"Тайна рукописного Корана" - читать интересную книгу автора (Абу-Бакар Ахмедхан)

Глава третья

Аул Куймур издавна славится красотой своих девушек. Певцы всех времен слагали о них песни и пели под аккомпанемент чугура. Почти все наиболее значительные люди Страны гор выбирали себе невест в этом ауле. Не мало девушек умыкнули отсюда и славные джигиты.

Девушки в Куймуре не только пригожи собой. У них доброе сердце. Они нежные, кроткие. Отсюда и родилась поговорка: «Лучший клад на земле — жена родом из Куймура».

Прекраснее других дочерей Куймура была дочь слепого Ливинда. Не случайно даже на полях корана Али-Шейха о ней говорится. И поистине эта несравненная девушка достойна того, чтобы о ней говорили и ею восторгались. В ней столько достоинств, столько доброты и очарования, что их с лихвой хватило бы на всех девушек аула. К тому же дочь слепого Ливинда, как и все девушки Куймура, — не белоручка. Красавиц здесь растят для жизни, а жизнь в горах во все времена была и есть не самая легкая.

Чудесное это создание, что зовется Мууминой, только минувшей весной, как сказал бы певец любви, распустило свои благоухающие лепестки и ярко выделилось на зеленой траве — ей исполнилось шестнадцать лет. Муумина обладала самым дорогим для молодых девушек украшением — застенчивостью — порождением целомудрия, мягкостью характера и еще конечно же розовой тенью на бархатисто-нежном лице. Когда девочке было всего десять лет, она потеряла мать — молния поразила несчастную женщину на пути из лесу, куда она ходила за молодыми ореховыми кустиками, которые горянки употребляют как средство борьбы с молью.

С тех самых пор все хлопоты по дому легли на хрупкие детские плечи. Отец Муумины, слепой Ливинд, не просто слепой, а, что называют, вак-сукур — слепой с открытыми глазами. На первый взгляд он не кажется слепым, только по стуку его палки о камни можно понять, что он не видит света белого.

Ливинд прислуживает в мечети. Отец с дочерью живут тем, что перепадает на его долю от урожая с земельных угодий мечети и от приношений правоверных сельчан.

В хозяйстве у Ливинда одна корова, и та, на беду, отелилась этой весной мертвым телком — зима выдалась суровая, да и кормов было мало. Есть еще три барашка и лохматый, рогатый козел. Их-то и пасет сегодня спозаранку Муумина, поднявшись повыше, к Куймурской башне.

Слепой Ливинд, на радость своей любимой дочке, еще в раннем ее детстве сложил чудесную сказку, которую рассказывал долгими зимними вечерами. Вот она, эта сказка.

Жила-была на свете девочка. Днем ей светило солнце, а ночью ласкала луна. Звали ее — Муумина…

В этом месте девочка всегда перебивала отца: «Это обо мне папа, да?» Муумине было всего десять лет, когда ее добрая, любящая мать, гонимая судьбой, пошла в лес и больше не вернулась домой, — безгрешную, ее поразила злая молния. Но у девочки был отец, несчастный, беспомощный слепой человек, вызывающий у людей чувство жалости. Лучше не родиться человеку, которому судьбой предначертано нести на себе бремя людской жалости, Муумина жила со своим отцом в старой, полуразвалившейся сакле, сложенной из камня, и сакля эта стояла на окраине аула, как отбившаяся от стада овца. Хотя глаза у отца Муумины были незрячие, но сердцем он был мягкий, добрый, очень любил людей и в дочери своей души не чаял. Эта маленькая, хрупкая девочка была его единственной надеждой, другом в печали и одиночестве. Не будь у него Муумины, зачем бы жить на свете несчастному Ливинду, — он жил и дышал только для нее…

На этом месте, бывало, девочка всхлипывала.

