Роберт Янг Эмили и поэтическое совершенство

Эмили совершала обход своих экспонатов каждый будний день, как только появлялась в музее. Официально она числилась помощником хранителя музея, ответственным за зал Поэтов. Но, по своему собственному представлению, она была гораздо больше, чем просто помощником: она была избранным смертным, заброшенным в счастливое соседство к Бессмертным - к поэтическому совершенству, как говорилось в одном из их стихов, чьи отдаленные шаги шлют эхо через коридоры Времени.

Поэты располагались преимущественно в алфавитном порядке, а не в хронологическом, и обычно Эмили начинала с пьедесталов в левой половине зала, с первых номеров, а затем продолжала свой обход вдоль этого столь впечатляющего полукруга. Проходя так, она всегда старалась оставить последним, или почти последним, Альфреда, лорда Теннисона. Лорд Альфред был ее любимцем.

Для каждого из поэтов у нее находилось теплое утреннее приветствие, и каждый из них по-своему отвечал ей; но для лорда Альфреда она всегда приберегала одну или две приятных фразы, например такую, как "Ну, разве сегодня не превосходный день для сочинений?", или "Надеюсь, что Пасторали больше не беспокоили вас!". Разумеется, она знала, что на самом деле Альфред ничего и не собирается писать, и что старомодная ручка и стопка архаичной бумаги на небольшом письменном столике рядом с его креслом были всего лишь для демонстрации, и что, в любом случае, его достоинства, как андроида, не исчезали за чтением поэтической прозы, которую его прототип, во плоти и крови, сочинил несколько веков назад; но тем не менее, нет ничего плохого в том, чтобы притворяться, особенно когда в ответ звучат его строчки, что-то вроде такого: "Весной яркая радуга превращается в блестящего голубя; Весной фантазия юноши легко и быстро устремляется к мыслям о любви...", или такого: "Королева роз из сада молодых прелестниц, явись сюда, танцы окончены, в зеркале атласа и мерцании жемчугов, Королева лилий и роз в одном лице..."

Когда Эмили впервые приняла под свою опеку зал Поэтов, у нее были огромные надежды. Она, подобно музейным директорам, помешанным на этой идее, искренне верила, что поэзия еще не умерла, и что когда-нибудь люди откроют для себя, что они могли бы гораздо охотнее слушать волшебные слова, чем вычитывать их в пыльных книгах, и, более того, слушать их, когда они спадают с губ оживших, в натуральную величину, их творцов, и ни дьявол, ни огромные налоги не смогут удержать их от этого. Вот в этом и она, и музейные директора сильно ошибались.

Средний житель двадцать первого столетия оставался столь же невосприимчив к Браунингам, возвращенным к жизни, как и к Браунингам, сохраненным в книгах. А что касается все далее вырождавшихся профессиональных писателей, то они предпочитали подавать свои поэтические блюда старым привычным способом и публично заявляли, что покупка новообращенных к жизни манекенов с бессмертными фразами Великих Старых Мастеров является техническим преступлением против человечества.

Но, несмотря на пустые бессодержательные годы, Эмили оставалась верной своему рабочему столу и поднималась задолго до рассвета, когда рушились поэтические грезы; она все еще верила, что однажды кто-то, пройдя через отделанное фресками фойе, свернет в правое крыло коридора (а не в левое крыло, в зал Автомобилей, или центральное, в зал Электрических Устройств) и, приблизившись к ее столу, спросит: "А нет ли поблизости Ли Ханта? Меня всегда интересовало, почему Дженни поцеловала его, и я подумал, что, может быть, он расскажет мне, если я спрошу его об этом", или "А не свободен ли сейчас Вильям Шекспир? Мне хотелось бы обсудить с ним тоску и грусть Принца Датского". Но годы пролетали, а единственными людьми, которые заходили в правое крыло коридора, не считая самой Эмили, были музейные чиновники, швейцар и ночной сторож. В результате она очень близко познала величие поэтов и сочувствовала им в их остракизме. В некотором смысле, она была с ними в одной лодке...

