"Только с дочерью" - читать интересную книгу автора (Хоффер Уильям, Махмуди Бетти)

11

Раз в году каждый иранец принимает ванну.

Это событие происходит по случаю персидского Нового года (норуза) – двухнедельного праздника, во время которого все домохозяйки наводят в доме относительную чистоту и порядок. Праздника норуз с нетерпением ждут владельцы обувных магазинов, так как каждый иранец покупает по этому случаю новую пару обуви. В течение двух недель из-за бесконечных семейных ужинов, чаепитий и приемов люди почти не работают. В строго установленной очередности – по старшинству в семейной иерархии – тот или иной родственник открывает двери своего дома для гостей.

Норуз отмечается двадцать первого марта, в первый день весны. В тот вечер мы собрались вместе с семьями Резы и Маммаля вокруг «хафт син» (семь «с») – софрэ, уставленного символическими блюдами, название каждого из которых начинается с буквы «с». Все мы не сводили глаз с яиц, лежавших на зеркальце. По персидской легенде, земля покоится на роге быка и каждый год он перебрасывает ее с одного рога на другой. Момент наступления персидского Нового года определяется по яйцам на зеркальце – когда бык меняет рог, яйца подрагивают.

Это и есть начало календаря – подобно 31 декабря в Америке. Не отрывая глаз от яиц, мы ждали, когда солнце достигнет созвездия Овна.

Внезапно погас свет, и сигнал воздушной тревоги возвестил о приближении вражеских самолетов. Мы бросились вниз, под лестницу, и в очередной раз пережили ужас бомбежки. В этот новогодний день яйца наверняка дрогнули.

Но, несмотря на налеты, жизнь продолжалась – угроза бомбежек не заставила иранцев отменить праздники. Череда семейных приемов началась, как и полагается, на следующий день, и, разумеется, первым в нашей светской одиссее стал дом патриарха клана и его жены. Реза, Ассий, Мариам, Мехди, Маммаль, Нассерин, Амир, Махмуди, Махтаб и я втиснулись в машину Маммаля и покатили к дому Амех Бозорг праздновать крупное событие. У меня было отнюдь не праздничное настроение.

Не успели мы переступить порог, как долгоносая сестра Махмуди выбежала нам навстречу. Взвизгнув от восторга, она повисла у брата на шее, осыпая его поцелуями. Затем нежно обняла Махтаб. Когда черед дошел до меня, я инстинктивно подтянула русари так, чтобы ее губы не коснулись моей щеки.

По случаю открытия праздничного сезона Амех Бозорг для всех приготовила подарки. Махмуди достался дорогой письменный стол и книжный шкаф с раздвижными стеклами. Махтаб получила сшитое на заказ платье из натурального шелка из Мекки. Амех Бозорг долго и радостно суетилась, раздавая дорогостоящие подарки всем, кроме меня. Махмуди не обратил на это внимания, а мне было безразлично.

В стенах моей бывшей тюрьмы я целый день чувствовала себя глубоко несчастной. Никто не утруждался, да и не осмеливался заговорить со мной по-английски. Махтаб жалась ко мне, опасаясь, как бы ее не оставили одну с Амех Бозорг.

Утомительные увеселения продолжались изо дня в день. Как-то утром – в течение дня мы должны были нанести визиты в несколько домов – я надела терракотовый шерстяной костюм с пиджаком длиной в три четверти, который вполне можно было принять за пальто. На ноги я натянула плотные носки, а голову покрыла русари.

– Поверх этого костюма обязательно надевать манто! – спросила я Махмуди.

– Конечно, нет, – ответил он. – Если специально не приглядываться, то пиджак от манто не отличишь.

Маджид возил нас от одних родственников к другим, у которых мы непременно должны были появиться. Но на вторую половину дня у него были свои планы, и потому Махмуди, Махтаб и я отправились к аге и ханум Хаким на такси.

Когда мы вышли от них, уже темнело. Надо было пройти пешком несколько кварталов до магистральной улицы и там поймать такси. Машины сплошным потоком проносились мимо.

Вдруг у обочины резко затормозил белый фургон «ниссан», за ним – белый «пакон». Из «ниссана» выскочили четверо бородачей в форме грязновато-оливкового цвета – пасдар. Один из них схватил Махмуди, остальные направили на него ружья. Одновременно ко мне бросилось четверо женщин в черных чадрах – женская униформа пасдара, – что-то крича мне в лицо.

