё видят, сколько себя помнят, это для них данность, Пашка даже довольно равнодушен ко всем этим штукам. По некоторым причинам я разлюбил охоту, но я очень люблю стрелять ворон (сейчас появилось модное слово «кроуинг»), люблю целевую стрельбу, хотелось бы заняться варминтингом, - да недосуг, - короче, я люблю пулевую стрельбу, и, - не хвалясь, - скажу, что оружие у меня на уровне. Глаза Белова, когда я рассказываю ему про криогенную обработку стволов, про пули с тефлоновым покрытием, про настильность траектории чудо-калибра .220 Swift… Ладно, не буду забегать вперёд.

А ещё я своим пацанам, - и сыновьям, и Вовке Белову, - я им РАССКАЗЫВАЮ. Если вы это умеете, если пацанам это нравится, - а им это обязательно понравится, - не жалейте времени, не думайте о том, как они поймут, - они поймут, заверяю вас, - они же умнее многих из нас, - так вот, если вы сумеете, то рассказывайте, и вы увидите Чудо, ведь такие глаза и будут Чудом…

Много зачем нужны друг другу мальчик-подросток и взрослый мужчина. И если ещё они и любят друг друга, ну, не как сын с отцом, а ЛЮБЯТ, то…

Да, ещё одно, важное. Мальчик-подросток, - это я особо отмечаю. Есть те из нас, кто любят мальчишек… ну, скажем, в возрасте моего Тимура, а то и младше. Зря. Я сожалею по этому поводу, не понимаю и не принимаю этого, - но не сужу, что уж тут, сердцу не прикажешь. Но ведь поймите, - только в совершенно определённом возрасте, с началом созревания, мальчик, который уже становится, стал мужчиной, - это вам как угодно, подросток, юноша, - но только тогда и можно получить и отдать ВСЁ, а зачем тогда и затевать всю эту бодягу, если не ВСЁ? А четырнадцать, это вообще, самый лучший возраст, - детство, юность, взрослость…

Непосредственность, всезнайство, невежество, самоуверенность, ранимость. Цинизм и сентиментальность, максимализм и растерянность перед миром. Смелость, страхи, весёлость, угрюмость, немотивированость и жёсткая логика… И ещё, и ещё, и ещё, до бесконечности. Все ингредиенты того фантастического сплава, из которого любящий кузнец может сковать такой клинок, что любо дорого…

- Это… не знаю, но, по-моему, это несъедобно!

- Да ну. Нормально, а если дорого, тогда так и…

- Чтоб ты подавился! Дайте нам три, - нет! - пять штук!

- Да ну…

- Вот пока не сожрёшь, я тебя знать не хочу!.. Да нет, девушка, я погорячился, один чебурек… нет, два, а мне… салат этот, м-м, ну и… кислое у вас есть что-нибудь?.. Да? Ну, давайте. Так, Вовка, пошли вон за тот столик, там сквознячок я ощущаю лёгкий… «Звёздные войны» смотрел, помнишь там такого Йоду?.. Ага, зелёный. Зелёным быть не возбраняется, живущих из, никому… Вот тебе и ха-ха. Слушай, Белов, чо-то мне не нравятся эти твои чебуреки… Впрочем, мой кефир тоже, того… Мама дорогая, что ж они на кондиционерах экономят?

- Ха, дядя Илья, а у нас дома есть кондиционер!

- Врёшь.

- Чо-о?! Я никогда не вру. Говорю же, - есть, у нас ведь во все окна после обеда тако-ое солнце! А у вас есть?

- Угу… Слушай, пошли-ка в машину, ну его к чёрту, парилка какая-то, в самом деле, душно, как в Венеции летом, а там в прохладе и посидим.

- Да можно. Точно, жарковато, а давайте ещё фанты возьмём, то есть, если не надо, то не надо…

- Эх, квасу бы, домашнего! А?

- Да ну, кислушка!

- Нет, зря я тебя, всё-таки из колодца так вот сразу вытащил, посидел бы ты там часов… дцать, вот тогда бы ты и оценил преимущества национального напитка перед всякой заморской дрянью… рот, Белов, закрой, деньги держи, иди за фантой своей. Погоди, мне тоже.

- Ну и всё, а то «дрянь заморская»!

- Иди ты… за фантой.

Так, пара-другая минут у меня есть. Я, полуприкрыв глаза, наблюдаю за Вовкой, покупающим фанту, и думаю… Собственно, я уже придумал, всё мне ясно, - неясно, что же дальше? Сейчас ведь всё зависит от меня, как я решу, ведь у меня социальный статус выше, мать его… Решу? А разве я не решил? Я хочу быть с этим мальчиком. Точка. И многоточие, и знак вопроса, много знаков вопроса. Что ж, решил. Теперь, Владимир Белов, я жду твоего решения. И хватит дурака валять, Ил, надо с парнем посерьёзней, вот как-то так…

- Цвет у этой фанты ещё хуже, чем у твоей футболки, одуванчики какие-то. Вовка, только ты мне не говори, что этот цвет ты сам выбирал, я про футболку, как ты носишь такое…

- Почему?

- Вот я и спрашиваю тебя, - почему?.. Пошли в машину, а то я… Нет, ничего, м-м-м, хреново мне, если честно, - я, понимаешь, вчера силы не рассчитал, ну и…

- Силы? Так вы с похмелья? Ха… Делов-то, пивка бы вам сейчас, и порядок.

- О-о-о… Не надо, я пиво терпеть не могу, у меня от него башка болит, и тошнит… хотя, меня и так тошнит…

- А башка? Не болит?

- Отвяжись. А скажи-ка ты мне, откуда такие познания, что надо пить с похмелья, или ты не только покуриваешь?

- Да нет, просто, знаю. Что тут такого? Знаю. Я много чего знаю…

Скажите пожалуйста, знает он, хм, интересно, а что именно? Мы с Беловым молча идём к машине, Вовка тащит фанту, свой недоеденный чебурек, - чего мы замолчали? - так бывает, вдруг обоим надо подумать, - хотя, чего тут думать, - но блядские условности нашего Мира, - вот и думаем, мыслители…

Я решаюсь, наконец, заговорить, хотя и не очень представляю, о чём мне сейчас говорить с этим мальчиком, как всё сказать… и меня озаряет. Бывает, я же хоть и дурачок рядом с этим пацаном, но что-то ещё шевелится под моими пепельными волосами…

- А я…

- Знаешь…

Мы заговариваем одновременно, одновременно замолкаем, вопросительно смотрим друг на друга, смеёмся, - не знаю, как Вовка, а я смеюсь с облегчением, хорош, Ил, коль решил, так действуй, хватит себя и пацана мучать.

- Погоди, Володя, я домой позвоню, Пашке… Ты! Чебурек твой! Хотя, твоей футболке это не вредит, хуже она не стала, вот тут салфетки, в этом ящичке… Погоди, говорю… Так… странно, дома никого, на мобильник ему позвоню… Есть, а у тебя нету?.. Щас, Вовка, постой, алло, Паш, ты где это шастаешь?.. Ясно, а Тимка уже учесал на день рожденья?.. Да… Нет, я не в Абзаково, здесь я, в Магнитке… Дело у меня появилось, ты послушай, не перебивай. Павел, я сейчас подъеду, приди домой, я тебя хочу познакомить кое с кем… А ну! Сидеть, сказал!.. Нет, Паш, это я не тебе, ты скажи, ты придёшь скоро?.. Ну ладно, мы подождём, только не задерживайся, хорошо?.. Угу, пока.

- Зачем?! Никуда я не поеду, ни х-х… фига себе, заявочки! А вы меня спросили… Чо это?

- Через плечо! Домой тебя везу, к тебе на Тевосяна, извини, дурака свалял, ошибся… и ноги береги, Белов, - если ни в голове, ни в сердце ничего нет, ноги выходят на первое место! Не спросил, потому что дурак! Но и ты дурак, что орёшь!.. А, ладно, щас отвезу тебя, и сайонара, будем переживать свою дурость порознь…

Я проезжаю метров сто, сворачиваю к обочине, останавливаюсь, впереди перекрёсток, направо по Труда я попадаю на Тевосяна, а если прямо по Советской, это ко мне. Я молча достаю сигареты, закуриваю, кошусь на надувшегося сычом Белова.

- Извини Вовка. Извини. Должен был я тебя спросить, конечно… Знаешь, не хочу я тебя домой к тебе везти, я хочу тебя к нам позвать. Я тебя спрашиваю, и прошу: поехали?

Вовка резко поворачивается ко мне, набирает воздуха, щас он меня, мудака, пошлёт, - смотрит мне в глаза, - два зелёных скальпеля, которыми Любовь уже начинает меня, мудака, кромсать - замирает, медленно выдыхает, - я сглатываю, - и неожиданно мягко отвечает:

- Кто орал-то? Вы же и орёте, я же прав, так же не делается, я же человек, а вдруг я не хочу, чо же меня, и не надо и спросить, что ли?.. Ладно, забыли. Только я не понял, с чего это вдруг?

- Хм, вдруг. Не вдруг, представь себе. То есть, может, именно вдруг я тебя и пригласил, но ты… хорошо, - ты мне понравился, и не вдруг, да ты не о том спрашиваешь меня, ты спроси, чего мне от тебя надо! Многого. Мне захотелось, чтобы я тебе стал нужен, Белов, а это очень много…

- Как это?

- Да ты не делай таких глаз, я не хочу от тебя и для тебя ничего такого, чего бы я не пожелал для своих сыновей, если они сделают свой выбор, - но сейчас я не об этом. Вот скажи, только честно скажи, сейчас нам с тобой надо всё честно решить… Скажи честно, тебе кто-то нужен, только не говори «не знаю», это нужно знать всегда.

- Не зн… Я не думал об этом, то есть… Ну, у меня нет отца. Но ведь вы не про это?

- Конечно нет, и дружбу я тебе не предлагаю, такие вещи не предлагаются, они случаются.  А нужен, это… ёлки, ну, это значит, - нужен, и всё. Это когда можно всё. И обо всём, и как угодно, только не мучая друг друга, это нельзя! И ещё чтобы честно, и если врёшь, то чтобы другой знал, что ты врёшь. И чтобы можно было не боятся закрывать глаза, когда другой держит их открытыми, много чего значит это «нужен»…

- Но это же, наверно, дружба и есть?

Я выкидываю окурок, думаю, согласно киваю Вовке, и говорю:

- Поехали, Вовка? К нам, а? Не знаешь опять?

Вовка молча смотрит на меня, я вижу, что он тоже решил, да и Умная Судьба мне шепчет о том же, - Вовка решил, сейчас будут его условия, ты должен их принять, Ил, это ведь ЕГО условия, и ты их примешь честно…

- А как же ваш Пашка? И Тимур? Что они?

- Тимур, - он Пулемёт. Постарайся под него не попасть, вот и всё, а Пашка… Вот с ним ты подружись, это я тебе от души советую, он у меня настоящий, таких как он, - поискать, и не найти, если на тебя не наткнёшься. Погоди, Белов, я серьёзно. Он… а, чего я тебе рассказываю, сам увидишь скоро. Едем?

- Ладно. Только я сразу хочу предупредить…

Та-ак…

- Ваш Пашка, он же, наверное, к таким вот друзьям привык… - Вовка обводит рукой вокруг себя, я понимаю это как намёк на стоимость моего автомобиля, и я прав… - А я не крутой, у меня мама зарабатывает, нам впритык хватает, такого, - снова тот же жест, - нам и не видать. Нет, дядя Илья, погодите уж, я же слушал, вот теперь вы слушайте. Вот. Я не хочу, чтобы со мной, как с каким-нибудь там…

- Как хочешь, а этого я слушать не намерен! Я же тебе говорю, - Пашка у меня НАСТОЯЩИЙ, он не дешёвка! Это, - я копирую Вовкин жест, - это для Пашки привычно, он в этом вырос, но рос-то он со мной! И с Пулькой, и ещё с нашей мамой, и он вырос настоящим, говорю, будешь судить, когда увидишь его.

- Ну… ладно, поглядим, но… Ладно, ладно, только я чего-то…

- Волнуешься, что ли? Да я и сам, не из-за Пашки, в нём я уверен, так что-то, вот домой приедем, я похмелюсь, вас с Пашкой отметелю, мебель переломаю, и тогда я в норме…

- Это кто кого ещё отметелит! А это… Вообще-то я не против. Да я не про отметелить, вот же блин! Я чтобы с вашим Пашкой познакомиться. Мы же сюда недавно переехали, я ещё никого не знаю тут… Ну, лето, никого и нет, и не познакомился, хотя есть тут несколько… Да бараны! Одни базары про мобильники, а у меня нету… Да как сказать, особо не переживаю, но… Ну да, у всех есть. Да это фигня, у меня день рождения в пятницу, мама обещала!.. Ага, двадцать восьмого… Дядя Илья, а вот зачем вы иногда рычаг трогаете туда-сюда, разве это же не автомат?.. Да? Ничо себе, можно и вручную! Круто… А, я знаю, это вы возле «Тройки» живёте?.. Где? Ха, так это же мне через квартал наискосок, - рядом совсем… А может, я вашего Пашку и видел… А у вас и телевизор есть в машине? Ого, и DVD… Как это, только для задних пассажиров, почему так?.. Странно, подумаешь, безопасность. А где экран?.. Да ну, на потолке… Да не надо, не опускайте, я верю, это я так… Та-ак, этот, значит, дом, я его знаю, это же… Да нет, ничего я не имею в виду, просто. А на каком вы этаже?.. Нормально, - девятый. А сколько у вас комнат?

- Ну, две спальни, моя и гостевая, комната пацанов, мой кабинет ещё…

- Не хило. И всё, что ли, или ещё есть?

- Да как тебе… Гостиная, столовая, - это как бы и не отдельные комнаты, они вместе так устроены, - да ты сейчас сам увидишь, всё, приехали. Так. Ну, пошли?

- Ну, пошли…

Что? Прямо так и пошли? - спросите вы, - вот так вот просто, влёгкую, пацан с тобой и пошёл? И сразу всё в шоколаде?..

Мне не показалось, что влёгкую. Да вы не считаете ли, что я тут пишу о… о некой мечте?!

Ну, не без этого, разумеется, - но практически так всё и было, я пропустил немногое, не стоящее внимания, не запоминающееся.

Мечта. Может быть, конечно, но «мечта» в том смысле, что я знаю, что Вовка и впрямь является воплощением моей смутной мечты. Я вот не помню, господа, говорил ли я, что я не влюбился в него с первого взгляда? Говорил. Так вот, если угодно, я влюбился в Вовку со второго взгляда. Было много до Белова взглядов, много на кого я смотрел, вы тоже, уверен, поглядываете по сторонам, но не знаю, - может быть, кто и посмелее меня, или над многими не довлеют эти самые блядские условности, или у кого нет своих сыновей, - не знаю…

Взгляды. Про один из них я вам сейчас расскажу, а если вы не хотите читать, если вам надоели уже эти вот мои отступления, - пропустите, читайте с того момента, когда мы с Беловым зашли ко мне, и он увидел моих Стражей…

Ну, а кто решил прочесть про тот взгляд, - читайте, тут не будет ни слова лжи, или даже выдумки. Дело было прошлым летом, я повёз маму на «Рифей», - ну, это такая ярмарка, - у Максимыча в очередной раз сломалась его «Волга», и маму повёз я. Я не буду описывать эту ярмарку, вы и сами прекрасно знаете, какая она, - такие ярмарки сейчас повсюду, все города полны таких. И я их терпеть не могу, как и не может их терпеть большинство нашего населения, только я могу себе позволить лишь эпизодически появляться на этих «Рифеях», «Сельсоветах», и им подобных, а вот моя мама, - ей нравится, более того, она и меня убеждает, что это есть гут…

И вот пока она ходила-водила меня по всем этим павильонам, ларькам, лоткам, я разглядывал публику. Каюсь, не часто мне последнее время приходится бывать в толпе, вот я и глазею, когда случай выпадает. Ну, и на парней, хотя… Да нет, всякие попадаются, и вполне даже ничего, не буду корчить из себя ханжу и пуританина.

Всякие. Но моё внимание сразу привлёк один пацан. Я не могу определить, сколько ему было лет, думаю, что могло быть и двенадцать, и шестнадцать. Не знаю, чуть позже объясню, почему мне так показалось. Собственно, я бы и не обратил на него внимания, если бы он не просил у посетителей рынка деньги, он сшибал мелочь. Ну и что? Явление сейчас настолько распространённое, что перестаёт даже задерживать наше внимание на себе. А я стал за пацаном наблюдать. Искоса, переключая внимание на маму, на то, что было на прилавках, на других людей, но из виду парнишку старался не выпускать. Думаю, вам знаком такой идиотский стиль поведения, а если нет, то я за вас искренне рад, правда, рад.

Для меня это не типично, разве что, если попадается на глаза совсем уж что-то выдающееся, но это редко, и не потому, что нет вокруг нас выдающихся, есть, но я очень редко бываю в толпе, вот и…

Мне поначалу не показалось, что в этом пареньке было что-то уж очень выдающееся, - ну да, ничего себе, - ладный такой, хорошая фигурка, светлый, голубые глаза, взгляд… Ну, он же попрошайничал, - вот и взгляд, - вы видели такие взгляды. Росту, - может, метр пятьдесят, но не выше, тогда я подумал: - лет двенадцать-тринадцать парню. Одет… да нормально, чисто одет, не так чтобы очень уж опрятно, но чисто.

И он был очень осторожен, подходил далеко не ко всякому, и не ко всем подряд, это уж точно. Системы я не заметил, хотя, может, и была какая-то у него система, не знаю. И если ему отвечали грубо, или резко, или даже просто равнодушно, он… да нет, он не пугался, не отпрыгивал, - но отваливал он тогда очень резво.

Я наблюдал за пацаном минут пятнадцать, - долго. И он мне показался довольно симпатичным, я ни о чём таком не думал, - так, симпатичный парень, и всё.

И тут мы встретились с ним глазами. Некоторое время мы смотрели друг на друга, мне показалось, что мальчишка сейчас подойдёт за подачкой ко мне, и… и я резко отвернулся.

Взрослый. Не опытный, подчёркиваю, а именно взрослый взгляд, ну да, оценивающий, не холодный, не безразличный, а вот такой. Взрослый.

Отвернувшись, я подумал, - не меньше шестнадцати парню, а внешность, рост, комплекция ничего не значат, глаза значат. Я потом ещё раз его заметил, мы уже садились в машину, парень снова скользнул по мне глазами, отметил мою тачку, - ну, если вы знаете, как выглядит Инфинити FX, вы понимаете, о чём я, - немного постоял, я заметил, что к нему идут какие-то другие пацаны, мой попрошайка сразу принял независимый вид, и пошёл прочь, к трамвайной остановке, - это значило, что он не в команде, и у него могут быть с этими, другими, пацанами проблемы, и он свалил, - я знаю такие ситуации, почитайте другие мои рассказы…

Я мог подобрать этого пацана. Именно подобрать, а не встретиться с ним. И даже при маме, - я бы нашёл, что ей сказать, - не в этом дело, не из-за мамы я поехал с этой ярмарки, и не искал больше мальчика глазами.

Я не хочу, чтобы у пацанов был спокойный взгляд взрослого. Да, по-видимому, этот мальчик всякого повидал, возможно, что он и навидался всякого, я такое знаю, говорю же, почитайте другие мои вещи. Но именно этот взгляд, - я понял, что всё, парень вырос, и его уже не изменить, ковке он не поддастся, произойдёт выгорание легирующих присадок, и сталь перестанет быть сталью. А какое качество представлял из себя сейчас клинок в его душе, из чего он был, я понял по его взгляду. У меня бы с ним не было проблем, блядь, я не знаю, как вам это объяснить, к сожалению, вы не можете меня видеть, но поверьте, проблем бы не было. В том числе, не было бы проблем и с сексом.

Какого же ты, мудак, не посадил его в свою крутую тачилу, не повёз его прилично пожрать, приодеть, и дальше, по такому простому, апробированному всеми этими КДВ, сценарию?! Нет, господа, и дело не в сценарии, - нет, сказал. Да, пацану была нужна помощь, - не плечо, не верные сильные руки, и никогда бы его взгляд уже не поменялся, не загорелся бы его взгляд в ответ на мой, нет. Он взрослый, возможно даже, он и сам уже может зажечь чей-то взгляд, несмотря на свой настоящий возраст, который я так и не определил. Помощь? Небольшая, сиюминутная, не более того, большего ему не было нужно, - по-настоящему, я имею в виду, хоть, возможно, он и думал, что ему нужна помощь по жизни.

