"11 дней и ночей" - читать интересную книгу автора (Борджиа К.)

Глава 17

Сказать, что Дороти Йасон, открыв свое дело, как бы ушла в монастырь, значит неправильно судить о настоящей женщине. Не пользоваться «служебным положением» на ее месте было бы просто неумно. Не все же молодежи собирать взращенный ею урожай…

Вместе с тем былая прыть куда-то пропала, она уже чего-то побаивалась, перестраховывалась, стеснялась, одним словом, с возрастом пришла робость.

Поэтому нет ничего странного в том, что однажды Дороти вызвала к себе Стефанию, которой все же доверяла больше других, и сообщила, что собирается принять приглашение посетить двух молодых людей. Она будет весьма обязана Стефании, если та не откажется сопровождать ее, тем более что требовались именно две девушки.

Стефания нисколько не удивилась и согласилась.

А телефонный звонок, явившийся причиной этого договора, раздался за час до этого, когда Дороти сидела в офисе одна и листала подшивки газет.

Голос в телефоне звучал грубовато, но это был голос настоящего мужчины.

– Нам с другом нужна женщина, – сказал он. – Вы можете нам помочь?

После недолгих расспросов выяснилось, что звонившие – находка для современной женщины: два настоящих техасских ковбоя, сделавшие хорошие деньги и на радостях приехавшие в Нью-Йорк поразвлечься.

– Мы звоним вам потому, что здесь сказано «дорого». – Имелось в виду рекламное объявление. – Нам не нужна какая-нибудь дешевка.

– Так одна девушка или две? – переспросила Дороти, уже чувствуя, что будет себя корить, если упустит этот случай.

– Можно и две.

– Сколько вам лет?

– Зачем это, мэм? Мы бравые ребята, и девушкам у нас понравится.

– Не сомневаюсь. И все же?

– Двадцать девять и сорок. Нам бы чего-нибудь покруче, а?

Дороти спросила, куда приезжать. Был назван адрес действительно дорогой гостиницы.

Вот с этим ненавязчивым предложением Дороти и обратилась к Стефании.

Поехать «на задание с шефом» девушка расценила как особое доверие.

Передав текущие дела Наташе, которая и так была занята в основном компьютером по причине общего недомогания, Дороти и Стефания подхватили сумочки и побежали ловить такси.

Через четверть часа они быстро шли по вестибюлю гостиницы.

– Чего мы так бежим? – спохватилась Дороти. – Это вредно, ты не находишь?

– Мое дело – не отставать от тебя, Дот. Хотя ты совершенно права, и приходить в номер к мужчинам, которые тебя хотят, запыхавшись, неприлично.

Дороти поняла это замечание как намек и резко сбавила ход.

Дверь им открыл здоровенный детина, в протертых чуть ли не до дыр джинсах, голый по пояс и в выгоревшей ковбойской шляпе. Он пристально оглядел женщин, расплылся в улыбке и отступил вглубь комнаты.

– Милости просим, проходите.

Дороти переглянулась со Стефанией, смущенно рассмеялась и вошла.

– А мы с приятелем уж заждались, – сказал хозяин, поигрывая мускулами торса. – Ну, здравствуйте, меня зовут Джон. Томми сейчас спустится. – Он кивнул в сторону витой лесенки, уходившей на второй этаж. – Томми, к тебе пришли! – И снова, обращаясь к женщинам: – У вас здесь в Нью-Йорке так жарко, что мы с Томми не вылезаем из душа.

Ему показалось, что это смешно, и он хохотнул. Вышло заразительно, и обе гостьи прыснули.

Судя по предварительным данным, Джон и был старшим, сорокалетним. Хотя на сорок он не выглядел.

Именами женщин он даже не поинтересовался. Вероятно, это автоматически откладывалось на потом, когда компания разделится на парочки и нужно будет о чем-то говорить.

Разумеется, Джон забыл предложить дамам сесть. Дороти, которая никак не могла перебороть смущение, так бы и осталась стоять посреди комнаты, если бы не Стефания.

– Насколько я слышала, – начала та, – вам в нашем городе повезло, и вы разбогатели.

– Можно и так сказать. – Крепыш самодовольно кивнул и подбоченился.

– Значит, вы снимаете этот вот замечательный номер? – продолжала Стефания.

– Да, снимаем.

– Полагаю, с мебелью?

– С мебелью, а что?

– То есть мебель ваша? – не унималась девушка, решившая развлечься по полной программе.

– В некотором смысле…

– И, значит, вы имеете полное право пригласить нас ею воспользоваться?

– Да…

– Спасибо, дорогой Джон! Я чувствовала, что не зря сюда пришла.

И с этими словами Стефания плюхнулась в мягкое кресло. Дороти ничего не оставалось, как последовать ее примеру. Бедняга Джон понял, что ему придется либо продолжать разыгрывать простака, либо извиняться за досадную оплошность. Он уже смекнул, что девицы – особенно одна – не промах, и с ними лучше быть поосторожнее.

Надо каким-то образом предупредить об этом открытии Томми, подумал он, однако было уже поздно.

