"Трагедия господина Морна" - читать интересную книгу автора (Набоков Владимир)

АКТ II

Комната Тременса. Тременс в той же позе, как в I сцене I акта. У стола сидит Ганус, рассыпает карты.


ТРЕМЕНС: Блаженство пустоты… Небытие… Так буду повторять тебе, покамест дрожащими руками не сожмешь взрывающейся головы; покамест твоей души не оглушу громами моей опустошительной мечты!.. Терзаюсь я бездействием; но знаю: моя глухая воля — как вода, что, каплею за каплею спадая на темя осужденного, рождает безумие, протачивая череп и проедая разум; как вода, что, каплею за каплею сквозь камень просачиваясь в огненные недра земные, вызывает изверженье вулкана — сумасшествие земли… Небытие… Я, сумрак возлюбивший, сам должен жить и жизнью быть язвимым, чтоб людям дать усладу вечной смерти — но стойкая душа моя не стонет, распятая на костяном кресте скелета человечьего, — на черной, на громовой Голгофе бытия… Ты бледен, Ганус… Перестань же карты раскладывать, ерошить волос буйный, в лицо часам заглядывать… Чего же бояться? ГАНУС: Замолчи, прошу тебя! Без четверти… Невыносимо! Стрелки, как сгорбленные, идут; как вдовица и сирота за катафалком… ТРЕМЕНС: Элла! Лекарство!.. ГАНУС: Тременс… нет… пускай не входит!.. О, Господи… ЭЛЛА:

(лениво входит, волоча шаль)

Тут холодно… Не знаю, верны ли…

(Смотрит на стенные часы.)

ТРЕМЕНС: А тебе-то что? ЭЛЛА: Так. Странно: камин горит, а холодно… ТРЕМЕНС: Мой холод, мой холод, Элла! Зябну я от жизни, но подожди — я скоро распущу такой огонь… ГАНУС: Невыносимо!.. Элла, вы склянками звените… ради Бога, не надо… Что хотел сказать я? Да: вы мне намедни обещали дать{12} конверт и марку… ТРЕМЕНС: …С человеком в маске… ЭЛЛА: Я принесу… Тут холодно… Быть может, мне кажется… Сегодня все зеваю…

(Уходит.)

ГАНУС: Ты что сказал? ТРЕМЕНС: Я говорю: на марке изображен наш добрый… ГАНУС: Тременс, Тременс, о, если бы ты знал!.. Не то. Послушай, нарочно Эллу я просил… Ты должен услать ее, куда-нибудь, на час… Они сейчас придут: решили в десять, ведь сам ты проверял картель{13}… Прошу, дай порученье ей… ТРЕМЕНС: Напротив, Ганус. Пусть учится. Пусть видит страх и смелость. Смерть — зрелище, достойное богов. ГАНУС: Ты — изверг, Тременс! Как же я могу под взглядом детских глаз ее… О, Тременс, прошу тебя!.. ТРЕМЕНС: Довольно. Это входит в мой замысел. Сегодня открываю мой небывалый праздник. Твой противник — как бишь его? — забыл я… ГАНУС: Тременс! Друг мой! Осталось шесть минут! Я умоляю! Они сейчас придут… Ведь Эллы… жалко! ТРЕМЕНС: …противник твой — какой-нибудь летучий, блестящий шелопай; но если смерть он вытянет за белое ушко из кулака, — доволен буду: меньше одной душой на этом свете… Спать как хочется… ГАНУС: Пять, пять минут осталось!.. ТРЕМЕНС: Да: это час, когда я спать ложусь…

Возвращается Элла.