Я знала – все дело в моем терракотовом костюме. Мне следовало надеть манто.

Мужчины поволокли Махмуди к «ниссану», он инстинктивно сопротивлялся, вопя что-то на фарси.

Засадите его в тюрьму! – ликовала я про себя. Засадите в тюрьму!

Махмуди довольно долго выяснял отношения с мужской половиной пасдаровцев, в то время как женщины громогласно награждали меня персидскими эпитетами. Затем все они вскочили в свои машины и укатили прочь, так же неожиданно, как и появились.

– Что ты им сказал? – спросила я.

– Сказал, что ты здесь в гостях и не знаешь правил.

– Ты же сам разрешил мне остаться в одном костюме.

– Я был не прав, – признал Махмуди. – С сегодняшнего дня будешь появляться на улице либо в манто, либо в чадре. – Тут он попытался восстановить поруганное достоинство. – Теперь ты знаешь правила, – рявкнул он. – Так что больше не попадайся.

И вот к концу недели настала очередь Маммаля и Нассерин принимать гостей. Мы с Нассерин убрали дом. Махмуди и Маммаль съездили на рынок и накупили свежих фруктов, сладостей и орехов. Мы заварили целую цистерну чая. В течение дня к нам могли нагрянуть сотни гостей.

У нас как раз были Эллен и Хормоз, когда установленные на улицах громкоговорители протрубили азан – призыв к молитве. Он вторгается в жизнь каждого жителя Тегерана по три раза на дню. Где бы вы ни были и что бы вы ни делали, вы не должны пропускать время молитвы. Впрочем, не возбраняется помолиться и позже, в течение последующих двух часов, но Аллах щедрее отмечает своей благодатью тех, кто возносит молитву сразу, как заслышит азан.

– Мне нужна чадра, – сказала Эллен, вскакивая на ноги.

Остальные правоверные, включая Амех Бозорг, стали готовиться вместе с ней, и вскоре из соседней комнаты понеслись звуки монотонного речитатива.

По окончании молитвы Амех Бозорг на все лады расхваливала Эллен.

– Слава Аллаху, – говорила она Махмуди. – Как же хорошо она молится. Аллах вознаградит ее.

В какой-то момент – в течение растянувшегося на целый день праздничного приема – Махмуди вступил в разговор с одним из двоюродных братьев Нассерин, который тоже был врачом.

– Почему ты не работаешь? – поинтересовался доктор Мараши.

– Да с бумажной волокитой все никак не разделаюсь, – ответил Махмуди.

– Так давай я поговорю у себя в больнице. Нам позарез нужен анестезиолог.

– Ты в самом деле мог бы за меня похлопотать? – с надеждой спросил Махмуди.

– Директор больницы – мой друг. Я посоветуюсь с ним, и посмотрим, что из этого выйдет.

Махмуди был сам не свой от радости – уж он-то знал, что значит водить дружбу с власть имущими. В данном случае возможность получить работу казалась вполне реальной. Махмуди, несмотря на природную лень, был настоящим профессионалом. Ему не давала покоя мысль, что как врач он мог бы иметь в Иране и положение, и деньги.

Поразмыслив, я пришла к выводу, что надвигающиеся перемены могут сыграть мне на руку. Я уже и сейчас имела определенную, пусть и минимальную, свободу. Мало-помалу Махмуди убеждался в том, что ежесекундный надзор – занятие чересчур утомительное. Ради того, чтобы облегчить себе жизнь, он соглашался на мелкие уступки.

Теперь, если Махмуди пойдет работать, это еще больше развяжет мне руки. И уж конечно, залечит его уязвленное самолюбие.

Вторая неделя норуза ознаменовалась так называемым «празднеством» на побережье Каспийского моря – к северу от Тегерана, где проходит ирано-российская граница. Брат Ассий работал в министерстве по делам ислама – правительственном учреждении, конфисковавшем все имущество шаха. Рассказывая о невиданной роскоши, он предложил членам семьи воспользоваться бывшей шахской виллой.

Будь я в Иране новичком, такая идея привела бы меня в восторг. Вилла шаха! Но, умудренная опытом, я не поверила ни одному слову из этих россказней – в республике аятоллы красоте не было места.