Томми, в одном полотенце, обмотанном вокруг талии, спускался по ступенькам в гостиную.

– Какие гостьи! – Он замер на предпоследней ступеньке и, как и приятель, сначала сравнил женщин, выбирая ту, которой предстоит уделить время. По крайней мере вначале.

Дороти и Стефания тоже могли его беспрепятственно рассмотреть, отдавая себе, правда, отчет в том, что последнее слово здесь, к сожалению, не за ними.

А иначе быть сегодня Джону в одиночестве.

Потому что его младший товарищ представлял собой как раз тот тип мужчины, в который женщины влюбляются с первого взгляда, хотя многие потом жалеют о содеянном и никак не могут понять, что же заставило их сделать такую глупость.

У Томми была внешность киногероя, каким его сделал экран конца 80-х. Тонкие, правильные черты европейского лица, смуглая кожа, черные, аккуратно причесанные короткие волосы, не выдающееся, но плотно сбитое тело и иронично-наглый взгляд.

Трудно было поверить, что Томми согласился бы «купить телок», не окажись он в компании излишне активного Джона. Таким парням, как Томми, женщины обычно приплачивают сами…

Стефания поняла это сразу, как только перевела взгляд с мокрого полотенца, надежно прикрывавшего прочие достоинства молодого человека, на подругу.

Дот трепетала от желания.

Стефании стало ясно, что на сегодня ее, Стефании, клиент – Джон.

Между тем Томми вразвалочку преодолел последние ступеньки и сошел на пол гостиной. Он был в резиновых шлепанцах.

– Извините моего друга – он терпеть не может одежду, – невпопад вставил реплику Джон…

– Мы тоже, – призналась Стефания и вызывающе посмотрела на Томми.

Если бы он был итальянцем, подумала она, то в этом месте наверняка сбросил бы свое дурацкое полотенце.

Томми итальянцем не был.

Однако полотенце сбросил…

Дороти взвизгнула от восторга.

Под полотенцем оказались черные плавки в разноцветную полоску.

Реакция Дороти тоже была оценена по достоинству: Томми присел рядом с ней на диван и даже взял за руку.

– Джон, ты не против? – И, не оглядываясь на товарища, который теперь не мог отвести радостного взгляда от Стефании, Томми поцеловал красивые женские пальцы.

Пальцы вздрогнули, но остались лежать в его большой ладони.

Что происходило между Томми и Дороти в течение последующих нескольких минут, Стефания не видела, потому что все ее внимание переключилось на Джона, который чинно опустился на стул напротив кресла, уютно занятого Стефанией, и без лишних слов подобрал и положил ноги девушки себе на колени.

Стефания молча следила за его неспешными движениями.

Проведя грубоватой рукой, привыкшей к кожаной уздечке и жесткой лошадиной холке, по стройной икре от туфельки до колена, Джон оказался приятно удивлен отсутствием чулок, восхитительно замаскированным ровным загаром.

Стефания опустила сумочку на пол рядом с креслом, заложила руки за голову и расслабилась, предоставляя мужчине самому решать, с чего начать и что делать.

Джон поступил достаточно примитивно. Он наклонился, запустил руки под юбку девушки и попробовал стянуть с нее трусики.

Стефания ожидала нечто подобное, а потому с готовностью приподняла попку…

«Нельзя сказать, чтобы прямота Джона претила мне, как то может показаться какой-нибудь искушенной читательнице. Фу, поморщится она, неужели ей не противно было уступать такому мужлану!..

Во-первых, уступать всегда приятно. Если ты именно уступаешь, а не униженно предлагаешь себя, что случается в наши дни довольно часто. Будь то грубый натиск или нежное принуждение – хорошо, когда мужчина понимает, что может тебя завоевать.

Сегодня почему-то принято спрашивать разрешения.

Или скотски насиловать.

Нет, Джон прекрасно понимал, с кем имеет дело, понимал, что перед ним женщина, прежде всего женщина, а уж потом – противник.

Просто он не знал, что такое «прелюдия к акту».

Я же не стала его переучивать. Ей-Богу, любовь – палка о двух концах! Одни умеют распалить женщину, но не доводят дело до надлежащего конца, ссылаясь на некую дурацкую эстетику. Другие рвут с места в карьер, но их напор бывает даже предпочтительнее рассусоливаний.

Что касается меня, то за последнее время я устала от всевозможных эротических изощрений, которыми без зазрения совести, на правах собственника с художественной жилкой потчевал меня тот же Баковский. Я, конечно, не хочу сказать ничего плохого о нем и его безудержной изобретательности в этой щекотливой области, но иногда мне казалось, что он просто забывает о том, что я, как обычная женщина, хочу самым прозаическим образом потрахаться. Без изысков и фантазий. От всего ведь устаешь.

Так что нет, когда Джон захотел раздеть меня под платьем, я не стала кривляться, а позволила ему это сделать и даже по мере сил помогла.

Мужчин возбуждает не только сопротивление женщины, как то принято считать, но и уступчивость. Первое придает им сил для продолжения поединка, второе превращает самых яростных дикарей в нежных обольстителей.

