"Черные колокола" - читать интересную книгу автора (Авдеенко Александр Остапович)

У БОЛЬШОГО ИМРЕ

Днем 27 октября начальник полиции Будапешта Шандор Копачи вызвал к телефону Дьюлу Хорвата.

Между соратниками Имре Надя произошел важный разговор, и он сразу же стал известен другу Дьюлы.

Профессор пригласил к себе в кабинет Ласло Киша и рассказал, что говорил ему главный полицейский Будапешта. Деятели клуба Петефи сколачивают представительную делегацию, которая отправится в парламент и предъявит премьеру ряд важных требований. Нужно выделить в эту делегацию хорошего парня, обязательно рабочего, желательно молодого.

— Плевое дело. Это мы в два счета устроим.

Ласло Киш вернулся в «Колизей» и на свой лад переложил то, что ему доверил профессор. Держа руку на пистолетной кобуре, он озорными глазами оглядел свою ватагу.

— Требуется образцово-показательная личность. Обязательно пролетарская. По возможности молодая. Будет представлять рабочий класс. Направится в составе большой делегации в парламент, в кабинет министр-президента. Предъявит Большому Имре от имени восставшего народа суровые требования.

«Гвардеец» с фиолетовой татуировкой на груди — голая русалка с пышным бюстом, пронзенным кинжалом, — шагнул вперед.

— Не подойдет такая личность?

Ласло Киш отодвинул его в сторону.

— Подходишь для других целей: пугать твердолобых. Сгинь.

«Гвардейцы» с первого слова поняли своего атамана. Он хотел веселья, и они охотно пошли ему навстречу. Под всеобщий хохот они вытолкали в круг Галгоци — курносого, большеротого, с огромной шапкой давно не чесанных волос на ушастой голове. Сорвали с него куртку, рубаху. Галгоци от пояса до шеи разукрашен татуировкой. На левой руке крупные буквы: «Сын США». На животе, правее пупа, два соединенных флага — английский и американский. На предплечье — собачьи головы: дога, немецкой овчарки, мопса, болонки. На груди наколота синеволосая, синеликая, с синей дымящейся сигаретой в зубах подмигивающая барышня.[10]

— Пшел! — Ласло Киш замахнулся на Галгоци, и тот, смеясь, исчез.

Начальник штаба подождал, пока «гвардейцы» вволю посмеялись. Потом он обнял стоящего рядом с ним Миклоша Паппа.

— Вот персона! В самый раз.

Никто не засмеялся. Все с интересом смотрели на шофера и на атамана, ждали, какое будет решение.

Ласло Киш осмотрел шофера со всех сторон:

— Согласен! Подходит.

Через несколько минут был готов представительский мандат. Ласло Киш позвонил в полицию, сообщил, что рабочий представитель выезжает.

Атаман изъявил желание лично сопровождать Миклоша Паппа до главного управления полиции, где собиралась делегация. Ради такого торжественного случая он сам сел за руль, а шофера посадил рядом, на хозяйское место.

Всю дорогу он напутствовал делегата:

— Будь непреклонным, Миклош! Пусть интеллигенция болтает всякую чушь, а ты свое тверди: «За что боремся, за что кровь проливаем?» Спросят у тебя, чего ты хочешь от правительства, ты вот таким манером загни большой палец и скажи: «Признайте, что в Венгрии произошла чистая революция, а не грязная контрреволюция». Потом загибай указательный и говори: «Освободить из тюрем всех, кто осужден прежним режимом. Освободить, реабилитировать и предоставить все права национальным гвардейцам». Дальше загибай средний палец, грозно нахмурься и кричи: «Удалить русские войска из Будапешта!» Тебя, возможно, кое-кто перебьет. Огрызнись: не затыкайте, мол, рот представителю рабочего класса! Загни безымянный и выстрели: «Разорвать Варшавский пакт!» Остается мизинчик. Вот этаким манером оттопырь малютку и скажи: «Требуем признать революционные советы в качестве единственно представительной власти на местах. Все организации, созданные старым режимом, распустить!» Кумекаешь?

— Понял.

— Справишься?

Андраш пожал плечами.