Я не уверен, что внятно всё это изложил, не обессудьте, как сумел.

А знаете, господа мои, что самое паршивое в этой маленькой истории? То, что я не могу забыть этого пацана и его взгляд. Даже теперь, сейчас, когда у меня на моём кабинетном диване спит Белов, я не забыл того пацана. Мда…

Может быть, я тогда… Может, я поступил тогда, как сука?.. А все эти мои слова о его взгляде, - они есть лишь слова, и эти слова меня не оправдывают? И что с тем пацаном теперь? И какой у него теперь взгляд, и, - главное, - на кого он теперь смотрит, есть ли кто-нибудь, кто его взгляду рад?..

Что ж, возможно, мне ещё предстоит ответить за этого пацана, - нет, высшего суда я не боюсь, просто я знаю, каков он, - высший суд, нечего его бояться, если ты  считаешь, что его бояться не следует. А отвечаем мы всегда перед собой. Свой собственный суд, - это и есть высший суд! - ну, это если у тебя в себе есть СУДЬЯ. Вот я и думаю… И стараюсь этот взгляд взрослого маленького пацана не забыть.

А Белов, - что Белов, вот он сейчас перевернулся на другой бок, провёл во сне по лицу ладонью, ведь он даже во сне чувствует, что я на него смотрю, и если бы я ему рассказал о том пацане, о его взгляде… Что ж, верите ли, - я знаю Вовкин ответ. Он бы склонил к левому плечу голову, решительно свёл бы свои прямые брови и сказал бы: - Не знаю, Ил, ведь тогда бы меня у тебя не было, и тебя бы у меня не было, а всё же зря, слушай, надо бы этого мальчишку поискать…

- Погоди, Вовка, я кое-что хочу тебе дать… - я достаю портмоне, открываю отдел с визитками, не думая ни секунды, достаю белую, без золота, карточку. - Держи, это моя визитка, тут мои адреса, это вот фирма, это домашний, Абзаковского правда, нет, но телефоны все, и даже больше, чем все.

- Как это?

А вот теперь чуть подумав, я достаю другую карточку, показываю её Вовке.

- Вот. У меня два вида карточек, вот эти, с золотым обрезом, - ну, ободок видишь золотой? - да, таких у меня большинство, а вот таких, что я тебе дал, этих меньше… А такая, Белов, разница, что на простой карточке на один телефонный номер больше, вот он у тебя, выделен. Это дополнительная линия на моём смартфоне, для таких людей, специальных, VIP, и когда мне звонят по этому номеру, я всегда отвечаю, когда бы и где бы не позвонил мне этот вызов, я обязательно отвечу, по какому бы поводу звонок не был.

- Даже если про погоду спросят?

- Даже если спросят, который час, таковы правила, а правила не нарушают.

- Да как сказать… э, э! Я ж не в том смысле! Дали уже, значит всё, моя теперь.

- Хм, ладно, убери, и не потеряй, пожалуйста.

- Да что же я потеряю, зачем, - нет, не потеряю… Знаете, что, дядя Илья, я номер тогда запомню лучше, а карточку спрячу.

Блядь, пацан думает, что я шпион! Бонд, - Джеймс Бонд, который, - не иначе.

- О, Боги! Вовка, ни шиша в этом особенного нет, все мои знакомые так делают, от этих звонков ведь спасения нет, вот и… А хотя, знаешь, ты точно, выучи номер, только карточку не прячь, а сожги, а пепел… нет, есть не надо, ты его потом, в третье полнолуние года, развей на вершине горы Обасутэ-яма… Не смешно? Ну, ладно, это потому тебе не смешно, что ты про эту гору ни черта не знаешь, а я тебе рассказывать не буду, просто из вредности, и ещё потому, что мне нравится, когда над моими дурацкими шутками смеются, - во! - уже лучше, хоть это, согласен и на улыбку.

- Это я улыбнулся, что ли? Показалось вам, дядя Илья, я… Да всё! Идём мы к вам, или нет?!..

И мы заходим в подъезд, я рассказываю Вовке, что здесь вот видеокамера, и на посту всё видно, мы здороваемся с охранником, проходим к лифту, я пугаю Белова, что и тут камеры повсюду, и в лифте, и на лестничных клетках, и на пролётах, и дома у меня повсюду, да, Белов, представь себе, особенно в туалете, а ещё под подушкой у меня даже не пистолет лежит, а такой очень специальный гранатомёт системы РПГ-П, (Подподушечный), и им-то я тебя…

- А зачем лифт мелодию играет?

- Хрен его знает, Вовка. Право, не задумывался как-то, хм, интересно, а зачем, в самом деле… Приехали. Так, замок, второй, проходи, Вовка, я сигнализацию отключу… Да не разувайся, ноги вытри, и сойдёт… ну, как знаешь, полы чистые, можешь и босиком… Ты что?!

Ага, это Вовка ткнулся носом в одного из Стражей, ха!

- Эт-то что ещё за… Это что, настоящие? А, дядь Илья? Самураи, ё-моё…

Да, теперь смешно мне, напугался ведь поганец, а виду не подаёт, - гордец. Я подхожу сзади, хочу, но не решаюсь положить Вовке на плечо руку, он на меня оглядывается, я ему улыбаюсь, и говорю:

- Ну, не сами самураи, доспехи, но, согласись, тоже неплохо. Вот эти, это самое начало эпохи Токугава, - период Эдо, так японцы называют. Представь только, Белов, на битву при Сэкигахаре эти доспехи немного не поспели, они сделаны около 1610-го года, но возможно, в этих доспехах дрались в последней Великой битве, при замке Осака…

- Ничо себе… Битвы… А расскажите, а, дядь Илья?

- Обязательно, только не сейчас. Лучше, сейчас я тебе скажу, как они называются, - «Мунэ-торю-окэгава-до-гусоку»!

- Ну-у… Бывает. Да нет, я не смеюсь, хоть и название…

- Название… - отзываюсь я, - Белов, «торю», - это убийца драконов, вообще-то…

- Ого. Тогда ладно, раз дракон, а эти?

- «Тэнгу-харамаки-до-гусоку», это вот «гусоку», это значит комплект, набор. А Тэнгу, - это такой демон, аист-человек, сволочь конченая, такая тварь злобная, все драконы отдыхают…

- Да? Чо-то он на аиста не очень. Ладно, только чо ж они на входе торчат у вас, людей пугаете, дядя Илья, нравится, да?

- Так ведь это Стражи, стоят, где положено. А ты что, испугался?.. Ну и всё… Да нет, Вовка, не очень дорогие, хотя, это, конечно, относительно. Оружие дороже, а вот Тэнгу мне, можно сказать, вообще даром достался, так удачно получилось…  Ладно, хорош тут торчать, проходи…

Я, прерываясь в очередной раз, понимаю, что испытываю ваше терпение, и рискую вашим благосклонным вниманием. Простите.

Но тем, кто ещё не расконнектился, или даже закачал этот рассказ к себе на машину, тем я говорю спасибо, и… терпите. Или бросьте нас с Вовкой Беловым прямо сейчас, ведь будут и ещё отступления…

Вот, спасибо ещё раз.

Знаете, господа, о чём я хочу поговорить сейчас? О гомоэротизме. Не о гомосексуализме, а именно о гомоэротизме. Думаю, разницу объяснять не надо, а первоклассники пусть сейчас же выключают компьютер!

Когда мы стояли перед Стражами у меня в холле, я хотел, но не положил на плечо Вовке руку. Почему? Условности, мать их.

Буквально неделю спустя, Вовка мне сказал, что когда я наорал на него в машине, и пригрозил отвезти его домой, если ему не нравится то, что я зову его к нам, так вот, он мне сказал, что: - Мне тогда та-ак захотелось тебя обнять, погоди, Ил, покажу… во как! Понял, а ты орёшь, а я тебя обнять хотел…

Вовка не гомосексуалист, господа, не спешите с выводами, а если вы их уже сделали, то это не так. Он не гомосексуалист, и не будет им. Ему очень нравится заниматься со мной сексом, - любовью, господа! - ему очень нравится моё тело, да и не только моё, уверен, ему и Пашка нравится, возможно, кто-то ещё. Но с Пашкой у них ничего, и не потому, что есть я, а такое табу, неосознанное табу, установил себе Вовка, хоть и знает он про Пашку всё, и на второй уже день был у них разговор на тему, а я, - Бонд хренов, - я этот разговор подслушал…

Но Белов не гомосексуалист, вот насчёт Пашки я ручаться не буду, а насчёт Вовки уверен абсолютно. И также я уверен в том, что он всегда будет рад однополому сексу, если это будет его выбор, а уж если ещё и Любовь…

Бисексуал? Да не в терминологии дело, в конце-то концов, тем более что вся эта словесная шелуха здорово отдаёт клиникой!

Не знаю. Знаю только, что гомоэротизм у Белова, разве что из ушей не хлещет. Да вы и сами увидите, если у вас достанет терпения дочитать это вот… это. Рассказ этот дочитаете, и делайте тогда свои выводы, а пока, прошу вас, не спешите, господа мои.

Гомоэротизм, - проявилось бы это в Вовке без меня? - уверен, да! Какие бы формы эта сторона его натуры приняла, во что бы вылилось это его неосознанное тогда желание? - не знаю…

О гомофобии будет у нас с Беловым разговор, возможно, я его вам передам, но сейчас скажу, что это правда, когда человек подавляя, - не гомосексуализм даже, нет, - гомоэротизм, становится гомофобом.

Я был знаком с Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым. Правда, мельком, но считаю, что мне редко повезло, хотя я и не люблю интеллигентов. По многим причинам, - и веским, на мой взгляд, - я не люблю интеллигенцию и интеллигентов, но к Лихачёву это не относится, ведь он был… В нём жил кто-то из Богов, не знаю кто именно, возможно, что Сварог, или даже сам Прометей, хоть он и не совсем Бог, он ещё древнее, он Титан.

Лихачёв не был гомофобом, он столько повидал и навидался, - Соловки, его ведь чуть там не расстреляли, Блокада потом, - но он не был поломан сучьей стороной жизни, как эти несчастные, не повидавшие и тысячной доли того, что повидал Старик. И он не был гомофобом не в силу своей интеллигентности, - хотя он так бы и ответил, не дословно, но в этом смысле, я уверен, я же его знал, хоть и мельком, а это и не важно, - мельком, - он был из той породы Титанов, которых узнаёшь сразу, и они ничего не прячут внутри, это ниже их достоинства, что-то скрывать. Он не был гомофобом, потому что в нём не было и капли гомоэротизма, вот и всё. В таких Титанах нет места фобиям вообще, apriori, никаким, и этой в том числе. Неинтересна была Лихачёву эта сторона, ну, разве что, в узко-научном, я бы сказал, фундаментальном аспекте, но прикладное значение этого явления таким людям неинтересно, а потому, Лихачеву было абсолютно пох-х… простите, ему было совершенно нелюбопытно, кто с кем спит, и как они там спят…

Вовка не гомосексуалист, - в нём до чёрта гомоэротизма, - и он не станет гомофобом. Я не приписываю себе заслугу в том, что Белов не станет гомофобом, говорю же, я не знаю, как бы всё у него повернулось без меня, но повернулось всё вот так, со мной.

Хм, вот только и Лихачёвым ему стать не светит, как, впрочем, и вашему покорному слуге, да и не надо, это же какая ноша, - Титан внутри тебя…

Ладно, вернёмся ко мне домой, мы ведь там с Беловым мою Коллекцию смотрим, да и Пашка скоро уже придёт…

- Ну ладно, не хочешь есть, пошли тогда в кабинет, там побудем, там у меня много всякого, интересного.

- Да, квартирка у вас! В этой вашей гостиной вся бы наша с мамой однокомнатная поместилась бы… Нет-нет, я про то, что хорошо, когда места много.

И правда, в голосе Вовки нет и намёка на зависть, простое удивление.

- Дак ить! Эта! Много-та места, эта, его ж много-та таво… не бывает! Ась? Ну, коровёнку там завесть, али поросяток, им места-та надоть, али нет? Надоть… Заходи, нечего на меня хихикать тут! Вот, это мой кабинет, а по преимуществу и моя спальня. Много места, это ты прав… Понимаешь, Вовка, я в детстве в коммуналке жил, потом только нам квартиру дали… Садись, что ты смотришь, - это диван, на нём сидят. И ещё на нём едят. И спят. Ест Пулемёт, - постоянно, а сплю я, - иногда, так крошки вечно, блин…

Вовка решительно плюхается на диванные подушки, с лёгкой улыбкой слушает мою болтовню, рассеяно поглаживает мягкую тёмно-вишнёвую кожу обивки, постепенно его улыбка делается лукавой, наклон головы, неспешный тяжкий мах ресницами, блядь, рот бы мне не раскрыть, да не покраснеть бы ещё мне…

А этот… зеленоглазый вдруг упругой пружиной вскидывается с дивана, чуть наклоняется вперёд, смотрит на меня, наклоняет голову, смотрит в узор паркета, раскидывает в стороны руки, и, жужжа, словно лёгкий спортивный самолётик, покачивая руками, которые сейчас не руки, а крылья, маленькими шажками начинает движение-полёт по кругу моего кабинета. И снова лукавый взгляд искоса, и уже какая-то хитринка, и у меня в горле пересыхает, - это, я ж с похмелья… и я пячусь, нащупываю край стола, опираюсь на него, смотрю на зеленоглазого, - а тот уже понял, что он в меня попал, с лёта, попал из обоих зелёных стволов…

Кто мне может объяснить тайну? Отчего мы становимся дураками? Всё же мне ясно, у меня же такой свой растёт, Пашка и не такое ещё мочит, - да и ещё похлеще я трюки видывал, был у меня мальчишка, хоть он и ушёл, а я его не стал удерживать, тому мальчишке было просто интересно попробовать, я ему только для этого был и нужен, но он был такой же лукавый хитрец, осознающий свою силу, и он выкидывал и не такие номера!.. Хотя Белов только прицелился, и ведь сразу же попал в меня, с первого раза, - блядь, что же меня ждёт, когда зеленоглазый пристреляется? Кайф! - и ещё миллионы эпитетов, так, кажется, и ни один из них… но я сейчас подбит, какой это кайф, блядь, это ТАК…

Я, стараясь не закашляться, сглатываю сухость во рту, обхожу свой стол, сажусь в кресло, упираю подбородок в сложенные на столе кулаки, прищурившись, смотрю на Вовку, та-ак, и ещё пристальней, с ног до головы, что ж, зеленоглазый, давай кто кого, у меня ведь точно такие же два зелёных ствола, и калибр тот же…

Мама дорогая, покраснел, и забыл сразу, что он истребитель, то-то, я же… Ладно, потом продолжим, Белов, я тоже люблю такие дуэли. А Вовка скрывая секундное смущение, засовывает руки в карманы своих джинсовых шортов, с независимым видом оглядывается вокруг, поджимает губы, - чуть, пожалуй, тонковаты, - да нет, просто он их так поджимает, - Вовка уважительно качает головой, смущение прошло, - а что, он же подросток, нормальный, - и он уже знает, что он меня подбил, - чего бы это ему смущаться, - щас, - пусть вон я смущаюсь, - нечего, - а уважительный кивок, это на шкафы…

- Да-а, книги… у меня тоже есть КНИГИ.

- А почему так значительно, фантастика, что ли?

Вовка смотрит на меня с сожалением, что ж, дураков ведь надо жалеть…

- Фантастика тоже есть, мне нравится, но фантастика, дядя Илья, это… книжки, - мама дорогая, какие нотки в голосе у Белова, и кто из нас Федон, а кто Сократ? - А КНИГИ, это у меня про авиацию!.. Ну что ещё?! Чо я сказал-то?!

Наповал!!! Я роняю голову на стол, меня сотрясают… да нет, не рыдания, хотя я и на грани, меня трясёт от смеха, как стол не трясётся вместе моей дурной башкой, не знаю… о-о-ох… это же…

- Вовка… по-го-ди… мама! Прости, Белов, просто я сегодня сподобился уже лекцию по истории авиации прослушать! Да-а-а… Муж моей мамы, Виктор Максимович, он лётчик, в отставке, на бомбардировщиках летал, честно. Он мне регулярно такие лекции читает… Нет! Не буду я тебе рассказывать, про что! Нет, сказал, сам с ним познакомишься, пусть он тебе лапшу эту на пропеллеры вешает, а меня уволь!

- Слово, дядя Илья? Слово?

- Э-э-э, ладно, хотя, чувствую я, что пожалею. И вот что… А?

- Йес! - и Вовка меня уже не слушает, он добился от меня слова, он продолжает облёт, вираж, разворот, и он перед одной из витрин с Коллекцией.

- Та-ак, а это что? Это ножи что ли? Вау!!! Вау, дядя Илья…

- То-то и оно, что вау, это, Вовка, не просто ножи, не только ножи, это ещё и искусство, - я встаю из-за стола, подхожу к Вовке сзади, и вдруг чувствую, что он ждёт, и тогда я кладу ему обе руки на плечи, - решаюсь, и осторожно опускаю свой подбородок на его макушку. И Вовка не отстраняется, не вздрагивает, я угадал, - нет, он не плывёт от моих прикосновений, не время, но ему хорошо.

- Это… Я понял, что искусство, - Вовка чуть двигает головой, устраивает мой подбородок поудобней, и указывает пальцем в толстое зеленоватое стекло: - Вот этот. Как красиво! Свет от луны на воде, как настоящий… Как это сделали, вообще, нарисовано, что ли?

Я одобрительно пожимаю мальчику плечи, а Вовка спокойно кладёт свои ладони поверх моих рук…

- Белов, я в восхищении! Погоди, я серьёзно. У тебя есть вкус, парень, это Александр Корешков, он один из лучших, на мой взгляд, - Мастер, понимаешь? - и ты прав, это и в самом деле нарисовано.

- Как же можно на железе рисовать?

- Это сталь, и по стали можно, как видишь, а нарисовано… не карандашами, конечно, - кислота, - точнее, хлорное железо, такой специальный состав. Ладно, это очень сложная техника, - в исполнении Корешкова, во всяком случае, а ты скажи, что ещё нравится?

- Вот, - Вовка уверенно показывает подбородком, наши головы синхронно качаются, и моё сердце тоже начинает биться синхронно с сердцем мальчика… - Клёво, олени, будто из золота.

- Да. И это золото. Правда, Белов, говорю же. На голомени наносится тончайший слой золота, потом протравливается в виде рисунка… тоже непросто.

- Да ясно, что непросто! А его кто сделал, тоже Мастер?

- О, это Мастер, точно, - живой классик! Берсенев, - его работы с пятидесятых годов по музеям хранятся. Кстати, наш земляк, Златоуст, это у нас в области.

- Дядя Илья, а как вы сказали, голо…

- У тебя психика, Вовка… ничего смешного, - голомени, так стороны клинка называются!

- Ну и пусть себе называются, но ведь прикольно, - голо-мени! А какая это у меня психика?

- Без комментариев… О! Пашка, пришёл, кажись…

Ладно, пусть мои пацаны обнюхаются, - решат, скалить им зубы или помахать хвостами, - впрочем, я уверен в обоих, скалиться они друг на друга не будут, - но ведь это ритуал, пусть…

Надолго мы их не оставим, разумеется, - всё-таки, они впервые друг друга видят, и мы к ним тотчас вернёмся, но пусть чуть побудут вдвоём, а мы поговорим о…

Нет, господа! Вернёмся сейчас же! Не вправе я лишить вас представления о первой встрече этих двоих, и хотя ничего особенного и не произошло, но это же первая встреча моего Пашки и моего Вовки.

А поговорить ещё успеем…

- Вот, Паш, с этим человеком я и хотел тебя познакомить…

- Да? Знакомь… Не, погодь, мы ж не девицы, чо ж нас, не надо нас представлять, сами… - Пашка, гадость, так и не надел футболку, а надел свою любимую лёгкую клетчатую рубашку, и она у него нестиранная, и нараспашку, как всегда, - но это ладно, ведь он решил быть дружелюбным, и он решительно суёт Вовке руку, но смотрит так, - всё же оценивающе, это ведь его территория…

- Паша.

- Вовка.

Не дам я им паузу, не надо сейчас пауз.

- Павел, этот парень, - рекомендую, - хороший парень. Мы так встретились… драматично, - и мне понравилось, как он себя повёл, и он мне понравился, вот я его и позвал к нам, - я, понимаешь, хочу, чтобы и вы познакомились.