Власть женщины заключается в том, что она может выбирать, как ей больше нравится, чтобы ее взяли, причем этот выбор мужчина по привычке записывает на свой счет.

С Джоном случилось то, что и должно было случиться.

Избавив меня от трусиков, которые я не удерживала даже взглядом, он стал медленно продолжать гладить мои ноги, поднимаясь от колен по ляжкам вместе с подолом платья.

Сначала почувствовав, а потом и увидев под ладонями мою густую шерстку, которую я как раз стригла накануне по прихоти Баковского, – ему, видите ли, вздумалось выстричь у меня целый пучок «на память», причем обвязанный ниткой пучок не хотел держаться и его пришлось аккуратно стряхнуть в почтовый конверт, – так вот, увидев мысок ровно подстриженных волос под моим животом, Джон сразу же бросился его целовать.

Помимо теплых губ, у него было жаркое дыхание, он явно хотел если не распалить меня, то уж наверняка согреть, и я, желая сделать ему приятное, а заодно кое-что проверить, как бы невзначай и постепенно стала разводить колени в стороны.

Джон правильно понял это как приглашение, но не спешил, а ждал, когда я откроюсь достаточно для того, чтобы уже не могло быть речи о разночтениях.

Потомив его некоторое время, я согнула ноги в коленях, подтянула к себе и уперлась ступнями в сиденье кресла.

На всякий случай Джон заглянул мне в глаза. То, что он там увидел, развеяло последние его сомнения.

Опустившись на корточки перед креслом, он обнял меня руками за бедра и приник ртом к тому месту, которое у некоторых мужчин – не стану этого отрицать – вызывает странно брезгливые ощущения. Попробуйте убедить их поцеловать вас туда, докажите им, что вам это будет невыразимо приятно – они откажутся, а то и вовсе поднимут вас на смех. Им это, видите ли, представляется унижением собственного достоинства.

Смело бросайте их – они вас не любят!

Они не чувствуют, что вы не лукавите, когда умоляете их снизойти до подобной ласки, кстати, до ласки, которая в вашем исполнении по отношению к ним воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Они считают это всего лишь игрой, будто вам так уж нужна эта маленькая победа – именно как победа.

Вам же хочется просто ощутить их, ощутить их шершавый язык, их теплые губы там, где природа обустроила все наиболее нежным образом.

Не обращая внимания на соседнюю парочку, которая могла за нами подглядывать, – чего она не делала, насколько я могла судить, пока не закрыла глаза, – да, по-моему, и на меня тоже, Джон начал очень медленно лизать мою разгоряченную промежность.

Если вам это кажется порнографией, господа американцы, тогда вся ваша жизнь с ее несусветно глупой борьбой за чистоту нравов представляется мне порнографией вдвойне! Потому что если вы сами пробовали делать нечто подобное по отношению к своей возлюбленной, а теперь считаете это порочным, значит, вы обманывали себя и друг друга уже тогда. Если же вы всю жизнь стеснялись это делать, вы просто ущербны, как человек, сидящий в пещере спиной к выходу и представляющий себе реальный мир в виде теней на стене, – кажется, это сравнение пришло в голову еще древнему Сократу.

Как бы то ни было, Джон с упоением лизал меня, и я в то мгновение была готова бросить ради него всех и вся.

Страсть делает человека наивным. Не потому ли мы так ею дорожим?..

По движению губ и особенно языка Джона я не могла судить о том, насколько продуманны его действия. Скорее всего, мой самый первый диагноз оказался верным, и Джон просто любил так, как подсказывали ему его животные инстинкты. В нем было больше напора, нежели чувства.

И это мне чертовски нравилось.

Единственное неприятное ощущение возникло у меня тогда, когда я вдруг представила, как он с таким же точно упоением лижет промежности других женщин – вернее, всех женщин. Это и было как раз тем обстоятельством, которое все-таки укрепляет меня во мнении о том, что заниматься любовью следует в основном с мужчинами – как бы правильнее выразиться? – интеллигентными, что ли. Бог с ними, что в каждом их движении чувствуется не столько страсть, сколько мысль и расчет! Зато они очень редко позволяют себе опускаться ниже однажды установленной планки. Если им предлагает себя женщина недостаточно интересная по тем или иным соображениям, они охотнее останутся в одиночестве, чем пойдут на компромисс. Отдаваясь им, я всегда знаю, что до меня их губы не прикасались к половым достопримечательностям какой-нибудь грязной шлюхи, к тому же – черной.

В случае с Джоном я об этом судить наверняка не могла.

Но, черт возьми, он меня завел!

Все, что он делал со мной, сопровождалось молчанием. Он не рассуждал.

Я пододвинулась на самый край кресла, давая ему возможность играть языком с моим чистеньким анусом.

Это удивительное ощущение! На всем теле я именно это местечко считаю наиболее интимным.

Джон словно прилип ко мне, забыв о том, что существует еще уйма способов удовлетворять желание в паре с опытной девушкой.