— Уверен, справишься с честью. Ты парень умный, сообразительный. Да, Миклош, чуть не забыл тебя предупредить. В делегации будут еще два рабочих парня, представители Андьялфельда. Договорись с ними, вдохнови…

Въехали на площадь Ференца Деака.

Киш подкатил к главному подъезду управления полиции, остановил машину и на прощание похлопал Андраша по плечу.

— Будь здоров, малыш. Смотри же, оправдай надежды! Далеко пойдешь, если в корень заглянешь.

В кабинете начальника секретариата с нетерпением ждали представителя рабочих.

— Вот, теперь делегация в полном сборе! — объявил какой-то лысый, большегубый делегат. — Давайте познакомимся, байтарш.

Члены правления клуба Петефи, ближайшие единомышленники Имре Надя, создавшие свой штаб под покровительством полиции, поочередно трясли Андрашу руки, называли свои фамилии. Тамаш Ацел, Миклош Гимеш, Пал Лёчей, Йожеф Силади. Бледнолицые, красноглазые, измученные бессонными ночами, растрепанные, плохо умытые, небритые, помятые, куда-то спешащие, чего-то ожидающие, чем-то раздраженные. Ни одного спокойного лица. Все говорят отрывисто, плохо слушают друг друга. Курят сигарету за сигаретой.

Тамаш Ацел суетился больше, чем другие, кричал громче всех и ожесточеннее, чем кто-либо другой, размахивая руками и доказывая, чту надо сказать премьеру.

Андраш с особым интересом смотрел на этого молодого писателя, щедро, не по таланту обласканного народной Венгрией и ее русскими друзьями. В Москве он получил Сталинскую премию за роман.

Не все к тому времени знал о нем Андраш. Тамаш Ацел тогда только вступал на дорогу предательства. Он еще и словом, и пулей, и огнем будет тиранить Венгрию.

На трех полицейских машинах, сопровождаемая вооруженными мотоциклистами, делегация направилась в парламент.

Миклош Папп и еще два рабочих парня — застенчивый, белобрысый, мало похожий на венгра двадцатилетний Дьердь и очень смуглый, с иссиня-серыми губами, черноволосый, с цыганскими глазами Вильмош — оказались в первой машине, на заднем сиденье. Познакомившись с делегатами, Андраш спросил, где они работают.

Дьердь покраснел, смолчал. Вильмош нахмурился, сказал:

— А кто сейчас работает?

— Значит, воюешь?

— Гуляю. И жду, чем все это кончится.

— А какого конца ты хочешь? — допытывался Андраш.

Парень помолчал, потом, решившись, откровенно сказал:

— А я уже и сам не знаю. Затуркали меня: один говорит «красное», другой твердит «черное», третий — «куриное яйцо всмятку».

— А разве ты сам не видишь, где и что?

Краснеющий Дьердь набрался храбрости и вступил в разговор:

— Он не доверяет своим глазам.

— А ты?

— И я. Мы всегда вместе. Друзья со школьной парты.

Андраш внимательно вглядывался в лица «затурканных» парней. Сколько теперь их, вот таких честных венгров, переставших понимать, что происходит! Страна называется Венгерской Народной Республикой, а на улицах «национал-гвардейцы» убивают коммунистов, жгут коммунистические книги, уничтожают даже стихи Петефи, изданные на русском языке.

Еще недавно, 24 октября, в 12 часов 10 минут, Имре Надь, выступая по радио, призывал в интересах прекращения дальнейших кровопролитий прекратить борьбу и сложить оружие. «Мы хотим проводить политику не мести, а примирения! — говорил Имре Надь. — Поэтому правительство решило не предавать военно-полевому суду всех тех, кто добровольно и незамедлительно сложит оружие, прекратит борьбу».

Мятежники не сложили оружия. Вооружились. Расширили свои плацдармы. Но Имре Надь, маневрируя, маскируясь, все-таки еще не признает мятежников выразителями народной воли, пока называет вещи своими именами. 25 октября, в 15 часов 18 минут, он выступил по радио:

Так говорил Имре Надь 25 октября, и его слушала вся Венгрия. Мало кто сложил оружие, но тем не менее на другой день, 26 октября, Имре Надь аннулировал правительственный запрет появляться жителям Будапешта на улицах.

