"Бледное пламя" - читать интересную книгу автора (Набоков Владимир Владимирович)

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

1: Я тень, я свиристель, убитый влет Подложной синью, взятой в переплет Окна; комочек пепла, легкий прах, Порхнувший в отраженных небесах{1}. Так и снутри удвоены во мне Я сам, тарелка, яблоко на ней; Раздвинув ночью шторы, за стеклом Я открываю кресло со столом, Висящие над темной гладью сада, 10: Но лучше, если после снегопада Они, как на ковре, стоят вовне — Там, на снегу, в хрустальнейшей стране{2}!
Вернемся в снегопад: здесь каждый клок Бесформен, медлен, вял и одинок. Унылый мрак, белесый бледный день, Нейтральный свет, абстрактных сосен сень. В ограду сини вкрадчиво-скользящей{3} Ночь заключит картину со смотрящим; А утром — чьи пришпоренные ноги 20: Вписали строчку в чистый лист дороги? — Дивится перл мороза. Снова мы Направо слева ясный шифр зимы Читаем: точка, стрелка вспять, штришок, Вновь точка, стрелка вспять... фазаний скок! Се гордый граус, родственник тетерки Китаем наши претворил задворки. Из "Хольмса", что ли{4}: вспять уводит след, Когда башмак назад носком надет.
Был люб мне, взоры грея{3}, всякий цвет. 30: Я мог сфотографировать предмет В своем зрачке. Довольно было мне Глазам дать волю или, в тишине, Шепнуть приказ, — и все, что видит взор, — Паркет, гикори лиственный убор, Застрех, капели стылые стилеты{5} На дне глазницы оседало где-то И сохранялось час, и два. Пока Все это длилось, стоило слегка Прикрыть глаза{6} — и заново узришь 40: Листву, паркет или трофеи крыш.
Мне в толк не взять, как видеть нашу дверь Мальчишкой мог я{7} с озера: теперь, Хотя листва не застит, я не вижу От Лейк-роуд ни крыльцо, ни даже крышу. Должно быть, здесь пространственный извив Создал загиб иль борозду, сместив Непрочный вид, — лужайку и потертый Домишко меж Вордсмитом и Гольдсвортом{8}.
Вот здесь пекан{9}, былой любимец мой, 50: Стоял в те дни, нефритовой листвой, Как встрепанной гирляндой, оплетенный, И тощий ствол с корою исчервленной В луче закатном бронзой пламенел. Он возмужал, он в жизни преуспел. Под ним мучнистый цвет на бледно-синий Сменяют мотыльки — под ним доныне Дрожит качелей дочкиных фантом{10}.
Сам дом таков, как был. Успели в нем Мы перестроить лишь одно крыло — 60: Солярий там: прозрачное стекло, Витые кресла и, вцепившись крепко, Телеантенны вогнутая скрепка{11} Торчит на месте флюгера тугого, Где часто{12} пересмешник слово в слово Нам повторял все телепередачи: "Чиво-чиво", повертится, поскачет, Потом "ти-ви, ти-ви" прозрачной нотой, Потом — с надрывом "что-то, что-то, что-то!" Еще подпрыгнет — и вспорхнет мгновенно 70: На жердочку, — на новую антенну{13}.
Я в детстве потерял отца и мать{14}, Двух орнитологов. Воображать Я столько раз их пробовал, что ныне Им тысячи начту. В небесном чине, В достоинствах туманных растворясь, Они ушли, но слов случайных связь Прочитанных, услышанных, упряма: "Инфаркт" — отец, а "рак желудка" — мама.
Угрюмый собиратель мертвых гнезд 80: Зовется "претеристом"{15}. Здесь я рос, Где нынче спальня для гостей. Бывало, Уложен спать{16}, укутан в одеяло, Молился я за всех: за внучку няни Адель (видала Папу{17} в Ватикане), За близких, за героев книг, за Бога.
Меня взрастила тетя Мод{18}. Немного Чудачка — живописец и поэт, Умевший точно воплотить предмет И оживить гротеском холст и строчку. 90: Застала Мод малютку, нашу дочку. Ту комнату мы так и не обжили{19}: Здесь сброд безделиц{20} в необычном стиле: Стеклянный пресс-папье{21}, лагуна в нем, Стихов на индексе раскрытый том (Мавр, Мор, Мораль), гитара-ветеран, Веселый череп и курьез из "Сан": "'Бордовые' на Чапменском Гомере{22} Вломили 'Янки'" — лист прикноплен к двери.
Мой бог скончался юным. Поклоненье 100: Бессмысленным почел я униженьем. Свободный жив без Бога{23}. Но в природе Увязнувший, я так ли был свободен, Всем детским небом зная наизусть Златой смолы медвяный рыбий вкус? В тетрадях школьных радостным лубком Живописал я нашу клетку: ком Кровавый солнца, радуга, муар Колец вокруг луны и дивный дар Природы — "радужка"{24}: над пиком дальним 110: Вдруг отразится в облаке овальном, Его в молочный претворив опал, Блеск радуги, растянутой меж скал В дали долин разыгранным дождем. В какой изящной клетке мы живем!
И крепость звуков: темная стена Ордой сверчков в ночи возведена, — Глухая! Замирал я на холме, Расстрелянный их трелями. Во тьме — Оконца, доктор Саттон{25}. Вон Венера. 120: Песок когда-то времени был мерой И пять минут влагались в сорок унций{26}. Узреть звезду. Двум безднам ужаснуться — Былой, грядущей. Словно два крыла, Смыкаются они — и жизнь прошла.
Невежественный, стоит здесь ввернуть, Счастливее: он видит Млечный Путь, Лишь когда мочится. В те дни, как ныне, Скользя по веткам, увязая в тине, Бродил я на авось. Дебел и вял, 130: Мяча не гнал и клюшкой не махал{27}.
Я тень, я свиристель, убитый влет Поддельной далью, влитой в переплет Окна{28}. Имея разум и пять чувств (Одно — чудное), в прочем я был пуст И странноват. С ребятами играл Я лишь во сне, но зависти не знал, — Вот разве что к прелестным лемнискатам{29}, Рисуемым велосипедным скатом По мокрому песку. Той боли нить, 140: Игрушку Смерти — дернуть, отпустить — Я чувствовал сильней, пока был мал. Однажды, лет в одиннадцать, лежал Я на полу, следя, как огибала Игрушка{30} (заводной жестяный малый С тележкой) стул, вихляя на бегу. Вдруг солнце взорвалось в моем мозгу! И сразу ночь в роскошном тьмы убранстве Спустилась, разметав меня в пространстве И времени, — нога средь вечных льдов{31}, 150: Ладонь под галькой зыбких берегов, В Афинах ухо, глаз — где плещет Нил, В пещерах кровь и мозг среди светил. Унылые толчки в триасе, тени И пятна света в верхнем плейстоцене, Внизу палеолит, он дышит льдом, Грядущее — в отростке локтевом. Так до весны нырял я по утрам В мгновенное беспамятство. А там — Все кончилось, и память стала таять. 160: Я старше стал. Я научился плавать. Но словно отрок, чей язык однажды{32} Несытой девки удоволил жажду, Я был растлен, напуган и заклят. Хоть доктор Кольт твердил: года целят, Как он сказал, от "хвори возрастной", Заклятье длится, стыд всегда со мной.