В то утро, когда рухнули поэтические грезы, Эмили как обычно совершала свой обход, не подозревая о надвигающемся бедствии. Роберт Браунинг изложил свое обычное "Утром в семь; склоны холма как поле жемчужной росы" в ответ на ее приветствие, Вильям Купер отрывисто сказал: "Почти двенадцать лет прошло, как наше небо тучи скрыли!", а Эдвард Фицджеральд отреагировал (несколько опьянело, как показалось Эмили) с неизменным постоянством: "Прежде чем призрак притворного утра угас, мне показалось, в таверне был глас, который кричал: "Когда внутри весь Храм готов к службе, почему снаружи остался заснувший приверженец веры?". Мимо его пьедестала Эмили прошла относительно быстро. Она всегда относилась иначе, чем дирекция музея, к включению Эдварда Фицджеральда в зал Поэтов. По ее мнению, он не должен был реально претендовать на бессмертие. Действительно, он обогатил пять собственных переводов Хайяма избытком подлинной образности, но это не делало его гениальным поэтом. Не в том смысле, как были поэтами Байрон и Мильтон. И не в том смысле, как был поэтом Теннисон.

При мысли о лорде Альфреде шаги Эмили убыстрились, и две недозревших розы тут же расцвели на ее худых щеках. Она едва смогла дождаться, пока дойдет до его пьедестала и услышит, что он собирается сказать. В отличие от деклараций множества других поэтов, его чтения всегда представлялись как-то иначе, возможно потому, что он был одной из самых новых моделей, хотя Эмили не нравилось думать о своих подопечных, как о моделях.

Наконец-то она подошла к столь дорогой для нее территории и взглянула вверх, на юное лицо (все андроиды, человекоподобные роботы, были скопированы с поэтов, какими они были в двадцатилетнем возрасте).

- Доброе утро, лорд Альфред, - сказала она.

Чувствительные синтетические губы сложились будто в живой улыбке. Едва слышно зашуршала лента. Губы разъединились и прозвучали нежные слова: 

Эмили невольно поднесла руку к груди, а слова продолжали нестись сквозь глухие заросли ее сознания. Она была до того зачарована, что не могла даже подумать о каких-либо, самых обычных своих шутливых остротах в ответ на выпады поэтической братии, и вместо этого стояла молча, уставившись на фигуру на пьедестале, в состоянии близком к благоговейному страху. Но вскоре она двинулась дальше, бормоча рассеянные приветствия Уитмену, Уайльду, Вордсворту, Йейтсу...

Она была удивлена, увидев мистера Брендона, куратора, ожидавшего ее у стола. Мистер Брендон очень редко навещал зал Поэтов; он занимался исключительно техническими выставками и полностью переложил управление поэтами на своего ассистента. Он принес с собой, как успела заметить Эмили, толстенную книгу, и это было еще одним источником удивления. Мистер Брендон не слыл любителем чтения.

- Доброе утро, мисс Мередит, - произнес он. - У меня есть для вас хорошая новость.

И Эмили тут же подумала о Перси Биши Шелли. Существующая модель имела плохую ленту, и она несколько раз напоминала об этом мистеру Брендону, предлагая ему написать в фирму Андроид Инкорпорейшн и потребовать замены. Возможно, что он наконец-то сделал это, а может, даже получил ответ.

- Да, мистер Брендон? - с нетерпеньем проговорила она.

- Как вы знаете, мисс Мередит, зал Поэтов был всегда чем-то, приносящим всем нам лишь одно разочарование. По моему собственному мнению, с самого начала это была бесперспективная идея, но будучи не более чем простым куратором, я ничего не мог решить по существу. Совет директоров хотел иметь комнату, полную роботов-поэтов. Теперь с радостью сообщаю, что наконец-то члены совета взялись за ум. Даже они теперь поняли, что поэты, если рассуждать с позиции интересов публики, давно умерли, и что зал Поэтов...

- О, но я уверена, что интерес публики к поэтам вскоре вновь пробудится, - прервала его Эмили, пытаясь подпереть рушащееся небо.