ЭЛЛА: Берите, вот. Насилу отыскала… Мое лицо плывет из полутьмы навстречу мне, как смутная медуза, а зеркало — как черная вода… А волосы устало растрепались… А я — невеста. Я — невеста… Ганус, вы рады за меня?.. ГАНУС: Не знаю… Да, конечно, — рад… ЭЛЛА: Ведь он — поэт, он — гений, не то что вы… ГАНУС: Да, Элла… Так… так… сейчас пробьют… пробьют мне душу… Э, все равно!.. ЭЛЛА: Мне можно вас спросить — вы ничего мне, Ганус, не сказали, — что было там, когда ушли мы? Ганус! Ну, вот — молчит… Ужели на меня вы сердитесь? Ведь, право, я не знала, что маскарад наш маленький не выйдет… Как мне помочь? Быть может, есть слова цветут они в тени высоких песен, — я их найду. Какой надутый, глупый, кусает губы, знать меня не хочет… Я все пойму… Взгляните же… Со мною грешно молчать. Как мне еще просить? ГАНУС: Что, Элла, что вам нужно от меня? Вам говорить угодно? О, давайте, давайте говорить! О чем хотите! О женщинах неверных, о поэтах, о духах, о потерянных очках слепой кишки, о моде, о планетах, — шептаться, хохотать, наперебой болтать, болтать — без умолку! Ну, что же? Я веселюсь!.. О, Господи… ЭЛЛА: Не надо Мне больно… Вы не можете понять. Не надо… А! Бьет десять… ГАНУС: Элла — вот — я вам скажу… я попросить вас должен… послушайте… ЭЛЛА: Какая карта? Чет? ГАНУС: Чет — все равно… Послушайте… ЭЛЛА: Восьмерка. Я загадала. В десять ждет Клиян. Когда пойду — все кончено. Мне вышло — остаться… ГАНУС: Нет — идите! ах, идите! Так суждено! Поверьте мне!.. Я знаю — любовь не ждет!.. ЭЛЛА: Безвольная истома и холодок… Любовь ли это? Впрочем, я поступлю, как скажете… ГАНУС: Идите, скорей, скорей! — пока он не проснулся… ЭЛЛА: Нет, почему же, он позволит мне… Отец, проснись. Я ухожу. ТРЕМЕНС: Ох… тяжко… Куда же ты так поздно? Нет, останься, ты мне нужна. ЭЛЛА:

(к Ганусу)

Остаться? ГАНУС:

(тихо)

Нет, нет, нет… я умоляю, умоляю!.. ЭЛЛА: Вы… вы… жалкий.

(Уходит, накинув меховой плащ.)

ТРЕМЕНС: Элла! Стой! А ну ее… ГАНУС: Ушла, ушла… Дверь ухнула внизу стеклянным громом… Ах, теперь мне легче…

(Пауза.)

Одиннадцатый час… Не понимаю… ТРЕМЕНС: Опаздывать — дуэльный этикет. А может быть, он струсил. ГАНУС: И другое есть правило: не оскорблять чужого противника… ТРЕМЕНС: А я скажу тебе вот так: душа должна бояться смерти, как девушка любви боится. Ганус, что чувствуешь? ГАНУС: Огонь и холод мести, и пристально гляжу в глаза кошачьи стального страха: знает укротитель, что только отвернется, — вспрыснет зверь{14}. Но, кроме страха, есть другое чувство, угрюмо стерегущее меня… ТРЕМЕНС:

(зевает)

Проклятая дремота… ГАНУС: Чувство это страшней всего… Вот, Тременс, — деловое — пошлешь по почте; вот — письмо к жене — сам передашь… О, как ударит в нёбо, о, как ударит!.. Смирно… ТРЕМЕНС: Так. А марку ты рассмотрел? Под пальцами всегда я чувствую тугое горло это… Ты помоги мне, Ганус, если смерть тебя минует… Помоги… Отыщем неистовых наемников… Проникнем в глухой дворец… ГАНУС: Не отвлекай меня безумным и дремотным бормотаньем. Мне, Тременс, очень трудно… ТРЕМЕНС: Сон всегдашний… Сон сладостный… Слипаются ресницы. Разбудишь… ГАНУС: Спит. Спит… Пламенный слепец! Открыть тебе? Открыть?.. О, как они опаздывают! Это ожиданье меня погубит… Господи!.. Открыть? Так просто все: не встреча, не дуэль, а западня… один короткий выстрел… сам Тременс это сделает, не я, и скажет сам, что ставлю выше чести холодный долг мятежника, и станет благодарить… Прочь, прочь, соблазн дрожащий! Один ответ, один ответ тебе, — презрительный ответ: неблагородно. А вот — идут… О, этот смех беспечный за дверью… Тременс! Просыпайся! Время! ТРЕМЕНС: Что? А? Пришли? Кто это там смеется? Знакомый перелив…

Входят Морн и Эдмин.


ЭДМИН: Позвольте вам представить господина Морна. ТРЕМЕНС: Счастлив вам услужить. Мы с вами не встречались? МОРН:

(смеется)

Не помню. ТРЕМЕНС: Мне спросонья показалось… но это все равно… А где посредник? Тот старичок воздушный — Эллин крестный как звать его… вот память! ЭДМИН: Дандилио сейчас придет. Он ничего не знает. Так лучше. ТРЕМЕНС: Да: судьба слепая. Шутка не новая. Дрема долит{15}. Простите, я нездоров…

Две группы: направо, у камина, Тременс и Ганус; налево — в более темной части комнаты — Морн и Эдмин.


