"Барышня из Такны" - читать интересную книгу автора (Варгас Льоса Марио)

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Мамочка. Реки… Текут реки… Вода, пена, вьюнки… Вода накатывает волнами, затопляет все… Потоп! Вода прибывает! Водопады, пузыри, потоп, вьюнки, река… Ай-ай!

Сцена освещается. Мамочка сидит скорчившись в своем старом кресле, у ног ее — небольшая лужица. Белисарио — за своим столом, лихорадочно пишет. Глаза его горят, рука безостановочно водит пером по бумаге, губы двигаются, словно он сам себе диктует.

Амелия (входя.) Опять! Опять напрудила! Почему не позвала меня, не попросилась?! Сколько раз тебе говорить? Думаешь, мне не надоело подтирать за тобой? Вот ты где у меня! (Втягивает воздух носом.) Э-э, ты, кажется, и это успела.

На ее безнадежный жест Мамочка отвечает поклоном и улыбкой и тотчас засыпает, уронив голову на грудь. В эту минуту Белисарио, точно под воздействием внезапной мысли, отрывается от писания. Перо застывает в воздухе. На лице появляется унылое выражение. Говорит сам с собой, поначалу чуть слышно, сквозь зубы.

Белисарио. Что делать тебе в этой любовной истории? Что делать в этой любовной истории старушке, которая ходит под себя, которую надо одевать, раздевать, мыть, укладывать спать, потому что сама она уже ни на что не способна? Что ей делать в этой любовной истории, Белисарио? (Внезапно впав в ярость, швыряет ручку на пол.) Ты собираешься писать любовную историю или что? Или что. (Смеется, поникает.) Самое скверное, самое муторное — это начало. От сомнений, от сознания своего бессилия впадаешь в столбняк. (Глядит на Мамочку.) Всякий раз, начиная работу, я становлюсь вроде тебя, Мамочка, я чувствую себя столетней развалиной, выжившей из ума старухой — никчемным, маленьким, непонятным существом, которое и смешит, и внушает жалость, и даже немного пугает. (Встает, прохаживается вокруг Мамочки, зажав в зубах поднятую с пола ручку.) Но память-то еще жива, да? А зубов нет? Нет. А вставную челюсть, подаренную тебе Агустином и Сесаром, ты носить не можешь, натирает десны? Зачем ты здесь? Кто тебя звал? Мешаешь ведь, разве непонятно? (Улыбается, идет к письменному столу, осененный новой идеей.) Мамочка. Мамочка… Никто никогда не называл тебя по имени — Эльвира. Ни бабушка, ни дедушка, ни моя мать, ни дядья. (Садится за стол и пишет — сначала медленно, потом все быстрей.) Странно звучало это слово для всех посторонних. Почему Мамочка? С какой стати? Кому ты Мамочка? Но потом все начинали звать тебя так и только так.

Амелия, вытерев лужу, уходит. На последних словах Белисарио входит Xоакин, чилийский офицер. На нем шитый золотом мундир начала века. В продолжение последующей сцены Белисарио усердно строчит, лишь иногда отрываясь от бумаги и покусывая кончик ручки, обдумывая или припоминая что-то. Время от времени он обращает рассеянный взгляд на Хоакина и Мамочку, прислушиваясь к их беседе, а потом снова принимается за работу — пишет или перечитывает написанное.

Xоакин(шепчет). Эльвира. Эльвира. Эльвира…

Мамочка открывает глаза, прислушивается, лукаво улыбается, оглядываясь по сторонам с некоторым беспокойством. Ее голос и движения теперь — как у юной девушки.

Мамочка. Хоакин! Ты с ума сошел! В такой час! Услышат!

Xоакин. Я ведь знаю, что ты здесь! Ты слышишь меня! Погоди минутку, Эльвира! Мне надо сказать тебе кое-что очень важное. Ты ведь знаешь, что именно? Да? Хочу сказать, что ты прелестна, что я люблю тебя и мечтаю обладать тобой. Что я считаю часы, остающиеся до воскресенья.

Мамочка встает и — боязливо, явно борясь с собой, — перегибается через воображаемую балконную решетку.

Мамочка. Как ты мог прийти в такой час, Хоакин! Тебя никто не видел? Ты погубишь меня. В Такне и у стен есть уши.

Xоакин(покрывает поцелуями ей руки). Я ведь уже лег спать, любовь моя! И вдруг словно какой-то генерал отдал мне приказ: если поторопишься — успеешь, лети к ней! Клянусь тебе, Эльвира! Я так хотел увидеть тебя, прикоснуться к тебе.

Мамочка отводит жадные руки Хоакина, готовые обвить ее стан.

Я не сомкнул бы глаз до утра, если бы не увидел тебя.

Мамочка. Но ведь мы провели вместе целый вечер. Какая была чудесная прогулка с моей кузиной, правда, Хоакин? Когда ты позвал меня, я как раз вспоминала эти дивные гранаты, груши, персики, айву. А как прекрасно было на речке. Мне бы хотелось поплескаться в воде, как когда-то в детстве…

Xоакин. Летом, если мы к тому времени еще будем в Такие, я отведу тебя на реку. Нас никто не будет видеть. Ночью. К той заводи, где мы гуляли сегодня. Мы сбросим одежду…

Мамочка. Замолчи, Хоакин! Ни слова больше!

Xоакин…и будем купаться голыми. Мы будем играть в воде как рыбы. Я догоню тебя, настигну и, настигнув…

Мамочка. Прошу тебя, Хоакин! Не говори пошлостей!

Xоакин. Какие же это пошлости, если мы в воскресенье обвенчаемся?!

Мамочка. Я не разрешу тебе говорить так, даже когда стану твоей женой.

Xоакин. Ты для меня превыше всего на свете, Эльвира. Даже моего мундира. А знаешь ли ты, что такое мундир для офицера? Этого словами не скажешь. Не сердись, я нарочно. Мне нравится, что ты такая.

Мамочка. Какая?

Xоакин. Такая… Девочка-недотрога. Все тебя смущает, все тебя пугает, от всего ты краснеешь.

Мамочка. Разве не так должна вести себя барышня из хорошей семьи?

Xоакин. Разумеется, так. Нет, Эльвира, ты и представить себе не можешь, как я жду воскресенья! Ты будешь только моей и ничьей больше, ты будешь всецело в моей власти. Когда мы останемся вдвоем, я усажу тебя на колени, в темноте, и ты станешь царапать меня как кошечка. Я пересчитаю каждый волосок в твоих локонах — их должно быть никак не меньше пяти тысяч.

Мамочка. И этим ты будешь заниматься в нашу первую ночь?

Xоакин. О нет! Ты хочешь знать, что будет в нашу первую ночь?

Мамочка (затыкая уши). Нет, нет, не хочу! (Оба смеются.) А ты и потом, когда мы обвенчаемся, будешь так же ласков со мной? Знаешь, что мне сказала Кармен, вернувшись с прогулки: "Ты вытянула счастливый билет, Эльвира. Твой Хоакин красив, утончен, это рыцарь с головы до ног".

Xоакин. И ты с ней согласна? И тебя не смущает то, что я чилиец? И ничего, что и тебе придется стать чилийкой?