- Зал Поэтов, - невозмутимо повторил мистер Брендон, - является крупным и абсолютно ненужным расходом в музейном бюджете и впустую занятым местом, которое так необходимо нашей расширяющейся выставке в зале Автомобилей. И мне еще радостнее сообщить, что наконец-то совет принял решение: начиная с завтрашнего утра зал Поэтов будет закрыт, чтобы комната была переделана под экспозицию "Век Хрома", как часть общей автомобильной выставки. Это, безусловно, наиболее важный период и...

- Но поэты, - вновь прервала его Эмили. - Что же будет с ними? - Теперь небо вокруг нее рушилось, и, перемешанные с осколками голубизны, там были и порванные в клочья фрагменты величественных слов, и обломки когда-то горделивых фраз.

- Ну разумеется, мы поместим их в хранилище. - При этом губы мистера Брендона позволили себе короткую благожелательную улыбку. - Затем, если интерес публики пробудится, все, что нам нужно будет сделать, это распаковать их и...

- Но ведь они задохнутся! Они умрут!

Мистер Брендон сурово взглянул на нее.

- Не кажется ли вам, что вы немного смешны, мисс Мередит? Как это андроид может задохнуться? Как это андроид может умереть?

Эмили почувствовала, что ее лицо покраснело, но она продолжала настаивать.

- Будут задушены их слова, если они не смогут произносить их. Умрет их поэзия, если никто не будет слушать ее.

Мистер Брендон был раздражен. На его землистых щеках появился слабый розоватый оттенок, а карие глаза его потемнели.

- Вы весьма нереально судите об этом, мисс Мередит. Я очень разочарован в вас. Я думал, что вы будете рады переменить обстановку, присматривая за прогрессивной выставкой, вместо мавзолея, заполненного мертвыми поэтами.

- Вы рассчитываете, что я стану присматривать за экспозицией "Век Хрома"?

Мистер Брендон ошибочно принял ее опасение за страх. Мгновенно его голос потеплел.

- Ну разумеется, - сказал он. - Ведь не думаете же вы, что я собираюсь взять кого-то другого управлять вашими владениями, верно? - Его голос даже слегка дрогнул, как будто сама мысль о таком предположении была невыносима для него. В каком-то смысле это означало: кто-то другой потребует больше денег. - Вы можете приступить к своим новым обязанностям прямо с завтрашнего утра, мисс Мередит. Мы уже наняли грузчиков, чтобы ночью переместить автомобили, а с утра здесь будет бригада декораторов, чтобы придать залу современный вид. Если получится, мы подготовим все, чтобы открыться для посетителей послезавтра... Вам знаком "Век Хрома", мисс Мередит?

- Нет, - цепенея, произнесла Эмили. - Я не знакома с ним.

- Я так и думал, что нет, поэтому и принес вам вот это. - Мистер Брендон протянул ей большую книгу, которую принес с собой. - "Анализ хромированного декора в искусстве двадцатого века". Прочтите это с большим вниманием, мисс Мередит. Это одна из самых важных книг нашего столетия.

Остатки неба обвалились вниз, и Эмили беспомощно стояла среди голубых развалин. Вскоре она осознала, что тяжелый предмет в ее руках - это "Анализ хромированного декора в искусстве двадцатого века" и что мистер Брендон уже ушел...

С тяжелыми чувствами она провела в музее остаток дня, и вечером, прежде чем уйти, попрощалась с поэтами. Она плакала, когда выскользнула через дверь с электронным запором на осеннюю сентябрьскую улицу, и плакала в аэротакси всю дорогу до самого дома. Собственная квартира казалась ей тесной и омерзительной, какой казалась ей несколько лет назад, до того, как поэтическое совершенство вошло в ее жизнь; и экран телевизора смотрел на нее из темноты, словно бледный и безжалостный глаз глубоководного монстра.