Ливинд с ранних своих лет служил в мечети, этим они с дочерью и жили. Росла девочка доброй, отзывчивой, очень приветливой. И красива она была не только душой, но и лицом. Была достойна того, чтобы о ней слагали песни. Всех радовала ее красота. И только горемычный отец не видел, как прекрасен цветок, взращенный им. Он просто сердцем знал, что дочь его хороша, что природа щедро одарила ее всеми дарами красы.

Нет, не могло не произойти чуда в этой маленькой бедной, но прекрасной семье. И чудо произошло. В один из дней, когда под теплыми лучами весеннего солнца пробуждалось все на земле, прямо напротив их сакли на перевале Бацла-Шала, что значит Свет Луны, появился белый всадник. Белый не только потому, что добрый конь под ним словно бы возник из морской пены, но и потому, что и одет был всадник во все белое: на голове белая шелковая чалма с горящим рубином во лбу, в белой блестящей черкеске из шемахинской ткани, с золотыми газырями, на ногах сапоги из белого сафьяна. И оружие у всадника из чистого серебра, кованое, кубачинской работы…

Весь аул Куймур выбежал полюбоваться дивом дивным, славным всадником на легкокрылом, белоснежном скакуне. Все куймурцы открывали ворота, с надеждой, что этот сказочный всадник заедет к ним. Только во дворе слепого Ливинда, в сакле которого расцвела девочка Муумина, не скрипнули ворота. Прослышав о белом всаднике, Ливинд сказал: «Откуда нам, бедным и несчастным, такая радость, доченька. Сакля наша вся залатана, как сума нищего, какой гость изберет ее, когда и дыма над крышей нет, и огня в очаге нет, и нет котла на огне, и в котле не варится еда, чтоб угостить кунака…» А белый всадник, словно не видел на своем пути широко открытых ворот, и ехал все дальше и все ближе и ближе к сакле Ливинда. И тут только куймурцы заметили печаль в глазах всадника и грусть в глазах его коня. Люди отстранялись, уступая ему дорогу, жестами приглашали каждый в свой двор: будем, мол, рады, заезжайте… Белый всадник, приложив к груди руку, легким поклоном головы благодарил и проезжал мимо. Все насторожились: кого удостоит этот юноша-джигит, чей дом осчастливит своим посещением? Вот он проехал вдоль реки, что разделяла аул, и люди уже подумали, что белый всадник, наверно, вовсе не остановится в их ауле, как, к удивлению всех, он остановился у ворот Ливинда и молча постучал инкрустированной слоновой костью рукояти плетки, будто спрашивал: «Примете ли незваного гостя, добрые хозяева?» И Муумине, которая вся была — само ожидание, показалось, будто она услышала его голос.

— Сейчас! Сейчас! — И, радостно спорхнув с лестницы, Муумина подбежала к воротам, настежь отворила их перед необычным гостем и сказала: — Осчастливь нас, добрый всадник, пусть в нашей ветхой сакле тебе будет тепло!..

Въехал белый всадник во двор, слез с коня, подошел к Муумине, отвесил ей поклон и засмотрелся, как зачарованный, на девушку. Губы его дрогнули, он хотел что-то сказать, но не мог… Муумина взяла уздечку, погладила коня по шее, и конь вдруг раскатисто заржал, в глазах его зажглись искры радости, а тени грусти словно и не бывало… Муумина привязала коня к стойлу, положила ему сена, затем подошла к джигиту, взяла его за руку, приглашая в дом. И от ее нежного прикосновения в тот же миг лицо юноши словно осветилось, и он заговорил:

— Полсвета я объехал, Муумина, и наконец нашел тебя. Спасибо, добрая девушка…

— За что же ты благодаришь меня? — удивилась девушка.

— О, Муумина, ты вернула и мне и коню моему дар речи. Видишь, я заговорил?..

— Откуда же ты, добрый незнакомец, знаешь меня, бедную девушку? Не велика ведь слава обо мне на земле?