А себя я считаю все же опытной.

И не только потому, что название книги «Моя сотня мужчин» отнюдь не является преувеличением. Ощущения прочувствованные и продуманные оказываются для будущего гораздо полезнее, нежели просто переживаемые и забываемые от случая к случаю.

Очнуться меня заставил стон.

Стонала Дороти.

Я приоткрыла глаза и покосилась в сторону дивана. Томми, уже без плавок, голый и очень красивый, усиленно толкал блестящими не то после душа, не то от пота бедрами ягодицы моей дорогой начальницы, безропотно стоящей перед ним на четвереньках.

Вся одежда Дот лежала здесь же на полу. Вероятно, у них, как и у нас, не было времени все взвесить и первым делом благоустроиться.

Переживания, отчетливо читавшиеся на запрокинутом лице Дот, настолько меня захватили своей выразительностью и сиюминутностью, что я почти перестала ощущать то, что в это же самое время проделывали со мной.

Раньше мне не раз приходилось – или доводилось – принимать участие в так называемых «оргиях».

В Копенгагене, куда я приехала однажды вместе с друзьями во время моего жития в Париже – я до сих пор предпочитаю почему-то не говорить «во Франции», – меня как-то вечером пригласили посетить встречу членов «Черного общества», проходившую в отведенном специально для этих целей подвале в уединенном переулке, выходившем на Noerrebrogade.[26]

Встречи Общества, как я уже знала, были исключительно садо-мазохистского характера, так что перед тем, как отправиться туда, моя датская подружка по имени Метте принесла из своего собственного магазинчика все необходимое: кожаную юбку, кофту из полиамидной сетки, устрашающие браслеты на руки и на шею и потрясающие кожаные сапоги на высоченном каблуке. Все, разумеется, было черного цвета и являлось совершенно обязательной униформой.

Мне объяснили, что доступ в «Черное общество» получает далеко не всякий, а многие датчане даже не догадываются о его существовании. Теперь-то я думаю, что обычным датчанам, привыкшим к тому, что их соплеменники от безделья не знают, чем себя занять, на проделки Общества просто наплевать.

А тогда я постаралась отнестись к происходящему серьезно.

О нашем приходе в подвале были, по всей видимости, предупреждены.

Никто не удивился, когда в полутемный зал вошли две девушки в черном.

Метте приветствовали голоса знакомых.

Мы пришли заранее, так что я смогла «насладиться» происходящим с самого начала.

Помещение, стены которого были либо закрашены черной краской, либо занавешены такого же цвета материей, оказалось совсем небольшим, с очень низким потолком и подействовало на меня не слишком приятно.

Слева от входа располагалась стойка допотопного бара, за которой улыбались хозяева заведения – довольно пожилые супруги, тоже, конечно же, в коже.

Справа специальный раздвижной занавес отделял некое подобие комнаты с красным кожаным топчаном, гирляндой плеток, вывешенных вдоль стены, и огромным деревянным крестом выше человеческого роста. Метте поспешила объяснить, что это «сакральное место», куда «хозяин» может завести свою «рабыню» – или «хозяйка» «раба» соответственно – для того, чтобы либо заняться любовью принародно, либо задернуть занавеску, а тогда уж мешать и подглядывать было строго-настрого запрещено.

Играла музыка.

Навстречу нам вышла женщина лет тридцати, под короткой рубашкой которой я безошибочно могла определить полное отсутствие белья. Как потом выяснилось, она была шведка, частенько приезжавшая сюда со своим мужчиной специально для занятий садо-мазохизмом в доброй, а главное, понимающей компании датчан.

В Швеции подобные общества запрещены.

Кроме них, в зале присутствовала еще одна шведская, вполне на вид солидная пара лет тридцати с небольшим: по крайней мере дама была аж в очках.

Мы с Метте сели на низенький диван – надо ли пояснять, что диван был кожаный и черный? – где уже сидели худой очкарик, похожий на студента-отличника – в черной коже же, – и его не менее очкастая подруга, у которой позднее оказалась совершенно потрясающая фигура.

Кроме всех уже перечисленных, в тот вечер в подвале сидели еще один парень, любитель исключительно мазохистских утех, и самодовольный, круглолицый основатель Общества – убей Бог, не помню, как его звали, – с которым у меня завязалась беседа о положении сексуальных меньшинств в Штатах.

Между тем к первой шведке присоединился ее любовник, и они сначала долго танцевали в одиночестве, показывая пример остальным, которым в принципе не было до них никакого дела.

Халатик женщины распахнулся, и я могла удостовериться в правильности своего изначального предположения относительно скудости ее нательного гардероба.

Она так и продолжала танцевать – в стороне от партнера, поскольку медленный танец к тому времени уже кончился, – демонстрируя желающим стройное, я бы даже сказала, жилистое тело, очень рельефное, с мыском светлых волос на выразительно выступавшем под плоским животом лобке.

Не считая повисшего на плечах халатика, на женщине были только белые туфли, подчеркивавшие ее наготу. Признаюсь откровенно, то, что она с удовольствием оставалась голой в нашем затянутом в кожу обществе, подействовало на меня возбуждающе – и притом весьма.