Войска, охраняющие порядок, раньше ясно видели тех, кто покушался на народную Венгрию: они не подчинялись правительственному запрету, не покидали улиц, воздвигали баррикады. Теперь войска не имели права стрелять: на улицах были не только мятежники.

Имре Надь вчера клялся, что со всей строгостью закона, в интересах трудового народа покарает тех, кто продолжает борьбу с оружием в руках, подстрекает и мародерствует, а сегодня отменяет чрезвычайное положение и приказывает военному совету армии освободить всех, кто был задержан с оружием в руках.

Вчера Имре Надь говорил о социализме, сегодня молчит. А соратники Имре Надя от его имени уже трезвонят во все колокола: прежний строй рухнул, да здравствует новая Венгрия! Какая? Без социализма? Венгрия с некоммунистическим правительством во главе с коммунистом Имре Надем?

«Сам черт сломает ногу в этой неразберихе». Многие венгры в те дни, до того как Имре Надь оголился, до того как контрреволюция сбросила маску, произносили эту фразу.

Андраш осторожно продолжал разговор с молодыми парнями.

— Значит гуляете? — сказал он, улыбаясь.

— А что же делать! — улыбнулся и хмурый Вильмош.

— Значит, от имени гуляющих будете предъявлять требования Имре Надю?

— Ничего мы не будем предъявлять. Мы так… пришей кобыле хвост. Схватили нас, поволокли и сказали: включаем вас в делегацию, пойдете к Имре Надю.

— Интересно! Кто же вас схватил? И где?

— Я и вот он, — Вильмош кивнул на своего друга Дьердя, — шли к моей сестре в шестой район, несли ее детям продукты. В доме сестры встретил нас какой-то очкарик…

— Петер Йожа, — подсказал Дьердь. — Близорукий. В очках.

— Ну, встретил, — рассказывал Вильмош и сам удивлялся тому, что с ним произошло. — Спросил, откуда мы, кто такие. Мы сказали ему, как попали в шестой район, Он обрадовался и потащил нас куда-то. Опомнились мы уже в кабинете начальника полиции.

Дьердь засмеялся, покачал головой.

— А я до сих пор не опомнился. И еще не скоро опомнюсь.

Засмеялся и Андраш.

— Н-да, вот так представители! Друзья, вот вам мой совет: молчите, как будто в рот воды набрали. Молчаливый умнее разговорчивого.

Подъехали к парламенту, вышли из машин.

Тамаш Ацел, вертлявый и шумный, подхватил под руки Дьердя и Вильмоша, потащил к каменной лестнице, которую сторожили бронзовые львы.

Большегубый, лысый член делегации обнял Миклоша и, увлекая его за собой, чуть шепелявя, допрашивал:

— Волнуешься, витязь? Страшно?

— А как же! Премьер-министр!

— Ничего, он не страшный. Свойский. Сегодня он будет очень добрым.

— Вы думаете? Столько забот у него! — Все заботы впереди, мой мальчик. Только-только начинается эра Имре Надя.

— Что начинается? Какая эра?

— Потерпи, скоро все узнаешь. Идем!

Андраш с волнением входил в огромное здание венгерского парламента. Толстые красные ковры глушат шаги.

Когда-то было тихо в коридорах парламента, спокойно. Теперь многолюдно, шумно, как на оживленной улице. И все куда-то спешат, размахивают портфелями и через каждые три-четыре слова вспоминают Имре Надя. О нем говорят как о человеке, который способен выполнять все, что от него потребуют. Великие надежды на Большого Имре возлагали люди в старомодных бекешах, бывшие помещики, фабриканты, заводчики, князья, маркграфы. Ожили! Приползли в свое старое гнездо, откуда были изгнаны двенадцать дет назад.

В 1944 году в приемных залах парламента, в холлах, в фойе, среди белого мрамора, зеркал и сверкающих позолотой колонн фланировали тогдашние хозяева Венгрии, «народные представители»: несколько герцогов, пятьдесят графов, шестнадцать баронов, бессчетное количество денежных тузов. И не было среди них ни одного рабочего и крестьянина.