- Ну-у, познакомимся, конечно, раз ты говоришь, что хороший пацан, тогда конечно, - Пашка смотрит на Белова уже с искренним интересом, ведь Пашка не только мой сын, он мой друг, и он мне верит, - а я другого и не ждал, - но вот чем он меня сильно сейчас удивляет, это тем, что он решил сыграть несвойственную ему роль примерного сына, - это по жизни не его тема…

- Только папа, только ты не рассказывай, пожалуйста, мало ли, а вдруг ему, ну, Вовке, не понравится, сам же говоришь, драматично, захочет, сам расскажет… это, пошли, что ли, в нашу комнату, чего тут торчать, а ты… Вовка, ты откуда, то есть, где живёшь?

- Паш, мы с Беловым, можно сказать соседи…

- Да, я тут, на Тевосяна, двадцать седьмой дом, знаешь?

- Ну. Проходи, это наша с Тимуром комната… Двадцать седьмой, значит? Знаю… Ты в десятой учишься?

- Нет… Это, то есть, наверно. Я в июне сюда переехал, теперь буду в десятой… Мы на Строителей жили…

- Двадцать седьмой… нет, я там никого не знаю, хотя часто там с собакой гуляю, там же у вас поле.

- Точно, поле, и у нас окна туда, и на кухне, и в комнате, - ха, мама говорит, что зимой весело будет, одни снега…

- Мама, да? М-м, да ты садись, это Пулькин стул, да чёрт с ним, его же нету, а так-то он орёт, да не больно-то я его криков боюсь…

- Это… Паш, а почему у вас одна кровать, вы вместе спите, что ли? Или один на диване?

- Щас, разбежался я с Пулькой вместе спать! Он, знаешь, как во сне пинается? Не, погодь, я тебе покажу, смотри… Папа! Не трогай, пожалуйста, хорошо?

У-у, ну, Пашка, поговорим, и не ты со мной, а я с тобой!..

- Видал? - только вот тут ещё закрепить… вот, готово.

- Вау! Супер, как на корабле.

- Так это и есть с корабля, с яхты точнее, фирма такая есть одна, итальянская, вот они эти койки и делают, их на яхтах такие ставят. А чо, - места не много занимает, а разложишь, и зашибись, спи себе, нормально… А можно и на диване, он здоровенный…

- Да, классно. Компьютер…

- Ну…

- У тебя чо стоит?

- Игрухи, что ли?

- Ну…

- Да много чего… Из нового, - WOWновая, играл?..

- В клубе, она ж сетевая.

- У меня обычная версия, можно, вообще-то, и вдвоём колбаситься…

- Да? По теме… Здорово, а ещё что?

- Ну, так, НФС-ка, Андерграунд, но Пулька руль сломал, и кранты, а с клавы я не привык, не доезжаю ни шиша…

- Фигня, я с клавы, Паш, а у меня знаешь, что стоит, ну, НФС тоже, а ещё Пираты есть, и мне леталки нравятся, Пасифик Ворриорс, играл?

- Не-а, я больше стратежки люблю. Казаки, там, Блицкриг, тоже вещь…

Так, ну этот тухлый базар мне надо сейчас же и решительно пресечь, игрухи, - это у них надолго, - глядишь, чего доброго, и комп запустят!

- Паша, - вкрадчиво говорю я, - а ещё есть я, про меня забыл, а ещё сын называется… Я тебя предупреждаю, кончай про игрухи!

- Так это, дядя Илья, так ведь я же сам спросил, да, Паш?

- Да чо ты ему! Ему же только поорать, а то ещё и ремнём машет, хочешь, шрамы покажу, блин, не получится, они ж у меня на сраке, я смущаюсь…

- Ты!.. Белов, не слушай его, Павел, ты что?! Рехнулся, бль.. блин!

- Видал? Я те чо говорю, щас за ремнём побежит…

Я, изумлённо тряхнув головой, демонстративно выхожу из комнаты, иду на кухню. Да, что-то новенькое, ладно, захотелось Пашке поразвлечься, чёрт с ним, но ведь какая гадость, и что только нашло на поганца…

- Пап, где-то у нас спрайт был, - Пашка заходит на кухню, лезет в холодильник. - Точно, вот он.

- Паш, ты чего это?

- Расслабься, я так просто, слышь, пап, а ты…

- Что?

- Ничего, так. Ты в Абзаково-то поедешь?

Я думаю. Нет, не сегодня, - не хочу я никуда сейчас ехать, да и бельё я из прачечной не забрал.

- Завтра, Паш. Иди к гостю, что ж ты его бросил, и, Паш… - я перехожу на шёпот: - Как он тебе?

Пашка пожимает плечами, - нормально, - смотрит на меня, - поднимает левую бровь, - думает, - подмигивает мне, - показывает колечко из пальцев, - ОК, - снова подмигивает, - я хочу уже на него прикрикнуть, и воздуху в грудь набрал, - да Пашки уже нет на кухне…

Ну ладно, завтра, так завтра. Тогда нужно машину поставить на стоянку. Поставлю, а пацаны пусть побудут наедине, кстати, ведь Вовка сказал, что у него мама дежурит, на сутках, кажется, может быть, тогда он не торопится…

Я заглядываю к мальчишкам, они сидят на диване, рассматривая журнал, - X-Game, разумеется, - разом от него отрываются, - разом вскидывают на меня глаза, - зелёные у одного и серые у другого, - вопросительно на меня смотрят, - у меня сердце сжимается…

- М-гм… Павел, я отгоню машину на стоянку, и в магазин заскочу, вы вдвоём побудьте, ладно?

- Да, папа, хорошо, папа, как скажешь, папа, ты же…

- Заткнись! Пашка, прекращай, я тебя по-хорошему прошу!

- Вали. Только недолго, я голодный.

- Новость… Что купить?

- Да ничего особого, ну, тортик, там…

- ???

- Так ведь что, Пулемёт на днюхе торт жрёт, а я? Мы, то есть? Тортик, пап, и такой, знаешь!

- Хм, тортик. Белов, тебе что купить?

- Не зн… Да нет… Ну, тортик, - это нормально, покатит…

Я же вам говорил, господа мои, ничего особенного в первой встрече этих двоих не было. Будет ещё особенное, сегодня же и будет, но пока я отгоняю на стоянку Инфинити, пока я по дороге заглядываю в магазин, - тортик, куда деваться, - пока, господа, давайте поговорим ещё кое о чём, точнее, кое-что я вам расскажу.

Я не советую вам в этот раз пропускать это отступление, оно тесно связано с Беловым, хотя, большей частью, я буду говорить о своём Пашке. Рассказывать. И уж эта часть рассказа будет совсем в тему, хотя, я и так, по-моему, не особенно отвлекаюсь…

А рассказать я хочу вот уж как раз нечто особенное.

Я уже говорил, что у Пашки есть друг, и они любят друг друга, - его зовут Олег. Ему семнадцать лет, он этим летом поступил в наш Технический Университет, а сейчас уехал отдыхать с друзьями, сразу после зачисления и умотал. А Пашка скучает. Я не могу сказать, - тоскует, - нет, всего неделя, но это первое их расставание, хоть и короткое, но…

Скучает, - сильно, не сильно, - а скучает, - и его подруга, Света, она тут не может Пашке ничем помочь. Ему же надо об этом поговорить, - да блядь, ему надо говорить об этом часто! Какая уж тут Света… А в том, что ему нужно говорить об этом постоянно, в этом нет ничего удивительного, - вспомните-ка себя в таких ситуациях, в таком возрасте, - нет? - не было у вас такого? Ну, не знаю тогда…

Ладно, короче, Пашке надо говорить об Олеге и о себе, и поговорить он может только со мной.

Я вам сказал, что с Пашкой у нас есть секреты, и упомянул при этом, что эти секреты пустяшные, - так и есть. Но сначала и Олег был секретом, - блядь, тайной! - страшной! - и, возможно, он так бы и остался Пашкиной драгоценной страшной, - ну, очень симпатичной страшной, - тайной, но Умная Судьба решила, что это плохо, не должен Пашка иметь от меня ТАКУЮ тайну. И я всё узнал, - случайно, ясен перец, - Судьба ведь обожает случайности! Кстати, я уверен, что не узнай я этого про Пашку, тогда бы и дружбе нашей с ним пиздец, и с Вовкой бы у меня всё сложилось бы не так, и вообще бы могло ничего не сложиться у меня с Беловым, - и это катастрофа, потерять такого друга, как мой старший сын, и не обрести такую любовь, как Белов. Но ведь Судьба умнее всех, и Пашки в том числе…

И вот я узнал. Поскольку я узнал об это случайно, я не буду описывать это в деталях, да и Пашка бы взбесился, ведь он всё равно прочитает это вот всё, и всех сразу узнает, и себя, - мне и так предстоит пережить нечто, поэтому, тут я и вправду, без деталей, простите, господа.

В двух словах: - я их застукал.

Блядь…

Да будь, что будет! Не убьёт же меня Пашка! Хотя… Но как хочется, ах, как же мне хочется рассказать об этом хоть чуть-чуть подробней, чем я собирался поначалу!

Итак, будь, что будет, и я вам, господа мои, расскажу, но не ждите всё-таки, особых подробностей, я же хочу пожить ещё, у меня же теперь есть Вовка.

Ну да, я застукал Пашку и Олега. Жуткая была сцена, доложу я вам… Да это и понятно. Нет, я не упал в обморок, не было моих криков, - ещё чего! - и, - главное, - я не накинулся на Олега. Ну, я же знаю, что из себя представляет мой старший сын, и я сразу понял, что никого тут не совратили, и не захоти этого сам Пашка, то… И оказался прав, ну, тут уж совсем ничего удивительного, говорю же, знаю я Пашку, я не угадывал, я это знал.

Разумеется, я… растерялся? Опешил? Потерял дар речи? Ну, дар речи-то я как раз не потерял…

Медленно закрыв рот, я смотрел на спрятавшегося под одеяло Олежку, на мечущегося голышом по моей спальне Пашку, - по моей спальне! - и я спросил: - Пацаны, это у вас как? И тут у Пашки началась истерика. Блядь, не дай вам Боги когда-нибудь оказаться на моём месте…

Он швырнул в меня свои скомканные плавки, которые, наконец, сумел найти среди вороха одежды, и заорал: - Как, как, не видишь, он сверху, я снизу! Ну, убей, что смотришь! Ну! Застрели нас! Ну! Вон, мечами своими заруби!

И дальше, в том же духе, не очень вразумительно, а Олег под одеялом… тряслось одеяло, от страха, от слёз, от жалости к Пашке, к себе, от любви, от тоски, от того, что всё вокруг… Я подошёл к Пашке, отдал ему его плавки, нашёл среди одежды боксёры Олега, сунул ему их под одеяло и… И мы поговорили.

А вот разговор я вам толком и не предам, сам плохо помню. Нет, конечно, помню, - так, в общих чертах… каюсь, поначалу было много общих мест, - нет, не надо, тут мне стыдно, - вот, а потом, вроде, заговорили по-настоящему. Недолго говорили, здесь долго и нечего было говорить, настоящих слов много не надо. Потом я пошёл в кабинет, взял из бара два бокала, бутылку шампанского, вернулся в спальню, - ни Пашка, ни Олег так и не оделись, но выглядели они совсем не здорово, - ха, ещё бы, такой стресс! - и я отдал им шампанское, и уехал в клуб, проветриться. Вот и всё.

Да нет, не всё, разумеется, потом и ещё было, - Олег перестал к нам ходить, я его понимаю, он же меня тогда испугался на всю свою жизнь, и как Пашка его ни уговаривал… И мне самому пришлось чуть не за шкирку притащить этого дурачка к нам, и был ещё разговор, но этот разговор совсем уж неинтересен, а потом Пашка с Олегом ещё ругались… раза три, что ли, - и я их мирил, - блядь, поверенный их дел сердечных! - и Пашка стал думать, что он мне обязан по гроб жизни, и мне пришлось вправлять мозги ещё и ему, - тоже мне, возомнил обо мне…

Тогда-то я и рассказал Пашке про того пацана, что был у меня до Вовки, и Пашка впал в другую крайность, - он решил, что я обладаю неким суперопытом в любви, в сексе, в его технике, - Боги, вот это было хлеще всего, - он решил ведь, что со мной можно обсуждать ВСЁ, - в деталях, и ещё вопросы задавать, - и я должен был уже этому кретину объяснять, что я не знаю, как лучше, как вам с Олежкой нравится, так и лучше, и отвяжись ты от меня, наконец!..

В общем, всё утрясалось где-то с полгода. Утряслось, и лето я жил спокойно, да вот Умная Судьба решила: - хорош, Ил, поезжай-ка ты в одно место, сейчас там такой один пацан в люк свалится… кстати, у него глаза того же цвета, что и у тебя…

Так-то вот у нас с Пашкой. Так-то. Поэтому, господа, не следует вам удивляться тому, как Пашка отнёсся к Вовке, что он с ним поговорил о… Нет, это будет позже. Позже они поговорят.

Не удивляйтесь тому, что Пашка решил, что раз у него есть Олег, то неплохо бы, чтобы и у меня появился кто-то. Ну, вот, хоть и Вовка, - вроде ничо пацан, сойдёт, папа ведь сам его привёл, нормально… А пацан ничо такой, кажись, не олень…

А тортик я купил…

- Дядя Илья, а Пашка меня обещал каратэ поучить!

- Это зачем ещё? - я смотрю на Пашку, Пашка смотрит на Вовку, Вовка смотрит на Пашку…

- Ну… Как это зачем? Ха, дядя Илья, вы даёте… зачем…

- Это, Вовка, ты внимания не обращай, он не понимает, он же стрелок, - и Пашка быстро мне кланяется, выпрямляется, стойка, согнутая в локте левая рука со сжатым кулаком локтём прижата к талии, правая выкидывается вперёд… Белов тут же изображает нечто подобное…

Мда, Фобос и Деймос, страх и ужас, - однако, надо как-то реагировать, срочно…

- Та-ак, - начинаю я бубнить с унылым видом. - Значит, вы решили меня разорить, а с виду приличные вроде такие, вот и верь глазам своим после этого…

- Почему разорить? - удивляется Вовка, а мой старший вздыхает, он знает, что я сейчас начну валять дурака, и Пашка машет на меня рукой, и принимается за пакеты, что я притащил из магазина…

- Почему-у? Дак ить! Зелёнка! Зелёнки прикупить надоть? Это будет раз, - и я начинаю загибать пальцы. - Ну, эта, йод там, бинты разные, повязки всякие, пластыри, то будя пять.

- Два, - говорит слегка обалдевший Вовка, он же не привык, а Пашка дёргает его за футболку, снова машет на меня рукой, мол, кончай, Вовка, пусть поприкалывается батя…

- Пять! - сурово говорю я Пашке, и тут же соглашаюсь: - Нехай, пущай будя два. А гипс? А костыли, а коляска инвалидная, самодвижущаяся? А к фершелу?! К фершелу-та, это ж, почитай, двадцать вёрст, до фершела-та!

- Двадцать пять, тятя! - не выдерживает Пашка, он, ухмыляясь, включается в мою игру.

- Во! Двадцать пять! Концы немалыя, туда-обратно! Кобылу, опять же, эта, в тарантас запрягать… Ну, по зиме, положим, санки надоть…

Белов уже въехал, и он веселится вовсю, светит на нас с Пашкой зелёными фарами, и всем своим видом показывает нам: - давайте, это клёво, давайте ещё…

- А овёс-та! - тут же вспоминаю я. - Овёс! Нынче он во как дорог, не укупишь его, овса-та…

- Это, пап… - встревает Пашка, рассматривая торт. - Тятя, то есть, это, как его, сенце же есть.

- Сенце, - вздыхаю я, помогая Пашке с пакетами. - А сенце, оно как, дармовое, али ты не считал, сколь потов у меня за то сенце сошло… Паш, ну чего ты его нюхаешь, торт, как торт…

- А чо ты шоколадный купил? Есть же конфеты, надо же было…

- Не надо, и не было «Птичьего молока», будешь есть этот. Или не будешь, как хочешь…

- Это… ладно, дядя Илья, пойду я, это, пока Паш, вы ж, наверно, кушать щас будете…

Мы с Пашкой смотрим на Белова, - я устало, Пашка делано удивлённо, - потом Пашка смотрит на меня, и я, не отрывая взгляда от помалу краснеющего Вовки, говорю сыну:

- Да нет, Паш, ты не думай, он не дурачок, это он стеснительный как бы, это он так свою тактичность проявляет, у-у…

- А-а, ну, если не дурачок… Тактичность? Это, что ли, чего у меня нету? Так, Вовка, ты давай, кончай, а то я тогда тебе… нетактично. Или ты тоже, как я, «Птичье молоко» больше любишь?

- Да я…

- Да знаю! Вон, стул бери, сказал.

- Так, валите руки мыть! Оба два.

- Да мы тут, на кухне, ты только не бухти, пап, я вообще, не понимаю, какая разница, - кухня, ванная?.. Держи, это вместо мыла… У тебя брат есть?.. Везёт. Нет, Пулемёт наш ничо… Только воли взял много!.. А собака у тебя есть?.. Да? А причём здесь аллергия?.. Ничо себе! И что, твоя мама вообще шерсть не переносит?.. Пап, я теперь тоже  собачью шерсть не переношу! Теперь сами с Пулькой Бобика гулять водите!.. Так, я ЭТО есть не буду! И зачем ты вечно одно и тоже, был же разговор?! Всё, сказал! Вовка, ты тоже не ешь, сам пускай свои салаты ест… Блин, жалко я не в десятой учусь. Вот надо было меня в гимназию эту, таскайся туда, за тридевять земель… А ты чо летом в городе торчишь?.. Ха, мы! Вот его спроси, а лучше не спрашивай, его Пулька и так замучил, мы ж в Венецию собирались… Да так, не получилось в этот раз. Да и в Абзаково ничо, скучно только… Какой там лагерь, дом у нас там… Пап, не верит!

- Да верю я… Просто… Свой дом в Абзаково?.. Везёт, а я в городе. Да нет, просто, тоже скучно, я ж тут никого почти не знаю, а на старый квартал неохота мотаться… Паш, да не люблю я рыбу… Не-е, ловить-то я люблю!.. Ну, спиннинг-то и у меня есть, тоже углепластик, ну, не по-детски… Не, я навороты не очень, простая катуха, ну, безинерционка, ясен перец, но без наворотов… Да без дела валяется! На плотине с него не половишь, а у нас на Урале и тем более… И на Облязово тоже неплохо, это недалеко, в Оренбургской области, знаете?.. Нет, часто не получается, мы туда с маминым… ну, друг у неё есть, был, то есть, ничо мужик, только они щас разбежались чо-то… Прикинь, Паш, я весной, перед икромётом самым, на спиннинг ротана поймал! Во, твари, уже и на блесну кидаться стали!.. Да? Покажешь?..

- Покажу, только у нас все прибамбасы в Абзаково, и блёсны, и воблеры, и катушки… Погоди, Вовка! А давай к нам махнём, поживёшь там у нас? Папа! Точно, места там у нас полно, и мне не скучно, и ты с города свалишь, тут же дышать нечем!.. Да кончай, ты чо! Я же… Пап! Он опять! Дать бы тебе, нетактично, ты слушай, Вовка, маму мы твою уболтаем, знаешь, мы Пульку возьмём, он и уболтает… Нет, я тебе говорю! Ты лучше это, - у меня же пояс, коричневый, но это так, я осенью на чёрный сдам… Да говорю же, всё ништяк будет, пап скажи!

- Нет, Павел, я ему ничего говорить не буду. Я тебя, Белов, приглашаю, но уговаривать не буду, был уже прецедент, но вот если ты решишь с нами в Абзаково ехать, - ну, скажем, на недельку, для начала, - тогда не надо Тимура на твою маму напускать, я сам с ней поговорю. Она, говоришь, у тебя на сутках сегодня дежурит? Вот завтра утром я сам с ней и поговорю, а то Тимур наш… нет, Тимура не надо… Решай, Вовка, только не рассуждай особо, если нравимся мы тебе, тогда можешь смело с нами ехать, а если сомневаешься, - тогда не рискуй, но не рассуждай… Думает он… Паш, передай мне этого своего… этого.

- Рулет мясной это. Держи. Пап, это хорошо, что Белов такой! Вовка, ничо, что я тебя так, по фамилии?.. Во-от, хорошо, говорю, у нас мыслителя не хватало, а он вот рассуждает, думает…

- Так, пацаны, я наелся, спасибо, Паш.

- Здорово! Всегда бы так, а то вечно, - то не ем, это не ем! Вовка, ты тоже, что ли?

