"Трагедия господина Морна" - читать интересную книгу автора (Набоков Владимир)

Сцена I

Комната старика Дандилио. Клетка с попугаем, книги, фарфор. В окнах — солнечный летний день. По комнате тяжело мечется Клиян. Слышна отдаленная стрельба.


КЛИЯН: Как будто умолкает… Все равно: я обречен! Ударит в мозг свинец, как камень в грязь блестящую — раз — мысли разбрызгаются! Если б можно было жизнь прожитую сочно отрыгнуть, прожвакать{22} вновь и проглотить, и снова воловьим толстым языком вращать, выдавливать из этой вечной гущи былую сладость трав хрустящих, пьяных от утренней росы, и горечь листьев сиреневых! О, Боже, если б вечно смертельный ужас чувствовать! И это — блаженство, Боже! Всякий ужас значит «я есмь», а выше нет блаженства! Ужас — но не покой могильный! Стон страданья — но не молчанье трупа! Вот где мудрость, и нет другой! Готов я, лязгнув лирой, ее разбить, мой звучный дар утратить, стать прокаженным, ослабеть, оглохнуть, — но только помнить что-нибудь, хоть шорох ногтей, скребущих язву, — он мне слаще потусторонних песен! Я боюсь, смерть близится… тугое сердце тяжко подскакивает, как мешок в телеге, гремящей под гору, к обрыву, к бездне{23}! Не удержать! Смерть!

Из двери справа входит Дандилио.


ДАНДИЛИО: Тише, тише, тише… Там Элла только что уснула; кровью бедняжка истекла; ребенок умер, и мать второй души лишилась — главной. Но лучше ей как будто… Только, знаешь, не лекарь я, — какие книги были, использовал, но все же… КЛИЯН: Дандилио! Мой добрый Дандилио! Мой прекрасный, мой светлый Дандилио!.. Не могу, я не могу… меня ведь тут поймают! Я обречен! ДАНДИЛИО: Признаться, я не ждал таких гостей; вчера меня могли бы предупредить: я клетку попугаю украсил бы — он что-то очень мрачен. Скажи, Клиян, — я Эллою был занят, не понял хорошенько, — как же это ты спасся с ней? КЛИЯН: Я обречен! Ужасно… Какая ночь была! Ломились… Элла все спрашивала, где ребенок… Толпы ломились во дворец… Нас победили: пять страшных дней мы против урагана мечты народной бились; в эту ночь все рухнуло: нас по дворцу травили — меня и Тременса, еще других… Я с Эллою в руках из залы в залу, по галереям внутренним, и снова назад, и вверх, и вниз бежал и слышал гул, выстрелы, да раза два — холодный смех Тременса… А Элла так стонала, стонала!.. Вдруг — лоскут завесы, щелка за ней, — рванул я: ход! Ты понимаешь, — ход потайной{24}… ДАНДИЛИО: Я понимаю, как же… Он, думаю, был нужен королю, чтоб незаметно улетать — и, после крылатых приключений, возвращаться к трудам своим… КЛИЯН: …и вот я спотыкался в могильной тьме и шел, и шел… Внезапно стена: толкнул — и оказался чудом в пустынном переулке! Только выстрел порой стучал и разрывался воздух по шву… Я вспомнил, что живешь ты рядом, и вот… к тебе… Но что же дальше делать? Ведь оставаться у тебя — безумно! Меня найдут! Ведь вся столица знает, что с сумасшедшим Тременсом когда-то ты дружен был и дочь его крестил!.. ДАНДИЛИО: Она слаба: еще такой прогулки не вынесет. А где же Тременс? КЛИЯН: Бьется… Не знаю, где… Он сам мне накануне советовал, чтоб я к тебе мою больную Эллу… но ведь тут опасно, я обречен! Пойми, — я не умею, я не умею умирать, и поздно — не научусь, нет времени! За мною сейчас придут!.. ДАНДИЛИО: Беги один. Успеешь. Дам бороду поддельную, очки{25}… пойдешь себе. КЛИЯН: Ты думаешь?.. ДАНДИЛИО: А хочешь есть у меня и маски, что носили на масленицу в старину… КЛИЯН: …Да, смейся! Ты знаешь сам, что никогда не кину моей бессильной Эллы… Вот где ужас не в смерти, нет, — а в том, что в кровь вселилось какое-то рыдающее чувство, смесь ревности неведомой и жажды отверженной и нежности такой, что все закаты перед нею — лужи малярной краски, — вот какая нежность! Никто не знал! Я — трус, гадюка, льстец, но тут, — вот тут… ДАНДИЛИО: Друг, будет… успокойся… КЛИЯН: Любовь в ладони сжала сердце… держит… не отпускает… Потяну — сожмет… А смерть близка… но как мне оторваться от своего же сердца? Я — не ящер, не отращу… ДАНДИЛИО: Ты бредишь, успокойся: тут безопасно… Улица пустынна и солнечна… Ты где же смерть приметил? На корешках моих уснувших книг — улыбка. И спокоен, как виденье, мой попугай святой. КЛИЯН: От этой птицы рябит в глазах… Пойми, сейчас нагрянут — нет выхода!.. ДАНДИЛИО: Опасности не чую: слепая весть, повеявшая с юга, что жив король, так опьянила души неслыханною радостью, — столица от казней так устала, — что, покончив с безумцем главным, с Тременсом, едва ли начнут искать сообщников его. КЛИЯН: Ты думаешь? Да, правда, светит солнце… И выстрелы умолкли… Не открыть ли окно, не посмотреть ли? А? ДАНДИЛИО: К тому же есть у меня одна вещица… хочешь, я покажу? Вот тут, в футляре мягком… Мой талисман… Вот, посмотри… КЛИЯН: Корона! ДАНДИЛИО: Постой, уронишь… КЛИЯН: Слышишь?.. Боже… Кто-то… По лестнице… А! ДАНДИЛИО: Говорил — уронишь!