И при всем богатстве моей фантазии ее не хватило бы на то, чтобы представить себя в числе двадцати шести человек, набившихся в три машины, – хорошенькое начало недели на шахской вилле. Однако чему я была рада, так это предстоящей возможности осмотреть окрестности. Я знала, что Иран – огромное государство, но понятия не имела, какую часть его территории нам с Махтаб, возможно, придется преодолеть, если когда-нибудь нам суждено отсюда выбраться. Поэтому я старалась быть предельно внимательной и не упустить из виду ни одной детали – просто так, на всякий случай.

Однако, чем дальше мы продвигались вперед, тем сильнее я падала духом. Ландшафт был прекрасен, и прекраснее всего – гигантские горы, вздымавшиеся выше и горделивее Скалистых гор на западе Соединенных Штатов. Кольцом смыкаясь вокруг Тегерана, они превращали город в ловушку. Зажатая на своем наблюдательном пункте со всех сторон, я смотрела на горные хребты, которые с каждым часом становились все величественнее и неприступнее. Я повела печальную беседу сама с собой.

Возможно, в течение этой недели судьба дарует нам шанс, и мы с Махтаб сумеем бежать. Мы могли бы проникнуть на корабль и зайцем через Каспийское море добраться до…

России.

Не важно! – убеждала я себя. Лишь бы отсюда вырваться.

В результате моих размышлений я пришла к ужасающему выводу. А именно: с каждым днем я все больше поддаюсь пессимизму, тоске и панике. Махмуди тоже стал раздражительнее; интересно, думала я, не было ли это подсознательной реакцией на мое подавленное настроение? По телу у меня пробежал холодок. Возраставшее напряжение – как мое, так и Махмуди – грозило срывом моего тщательно разработанного плана – усыпить его бдительность.

Я опасалась, что если в скором времени не произойдет чего-нибудь хорошего, то обязательно произойдет что-нибудь плохое.

Вилла шаха, как и следовало ожидать, была лишена всякого подобия западных удобств, и в первую очередь мебели. Вероятно, когда-то дом утопал в роскоши, но сейчас являл собой лишь голые стены, а посему все двадцать шесть человек, отужинав, улеглись спать прямо на полу в той же комнате. Поскольку здесь находились и мужчины, и женщины – сам ага Хаким спал рядом со мной, – то всю ночь следовало оставаться одетой по полной форме; я пыталась устроиться поудобнее в застегнутом наглухо пальто и с русари на голове.

Стояла ранняя весна, и свежий морской ветерок вливался в открытые окна. Мы с Махтаб дрожали от холода и всю ночь ворочались с боку на бок, в то время как наши иранские родственники спали безмятежным сном.

Утром мы обнаружили, что в округе стоит засуха. В связи с этим большую часть дня водопровод был отключен, и свое первое «праздничное» утро я провела во дворе вместе с другими женщинами, промывая сабзи и салат в единственном ведре с ледяной водой, в то время как мужчины либо почивали в доме, либо слонялись по двору, наблюдая за нашими трудами.

Позже мужчины отправились кататься верхом, что женщинам возбраняется.

Поэтому мы прогуливались по берегу, когда-то красивому, но сейчас замусоренному и загаженному.

Неделя тянулась бесконечно долго, неудобства и унижения множились с каждым днем. Мы с Махтаб терпели – другого-то выхода все равно не было. Мы уже привыкли терпеть.

Начало весны вселяло надежду и в то же время навевало грусть. Скоро в этих горах растает снег. Сможет ли друг Рашида переправить нас в Турцию? Теплая погода означала новые возможности.

Зима кончилась, и это заставило меня острее ощутить продолжительность моего заточения. Нас с Махтаб силой и обманом держали в Иране вот уже более семи месяцев.

По возвращении в Тегеран Махмуди узнал, что получил место в больнице. Он был на седьмом небе от счастья – целый день носился по дому, одаривал нас с Махтаб лучезарными улыбками, шутил, проявлял признаки любви и внимания, которые когда-то – как же давно это было – меня подкупили.

– С бумагами дело так и не доведено до конца, – признался мне Махмуди. – Но в больнице решили махнуть на это рукой и принять меня на работу. Им нужен анестезиолог. Когда бумажная волокита закончится, мне оплатят все задним числом.