Она поужинала без всякого аппетита и рано легла спать. Лежа в пустой темноте, она вглядывалась сквозь окно в большую надпись, протянувшуюся поперек улицы. Эта огромная надпись подмигивала ей, передавая таким образом состоящее из двух частей сообщение. При первом включении там говорилось: ПОКУПАЙТЕ ТАБЛЕТКИ СОМИ. При втором: ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ. Долго сон не приходил к ней. И часть времени она была то леди из Шелота, облаченная в белоснежную мантию, проплывающая вниз по реке к Камелоту, то, затаив дыханье, скрывалась под поверхностью отведенного для купанья места, отчаянно надеясь, что соседские мальчишки, укравшие ее купальник, наконец-то устанут от собственного жестокого смеха и от собственных непристойных слов и уйдут, так что она сможет выбраться из холодной воды и забрать свою одежду. Наконец, после того как ей в шестой раз пришлось прятать свое пылающее лицо, они ушли, и она, спотыкаясь, посиневшая и дрожащая, выбралась на берег и с яростными усилиями постаралась вновь оказаться в привычном убежище своего синтетического платья. А затем она побежала, побежала неистово, назад, к деревне, и, однако, что было странным, она совсем и не бежала, а, наоборот, плыла, лежа в лодке, одетая в белоснежную мантию, плыла вниз по реке к Камелоту. "Как призрак, мерцающий мертвенно-бледным сияньем, меж замков высоких она проплывала безмолвно, стремясь в Камелот". И рыцари, и горожане - все вышли на пристань, как они делали всегда, и прочли ее имя на челне, и тут появился Ланселот, Ланселот или Альберт, потому что временами он был одним, а временами совсем другим, а в последнее время он был тем и другим. "У нее красивое лицо", заметил Ланселот-Альберт, и Эмили из Шелота отчетливо и ясно услышала его, даже, как ей казалось, будучи мертвой. "Бог милостив, леди из Шелота, он сохранит твое изящество..."

Команда грузчиков работала всю ночь, и зал Поэтов стал неузнаваем. Поэты исчезли, а на их месте стояли поблескивающие представители искусства двадцатого века. Там было нечто, называвшееся "Файердоум 8", как раз на том месте, где сидел Роберт Браунинг, мечтая о Э.Б.Б.,^* а длинный низкий гладкий предмет с невероятным названием "Тандерберд" завладел местом, которое сделал священным Альфред, лорд Теннисон.

К ней подошел мистер Брендон, чьи глаза блестели не меньше, чем хромированный декор, который он так полюбил.

- Ну, мисс Мередит, так что вы думаете о вашей новой выставке?

Эмили едва не сказала ему правду. Но придержала всю накопившуюся горечь. Скандал мог кончиться для нее лишь полной потерей поэтов, а если она будет продолжать работать в музее, то, по крайней мере, будет знать, что они находятся рядом с ней.

- Она... она ослепляет, - сказала она.

- Это вам сейчас только кажется, что она ослепляет, но подождите, пока здесь не проведут свои работы оформители! - Мистер Брендон с трудом мог сдерживать свой энтузиазм. - Ну, я почти завидую вам, мисс Мередит. Вы станете обладательницей самой прекрасной выставки во всем музее!

- Да, думаю, что стану, - сказала Эмили. Она смущенно оглядела своих новых подопечных. И тут же спросила: - Мистер Брендон, почему они выкрашены в такие яркие безвкусные цвета?

Блеск в глазах мистера Брендона слегка ослаб.

- Я вижу, вы даже не открывали "Анализ хромированного декора в искусстве двадцатого века", - осуждающе заметил он. - Даже если вы хотя бы как следует рассмотрели суперобложку, то поняли бы, что цветовая композиция в американских автомобилях была неизбежно связана с возрастанием во внешней отделке роли хрома. Эти два фактора соединились, положив начало новой эре в искусстве оформления автомобиля, которая длилась более столетия.

- Они выглядят как пасхальные яйца, - сказала Эмили. - Неужели люди на самом деле ездили в них?

Глаза мистера Брендона вернули себе прежний оттенок, а появившийся было энтузиазм рухнул к его ногам, как проколотый автомобильный баллон.

- Почему же, конечно, они ездили в них! Мне кажется, что вы умышленно не хотите меня понять, мисс Мередит, и я не одобряю вашей позиции! - Он повернулся и ушел.