- Ага… спасибо.

- Ну, если все наелись, давайте чай с тортом.

- Нет, это без меня. Пока Владимир Белов предаётся мучительным размышлениям, я… да ничо! Щас я, сказал, ставьте чайник.

И я быстренько смываюсь в кабинет. Вовка согласится, он уже согласился, только ему надо своё согласие… оформить, так, что ли. Это тоже у пацанов такой ритуал. Хм, конечно, согласился, я чувствую, что с радостью согласен Белов поехать с нами в Абзаково, и если бы не я, возможно, он бы даже сам бы у Пашки напросился, но, - ритуал, понимаете? Вот пусть и «подумает», с Пашкой пусть. А я… я выпить хочу, вот же блин! Мда, кто-то тут заявлял, что не алкоголик, такое что-то… Я задумчиво смотрю на полки бара, - нет, пить я не буду! Не-ет, я не буду пить тут, в кабинете, втихаря! Я сейчас пойду на кухню, к пацанам, там я выпью, да ещё и представление устрою, и не только для Белова, такое и Пашка посмотрит с удовольствием, он такое раз только и видел…

Нет, господа мои! Не всё я рассказал именно так, как оно было, но упустил, - замете, упустил, а не исказил, - я лишь детали. Я в тот день вообще был в каком-то… на каком-то подъёме, и ещё до встречи с Беловым, - Судьба.

Но я не об этом хотел сейчас с вами поговорить.

Давайте порассуждаем о том, много ли вокруг нас с вами таких пацанов, как Вовка Белов. Точнее, рассуждать буду я, а ваше право мои рассуждения и следующие из них выводы принять, или не принять.

Так, сразу, наперво, я оговорюсь, что я намерен сейчас поговорить о той именно черте некоторых мальчиков-подростоков, которая составляет тему моего рассказа. И хотя Белов мне интересен целиком, l’integrite, от волнистой русой макушки и до крепких аккуратных пяток, - тема есть тема.

Вот я и говорю, - не знаю! Не знаю, много таких, или такие попадаются лишь мне… Да и попался только Вовка, тот, что был до него не в счёт, это я тому попался… Но я хотя и не знаю этого абсолютно, но сильно во мне чувство, что такие есть. Блядь, да я и сам был таким.

Никогда, слышите, - НИКОГДА, - не думайте, что если мальчик посмотрел на вас с интересом, то он такой. И не думайте также, однако, что он совсем уж против. И если вам, да не допустят этого Боги, доведётся чуть ошибиться, и вы увидите у парня в глазах испуг, и презрение, и ещё кое-что, то это ваша вина, я вас предупредил. Совершенно необязательным будет при этом, что парень вас действительно опасается, или презирает, или ещё кое-что, - ведь условности! - это может значить, что условности сильнее парня, тогда вы виноваты, это я повторяю. Вы оказались слабее условностей, это не вина мальчика, это его и ваша беда.

Внешность. Очень важна ваша внешность, мальчики-подростки конформисты по своей сути, что там, большинство людей таковы, поэтому… Но и это шелуха, но вот если ваши глаза… если они тухлые, если в них светит лишь особый, по особенному тухлый интерес лишь к телу подростка… А тогда мне вас и не жаль, но я думаю, что это не про вас, вы же ещё читаете то, что я написал, значит вам интересно, а я ведь ещё не писал о постели, о том, как у нас это было с Беловым, и не уверен, что напишу. Может и напишу, но раз вы читаете до сих пор, то вам уже интересно и это, и вы такие же, как и я, или хотите стать такими, и пожалуйста, становитесь, что ж, я буду рад, ведь тогда и вы встретите Вовку, или Егора, или Пашку, или… Илюшку. Ведь Умная Судьба ещё и умеет слушать желания, и через желание, perse, - быть для мальчика всем… только так и можно СТАТЬ для мальчика всем, и тогда и мальчик, через ваше и своё желание встретит вас…

Я не знаю, много их таких, или мало, или Вовка последний, - мой Пашка не в счёт, он лидер по природе, и он будет… нет, не таким, как я, он будет собой, но он не такой, как Белов. А такие, как Белов…

А погодите-ка, господа мои, давайте я расскажу вам о себе, когда я был в Вовкином возрасте, ну, немного младше… Да, почему бы и нет, pourquoipas, я же вам и не такое уже рассказал, да и ещё расскажу…

Хорошо, я вам расскажу о себе, когда я был такой, как Белов, но… но только вернёмся на некоторое время к мои пацанам, я немного поприкалываюсь, тяпну рюмаху, как Пашка выражается, а потом и поговорим, и простите мои слабости, господа, а ещё лучше, разделите их со мною!

Ну, за вас, за нас, за Любовь!..

- ЭТ-ТО ЧТО ТАКОЕ!!!

- Не ори, подержи лучше! Орёт… Пашка, да ты не шугайся, это я так, показать хочу.

- Дай, уронишь ведь, блин, показать…

- А ты подумал, что я сейчас все эти три бутылки вылакаю, да? Вовка, глаза выронишь. Так, Паш, мне огурец нужен.

Пашка вздыхает, потом бросает короткий взгляд на Вовку, что-то соображает, в серых глазах моего сына появляется эта хитринка, за которую я готов убивать, сжигать города, и такая же хитринка в ответ загорается и в глазах у Вовки, - эти двое… Я, кажется, начинаю опасаться: - если эти двое нашли общий язык, - тогда мне хана…

- Вовка, если батя придумал то, что я думаю, - это прикол! Ща-ас…

- Белов, я тебя хочу предупредить, если ты с Пашкой… подай мне нож, маленький, пожалуйста… так вот, если вы вдвоём решите этот фокус повторить, то я вас пристрелю к чертям собачьим, вот мне скоро должна Уэзерби прийти, я заказал, вот я её на вас и опробую, блин…

- Вовка, не кони, мы его сами… нетактично. Пап, тебе какой огурец?

- Да мне… на салат! Ха, это анекдот такой, дурацкий, вот этот пойдёт, Пашка. Ну, так…

Я, подумав секунду, переношу бутылки с разделочного стола на обеденный, беру доску, огурец, нож, усаживаюсь, пацаны, не дыша, устраиваются напротив. Публика готова, ваш выход маэстро…

(Вот только я хочу предупредить сейчас не только Белова, все кто читает сейчас эти строки, подумайте сто раз, прежде чем пробовать эту штуку, - я её изобрёл, но авторских прав я за собой не держу, - но подумать я советую очень серьёзно… Впрочем, решать вам, да и то сказать, в меру эта штука неопасна, тут ведь всё дело в мере, всегда всё дело в мере…).

Так, берётся средней толщины и средней длины, в общем, среднего объёма огурец, и режется пополам. Так…

- Паш, дай мне свою чайную ложку, пойдёт, только торт с неё оближи…

Я поглядываю на пацанов, блин, ради двух пар этих глаз стоило переродиться в этом Мире, люблю обоих, хоть и по-разному… Ладно, дальше. Я аккуратно выбираю чайной ложкой сердцевины обеих половинок огурца, оставляя стенки, - не толстые, не тонкие; затем, обрезаю у них хвостики, - жопки, если угодно, - это для того, чтобы половинки огурца можно было поставить как стопки, если вы ещё не догадались. Да. Это теперь и есть стопки, и это не моё изобретение, это любимая «тара» моей студенческой юности, стройотрядов, колхозов, и первомайских демонстраций…

А вот содержимое, это уже моё. Ха, нам тогда и не снились такие напитки, хотя, кубинский ром, кажется, всё же попадался, и стоил он тогда, не то, чтобы очень уж дорого, но то была эпоха разнообразных Горбачёвских экзерсисов над новой общностью людей, именуемой «советским народом», и в сфере алкоголя в том числе. Так что, я хотя и помню тогда, - смутно, - кубинский ром, но пробовать мне его до середины девяностых не доводилось…

- Паш, дал бы ты мне… ёмкость. М-м, ну, кувшин, что ли…

- Который для кваса? Держи.

- Ага. Так, водка, это клюквенная, Абсолют, та-ак, грамм сто. Теперь столько же белого рома, Паш, не лезь! Вот же… И джин. Тоже примерно… да, примерно так же. А! Вино. Пашка, в холодильнике Савиньон… м-м, спасибо, тоже столько, ну, пропорции должны быть приблизительно одинаковыми. Так, это всё не бултыхаем, пусть чуть постоит.

Я встаю из-за стола, потягиваюсь, беру из холодильника лимон, подхожу к шкафам, - где же было? - так, вот она, - достаю мятную эссенцию, оборачиваюсь… Пашка изучает содержимое кувшина, - на вид! - постукивая пальцами по его стеклянному боку, - а Вовка смотрит на меня… Да, я пропал, - знакомая, незабываемая, щемящая нежность хватает моё сердце цепкой мягкой хваткой лапкой с острыми коготками, и это навсегда, эта хватка не ослабнет уже, не ослабла же эта хватка раньше, каждая из моих Любовей живёт в моём сердце…

Я капаю в каждую из импровизированных стопок по капле мятной эссенции, сыплю туда же по чуточке сахару, режу лимон, выдавливаю его в кувшин, готово.

- Готово.

- Дядя Илья, а это не смертельно?

- Да ничего с ним не будет! Наверно.

- Наверно. Вовка, в умеренных дозах это даже хорошо. Да и вы-то не попробуете, так что, не переживай.

- Да я за вас, дядь Илья…

- Ух, ты! Покраснел! Оба!

- Павел, ты… Белов, не обращай внимания.

- Да я и… он же прикалывается, дядя Илья.

- Дядя. Так-так, значит, ты мой двоюродный брат? Ага, и глаза у вас одинаковые. Ну, пипец, но это ладно, а то Пулька один, это мне мало, да и возраст у тебя подходящий, споёмся, Вовка!

- Этого я и опасаюсь, - уныло отзываюсь я, наливая моё изобретение в стопку-огурец. - Нет, это пить очень даже можно. Кстати, Павел, нашей маме нравилось, если не больше двух таких стопок выпить, то такое приятное, лёгкое опьянение, весело, и держится долго…

- А как это называется? Паш, не, я больше торта не хочу, спасибо.

- Называется? Не знаю, просто коктейль. Мой.

- Так вы и назовите, дядя Илья.

- Точно, пап, назови! По имени, во! «Дядя Илья»!

- Пашка, кончай ты…

- Белов, он так шутит, привыкнешь. А название… Ну, давайте так: «Штурмовик».

- Ил-2! - выдаёт Белов.

- Кстати, Вовка, батю же друзья так и зовут, - Ил, - с детства, да, пап?

- Да, верно. И… - я смотрю на Пашку, в его глазах вспыхивают серые искры, он мне согласно кивает… - Белов, ты меня зови тоже так, - Ил. Это и просьба, и… зови, ладно?

- А можно? Ну… Ил, - и Вовка смотрит на Пашку, как так пацаны умеют разговаривать без слов, почему мы с возрастом почти теряем это умение, оно остаётся только для любимых…

- Вот и всё, теперь только нам напиться! Вовка, давай батю крутить, он сейчас поддастся, он нам… А, пап?

- Нет. Нет. Нет. И нет.

- Пашка, а у меня дома, у мамы в холодильнике вино есть…

- Базар!

- Пристрелю, гадом буду, пристрелю обоих к чёрту…

Нет, я этим двоим не налил, разумеется, - всему есть границы, - ну, не всему, погорячился, - но я им не налил.

Ну, что ж, господа мои, а сейчас обещанное отступление с рассказом о себе-подростке.

Я был красивым пацаном. Правда. Это видно по моим тогдашним фотографиям… Ну, это-то видно, а не видно того, что можно было увидеть лишь во мне живом, реальном Иле, - Илье Герасимове, - тринадцати лет от роду.

И я был таким же, как и Белов, лукавым хитрецом, осознающим свою силу, и через осознание эта сила становилась неодолимой, но фотографии этого передать не могут почти никогда, к сожалению, или к счастью…

К счастью, скорее, - так я думаю. Я заметил, что таких, осознающих свою силу и неотразимость лукавых хитрецов немало в нашем Мире, но почти все они не знают, как именно эта сила работает, как действует её сложный механизм. И лишь единицы это постигли, или родились с этим знанием, - и через знание того, как устроен тонкий, мощный, непреодолимый механизм этой неотразимой силы, эти единицы могут то, что и не снилось другим лукавым хитрецам. Это я не про Белова, нет, это я про того, который был до него, и хоть он был и не долго, и я его не стал удерживать, но этого мне не забыть. Не знаю, смог бы я сам выдержать то наваждение долго, сохранился бы мой рассудок в целости, но по счастью такие, способные управлять, не просто излучать, а именно управлять этой силой, они непостоянны, и мы им быстро надоедаем, и они скоро перенаправляют, - о, они же это умеют! - эту силу на другие, новые свои жертвы….

Мне думается, что если бы таких было большинство, то наш Мир давно уже превратился бы в пустыню, оплавленную страстью до стеклянной ясности и прозрачной пустоты…

А Белов не такой, и я был не таким.

Да, фотографии… Красивый, я сказал? Да, красивый. И знаете, господа, какая забавная штука с этими фотографиями? Если я показываю кому-нибудь свои фотографии, на которых я снят с другими подростками, многими, - фото класса, например, то меня сразу узнают. Сразу же, мгновенно, - и не потому, что я не изменился, - ну, я и сейчас далеко не урод, но я изменился, конечно же. Узнают, потому что там, на этой фотографии 7-го «А», двое нас, самых узнаваемых, - из пацанов, - я, и тот, мой первый Вовка…

И ещё, про фотографии, - Белов спёр у меня одну, я на ней на пляже, мне четырнадцать лет. Милый снимок, я и сам так всегда считал, но Вовка спёр его… Блядь, он мне сознался, что дрочил на эту фотку! По-моему, ни в какие ворота. Но лестно мне было, - не передать, - я хоть и смеялся, но в душе плавилось и плескалось то, знакомое, тщеславие, - лукавое тщеславие хитреца-победителя…

Таких лукавых хитрецов в нашем Мире много, но есть ли ещё такие, как Белов, такие, каким был и я сам? Таких, - готовых не просто к игре, а к Любви? Вот этого не знаю. Надеюсь…

Но это всё преамбула, я это рассказал, чтобы… ну, подготовить вас и себя к основной части рассказа о себе, когда мне было столько же лет, - ну, чуть меньше, - как и Белову…

Секс. О, какая это важная составляющая игры каждого лукавого хитреца! И эта составляющая полна гомоэротизма, и нарциссизма, и Богам одним ведомо, чего ещё только нет в этой составляющей! Но иногда эта составляющая перерастает в нечто большее, в Любовь. И тогда душа подростка начинает светиться спокойным ровным, невыносимо-изумрудным светом…

Мне было тринадцать, я влюбился. Смутно поначалу, затем ярче и ярче, и тот, первый Вовка казался мне лучшим, высшим существом, и я его ненавидел за то, что ему это было не видно, этого света цвета изумруда, который застил мне глаза… Но мы подружились, свет стал поровнее, поспокойней, хотя и не потерял своего изумрудного качества. И тогда появился Тимур. Так звали этого парня, ему был двадцать один год, мой младший сын назван в его честь.

Тиме был двадцать один год, и он знал о себе всё, и мне не составило особого труда его победить, я же знал, что за сила льётся из моих глаз, сквозит в каждой моей позе, в моей походке, и когда мы с Тимой ходили на пляж… Да, доставалось парню, что уж там говорить, - эх, жаль, вы сейчас не можете видеть мою физиономию…

Мне захотелось игры, потом мне захотелось секса, - настоящего, чтобы всё по-взрослому! - потом я и сам влюбился в Тиму. Попался, хитрец… Да, попался, с радостью.

А как же первый мой Вовка? Я любил и его. Можно ли так, господа? Выходит, что я могу любить двоих, и ещё: - если бы не Вовка, я не полюбил бы Тиму… Вот тут я, возможно, буду несколько невнятен, не взыщите, но я считаю, что та любовь к Тиме не была от того, что я не мог поначалу реализоваться с первым моим Вовкой, и не от того, что я так уж сильно жаждал познать, покорить вершину Любви, то, без чего она может выжечь душу…

И это тоже, разумеется, но главное, - мне тогда, в тринадцать с половиной лет было необходимо, ах, как мне было необходимо… плечо. И сильные верные руки. И сердце в груди, и голова на плечах, в которой помимо любви ко мне было ещё много чего, и я млел, - млел, господа, - от счастья, что этот умный, сильный и красивый парень, который умнее, сильнее и красивей меня, что Тимур млеет от меня…

Какое это чувство! Нет, я бессилен описать это чувство, но это чувство навсегда, и то чувство подготовило меня к Белову.

Белов! Да. Ну, он сейчас собирается домой, Пашка пойдёт его проводить, и вернётся с Пулькой, и мы с Пашкой поговорим. Хотите послушать?

За мной, господа мои…

- Да, супер… Знаете, Ил, я и не думал, что это так сложно!

- Сложно, Вовка, это же только в кино выстрелом с бедра белку в глаз бьют, а в реале и в саму белку-то попасть…

- А почему всё-таки такую, ну, именно эту вот, как её, купить просто так нельзя?

- Эту, - Brown? Говорю же, под заказ только. Сам выбираешь калибр, отделку, тип затвора даже, - 700-ый, или 40Х, - и даже под какую руку, хоть и под левую можно, ещё там кое-что… длина ствола, материал ложи… Вариантов много, всех заранее не сделать, тем более что фирма не огромная, вот и на заказ. А отсюда и очередь, ну, и цена…

- Да… Хотя, с виду…

- Простенькая? Это же спортивный снаряд, Белов, это даже не для охоты, хотя и охота может быть серьёзным спортом, но тогда и на охоте нет места понтам. Кстати, эта именно модель Брауна, - Pro-Varminter, - она под варминтинг разработана, это грызунов всяких мелких бить на очень больших дистанциях, но я её для ворон заказал.

- Воро-он?

- Да. Это не охота, - и варминт, и вороны, - это чистый спорт, правда, я в городе ворон не стреляю, калибр уж очень специфический, хоть промажешь, хоть попадёшь, - греха не оберёшься, пуля, хотя и мелкашная, а танк подбить можно…

- Ни х… хрена себе! Танк, ха…

- Ну, танк, не танк, а БТР,- запросто прошьёт.

В кабинет заходит жующий грушу Пашка, суёт другую Вовке, тот, не глядя, цапает плод, впивается в его золотистый бок блестящими белыми зубами, не отрывает горящего зелёного взгляда от винтовки на моём столе… Пашка некоторое время, жуя, смотрит на Белова, потом безнадежно машет на него рукой, - готов, мол, - и устраивается на подлокотнике дивана рядом с Вовкой.

- БТР! Прикинь, Паш!

- Ум-гум… Ничо грушки!.. Белов, это, я этих винтарей насмотрелся, столько их у бати поменялось…

- Везёт же! Да, БТР, а что за пуля там такая?

- Пуля, как пуля, .22-го калибра, 5,56 мм, оболочечная, дело не в пуле, хотя и она важна, тут главное сам патрон. .220 Jaybird, это есть такой дяденька в Штатах, Кеннет Джерретт, он ТАКИЕ патроны разрабатывает, мама дорогая! И винтовки тоже, кстати, он кучу мировых рекордов из них настрелял, но мне Браун больше нравится, - ну, а патрон этот, я его, когда в Германии, на выставке попробовал, - всё, думаю, лучше и не надо, и у Брауна под него этот ствол и заказал. Ну, была, вообще-то, мысль насчёт .220 Swift, но как-то не решился…

- А почему? Пашка, да отстань, это же интересно!