Мамочка. А я и не стану чилийкой. Я до могилы сохраню верность Перу. Я до самой смерти буду ненавидеть негодяев, напавших на нас.

Xоакин. Это будет очень пикантно. Когда ты выйдешь за меня замуж и мы уедем в Сантьяго, или в Антофагасту, или в какой-нибудь гарнизон, ты будешь целыми днями ссориться с моими сослуживцами из-за Тихоокеанской войны[1]? За такие отзывы о чилийцах меня отправят под трибунал.

Мамочка. Не бойся, Хоакин, я тебе карьеры не испорчу и то, что думаю о чилийцах, оставлю при себе. А товарищам твоим стану улыбаться и строить глазки.

Xоакин. Еще чего! «Глазки»! Разве ты не знаешь, что я ревнив как турок? А тебя только и ревновать.

Мамочка. Тебе пора. Если дядя тебя обнаружит, мне достанется.

Xоакин. "Дядя, тетя"! Они портят все мое жениховство.

Мамочка. Не говори так даже в шутку. Что бы сталось со мной без дяди Менелао и тетушки Амелии?! Если бы не они, я попала бы в приют. Да-да, на улицу Тарапака.

Xоакин. Я знаю, они сделали тебе много добра, и радуюсь, что ты росла в золотой клетке. Но за весь год, что я считаюсь твоим женихом, мы ни разу не виделись наедине. Не беспокойся, я ухожу. Ухожу!

Мамочка. До завтра, Хоакин. Завтра в восемь, в соборе, как всегда?

Xоакин. Как всегда. Ох, чуть не забыл. Вот книжка, которую ты давала мне почитать — стихи Федерико Баррето. Я начал было, да на второй странице заснул. Когда ляжешь в свою постельку, прочти их вместо меня.

Мамочка (вырывает у себя волосок и протягивает Хоакину). Ничего, когда я прочту их тебе на ухо, ты их полюбишь. Знаешь, Хоакин… Я счастлива, что выхожу за тебя.

Хоакин, перед тем как уйти, пытается поцеловать ее в губы, но она проворно подставляет ему щеку. Мамочка возвращается в свое кресло, на ходу опять превращаясь в старуху. Разглядывает книгу.

А если бы Хоакин узнал про историю с веером? Он бы вызвал его на дуэль и убил. Сломай этот веер, Эльвира, нехорошо, что ты его хранишь.

Садится в кресло и мгновенно засыпает. Белисарио, который в эту минуту поднимает глаза от рукописи, кажется теперь оживленным и бодрым.

Белисарио. Это тоже история о любви? Да, Белисарио. Позволительно ли быть таким наивным и глупым? Неужели трудно было поместить героев в такую эпоху, когда девочки теряют невинность еще до первого причастия, а мальчики предпочитают девочкам марихуану? Ну, ничего: выбранные мною время и место действия идеальны для романтической истории. Такна, перуанская провинция, еще оккупированная чилийскими войсками после Тихоокеанской войны. (Глядит на Мамочку.) Так ты, значит, убежденная и непоколебимая патриотка? Ну-с, какой же был самый счастливый день в жизни этой барышни?

Мамочка (открывает глаза). День, когда Такна снова стала частью Перу! (Она крестится, благодаря господа за эту милость, и снова задремывает.)

Белисарио (с легкой печалью в голосе). Да, романтическая история. Теперь таких больше не случается, в них никто больше не верит. А тебе они очень нравятся? На кой черт сдалась тебе эта история о любви? Для ничтожной компенсации, которая ничего не компенсирует? И из-за этого так позорно капитулировать? Да, из-за этого! А-а, проклятая тварь, убирайся отсюда! Долой критическое сознание! Наплевать мне на него, Белисарио! Оно способно только стреножить и охолостить тебя. Вон отсюда, критическое сознание! Ступай прочь, потаскуха, королева бесплодных щелкоперов! (Вскочив из-за стола, подбегает к Мамочке, прикладывает руку к ее лбу.) Добро пожаловать, Мамочка! Позабудь все, что я говорил раньше! И прости меня! Ты мне пригодишься, ты мне сослужишь службу. Именно такая женщина, как ты, и нужна мне! Именно ты способна была испытать такую прекрасную и трогательную любовь! В твоей жизни есть все необходимое для моей истории… По крайней мере, есть с чего начать. (Возвращается за стол.) Мать умерла в родах, а отец скончался, когда ей было… Сколько тебе было, Мамочка, когда тебя взял на воспитание мой прадедушка? Пять? Шесть? Бабушка Кармен уже родилась к тому времени? (Садится, вертит в руках карандаш, говорит медленно, подбирая слова.) Жили они тогда безбедно, могли позволить себе воспитание сиротки. Помещики.

Мамочка (открывает глаза и говорит, обращаясь к невидимому ребенку, сидящему у ее ног). Прадед твой Менелао был настоящим дворянином, у него была трость с серебряным набалдашником и часы с цепочкой. Не переносил грязи. Вернувшись домой из гостей, первым делом проводил пальцем по шкафам, проверял, нет ли пыли. Воду и вино пил только из стаканов горного хрусталя. "В хорошем стакане напиток вдвое вкусней", — часто повторял он. Однажды они с тетушкой собирались на бал, а мы с твоей бабушкой Кармен в это самое время лакомились айвовым повидлом. "Дайте-ка, девочки, и мне попробовать". Попробовал и капнул себе на фрак. Капнул — и застыл на месте, глядя на пятнышко. А потом, не закричав, вообще слова не промолвив, перевернул все блюдо, измарав при этом и жилет, и панталоны, и фрак. Прабабушка твоя всегда говорила: "Чистота — это его слабое место".

Она улыбается и снова засыпает. В продолжение ее монолога Белисарио усердно скребет пером, время от времени отрываясь и прислушиваясь.

Белисарио. Твой прадедушка Менелао был, наверно, тот еще фрукт. Тот еще, тот еще. Он тебе пригодится, Белисарио. (Глядит в потолок.) Пригодится, пригодится. Пригодишься, прадедушка. Ты ведь души в Мамочке не чаял и воспитывал как родную дочь, как бабушку Кармен, а когда Мамочка собралась замуж за этого чилийского офицерика, свадебное подвенечное платье и приданое выписали из Европы. Из Парижа? Из Мадрида? Из Лондона? Откуда, Мамочка, не помнишь? Где было модно заказывать туалеты? (Увлеченно пишет.) Молодец, Белисарио! Мне нравится, Белисарио! Поцелуй себя в щечку, Белисарио! Какое славное было семейство! И как измельчало, как выродилось оно в твоем лице! Какая длинная цепь несчастий! (Глядит в потолок.) И зачем, мама, надо было тебе выходить за пехотного капитана? Ну а твоя печальная судьба, папа, меня не огорчает: надо быть последним дураком, чтобы, только что женившись, сыграть в русскую рулетку. Надо быть очень тупоумным, чтобы погубить себя таким способом, папа! И надо быть попросту идиоткой, мама, чтобы, овдовев так рано, не выйти потом замуж снова. Зачем ты возлагала на меня такие надежды, мама? Как могло прийти в голову тебе, твоим родителям, твоим братьям и сестрам, что я, Белисарио, смогу выиграть все тяжбы и вернуть нашему роду потускневшему прежний блеск? (Голос его постепенно заглушается радио.)

