"Осужден пожизненно" - читать интересную книгу автора (Кларк Маркус)

Глава 63 КАК СЛОМИЛИ ДУХ ЧЕЛОВЕКА

Проступок, в котором обвиняли Руфуса Доуза, оказался на сей раз совсем незначительным. У констеблей, недавно назначенных капитаном Фрером, стало обычаем врываться по ночам в камеры с мушкетами в руках, громко топая и производя шум. Памятуя о донесении Паунса, они грубо стаскивали арестантов с подвесных коек, обыскивали их – не спрятан ли где табак, – смотрели во рту, нет ли чего за щекой. Люди из «Кольца» Доуза – а на них особенно злился Троук – часто обыскивались даже по несколько раз за ночь. Их обыскивали самым бесстыдным образом: при выходе на работу, за обедом, перед молитвой и тогда, когда они возвращались с молитвы. Констебли перебивали их сон, и жертвы этого тиранического преследования, у которых вытравляли остатки чувства собственного достоинства, были готовы растерзать своих мучителей.

Заветной целью Троука было поймать Доуза на месте преступления, но вожак «Кольца» был слишком осторожен. Напрасно Троук, стараясь поддержать репутацию ревностного служаки, терзал каторжника в самое неожиданное время дня и ночи. Он ничего не мог обнаружить. Напрасно он ставил ему ловушки, напрасно разбрасывал плитки табака с привязанными к ним нитями, а сам сидел поблизости в кустах, ожидая, когда дернется леска и рыбка, клюнувшая наживку, будет поймана. Опытный «вечник» был слишком умен для Троука. Тогда разозленный и самолюбивый констебль пустился еще на одну хитрость. Он был уверен, что у Доуза где-то припрятан табачок, но как было его обнаружить? Хотя Доуз имел привычку держаться особняком от товарищей, вес же у него был один друг – если можно назвать другом выжившего из ума, забитого слепого старца Муни. Вероятней всего, эта странная дружба возникла благодаря двум обстоятельствам: во-первых, Муни был единственным человеком на острове, знавшим все ужасы каторги лучше, чем сам вожак «Кольца». Во-вторых, Муни был слеп, а угрюмому, склонному к вспышкам ярости строптивцу, к которому товарищи относились настороженно, слепой друг подходил более, чем остроглазый.

Муни был одним из каторжан, прибывших в Сидней с первой флотилией за пятьдесят семь лет до описываемых событий, было ему в 1789 году всего лишь четырнадцать лет. Он прошел по всем кругам каторжного ада, потом женился, какое-то время жил в поселке, а затем его снова упекли на каторжные работы, – словом, он был как бы патриархом острова Норфолк, мрачным свидетелем первых лет существования колонии. Друзьями он не обзавелся. Его жена давно умерла, и он, не без резона, объяснял свое заключение тем, что в свое время она приглянулась его начальнику, поспешившему упрятать мешавшего ему мужа в тюрьму. Подобные случаи бывали нередко.

Всячески стараясь сделать слепому приятное, Руфус Доуз частенько подбрасывал ему табачок, когда сам разживался им, и тем самым завоевал особую привязанность старика. Троук пронюхал об этом; и в тот вечер, о котором мы ведем речь, ему пришел в голову хитроумный план. Бесшумно проникнув в лодочный сарай, где спала вся братия, он подкрался к спящему Доузу и, подражая бормотанию Муни, попросил «табачку». Когда Троук повторил просьбу, Доуз в полусне сунул ему «что-то» в ладонь. Троук тут же схватил Доуза за руку и чиркнул спичкой. На сей раз преступник был пойман, Доуз передал коварному «другу» понюшку табаку.

Можно понять состояние человека, которого заманили в ловушку столь гнусным способом. Как только Руфус Доуз разглядел склонившееся над его койкой лицо ненавистного ему Троука, он вскочил, напряг свои мощные мышцы, сбил его с ног, швырнув в объятия появившихся констеблей. Завязалась отчаянная и неравная борьба, в результате которой потерявшего сознание арестанта отнесли в карцер, бросили на голые плиты, всунули в рот кляп и приковали цепями к кольцу. После этого он был жестоко избит пятью или шестью констеблями.

На следующее утро к изувеченному и закованному бунтарю Троук ввел коменданта.

– Ха-ха! Старый знакомый! – рассмеялся комендант. – Опять ты здесь. Ну, как тебе здесь нравится?

Доуз метнул на него злобный взгляд и промолчал.

– Ты получишь пятьдесят плетей, друг, – распорядился Фрер. – Посмотрим, как ты запоешь!

И арестант получил сполна свою порцию. На следующее утро комендант явился снова. Бунтовщик по-прежнему молчал.

– Отпусти ему еще полсотни, Троук. Поглядим, из чего он сделан.