Однако к вечеру его энтузиазм иссяк. Он впал в задумчивость, и я догадывалась, что у него на уме. Как он сможет совмещать работу с надзором за мной? Я решила оставить его в покое – у него не должно возникнуть подозрений, будто я заинтересована в том, чтобы выхлопотать себе свободу маневра. Пускай дойдет до всего сам. График его работы в больнице был весьма щадящим. Ему придется уходить из дома далеко не каждый день, да и тогда можно будет подстраховаться. Нассерин, безусловно, будет докладывать ему, когда я ушла и когда пришла. Я должна была возвращаться сразу по окончании уроков Махтаб, чтобы смотреть за Амиром, пока Нассерин в университете. За исключением четвергов, когда я посещала курсы по изучению Корана.

Мне казалось, что я слышу шум шестеренок в мозгах Махмуди. Мог ли он на меня положиться? У него не было другого выхода. В противном случае он должен был отказаться от работы.

– Чтобы по четвергам возвращалась сразу после занятий, – велел он. – Я буду проверять.

– Хорошо, – пообещала я.

Он снова просветлел при мысли, что все-таки вернется к работе.

Я пользовалась своей свободой в редчайших случаях, только когда игра стоила свеч. Махмуди был достаточно коварен, чтобы не поручить кому-нибудь из своих родственников шпионить за мной. Возможно, кое-кто из них и проверял меня по его заданию. Иногда он сам. В свой выходной или если он пораньше освобождался, он вдруг появлялся в школе, чтобы отвезти нас домой. Он постоянно держал меня в напряжении.

Поэтому я тщательно следовала установленному распорядку, нарушая его лишь в случаях острой необходимости.

Однажды в школе во время перемены в учительскую тихонько вошла одна из учительниц и присела на скамью рядом со мной. Я видела ее раньше, и, хотя мы не были знакомы, она мне всегда любезно улыбалась. Мы кивнули друг другу в знак приветствия.

Она огляделась вокруг и, убедившись, что никто не обращает на нас внимания, прошептала уголком рта:

– Нагу, не говорите. Нагу, миссис Азар.

Я кивнула.

– Я говорила, мой муж, вы, – произнесла она, с трудом подбирая слова. – Она хочет помочь, вы.

В языке фарси отсутствуют местоимения «он» и «она». Иранцы их вечно путают. Учительница опустила глаза. Она почти незаметно выпростала руку из складок широкого платья и протянула ее мне. Затем еще раз удостоверилась, что за нами никто не наблюдает. Быстро вложив мне в ладонь клочок бумаги, она отдернула руку. Это был номер телефона.

– Вы звоните, – шепнула учительница. – Женщина.

По дороге домой я рискнула ненадолго заглянуть в магазин к Хамиду и выяснить, откуда тянется эта любопытная ниточка. Когда я набрала номер, мне ответила женщина, говорившая по-английски и назвавшаяся мисс Алави, она была искренне рада меня слышать. Мисс Алави объяснила, что работает на мужа учительницы, который и рассказал ей и ее матери о моей ситуации.

– Поскольку я училась в Англии и говорю по-английски, он спросил меня, не могу ли я чем-нибудь помочь. Я сказала, что попытаюсь.

Еще одно доказательство того, что не все иранцы фанатично ненавидят Америку. Мисс Алави высказывалась без обиняков, вероятно одним этим разговором подвергая риску свою жизнь и, уж конечно, свободу.

– Как нам увидеться? – спросила она.

– Я должна дождаться подходящего случая.

– Когда у вас появится возможность со мной встретиться, тогда я и устрою себе перерыв на обед. Я приеду, куда вы скажете.

– Хорошо, – ответила я.

Ее контора находилась далеко от дома Маммаля, от школы Махтаб и даже от мечети, где я посещала занятия по изучению Корана. Организовать встречу было нелегко – требовались и свобода и время, чтобы друг с другом поближе познакомиться. Мотивы, руководившие мисс Алави, оставались для меня загадкой, но в ее порядочности я не сомневалась. Искренность ее слов сразу вызывала доверие.

Дни постепенно слагались в недели, а я все никак не могла решить, как лучше и безопаснее организовать встречу. Сейчас, когда Махмуди устроился на работу, оказалось, что контроль за мной стал еще жестче. Неусыпная бдительность Нассерин превосходила даже бдительность моего мужа. Всякий раз, как я входила в дверь, она тут же смотрела на часы.

Но «агентурная» сеть, которой оплел меня Махмуди, рано или поздно должна была прорваться. В городе с населением в четырнадцать миллионов человек он просто не мог уследить за каждым моим движением. В один прекрасный день, когда мы с Махтаб вернулись из школы, нас с нетерпением дожидалась Нассерин. Ее вызвали в университет на какое-то чрезвычайное собрание, а Амира ей не на кого было оставить, кроме как на меня. Она убежала. Махмуди был на работе. Реза и Ассий – в гостях у родственников.