- Уж куда там…

- Павел! Я тебе мешал, когда ты Вовке про каратэ своё?.. Да, Вовка, Свифт. Ну… Свифт, конечно, это идеал. Но это для стрельбы. А для оружия, - катастрофа, пятьсот выстрелов, и ствол в металлолом, и это при современных технологиях! Но уже и после трёх сотен настрела стрельба в молоко идёт, есть такая страшная штука, - температурная эрозия канала ствола, вот и… А калибр выдающийся, я тебе, Вовка, сравнительные таблицы покажу, - фантастика! А Джэйбёрд почеловечней к оружию, да и специально под птицу сделан, а как я из него пострелял… что ты, настильность, - песня, - если углы возвышения небольшие, ими вообще пренебречь можно, - и я такой же Брауну заказал… Представь себе, Вовка, эти все патроны, и ещё кучу, это всё любители делают… Ну да, сами, - их вайлдкэтерами называют, от «дикая кошка»… Да нет, конечно, не с нуля, но работа огромная. Берут патрон, готовый, помощнее, - ну, Hollandamp;Holland, например, .300-ый, или .416-ый Rigbyдаже, - это для африканских охот, - вплоть до слона, дульце гильзы до .22-го обжимается, подбирается пороховая навеска, сорт самого пороха, тип пули, сравнивается с другими… Смотрят баллистику, и внутреннюю тоже, если надо, что-то изменяется, потом на соревнования, если кому нравится, - пожалуйста, покупай, и вперёд… Да говорю же, на ста метрах десять миллиметров брони шьёт! Скорость, - больше трёх звуковых, энергия отсюда. У пули же поперечная нагрузка запредельная! Патрон-то мощнейший, а калибр…

- О-о-ой, ну хорош вам уже… Достали! Щас с ноги! У-у-у…

Вовка вскидывается, было, но, глянув на Пашку, тут же успокаивается, нет, - с Пашкой лучше не связываться, это Белову ясно, и я понимаю, что у пацанов потихоньку устанавливаются нормальные взаимоотношения, и что у этих отношений большое будущее, раз они определили, кто там у них лидер, и приняли это, один с ответственностью, другой со спокойствием. Пацаны, - обожаю, да и как иначе, - говорю же, сами Боги их любят…

- Да. Завязывать пора, домой надо, мне ещё убираться нужно, полы там, всё такое… Значит, до завтра? Да, Ил?

- Да. Как договорились, я к вам к девяти часам подъеду, то есть, мы все вместе подъедем, с мамой твоей поговорим, и в Абзаково.

- Это здорово! Пашка, пока.

- Не пока! Я с тобой пойду, провожу, может, помогу даже, только не полы, мне и дома этого хватает, так, что-нибудь, книжки твои посмотрю, комп твой запустим… Пустишь что ли, Белов?

- Не пущу! Не пущу, Паш, а затащу…

- Вот, папа, вот так вот ко мне надо относиться, а то с ремнём по квартире гоняется тут… Ты! Ты винтовку убери свою, да? Пошли-ка, Вовка, чо-то я на улицу хочу…

- Ил? Пока, да?

- До завтра, Вовка, до утра, и вещи с вечера собери…

И они пошли к Вовке. Белов старается, пока я их провожаю, пока он зашнуровывает кроссовки, - хотя их принято натягивать на ноги не шнуруя, - пока они с Пашкой ждут лифт, - всё это время Вовка старается на меня особенно не смотреть… плохо это у него получается… но вот и короткая трель нашего лифта, и пацаны уехали вниз, и напоследок Белов всё-таки провалился, - посмеиваюсь я, - он ТАК на меня глянул, у меня аж… Ладно, Вовка, я сам был таким же, как и ты, похлеще даже, может быть, и я ведь тоже проваливался, надо бы было подержаться, но из тебя прёт… что-то, - такое, что-то… сила ведь неуправляемая у нас с тобой Белов…

Я убираю у себя в кабинете, потом на кухне, - всё-таки, пацаны в четырнадцать лет, это свинюхи, - потом говорю с Тимкой по телефону, он говорит, что скоро у них праздник кончится, я прошу его позвонить Пашке на мобильник, пусть Пашка зайдёт за Пулемётом… И я ни о чём не думаю. Какая-то ясность, осознание свершённости, и предчувствие завершённости.

Я сажусь, потом и ложусь у себя в спальне на кровать, включаю телек, уже пять часов, какое-то время бездумно смотрю на экран…

Засыпаю…

И вот меня уже будят повизгивания Бобика, вопли Пулемёта, что-то он там орёт Пашке… ага, про то, что торт жрать без него, - Паханище, это вовсе гадство не по-братское!.. Пашка в ответ: - а ты-то сам-то, чем на днюхе занимался, Пулемётчик?!

Кайф.

Как можно жить по-другому?

И Вовка ведь ещё…

Что такое?..

Вовка просыпается? Точно, трёт глаза, опирается на подушку локтями, смотрит на меня…

- Ты чо? - спрашивает он меня хриплым шёпотом. - Не спишь? А сколько щас…

- Спи, Белов, рано… полшестого, спи, я так просто…

- Ого!

Вовка просыпается окончательно, садиться на диване, натягивает на плечи одеяло, шапка волнистых волос всклокочена после сна, - я настоял, чтобы он стригся пореже, я не люблю эти стрижки-болванки, и хотя у Белова красивая форма головы, но так, - с действительно шапкой волос, - так мне Вовка нравится ещё больше, хотя так он кажется чуть темнее, он же светло-русый…

- А что ты делаешь? Полшестого…

- Говорю же, так просто, работаю. Спи.

Вовка задумчиво смотрит на меня, и, - Боги! - в его глазах поднимается любимая моя лукавая волна…

- Так-так! Тэ-экс… Работает он. Время полшестого, а он, значит, работает! И что? В доме только мы, вдвоём только, а я один во сне мёрзну, а он? А он работает, а на улице мороз, и я мёрзну… Как, вообще, так можно, - ребёнок мёрзнет, нет, чтобы согреть, чтобы обнять, - нет ведь, он работает! Так-так…

- Белов! Не подходи, блин, ты чего босиком-то, в самом деле, ну, погоди…

Я жму на клавиатуре кнопку режима ожидания, щас…

------------

Да. Да, господа мои! Это, я вам доложу, да-а…

Пока Вовка плещется в ванной, - а это надолго, раз он запустил джакузи, то это надолго, он и вообще может там заснуть, были уже случаи, - а я вам пока расскажу, как ЭТО у нас, я же вам обещал.

Я не дал Вовке забраться ко мне в кресло, оно хоть и большое, но я не дал, ясно же, чего хотелось сейчас этому зеленоглазому. И я утащил его обратно на диван, - молодцы итальянцы, такой стиль, псевдо-неоклассицизм, с виду античный монумент, а не диван, но удобно до чёртиков, хоть и вдвоём, но до удивления удобно, чудо, что за диван у меня…

- Так-так, говоришь? Замёрз, говоришь? Хм, Белов, тёплый вроде…

- А сам? Учти, Ил, холодных не берём! А? Нет? Ладно, поглядим щас, какой ты не холодный…

- Проверим…

И мы с Беловым начинаем проверять… Ну, для начала, меня надо раздеть, а как же ещё проверить холодный я или тёплый, - никак, и ловкие, шкодливые, нежные, и уже умелые, но всё так же торопливые руки Вовки стягивают, - обдирают! - с меня лёгкие брюки и свитер, - и Вовкины руки уже чуть дрожат, вот же темперамент, ведь вечером у нас уже было по полной программе! М-м-м… Первый, - тысячный, - поцелуй…

- Ты, дрянь зеленоглазая, только если ещё раз меня ущипнёшь… Белов, ты не садист? Скрытый, а сейчас вдруг решил показать своё…

Вовка щипается снова, только уже по-настоящему, зажимает мне рот своими губами, я… Нет, не могу я передать свойства этого поцелуя! Как можно передать ощущения льющейся через эти губы юности? Не предать. И не передать, как я, затопляемый этим изумрудным потоком, становлюсь моложе даже самого Белова, и мне снова тринадцать, и это я лукавый хитрец, а не ты, Белов, и посмотрим сейчас, кто из нас холоднее, а кто теплее! И мы начинаем смотреть. Ну да. Так, не торопясь, делая вид, что мы не торопимся, и я уже и сам дрожу, вот же темперамент, ведь вечером же было у нас всё по полной программе…

А Вовка, оторвавшись, - зря! - от моих губ, силком поворачивает мою голову, и впивается в моё ухо, - мама… - я престаю соображать где я… Это у меня, возможно, единственная эрогенная зона, по-настоящему, ну, кроме самого члена, и это я узнал именно с Вовкой, это моя-его персональная эрогенная зона…

- Белов, я… м-м-м…

- Тихо, кому казал, ты лежи, молчи, ну, стонать можно, но молчи, Ил, - Вовкин горячий, горячечный почти что, шёпот упруго бьётся в моё ухо…

- Молчу-у…

И я молчу, а зеленоглазый торопится стянуть уже и последнюю, хоть и необременительную, но преграду, и наши плавки оказываются где-то на полу…

Меня не перестаёт поражать эта Вовкина… ненасытность в сексе, - да, я помню, что и мне это нравилось тогда, когда я был таким же, как он, но… Нравилось? Я пёрся, тащился, - но чтобы так? - или так же? - да нет, Вовка чемпион. А я, - что я? - мне только радоваться надо! - да я же и радуюсь… Но ведь он не только чемпион по ненасытности, он ещё и экспериментатор, да какой, но, похоже, не сейчас, слишком Белов, что-то, разошёлся, его желание настолько сильно, что не до экспериментов, - вот ведь чудеса, вечером же у нас всё по полной…

- Вовка, да не спеши ты…

- Ага, не спеши, а если я хочу, как не знаю кто! И вот что, давай-ка, поработай, а то я так кончу, а я хочу после тебя, давай, Ил…

- Я не понял, как мне поработать? Что, подрочиться, что ли?..

- Дубина, на кой мне твоё дрочение, ну ты и… Давай сюда вот… щас… Ну, ты сверху, понял?

Да всё я понял, я и сам так вот, сверху, хочу, я по-всякому хочу, сверху, сзади, спереди, снизу, я Вовку съесть хочу… Так, Белов, лёжа на спине, задрав коленки, ухватившись за мою талию, смотрит на меня, но вот я как раз, я-то стараюсь не смотреть в его зелёные колодцы, это я так и сам раньше времени кончу, - ведь взгляд, - и доверие, и опаска, и любовь, и чёртики ещё какие-то, зелёные, и извечная власть мальчика-подростка, и так сейчас Вовка похож на меня, когда я был таким же, как он, что мне непонятно, а, ну да, это же я просто отражаюсь в этих четырнадцатилетних зелёных колодцах, глубина которых измеряется тысячелетиями побед мальчиков-подростков над подвластными им взрослыми мужчинами…

И я устраиваюсь между его до глянцевости гладких голеней, я только что не трясусь от возбуждения, блядь, что же этот хитрец может со мной делать? - что хочет, то и делает, - так, ну, Белов, - и я вхожу, блядь, я вставляю Вовке! Морщится… Нижняя губа на секунду прячется под зубами, - ну, это не моя вина, Белов сам не терпит никакой смазки, даже просто слюну не терпит, - говорит, что так хочется, но это у него такая странная брезгливость, я знаю, хотя, какая может тут быть брезгливость, он же потом сразу может сосать мой член, лишь обтерев его простынёй…

Я двигаюсь, - нет, я не раскачиваюсь туда-сюда, сведя глаза в точку, хрипя и пуская горячую слюну на Вовкину грудь, - хотя, иногда так именно мне и хочется, - нет, я двигаюсь. С возможным изяществом, ровно, сильно, властно и подчинённо, - подчинённо желанию и силе этого пацана, который сейчас ухватился за мою талию. Но и этого ему мало, и он начинает мять мой изменяющийся от моего движения и от его прикосновений пресс, упирается раскрытой ладонью в грудь, и тут же хватает свой, уже весьма приличных размеров член, делает несколько движений ладонью, выпускает…

Я переношу вес тела на левую руку, я осторожно, - Вовка не любит, когда резко, даже когда сильно, - я берусь, было, за его член сам, но Белов властно, мягко, твёрдо, просяще убирает мою руку…

- Не, не… - выдыхает этот мальчик, за которого я готов убивать, для которого я готов на столь многое, - не, не, Ил, погодь, не надо, я подольше хочу…

А вот я не знаю, смогу ли я подольше, и я, не вытаскивая из Вовки своего члена, который этого и не хочет, я обхватываю, я подхватываю невесомое, отяжелевшее от осознания своей власти тело пацана, прижимаю его к себе, мы валимся на бок, вот я уже на спине, вот уже Белов лежит на мне, - обманул я зеленоглазого, и теперь работает он, а я лежу и млею, - да нет, не млею, это не описать, мне не подобрать слова, - я глажу Вовку, я мну его крепкие, мягкие, упругие, твёрдые… да, это мышцы, это мускулы, ведь мальчишка гордится ими, и его потрясает что я, - Я, понимаете? - я восхищаюсь его телом…

И всё, я больше не хочу, больше я не могу, я не в силах сдерживаться, да и не может, - к сожалению? - к счастью? - не может это длиться бесконечно, и я кончаю, - м-м-м, бля-а-а, да-а-а, я хватаюсь за Вовку, совсем уж переставая соображать, не соотнося свои силы с этими хоть и крепкими, но всё же мальчишескими совсем мышцами, а он только крепче в меня вжимается, втискивает в мой окаменевший пресс свой член, - и меня бьют судороги, и лучше этих судорог я так и не узнал чувства выше и сильнее, а значит, и нет ничего лучше в нашем Мире, и в других Мирах нет ничего лучше, сильнее, ярче…

- Фу-ух--х, Белов, это так… я с тобой… только когда мне тринадцать-четырнадцать было, так я чувствовал, но тогда… да и забылось, но вот с тобой…

- Ну и вот! Я же знаю! Та-ак, давай-ка… я теперь, да? Давай… я тоже сверху хочу.

И всё. Это и приказ, это и просьба, несмелая, а приказ такой, как и положено ему быть, чёткий, и чтобы без рассуждений, Ил, сказано, - выполняй, да я с радостью, моя зеленоглазая Судьба упирается в мою грудь, - мою грудь Белов любит больше всего, - вот он и упирается в неё обеими ладонями, ухитряется, поднимаясь на мне, ещё и поглаживать и мять мою грудь, - так ему это нравится, - и он уже между моими голенями, и ему так нравится сейчас, - хотя, куда там моим голеням до глянцевой гладкости голеней Вовки, и он не глядя вниз, уверенно, снова чуть прикусив нижнюю губу, входит в меня…

Но вот двигаться он ещё не научился, - нет, просто он ещё не считает нужным этому учиться, и он не двигается, он раскачивается всем телом, так только подростки и любят, так полнее ощущения, так ведь сильнее ощущение власти, и в раскачиваниях я не улавливаю какого-то чёткого ритма, точнее ритм есть, но это особый, присущий лишь таким властным хитрецам ритм, и он есть, он сбивается, и вновь поднимается своим регтаймом из ощущения Белова своей власти надо мной, из ощущения, что власть эта для меня не в тягость, и мальчик этим пользуется, и ему не до ритма, в обычном понимании, и зачем мы только учимся этим глупым взрослым вещам, - ритм, ещё там чего-то…

Да, Белов, ты ещё пацан, ничего, вырастешь, научишься это тянуть до… до ненужной затянутости, а сейчас ты качаешь, недолго, без ритма, совсем недолго, быстро, - да, сейчас… и замедление, и запрокинутая голова, падающая башня гладкой, без кадыка шеи, и колокол распахнутого рта над классической башней этой шеи, из-за которой я готов на столь многое, - как Белов кончает, но он считает, что стонать-мычать при этом не надо, и в способности Вовки контроля над этим я вижу ненужную способность обрести и ритм… но не сейчас ещё, и никогда со мной, ведь пацаны, - они конформисты и традиционалисты, и даже самые из них склонные к экспериментам не отойдут от ритма и схемы, при которой они обрели Любовь, и путь на вершину своей Любви…

- Ух ты-ы… Ого, Ил… Да-а…

Зеленоглазый пыхтит сбитым после яркого юношеского оргазма шёпотом в мою шею, прямо мне под ухо, его тело вновь обрело нежность и упругость, - сталь и грани, необходимые на вершине любви, до случая ушли внутрь Белова, и он снова ученик, а не властный ментор, преподающий глупому взрослому урок, как нужно ЭТО делать…

- Отдышался? Белов, я тебе точно говорю, завязывай с куревом, блин…

- Говоришь! Ну, ладно, ты хоть говоришь, а Пашка по шее мне лупит, - ха, Ил, я тут такую фишку ему придумал, вот вернутся они с Тимкой от бабы Томы, я ему покажу…

- Ну-ну…

- Ха-ха… Пошли в ванную, что ли?

- И немедленно, а то хлюпаешь тут мне и на мне…

- Чем это я тут, на тебе, хлюпаю?! Хлюпаю! А сам?

- Да я не особенно, хотя ты и растёшь, но пока ещё не настолько, чтобы у меня хлюпало… Ой! Да ты! Да я тебя!

- Погоди, ой, Ил! Не надо-о, не хочу я бороться, я же после траха расслабленный…

- «После траха», - ну, лексика, мама дорогая! Пошли.

- Пошли. Это, а что ты там про хлюпанье, - я не понял, в натуре, - погоди, я щас в джакузи побулькаю, потом мы замерим, мало там у меня, или как, только учти, в рот замерять будем!

- Ненасытка, - заключаю я. - Интересно мне до чрезвычайности, вот не будь меня, как бы ты со спермотоксикозом тогда боролся?..

- Не знаю, и знать не хочу… - заключает мой зеленоглазый…

-------------

Ну, вот. Так-то вот, господа мои, так-то вот…

Нет, не только так, это ведь сейчас было… как разминка это было сейчас для Вовки. Эксперименты Белова, - это тема для статьи, для толстых научных журналов, преимущественно для очень специальных разделов этих журналов, а лучше поместить описание этих экспериментов в совсем уж специальный такой труд, и тогда куда там «Камасутра», - стыдитесь, девушки, ведь любой из лукавых четырнадцатилетних хитрецов способен на такое, что вам и не снилось даже и в менопаузу…

Простите меня, я никого не хотел обидеть, но и от этих слов я не откажусь, я же только что самым простым сексом занимался, это для Белова как разминка, и что-то ещё меня ждёт, когда зеленоглазый выпрыгнет из джакузи…

Но ведь там и тогда, полгода назад, у меня с Пашкой, -  моим старшим сыном и моим лучшим другом, - будет сейчас очень любопытный разговор, и почти сразу после этого разговора позвонит Белов, а здесь и сейчас, зимой, Белов в джакузи дрыхнет, поди, - так что же, пойти вытащить Вовку из ванной? Нет-нет, господа, сейчас же вернёмся в лето, в мою квартиру, ведь я обязательно должен передать вам свой разговор с вернувшимся от Белова Пашкой, и дальше, про звонок!..

Да, разумеется, вернёмся, но одно ма-аленькое замечание, ремарка в сторону тех, кто в идеале Древней Греции видит и понимает этот идеал как руководство: - то, что произошло у нас сейчас с Беловым, ни в какие рамки идеала Древней Греции не помещается. Не мог мальчик и подумать трахнуть старшего друга, а старшему другу подставиться под младшего любимого, - это бы было в падлу, - простите меня за этот эвфемизм, которым я прикрыл явление, совершенно не соответствующее идеальным представлениям, и в самом деле, великой сексуальной культуры Древней Греции о «правильных» взаимоотношениях старшего и младшего любовников. Мужчина мальчика мог трахать, а не наоборот. Точка.

А я могу допустить, чтобы Белов меня трахал, если он это любит, то это люблю и я, - «Я для мальчика, а не мальчик для меня!», и только так, и никак иначе…

Но вернёмся в лето, господа, там я сейчас буду говорить со своим Пашкой, со своим старшим сыном и лучшим своим другом, и разговор у нас будет прелюбопытный…

А потом ведь ещё позвонит Вовка…

- Нет, Тимур, я не знаю, я не могу знать таких вещей,  я в детстве к рогаткам даже не прикасался, я всё больше по огнемётам и ПТР-ам прикалывался…

- Па-апа! Я ж серьёзно!

- Тем более, - НЕТ! Если это у тебя серьёзно, то кто-нибудь останется без глаза, и ладно, если это буду я…

- У-у! Надо было мне у бабы остаться тогда!

- Пулька, отстань от него, видишь, он снукер смотрит, айда, я тебе на балконе тир устрою.

Ах, молодец Пашка, какой же у меня Пашка молодец!

- А «Диану»? Обещал же? А?

- Дам.

- Папа, вот это у меня брат! А ты? Как так можно-то, - какую-то рогатку, - и повёлся? А Пашечка, а можненько я те пулечки возьму тогда, медненькие, в стаканчиках которые, сам же говорил, что по фигу тебе, а я ими тогда постреляю? Папа, рогатку тогда не надо, я тогда, - ух, я тогда! И все довольны. Тогда.

- Паш, только окна на балконе закрой, и жалюзи опусти, а то…

- Не то! Ни-че-го я не кокну. Тогда.