Входит Тременс.


ТРЕМЕНС: Гром золотой! Я тронут. Но напрасно вы собрались меня короновать. Поздравь, Клиян: обещано полцарства за плешь мою!..

(К Дандилио.)

Скажи-ка, светлый старец, как и когда тебе достался этот кусок сверканья? ДАНДИЛИО: Продал за червонец один из тех, кто некогда дворец обыскивал. ТРЕМЕНС: Так, так… Давай-ка. Впору. Но я сейчас, признаться, предпочел бы ночной колпак. Где Элла? ДАНДИЛИО: Рядом. Спит. ТРЕМЕНС: А… хорошо. Клиян, чего ты стонешь? КЛИЯН: Я не могу… Зачем я, Тременс, Тременс, шел за тобой?.. Ты — смерть, ты — бездна! Оба погибнем мы. ТРЕМЕНС: Ты совершенно прав. КЛИЯН: Мой друг, мой вождь… Ведь ты мудрее всех. Спаси меня — и Эллу… Научи — что делать мне?.. Мой Тременс, что мне делать? ТРЕМЕНС: Что делать? Спать. Я снова зябну; снова наложница нагая — лихорадка — льнет к животу холодной ляжкой, спину ладонью ледяной мне гладит, гладит… Дай на плечи мне что-нибудь накинуть, старик. Вот так. Да, милый мой Клиян, я убедился — правы были наши друзья, когда предупреждали… Кстати, всех четверых я истребил — предать они меня пытались… Очень нужно! Я буду спать. Пускай солдаты сами найдут меня. КЛИЯН:

(кричит)

А!.. ДАНДИЛИО: Не кричи… не надо… Вот. Так и знал.

Входит Элла, справа.