Она была той, которую здесь принято было называть «рабой». Мужчина, долговязый швед, производивший своими заторможенными движениями впечатление человека, хорошо знакомого с расслабляющим воздействием наркотиков, в конце концов обнял ее за талию и подвел к кресту.

Она послушно подняла руки и дала их закрепить двумя кожаными ремешками.

«Хозяин» долго стоял, тупо рассматривая подругу, пока она беспомощно извивалась перед ним, призывая всем своим видом принять надлежащие меры.

Для того, чтобы скрыть явную немощь, парень стал истязать жертву пальцами.

Женщина в восторге билась на кресте, привлекая к себе все больше и больше внимания.

Все то, что последовало за этим, осталось в моей памяти набором отдельных сценок, достаточно живописных, но почти не связанных между собой, а будто выхватываемых из, вероятно, плавного течения того вечера.

Вот шведка, уже не на кресте, а на коленях перед топчаном, принимает своего «хозяина» сзади.

Вот она же, уже на соседнем с нами диване, жадно присосалась к детородному органу второго шведа, а первый сидит рядом и с равнодушным видом зондирует пальцем ее достоинства, скрытые между ягодиц.

Вот уже в дело, не снимая очков, вступает вторая шведка, которую тоже «исследуют» с обеих сторон.

Наконец, друг за друга принимаются мои скромные очкарики. Я как сейчас вижу широкий круп девицы и размазываемую по нему членом блестящую жидкость.

Это было одновременно и гадко, и интересно, и как-то уж больно обыденно.

Мазохист попросил Метте, чтобы она занялась его воспитанием.

Метте молча курила и слушала его униженную болтовню.

Говорили они на своем дурацком языке, но я могла понять, что у моей подруги сегодня нет настроения – едва ли парень стал бы приставать к ней, не зная о ее склонностях заранее.

Тут я неожиданно для себя самой обратилась к Метте и поинтересовалась, правильно ли я догадалась о том, что парню нужно, и не могла бы я заняться им вместо нее.

Метте посмотрела на меня с нескрываемым интересом и по-английски сообщила «рабу», что берет его, но при одном условии: он будет делать то, что захочет ее подруга, то есть я.

Парень, уже некоторое время стоявший перед нами на коленях, вместо ответа радостно наклонился и поцеловал мой сапог.

Я вся дрожала от не знакомого мне до сих пор восторга, когда вставала с дивана и видела, что парень по-прежнему лежит у моих ног и даже не предпринимает попытки подняться.

Я почувствовала, что действительно владею им, этим совершенно посторонним мне человеком. Непередаваемое ощущение!

Такое ощущение, боюсь, испытывают разве что маньяки. Ощущение своего превосходства над беспомощной жертвой и полной безнаказанности любых действий по отношению к ней.

Маньяк не любит свою жертву.

Именно поэтому какие бы то ни было изощренные игры между любовниками напрочь лишены подобной остроты.

Помню, как один мой знакомый в пылу откровения признался, что в юности мечтал повелевать женщинами, подчинять их свой воле и делать с ними все, что захочется. Потом у него стали появляться любовницы. Он проводил в ними легкие эксперименты – «походи передо мной на четвереньках», «поцелуй мне руку», «пойдешь в туалет, не закрывай дверь» и т. п., – и все до единой соглашались на такое, о чем можно разве что прочесть в «крутых» порнороманах.

Но он при этом ничего не испытывал. Он любил этих девушек. И понимал, что они идут на подобные унижения тоже исключительно из-за привязанности к нему.

Отношение к человеку не просто нелюбимому, а вовсе постороннему обостряет восприятие эротичности ситуации.

Парень шел за мной следом на четвереньках.

Я заметила, что стою около красного топчана, и только сейчас увидела, какой он блестящий, холодный и неприветливый. Такой выглядит театральная мебель, когда смотришь на нее сначала из зала, а потом – взойдя после спектакля непосредственно на сцену. Я приказала парню раздеться.

Наблюдая за его порывистыми движениями, я как-то не думала о том, что на нас смотрят.

Он снял с себя все, и я велела ему лечь на топчан.

У него оказалось довольно противное тщедушное тело, исполосованное следами от резинок и ремня.

– Возьми плетку, – тихо попросил он по-английски, и мне захотелось убить его за это.

Такой гад, да еще сам хочет, чтобы его исхлестали! Ну, погоди у меня!

От обилия вариантов, которые я обнаружила развешенными по стене, у меня буквально разбежались глаза. Были здесь и крохотные плеточки, неизвестно для чего предназначенные – вероятно, как поняла я позже, для легкой игры с гениталиями, – и резиновые лопатки, вырезанные в форме растопыренной пятерни, и длинные, тонкие розги, и даже настоящий кнут, который едва ли можно было принять за орудие распаления страсти – скорее, за оружие массового уничтожения.