Эмили вовсе не собиралась конфликтовать с ним, и ей хотелось вернуть его и извиниться. Но даже под угрозой смерти она не смогла бы сделать этого. Замена Теннисона на "Тандерберд" ожесточила ее гораздо сильнее, чем она думала.

Она провела тяжелое утро, с безнадежностью наблюдая за оформителями, когда те явились обновлять зал. Постепенно пастельные стены обрели более яркие оттенки, а узкие вытянутые в высоту окна скрылись за подъемными хромированными жалюзи. Система рассеянного света была убрана, а вместо этого к потолку были подвешены яркие лампы дневного света; паркетный пол был безжалостно покрыт синтетической плиткой. К середине дня зал обрел некоторые черты гигантского туалета. Чего еще не хватало, как подумалось Эмили, так это выстроенных в ряд хромированных унитазов.

Ей захотелось узнать, достаточно ли удобно поэтам в их упаковках, и поэтому после ленча она поднялась по ступеням в верхнее хранилище, чтобы выяснить это. Но на большом пыльном чердаке не оказалось никаких упакованных поэтов; она не нашла ничего, чего бы там не было раньше: лишь одни устаревшие реликвии, скопившиеся за долгие годы. Тут в голову ее закралось подозрение. Она торопливо сбежала по ступеням вновь в помещение музея и разыскала мистера Брендона.

- Так где же поэты? - требовательно спросила она, застав его дающим указания по расположению очередного автомобиля.

Вина мистера Брендона столь же явно проступала на его лице, как ржавое пятно на хромированном бампере, перед которым он стоял.

- В самом деле, мисс Мередит, - начал он, - не кажется ли вам, что вы несколько не...

- Где они? - повторила Эмили.

- Мы... мы поместили их в подвал. - Лицо мистера Брендона было почти таким же красным, как кроваво-красный цвет автомобильного крыла, которое он только что разглядывал.

- Почему?

- Послушайте, мисс Мередит, вы занимаете неправильную позицию по отношению к происходящему. Вы...

- Почему вы поместили их в подвал?

- Боюсь, что в наших планах появились некоторые изменения. - Казалось, что мистер Брендон был полностью поглощен созерцанием рисунка синтетической плитки у собственных ног. - Учитывая тот факт, что общая апатия публики к поэтическому вероятнее всего будет очень долгой, и принимая во внимание, что сегодняшнее новое оформление зала опустошает наши финансы гораздо больше, чем мы ожидали, мы...

- Вы собираетесь продать их на лом! - Лицо Эмили побелело. Слезы ярости сливающимися ручьями побежали по ее щекам. - Я вас ненавижу! - закричала она. - Я ненавижу вас и ненавижу дирекцию. Вы все как вороны. Если вдруг что-то блеснет, вы тут же хватаете это и прячете в своем старом музейном гнезде, выбрасывая при этом все по-настоящему хорошие вещи, чтобы освободить место. Я ненавижу вас, ненавижу, ненавижу!

- Ну пожалуйста, мисс Мередит, попытайтесь быть реалистом... - Мистер Брендон запнулся, когда обнаружил, что разговаривает с пустым местом. Все, что осталось от Эмили, так это шквал быстрых шагов и четкие контуры платья далеко за рядом машин. И мистер Брендон пожал плечами. Но это движение было вполне осознанным, а отнюдь не случайным. Он продолжал думать о том времени, когда, много лет назад, худая девушка с большими, почти безумными глазами и застенчивой улыбкой подошла к нему в зале Электрических Устройств и спросила его о работе. А он подумал о том, как он был расчетлив, только теперь слово "расчетлив" казалось ему не вполне уместным, в том, что сделал ее помощником куратора, чья должность была по сути лишь пустым названием, так что ее никто не захотел бы занять из-за того, что разряд ее был ниже средней заработной платы, и в том, что навязал ей зал Поэтов, с тем чтобы сам мог проводить свое время в более приятном окружении. И еще он припомнил необъяснимую перемену, произошедшую с ней в последующие годы, как безумное выражение постепенно улетучилось из ее глаз, как убыстрился ее шаг, как начала светлеть ее улыбка, особенно поутру.

В ярости мистер Брендон пожал плечами еще раз. Казалось, что плечи его налились свинцом.

