"Бледное пламя" - читать интересную книгу автора (Набоков Владимир Владимирович)

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Теперь за Красотой следить хочу, Как не следил никто. Теперь вскричу, Как не кричал никто. Возьмусь за то, С чем сладить и не пробовал никто.{111} И к слову, я понять не в состоянье, 840: Как родились два способа писанья{112} В машинке этой чудной: способ А, Когда трудится только голова, — Слова плывут, поэт их судит строго И в третий раз все ту же мылит ногу; И способ Б: бумага, кабинет, И чинно водит перышком поэт.
Тут пальцы строчку лепят, бой абстрактный Конкретным претворяя: шар закатный Вымарывая и в строки узду 850: Впрягая отлученную звезду; И наконец выводят строчку эту Тропой чернильной к робкому рассвету. Но способ А — агония! горит Висок под каской боли, а внутри Отбойным молотком шурует муза, И как ни напрягайся, сей обузы Избыть нельзя, а бедный автомат Все чистит зубы (пятый раз подряд) Иль на угол спешит купить журнал, 860: Который уж три дня как прочитал.
Так в чем же дело? В том, что без пера На три руки положена игра: Чтоб выбрать рифму, чтоб хранить в уме Строй прежних строк, и в этой кутерьме Готовую держать перед глазами? Иль вглубь идет процесс, коль нету с нами Опоры лжи и фальши, пьедестала Пиит — стола? Ведь сколько раз, бывало, Устав черкать, я выходил из дома, 870: И скоро слово нужное, влекомо Ко мне немой командою, стремглав Слетало с ветки прямо на рукав.
Мне утро — час, мне лето — лучший срок{113}. Однажды сам себя я подстерег В просонках — так, что половина тела Еще спала, душа еще летела. Я прянул ей вослед: топаз рассвета Сверкал на листьях клевера; раздетый, Стоял средь луга Шейд в одном ботинке. 880: Я понял: спит и эта половинка. Тут обе прыснули, я сел в постели, Скорлупку день проклюнул еле-еле, И на траве, блистая ей под стать, Стоял ботинок! Тайную печать Оттиснул Шейд, таинственный дикарь, Мираж, морока, эльфов летний царь.
Коль мой биограф будет слишком сух Или несведущ{114}, чтобы ляпнуть вслух: "Шейд брился в ванне", — заявляю впрок: 890: "Над ванною тянулась поперек Стальная полоса, чтоб пред собой Он мог поставить зеркало, — нагой, Сидел он, кран крутя ступнею правой, Точь-в-точь король{115}, — и как Марат, кровавый".
Чем я тучней, тем ненадежней кожа. Такие есть места! — хоть рот, положим: Пространство от гримасы до улыбки, — Участок боли, взрезанный и хлипкий. Посмотрим вниз: удавка для богатых, 900: Подбрюдок{116}, — весь в лохмотьях и заплатах. Адамов плод колюч. Скажу теперь О горестях, о коих вам досель Не сказывал никто. Семь, восемь. Чую И ста скребков не хватит, — и вслепую Проткнув перстами сливки и клубнику, Опять наткнусь на куст щетины дикой.
Меня смущает однорукий хват В рекламе, что съезжает без преград В единый мах от уха до ключицы 910: И гладит кожу любящей десницей. А я из класса пуганых двуруких, И как эфеб, что в танцевальном трюке Рукой надежной крепко держит деву, Я правую придерживаю левой.
Теперь скажу... Гораздо лучше мыла То ощущенье ледяного пыла, Которым жив поэт. Как слов стеченье, Внезапный образ, холод вдохновенья По коже трепетом тройным скользнет — 920: Так дыбом волоски{117}. Ты помнишь тот Мультфильм, где усу не давал упасть Наш Крем{118}, покуда косарь резал всласть? Теперь скажу о зле, как посейчас Не говорил никто. Мне мерзки: джаз, Весь в белом псих, что черного казнит Быка в багровых брызгах, пошлый вид Искусств абстрактных, лживый примитив, В универмагах музыка в разлив, Фрейд{119}, Маркс, их бред, идейный пень с кастетом, 930: Убогий ум и дутые поэты. Пока, скрипя, страной моей щеки Тащится лезвие, грузовики{120} Ревут на автостраде, и машины Ползут по склонам скул, и лайнер чинно Заходит в гавань; в солнечных очках Турист бредет по Бейруту, — в полях Старинной Земблы{121} между ртом и носом Идут стерней рабы и сено косят.
Жизнь человека — комментарий к темной 940: Поэме без конца. Пойдет. Запомни{122}.
Брожу по дому. Рифму ль отыщу, Штаны ли натяну. С собой тащу Рожок для обуви. Иль ложку?.. Съем Яйцо. Ты отвезешь меня затем В библиотеку. А в часу седьмом Обедаем. И вечно за плечом Маячит муза, оборотень странный, — В машине, в кресле, в нише ресторанной.
И всякий миг{123}, любовь моя, ты снова 950: Со мной, — превыше слога, ниже слова, Ты ритм творишь. Как в прежние века Шум платья слышен был издалека, Так мысль твою привык я различать Заранее. Ты — юность. И опять В твоих устах прозрачны и легки Тебе мной посвященные стихи.
"Залив в тумане" — первый сборник мой (Свободный стих), за ним — "Ночной прибой"{124} И "Кубок Гебы". Влажный карнавал 960: Здесь завершился — после издавал Я лишь "Стихи". (Но эта штука манит В себя луну. Ну, Вилли! "Бледный пламень"!{125})
Проходит день под мягкий говорок Гармонии. Мозг высох. Летунок Каурый и глагол, что я приметил, Но в стих не взял, подсохли на цементе. Да, тем и люб мне Эхо робкий сын, Consonne d'appui[5], что чувствую за ним Продуманную в тонкостях, обильно 970: Рифмованную жизнь. И мне посильно Постигнуть бытие (не все, но часть Мельчайшую, мою) лишь через связь С моим искусством, с таинством сближений, С восторгом прихотливых сопряжений; Подозреваю, мир светил, — как мой, — Весь сочинен ямбической строкой.
Я верую разумно: смерти нам Не следует бояться, — где-то там Она нас ждет, как верую, что снова 980: Я встану завтра в шесть, двадцать второго Июля, в пятьдесят девятый год, И верю, день нетягостно пройдет. Что ж, заведу будильник, и зевну, И Шейдовы стихи в их ряд верну.
Но спать ложиться рано. Светит солнце У Саттона в последних два оконца. Ему теперь — за восемьдесят? Старше Меня он вдвое был в год свадьбы нашей. А где же ты? В саду? Я вижу тень 990: С пеканом рядом. Где-то, трень да брень, Подковы{126} бьют (как бы хмельной повеса В фонарный столб). И темная ванесса С каймой багровой в низком солнце тает, Садится на песок, с чернильным краем И белым крепом крылья приоткрыв.{127} Сквозь световой прилив, теней отлив, Ее не удостаивая взглядом, Бредет садовник (тут он где-то рядом Работает){128} — и тачку волочет.{129}