Я выбрала плетку средних размеров с кожаной петелькой на деревянной ручке для удобства. Мне показалось, что ею можно наносить удары, соответствующие настроению, а не зависящие от габаритов самой штуковины.

Когда я вернулась к топчану, парень лежал на нем, свернувшись калачиком, и крепко спал.

Я только сейчас сообразила, что он совершенно пьян.

У меня сразу же пропало всякое желание прикасаться к нему…

Я поискала глазами Метте.

Она уже пристроилась ко второй шведской парочке, ласка я жену и подставляя себя всю натиску осоловелого от бессонницы мужа.

Мне подумалось, что они, быть может, сидят в этом подвале не первые сутки.

Боясь показаться невежливой и только потому не рискнув уйти сразу, я села в кресло посреди этого кукольного Содома, и остаток ночи вспоминаю теперь как будто в полусне.

Вот какова была оргия, за которой последовали ей подобные, интереснее и скучнее, и которая с такой живостью всплыла в моей памяти вдруг сейчас, когда я присматривалась и прислушивалась к покорно стоящей на четвереньках Дот.

Упруго прогнутая спина. Остро и задорно торчащая вверх попка. Вздрагивающие между напряженно упертых в диван рук груди. Рельефно очерченная с боков грудная клетка. Запрокинутое к потолку лицо.

Дот напомнила мне египетского сфинкса, только живого, мерно покачивающегося взад-вперед, но оттого не менее загадочного.

Хотя мы были добрыми подругами, даже мне Дот всегда казалась носительницей некой тайны. Я чувствовала, что история ее жизни, настоящая история, знала которую только она, скрывает в себе немало интересного, может быть, и страшного. В ней, в ее характере, в манере общаться со знакомыми и незнакомыми людьми, в том, как она вела дела агентства, ощущался некий странный надлом, будто простота ее поведения на самом деле дорого ей стоит.

Я увидела, как руки Дот сами собой подламываются и она припадает к дивану щекой, отчего образуется правильный угол, вершина которого, устремленная в потолок, изнывает под толчками сильных бедер мужчины.

Между тем мой ковбой поднялся на ноги и вдруг показался мне огромным. Я, будто зачарованная, следила за тем, как его сильные пальцы борются с «молнией» на джинсах.

Только сейчас я заметила, что он по-прежнему в шляпе. Как она удержалась у него на голове во время предыдущей сцены, остается для меня загадкой и поныне. Самое интересное, что я ее даже не чувствовала.

Про шляпу я сразу же забыла снова, потому что пальцы были действительно сильными и справились с застежкой во мгновение ока.

Джон присел и стянул джинсы вместе с узкими черными трусами до икр.

С улыбкой снова выпрямился.

Лгут те из женщин, которые утверждают, будто член мужчины как таковой не имеет для них значения, подразумевая его размеры. Конечно, с точки зрения медицины, это, должно быть, не лишено основания, однако кто возьмется судить о том, что важнее в таком тонком деле, как сексуальная сфера человеческого общения: физиология или эстетика?

Для меня важно, чтобы член имел красивую форму, был сильным и хотел меня. Ему вовсе не обязательно быть длинным, но все же желательно иметь побольше сантиметров в диаметре.

Джон стоял передо мной в спущенных ниже колен джинсах и напоминал провинившегося школьника из викторианской Англии, с которого за какую-то провинность сняли перед всем классом штаны и теперь собираются отхлестать розгами.

Ничего такого, конечно, не ожидалось, это все мое больное воображение, распаленное датскими воспоминаниями, на самом деле тяжко вот-вот должно было сделаться мне. Однако я ждала своей участи довольно спокойно, потому что предварительная игра достаточно меня подготовила – я чувствовала, что влаги между ног скопилось столько, что она начинает постепенно просачиваться наружу и стекать по приоткрытым губкам на кожу кресла.

Джон выжидательно смотрел на меня.

По его взгляду я поняла, что от меня ждут не покорного приятия, а совершенно определенных действий.

Спустив ноги с кресла на пол, я наклонилась вперед, положила ладони на влажные бедра мужчины и медленно приблизила губы к кончику вздрагивающего члена.

Никакого неприятного запаха, могущего отбить интерес на весь вечер, не было. Член пах мылом и сильной плотью.

Я поцеловала его.

Джон тихо застонал.

Некоторые мужчины любят подсказывать, объясняют, что и как нужно делать, чтобы им было приятно. Таким образом они, сами того не желая, воспринимают всех женщин как одну и ту же, для них не существует понятия разнообразия в подходе к вещам столь щепетильным. Они еще обижаются, если партнерша захочет проявить свою индивидуальность и сделает что-нибудь совсем не так, как они к тому привыкли.

С одной стороны, они по-своему правы, удовольствие необходимо, но тогда им нужно жениться, а не гоняться за многими. Что толку?

Джон предпочитал отмалчиваться и предоставлял мне полную свободу действия.