— Не говори так, Муумина, меня заколдовал дьявол, лишил дара речи и сказал: не заговоришь, пока к тебе не прикоснется девушка по имени Муумина, дочь слепого Ливинда… Долго, ох как долго я добирался до тебя, и вот я осчастливлен…

— Да стану я прохладой в жаркий день для тебя, да стану я костром тебе в мороз, добрый гость, входи в нашу саклю, хотя она, может, и не достойна такого гостя, как ты, уж очень старая…

— Это не беда, Муумина, что она старая… — Юноша взмахнул левой рукой, и ахнули все жители Куймура: на месте старой сакли слепого Ливинда появилась двухэтажная, светлая, с ажурными перилами на балконах, сакля из белого камня, да не с одним, а с двумя дымоходами…

Отец Муумины вышел из комнаты и, по привычке нащупывая палкой путь, хотел сойти по знакомой лестнице, но ее не было на прежнем месте. Он пошел прямо к краю террасы и мог бы сорваться, но Муумина вскрикнула:

— Отец, берегись! Отец!

Услышав этот крик, белый всадник в мгновенье ока взмахнул правой рукой, и свершилось чудо: слепой Ливинд остановился у самого края террасы, открыл глаза и увидел перед собой огромный, удивительный мир, увидел он и свою счастливую дочь, а рядом с ней молодого джигита. Сошел отец по мраморной лестнице, благословил молодых. А через три месяца и три дня сыграли они такую свадьбу, что все жители аула собрались, семь барабанщиков и семь зурначей играли и день, и ночь, и еще день. Медведь из лесу прибежал поплясать, соловьи из дубравы прилетели, чтобы песней своей украсить торжество. Столько меду было свадебного, что хватило всем. Всем, кроме бедного отца невесты — слепого Ливинда…

Так кончалась сказка Ливинда. Эту сказку старик рассказывал много раз. И не только дочери своей, но и другим детям, да и не только детям, но и взрослым. Все в ауле знали сказку о белом всаднике.

Эта-то сказка и цвела в душе Муумины, хотя порой, когда тяготы жизни становились особенно невыносимыми, бедной девушке вдруг начинало казаться, что ничего с ней такого быть не может. Откуда здесь взяться сказочному джигиту — все это только мечты. Но разве может юное существо жить без мечты? И сердцу верилось. Печаль сменялась надеждой.

Утро выдалось жаркое, и овцы попрятали свои мордочки в тени развалин башни. Муумина собирала цветы. Время осеннее, их уже было мало и не такие красивые, как летом.

Девушка вдруг наткнулась на яму, там, где ее никогда не было. Она подошла совсем близко и увидела у ног своих книгу. Подняла книгу, а это оказался коран, каких много в мечети. Только медная застежка на нем особенная — с красивым узором и очень блестящая. Муумина скользнула взглядом в яму и… онемела. Там сидел человек с открытыми остекленевшими глазами. Девушку охватил такой ужас, что в первый миг она не могла ни вскрикнуть, ни убежать. Но потом вдруг сорвалась с места и тут же споткнулась о другой труп, только это уже ее не остановило. Она бежала вниз по склону и все почему-то повторяла: «Мама, мамочка!..» Забыв об овцах своих и обо всем на свете, девушка бежала к дому. Отец как раз собирался в мечеть, когда с грохотом распахнулась дверь и в саклю ворвалась Муумина.

— Что с тобой, дочка! — протянул к ней руки слепой Ливинд. — Я по дыханию твоему чувствую неладное.

— Отец, там случилось что-то страшное! — не своим от волнения голосом проговорила Муумина.

— Где, дочь моя?

— У старой башни, отец! Там, там…

— Зачем ты туда ходила? Я же запретил тебе забираться далеко! Так что же произошло?

— Там вырыта большая яма, и в ней сидит мертвец, а чуть дальше еще один убитый!.. Так страшно…

— О аллах, что все это значит? А кроме тебя там никого не было, Муумина?