Не теряя ни минуты, я позвонила мисс Алави:

– Я могу встретиться с вами сегодня днем, прямо сейчас, – сказала я.

– Выезжаю немедленно.

Я объяснила ей, как проехать к парку, расположенному в нескольких кварталах от нашего дома.

– Как я вас узнаю? – спросила я.

– На мне будет черное пальто, шаровары и платок. Я ношу траур по матери. Она недавно скончалась.

– Примите мои соболезнования.

– Спасибо.

Я черкнула Махмуди записку. У него был скользящий график работы: по утрам он обязательно должен был являться к операции, а освобождался в разное время. Он мог вернуться в одиннадцать вечера, а мог и через две минуты.

«Дети раскапризничались. Повела их на прогулку в парк», – написала я.

Махтаб и Амир очень любили бывать в парке. В надежности Махтаб я ничуть не сомневалась, а Амир еще не говорил, так что за детей я могла не волноваться. Что меня беспокоило, так это реакция Махмуди на мой самовольный уход из дома. Я надеялась, что мы успеем вернуться до его появления.

Махтаб и Амир резвились на качелях с другими ребятишками, когда ко мне приблизилась женщина в черном. Национальный иранский наряд не позволяет составить правильное представление о внешности незнакомки, но все же я определила, что ей около пятидесяти лет, может быть, несколько меньше. Она села на скамью рядом со мной.

– Я оставила мужу записку, – предупредила я. – Он может сюда явиться.

– Ничего, – ответила мисс Алави. – Я сделаю вид, будто я мать кого-то из этих детей. – Она поймала на себе взгляд женщины, сидевшей на скамейке напротив, и обменялась с ней несколькими фразами на фарси. – Я сказала ей, что, если появится ваш муж, я притворюсь, будто гуляю в парке с ней и ее детьми. Она согласилась.

Незнакомка ничуть не возражала против такой уловки. Я постепенно приходила к выводу, что иранцы обожают интриги. Они привыкли хитрить, вероятно, еще со времен правления шаха. Одни заговоры зрели против других не только в правительственных кругах или на другом официальном уровне, но и в семьях. Просьба мисс Алави ее и не удивила, и не встревожила. Скорее, напротив, скрасила ее день.

– Итак, что произошло? – спросила мисс Алави. – Как вы оказались в Иране?

Я вкратце поведала ей свою историю, опуская детали.

– Мне понятна ваша проблема, – сказала она. – В Англии, когда я училась, я тоже была иностранкой. И ко мне всегда было соответствующее отношение, которое мне претило. Я хотела остаться в Англии, и мне нужна была чья-то помощь. Никто не согласился мне помочь, и я вынуждена была вернуться в Иран. Это очень огорчило меня и мою маму. Мы решили, что по мере сил будем помогать иностранцам у себя в стране. Я помогу вам. Я знаю, как это сделать. – Она помолчала, чтобы успокоиться, затем продолжала: – Мама умерла две недели назад. Вам это уже известно. Накануне ее смерти мы говорили о вас. Она заставила меня дать клятву. Мама сказала: «Ни один человек не помог тебе, когда ты была иностранкой». И я пообещала ей, что буду по возможности помогать иностранцам. Я должна сдержать слово. И я это сделаю. – Мисс Алави утерла слезы краем платья.

– Каким образом? – спросила я.

– У меня есть брат, он живет в Захедане, на границе с Пакистаном. Я…

– Мамочка! Мамочка! – перебила ее Махтаб, бегом устремившаяся ко мне. – Папа пришел!

Он стоял за высокой решетчатой оградой, глядя в мою сторону, каждая черта его лица выражала подозрение. Властным жестом он подозвал меня к себе.

– Спокойно, – бросила я мисс Алави и Махтаб. – Ведите себя как ни в чем не бывало. Махтаб, беги обратно на качели.

Я встала со скамейки и направилась к Махмуди – слава Богу, что нас разделял забор.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он недовольным тоном.

– Такая чудесная погода, – сказала я. – Уже весна. Я решила отвести детей в парк.

– Кто эта женщина, что сидит рядом с тобой?

– Не знаю. Она здесь с детьми.

– Ты с ней беседуешь. Она говорит по-английски?