Баковский был таким же. Первое время, когда я с ним только познакомилась, он дал мне возможность изучить себя, а заодно и сам привык ко мне. Несколько раз он даже не мог кончить. Говорил, что не хочет и что так оно даже лучше.[27]

А я-то прекрасно понимала, в чем тут дело. Мне знаком подобный тип мужчин. У них физическое неотъемлемо связано с психическим, и все внешние проявления ждут сигналов от мозга. Таким людям необходим соответствующий настрой, им зачастую приходится искусственно концентрироваться, чтобы довести себя до нужного состояния, когда уже пути обратно нет и кипящее семя устремляется к выходу.

Зато такие мужчины оказываются настоящей находкой для страстной женщины, влюбленной в процесс. Что бы она ни делала, они остаются в постоянно возбужденном состоянии, которым она может пользоваться в свое удовольствие часами, и тут важно только, чтобы это «равнодушие» ее не смущало. Ведь многие женщины вдруг начинают переживать, если их партнер не в состоянии разговеться. Они думают, что в том виноваты именно они, что он их не хочет. Да как же он не хочет, когда у него вот уже два часа не расслабляется!..

Баковский всегда ждал, что буду делать я. И молчал. По мере того как мы встречались, я должна была изучить его натуру и сама управлять теми волнами, которые накатывались откуда-то изнутри его замечательного тела и снова отступали от каменеющего ствола плоти в моих руках или губах.

Джон тоже ждал.

И я стала исследовать его, проверяя, какие ласки рождают в нем наиболее непреодолимые импульсы, а какие он не чувствует вовсе.

Я давно заметила одну особенность в подобном проявлении женского начала: по тому, как девушка делает минет, можно судить о ее характере.

Звучит пошло? Тогда я прошу высокоморального читателя пропустить несколько последующих абзацев. Ибо я намерена порассуждать на тему, о которой каждый нормальный человек имеет свое мнение, но которая в европейском быту воспринимается как нечто нечистоплотное.

Я слышала о мужчинах, которые приходили в ужас, когда их возлюбленные вдруг начинали проявлять свое желание тем, что превращались в нежных «сосунков». Это действие представлялось им «грязным», то есть достойным проститутки, а не будущей матери семейства.

Но ведь это бред! Интимная жизнь потому и интимна, что в ней допустимы все самые изощренные способы любви. И грязь здесь ни при чем. Тщательно вымытый в теплой воде с мылом или шампунем мужской член всегда воспринимается умной женщиной как изумительная забава и орудие самых неимоверных фантазий.

Разумеется, возникает вопрос, как им пользоваться.

Нельзя забывать и о том, что не все женщины прислушиваются к гласу природы. Для некоторых минет – мука. Они идут на нее исключительно потому, что так нравится возлюбленному партнеру.

Другие не превозмогают себя, но при этом воспринимают минет как работу, как приятную повинность. Лица у них напрягаются – сколько раз приходилось видеть в компаниях! – и они однообразно сосут, как заводные, туда-сюда, словно не подозревают о том, что существует уйма других способов. Наверное, и правда – не подозревают.

Наконец, третьи делают это для того, чтобы получать наслаждение. Ведь у женщины рот бывает такой же возбудимой зоной, как и половые органы. Эти любительницы «поиграть на флейте» не работают, не напрягаются и не спешат.

Они провоцируют. И им есть чем.

Они долго стараются вообще избегать брать член в рот, а вместо этого целуют и облизывают ствол, прослеживают кончиком языка вспухшие вены, кусаются, всасывают по очереди упругие шарики, перекатывающиеся в мошонке, и то и дело хитро косятся на возлюбленного.

Потом они заглатывают член целиком, пропуская в самое горло, чем заставляют мужчин изумляться такой вместительности. Мужчины вообще склонны неправильно оценивать возможности тех или иных органов и их сочетаний.

Но чаще всего рот их оказывается открыт гораздо шире, чем того требует ситуация. Они понимают – как в свое время поняла и я, – что большинство мужчин при минете возбуждают вовсе не те физические ощущения, которыми он сопровождается, а сознание того, что их член, эта столь интимная принадлежность к полу, усиленно скрываемая от посторонних взглядов, вдруг оказывается во рту женщины, красивой женщины, которой часто для удобства приходится принимать опять-таки «унизительную» позу на коленях перед мужчиной.

Я вообще считаю, что настоящие ценители любовных утех получают основное удовольствие не от физических переживаний, а от пикантности самой ситуации. И тогда важнее всего остального оказывается деталь, поза, одежда, запах, слово…

Я дала Джону понять, что мне до безумия приятно чувствовать его у себя во рту. Так оно, собственно, и было, поскольку все эти рассуждения приходят мне в голову обычно уже потом. А когда я сама «делаю любовь», у меня ни о чем думать не получается.

Джон встал сбоку от кресла, чтобы мне было удобнее и не приходилось наклоняться. Сам он при этом тоже смог поменять акцент и сделаться активной стороной. Теперь он не просто наблюдал за тем, как я его облизываю и обсасываю, а энергично двигал бедрами и буквально «брал» меня в услужливо открытый рот…»

Джон в тот вечер, хотя и получил свое сполна, все-таки многое упустил, выбрав в качестве первой партнерши Стефанию.