Поэты были свалены в самом неприглядном углу. Полуденный солнечный свет, проникавший в подвал через расположенное высоко под потолком окошко, дополнительной бледностью ложился на их лица. Эмили разрыдалась, увидев их.

Прошло некоторое время, прежде чем она отыскала и высвободила Альфреда. Она водрузила его на выброшенное сюда за ненадобностью кресло двадцатого века и уселась в другое прямо напротив него. Глаза андроида почти вопросительно смотрели на нее.

- "Пантеон Локсли", - сказала она.

Когда он закончил декламировать "Пантеон Локсли", Эмили сказала: "Смерть Артура", а когда "Смерть Артура" была закончена, она сказала: "Лотофаг". И все время, пока он читал, ее разум был раздвоенным. Одна часть вбирала в себя поэзию, а другая была наполнена раздумьями о тяжелой судьбе поэтов.

Не раньше, чем на половине "Мод", Эмили начала осознавать течение времени. Вздрогнув, она поняла, что больше не в состоянии видеть лицо Альберта, и, бросив взгляд вверх, на окно, увидела, что оно посерело от сумерек. Встревоженная, она вскочила на ноги и направилась к лестнице, ведущей из подвала. Отыскав в темноте выключатель, поднялась по ступеням на первый этаж, оставив Альберта наедине с "Мод". Музей был погружен в темноту, за исключением ночного освещения в фойе.

Эмили задержалась в тусклой атмосфере падавшего света. По-видимому, никто не заметил, как она спустилась в подвал, и мистер Брендон, полагая, что она ушла домой, передал помещение ночному сторожу и тоже ушел домой. Но где же ночной сторож? Ведь если она собирается уйти, ей нужно отыскать его и попросить открыть дверь. Но собирается ли она уходить?

Эмили размышляла над этим вопросом. Она думала о поэтах, самым позорным образом сваленными в подвале, думала о блестящих колесницах, захвативших священную землю, которая по праву принадлежала поэтической братии. В самый критический момент в глаза ей попал отблеск металла от небольшой экспозиции рядом с дверью.

Это была выставка о древних пожарных, представлявшая оборудование для тушения пожаров, использовавшееся столетие назад. Здесь был химический огнетушитель, миниатюрный багор, лестница, свернутый кольцом брезентовый шланг, топор... Именно свет, отразившийся от полированного лезвия топора, и привлек ее внимание.

Едва осознавая, что она делает, Эмили прошла к экспозиции. Она подняла топор, взвесила его в руках. И поняла, что может запросто управляться с ним. Туман застилал ей рассудок, и мысли ее застыли. Неся в руках топор, она направилась по коридору, который когда-то вел в зал Поэтов. Нащупав в темноте выключатель, нажала его, и новые лампы дневного света вспыхнули словно новые удлиненные звезды, льющие яркий и резкий свет вниз, на тот вклад в искусство, что сделали люди двадцатого века.

Автомобили стояли бампером к бамперу, большим кругом, будто занятые молчаливой гонкой друг с другом. Как раз прямо перед Эмили стояла одна, разодетая в хром, штуковина в сером, гораздо более старая модель, чем все ее кричаще вымазанные краской соседи, но достаточно подходящая для начала. Эмили решительно направилась к ней, подняла топор и нацелилась на ветровое стекло. А затем остановилась, захваченная ощущением ложности окружения.

Она опустила топор, сделала шаг вперед и заглянула в открытое окно автомобиля. Она созерцала покрывавшую сиденье имитацию леопардовой кожи, разукрашенную шкалами приборную доску, рулевое колесо... Неожиданно до нее дошло, в чем заключалась здесь ложность.

Эмили двинулась вдоль круга. Ощущение ложности росло. Автомобили отличались по размеру, цвету, хромированной отделке, мощности и вместительности, но лишь в одном отношении они не имели отличий. Каждый из них был пуст.

Без водителя автомобиль был так же мертв, как и запертый в подвале поэт.