Неужели они и их наследники опять воцарятся здесь? Неужели наденут изъеденные молью венгерки, гусарские мундиры и, цокая шпорами, звеня орденами императора Франца Иосифа, адмирала Хорти, фюрера Гитлера, будут шнырять по этим залам?

Андраш тревожными, очень грустными глазами вглядывался в скульптурные фигуры, украшающие коридоры и залы парламента. Кузнецы. Виноделы. Ткачи. Пекари. Каменщики. И все они, казалось Андрашу, тоже встревожены, испуганы, ждут, чем все это кончится.

Проходя мимо лепной фигуры кузнеца, Андраш тронул ее, улыбнулся.

— Терпи, кузнец, депутатом будешь.

— Что ты сказал? — спросил большегубый делегат.

— Я говорю: не бойся, кузнец, мы тебя не оставим в беде.

— Правильно. Золотые слова! Я вспомню их, когда буду разговаривать с Имре Надем. Обязательно. Ну, вот мы и пришли! Откашляйся, парень!

Делегация не задержалась в приемной. Секретари премьер-министра распахнули двери, ведущие в покои их шефа.

Имре Надь ждал делегатов. Сверкая пенсне, он вышел из-за огромного стола, каждому подал руку, каждому приветливо улыбнулся. Грузный, с одышкой, он двигался легко, быстро.

В кабинете тепло, сухо, светло, а рука у премьера тяжелая, холодная, липкая.

Андраш потихоньку вытер ладонь о пиджак и, скрываясь за спинами деятелей клуба Петефи, стал наблюдать за премьером.

В его глазах, прикрытых круглыми стеклами пенсне, Андраш увидел все то взбудораженное, неуверенное в себе, неприкаянное, «затурканное», что было в глазах многих будапештцев. И его лицо, сырое, рыхлое, большелобое, мясистое, одутловатое, с очень узким складчатым подбородком, тоже было суматошным, зыбким, потерявшим жизненную твердость.

Ошибся Андраш. Большой Имре только внешне был суматошным. Нет, он не потерял ориентировки, он точно знал курс, по которому ему предстояло двигаться, и твердо придерживался его.

Скоро Андраш в этом убедился.

Первым взял слово Йожеф Силади. Грозно нахмурившись, он спросил:

— Уважаемый премьер-министр, чем вы здесь занимаетесь? Знаете ли вы вообще, что творится в городе? Знаете ли, что от вашего имени объявлено чрезвычайное положение? Знаете ли, что от вашего имени были призваны русские? Разве о такой политике мы договаривались с вами утром двадцать третьего октября?

Имре Надь не обиделся. Спокойно, иронически улыбаясь в усы, выслушал своего ближайшего соратника и энергично покачал крупной ушастой головой. — Я не звал в Будапешт русских. Я не мог этого сделать. Позже, через несколько дней, меня пытались принудить подписать документ, в котором от моего имени приглашались иностранные войска. Постановления о чрезвычайном положении в стране я не подписывал. Его подписали моим именем. Это фальшивка. Как видите, дорогой Йожеф, от ваших обвинений ничего не осталось. Я чист перед Венгрией. Ну, а теперь прошу, вас, друзья, сказать, зачем вы сюда пришли. Андраш понял, что это только игра. Премьер спрашивал у своих друзей о том, о чем уже договорился с ними. На вопрос Имре Надя ответил Йожеф Силади:

— Мы привели к вам делегацию. Пусть ее члены расскажут вам, что творится в городе.

Рассказывали все, кроме рабочих парней, хмурого Вильмоша и застенчивого Дьердя. Оба выполнили добрый совет Миклоша, молчали. Их никто не корил за это. О них прочно забыли.

Горланил, размахивал кулаками Тамаш Ацел, будущий беглец, поставщик клеветы для ооновского Комитета пяти, торговец вывезенными из Венгрии обломками статуи на проспекте Дожа. Ораторствовал лысый большегубый деятель клуба Петефи. Бубнил что-то Гимеш. Информировал Пал Лёчей.