- Пошли, тогда…

Какое-то время продолжаю лежать на кровати, счастливо улыбаясь декоративным балкам  кессонированного потолка моей спальни, потом встаю, выключаю Евроспорт, по которому показывают прошлогодний полуфинал Эбдона с Марко Фу. Иду в кабинет, чуть подумав, наливаю себе немного Шабли, ещё чуть подумав, кидаю в бокал пару кубиков льда, - грех, конечно, разбавлять такое вино, хоть и льдом, ну, да и мы не в одноименном городке в долине Серена… Apropos, милая речушка, да и вся Бургундия, тоже очень милая, наверно, мне потому там так понравилось, что бургундцы себя так и не считают до конца французами, хотя…

- Пьёт. Ты что, насчёт регулярности, - ты это в натуре?

- Ага, - радостно говорю я Пашке. - Кажный божий день таперича!

- Во как… Ну-ну, - но в голосе Пашки нет особого беспокойства, ещё бы, у него же всегда и всё под контролем…

- Паш… это…

- Да понравился, он мне, пап, понравился.

- Да? Здорово…

Столько сейчас в этом моём «здорово»… чувства, что Пашка лишь смеётся, лезет ко мне на диван, тянет мою руку с бокалом к себе, отпивает чуток, морщится, - фи, кислушка, - и смотрит на меня спокойно, без вызова, без хитринки, - сейчас мы просто друзья, которым надо поговорить…

- Паш, он тебе не помешает, я обещаю.

- Нет, не помешает. Он мне понравился, папа, такие не мешают, такие умеют дружить. И он не трус, это я всегда чувствую, хоть он меня и побаивается. Но это хорошо, пусть побаивается, он же…

- Что?

- Ну… Ладно, скажу. Только, папа! Да? А то я тебе… Ну, покуривает Белов…

- Тьфу ты! Да я знаю, Паш.

- Да? Ого. Ладно, раз ты ему не сможешь запретить, я ему тогда… помогу бросить. Не-не, я так, тактично…

- Ой, Пашка, я тебя умоляю! Олежка тоже курит, кстати…

- Да. Каратэ тут не в жилу, бесполезно, тут мне надо у тебя какой-нибудь ствол прихватить, и что-нибудь у Олеги отстрелить… ненужное, что-нибудь, вот так как-то…

- Паш, мне Белов целиком нравится, да и Олег тебе тоже, уверен.

- Это да! Сто пудов. Пап… а спросить вот можно?

- Так, Павел. Любой вопрос, что хочешь, и как хочешь, и я отвечу честно, как чувствую, так и отвечу.

- Да я знаю, у нас ведь так всегда, просто я хотел о Вовке, ну, не знаю, но ты прав, ты же про меня… Папа, мне Белов понравился, я думаю, нет, я знаю, он и тебе понравился, только мне будет жалко, если у вас не сложится там чего, я бы и тогда бы с ним корешился, да ведь он свалит тогда, он же гордый, как не знаю кто, но я думаю, что у вас сложится…

- И мне так кажется, Паш, я в это верю, надеюсь на это… Гордый? И мне он показался гордым, да я-то… а ты почему так решил?

- У него в следующую пятницу день рожденья. Ну, четырнадцать ему. Вот, я говорю, что-то надо будет тебе подарить, бл-лин, он чуть не кусаться, что ты! - да мне ничего не надо, да я не из-за подарков там, ты чо, Паш, да я… И так далее. Ха, краснеет, потеет, - классный пацан, не то, что эти мои, из гимназии.

- А ты что? Про подарок?

- Молчать, говорю, Белов! Если б ты из-за этого, тогда бы я… Понял? - говорю, - Как хочешь, но если тебя батя привёл, то ты с нами, всё, глохни, ты с нами, значит и будешь по нашим правилам, а у нас правила, вот если с нами, то на день рождения, да и просто так, тогда надо дарить чего-то. И глохни, а то уйду щас, и альбомы свои можешь, - ну, про самолёты, - можешь тогда и не показывать мне, Белов…

- Павел, я не могу постигнуть, как ты годовые по русскому языку сдал!.. Это, Паш… спасибо…

- Ум-гум… Дай ещё глотнуть. Дай! Ну, вот, он понял, по ходу, что я не шучу, ладно, говорит, только что-нибудь недорогое, Паш, как-то так вот… А я такой: - А у меня и бабок на дорогое нету, я на парашютную секцию коплю, так, подарю что мне самому не надо, ну, там футболку драную, ещё там чего, - он смеётся, ну, вот… Пап, можно я сладенького выпью чуточку, а? Ну налей, а…

- Мама дорогая… Хана мне, - если ты ещё и поддавать начнёшь, - всё, хана. Пусти-ка, но только капельку!

- Так и не надо больше, я ж не то, что некоторые… Всё, не перебивай!

Пашка берёт бокал с Хванчкарой, который я ему протягиваю, ждёт, пока я сяду, и сам устраивается поближе ко мне, под самый бок, - так ему лучше, он всегда так старается устроиться, когда у нас с ним возникает совсем уж доверительный разговор…

- Да. Это катит, а то кислушкой давиться мне не в тему! Ну, вот. Но Белов гордый вообще, по жизни, не только про подарки там. А чо, мне нравится, и не псих, понял он, что я сильнее, и ничего, но я не давлю особо, говорю же, он мне понравился, нельзя ведь давить, если кто нравится! Так ведь?.. Ну вот, я и не буду давить, так просто, курить ведь плохо, - да мне-то по, но если он с нами, то курить бросай, не люблю.

- Забудь ты про курево, я сам как-нибудь решу это с ним.

- Ты решишь, как же… Ладно, дело ваше, с Беловым. М-м, сладенькое!.. Пап, ну это я понял, что он тебе понравился, но ты скажи, - только понравился? И всё? Это же ничего не значит, мне же вон тоже, мало ли кто нравится!

Я без паузы, без раздумий отвечаю моему старшему сыну:

- Паш, я пропал. Я в него по уши втрескался, и как только угораздило…

- Вот ты бы сейчас себя в зеркало видел бы! Я уж и не помню, пап, когда ты таким… таким выглядел! Счастливым, что ли… Ладно, Белов, ладно, тогда кури, разрешаю. Папа, ты только мне расскажешь, как у вас первый раз будет! Ну, когда вы первый раз в постель залезете.

Я чувствую, что покрываюсь горячёй, совсем мальчишеской краской, и эта краска на моём лице, - она не пунцовая даже, - здесь, в этой краске слились все горячие оттенки красного, такие цвета разве что, только в доменной печи увидеть можно…

- Ну-у, пап, кончай, что ты, нормально всё!

- Да я… это… Паша, я тебе тысячу раз повторял, и повторяю снова: - у каждого своя… ментальность. Не могу я с тобой обсуждать такие вещи! Не могу и всё…

- Обсуждал же!

- Я согласен, обсуждал, но…

- А, понимаю, если про меня, - то это можно, а про тебя ты не можешь обсуждать? Да на хрен мне твои обсуждения, ты мне просто расскажи, как там у вас, и пипец, а обсуждать я и сам не хочу.

- Не в тебе дело, и не во мне дело. Паша, я твои… рассказы, про то, как у вас с Олегом, выслушивал… с душевным трепетом, с трепетом в том смысле, что я считаю, что это очень личное, очень, понимаешь, я так не могу, я даже…

- Что? Договаривай, пап, правило ведь, - начал, так договаривай!

- Я и в постели не очень люблю об этом говорить, мне кажется, что слова тут не слишком уместны.

- Да? Это ты так по глупости говоришь, это же кайф, - поговорить, - а то чо, просто, трах, и баиньки?

- Балда! Поговорить я не против, это нужно и важно, - говорить, только не о самом сексе, тут надо через чувство…

- Всё, дальше я не хочу слушать! Чувство! Кто ж спорит, но и обсудить, это тоже кайф, ну ладно, о чём хотите, о том с Вовкой и говорите, а только ты мне всё равно всё расскажешь, как там у вас всё будет по первому разу, а куда ты денешься, я ж с тебя с живого не слезу!

- Павел, ты… и вообще, ты говоришь об этом, как о чём-то решённом, неизбежном! Погоди, я бы всей душой, я полюбил парня, но ведь всё будет, - или не будет, - только так, как он сам решит, таков мой закон, внутренний, по иному я не умею, и не могу, не хочу я по-другому…

- Это я уже слыхал… Папа, я тебя люблю! Ты самый лучший! И если этого Белов не понял ещё, то поймёт всё равно, сто пудов уверен, а не поймёт, то и жалеть нечего, но он поймёт! Поэтому, потому что я так уверен, я и говорю, сам он к тебе в постель прыгнет, если ты не почешешься, но ты уж почешись, а то будете сиськи мять, переживать там, а чо переживать, - оба хотите, и не хрен тут переживать, раз, и всё ништяк, и кайф… И не хрен нервы там трепать, ни себе, никому, ни Вовке, вообще никому…

- Павел, если бы все в этом Мире жили по таким принципам, по которым живёшь ты, то лучше Мира бы и не было…

- Базара нет…

- Да только ты мне так и не сказал, почему, откуда у тебя такая уверенность в том, что я нужен Вовке, - понравился я ему, это я почувствовал, но…

- Но… То-то и оно, что но! Во, я с тобой поэтом стану! Погоди-ка, дай я поудобней сяду… Короче, я с Вовкой о тебе поговорил. Да не дёргайся ты! Вот же! Чо шугаешься? Не шугайся, я ни о чём таком не говорил, так…

Тут к нам в кабинет заглядывает Тимур.

- Пап, я в ванную! А чего это? Пашка, гад, ты мой сок хлещешь? Гранатовый мой хлещешь? Убью, если весь! На хрен замочу! В сортире. Тогда.

- Да я чуть-чуть только! Вот же, иди, давай, в ванну, стой! Ты там всё убрал?

- Я? Где? Там? А зачем? Я потом, может, ещё постреляю, завтра, или ещё когда, зачем убирать…

- Тимка, иди, умывайся, потом ужинать будем.

- Ага, я пошёл, а ужинать не хочу, а я, если увижу, что Пашка весь сок выдул…

Тимка исчезает, мы с Пашкой посмеиваемся ему вслед. Пулемёт, он Пулемёт и есть…

- Перебил, зараза…

- Ты с Беловым говорил обо мне…

- А, да! Да нет, я не то, чтобы говорил, я больше… Пап, да это Вовка всё больше говорил, ну, спрашивал, - какой ты, что любишь, как живёшь, когда встаёшь, где работаешь, всё-всё, я такой, ошалел как бы! Ну, он видит, что я рот раззявил, блин, папа, покраснел! Не, говорю же, - пацан суперный! А я ему такой, - да чо ты всё меня спрашиваешь, ты с батей сам и побазарь, он же видел какой, он зашибись у нас, ты и поговори… И тут, пап, я думаю, - блин, мама у Вовки только утром придёт…

Господа, я не виноват!

По мере своих скромных возможностей, я стараюсь говорить правду, зачастую пренебрегая при этом законами жанра, но сейчас всё написанное мною и вправду становится несколько смахивать на Голливуд… Х-холливуд, прости мя, Х-хосподи! Но что делать, такой вот был у нас с Пашкой разговор…

Погодите, господа мои, это ещё что, сейчас ведь, совсем уж как в самом неумном кино, будет телефонный звонок, и это позвонит Белов! Но…

Но, воля ваша, господа, так всё и было…

- Я знаю, да что с того?

- А то с того, что…

И тут звонит телефон. Да. Да, я сразу угадываю, кто это звонит… А что тут угадывать, это же мелодия вызова на второй линии моего смартфона, я ведь сам дал ему этот номер…

- Папа, это Вовка! Белов это твой, возьми ты мобильник свой, вон он на столе… Твой, свой, - блин, точно стихами говорить я начал…

- Да. Да, Володя, это я…

- Пап, это я ему сказал позвонить…

- Ил, я вот чего, я чо хотел…

- Пап, я подумал…

Я раздражённо машу на Пашку рукой, аферист гадский!

- Что, Белов, я слушаю, что ты хотел?

- Ил, это… а что мне брать с собой? Ну, одежду там, продукты, да?

Я смеюсь, смеюсь против воли…

- Белов, не надо продуктов, не дури, что же ты… Так, одежду, ну, не знаю, возьми что-нибудь, если чего забудешь, у Пашки подберёте, размер у вас одинаковый…

Белов молчит, дышит в трубку, что-то я не то говорю, он другого ждёт, сейчас он попрощается до завтра, и повесит трубку… и я торопливо добавляю:

- Ты знаешь, ты возьми с собой книжки какие-нибудь, я не знаю, будешь ли ты читать, но вдруг дождь, или ещё что… Хотя, вы же с Пашкой придумаете, чем заняться… Полно там у нас интересного…

Пашка закатывает глаза к потолку, яростно бьёт себя кулаком по лбу, делает мне какие-то жесты, интенсивно машет руками…

- Погоди, Вовка, секунду… - я зажимаю мобильник подмышку. - Что? Чего тебе, Паш?

- Мне! Это тебе, и Белову! Позови ты его к нам! Ночевать позови к нам сегодня, деятель!.. Ну, чего ты на меня так смотришь, и рот закрой, я же ему специально сказал позвонить, ты не понимаешь, что ли, он же затем и звонит… Да позови ты его к нам, папа! У-у…

Я потрясённо смотрю на Пашку, закрываю рот, и медленно говорю в телефон:

- Володя? Извини, я тут… Ты говоришь, у тебя мама с дежурства приходит к восьми утра?.. Ты знаешь, мы тут с Пашкой… То есть, я подумал, ну чего ты один ночью, приходи сейчас к нам, это… Погоди, я договорю… Да, ночевать останешься… Да погоди ты! Переночуем все у нас, утром соберёмся, заедем к тебе до прихода твоей мамы, поговорим с ней, - кстати, извини, я не спросил, как её зовут? - Оксана? - а отчество? - хорошо, ну вот, поговорим с ней, и в Абзаково к нам… Вовка, я тебя уже просил, - кончай с этим своим «не знаю»! И думать нечего, мыслитель, сердцем решай… сейчас надо тебе решить сердцем…

Я смотрю на Пашку, он, распахнув во всё лицо свои серые глазищи, светло смотрит на меня, я слушаю ответ Вовки, я отвечаю Белову: - «Ага…», медленно выключаю телефон, подхожу к бару, наливаю себе коньяку, - мне сейчас надо выпить…

- Что, пап? Ну?!

- Он сейчас придёт, Паш… Придёт…

Было у меня искушение на этом поставить точку в моём рассказе… Виноват, многоточие. И очень даже было бы всё оправдано, и стилистически, и сюжетно…

Да только наплевать мне на сюжетность, стилистику, примат формы, и прочую лабуду! Я про себя пишу, про Вовку, про Пашку, и, господа мои, надеюсь, очень я надеюсь, что этот мой нехитрый рассказ и про вас тоже, - хоть и опосредованно, но вы ведь тоже теперь сопричастны этой истории, и, в значительной мере, вы тоже действующие лица этой истории…

Но всё же, - это моё последнее отступление… Будет ещё заключение, - хм, что я там вякал о примате формы?.. Да ладно, Ил, не грузись, это несущественно, существенно то, что этот рассказ ещё кто-то читает!

Возможно, господа, это те из вас кто, как и мы, - я и мои пацаны, - хорошо знаком с причудливым и прихотливым характером того всесильного явления, которое я именую Умной Судьбой, возможно, это те, кто сопричастен мне и Белову, и моему Пашке не только в связи с прочитанным. Мы с вами не знакомы, вы даже живёте так далеко от нас, - далеко, это я имею в виду не только расстояния, - что нам и не познакомиться, если не решит иначе Умная Судьба, но вы, - сопричастные, - вы с нами…

Вы так же, как и я помните это: - «Я для мальчика, а не мальчик для меня!». Это же для нас с вами не слова, не просто даже слова, выражающие важнейший принцип, - нет, это наша с вами внутренняя суть, так только мы с вами и можем жить, и никак иначе. Готовность ради мальчика на многое, на всё, что не сломает его и вашу душу, вот что есть суть этих отношений, вот где идеал, и поиски истоков этого идеала в глубинах тысячелетий лишь убеждают меня в правоте, святости и исключительности этого завета: - «Я для мальчика, а не мальчик для меня»…

Что ж, господа…  НЕТ! Нет, теперь я предпочту, я осмелюсь на другое обращение, - теперь вы мои друзья.

Итак, друзья мои, сейчас к нам придёт Вовка Белов, встретим его.

Да, ещё одно, - не обращайте особого внимания на Пульку, для него же это главное, оказаться в центре внимания, чего уж там, - Пулемёт, он же Пулемёт и есть…

- Это ещё почему он в кабинете спать будет тогда, нет уж, с нами он спать будет пускай, а если в кабинете, то и я тогда в кабинете, а Пашка пускай тогда один дрыхнет, а то я тогда вообще спать не буду, и тогда…

- Пулька, ты уймись лучше, по-хорошему лучше, а то я тебе сегодня под одеяло таракана пущу!

- Где? Мне? Какого? Ты дурак? Папа, Пашка дурак, он мне таракана пустить обещает… а где ты его возьмёшь? Пашка, а что тараканы едят? Врёшь. Поймай мне одного, я его не покормлю… год. А потом посмотрим, будет он есть зубную пасту тогда, или нет. Вовка, а у вас тараканы есть? И у нас нет, а где взять тогда? А рыбу на таракана ловить можно? Так вот и попробуйте, тоже мне, рыбаки, не знают они, а вдруг? А то так и сдохнете дураками, а на таракана может самая рыбалка… Вообще, это дурость, рыбу ловить, крючки, удочки, - рыбу надо… стрелять! Из «Дианы». Это, а у Тошика аквариум есть… Чо?.. Не, пап, это я так, я не задумался… Да? Кому? Мне? Не, не надо, я уже забыл. Вовка, а мне Пашка «Диану» отдал! Немецкая. Прикиньте, я же сегодня в карандаш попал! А в спичку нет. Завтра попаду, только у меня пульки обычные только. Да? Точно, в Абзаково. А почему в Абзаково нельзя? Да не буду я! Да они и сами не против, подумаешь… Бобик, на колбаски. Папа, а если он голодный! Вовка, почему у тебя собаки нет? Хочешь, с Бобиком можешь гулять. Кто? Я? Мне? Нет, мне не лень, я и так больше всех с ним гуляю, сами в Абзаково, сами ягоды жрут, а я тут… Бобик, на сыру. Во, прикол, он сегодня у Жеки торт не стал жрать! Бобик, ты скотина, тако-ой кусище ему дали, а он понюхал, и жрите сами! Пашка, ещё один подкол, и я тебя ночью чаем полью тогда! Гад. Это… Вовка, а ты крепко спишь? Зачем кабинет закрывать, не надо, зачем? Да? Нет. Ну, ладно, пусть в кабинете, только тогда, когда мы с Абзакова приедем, я буду в кабинете. Тоже. Тогда. А в Абзакове будешь с нами спать! Со мной. Я не пинаюсь! Вовка, это они врут, ну, подумаешь, пинусь там раза… несколько. Бобик, отстань! Пап, гони его, привык в столовой отираться… Я не пинаюсь. И не во сне не пинаюсь, это вон Пашка, - с ноги, с ноги, - Пашка, куда на хрен твоё каратэ против пистолета! Ну да, и против пулемёта тоже. Когда? Сама? Мне? Почему не перезвонил, папа? Ну, бли-ин, да я же не знал, что старая графиня будет звонить… Бли-ин… Вовка, правда, настоящая, и синьор граф настоящий. Только они старые. Но графиня! По фигу что старая, ух мы с ней! Прикинь, у них катер, настоящий Рива, тогда они маленькие ещё делали, старый-старый, синьор граф его, молодой, был, когда, ещё, купил, - нет! - я забыл, он его выиграл! Да? А какой выиграл? А почему мне не показали? Ладно. Вовка, мы на этом катере с синьорой графиней какой-то навороченный бот сделали! Да не на каналах, на каналах в Городе не погоняешься, Пашка, ты чо? Сразу по рогам тогда, если на каналах. Нет, это на южной лагуне, возле Джудекки. Ага. Не, графиня вела. А мне доверяют, сам ты, Пашка! И синьор граф. Хотя и строгий. Только я с ним плохо говорю, он по-немецки не любит, а я по-итальянски когда, то он ржёт. А по-английски он не умеет. По-немецки почему не любит? Ну… пап, расскажи!