В то утро упрямый арестант получил сто двадцать ударов плетью, но продолжал хранить молчание. Ему дали две недели страшного карцера в новой тюрьме. Но когда его снова привели к своему мучителю, он только рассмеялся. За эту дерзость он опять получил еще две недели карцера: но и после этого он продолжал упорствовать, за что его снова высекли и снова посадили в карцер. Если бы его посетил капеллан, возможно, душа арестанта и склонилась бы к утешению, но капеллан, как говорили, был болен. К тому времени Доуз находился в состоянии полного истощения, и врач отправил его в лазарет. Когда же он стал понемногу приходить в себя, Фрер снова навестил его и, найдя, что «дух» арестанта еще «не сломлен», приказал отправить его на помол маиса. Доуз отказался выполнять эту работу. Тогда они цепью приковали одну его руку к рычагу жернова, а другую к цепи арестанта у второго рычага. Когда второй арестант вращал жернов, рука Доуза тоже поневоле вращалась.

– Не такой уж ты крепкий орешек, как о тебе говорят, – усмехнулся Фрер, кивнув на вращающийся жернов.

В ответ на это неукротимый бунтарь напряг свои измученные мускулы и вмиг остановил вращение жернова. Фрер дал ему за это еще пятьдесят плетей, а на следующий день послал его молоть кайеннский перец. Этого наказания каторжники боялись пуще всего. Едкая пыль попадала в глаза и легкие, причиняя нестерпимые муки. Для человека с израненной спиной эта работа превращалась в пытку. Через четыре дня Руфус Доуз, изнуренный, весь в струпьях, полуослепший, сломился.

– Ради бога, капитан Фрер, убейте меня сразу! – взмолился он.

– Не бойся, – ответил тот, наслаждаясь плодами своего могущества. – Мы сломили тебя, это все, чего я хотел. Троук, отведи его в лазарет.

В лазарете арестанта посетил Норт.

– Я пришел бы к вам раньше, но был очень болен, – сказал священник.

Вид у него действительно был нездоровый. Судя по коротко остриженным волосам и сбритой бороде, он только что перенес лихорадку. Доуз понял, что этот исхудалый, изможденный человек перенес страдания, едва ли не равные его собственным.

На следующий день к нему опять зашел Фрер; похвалив Руфуса за его мужество, он предложил ему должность констебля, но тот лишь повернулся к своему мучителю изрубцованной спиной и не проронил ни слова.

– Боюсь, что вы восстановили коменданта против себя, – сказал ему Норт на другой день. – Почему бы вам не согласиться?

Доуз бросил на него взгляд, полный холодного презрения и бешенства.

– Стать доносчиком и предать своих товарищей? Я не из таких.

Священник заговорил с ним о надежде, о свободе о раскаянии и об искуплении. Арестант лишь посмеивался. – А кто же будет моим искупителем? – спросил он. Простому человеку его мысли показались бы кощунством. – Чтобы спасти такого, как я, Христос должен был бы умереть вторично.

Норт напомнил ему о бессмертии.

– Есть другая жизнь, – сказал он. – Не упускайте возможности обрести счастье за гробом. Там вас ожидает будущее, ради которого стоит жить.

– Надеюсь, что там ничего нет, – ответила жертва Системы. – Я хочу покоя, и только покоя, чтобы меня никогда больше не тревожили.

Хотя дух упрямца был уже сломлен, у него все же хватило решимости отказаться от настойчивых предложений Фрера.

– На это я никогда не клюну, – сказал он Норту, – даже если меня четвертуют.

Норт слезно молил упрямца пощадить истерзанное тело, но тщетно. Мятущейся душой своей он нащупал ключ к разгадке этого человека. «В нем погибла благородная натура, – сказал он себе. – Какую же тайну скрывает его прошлое?»

А Доуз, со своей стороны, видя, как непохож этот священник на других проповедников в черных сутанах, – как он одновременно пылок и мрачен, строг и деликатен, – стал размышлять, почему у него такие впалые щеки, почему он так беспокоен и почему таким пламенем горят его глаза. Какое же горе терзает его, внушая эти страстные молитвы, эти пламенные и дерзновенные обращения к небесам, которые ежедневно возносились над его жестким ложем?

Так между ними – священником и грешником – возникли узы обоюдной симпатии.

Эти узы стали настолько тесными, что однажды заставили в лад забиться их сердца. У капеллана в петлице был цветок. Доуз воззрился на него жадным взором, и когда капеллан уходил, арестант попросил его:

– Мистер Норт, сделайте милость, подарите мне эту розу.

Норт остановился в замешательстве и не без внутренней борьбы осторожно вынул цветок из петлицы и вложил его в загорелую, исполосованную шрамами руку арестанта. И в следующее же мгновение Доуз, забыв, что он не один, прижал цветок к губам. Норт внезапно обернулся, и глаза их встретились. Доуз вспыхнул, а Норт побледнел, как смерть. Никто не проронил ни слова, но обоих еще сильнее потянуло друг к другу, так как оба они поцеловали розу, сорванную рукой Сильвии.