ТРЕМЕНС: Дочь, Элла, ты не бойся: все хорошо! Клиян тут распевает последние свои стихи… ЭЛЛА: Отец, ты ранен? Кровь… ТРЕМЕНС: Нет. ЭЛЛА: У тебя рука опять, опять холодная… а ногти, как будто ел ты землянику… Я останусь, Дандилио, здесь… Прилягу, подушку дайте… Право, лучше мне… Всю ночь палили… мой ребенок плакал… А где же ваша кошка, Дандилио?.. ДАНДИЛИО: Шутник какой-то каменной бутылкой хватил ее… Иначе попугая я б не купил… ЭЛЛА: Да, огненный… Да, помню… Мы пили за его здоровье… Ах!..

(Смеется.)

«…И все же я тебя боюсь… Как смерть, бываешь страшен ты…» — откуда это? Откуда? Нет, забыла. КЛИЯН: Полно… Элла… моя любовь… Прикрой глаза… ЭЛЛА: …Ты — белый, как свежая сосновая доска… и капельки смолы… Мне неприятно… ты отойди… КЛИЯН: Прости меня… не буду, я только так… Хотел тебе подушку поправить… Вот…

(Он поникает у ее изголовья.)

ТРЕМЕНС: Что бишь я говорил? Да: плохо ищут; там, вокруг сената, вокруг дворца народ толпится: чистят покои королевские, ковры вытряхивают — и мои окурки, и шпильки Эллы выметают… Очень занятно! И какой занятный слух, что будто бы грабитель — где-то там на юге, видите ли, в дом забрался и бац в башку хозяина, — а тот — извольте — объявился властелином, свою столицу кинувшим полгода тому назад… Я знаю, знаю, — это все выдумки. Но выдумкой такой меня смели… Вот Элла спит. Мне тоже пора бы… Гладит, крадется озноб вверх по спине… А жалко, Дандилио, что вымышленный вор не уничтожил придуманного короля!.. Смеешься? Что, славно я шучу? ДАНДИЛИО: Да — бедный Ганус! Не повезло… ТРЕМЕНС: Как — Ганус?.. ДАНДИЛИО: Он письмо ведь получил… Мне Элла говорила… Как хорошо бедняжка спит… Клиян, прикрой ей ноги чем-нибудь… ТРЕМЕНС: Послушай, послушай, Дандилио, может быть, есть у тебя среди твоих игрушек старинных, безделушек пыльных, книг магических — полдюжины хороших горячечных рубашек? Одолжи… ДАНДИЛИО: Давно бы дал, да были бы они — малы тебе… Но что сказать ты хочешь? ТРЕМЕНС: Когда-то, Дандилио, мы дружили, о живописи спорили… Потом я овдовел… потом мятеж — тот, первый, — увлек меня, — и мы встречались реже… Не склонен я к чувствительности праздной, но я прошу во имя этой дружбы, такой далекой, расскажи мне ясно, что знаешь ты — о короле!.. ДАНДИЛИО: Как, разве не понял ты? Все очень просто было. Однажды я — тому четыре года, — зайдя к тебе, замешкался в передней средь вешалок, в шершавой темноте, и входят двое; слышу быстрый шепот: «Мой государь, опасно: он мятежник безудержный…» Другой в ответ смеется и — шепотом: «Ты обожди внизу, недолго мне…» И снова смех негромкий… Я спрятался. Через минуту — вышел и, хлопая перчаткою, сбежал по лестнице — твой легкий гость… ТРЕМЕНС: Я помню… конечно… Как же я не сопоставил… ДАНДИЛИО: Ты погружен был в сумрачную думу. Я промолчал. Мы виделись не часто: я хмурых и холодных не люблю. Но помнил я… Прошло четыре года — все помнил я; и вот, встречаясь с Морном на вечерах недавних, я узнал смех короля… Когда же в день дуэли ты подменил… ТРЕМЕНС: Позволь, позволь, и это заметил ты? ДАНДИЛИО: Да, к мелочам случайным мой глаз привык, исследуя прилежно ходы жучков и ссадины на теле старинной мебели, чешуйки красок, пылинки на полотнах безымянных. ТРЕМЕНС: И ты молчал!.. ДАНДИЛИО: Из двух — то сердце было дороже мне, чья страсть была острей. Есть третье сердце: посмотри — с печалью и нежностью, не свойственной ему, Клиян глядит на дремлющую Эллу, как будто с ней и страх его уснул… ТРЕМЕНС: О, мне смешно, что втайне от меня работали моя же мысль и воля, что как-никак я сам, своей рукою смерть королю — хоть мнимую — послал! И в Ганусе я втайне не ошибся: он был слепым орудием слепца… Не сетую! С холодным любопытством разглядываю хитрые узоры — причины и последствия — на светлом клинке, приставленном к груди… Я счастлив, что хоть на миг людей я научил уничтоженья сладостному буйству… Да, не пройдет урок мой без следа! И то сказать, нет помысла, мгновенной нет слабости, которые в грядущем поступке не сказались бы: король еще обманет явно… КЛИЯН: Ты проснулась? Спи, Элла, спи… Так страшно думать, Элла… ТРЕМЕНС: О, мне смешно! Когда б я знал все это, народу бы я крикнул: «Ваш король — пустой и слабый человек. Нет сказки, есть только Морн!» ДАНДИЛИО: Не надо, Тременс, тише… ЭЛЛА: Морн и… король? Ты так сказал, отец? Король в карете синей — нет, не то… Я танцевала с Морном — нет… позволь… Морн… ДАНДИЛИО: Полно, он шутил… ТРЕМЕНС: Клиян, молчи, не всхлипывай!.. Послушай, Элла…
ДАНДИЛИО: Элла, ты слышишь? ТРЕМЕНС: Сердце бьется? ДАНДИЛИО: Да. Сейчас пройдет. ТРЕМЕНС: Глаза открыты… видит… Элла! Столб соляной{26}… Не знал я, что бывают такие обмороки… КЛИЯН: Голоса! На улице… Они! ТРЕМЕНС: Да. Мы их ждали. Посмотрим-ка…