Мамочка (открывая глаза, взволнованно зовет). Кармен! Кармен! Иди скорей! Скорей! Подойди к окну! Поезд из Арики!

Бабушка (отрывается от радиоприемника, глядит на нее с печальным любопытством). Честное слово, я готова тебе позавидовать. Ты нашла идеальное средство не замечать окружающее нас убожество. Мне бы тоже хотелось вернуться в дни моей юности, хоть во сне.

Мамочка. Ай-й! Вырвать бы мне глаза! Они ни на что больше не годны! Я ничего не вижу! Погляди-ка, Кармен! Это поезд из Арики? Или из Локумбы?

Бабушка. Ни то, ни другое. Это трамвай. И мы с тобой не в Такие, а в Лиме. И тебе не пятнадцать лет, а девяносто или около того. Ты не девочка, Эльвира, а старая развалина.

Мамочка. Помнишь тот бал-маскарад?

Бабушка. Какой именно? Их было в те годы немало.

Мамочка. В театре «Орфеон». Тот, на который явился негр.

Слышится веселый праздничный шум, звуки музыки. Отчетливей доносится старинный вальс.

Бабушка. Ах, этот?! Как же не помнить? На том балу я познакомилась с Педро: он как раз приехал из Арекипы на масленицу. Кто бы мог тогда подумать, что я выйду за него замуж? Конечно, помню. Не на этом ли балу Федерико Баррето написал тебе на веере стихи? Нет-нет, это было двадцать восьмого июля, в "Обществе дам-патриоток". Да, негр, верно… Он с тобой танцевал, когда его разоблачили, да?

Белисарио подымается, подходит к Мамочке и, отвесив ей поклон в стиле конца века, приглашает на танец. Юная, грациозная, кокетливая Мамочка вальсирует с ним.

Мамочка. Маска, я тебя знаю! Ты — чилиец? Нет? Наш? Ты из Такны? Наверно, офицер? А, знаю! Ты — врач! Или адвокат? Ну, скажи мне что-нибудь, загадай мне загадку, и я пойму, кто ты!

Белисарио молча качает головой и издает короткий нервный смешок.

Бабушка (так, словно Мамочка по-прежнему сидит в кресле). Как же ты по запаху не догадалась? Хотя этот бандит, конечно, надушился…

Пара продолжает упоенно вальсировать, пока на крутом повороте рукав невидимого домино, в которое одет Белисарио, за что-то не зацепляется, обнажая черную руку. Мамочка в ужасе отстраняется. Белисарио, очень довольный, бежит к своему столу.

Мамочка(окаменев от ужаса). Негр! Негр! Эта маска — негр! Ай-ай! Ай!

Бабушка. Не кричи, Эльвира. Мне и сейчас помнятся твои вопли. Оркестр перестал играть, танцоры замерли. Сидевшие в ложах вскочили. Что тут только началось в «Орфеоне»! С тобой случился нервный припадок, и мы тебя увели домой. По милости этого чернокожего праздник был вконец испорчен.

Мамочка (испуганно). Кармен! Карменсита! Погляди, что там у фонтана на площади! Что они делают с ним? Избивают?

Бабушка. Да. Кавалеры вытащили негра на площадь, к бронзовому фонтану, и отколотили палками. Какая у тебя память, Эльвира!

Мамочка. Не бейте его, довольно! Он весь в крови! Он же ничего не сделал, он даже не заговаривал со мной! Тетушка Амелия, скажи им, тебя они послушают! Дядюшка Менелао, велите им прекратить!.. (Приходя в себя.) Как ты думаешь, Кармен, его убили?

Бабушка. Нет, не убили, а всего лишь покарали за дерзость. Потом его отвели в тюрьму. Этакий наглец! Пробраться на бал в «Орфеон»! Мы долго не могли опомниться… Каждую ночь снилось, что он забирается к нам в окошко. Много недель и месяцев только и разговоров было что об этом чернокожем из Ла-Мара.

Белисарио (в восторге бьет кулаком по столу). Ну, чернокожий из Ла-Мара! Обретай плоть! Двигайся! Живи!

Мамочка. Вовсе он не из Ла-Мара. Это невольник с усадьбы Мокегуа.

Бабушка. Чушь какая! В те времена рабство в Перу было уже отменено.

Мамочка. Ничего не отменено. У папы их было трое.

Белисарио (на мгновение отрываясь). Чернокожих!

Мамочка. Они переносили меня в паланкине с одного берега Каплины на другой.

Белисарио (пишет). На ночь их привязывали в хлеву за щиколотки, чтоб не сбежали.

Мамочка. Я не видела его лица, но что-то поняла по его движениям, по глазам. Я уверена, что это был один из тех. Беглый раб…

Входит дедушка. Он тяжело дышит, волосы всклокочены, одежда в беспорядке. При его появлении Мамочка приседает в почтительном реверансе, словно приветствуя знатную особу, и снова переносится в свой воображаемый мир.

Входит Амелия.

Амелия(заметно, что она стряпала на кухне). Папа! Что случилось?!

Бабушка. Где твоя шляпа, Педро? И трость?

Дедушка. Меня ограбили.

Бабушка. Господи более, как — ограбили?

Ведут его к креслу и усаживают.

Дедушка. На меня напали, когда я вылезал из трамвая. Один из тех негодяев, которые наводняют теперь улицы нашей Лимы. Он сбил меня с ног. И сорвал еще это… (подыскивает слово), ну, эту штуку.

Бабушка. Часы? Педро, неужели он украл твои часы?!

Амелия. Теперь ты видишь, как мы были правы, когда говорили: не ходи один, не садись в автобус, не езди на трамвае! Почему ты не слушал нас? Сколько раз можно повторять: один на улицу не выходи.

Бабушка. Ведь ты нездоров, Педро! А если у тебя опять помутится в голове? Тот урок не пошел тебе на пользу! Ты уже не помнишь, какого страху натерпелся, когда много часов бродил по улицам и не мог отыскать свой дом?!

Дедушка. Нельзя же сидеть здесь в четырех стенах и ждать, когда же тебя сволокут в могилу! Я не позволю, чтобы эта страна покончила со мной так…

Бабушка. Нигде не болит? Куда он тебя ударил?

Дедушка. Ни в одной стране мира не относятся так наплевательски к людям, которые еще могут и хотят работать, как у нас в Перу. У нас старость — преступление. В цивилизованных странах все совсем по-другому. В Англии не так, в Германии не так. Там пожилых людей зовут на службу, там используют их опыт. А здесь им одна дорога — на свалку. Я никогда с этим не примирюсь, ибо знаю: я справлюсь с любой работой лучше, чем какой-нибудь молокосос.

Белисарио (отрывается от работы, охваченный воспоминаниями). Всегда одно и то же, одно и то же, как испорченный патефон. Я, дедушка, никогда тебе этого не забуду. (Берется за перо, но, написав несколько строк, снова отвлекается на то, что происходит у стариков.)