Неожиданно сердце Эмили начало учащенно биться. Топор выскользнул из ее пальцев и незаметно свалился на пол. Она заспешила назад по коридору, в фойе. И только лишь она открыла дверь в подвал, как была остановлена окриком. Она узнала голос ночного сторожа и нетерпеливо ожидала, пока он подойдет достаточно близко, чтобы узнать ее.

- А, так это мисс Мередит, - проговорил он, подойдя к ней. - Мистер Брендон не говорил, что кто-то остается на сверхурочную работу в вечернее время.

- Вероятно, мистер Брендон забыл, - сказала Эмили, удивляясь той легкости, с которой ложь скользнула с ее губ. Затем одна мысль неожиданно подтолкнула ее: почему останавливаться только на одной этой лжи? Даже с помощью грузового лифта ее задача не будет легкой. Ну разумеется! - Мистер Брендон просил вас помочь мне, в том случае, если мне понадобится помощь, - сказала она. - И я боюсь, что помощь мне понадобится большая!

Сторож нахмурился. Он обдумывал подходящую к сложившейся ситуации выдержку из общих условий договора, выдержку, гласящую, что никогда не следует рассчитывать на то, чтобы привлекать ночного сторожа к занятиям, подрывающим репутацию его служебного положения - другими словами, к работе. Но на лице Эмили было выражение, которого он никогда не замечал на нем раньше - выражение холодной решимости, ни в малейшей степени не подвластное никаким статьям трудового договора. Он вздохнул.

- Хорошо, мисс Мередит.

- Ну, так что вы о них думаете? - спросила Эмили.

Испуг мистера Брендона следовало видеть. Его глаза чуть выпятились, а челюсть отвисла на добрую четверть дюйма. Но он более или менее справился с артикуляцией, произнеся лишь:

- Слишком анахронично.

- О, это все из-за одежды, относящейся к иному периоду, - заметила Эмили. - Позже, когда позволит бюджет, мы сможем купить им современные деловые костюмы.

Мистер Брендон бросил украдкой взгляд на водительское место бьюика цвета морской волны, рядом с которым стоял, пытаясь мысленно представить себе Бена Джонсона в тонах двадцать первого века. К собственному удивлению, он счел, что это будет весьма неплохо. Его глаза вернулись на место, и начал восстанавливаться дар речи.

- Может быть, в этом что-то и есть, мисс Мередит, - сказал он. - И мне кажется, совет будет доволен. Знаете, ведь на самом деле мы не собирались выбрасывать поэтов на свалку; все дело было в том, что мы не могли найти для них практического применения. Но теперь...

Сердце Эмили ликовало. В конце концов, в вопросе жизни и смерти это была минимальная цена, которую следовало заплатить...

После ухода мистера Брендона, она обошла своих подопечных. Роберт Браунинг выдал свое обычное: "Утром в семь; склоны холма как поле жемчужной росы" в ответ на ее приветствие, хотя его голос звучал чуть приглушенно изнутри Паккарда 1958 года, а Вильям Купер произнес очень резко со своего нового роскошного возвышения: "Почти двенадцать лет прошло, как наше небо тучи скрыли!". Эдвард Фицджеральд создавал впечатление, что он сломя голову мчится мимо в своем Крайслере выпуска 1960 года, и Эмили сурово нахмурилась на его излишнюю привязанность к кабачку Хайяма. Альфреда, лорда Теннисона, она приберегла на конец. Он выглядел вполне естественно за рулем своего Форда образца 1965 года, и случайный наблюдатель наверняка бы предположил, что он был так занят ездой, что не видел ничего, кроме обремененной хромом задней части ближайшего к нему впереди идущего автомобиля. Но Эмили знала его гораздо лучше. Она знала, что на самом деле он видел Камелот, и остров Шелот, и Ланселота, скачущего с Гиневрой по цветущим долинам Англии.

Ей очень не хотелось прерывать его мечтания, но она была уверена, что ни о чем другом он не думал.

- Доброе утро, лорд Альфред, - сказала она.

Величественная голова повернулась в ее сторону, и глаза андроида встретились с ее глазами. Казалось, по каким-то причинам они стали ярче, а его голос, когда он заговорил, был звонким и громким: