"Дзен и исскуство ухода за мотоциклом" - читать интересную книгу автора (Пирсиг Роберт М)

4

В каждом Шатокуа где-то должен быть список ценных вещей, которые надо не забыть; он должен храниться в каком-нибудь безопасном месте, чтобы когда-нибудь при необходимости черпать в нем вдохновение. Детали. И теперь, пока остальные еще храпят, растрачивая это прекрасное утреннее солнышко… что ж… убить время, что ли…

У меня тут собственный список ценностей: их надо взять с собой в следующую поездку на мотоцикле по Дакотам.

Я проснулся на рассвете. На соседней кровати Крис еще крепко спит. Я начал переворачиваться на другой бок поспать еще, но услышал, как кукарекает петух, и вспомнил, что мы в отпуске, поэтому спать смысла нет. Слышу, как прямо за перегородкой Джон издает звуки лесопилки… если это только не Сильвия… нет, для нее слишком громко. Проклятая бензопила, звучит как…

Я так устал забывать брать в такие поездки вещи, что составил этот список раз и навсегда и положил дома в папку, чтобы проверять перед каждым выездом.

Большинство пунктов обычны и не требуют особых пояснений. Некоторые свойственны только мотоциклистам, поэтому нуждаются кое в каких комментариях. Некоторые вообще специальны, поэтому их надо разъяснять особо. Список делится на четыре части: Одежда, Личные Вещи, Кухонное и Лагерное Снаряжение и Мотоциклетные Принадлежности.

Первая часть — Одежда — очень проста:

Две смены белья.

Теплое белье.

Смена рубашки и брюк для каждого. Я пользуюсь списанной армейской формой. Она дешева, прочна и на ней не видно грязи. У меня сначала был еще пункт «парадная одежда», но Джон напротив него дописал карандашом: «смокинг». Я же думал лишь о том, что можно носить за пределами заправочной станции.

Каждому по свитеру и куртке.

Перчатки. Кожаные перчатки без подкладки — лучше всего, они предохраняют от солнечных ожогов, впитывают пот и остужают руки. Когда выезжаешь на час-другой, такие мелочи не особенно важны, но когда едешь целый день — и не один, — они приобретают исключительное значение.

Мотоциклетные сапоги.

От дождя.

Шлем и солнцезащитный козырек.

Пузырь. От закрытого шлема у меня клаустрофобия, поэтому я пользуюсь им только в дождь; капли на большой скорости вонзаются в лицо, как иголки.

Очки. Я не люблю ветровых стекол, потому что они тоже отгораживают от внешнего мира. У меня английские очки из многослойного стекла, очень хорошие. Под простые солнцезащитные забирается ветер. Пластиковые легко царапаются и сильно искажают.

Следующий список — Личные Вещи:

Расчески. Бумажник. Складной нож. Записная книжка. Ручка. Сигареты и спички. Фонарик. Мыло в пластиковой мыльнице. Зубные щетки и паста. Ножницы. Анальгин от головной боли. Средство для отпугивания насекомых. Дезодорант (в конце жаркого дня, проведенного на мотоцикле, твоим лучшим друзьям даже не придется намекать тебе про запах). Лосьон от загара (на мотоцикле не замечаешь солнечного ожога, пока не остановишься, а тогда уже будет поздно; лучше намазаться заранее). Пластырь. Туалетная бумага. Мочалка (можно класть в пластмассовую коробку, чтобы больше ничего не промокло). Полотенце.

Книги. Не знаю ни одного мотоциклиста, который брал бы с собой книги. Занимают много места, но все равно сейчас у меня с собой их три. Внутрь вложены листки чистой бумаги для записей. Вот эти книги:

а. Заводская инструкция для этого мотоцикла.

б. Общий справочник неисправностей, со всей технической информацией, которая не держится в голове. У меня «Чилтоновский справочник неисправностей мотоцикла», написанный Оси Ричем; продается в магазинах «Сиэрз Рёбак».

в. Томик «Уолдена» Торо… которого Крис еще никогда не слышал и которого можно читать сотни раз без устали. Я всегда стараюсь подобрать книгу намного выше его уровня и читаю ее больше как основу для вопросов и ответов, а не просто сплошняком. Читаю ему фразу или две, жду, пока он налетит с тучей своих обычных вопросов, отвечаю на них, потом читаю следующую пару предложений. Классика таким вот образом читается хорошо. Она должна быть написана именно так. Иногда мы проводим целый вечер за чтением и разговором, в конце обнаружив, что прочли всего две-три страницы. Так читали сто лет назад… когда были популярны Шатокуа. Если не пытался так делать, то не сможешь себе представить, насколько приятно это делать так.

Я вижу, что Крис спит полностью расслабленный, без своего обычного напряжения. Не стану его, наверное, пока будить.

Лагерное Снаряжение включает в себя:

Два спальных мешка.

Два пончо и одна подстилка. Они превращаются в палатку, а также защищают багаж от дождя при езде.

Веревка.

Топографические карты района, по которому мы надеемся поездить.

Мачете.

Компас.

Фляга. Когда мы уезжали, я не смог ее нигде найти. Наверное, дети куда-то задевали.

Два списанных армейских столовых набора с ножом, вилкой и ложкой.

Разборная печка «Стерно» с банкой топлива «Стерно» средних размеров. Экспериментальная покупка; я ею еще не пользовался. Когда идет дождь, или поднимаешься выше зоны лесов, дрова найти — целая проблема.

Несколько алюминиевых банок с притертыми крышками. Для жира, соли, масла, муки, сахара. Много лет назад мы купили их в магазине для альпинистов.

«Брилло», чистящая паста.

Два рюкзака с алюминиевыми рамами.

Мотоциклетные Принадлежности. Стандартный набор инструментов прилагается к мотоциклу и спрятал под сиденьем. Дополняется следующим:

Большой разводной ключ. Машинный молоток. Слесарное зубило. Конусный пробойник. Пара ободов. Набор для заклейки шин. Велосипедный насос. Аэрозольный баллон с дисульфидом молибдена для цепной передачи. (Очень хорошо проникает во внутренности каждого ролика, где это действительно имеет смысл, а преимущества дисульфида молибдена как смазочного средства всем хорошо известны. Тем не менее, когда он высыхает, его надо разводить машинным маслом САЕ-30.) Силовая отвертка. Остроносый напильник. Толщиномер. Контрольная лампа.

В запчасти входят:

Свечи. Дроссельный клапан, муфта сцепления и тормозные тросики. Контакты, предохранители, лампочки к фаре и габаритным огням, звено цепи с держателем, шплинты, трос. Запасная цепь (старая, уже изношенная, но хватит, чтобы добраться до мастерской, если полетит новая).

Вот, пожалуй, и все. Никаких шнурков.

Вероятно, естественно было бы уже поинтересоваться, в каком трейлере все это поместится. На самом деле, все занимает не так много места, как может показаться.

Боюсь, остальные герои будут спать весь день, если им разрешить. Небо снаружи сияет, просто стыдно тратить время зря.

Наконец, решаюсь и трясу Криса. Глаза у него распахиваются, и он подскакивает, ничего не соображая.

— Пора в душ, — говорю я. И выхожу наружу.

Воздух взбадривает. На самом же деле — божже! — там холодно. Я колочу в дверь Сазерлендов.

— Угу-у, — доносится из-за двери сонный голос Джона. — Умгммммхгм. Угм.

Чувствуется осень. Мотоциклы мокры от росы. Дождя сегодня не будет. Но какая холодина! Градусов сорок,[3] должно быть.

Пока остальные собираются, я проверяю уровень масла, шины, болты и натяжение цепи. Тут немножко провисает, и я достаю инструменты и подтягиваю ее. Мне в самом деле очень хочется выехать побыстрее.

Я вижу, что Крис одевается потеплее, мы складываем вещи и выезжаем. Определенно холодно. За несколько минут все тепло из одежды выдувает ветром, и меня начинает трясти. Бодрит.

Когда солнце поднимется повыше, должно потеплеть. Еще полчаса, и будем завтракать в Эллендейле. По таким прямым дорогам сегодня надо успеть проехать как можно больше.

Если бы не этот дьявольский дубак, прогулка была бы просто роскошной. Лучи низкого утреннего солнца бьют по чему-то похожему на покрывший поля иней, но это, по-моему, просто роса, блестящая и какая-то туманная. От рассветных теней местность кажется на вид менее плоской, чем вчера. Всё — для нас одних. Похоже, никто еще даже из проснулся. На моих часах шесть тридцать. Старая перчатка над ними тоже, видать, покрылась инеем, но это скорее соль после вчерашнего дождя. Старые добрые поношенные перчатки. Сейчас такие жесткие от холода, что пальцы едва разгибаются.

Вчера я говорил о заботе; я забочусь об этих ветхих мотоциклетных перчатках. Я улыбаюсь им, летящим рядом со мной по ветерку, поскольку они были со мной столько лет и так стары, так усталы, так гнилы, что просто смешно. Они пропитывались маслом, потом, грязью, раздавленными жуками, и теперь, даже если они не замерзли, когда я кладу их на стол, они не хотят лежать плоско. У них собственная память. Стоили они всего три доллара, а штопались столько раз, что залатать их уже практически невозможно, но все равно я трачу на починку много времени и усилий, потому что не могу представить себе на их месте ни одну новую пару. Это непрактично, но практичность — еще не главное, когда имеешь дело с перчатками или с чем-нибудь другим.

Машине тоже достается толика этого чувства. С намотанными 27-ю тысячами пробега она уже переходит в разряд долгожителей, хотя множество машин постарше — еще на ходу. Но чем больше миль — и думаю, большинство мотоциклистов согласится со мной — тем больше распознаешь в отдельной машине некие чувства, свойственные только этой, отдельной, машине и никакой другой. Один мой друг, у которого мотоцикл — того же производства, модели и даже того же года выпуска, что и мой, привез его мне на ремонт, и когда я потом опробовал его, трудно было поверить, что много лет назад он сошел с конвейера того же завода. За все это время он приобрел собственное ощущение, ход и звук, полностью отличавшиеся от моего. Не хуже, но другие.

Наверное, это можно назвать личностью. Каждая машина обладает собственной, уникальной личностью, которую, видимо, можно определить как общую интуитивную сумму всего, что знаешь о ней и испытываешь к ней. Личность эта постоянно изменяется: обычно — к худшему, но иногда, на удивление, — и к лучшему. Именно эта личность — подлинный объект ухода за мотоциклом. Новые машины начинают жизнь привлекательными незнакомцами, и в зависимости от того, как к ним относятся, либо быстро деградируют до скверно работающих ворчунов или даже калек, либо превращаются в здоровых, добродушных друзей-долгожителей. Мой, например, несмотря на убийственное обращение тех мнимых механиков, кажется, поправился и со временем требует все меньше ремонтов.

Вот он! Эллендейл!

Водокачка, дома, разбросанные по рощицам в свете утреннего солнца. Я только что сдался ознобу, почти не прекращавшемуся всю дорогу. На часах семь пятнадцать.

Через несколько минут мы останавливаемся у каких-то старых кирпичных домов. Я оборачиваюсь к Джону и Сильвии, подъехавшим сзади:

— Ну и холодина!

Они смотрят на меня рыбьими глазами.

— Бодрит, говорю, а?

Никакого ответа.

Я жду, пока они не спешатся полностью, а потом вижу, как Джон пытается развязать весь их багаж. Узел не поддается. Он бросает, и мы вместе направляемся к ресторану.

Я пытаюсь снова. Иду перед ними спиной вперед, еще не отойдя от езды, заламывая руки и смеясь:

— Сильвия! Поговори со мною!

Ни улыбки.

Наверное, они действительно замерзли.

Они заказывают завтрак, не поднимал глаз от стола.

Завтрак заканчивается, и я в конце концов произношу:

— Что дальше?

Джон отвечает нарочито медленно:

— Мы не покинем это место, пока не потеплеет.

Он говорит тоном «шерифа на закате»; по всей видимости, это придает его решению окончательность.

Поэтому Джон, Сильвия и Крис сидят в вестибюле отеля, примыкающего к ресторану, и греются, а я выхожу погулять.

Мне кажется, они разозлились на меня за то, что я поднял их в такую рань, чтобы ехать по такому… Когда держишься с кем-то вместе так тесно, то, наверное, маленькие различия в темпераменте просто не могут не выступить на поверхность. Теперь, когда я задумался об этом, припоминаю, что прежде никогда не ездил с ними раньше часу или двух дня, хотя для меня самое лучшее время на мотоцикле — рассвет и раннее утро.

Городок чист, свеж и совсем не похож на тот, в котором мы сегодня проснулись. Некоторые уже вышли на улицы, открывают магазины и говорят «доброе утро», перебрасываются фразами и отмечают, как сегодня холодно. Два термометра на теневой стороне улицы показывают 42 и 46 градусов. Тот, что на солнце, показывает 65.

Через несколько кварталов главная улица двумя утоптанными грунтовыми колеями съезжает в поле мимо сарая из гофрированного железа, полного сельхозтехники и ремонтного инструмента, и там, в поле, заканчивается. Человек, стоящий на поле, смотрит на меня с подозрением: что это я там делал, когда заглядывал в сарай? Я возвращаюсь по главной улице, нахожу зябкую скамейку, сажусь и начинаю разглядывать мотоцикл. Делать нечего.

Правильно, было холодно, но не настолько же. Как вообще Джон с Сильвией собираются пережить зиму в Миннесоте? Какая-то вопиющая непоследовательность, слишком очевидная, чтобы на ней останавливаться. Если они не переносят физического дискомфорта и не переносят техники, то у них остается очень мало почвы для компромиссов. Они одновременно зависят от техники и проклинают ее. Я уверен, что они об этом знают, и это только усугубляет их нелюбовь ко всей ситуации в целом. Они не представляют собой логические тезис, а являются живым свидетельством того, что есть. Но вот три фермера въезжают в город, появляясь из-за угла в своем новеньком пикапе. Готов спорить, что у них — все наоборот. Они будут хвастаться и этим своим грузовичком, и трактором, и новой стиральной машинкой, и у них найдутся инструменты, чтобы все это починить, если оно сломается, и они будут знать, как этими инструментами пользоваться. Они ценят технику. Но им она нужна меньше всего. Если вся техника исчезнет — завтра же! — эти люди смогут выкарабкаться. Круто, но они выживут. И Джон, и Сильвия, и Крис, и я подохнем через неделю. Анафема техники — неблагодарность, вот что это такое.

Хотя — тупик. Если кто-то неблагодарен, и ему говоришь, что он неблагодарен, — ладно, обозвал. Только ничего не решилось.

Через полчаса термометр у дверей отеля показывает 53 градуса. Я нахожу остальных в пустом зале ресторана — они чем-то обеспокоены. Хотя, если судить по выражениям на лицах, настроение у них — отменное, и Джон оптимистически говорит:

— Я надену все, что у меня есть, и тогда будет полный порядок.

Он выходит к мотоциклам, а когда возвращается, говорит:

— Конечно, мне очень не хочется все распаковывать, но и ездить, как в последний раз, я больше не хочу.

Он сообщает, что в мужском туалете мороз, и, поскольку в ресторане больше никого нет, заходит у нас за спинами за стол, а я сижу, беседуя с Сильвией, и когда оборачиваюсь, там стоит Джон, в полный рост выряженный в пару бледно-голубого теплого белья. Он настолько глупо выглядит, что ухмыляется от уха до уха. Я секунду смотрю на его очки, оставшиеся на столе, потом говорю Сильвии:

— Знаешь, минуту назад мы тут сидели и трепались с Кларком Кентом[4]… видишь, вот его очки… а теперь вдруг… Лоис, как ты думаешь — …?

Джон взвывает:

— СУПНЫЙ МЭН!

Он скользит по натертому полу, словно конькобежец, делает сальто и скользит обратно. Поднимает одну руку над головой и пригибается, будто готовясь рвануться в небо.