- Можно и рассказать. Только, Тимур, одно условие, если хоть раз перебьёшь, то… Вот и молчи. Так, я наелся, а вы торт доедайте, пацаны, а то завтра уедем, куда его девать, Бобик торты не жрёт, Тимка говорит… Ну, ладно, слушай, Белов, Пашка с Тимкой эту историю знают. Тимка вот тут сказал, что граф старый, и это правда, ему восемьдесят семь лет уже. Согласен, вау. Но это неважно, ему больше шестидесяти и не дашь. Да и не в этом дело, а дело в том, что он успел повоевать. Италия тогда была фашистской, он был офицером, и когда началась война, когда Германия на нас напала, Италия, как союзник немцев, объявила нам войну тоже. Да, это печально, тем более что эту войну, войну с Россией, в Италии своей войной никто и не считал, даже те, кто правил тогда страной. А уж тем более те, кому пришлось воевать. Графу пришлось. Он тогда был молод, только после академии, и ещё он закончил тогда специальные курсы для парашютистов, это было новым делом, но уже и тогда это были элитные подразделения, во всех странах там служили лучшие… Да, он был крутой. Но это была не его война. И самое поганое, что немцы ненавидели и презирали за это итальянцев, за то, что итальянцам не нужна была война с Россией, что они не хотели делать вещи, которые вовсю делали на нашей земле немцы… Да, Вовка. Вот этого всякого и насмотрелся молодой граф на юге России. А потом началась Сталинградская битва. И кому-то из германского командования пришла в голову дикая идея использовать в этом сражении итальянские части. До этого они были во вторых эшелонах, но вот пришёл и их черёд. Это был ужас. Русская зима… настоящая война, - НАСТОЯЩАЯ, понимаешь, Белов? И однажды их выбросили десантом в наш тыл, севернее Сталинграда. Неглубоко… А одеты они были… по средиземноморским представлением о зиме. Вовка, до земли с парашютами живыми опустилось только пять человек. Из полутора сотен… Замёрзли, Белов, остальные замёрзли до смерти, пока опускались на снежную русскую степь…

Пашка задумчиво ковыряет чайной ложкой недоеденный кусок торта, Тимка двигает на столе приборы, расставляя и переставляя диспозицию частей под Сталинградом, как он себе это представляет, а Белов… Белов. Да, я его люблю. И в его глазах я читаю, что и для него это уже не игра, я для него больше, чем игра…

- Ил, он что, он в плен попал? Граф?

- Нет, он, и ещё трое, - один подорвался на мине, - так вот, он и ещё трое его солдат вышли к немцам, там было недалеко… И его отправили в Италию, лечиться.

- Он руку, - папа, расскажи, - он же руку отморозил. Левую! И отрезали…

- Да, Тимур. Белов, ему отняли кисть левой руки, теперь у него протез.

- Классная такая перчатка! Чёрная. И не мешает ему… А у папы шрам ты видал, Вовка? С байка навернулся. А у меня нету, а у Пашки на коленке тоже классный, это он сам дурак, с качели… Пашка! Пап, он кидается! У-у-у…

- И что? Граф поэтому немцев и не любит? Но ведь война была.

- Пойдёмте ко мне в кабинет, пацаны, потом со стола уберёте. Пойдём, Белов, это ведь только первая часть истории графа Николо ди Питильяно...

В кабинете все устраиваются на своих местах, я в кресле за столом, Тимка у меня на коленях, Пашка на диване растягивается, опирается на локоть, смотрит на меня, а Вовка, не раздумывая, усаживается у Пашки в ногах, значит, теперь это его место…

Ну, ладно… Во! А у меня на столе коньяк стоит… Это чего же он стоит-то? Просто так стоит, понимаешь, а налью-ка я себе… Нет. Не налью, не хочется…

- Пап, дальше, - тихо просит Тимка, чтобы я продолжил рассказывать о графе…

- Да, Тимур, дальше. Вот, Белов, граф после госпиталя вернулся домой в Венецию, его там никто и не считал тогда за героя, он и сам себя таким не считал и не считает сейчас, он завидовал тем итальянцам, которые воевали тогда в партизанских отрядах, дрались с немцами. Тогда Италия уже вышла из войны, немцы оккупировали страну, король оказался трусом, снова вернулся Муссолини, всё пошло совсем уж кувырком…. Надо было графу идти бить немцев, да он же без руки! Как-то в самом конце сорок четвёртого года граф с графиней, - они поженились недавно, - так вот, поехали они как-то в сад во дворце Бальби, сад такой чудный, Вовка, не то, чтобы очень уж, но это же Венеция, там и это чудо…

- Там же ни деревца в Городе, ни шиша, так, цветочки в горшочках, да травка кое-где, - шепчет Тимур Вовке.

- Да. А это очень знаменитый сад, в Городе его зовут Парадизо, - рай. А немцы в этом саду хотели срубить орех, единственное большое дерево в саду, который в Венеции считали похожим на райский… Огромный орех. Он и тогда уже, наверное, был огромным. И граф застрелил немецкого офицера, который там распоряжался. Без раздумий, без сомнений, - достал свою фронтовую Беретту, и застрелил выродка, а солдаты, побросав топоры, разбежались…

- Классно! Надо было всех уродов перебить!

- Белов, ты молчи, он же умный, там же их кодла была, чо он с одной рукой, и пистолетик так себе, маленький, не то, что щас Беретта делает, - граф нам с Пулькой показывал.

- Да, Володя, Пашка прав, их было много, поэтому граф и графиня ушли. Немцы про орех забыли, а про графа ди Питильяно не забыли. И они с графиней ушли к партизанам, на Болота, тогда там многие были…

- Да, Вовка, а у графини охотничье ружьё было, я фотку видел, и раненым она… Как медсестра она была. Ух, и красивая была, - да, пап? - она и сейчас…

- Да, Тимур, и сейчас.

- А что потом?

- Ничего особенного, Вовка, война заканчивалась, и особенно повоевать графу не случилось, но в Венецию после войны он уже вернулся совсем по другому, чем после Сталинграда…

- Ха, ещё бы! Супер. А как вы с ним познакомились?

- А, это тоже очень интересно, но я не буду сейчас рассказывать, позже.

- Вовка, я тебе сам расскажу, а то батя скромничать будет, только Пульку не слушай, он тебе…

- Паханище! Папа! Чо он?

- Тимур, будешь так скакать на мне, - выгоню! Погоди-ка, Пулемёт, а что это за история с гонками на Лагуне, почему я раньше не слышал? Это ты графиню надоумил?

- Кто? Я? Когда?

И мы все смеёмся. Счастье? Да. Да, это счастье, и лишь глупцы, - хуже, бедные духом глупцы уверяют нас в том, что ощущение счастья мимолётно…

Но Пулемёта надо гнать с колен, у меня затекли ноги, и прогнанный мною Тимка лезет к старшим пацанам на диван, - возня, обещания кровавой расправы, хихиканье, - Пашке приходиться принять вертикальное положение, он усаживается более-менее нормально, Пулька, немного сожалеющий о том, что схватки со старшими не получилось, залазит между ними, валится спиной на Вовку, устраивает ноги на коленях у Пашки, - и у этой троицы пошёл уже свой разговор, и ведёт его Пулемёт…

- Нет, Вовка, это ты правильно, надо было синьору графу всех уродов урыть! Нет, урыть не того, мочить их надо было тогда, - ведь там, на Гранд Канале, где Бальби, ведь там не уроешь. Мочить тогда… Пашка, а у меня пульки кончились… Скоко? Чо так дорого? У кого? У меня? Где? Да пустая копилка! Куда, куда, - туда! Игруху я купил… Женьке! Себе зачем? Женьке, на днюху. Дум, третий, только он не ставится у него ни шиша. Откуда я знаю, какой у него Директикс! Девятый? Не знаю. Где, на игрухе? Сам пускай, у него батя здорово разбирается. Вовка, а ты почему раньше к нам не приходил? Да? А теперь будешь? А мне к тебе можно будет? Супер, тогда ты мне про самолёты расскажешь, тогда. А Пашка не знает, но это фигня, зато Пашка про всё другое знает, и про машины сечёт, а папа больше мотоциклы. «Триумф». Не, это ты у папы, только не сейчас. Потому, что. Ой, только не про рыбалку свою… Заткнулись! Оба! Тогда. Пашечка, а ты правду про таракана? Да? Где? Ты? А они летают? Тараканы? Хорошо. А Бобик во как умеет: - Бобик, голос! Вовка! Чего ты подпрыгиваешь, мне лежать не удобно! Боб, место! В натуре, Кабачок. Нет. Кто? Пашка, а я? Запросто, меня в лагерь запросто пускают. А тебя, потому что ты старше, они дураки, дело не в росте. Я десять раз подтягиваюсь. У нас в комнате. Как это, на кухне? Не, Вовка, а у нас в комнате турник. А Пашка меня не хочет, не показывает, говорит, что покалечу ещё кого. Кого, Паш? Нет, Пашка, это гадство не по-братское… Да я и без каратэ. Не, Вовка, я не драчливый. Нет, иногда, нечасто. Когда? Кто? Я? Не помню. Не помню. Да он первый! Пашка, ты мне не веришь? Ну и всё, раз веришь! Да и не дрались, так, поговорили… А что, - футболка? Лажа, такую и не жалко. Нет. Жди, Паш, я не пойду ночью. Вовка, и ты не ходи, там комарьё одно, подумаешь, дискотека! Пап! Папа! А сетка у них на корте осталась? Хорошо, меня ведь бесплатно пускают. А у меня ракетка сломалась. Я не кидал! Не кидал, ты видел, папа? И всё! Вовка, ты какой играешь, а я четвёртой. Ну, номер у ракетки какой? Как не знаешь? Да? Это хорошо, это я тебя, значит, учить буду. Не, папа не любит, он снукер свой. Бильярд такой. Есть. Я там спал. Не вру! Пашка, глохни, не спал, так буду, там стол, - во! - Вовка, прикинь, вдвоём можно, места море. Да? Не, Паш, я не буду тогда. Ладно, слово… Пашка, а ты видал, Толику Игошеву квадрик купили. Да знаю я, что ты с ним не того, но квадрик ведь. Пап, а скоко квадрик стоит, ну, не Поларис, а так, такой, а? Почему по общим дорогам нельзя? А если права когда, то тогда? Они бараны? В ГИБДД? Идиоты, блин… Где ж я в одиннадцать лет на права на трактор сдам? Бараны. Да и по, тогда. Вот бы покетбайк бы… Не убьюсь, папа вон на Джиксере не убился… Зато драйв какой! Пап, они не понимают, дурачьё, какая ещё там безопасность? Вовка, ты на Пашку не равняйся! Да? Ну, я не знаю тогда. Как можно? Байк, - это… Вовка, не щекотайся! Пашка! Покусаю! ГАДЫ! Пап, чо они! У-у, завтра я! То. И тебя то. Обоих… Вовка, а вот здесь ещё пощекотай? Ага. Ой, ха-ха-ха! Пашка, глохни, тебе завидно! Ну, Вовочка, ну ещё… Ну, ладно, раз понемножку. Вовка, я щекотки не боюсь! Кто? Я? Когда? И не орал я вовсе! Так, завтра в Абзаково, я кому-то… Паш, а у папы в журнале про рогатки есть. Охотничьи рогатки, прикинь! И что, - глаз? Ничего. Живут вон люди… с одной рукой, и с одним глазом поживут. А почему я? Да? Не, я же знаю, я в человека не целюсь. Никогда, зачем, вороны для этого есть. Вовка, мы ворон постреляем. Пашка не любит, он рыбалку. Папа, скажи им! Заткнулись! Бу-бу-бу. Чо за кайф, - не пойму, комары, жара, холодно, стоишь три часа, не почешись, ни пёрни, рыба не клюёт… Ну и всё! Не расскажу… И всё… Ладно, расскажу. Вовка, ты только если! Засмеёшься! Убью, тогда! Замочу в Канале. Ну, короче, я туда случайно залез. Вот так и получилось, говорю же, случайно. Ну и что, что дерево? А Жендос снизу орёт: - Тимыч, вон ещё ветка крепкая! Я и дальше полез такой. Да не мог я! Вот причём тут сразу испугался? Не испугался… а зацепился. Футболкой. И ни туда, и ни сюда. Сам ты Виннипух! Не буду рассказывать тогда, чтоб вы на рыбалке на своей тогда…

Тимка замолкает, поднимает подбородок, окатывает старших пацанов холодным презрением и хочет, было, уйти от них с дивана, но Вовка с Пашкой смеются вовсе не зло, Тимке не охота их бросать, с ними весело, ладно, он им позже…

- Пап, чего ты там на компьютере щёлкаешь? Вот ты там почту свою проверяешь, а они меня лохают тут. Рыбаки, куда там на хрен, а сами на таракана и не пробовали. Пашка, я тебе серьёзно говорю щас, я тебя на всю жизнь предупреждаю, если ты мне таракана этого под одеяло, я тебя тогда… Слово? Всё, базар. Где? Кто? Ноги? Не грязные, а пыльные. И не испачкаю я тебя, Пашка, ты чо такой… чистоплотный? На ночь помою, не хочу сейчас. Это… А у нас джакузи… Так просто, Паш, я так, я же не хвастаюсь… Да? Паш… - Тимка переходит на шёпот, одним глазом косит на меня, - Пашка, попроси батю… Не, джакузи чтобы запустить… Пап, да я не на ночь глядя, какая ночь, девять часов! Ночь, ночь… Вовка с нами, мы втроём. Вовка, да? Я ныряю как покажу. На время, только чтобы если по-честному, чтобы таймер не крутить. Папа, я плескаться не буду! Базар! И не буду, когда я приставал? А если он меня топит? Я? Когда? Зачем? Не буду, Пашечка, я слово не буду больше, ну пойдёмте… Втроём… Вовка, да там сто человек поместится! Пап, ну можно… Йес! Пашка, вали, запускай, только чтобы не погорячее, так чтобы, тёпленькую, сильно горячую не делай, я плавки щас чистые возьму, валите, давайте…

И Тимур высокоскоростной пулей типа THVулетает из кабинета. Вовка немного смущённо смотрит на Пашку…

- Чего ты, Белов? Пошли, в джакузи правда клёво.

Вовка бросает быстрый взгляд на меня, потом решительно кивает головой, и говорит:

- Ладно, я ведь, если по-честному, ни разу ещё в джакузи. Паш, только у меня не купальные плавки, обычные.

- А на кой тебе плавки? - мой старший сын изображает искреннее удивление… - Стесняешься, что ли? Если стесняешься, я тебе свои могу дать, у меня куча, но я сам не стесняюсь, Пульку что ли мне стесняться, и тебя не стесняюсь, мне по.

- Да нет, это я так, просто, - Вовка снова косится на меня. - Я тоже не стесняюсь. Пошли?

- Ну и всё, пошли, - пацаны встают с дивана, Белов смотрит на меня уже открыто, я ободряюще ему киваю, он кивает мне, выходит из кабинета, Пашка следом, но, остановившись на пороге, оглядывается на меня…

Вот ведь Пашка, вот сейчас у него в глазах столько этой лукавой хитрости, что… Я показываю Пашке кулак, он делает успокаивающий жест, - мол, не боись, пап, это я так, всё пучком, просто поплещемся, Пулька же с нами, да и вообще…

Пацаны ушли в ванную, сейчас они запустят джакузи, и я спокоен, я уверен и в Пашке, и в Вовке. А сам я пока…

- Папа, - ко мне заглядывает Тимка, - а если они меня топить будут, я тогда их самих. Тогда. Или заплескаю, я тебя предупредил, и тогда Пашка пускай сам тогда воду вытирать будет тогда!

- Утоплю всех троих. Тогда! - обещаю я Пульке, тот, подумав чуток, кивает мне, машет белой ласточкой новых плавок, и мчится занимать лучшее, по его мнению, место в джакузи…

Я точно знаю, что ощущение счастья непреходяще, и уж если Умная Судьба дарит тебя им, то этот дар навсегда, он извечен, и только унылые, не умеющие чувствовать извечное, лишь эти несчастные глупцы, обделённые Судьбой, уверяют вас и меня в обратном. Пожалеем их, - дурачков ведь принято жалеть…

Нет, друзья мои, это сейчас будет не отступление, это…

А впрочем, - как вам угодно. Пусть и отступление, я же говорил, что примат формы не довлеет надо мной. Ну, я так думаю. Наверно.

Ладно, я хотел поговорить, - поговорить уже в конце моего рассказа, - ведь скоро, скоро уже я закончу, пойду вытаскивать из ванной Белова, ведь сто пудов, дрыхнет там поганец…

А, да, - поговорить. Так вот. Я хотел поговорить, - рассказать, - о многом, о столь многом, что и не уложиться мне ни в рамки этой формы, ни в целый роман, даже буде решуся я на подвиг сей. Этот роман получился бы… Нет, «длинной в жизнь», - это штамп. И штамп непригодный даже не в силу своей затасканности, а в силу своей неадекватности, ведь жизнь, это лишь текущее изменение в череде бесконечных изменений, и всего не высказать, так устроено.

Я очень надеюсь, друзья мои, что и у вас есть нечто подобное в этой жизни, - многой из череды бесконечных. И если вы чувствуете, если вы понимаете так же, как и я, то и в других жизнях вы будете с нами, так или иначе.

Роман. Хорошо бы… Сколько всего хотелось бы ещё с вами обсудить, - многое, очень многое. Но ведь… Да нет, я не отсылаю вас сейчас к другим моим вещам, там всё чуть по-другому, ведь и они тоже суть части, срезы, мелькнувшие тени, пойманные моим сознанием, и ваше право, принимать эти тени за части нашей жизни, или…

Вот что я вам скажу: - попробуйте сами. И вам ведь дано ловить такие же отражения, преломленные любовью и счастьем. Так ловите, и фиксируйте, и читайте, и давайте читать другим, - не волнуйтесь за качество, это шорох орехов, вы пишите… сердцем, и качество будет непременно. Каждое слово, каждое зафиксированное движение Любви, - это уже не миг, это не мимолётно, это будет жить всегда, в череде жизней и Миров, - это так, это мне не надо даже вам и объяснять, вы же и сами так чувствуете, не так ли? Ну и всё. Тогда.

А теперь назад, в лето, ко мне с Беловым, Пулька там дрыхнет у нас в гостиной на ковре, Пашка тоже сейчас пойдёт спать… или не спать, и мы с Вовкой…

Э-э, вернёмся, друзья мои…

Да, время одиннадцать, и Тимку сморило. Как я завидую такой усталости, - сейчас, у меня взрослого, совсем другая усталость, а Пулька сопит на ковре, сморенный самой лёгкой и приятной усталостью в жизни, усталостью детства нормального мальчишки, у которого есть отец и старший брат, и они до самозабвения любят этого мальчишку, спящего на ковре в нашей ампирной гостиной…

- Вовка, вот такой он самый лучший, - Пашка сидит на ковре возле Тимки, Вовка с другой стороны. - Пап, ну что, надо его на кровать. Я сам отнесу, и тоже буду ложиться, я же сегодня почти и не спал…

- Из-за меня? Паш, прости…

- Да ну, пап! Так, одному скучно что-то, ты ведь… а Пулька в городе был… Ну, ладно, Вовка, ты если хочешь, кино досматривай, пап, пойдём, постель разбери Тимке-е-е…

Пашка зевает во весь рот, и это не притворство, я же знаю своего старшего сына, он сейчас хочет спать по-настоящему. А у Белова сна ни в одном глазу…

Уложив Тимура, я жду, что Пашка что-то мне скажет, но он уже разобрал свою койку яхтенного матроса, и лишь машет на меня рукой:

- Пап, я, и правда, чо-то спать хочу, пока…

- Да, Паш, спокойной ночи. И это… ты ничего?

- Я ничего, а ты чего? Вали давай, и не забудь, - ты обещал.

- Что?

- Как что? Вот даёт, - что… Рассказать!

- Павел, я тебе серьёзно говорю! Если ты не…

- Ну, всё, всё, иди. И пап… я тебе спокойной ночи не это… не желаю. Ну, всё, сказал! Молчу, я сплю уже, вообще…

Я выхожу из комнаты моих сыновей, закрываю дверь, некоторое время стою в холле, - что это? - я, кажется, волнуюсь? - и руки… Да ну, к чёрту! Как пацан, в самом деле… Да и не будет ничего, Белов сейчас досмотрит кино, и тоже ляжет спать, а я… Белов, Белов…

- Ну, что там?

- Да они щас, по ходу, с этими бабками смоются… а эти, которые их спёрли, теперь за ними гоняться будут.

- Мда.

- Да ну их в ж-ж… к чёрту. Надоели, как тут выключать, Ил?