Терпеливо, не перебивая, внимательно слушал Большой Имре. Поблагодарил за сообщения. Спросил:

— Друзья! Чего вы хотите от своего премьера? Выкладывайте.

Андраш слушал «революционных интеллигентов» и поражался совпадению их пожеланий с требованиями Ласло Киша. Те же «пять пальцев», та же явная программа реставрации капитализма. До чего же быстро и ладно спелись эти… «национальные коммунисты» и те, послы доллара, аденауэровской марки!

Трудно было Андрашу в такую минуту сохранить контроль над своим сердцем.

— Прекратите убийства на улицах! — крикнул он. Большой Имре с удивлением посмотрел на молодого делегата, бережно тронул свои толстые холеные усы.

— Паника, молодой человек! Вы преувеличиваете. Какие убийства? Где?

Позже Большой Имре назовет паникерами и тех, кто 30 октября доложит ему о том, что вешают коммунистов за ноги на деревьях, рубят им головы топорами, вырезают сердца.

Андраш готов был сказать премьеру все, выдать себя с головой, многое погубить. Но вмешался большегубый лысый деятель клуба Петефи.

— Делегат имеет в виду убийства, совершенные авошами на парламентской площади и на улице Батория. Этого парня зовут Миклош Папп. Витязь! Убил трех самосудчиков авошей. Достоин правительственной награды.

Широкое лицо премьера, изрытое поперечными глубокими морщинами, смугло-темное, расплылось в улыбке.

— Не забудем никого. Всех наградим. Подождите, друзья, будьте терпеливы. Завтра, двадцать восьмого октября, получите первую награду. Мои министры и я подготавливаем важные решения. Утром опубликуем коммюнике, которое вполне удовлетворит все ваши требования. Мы выполним вашу волю, ясно, без всяких оговорок заявим, что в Венгрии произошла не контрреволюция, а народно-демократическая революция. «Революционные интеллигенты» встретили слова премьера бурными аплодисментами и выкриками.

Дьердь и Вильмош, красные, смущенные, забитые, переминались с ноги на ногу, переглядывались с Миклошем Паппом, спрашивали у него взглядами, что делать. Большой Имре продолжал выдавать своим единомышленникам обещания:

— Завтра мы также заявим, что русские войска должны уйти из Будапешта, что Венгрия больше не считает себя членом Варшавского договора, что она хочет быть нейтральной и твердо опираться на материальную помощь великих наций. Мы сделаем и другие важные шаги. Уверяю вас, друзья, я выполню все, что обещаю. Потерпите до завтра. Желаю вам доброго здоровья. Спасибо, что пришли, выразили свою волю.

Премьер распрощался с делегатами, опять с каждым в отдельности, и аудиенция, продолжавшаяся более трех часов, завершилась.

Делегация вернулась туда, откуда прибыла, — на площадь Деака, в главное полицейское управление.

Генерала Копачи обрадовали привезенные из парламента новости. Он изъявил желание отвезти на своей машине членов делегации, живших далеко.

Дьердь и Вильмош вышли из машины в шестом районе, Андраш поехал дальше.

— Вас куда, молодой человек? — спросил Копачи. Высокий, плечистый, он еле умещался на шоферском сиденье.

Андраш назвал адрес.

— Квартира Хорватов? — воскликнул Копачи. — Профессора Дьюлы Хорвата?

— Да. Правильно.

— Так это же мой друг! Вы в отряде Ласло Киша?

— Да. Меня зовут Миклош Папп.

— Знаю, знаю! Миклош-витязь! Покаравший карателей. — Копачи одной рукой держал руль, другой обнял Миклоша. — Вот что, парень. Я не повезу тебя к Хорватам. Останешься в моем штабе. Мне такие люди нужны. Будешь шофером по особым поручениям.

— А как же Ласло Киш?

— Не беспокойся. Я позвоню ему и договорюсь.

— Согласен.

Так Андраш попал в штаб заговорщиков. Пройдет еще три дня, и он попадет из полицейского управления к Беле Кираи, новому коменданту Будапешта и командующему «национальной гвардией», которой Имре Надь и его министры доверили охрану порядка в столице и стране.