ГАНУС: Ждать… Снова ждать… Слабею, не вынесу… ТРЕМЕНС: Эх, Ганус, бедный Ганус! Ты — зеркало томления, дохнуть бы теплом в тебя, чтоб замутить стекло. Вот, например: какой-то тенью теплой соперник твой окутан. На картины мои глядит, посвистывает тихо… Не вижу я, но, кажется, спокойно его лицо… МОРН:

(к Эдмину)

Смотри: зеленый луг, а там, за ним, чернеет маслянисто еловый бор, — и золотом косым пронизаны два облака… а время уж к вечеру… и в воздухе, пожалуй, церковный звон… толчется мошкара… Уйти бы — а? — туда, в картину эту{16}, в задумчивые краски травяные, воздушные… ЭДМИН: Спокойствие твое — залог бессмертья. Ты прекрасен. МОРН: Знаешь, забавно мне: ведь я уж здесь бывал. Забавно мне, все хочется смеяться… Противник мой несчастный мне не смеет в глаза глядеть… Напрасно, повторяю, ты рассказал ему… ЭДМИН: Но я полмира хотел спасти!.. ТРЕМЕНС:

(с кресел)

Какая там картина вам нравится? Не вижу я… Березы над заводью? МОРН: Нет, — вечер, луг зеленый… Кто написал? ТРЕМЕНС: Он умер. Кость осталась холодная. На ней распято что-то — лохмотье, дух{17}… О, право, я не знаю, зачем храню картины эти. Бросьте, не нужно их смотреть! ГАНУС: А! В дверь стучат! Нет, человек с подносом… Тременс, Тременс, не смейся надо мной!.. ТРЕМЕНС:

(слуге)

Поставь сюда. На, выпей, Ганус. ГАНУС: Не хочу. ТРЕМЕНС: Как знаешь. Не откажитесь, судари мои, прошу. МОРН: Спасибо. Но скажите, Тременс, с каких же пор писать вы перестали? ТРЕМЕНС: С тех пор, как овдовел. МОРН: И вас теперь не тянет вновь просунуть палец в пройму палитры? ТРЕМЕНС: Слушайте, мы собрались, чтоб смерть решать, — вопрос отменно важный; не к месту здесь цветные разговоры. Поговорим о смерти. Вы смеетесь? Тем лучше; но поговорим о смерти. Что — упоенье смерти? Это — боль, как молния. Душа подобна зубу, и душу Бог выкручивает — хрясь! — и кончено… Что дальше? Тошнота немыслимая и потом — зиянье, спирали сумасшествия — и чувство кружащегося живчика, — и тьма, тьма, — гробовая бархатная бездна, а в бездне… ЭДМИН: Перестаньте! Это хуже, чем о плохой картине рассуждать! Вот. Наконец-то.

Слуга вводит Дандилио.


ДАНДИЛИО: Добрый вечер! Ух, как жарко тут! А мы давненько, Тременс, не виделись — отшельником живете. Я изумлен был вашим приглашеньем: мудрец-де приглашает мотылька. Для Эллы — вот — коробка глянцевитых засахаренных слив — она их любит. Морн, здравствуйте! Эдмин, вы дурно спите бледны, как ландыш… Ба! Неужто — Ганус? Ведь мы знакомы были. Это — тайна, не правда ли, что вы к нам воротились? Когда вечор мы с вами… как узнал я? Да по клейму, по синей цифре — тут — повыше кисти: заломили руки, и цифра обнажилась. Я приметил и, помнится, сказал, что в Дездемоне… ТРЕМЕНС: Вот вам вино, печенья… Скоро Элла вернется… Видите, живу я тихо, но весело. И мне налейте. Кстати, тут вышел спор: вот эти господа решить хотят, кому из них платить за ужин… в честь одной плясуньи модной. Вот если б вы… ДАНДИЛИО: Конечно! Заплачу с охотою! ТРЕМЕНС: Нет, нет, не то… Сожмите платок и выпустите два конца, — один с узлом… МОРН: …невидимым, конечно. Ведь он дитя, — все объясняй ему! Вы помните, беспечный одуванчик, я ночью раз на уличный фонарь вас посадил: просвечивал седой ваш хохолок, и вы цилиндр мохнатый старались нахлобучить на луну и чмокали так радостно… ДАНДИЛИО: И после в цилиндре пахло молоком. Шутник, прощаю вам! ГАНУС: Скорей же… вас просили… ведь надо кончить… ДАНДИЛИО: Полно, полно, друже, терпенье… Вот платок мой. Не платок, а знамя разноцветное. Простите. Спиною стану к обществу… Готово! ТРЕМЕНС: Платить тому, кто вырвет узел. Ганус, тяни… ГАНУС: Пустой! МОРН: Вам, как всегда, везет… ГАНУС: Я не могу… что сделал я!.. не надо… ТРЕМЕНС: Сжал голову, бормочет… Ведь не ты — он проиграл! ДАНДИЛИО: Позвольте, что такое… ошибся я… узла и вовсе нет, не завязал, смотрите, вот так чудо! ЭДМИН: Судьба, судьба, судьба решила так!.. Послушайтесь судьбы! Так и выходит! Прошу вас — я прошу вас — помиритесь! Все хорошо!.. ДАНДИЛИО:

(нюхает lt;табакgt;)

…И я плачу за ужин. ТРЕМЕНС: Знаток картин волнуется… Довольно с судьбой шутить: давай сюда платок! ДАНДИЛИО: Как так — давай? Он нужен мне — чихаю, он в табаке, он сыроват; к тому же простужен я. ТРЕМЕНС: Э, проще мы устроим! Вот — с картами… ГАНУС:

(бормочет)

Я не могу… ТРЕМЕНС: Скорей, какая масть? МОРН: Ну что же, я люблю цвет алый — жизнь, и розы, и рассветы.. ТРЕМЕНС: Показываю! Ганус, стой! вот глупый — бух в обморок!.. ДАНДИЛИО: Держите, ух, тяжелый! Держите, Тременс, — кости у меня стеклянные. А, вот — очнулся. ГАНУС: Боже, прости меня… ДАНДИЛИО: Пойдем, пойдем… приляжем…

(Уводит его в спальню.)

МОРН: Он рокового повторенья счастья не вынес. Так. Восьмерка треф. Отлично.

(К Эдмину.)

Бледнеешь, друг? Зачем? Чтоб выделять отчетливее черный силуэт моей судьбы? Отчаянье подчас — тончайший живописец… Я готов. Где пистолет? ТРЕМЕНС: Пожалуйста, не здесь. Я не люблю, чтоб в доме у меня сорили. МОРН: Да, вы правы. Спите крепко, почтенный Тременс. Дом мой выше. Выстрел звучнее в нем расплещется, и завтра заря взойдет без моего участья{18}. Пойдем, Эдмин. Я буду ночевать у Цезаря.

Морн и Эдмин, первый поддерживая второго, уходят.


ТРЕМЕНС:

(один)

Спасибо… Мой озноб текучею сменился теплотою… Как хороши — предсмертная усмешка и отсвет гибели в глазах! Бодрится, играет он… До самого актера мне дела нет, но — странно — вот опять сдается мне, что слышу голос этот не в первый раз: так — вспомнится напев, а слов к нему не вспомнишь; может статься их вовсе нет; одно движенье мысли — и сам напев растаял… Я доволен сегодняшним разнообразным действом, личинами неведомого. Так! Доволен я — и ощущаю в жилах живую томность, оттепель, капели… Так! Вылезай, бубновая пятерка, из рукава! Не знаю, как случилось, но, жалости мгновенной повинуясь, я подменил ту карту, что схватил — малиновые ромбы — той, другой, что показал. Раз-два! Восьмерка треф! — пожалуйте! — и выглянула смерть из траурного клевера на Морна! Пока глупцы о розах говорят — мазком ладони, перелетом пальцев так быстрая свершается судьба. Но никогда мой Ганус не узнает, что я схитрил, что выпала ему, счастливцу, смерть… Из спальни возвращается Дандилио. ДАНДИЛИО: Ушли? А вот проститься со мной забыли… Эта табакерка — старинная… Три века табаку не нюхали: теперь опять он в моде. Желаете? ТРЕМЕНС: Что с Ганусом? Припадок? ДАНДИЛИО: Так, пустяки. Приник к постели, что-то бормочет и выбрасывает руки, как будто ловит за края одежд невидимых прохожих. ТРЕМЕНС: Пусть, — полезно. Научится. ДАНДИЛИО: Да, всякое зерно годится в житницу души, вы правы… ТРЕМЕНС: Я разумел иначе… А, шаги моей влюбленной Эллы! Знаю, знаю, куда она ходила…

Входит Элла.


ЭЛЛА: Дандилио! ДАНДИЛИО: Что, милая, что, легкая моя?.. ЭЛЛА: Остались щепки… щепки!.. Он… Клиян… О, Господи… Не трогайте! Оставьте… Я — липкая… Я вся холодной болью пропитана. Ложь! Ложь! Не может быть, чтоб это вот звалось блаженством. Смерть, а не блаженство! Гробовою крышкой задели душу… прищемили… больно… ТРЕМЕНС: То — кровь моя. Пускай она поплачет. ДАНДИЛИО: Ну вот… Ну вот… Дай отодвину локон… Жемчужины и розы на щеках, блеск, волосы, росистые от снегу… Ты — глупая. Все хорошо. Играя, ребенок поцарапался — и плачет. Жизнь обежит, шумя летучим платьем, все комнаты, как молодая мать, падет перед ребенком на колени, царапинку со смехом поцелует…

Занавес