Я знала, что на таком расстоянии Махмуди не мог нас слышать.

– Нет, – солгала я. – Я практикуюсь с ней на фарси. Махмуди подозрительным взглядом обвел парк, но, кроме ребятишек, шумно игравших под присмотром своих мамаш, ничего не увидел. Мисс Алави и наша союзница приблизились к качелям и старательно забавляли детей. Ничто не указывало на заговор. Он решил меня проверить и убедился, что я там, где сообщила. Не произнеся ни слова, он повернулся и пошел прочь.

Я медленно вернулась на площадку и некоторое время раскачивала на качелях Махтаб и Амира. Меня подмывало оглянуться и посмотреть, не следит ли за мной Махмуди, но я не должна была выходить из роли. Через несколько минут я, как ни в чем не бывало, направилась обратно к скамейке. Еще через несколько минут ко мне присоединилась мисс Алави.

– Он ушел, – сказала она.

Мисс Алави встретилась взглядом с нашей союзницей и кивнула ей в знак благодарности. Та кивнула в ответ; она не догадывалась о причинах наших ухищрений, но охотно помогла. Сколько же мучений претерпевают эти женщины изо дня в день?! – подумала я.

Но тут же сосредоточилась на собственных проблемах.

– Так что же ваш брат? – спросила я, не теряя времени.

– Он живет в Захедане. На границе с Пакистаном. Я собираюсь выяснить у него, сумеет ли он вывезти вас из страны, если я доставлю вас в Захедан.

– Это реально?

Мисс Алави понизила голос до шепота:

– Он постоянно это делает – переправляет людей через границу.

Я возликовала. До меня только сейчас дошло, что на самом деле эта встреча была отнюдь не случайной, какой казалась мне поначалу. Школьная учительница и ее муж наверняка знали: мисс Алави может оказать помощь не только потому, что владеет английским языком.

Им было известно о ее брате. Ну конечно! Ведь я была не единственной, кого насильно держали в Иране. И если для меня жизнь здесь была невыносимой, то, разумеется, те же трудности испытывали миллионы других. История Ирана – это история диктаторских режимов, стало быть, естественно предположить, что с давних пор здесь существует тайная сеть профессионалов, чья работа – вывозить людей за границу. И наконец-то жизнь свела меня с одним из них.

– Сколько это стоит? – поинтересовалась я.

– О деньгах не беспокойтесь. Все расходы я возьму на себя. Как и обещала матери. Если когда-нибудь вы захотите вернуть мне долг, хорошо. Но это не имеет значения.

– Когда мы сможем уехать? – возбужденно спросила я. – Как нам добраться до Захедана?

– Поедем скоро. Я должна раздобыть для вас документы, чтобы вы с дочерью могли вылететь в Захедан самолетом.

Она более подробно изложила мне свой план, особо подчеркнув одну деталь. Необходимо действовать быстро. Когда все будет готово, нам надо будет каким-то образом улизнуть от Махмуди за несколько часов до того, как он нас хватится. Мы должны добраться до аэропорта, сесть в самолет, долететь до Захедана и связаться с братом мисс Алави – и все это раньше, чем Махмуди заподозрит неладное и поднимет на ноги полицию.

Самым подходящим днем для этого был четверг. Махмуди на работе. Махтаб и я с утра в школе, а днем на занятиях по изучению Корана. Мы успеем добраться до Захедана раньше, чем Махмуди сообразит, в чем дело.

Этот план был гораздо более разумным и профессиональным, чем тот, что предлагали Триш и Сюзанна. По утверждению Хэлен и мистера Винкопа, главный недостаток их сценария заключался в том, что мне бы пришлось скрываться от Махмуди, а возможно, и от полиции в Тегеране. Мисс Алави была того же мнения – подобная тактика чревата опасностью. Розыск сбежавшей американки с ребенком начнется в первую очередь с аэропортов. Очень важно было проскочить оба аэропорта – и в Тегеране, и в Захедане – и связаться с незаконно действующей группировкой до того, как будет официально заявлено о нашем исчезновении.

– Когда именно? – нетерпеливо спросила я.

– Через две недели. Я поговорю со своим братом. Попытайтесь позвонить мне в это воскресенье. Если получится, увидимся здесь же и обсудим детали.

Я с трудом скрывала свое ликование не только от Махмуди, Маммаля, Нассерин и прочих врагов, но и от собственной дочери. В случае необходимости Махтаб могла быть великолепной актрисой, но пока что я не имела права осложнять ей жизнь этой сладостной тайной. Я ей обо всем расскажу не раньше, чем настанет час побега.