Девушка так распалила его одними только припухшими от желания губами и влажным язычком, что он спохватился, когда ничего уже нельзя было остановить. Одна радость – Стефания не стала уворачиваться, а самоотверженно приняла его горячее семя внутрь и все проглотила, после чего еще некоторое время не выпускала вздрагивающее древко изо рта.

Томми повезло. Дот не провоцировала его и не заставляла кончать, а только послушно потворствовала его желаниям.

Заметив, что Стефания осталась одна, покинутая Джоном, который уселся во второе кресло и на некоторое время блаженно закрыл глаза, он сделал ей знак, приглашая приблизиться.

Стефания поднялась.

Она по-прежнему была полностью одета – единственная из всех присутствовавших.

Томми, не отпуская бедер Дот, приветственно протянул Стефании руку.

И тогда Стефания сделала то, что могла сделать в подобной ситуации только она.

Она эту руку поцеловала.

Забытый всеми Джон ничего не видел.

Томми на мгновение показался даже смущенным.

Глаза Дороти, только что затянутые поволокой сладострастия, сверкнули ревностью. Она поняла, что Стефания так же преклоняется перед мужским началом в Томми, как и она, но при том благодаря своему чутью и опыту может сыграть роль сильной соперницы.

Стефания отпустила руку, которую только что поцеловала, и та легла ей на грудь поверх платья. Уклоняясь от нее, девушка как бы случайно присела на корточки перед диваном.

Томми молниеносно воспользовался этой возможностью.

Он резко вышел из Дороти, оставшейся на четвереньках, и направил поблескивавший влагой и готовый вот-вот взорваться член в улыбающееся лицо Стефании.

Она ловко поймала его языком и всосала в рот.

Красивая, полностью одетая девушка застыла на корточках перед совершенно обнаженным мужчиной, став с ним единым целым.

Обезумевшая от досады Дороти сползла с дивана на пол и прижалась щекой к ноге Томми, наблюдая за действиями подруги.

Опустив руки до пола и не прикасаясь к телу мужчины ничем, кроме одного места, Стефания с упоением сосала то, что принадлежало ей сейчас по праву сильнейшей.

Видя безвыходность ситуации, Дороти решила изменить тактику. Если твой дар не могут оценить и не принимают, нужно брать самой.

Дороти отпустила колено Томми и села на корточки рядом со Стефанией.

И тут вдруг оказалось, что они по-прежнему подруги и нет никаких причин для ссоры.

Стефания выпустила член изо рта, уперлась в ствол губами и повернула его в сторону Дороти, красноречиво предлагая перенять эстафету.

Потрясенный Томми смотрел, как Дороти прикрывает глаза, открывает красивый рот и медленно нанизывается на скользкое древко.

Запрокинутые лица женщин были теперь совсем рядом.

Томми даже показалось, что одна с наслаждением целует сосущие губы другой.

Вероятно, так и было, потому что Дороти скоро вспомнила об оказанной ей услуге и передала член обратно в нежный плен Стефании…

Так они некоторое время обменивались этим блаженством.

Потом, пока Дороти самозабвенно сосала, Стефания пристроилась на корточках у нее за спиной и стала покрывать поцелуями шею и плечи обнаженной подруги. Постепенно губы ее спустились вдоль гибкого позвоночника до широкой поясницы.

Она нежно облизала напряженные ягодицы Дот.

И встала.

Томми ухватил было ее за руку, однако Стефания с улыбкой высвободилась и присела на диван. Казалось, она теперь намерена только наблюдать.

Да и было за чем.

Дороти сидела перед мужчиной на корточках, широко разведя в стороны колени, так что красивая, густо заросшая черными кудряшками промежность особенно откровенно бросалась в глаза, приоткрытая и жадно поблескивающая алыми губками.

Стефания подумала о том, что является сейчас единственной, кому доступно это замечательное по своей одновременно наивности и порочности зрелище.

Когда Томми почувствовал, что вот-вот кончит, он оглянулся на Стефанию и увидел, что девушка стоит на диване на коленях, спиной к нему, и держится обеими руками за спинку. Подол платья завернут до пояса, оголяя ровные, очень гладкие ягодицы, между которыми зажат нежный, шелковистый персик с манящей щелкой.

Томми повернулся всем телом.

Дороти тоже увидела, какое соблазнительное зрелище представляет теперь ее подруга. Она опередила Томми.

Запрыгнув на диван, Дот приняла такую же точно позу, что и Стефания.

Обе женщины оглянулись на подходящего Томми.

Стефания пошире расставила колени. Дороти тоже. Томми не успел.

Уже приблизившись к Стефании, но еще не войдя в нее, он не выдержал, и густая струя брызнула на натянутую кожу ягодиц.

Дороти застонала.

Стефания рассмеялась.

Ей вторил голос Джона, очнувшегося в своем кресле. Отдохнув, он чувствовал, что уже снова крепнет и скоро будет готов взять реванш.

Томми пожал плечами, подобрал полотенце и побрел вверх по лестнице. Наверное, обратно под душ…