Амелия. Если будешь так отчаиваться, ничего не добьешься, а вот нервы расшатаешь вконец.

Бабушка. У тебя ведь не все в порядке с головой, Педро. Вспомни, что доктор сказал: если не перестанешь волноваться по любому поводу, приступ может повториться.

Дедушка. Все у меня в порядке. Клянусь вам, за весь день голова ни разу не закружилась. Шляпу и это… эту штуку мне нисколько не жалко. Вот часы — это дело другое. Пятнадцать лет они у меня и ни разу не отстали. Ну ладно, довольно об этом. Слушали вы восьмичасовую передачу? Постановку?

Бабушка. Я одна слушала. Амелия перегладила кучу белья нашего будущего адвоката.

Амелия. Ой, смотри, у тебя ссадина на запястье.

Бабушка. Немного надо доблести, чтобы напасть на старика.

Дедушка. Он накинулся сзади, захватил врасплох. Попробовал бы лицом к лицу. Я, может, и старик, но достоинства не потерял и сумел бы дать ему отпор. Я всегда был первым драчуном. В иезуитском коллеже в Арекипе меня прозвали «Порох». Чуть что — я лез в драку. И никому спуску не давал.

Мамочка (с тревогой). Что ты такое говоришь, Педро? Устроить драку с Федерико Баррето из-за этого невинного стишка? Не надо, не заводись. У него не было дурных намерений, это чисто светская любезность. Оставь его, говорят, он настоящий бретер.

Дедушка. Да? Тогда другое дело. Впрочем, надо признать, стихи превосходные. Баррето — человек даровитый… (Бабушке.) Этот старый волокита и тебе присылал цветы.

Бабушка. Ох, эта Эльвира, все-то она помнит, хотя давно уж забыть пора. Когда это было!.. Пойдем, я смажу тебе ранку йодом.

Амелия. Надеюсь, папа, ты образумишься. И никогда больше не будешь один выходить из дому. Особенно под вечер. Разве ты не можешь погулять днем, где-нибудь вокруг дома. Или подождать, пока я или твой внук проводим тебя?

Дедушка (встает). Ладно, Амелия, уговорила. (Бабушке.) Плохи, наверно, дела в стране, если уж стали грабить полумертвых от голода стариков. Сесть в тюрьму из-за старой палки, из-за пожелтелой шляпы с потеками на тулье?

Бабушка (уводит его из комнаты). Эти часы подарили тебе депутаты муниципального собрания, когда ты был префектом Пиуры. Как жалко! Память была. Ну, ничего, когда Белисарио выиграет свое первое дело, он подарит тебе другие, еще лучше… (Выходит вместе с Амелией.)

Белисарио. Первое дело… Ты, бабушка, тоже любила помечтать. (С яростью.) Ты-то откуда тут взялась? Неужели и дедушку Педро всадить в любовную историю, где не было еще ни одного поцелуя? Никогда мне не сочинить эту историю! Я не умею писать, хотя всю жизнь только тем и занимаюсь. А получается день ото дня все хуже. Отчего бы это, дедушка? Когда хирург удалит пятьдесят аппендиксов и двести миндалин и сделает тысячу трепанаций, он оперирует играючи, верно? Почему же я, сочинив пятьдесят или сто историй, так маюсь? Почему для меня это так же немыслимо трудно, как и в первый раз? Даже еще трудней! В тысячу раз трудней! Дедушка, бабушка, уйдите вы от меня, скройтесь, сгиньте, не отвлекайте меня, не мешайте мне, не сбивайте! Уберитесь к чертовой матери! Дайте дописать любовную историю. (Задумчиво.) А дедушка Педро потянул бы на героя новеллы или даже романа. Жизнь наравне с веком, медленное разрушение, постепенный упадок. При конституционном правительстве Бустаманте — префект Пиуры. А до этого скупал хлопок в Боливии, в Санта-Крус-де-ла-Сьерра. А еще раньше возделывал землю в Камане. А до этого служил в какой-то английской компании в Арекипе. Может, и ты, дедушка, хотел стать адвокатом и поэтом? И стал бы, если бы твой отец не умер, когда тебе исполнилось пятнадцать лет. Вот потому Белисарио и направили по стезе правозащиты — надо было восстановить семейную традицию… (Судя по его интонации, какая-то мысль, имеющая отношение к его работе, появляется у него в голове. Он вертит перо, укладывает стопками бумаги.) Да, пойдет. Ну-ка, дедуля, пожалуй-ка сюда. Напрасно я послал тебя к чертовой матери. Извини. Глубоко сожалею. Я ведь тебя очень люблю. Ты вполне можешь стать персонажем моего рассказа. Недаром же ты фигурируешь во всех сказках, которые я слышал от Мамочки. Ты был прототипом всех этих таинственных и чудесных, словно единороги или кентавры, существ — рыцарей. (Пишет.) Хотя в жизни твоей не было ничего таинственного. Работал как вол, чтобы прокормить не только своих детей, но и всю ту ораву, которую бабушка Кармен, самое сердобольное существо на свете, подбирала где только могла. Например, сына того дуралея, который разнес себе череп, играя в русскую рулетку, или девицу на выданье, оставшуюся круглой сиротой, как Мамочка.

Когда сцена освещается, входит сеньора Карлота. Мамочка почтительно взирает на нее из кресла. Потом встает и, помолодев, идет к ней навстречу.

Мамочка. Добрый вечер, сеньора Карлота. Какая приятная неожиданность. А старших нет дома, и Кармен-сита куда-то ушла. Садитесь, прошу вас. Чашечку чая?

Карлота. "Она точно сошла с акварели Модесто Молины" — так, я слышала, говорили про тебя в Аламеде. Правду говорили.

Мамочка. Вы очень любезны, сударыня.

Карлота. Каштановые кудри, фарфоровая кожа. Выхоленные руки, маленькие ноги. Куколка.

Мамочка. Ради бога, сударыня, вы меня заставляете краснеть. Отчего же вы стоите? Скоро вернутся мои родные. Они пошли с визитом соболезнования к…

Карлота. Молоденькая, хорошенькая, и недурное наследство не за горами, правда? Имение твоего отца в Мокегуа взято в опеку до твоего совершеннолетия, да?

Мамочка. Зачем вы все это говорите? И таким тоном? Можно подумать, что вы сердитесь на меня.

Карлота. «Сержусь» — это не совсем то слово, миленькая моя недотрога. Я тебя ненавижу. Я тебя ненавижу всеми силами души, всем своим существом. Весь год я желала тебе самых страшных несчастий и горестей. Я мечтала, чтобы тебя переехал паровоз, чтобы оспа изуродовала твое личико, чтоб чахотка спалила твои легкие.

Мамочка. Да что ж я вам такого сделала, сеньора Карлота? Мы ведь с вами едва знакомы. Вы мне говорите такие ужасные вещи. А я-то подумала, вы мне принесли свадебный подарок…

Карлота. Я пришла сказать тебе, что Хоакин тебя не любит. Он любит меня! Пусть ты моложе! Пусть ты девица — это все равно. Хоакину не нравятся фарфоровые статуэтки, которые разбиваются от малейшего ветерка! Ему нравлюсь я! Потому что я знаю такое, чего тебе и таким, как ты, вовек не узнать! Я умею любить. Я знаю, что такое страсть. Я умею наслаждаться и дарить наслаждение. Ты и выговорить-то не смеешь это слово.

Мамочка. Вы, наверно, с ума сошли, сеньора Карлота. Вы забыли, что…

Карлота. Что я замужем и что у меня трое детей. Нет, не забыла. Мне плевать на это! Наплевать мне и на мужа, и на детей, и на то, какие толки пойдут обо мне по городу, и на веру, и на закон! Это и есть любовь, понимаешь? Я готова ко всему, но только не к потере мужчины, которого люблю.

Мамочка. Но если Хоакин, как вы говорите, вас любит, отчего же он посватался ко мне?

Карлота. Отчего? Оттого, что польстился на твое имя и на твое приданое. Офицер должен упрочить свою будущность. Но прежде всего оттого, что не может жениться на той, кого любит. Это брак по расчету. Скрепя сердце решил он жениться на тебе. Поняла? Скрепя сердце. Сто раз он повторял мне эти слова. Не далее как сегодня, два часа назад. Да, он был сегодня у меня. У меня и сейчас еще звучат в ушах его слова: "Ты — единственная, кто умеет дарить мне наслаждение, ты — настоящая оторва!" Да, так называет он меня в минуты страсти.

Мамочка (выходя из столбняка). Довольно, сеньора Карлота. Умоляю вас, ради бога…

Карлота. А-а, ты не можешь слушать такое?! Мне плевать! Я пришла сюда, чтобы сказать тебе: никогда я не отдам Хоакина, даже если он и женится на тебе. Я не откажусь от него, а он — от меня! Мы будем встречаться тайно, за твоей спиной. Ты узнаешь, что такое жизнь замужней женщины! Каждое утро, каждый вечер ты будешь спрашивать себя, где твой супруг — в казарме или у меня в постели!

Мамочка. Я позову людей, и вас выведут, сеньора Карлота.

Карлота. А если его переведут в другой гарнизон, я брошу мужа, брошу детей и уеду следом за Хоакином. И мучения твои будут продолжаться. Я покажу тебе, до чего может дойти любящая женщина. Слышишь?

Мамочка. Да, сударыня. Может быть, все, что вы сказали, — правда. Я бы не смогла поступить так. Мне кажется, любовь не должна стать недугом. Я такой любви не понимаю. Вы красивы, нарядны, вашего мужа уважает весь город. И дети у вас такие славные. Чего вам еще не хватает в жизни?

Карлота. Ну ладно, может быть, теперь поймешь. Я готова пожертвовать всем, что кажется тебе таким завидным, за одно лишь слово Хоакина. Я готова последовать за ним даже в преисподнюю!

Мамочка. Побойтесь бога, сударыня.

Карлота. Теперь ты знаешь правду. Когда Хоакин держит меня в своих объятиях, и стискивает так крепко, и заставляет подчиняться любой своей прихоти, весь мир для меня исчезает: нет больше ни мужа, ни детей, ни репутации, ни самого господа бога. Есть только он, Хоакин. И лишить меня этого ты не сможешь.

Мамочка. Давно ли вы… с ним?..

Карлота. Ты хочешь спросить, давно ли я стала его любовницей? Так и говори. Два года назад. Каждую неделю, на закате, мы видимся в хижине возле Ла-Мара. В этот час негры возвращаются с плантаций и поют. Мы слышим их. Мы наизусть выучили их песни. Что еще ты хочешь узнать?

Мамочка. Больше ничего. Теперь я хочу, чтобы вы ушли.

Карлота. Ты бы не смогла жить с Хоакином. Ты слишком чиста для такого распутника. Это он сам мне сказал. Тебе нужен другой — юный, томный, нежный. Такой, как я, тебе не стать. Кровь не та. Тебе не хватает пыла, задора, воображения.

Мамочка. Вам следует уйти. Дядюшка вернется с минуты на минуту.

Карлота. Ну и что? Я скандалов не боюсь.

Мамочка. Никакого скандала не будет. Я ничего не слышала. Я ничего не знаю и не хочу знать.

Карлота. Тем не. менее ты все слышала и все знаешь. И теперь этот червь будет точить тебе сердце. "Неужели это правда? Неужели это брак по расчету? Неужели он на самом деле любит ее? Неужели ему и впрямь так хорошо с ней?"

Она выходит. Белисарио, который в начале диалога увлеченно писал, роняя на пол исписанные листки, вдруг задумывается, прислушивается к разговору, а потом садится, как ребенок, на корточки у кресла Мамочки.

Мамочка (обретая свое старушечье обличье, садится в кресло). Неужели я и впрямь — девица-недотрога? Жеманница, которой вовеки не познать такого счастья, какое познала она? Неужели правда, что он был с нею вчера, что он с нею сейчас, что он будет с нею завтра?

Белисарио(сидя у ее ног). Так, значит, эта дурная женщина заставила ревновать невесту?

Мамочка. Не только ревновать. Она вселила в нее тревогу, она ее смутила, она заполнила ее невинную головку отвратительными чудищами — змеями и птицами.

Белисарио. Какими птицами? Петухами?

Мамочка (рассказывая сказку). И бедная барышня, чуть не плача, думала: "Неужели ему дорога не я, а только моя фамилия и высокое положение моей семьи? Неужели тот юноша, которого я так люблю, — бессовестный корыстолюбец?"

Белисарио. Да нет же! Кто это станет жениться из-за имени, из-за положения в обществе? Еще из-за приданого или будущего наследства, я понимаю. Ну а это — нет.

Мамочка. Насчет наследства все было неправда. Чилийский офицер Хоакин знал, что имение давно уплыло за долги.

Белисарио. Ты запутываешь сказку.

Мамочка. Так что чилийский офицер сказал дурной женщине неправду. Барышня никакого наследства не ждала, а выходило так, что он женится на деньгах, — это казалось ему убедительней. И он обманул не только барышню, но и сеньору Карлоту.

Белисарио. Ту женщину звали Карлота?

Мамочка. Да, ее звали Карлота. (Рассеянно, сама себе.) Но она была неглупа и иногда изрекала неоспоримые истины. Вот, например: "Только отрекшись от любви, может женщина сохранить гордость".

Белисарио. Ну-у, опять ты про свое…

Бормоча что-то сквозь зубы, направляется к своему столу. Мамочка беззвучно шевелит губами, словно продолжая рассказ. Потом засыпает.

Дурная женщина… В сказках таких всегда полно. Значит, и в романтической истории ей самое место. Не робей, Белисарио, учись вот у Мамочки. Бумага все стерпит. Пусть, пусть появятся в моей повести дурные женщины, чем их больше, тем интересней. Две, кажется? Одну звали Карлота, и жила она в Такие в начале века. А другая — индеанка из Каманы, которую в двадцатые годы по неведомой причине какой-то кабальеро высек. (Пишет.) Часто они перепутывались и перемешивались, а потом в сказку попадал и тот перламутровый веер, на котором некий поэт-романтик нацарапал стихи.

Бабушка (входя). Эльвира! Эльвира! Что ты наделала? Ты с ума сошла? Как ты на это решилась? Подвенечное платье, все в кружевах, а фата — как пена морская!

Мамочка. Это было нелегко: я извела полкоробка спичек и сожгла себе все пальцы. Потом сообразила, что надо пустить в ход парафин. И дело пошло.

Бабушка. Но ведь свадьба — завтра! Гости съедутся из Мокегуа, Икике, из Арике. Ты поссорилась с Хоаки-ном? Накануне венчания? Зачем же мы убрали весь дом живыми цветами, перевили стены гирляндами? Зачем же мы целый месяц готовили всякие лакомства, пекли пироги? Только-что привезли торт…

Мамочка. Трехэтажный? Как в той новелле Флобера? С колоннами из марципана и миндальными башенками? Мы все равно его съедим. Масполи-итальянец, должно быть, не ударил в грязь лицом: он всегда так ласков со мной…

Бабушка. Да расскажи, что случилось?! У тебя никогда не было тайн от меня. Почему ты сожгла свой свадебный наряд?

Мамочка. Потому, что не хочу выходить замуж.

Бабушка. Но почему? Ты ведь была так влюблена в него еще сегодня утром! Чем провинился Хоакин?

Мамочка. Ни в чем он не провинился. Я вдруг поняла, что замужество меня не прельщает. Хочу жить одна.

Бабушка. Не прельщает? Зачем ты говоришь неправду, Эльвира? Все барышни мечтают выйти замуж, и ты тоже. Сколько раз мы с тобой строили планы, как будем жить своим домом, гадали, какие лица будут у наших мужей, придумывали имена нашим детям. Ты забыла?

Мамочка. Забыла. Обо всем этом я позабыла.

Бабушка. Ты меня обманываешь. Не могла ты этого забыть.

Они продолжают свой диалог, но слова их не слышны. Белисарио задумчиво произносит, словно ему въяве предстали их мысли.

Белисарио. Дома у кузин будут такие же чистые и опрятные, как дом английского консула. Горничные будут ходить в безукоризненных белоснежных, сильно накрахмаленных передничках и наколках, а кузины будут наставлять их в катехизисе и заставлять молиться вместе со всей семьей. А они обе всегда будут по-прежнему красивы, и мужья всегда будут влюблены в них и никогда им не изменят. И они вырастят своих сыновей настоящими мужчинами, а дочек — рачительными хозяюшками. У Кармен будет четверо детишек, а у Эльвиры — шесть или восемь… (Снова пишет.)

Мамочка. Он и не подозревает, что я не выйду за него. Сегодня он отправился к портному Исайасу за своим парадным мундиром. То-то он удивится, когда слуги ему скажут, что отныне он не смеет переступать порог этого дома.

Бабушка (одолевая стыдливость). Может, это оттого, что ты… боишься, боишься первой ночи? Мамочка качает головой. Но тогда почему же? Отказать жениху накануне свадьбы! Для этого должно было произойти что-то чудовищное!

Мамочка. Я ведь тебе уже сказала. Передумала. Замуж не пойду. Ни за Хоакина, ни за кого вообще.

Бабушка. Может быть, тебе было знамение? Может, ты хочешь посвятить себя богу?

Мамочка. Нет, в монастырь мне не хочется. Ни замуж не пойду, ни в монастырь. Буду жить, как до сих пор жила. Буду одинока и свободна.

Бабушка. Ты что-то скрываешь от меня, Эльвира. Одинока и свободна! Да есть ли что ужасней для барышни? Ты ведь сама говорила, что у тебя мороз по коже, как подумаешь о тетушке Иларии, о том, как она живет одна-одинешенька, мужа нет, детей нет, дома своего нет. Она потому и тронулась малость. И ты хочешь стать такою, умереть старой девой?

Мамочка. Лучше жить одной, чем с кем попало. Я жалею только о том, что сильно огорчу Амелию и Менелао. Они уже знают, что я сожгла платье?

Бабушка кивает.

Как они деликатны! Даже не спросили, что, да как, да почему. А ведь они пошли на такие жертвы, чтобы свадьба была по высшему разряду. Господь вознаградит их за доброту…

Бабушка (целует ее в щеку). Ты никогда не останешься одна. Когда я выйду замуж — если, конечно, за меня посватается кто-нибудь, — ты переедешь ко мне!

Мамочка. У тебя тоже золотое сердце, сестричка.

Обе растроганы. Белисарио со стопкой листов прохаживается по просцениуму.

Белисарио. Нет, это, пожалуй, не любовная история, а романтическая новелла. Это несомненно. Насколько я помню, насколько могу судить по рассказам матери, кузины были неразлучны. Неужели за столько лет ни зависть, ни обида не омрачила их дружбы? Неужели не было ревности в те годы, когда они все делили поровну? (Смотрит на них шутливо.) Кроме дедушки Педро, разумеется. Дедушку Педро — нет, а детей — да. (Обходит кузин вокруг.) Ты их рожала, бабушка, а на твою долю, Мамочка, приходились и тревоги, и заботы. Ты кормила их соской, ты им меняла пеленки, ты сидела у колыбели, ты оставалась дома, чтобы дедушка с бабушкой могли съездить в театр, в кино, или в гости, или на какое-нибудь торжество — в те времена, когда им еще было это по карману. (Подходит к столу, задирает брюки, словно ребенок, переходящий вброд ручей, и внезапно начинает подпрыгивать, как бы танцуя или играя в классики.) Но больше всего терпения потребовалось от тебя, когда в Боливии появилась на свет божий будущая надежда юриспруденции, грядущий спаситель семейства, некий Белисарио.

Во время его монолога с улицы входят Агустин и Сесар. Они целуют бабушку и сестру и подходят к креслу Мамочки, которая любезно им улыбается и склоняется в глубоком поклоне, а потом внезапно кричит.

Мамочка. Да здравствует царь Ирод! Да здравствует царь Ирод!

Белисарио, не прекращая работы, явно забавляется этим воплем. Он поворачивается вместе с креслом и, слушая Мамочку, передразнивает ее движения — подносит руки к горлу, словно душит кого-то.

Бабушка. Замолчи, Эльвира, что ты вопишь как безумная! Что за причуды — славить царя Ирода всякий раз, когда приходят мои сыновья?! Ах, мальчики, не знаю, как я жива остаюсь: с одной стороны — Эльвира, витающая в облаках, с другой — дедушка, который уже ничего не помнит. Пойду погляжу, не проснулся ли он. Ведь только что прилег.

Мамочка. Больше всех в истории мне нравится Ирод. Всех приказал поубивать! Я бы тоже так поступила, ни одного бы не оставила, даже на разживу.

Сесар (брату). А ты еще хотел, чтобы дети вылезли из машины, поздоровались бы с нею.

Мамочка. Потому что я ненавижу их! А почему? А за что? За тысячи и тысячи испачканных пеленок…

Агустин (гладит ее по голове). Всю жизнь ты ходила за чужими детьми, вот в результате и возненавидела.

Мамочка…за все их мокрые слюнявчики, за горшочки, за какашки, за разбитые коленки. За то, что они не дают взрослым спокойно пообедать, за то, что не умеют вести себя прилично, за все шкоды, шалости и проказы.