Когда мы вернулись из парка, Махмуди был занят. Он оставил меня наедине со своими мыслями, бурлящими сильнее, чем бобы в кастрюле, которые я тушила на ужин.

Вдруг я застыла на месте – в памяти всплыли мрачные предостережения Хэлен и мистера Винкопа.

Но они же имели в виду контрабандистов, которые переправляют людей в Турцию, уговаривала я себя. А эти вывезут нас в Пакистан.

И тем не менее контрабандисты есть контрабандисты. Они могут изнасиловать. Украсть деньги. Убить или сдать пасдару.

А может, все эти жуткие истории были измышлениями правительства, обыкновенным запугиванием? Или в них крылась страшная правда?

Мисс Алави мгновенно завоевала мое доверие. Но я не знала ни ее брата, ни тех искателей приключений, что рисковали жизнью, пускаясь в подобные авантюры. Мне отчаянно захотелось встретиться с Хэлен, посоветоваться с ней насчет этого нового плана и выслушать ее непредвзятое мнение.

На следующее утро по пути в школу мы с Махтаб заглянули к Хамиду, и я позвонила Хэлен. Соблюдая осторожность – все-таки я говорила по телефону, – я в общих чертах рассказала ей о своем новом знакомстве.

– Заходите, – сказала Хэлен. – Нам не помешало бы сегодня увидеться. К тому же вас ждут письма от родных и ваши паспорта. Пожалуйста, я вас жду.

– Я постараюсь.

Но как? Сегодня это было рискованно. Махмуди не пошел на работу и вполне мог явиться в школу в любой момент.

Я решила сделать еще один звонок. Сняв трубку, я набрала рабочий номер Эллен и сказала ей, что настало время привести наш план в исполнение – мне надо попасть в швейцарское посольство.

В то утро Эллен позвонила Махмуди домой и попросила его отпустить нас с ней днем по магазинам. Она заедет за нами в школу, мы пообедаем у нее, а затем поедем покупать весеннюю одежду.

И Махмуди сказал «да»!

Теперь Эллен приступила к осуществлению второй части программы. В учительской зазвонил телефон, и одна из служащих передала трубку ханум Шахин. Та говорила на фарси, но несколько раз произнесла имя «Бетти», из чего я заключила, что она беседует с Эллен.

Мы хотели проверить, подзовет ли ханум Шахин меня к телефону. Не тут-то было. Эллен пришлось снова связаться с Махмуди, чтобы тот позвонил в школу и распорядился передать мне трубку.

Наконец нас соединили.

– Все в порядке, – сказала Эллен, было слышно, как у нее дрожит голос. – Я заберу вас с Махтаб из школы.

– Хорошо, – ответила я и добавила: – Что-нибудь случилось?

– Нет, – бросила Эллен.

Через пятнадцать минут вновь зазвонил телефон, это была Эллен.

– Я уже позвонила Махмуди и сказала, что у меня изменились планы. На сегодня все отменяется.

– Что стряслось?

– Я передумала. Потом поговорим.

Я разозлилась на Эллен, и, хотя мне не терпелось попасть в посольство, я не отважилась отправиться туда без прикрытия с ее стороны.

Что могло произойти? И как теперь быть с посольством?

Ничего не вышло и на следующий день, так как Махмуди опять не пошел на работу и был в дурном настроении. Он потащился с нами в школу и перед уходом оттуда грубо приказал, чтобы мы не смели одни возвращаться домой – он встретит нас в полдень. Но в полдень Махмуди не появился. Мы с Махтаб терпеливо ждали. Время шло, и мы уже начали нервничать, вопросительно поглядывая друг на друга. Уж не устроил ли он нам испытание? Мы не знали, что делать.

Прошел целый час, а Махмуди все не было.

– Пойдем-ка домой, – сказала я Махтаб. Опасаясь непредвиденных осложнений в нашей и без того тяжелой ситуации, мы не стали терять время. Я остановила оранжевое такси. И, доехав до улицы Шариати, мы, никуда не сворачивая, поспешили домой. Ведь Махмуди мог за нами следить.

Однако дома мы увидели, что Махмуди лежит на полу в гостиной и плачет. – Что случилось? – спросила я.

– Нелуфар. Она упала с балкона их дома. Быстрее! Пошли.