Открывает окно; с улицы внизу слышны быстрые голоса.


ПЕРВЫЙ ГОЛОС: …дом. ВТОРОЙ ГОЛОС: Ладно! Не уйдет он. Все выходы? ПЕРВЫЙ ГОЛОС: Все… ТРЕМЕНС: Можно и захлопнуть…

(Закрывает окно.)

КЛИЯН:

(мечется)

Спаси меня… скорее… Дандилио… куда-нибудь… я жить хочу… скорей… успеть бы… А!

(Кидается прочь из комнаты в дверь направо.)

ТРЕМЕНС: Как будто и конец? ДАНДИЛИО: Да, кажется. ТРЕМЕНС: Я выйду к ним, чтоб Элла не видела. Ты чем питаешь эту оранжевую птицу? ДАНДИЛИО: Ей полезны яички муравьиные, изюм… Хорошая, не правда ли? А, знаешь, попробуй на чердак, затем — по крыше… ТРЕМЕНС: Нет, я пойду. Устал я. Направляется к двери, открыл ее, но Капитан и четверо солдат оттесняют его обратно в комнату. КАПИТАН: Стой! Назад! ТРЕМЕНС: Да, да, я — Тременс; только потолкуем на улице… КАПИТАН: Назад. Так.

(Солдату.)

Обыщи-ка обоих.

(К Дандилио.)

Ваше имя? ДАНДИЛИО: Вот, табак просыпали, эх вы! Кто ищет имя у человека в табакерке? Можно вас угостить? КАПИТАН: Вы тут хозяин? ДАНДИЛИО: Как же. КАПИТАН: А это кто? ДАНДИЛИО: Больная. КАПИТАН: Вы напрасно скрывали тут преступника… ТРЕМЕНС:

(с зевком)

Случайно я забежал… КАПИТАН: Вы — Тременс, бунтовщик? ТРЕМЕНС: Спать хочется. Скорее… КАПИТАН: По приказу, сенатом изданному нынче, июня девятнадцатого, будет на месте… Ба! там кто-то есть еще.