Амелия. Подумать только! Когда у Белисарио была оспа, она выставила меня из дому и ухаживала за ним сама.

Мамочка. За то, что они капризничают, все пачкают, бьют, ломают. И плачут.

Белисарио. Целый день ты мазала меня этой ненавистной черной мазью. Нашла коса на камень. Ты держала мне руки и рассказывала сказки, стараясь, чтобы я позабыл про зуд и не чесался. Но все равно это меня не спасло и красоты мне не прибавило.

Мамочка…за то, что все они эгоисты, никого, кроме себя, не любящие. Этакие султаны, требующие, чтобы все восхищались их глупостями, притязаниями и капризами. Вот за это я, как Ирод, истребила бы всех до единого!

Сесар. А помнишь, в Арекипе я позвал в гости одноклассников? Мамочка, ты приготовила чай на тридцать человек с печеньем и пирожными! Так что мне плохо верится, что ты ненавидишь детей.

Амелия отзывает Агустина в сторону. Белисарио с интересом следит за их разговором.

Амелия. Мне нужно поговорить с тобой.

Агустин. Да-да.

Амелия. Вот что… Я хочу тебе сказать, что больше не могу.

Сесар подходит поближе. Мамочка дремлет.

Сесар. Что стряслось?

Амелия. Не могу больше. Выдохлась, Придется нанять прислугу.

Агустин. Мы бы давно наняли, если б могли. Ведь был же уговор: мы помогаем Белисарио получить образование, стать на ноги, а ты берешь на себя заботы о стариках.

Амелия. Знаю! Но больше не могу. Здесь одной не справиться. Я с ними со всеми сама скоро с ума сойду. Они ведь совсем одряхлели. Папа ничего не помнит. Только от стола — и спрашивает, скоро ли обед. А если ему не угодишь, мама плачет.

Сесар. Тише, тише. Мамочка услышит.

Амелия. А и услышит, все равно не поймет. Мысли ее далеко. С ней еще хуже, Сесар. Я терпелива, я очень ее люблю, но всему же есть мера! Ведь она как ребенок. Целыми днями стирать ее замаранные штаны и рубахи — ведь это же кошмар какой-то! А обед готовить, а подметать, гладить, овощи чистить, посуду мыть. Все! Я отказываюсь!

Сесар (брату). И в самом деле, Агустин, им без помощницы не справиться.

Агустин. Прекрасно. Отчего бы не нанять прислугу? Наймем. Только платить будешь ты.

Сесар. Ирония твоя ни к чему. Ты ведь знаешь, в каких я сейчас обстоятельствах.

Агустин. Тогда нечего и заводить речь о прислуге! Известно ли тебе, во сколько обходится мне эта квартира? Или, может, неизвестно? Возьми-ка листок бумажки и карандашик да подсчитай. Аренда, свет, вода, охранная сигнализация… А врачи, а лекарства? А три тысячи Амелии? И прочая и прочая… Сколько выходит? Четырнадцать-пятнадцать тысяч солей в месяц. Сколько ты даешь, плача и стеная, как Иеремия? Две тысячи?

Входит бесплотный, как дух, Xоакин. Садится рядом с Мамочкой.

Сесар. И эти-то две тысячи я еле могу наскрести. Жалованья мне не хватает, я по уши в долгах, и ты это прекрасно знаешь. У меня четверо сыновей! В этом году младших пришлось отдать в муниципальную гимназию, где учатся негры и чоло…

Мамочка (открывая глаза). Чоло… Значит, это происходило там, в квартале Ла-Мар, в квартале негров и метисов… Они слышали, как поют пеоны, возвращаясь с работы.

Амелия. Твои три тысячи, Агустин, целиком уходят на оплату обучения Белисарио. Я нитки себе не могу купить! Я даже курить бросила, чтобы сократить расходы.

Белисарио (в зал, с преувеличенным негодованием). Поступить на службу? Это невозможно, мама! А кодексы? А уложения? Обычное право? Уголовное право? Частное право? Разве ты не хочешь, чтобы я стал знаменитым адвокатом? Ах, хочешь? В таком случае дай мне денег, надо купить книг… Не думал я, Белисарио, что ты можешь быть таким циником.

Агустин. Но ведь он может работать неполный день. Сотни студентов служат, не бросая университет. Я всегда помогал тебе и Белисарио, я не оставил вас после нелепой гибели твоего мужа. Но дела сейчас идут плохо, а Белисарио уже взрослый. Я могу подыскать ему место…

Сесар. Нет, Агустин, она права. Пусть окончит университет, а иначе повторится моя история. Я поступил на службу, забросил учение, и вот вам результат. Белисарио всегда был первым учеником. Он далеко пойдет, но только если у него будет диплом. В наше время…

Голос его не слышен. Говорит Мамочка.

Мамочка. Я сотни раз проезжала через этот поселок к морю. Негры, индейцы, чоло бежали за экипажем, просили милостыню, тянули руки, и дядюшка Менелао говорил: "Более, ну и ногти!" Меня эти люди пугали… Издалека все эти крытые соломой домики и песчаные улочки выглядели очень мило… Но вблизи Ла-Мар — нищий, грязный, зловонный… И там бегали такие злобные псы… Неужто Хоакин виделся с Карлотой там?

Xоакин. Там. В Ла-Маре. В час нашего свидания начинался закат.

Голоса братьев и Амелии снова становятся слышны.

Агустин. Разумеется, у каждого — свои резоны, свои обстоятельства. И я могу сказать: мне надоело жить на жалованье, ездить в автобусе… Я далее не могу позволить себе жениться, ибо с тех пор, как я пошел работать, половина моего жалованья уходит на помощь родителям, Амелии, племяннику. Мне надоело, что я не имею права посидеть в ресторане, уехать в отпуск! Мне надоело перелицовывать костюмы! А поскольку мне все это надоело, я тоже буду давать не больше двух тысяч — как и ты, братец. Сколько ты, столько и я. Что тогда станется со стариками и с будущим светилом юриспруденции?

Амелия. Напрасно ты насмехаешься, Агустин! Мой сын станет знаменитым адвокатом с тысячами клиентов и баснословными гонорарами! И покуда он не окончит курс, я ему работать не позволю! Он не будет недоучкой и неудачником!

Агустин. Вроде своего дяди, это ты хочешь сказать?

Мамочка. И каждый вечер, после развода караула, когда я ждала тебя и молилась по четкам, чтобы время проходило быстрее, ты отправлялся в Ла-Мар к этой женщине и шептал ей о своей любви?..

Xоакин. О моя милая, какие у тебя сильные и нежные руки. Погладь меня вот здесь, виски. Все утро я не слезал с седла и ужасно разгорячился. Освежи меня немножко. Вот так. Словно погрузил лицо в охапку свежих цветов.

Белисарио. О дядюшка, ты-то уж не заблуждался на мой счет.

Сесар. Перестаньте, перестаньте, не начинайте все сначала. Каждый день мы ссоримся из-за одного и того же. Надо все обсудить спокойно и здраво. Что-нибудь придумаем.

Амелия. Все уже придумано, Сесар. Раньше я возражала, а теперь готова согласиться.