- Дай пульт. И второй тоже, смотри, так выключаешь Ди-Ви-Ди, так ресивер, вот, и телевизор. Всё. Ну, спать, что ли? Завтра рано встанем…

- Да ну… а чо рано, подумаешь, в полседьмого, бывает, что на рыбалку и то раньше…

- Блин, диск забыл из плеера достать… Не хочешь спать, значит? Так. Пойдём, всё-таки, в кабинет, я тебе постелю, там посидим, может и заснёшь.

- Там же у вас тоже телек есть, пойдёмте.

И мы идём в кабинет, я на ходу выключаю свет в гостиной, в холле, остаётся слабая подсветка карнизов и плинтусов. В кабинете Вовка усаживается в кресло за моим столом, - ладно, - я беру из ящика постельное бельё, - стелить диван у меня, это пара секунд…

- Готово. Эта, пожалте, барин, постеля готова, - но Вовка не идёт на диван, хм, он сидит в кресле и, - ну да, - глаза светятся лукавством.

Тогда я демонстративно отряхиваю сзади свои лёгкие брюки, осторожненько сажусь на его постель, тут же вскакиваю, тщательно расправляю воображаемую складку на простыне, и сажусь снова, ещё осторожней, с самого краешка…

- Вот тебе смешно, Белов, а напрасно, я тебя сразу предупреждаю, таких церемоний ты в Абзаково у нас не дождёшься.

- Это почему? - Белов решается, встаёт с кресла, и вот он уже рядом со мной, на диване…

- Потому что ты там будешь с Пашкой и Тимкой в их комнате жить. А у них там условия… там у Пулемёта передовая, там не до церемоний. Ну, чего? Зачем тянешь меня? Ладно, сяду нормально, так сойдёт?

- Сойдёт… Да, Пулька, - это супербой! Воще! Я никогда не думал, чо-то в голову не приходило, а тут я Пашке как бы позавидовал даже, классно такого младшего брата иметь.

- Да. А ты Пашке об этом скажи, он поделится, он у нас не жадный.

- Ха, это я понял! Вот честно скажу, Ил, хотите?

- Хочешь, а не хотите. Белов, хватит дурака валять, говори мне «ты».

- Как это?

- Так это, говори мне «ты», я тебя прошу, мне так удобнее с тобой будет… Если ты сейчас мне скажешь «не знаю», то я гашу свет, и иду спать.

- Я не… Нет, как же? А Пашка? И Тимка…

Я молча притягиваю Вовку к себе, так получается, что тяну я его не за плечи, а за подмышку, за грудь, - его грудь, грани и лекала, - я несильно прижимаю его к своему боку, Вовка чуть напрягается, и обмякает, - льдинки и облака, - и сердце, - наши сердца, - гулкое моё и звонкое его…

- Я… Да. Ты… Ты, Ил.

- Что-то на меня ничего не упало, и потолок не рухнул. Белов, спасибо… Ну, что, - включить телевизор?

- Не знаю… Ой!

- Придушу.

- Ла-адно, я последний раз, больше не буду. А… ты? Ты спать?

- Какое спать? У нас, у алкоголиков, сейчас, к полуночи, самый гон идёт! Постой, или в полночь, - это у вампиров и оборотней? Чо-то я…

- Выпить хочешь? Я ничего, ты не думай, если хочешь, то выпей.

- Да ты… Блядь, - ой! - извини, Вовка, - ладно, чего там, - не хочу я выпить, Белов. Зачем? Мне и так здорово, с тобой…

- Ну… Хорошо. Тогда.

- Да, Пулька, - это зараза. Остроинфекционная. Это вот его «тогда» и к тебе уже привязалось… Представляешь, Вовка, у него и друзья все также изъясняются. Хотя, слово «друзья» тут… Дружбаны. Или кореша. А их… коллектив, это натуральный кодляк! Вот тебе и ха-ха, говорю же, сто пудов кодла. Не приведи тебе с ними, когда они толпой… В прошлом году, - Пулемёту десять шарахнуло, - так они тут такое устроили, - нет, не буду, на ночь глядя…

Вовка тихонько смеётся, я притягиваю его теснее, он прижимается ко мне плотней, под моей ладонью замирает его сердце, моё в ответ тоже на миг стихает, - этот миг, - и снова сердца бьются, - такт, унисон, - как знакомо, такое не забыть, - но Вовке так ощущать своё сердце впервой, и я ему завидую…

- Ил, мне нравится у вас. Пулька, - супер, и ни фига, что мелкий, а лучше бы вообще таким и остался бы. А Пашка, - я и не думал, что он такой.

- Такой, я же говорил. Что, и правда, понравился?

- Ну. Я думал, так, сынок «нового русского», а ты и сам не «новый русский», а Пашка, он… и не бычит, что сильнее, и говорит, - если на квартале на меня рыпнется кто, он рядом будет.

- Если он так сказал, то можешь быть уверен, он будет рядом.

- Да я не из-за этого! Но это здорово, знаешь, Ил, у меня на старом квартале были, конечно, друзья… есть. Но Пашка, он другой, он как бы…

- Настоящий, - подсказываю я.

- Точно. И я тогда ему скажу завтра, что если надо будет, то и я всегда рядом. Ха, а ещё он говорит, что у него шмоток всяких море, да ему по, надо будет, говорит, бери, не глядя, кроме рубашки этой, а так всё можешь одевать! Не-е, говорю, Паш, даже не подумаю, зачем, не надо…

- Конечно не надо. Правильно, - зачем? Надо будет, - купим. А ну! Тихо, Белов, если ты со мной, с нами, то должен научиться нашему языку. Я тебе сейчас сказал, что «купим ТЕБЕ», а не «купим ТЕБЯ», я тебя покупать не собираюсь, не хочу я, что бы ты меня послал. Ну? Принято?

- Наверно. Да только, Ил! Мне ж, и правда ничего… Нет, вру. Я тут одну книгу видел… Вот уж КНИГА. Военный Музей «Секретные проекты истребителей Люфтваффе». Бомбардировщики у меня есть, а это вторая часть вышла…

- Ну, и она у тебя будет, хм, Истребитель. Да, Белов, я тебя с Максимычем обязательно сведу, обещаю. Он живая история авиации, он Туполева знал, с Кожедубом переписывался, представь только! А книга, - КНИГА, - будет она у тебя. И вообще, насчёт книг, - увидел, сразу ко мне или к Пашке, деньги в зубы, Пашку под локоть, и побежали покупать.

- Да дорого…

- Не дороже костылей… Погоди, Вовка, мне так не удобно…

- А так? Не, руку не убирай! Ага. Вот, удобно теперь?

- Я… М-гм…

- Ум-гум… А мне удобно… А вот так, - во, - так ещё удобней…

Ну? Вот кто кого сейчас совращает? Я Вовку. Я же…

- Белов, ты сдурел? - я перехожу на шёпот, я сейчас на свой голос не надеюсь… - Мама… Вовка, ты… нет, ты тоже руку не убирай… тогда.

- Да? Не буду. А ты… нет, лучше ты тоже футболку сними. Во-от. Так. Ха, а ты не волосатый. Это хорошо…

- Мгм-м… Ну, это на груди у меня нет волос, а в других местах…

- Есть? Тэ-экс… Нет, постой, Ил, ты же говорил, что кабинет закрывается у тебя? Ну, так вот и закрой…

И я иду закрывать дверь на замок. А когда я потом поворачиваюсь к Белову, то… Он меня совращает, и это очевидно. Вовка уже не сидит на диване, он лежит. И… Помните, кто такие одалиски? Я смутно, но вот что-то такое Белов сейчас пытается изобразить на моём псевдонеоклассическом диване, - и это у него сейчас не лукавая хитрость, - нет. Это натиск и напор. SturmundDrang. И ведь у него стоит, это он демонстрирует, чуть прикрывшись бедром, но так ещё заметней, - и у меня стоит. Ну, дела…

- Белов, ты уверен? Я ведь…

- А ты не хочешь? Я домой пойду… Тогда.

Я сажусь рядом с Вовкой, - чего ещё говорить? - кладу руку ему на бедро, - кожа, мышцы, - шёлк и волны перекатов, - я притягиваю Вовку ближе, ещё, - ерошу ему волосы, - мягкость и покалывание первого снега…

- Вовка, ты… я ведь взрослый, как же ты…

- Так же… Ил, а у Пашки вот есть друг… Олег. Ты знаешь, мне Пашка рассказал…

- С-скотина! Убить поганца. Что он тебе рассказал?

- Что надо, то и рассказал, ну… не всё наверно, но я понял, что надо, то и понял…

- Белов, м-гм… задушишь. Мама, что я делаю?

- Это я делаю! А ты… ты тоже делай, или не умеешь? Я ведь не умею, Ил, первый раз… Нет, было раз. В лагере, но там просто игра такая была. А вот целоваться ты умеешь? Ну-ка, научи…

- Белов, пусти. Пусти. Послушай… - а что, собственно, я хочу ему сказать? Что? Заставить его, этого мальчика с волнистой русой чёлкой, с глазами такого же цвета, как и у меня, заставить его прекратить всё это? И ведь как тогда сойдутся над переносицей его прямые тонкие брови, такие ровные, как по линейке…

- Ну что? Что, мне уйти? Уйду. И ладно, и всё тогда…

Я ловлю Вовку за плечо, поворачиваю лицом к себе, - натянутый лук, стрелы бровей, - обеими ладонями берусь за его лицо, - Боги, вы улыбались, когда этот мальчик родился, - смотрю в его глаза, - в свои глаза, отражающиеся в его, - зелёное в зелёном… Провожу обоими большими пальцами по Вовкиным бровям, - прямые линии его бровей, кратчайшее расстояние между двумя точками, и эти две точки, - это наши сердца, моё бьётся ровно, сильно, его резко, часто, - трепет, испуг, я скотина, я…

- Прости, Вовка, прости, я скотина, я мудак, я же только об этом и думаю, весь день я о тебе думаю, прости…

Всё. Не даёт он мне договорить, его губы, раскалённые, как пески Времени, его губы, влажные и прохладные, как роса июльского утра в горах, его губы, их тяжесть и лёгкость, их дуновение, их ураган, их поток, их полёт, - я лечу, и Белов со мной, и он управляет этим полётом, врёт, что не умеет… Нет. Не врёт, - не умеет, но этому и не учатся, это и не надо уметь, это как рука, как сердце, - это есть, и это бьётся на моих губах, тянет, и тут же быстрее, и снова медленнее, и вновь ураган. И я уже не лечу, я ныряю, глубже, ещё и ещё! И он со мной, и он ведёт, глубже и глубже, и ему не напиться, не занырнуть в самую глубь, что ж, тогда мой черёд вести…

И мы уже лежим, я раздет, совсем, и Вовкины шорты улетают в сторону, и следом торопливо стянутые, - торопливо, не отрывая друг от друга губ, - улетают его плавки, и последний стыдливый взмах их лёгких сиреневых крыльев, это как отпущение грехов, как разрешение и повеление нам с Вовкой поступать так, как нам обоим хочется…

И не следа у Белова смущения, нерешительности, нет этого. Он теперь в полной силе, я в его власти, ему это впервой, а я уже знаю это чувство, я знаю это чувство с обеих сторон, и не могу я сказать, какая из сторон лучше, но Вовка теперь управляет, и это так… это такое сильное чувство, что я, задохнувшись от восторга и нежности, отрываюсь от Белова, - он сверху, чуть боком, - и мне приходится его чуть приподнять, и он, зажмурившись, недовольно хмурится, я прерывисто выдыхаю ему в лицо.

- Нет, дальше, Ил… ещё…

- Я… погоди…

И поцелуи, - шея, Вовкина грудь, - волны и перекаты, - его соски, как две пули, - чуть набухшие, твёрдые, - под моим языком Белов трепещет, - листья клёна на глади ручья… Рёбра… И вновь трепет, но это уже живот, и плитки пресса, и кожа ниже пупка, собранная моим языком в маленькую складку… Белов вздыхает с лёгким присвистом, и тут же ясный выдох, похожий на лёгкий стон…

И вот он. Да, он, - гордый, чуть наклонённый набок и прижатый к животу, крепкий уже, - Вовкин пистолет, двадцать первый пальчик, петушок, кинжал, главное мужское орудие и оружие, - нет, это, уже не членик, это уже у Белова член, - ему ещё расти, но он уже вполне вырос для нас с Вовкой, и я, - не медля, - погружаю этот главный из всех мужских мечей себе в рот…

- И-и-ил-л-л… Нет, подожди, я тоже, так нечестно, вдвоём же надо…

- Как в лагере?

- Дурак! То есть… Дурак. Это же не шутка, не игра у нас, надо вдвоём, так надо, а ты…

Пока всё это говорится, Белов уже, собрав в кучу одеяло, развернулся на мне, и…

- Мама… Вовка, тише, я же…

А Вовка уже ищет своим пацанячьим членом мой рот, и я хватаюсь губами за Вовкин пацанячий член… И мне кажется ещё, что у Белова в этом его лагере была не просто игра, так он сосёт… А может… Да, так можно сосать, только если очень хочешь, и опыт здесь ни при чём. Я держу Вовку за бёдра, придерживаю, удерживаю и прижимаю, держусь под самыми половинками его попки, и Белов начинает осторожно качаться, и чуть быстрей тут же, и его член выскакивает нетерпеливым клинком из ножен моего рта, я ловлю его вновь, - Вовка принимает это как новый такой способ. И уже сознательно вытаскивает член при каждом качке и погружает его на входе, я чувствую, что ему нравится так, нравится такой властный, проникающий способ, и я при каждом выходе его члена сжимаю губы, и Белову приходится каждый раз преодолевать моё лёгкое сопротивление. И сейчас будет… да, Вовка сбивает темп, точнее, у него новый темп, - это ритм близкого оргазма, теперь уже я властно, - я знаю, так будет лучше, - я валю Вовку на бок, освобождаю свой член из его рта, - Вовкин выдох, ясный, и чуть недовольный, - я отрываюсь от него, короткая возня, и вот уже Белов на спине, я устраиваюсь у него на ногах, и снова его член у меня…

Я не качаю, нет, я знаю способы острее и ярче, и это сейчас и нужно, это же первый раз, пусть будет как можно ярче! Я крепко обхватываю губами небольшую, налившуюся юным желанием головку Вовкиного члена, резко втягиваю её, быстрое круговое движение языком, снова резкий тяг, и сильные, резкие же посасывания самого кончика головки, и чуть зубами прихватить, и сильнее ещё сосать, и резче, - так долго не выдержит никто, слишком острое наслаждение, но Вовке и не надо долго, близко у него уже всё… Он уже открыто стонет, в голос, и не дрожит даже, его бьёт крупная судорога, - так сильно, и ярко, и остро то, что с ним сейчас делаю. А я просовываю под него правую ладонь, под булочки, проталкиваю палец в щель, одна половинка его попки ложится мне точно по руке, дальше пальцем, дырочка… Вовкин стон, - уже с хриплой нотой, - становится чаще, чаще, - если бы не было так сильно его чувство, если бы не был он сейчас целиком сосредоточен на своём члене, то он бы начал двигаться по моему пальцу, но сил у Белова на это нет, и я сам продвигаю, - осторожно, решительно, - свой палец, и вот нащупываю маленький, но уже созревший каштан пацанячей простаты…

- Ил-л-л… ф-ф-фо-о-х-х-х…

И крепкий мостик, дуга мальчишеского тела подо мной, и я проталкиваю палец, я сосу его член, уже совсем остервенело, и… пошло. Нет, это ещё не волна, не прибой, но уже и не капелька…

Белов, - мой Белов, - сейчас как будто сделан из редкого дерева, ценного, твёрдого, хорошо отполированного дерева с нежной текстурой… Я поднимаюсь к его запрокинутой голове, накрываю его тело своим, осторожно целую ложбинку на груди мальчика, слизываю капельку пота, затекшую во впадинку под горлом, легонько целую подбородок, губы, - Вовка выдыхает, - а-а-ах-х-х, - мне в рот, судорожно сглатывает, я отрываюсь, с некоторой опаской смотрю в сжатые веки его глаз…

- Что, Вова, что… родной?

Родной. Это не вырвалось, и не сказал я это осознано, - это слово от чувства, так я почувствовал, и так я сказал… И Вовка торопливо распахивает веки, крохотной капелькой блестит алмаз слезинки на реснице, - это от силы, яркости и новизны того, что я сделал. И я поражаюсь изумрудной зелени глаз этого мальчика, - Боги, неужели и у меня такие же изумруды, - в его глазах благодарность, и мне уже ничего больше и не надо, но только кое-что надо Вовке, - это же благодарность его Любви, - и он тянет меня вбок, он хочет сделать и мне так же, или почти так же, как сумеет, но - нет. Нет. Я властно, - терпи Белов, ведь теперь я снова ощутил себя лукавым хитрецом, я главнее сейчас, - я властно, я нежно прижимаю Вовкины плечи, - размах и чистота линий, - я удерживаю мальчика на спине, я целую его в шею, под ухо, я лижу этот щёлк, - влажный, с непередаваемым вкусом, лучшим из всех, что могут попасть на наш язык, - Вовка обхватывает меня за плечи, вжимает меня в себя, - нет, он не гладит меня, не мнёт мне мышцы, - нет. Он просто вдавливает меня в себя…

И я не хочу? Хочу, ещё как. Точнее, я хочу вот так, просто, между его бёдер, чтобы не отрываться от лица, этого я хочу больше всего сейчас на свете, - видеть, осязать лицо этого мальчика. Он, его лицо с мои лицом, его тело под моим телом, каждая клеточка, вот что я хочу сейчас чувствовать, и я просто качаюсь между его бёдер, и Вовка понимает меня, он продолжает вжимать меня в себя, и я тону, и я плыву в этом жиме, - тоже властном, а как же иначе, я же теперь принадлежу этому мальчику, раз и навсегда, я для него, а не он для меня… И Белов чуть раздвигает бёдра, чуть сжимает их вновь, откуда это умение? - от чувства, это у него, как и у меня от природы, от Богов, это их священный дар, - уметь любить…А вот теперь он начинает меня гладить, ощупывать, мять и тискать. Я чувствую, что сейчас…

- Вова… М-м-м, Бело-о-ов…

А вот у меня и впрямь волны. Волны и прибой, и скалы, и полёт… Это лучше всего, это Вершина! Мы с Вовкой вдвоём на ней, он поднялся первый, я следом, он даёт мне отдышаться, оглядеться, он же тут хозяин и владыка, он же поднялся первый, и втянул меня за собой, юный, властный в своей юной победительности Покоритель Вершины…

Всё, друзья мои, меня на большее не хватает! Даже когда я просто написал об этом, одно лишь воспоминание, - и мне так хочется Вовку, что виски ломит… Возможно, нервы у вас и покрепче моих, может быть. Но я сейчас завёлся, и иду вытаскивать из джакузи Белова, и мы с ним вновь пойдём на покорение этой величайшей из вершин.

Погодите, погодите! Я ещё не прощаюсь. Да нет, я и вообще, не собираюсь с вами прощаться теперь, - мы же теперь с вами друзья, а раз так, то мы и не будем прощаться.

Что было потом? Мы не спали почти всю ночь. Сначала в кабинете, потом перебрались в мою спальню, - говорили, говорили обо всём, что только приходило нам с Беловым на ум… И вновь любили друг друга, и снова говорили, и вновь секс. Я не помню сколько раз, да и не было у меня мысли считать наши оргазмы, и Белов не считал…

А разговоры… Ну, их и не передать, уж извините, и не потому, что я не помню, - помню каждое слово, - так, не передать, и всё… Много всего, и пустяки, и серьёзные вещи мы с Вовкой обсуждали в ту ночь. Да вы не расстраивайтесь, я передам вам эти наши разговоры, не сейчас, не в этом рассказе, в других, но так или иначе я передам эти наши разговоры.

И вы. Я жду того же и от вас, друзья. Пишите, запоминайте, давайте разделить эти воспоминания с вами и мне… От возможно большего числа упоминаний наша с вами Любовь станет сильнее, это я вам говорю совершенно уверенно. Это, друзья мои, аспект намоленности, именно так возникает её эффект.

И уж если я упомянул намоленность, молитву, то: «Я для мальчика, а не мальчик для меня!».

И совсем уж в заключение. Старый граф любит читать моим сыновьям вслух Петрарку. Labellalingva… Я позволю себе перефразировать две строчки Титана, я попробую сказать чуть по-другому. Я с тактом, друзья мои, я изменю всего два слова:

Перевод? О, это несложно: - Не умерла ещё древняя любовь в нашей груди…

Магнитогорск - Абзаково.               Окончательная редакция.

Октябрь 2006 г.

Ил (Geers).

С автором можно связаться по адресу: [email protected]