(Солдатам.)

Держите их. Я погляжу…

Уходит в дверь направо. Тременс и Дандилио говорят меж собой, окруженные безмолвными, как бы неживыми солдатами.


ТРЕМЕНС: Вот медлит… Спать хочется… ДАНДИЛИО: Да, выспимся… ТРЕМЕНС: Мы? Полно, тебя не тронут. Смерти ты боишься? ДАНДИЛИО: Все это я люблю: тень, свет, пылинки в воронке солнца; эти лужи света на половицах; и большие книги, что пахнут временем. Смерть — любопытна, не спорю… ТРЕМЕНС: Элла словно кукла… Что с ней?.. ДАНДИЛИО: Да, так нельзя.

(К солдату.)

Послушай, братец мой, снеси-ка, вот, больную рядом, в спальню, а погодя за лекарем пошлем. Ты что — оглох? ТРЕМЕНС: Оставь его. Не нужно. Меня уложат где-нибудь в сторонке, она и не увидит. Дандилио, ты говорил о солнце… Это странно, мне кажется, мы — схожие, а в чем — не уловлю… Давай сейчас рассудим. Ты принимаешь смерть? ДАНДИЛИО: Да. Вещество должно истлеть, чтоб веществу воскреснуть — и вот ясна мне Троица. Какая? Пространство — Бог, и вещество — Христос, и время — Дух. Отсюда вывод: мир, составленный из этих трех, — наш мир — божественен… ТРЕМЕНС: Так. Продолжай. ДАНДИЛИО: Ты слышишь, какой там топот в комнатах моих? Вот сапоги! ТРЕМЕНС: И все-таки наш мир… ДАНДИЛИО: …божественен; и потому все — счастье; и потому должны мы распевать, работая: жить на земле и значит на этого работать властелина в трех образах: пространство, вещество и время. Но кончается работа, и мы на праздник вечности уходим, дав времени — воспоминанье, облик — пространству, веществу — любовь. ТРЕМЕНС: Вот видишь — в основе я согласен. Но мне рабства счастливого не нужно. Я бунтую, бунтую против властелина! Слышишь! Я всех зову работу бросить! Прямо — валяй на праздник вечности: там в безднах блаженных отдохнем. ДАНДИЛИО: Поймали. Крик. ТРЕМЕНС: Я и забыл Клияна…

Врывается справа Клиян.


КЛИЯН: А! Западня! И здесь они!

Кидается обратно, в комнату направо.


ЭЛЛА:

(приподнимаясь)

Морн… Морн… Морн… Я как будто во сне слыхала голос: Морн — король…

(Снова застыла.)

ГОЛОС КАПИТАНА:

(в комнате направо, дверь которой осталась открытой)

Довольно вам по комнатам носиться! ГОЛОС КЛИЯНА: Я умоляю… ГОЛОС КАПИТАНА: Имя! ГОЛОС КЛИЯНА: Умоляю… Я молод… Я так молод! Я велик, я — гений! Гениев не убивают!.. ГОЛОС КАПИТАНА: Вы отвечайте на вопросы! ГОЛОС КЛИЯНА: Имя мое Клиян… Но буду королю служить… Клянусь… Я знаю, где корона… Отдам… клянусь… ГОЛОС КАПИТАНА: Э, не хватай за икры, я прострелю себе сапог. ГОЛОС КЛИЯНА: Поща-а…!

Выстрел.

Тременс и Дандилио, окруженные неподвижными солдатами, продолжают свою беседу.


ТРЕМЕНС: Пространство — Бог, ты говоришь. Отлично. Вот объясненье крыльев — этих крыльев, которыми мы населяем рай… ГОЛОС КЛИЯНА: А!.. Нет конца… конца… ГОЛОС КАПИТАНА: Живуч, бедняга. ДАНДИЛИО: Да. Нас волнуют быстрые полеты, колеса, паруса и — в детстве — игры, и в молодости — пляски{27}. lt;…gt;