Сесар. Понятно. Так-то лучше. (Смотрит на Мамочку.) Она уже одной ногой в могиле и перемены даже не заметит. Ты станешь больше времени уделять старикам, а им будет просторней. Да и Мамочке там будет лучше.

Хоакин осыпает страстными поцелуями руки Мамочки.

Xоакин. Но есть у тебя кое-что получше твоих рук, Карлота!

Мамочка (боязливо). Да? Что же тебе нравится в этой женщине больше всего?

Агустин. Что ж, превосходно! Отдадим Мамочку в приют для престарелых — и кончено дело! Конечно, это ведь проще всего! Но вы, наверно, думаете о частном пансионате «Сан-Исидро», где жила тетушка Августа? Не так ли? Да, там райское житье! Там все сияет чистотой, там сиделки опекают стариков, бдят над ними ночью и выводят в садик погулять. Там, кажется, и кино раз в неделю? А знаете ли вы, сколько вся эта благодать стоит?

Xоакин. Что? Шея. Дай-ка ее поцелую, вдохну аромат твоей кожи. Вот так. Теперь я хочу поцеловать тебя в ушко, пролезть кончиком языка в это теплое гнездышко и легонько укусить эту розовую мочку… Вот за это я тебя и люблю. Ты умеешь дарить мне наслаждение. Не то что эта кукла Эльвира, у которой в жилах не кровь, а розовая водица! Она считает, что любить — это значит вздыхать над слюнявыми стишками!

Агустин. Но в «Сан-Исидро» Мамочка не поедет! Дорога ей лежит в бесплатную муниципальную богадельню! Вы там, разумеется, никогда не бывали? Не бывали. А вот я дал себе труд посмотреть, что там творится. Я увидел, как там живут в грязи и в скученности полуголые старики, как их заживо жрут блохи. А спят на полу, на вонючих тюфяках. А помещается это заведение в Санто-Кристо, рядышком с кладбищем, так что единственное развлечение этих несчастных — наблюдать за похоронами! Так вы туда намереваетесь сплавить Мамочку?

Мамочка (чуть не плача). Нас ведь еще не обвенчали, Хоакин! Ты обязан относиться ко мне с должным уважением! Ведь все это роняет меня в твоих глазах! Ведь я все делала для того, чтобы тебе не пришлось стыдиться своей жены.

Сесар. А здесь она хорошо, по-твоему, живет? Ну-ка, принюхайся, Агуст! Не ты ли говорил, что стакана молока не можешь здесь выпить — сразу начинает мутить?! Я предлагаю богадельню не потому, что очерствел сердцем, а чтобы умерить твои же расходы. Я люблю Мамочку не меньше, чем ты.

Мамочка. И что же плохого в стихах? Время тогда было такое: все обожали стихи, зачитывались ими — и мужчины, и дамы. И неправда, что у Федерико Баррето — слюнявые стишки. Он — великий поэт! Когда он написал мне это четверостишие на веере, все барышни из Такны умерли от зависти.

Амелия. А я, ты полагаешь, вовсе уж бесчувственная? Я ее кормлю, пою, укладываю и поднимаю, вожусь с нею целый божий день… Это ты в расчет не принимаешь? Но ты, ты… прав. Мы не можем отправить ее в богадельню. Да и мама никогда не позволит.

Xоакин. Ах, какой парой мы бы с тобой были, Карлота! До слез обидно, что ты замужем… И что же я получу взамен? Этого ангелочка, эту ледышечку? Да разве сумеет она понять, какая огнедышащая лава кипит в моей груди? (Говорит на ухо Мамочке.) Сказать тебе, как я поступлю с Эльвирой, когда она станет моей женой? Сказать?

Мамочка (затыкая уши). Нет! Нет! Я не желаю слушать! Замолчи!

Сесар. Ладно. Считайте, что я ничего не говорил. Забудем про богадельню. Попробую помочь, придумать что-нибудь, а по вашей милости скоро буду чувствовать себя законченным негодяем.

Xоакин. Я сам раздену ее. Я сниму с нее покрывало, платье, нижние юбки и корсаж. Стяну чулки и туфли. И все это медленно, глядя, как она краснеет, теряет от смущения дар речи, не знает, что делать, куда глядеть. Девочка, потерявшая голову от страха и стыда, — это восхитительно.

Агустин. Да спустись же на землю, Сесар. Безумными прожектами делу не поможешь. Чем фантазировать, лучше бы давал на пятьдесят фунтов больше. Вот это была бы помощь.

Белисарио за своим столом зевает, движения его замедляются. Чувствуется, что работа наскучила ему.

Xоакин. И каждый кусочек обнажающегося тела, покрытый гусиной кожей от страха, я буду гладить, и воспламенять поцелуями, и вдыхать его аромат. Ты ревнуешь, Карлота? Ты, наверно, представляешь, как мои глаза, губы, пальцы движутся пядь за пядью, как она дрожит, закрыв глаза? Ты ревнуешь, Карлота? Я хочу, чтобы ты ревновала.

Мамочка. Я тебя не слышу. Я заткнула уши и освободилась от тебя. Сейчас я еще зажмурюсь. Как бы ты ни пытался оскорбить меня и унизить… Ах, проклятая моя голова! (Бьет себя по голове, куда проникли нескромные видения.)

Амелия. Тише, папа идет.

Входят Педро и Кармен. Сыновья целуются с отцом. Белисарио бросает ручку, подпирает голову ладонью.

Белисарио (зевая). Если сегодня не допишешь, мир не перевернется. Усни, Белисарио. Поспи, Белисарио.

Дедушка. Напрасно вы переполошились. Я прекрасно себя чувствую. Этот э-э, как его, этот… пират не причинил мне никакого вреда. Ну что ж, нет худа без добра: наконец-то вы к нам пожаловали. Уж которую неделю ни слуху ни духу.

Сесар. Как, папа? Мы же вчера провели вместе весь вечер!

Xоакин. А потом, когда она перестанет сопротивляться, когда все тело ее будет увлажнено моими бесчисленными поцелуями, я заставлю ее в свой черед раздеть меня. Как ты это делаешь, Карлота. Я научу ее повиноваться. Я выдрессирую ее, как мою лошадь: она будет послушна мне и не подпустит к себе чужого. А сам тем временем я буду думать о тебе. Это распалит меня. Я буду любить ее медленно и представлять, что в моих объятиях — ты, Карлота.

Мамочка. Нет! Нет! Уходи прочь! Вон отсюда! Я не позволю тебе даже во сне, даже когда стану твоей женой. Тетушка Амелия! Дядя Менелао! Карменсита! А-а-а!

Хоакин, улыбнувшись, исчезает. Все оборачиваются к Мамочке.

Бабушка. Что с тобой? Что ты все время кричишь как сумасшедшая?

Мамочка (задыхаясь от смущения). Мне приснилось, что мой жених пытался обнять меня и положить мне руку вот сюда. Эти чилийцы — такие бесстыдники! Даже во сне норовят сделать какую-нибудь гадость. Ох уж эти чилийцы!

Крестится. Белисарио засыпает, склонившись над рукописью. Ручка выскальзывает из его пальцев на пол. Слышен храп.