— Я готов, я иду!

Потом печально качает головой:

— Оох, как не хочется портить этот славный потолок, но мое рентген-зрение подсказывает, что кто-то попал в беду.

Крис хихикает.

— Мы все попадем в беду, если ты что-нибудь не наденешь, — говорит Сильвия.

Джон смеется:

— Эксгибиционист, а? «Элленсдейлский разоблачитель!»

Он немного прогуливается в таком виде, потом начинает натягивать на себя одежду со словами:

— О нет, о нет! Они этого не сделают. У Супного Мэна и полиции — взаимопонимание. Они знают, кто на стороне закона, порядка, справедливости, порядочности и честной игры для каждого.

Когда мы снова выезжаем на шоссе, еще прохладно, но уже не так. Мы проезжаем несколько городков, и постепенно, почти неощутимо солнце разогревает нас, и чувства мои теплеют вместе с ним. Усталость выветривается полностью, ветер и солнце ощущаются во всей их прекрасной реальности. Вот оно, вот оно — от простого повышения температуры и дорога, и зеленые степные фермы, и бьющий в лицо ветер соединяются в одно целое. И вскоре ничего больше уже не остается, кроме прекрасного тепла, ветра, скорости и солнца на пустынной дороге. Последний утренний озноб тает от теплого воздуха. Ветер, и снова солнце, и снова гладкая дорога.

Так зелено это лето, и так свежо.

В траве перед старой проволочной оградой — белые и золотые маргаритки, за ними — луг с несколькими коровами, а еще дальше, на расстоянии — мягкий подъем с чем-то золотым наверху. Трудно сказать, что это. А знать и не нужно.

Когда дорога слегка идет в гору, гул мотора тяжелеет. Мы поднимаемся на пологий перевал, видим, как перед нами снова разворачивается земля, дорога опускается, и гул снова стихает. Прерия. Спокойная и отстраненная.

Позже, когда мы останавливаемся, у Сильвин в глазах от ветра стоят слезы; она вытягивает руки и говорит:

— Так прекрасно. Так пусто.

Я показываю Крису, как надо расстилать куртку на земле и из запасной рубашки делать подушку. Ему совсем не хочется спать, но я все равно велю ему лечь: нужно отдохнуть. Я расстегиваю свою куртку, чтобы самому вобрать как можно больше тепла. Джон вытаскивает камеру.

Немного погодя он говорит:

— На свете нет ничего тяжелее, чем фотографировать. Нужен объектив на триста шестьдесят градусов, что ли? Вот видишь что-то, потом смотришь в матовое стекло, а там какая-нибудь ерунда. Как только на что-нибудь надеваешь границу, оно исчезает.

— Это то, чего не видишь в машине? — спрашиваю я.

— Однажды, когда мне было десять лет, мы вот так же остановились у дороги, и я истратила половину пленки, — говорит Сильвия. — Просто снимала. А когда снимки вернулись из проявки, я плакала. На них ничего не оказалось.

— Ну когда же мы поедем? — канючит Крис.

— Куда ты торопишься? — осаживаю его я.

— Я просто хочу ехать.

— Впереди нет ничего лучше того, что у тебя перед носом.

Он молчит, хмурится и опускает глаза:

— А мы вечером будем ставить палатку?

Сазерленды оценивающе смотрят на меня.

— Будем? — настаивает он.

— Посмотрим, — отвечаю я.

— Почему посмотрим?

— Потому что сейчас я пока не знаю.

— А почему ты сейчас пока не знаешь?

— Ну, просто сейчас не знаю, почему я сейчас пока не знаю.

Джон пожимает плечами: все в порядке. Я говорю:

— Это место — не самое лучшее для лагеря. Здесь негде укрыться и нет воды.

Но неожиданно добавляю:

— Хорошо, вечером разбиваем лагерь.

Разговор об этом у нас уже был. Поэтому мы едем по пустой дороге. Я не хочу ни владеть этими прериями, ни фотографировать их, ни менять их, ни останавливаться — даже двигаться дальше не хочу. Мы просто едем по пустой дороге.