— Нет, не было. Только я с овцами.

— Никогда больше не ходи туда, слышишь?

— А как же овцы?..

— Они вернутся, сами найдут дорогу домой. И никому ни слова не говори об этом. Никому!..

Бедного слепого вдруг осенила мысль: почти все другие служители мечети слывут ясновидцами, а за ним ничего такого не числится. Так не сам ли аллах посылает ему удачу?

Слабости человеческие, есть ли им предел…

— Я нашла там вот этот коран, — девушка протянула отцу книгу. — Он с красивой медной застежкой.

Ливинд ощупал книгу.

— Жаль, доченька, что глаза мои не видят всего здесь написанного… — вздохнул он. — Ну, да ладно! Схожу-ка я все же в мечеть. А ты постарайся забыть обо всем и никуда не выходи из дому. Об овцах не беспокойся. Я, пожалуй, попрошу кого-нибудь из мальчишек, пусть пригонят их.

Ливинд ушел. И уже очень скоро, наспех совершив намаз, он стоял у мечети в толпе куймурцев и, перебирая четки из разноцветных камней, загадочно говорил:

— Почтенные братья по вере, вчера неподалеку от нашего аула случилась беда. Я думал, кто-нибудь расскажет мне об этом, но вы все почему-то молчите…

— Что такое? Что случилось, Ливинд?

— Мне явился ангел. Он попросил, чтобы мы предали земле тех, кто убит вчерашней ночью у старой башни…

— Что ты такое говоришь? Откуда ты взял, будто кто-то убит. Может, удивить нас хочешь?.. — зашумели все вокруг.

— Мне и сейчас видятся эти убитые. Вот они! Один сидит в яме, другой лежит чуть поодаль. Сыны правоверных, я говорю вам истинную правду. Мертвые взывают, чтобы мы предали их земле! — с твердой уверенностью в голосе сказал Ливинд.

— А кто они такие?

— Не жители Куймура.

— Неужели все это действительно произошло? Тогда, выходит, ты, Ливинд, провидец?! — проговорил один из почтенных старцев по имени Ника-Шапи.

— Я сказал вам правду! — повторил Ливинд. — Исполните свой долг, правоверные, и похороните несчастных, кто бы они ни были. Будь я зрячим, сам бы сделал это.

— От чего же они погибли? — недоумевали куймурцы.

— Мало ли людей на нашей земле погибали от алчности. Думаю, и с ними случилось такое.

— Странно. Но, может, и так…

В правоте изреченного слепым Ливиндом куймурцы убедились очень скоро.

Пошел разговор о том, что Ливинд достоин преклонения, что он святой. Да, да, святой… А ему только того и надо было, чтобы укрепить свое положение среди служителей мечети.

Убитых в тот же день похоронили на аульском кладбище. На могилах поставили небольшие, без надписей, каменные надгробья. А причисленный к лику святых слепой Ливинд продолжал удивлять куймурцев: он показал им книгу с медной застежкой.

— Это коран, — сказал Ливинд. — Особенный. Дело в том, что его принес мне ангел. Ты, разумеющий письмена Ника-Шапи, не прочел бы, к примеру, вот эту страницу?

Слепой развернул коран и пальцем показал, где он просит прочитать. Все перестали грызть тыквенные семечки и обратились в слух. Тот, кого Ливинд назвал Ника-Шапи, взял коран и начал читать:

— «Всемогущий аллах в конце моей жизни осенил меня мыслью, что человек рожден быть свободным, а не для рабства, что он равен среди себе подобных, и тяжек грех того, кто, пользуясь своей силой или богатством, неволит человека; одному дана сила мышц, другому разум… И мы должны всегда приветствовать в человеке разумное».

— Как мудро сказано!..

— А мы-то до сих пор считали, что сила превыше всего…

— Говорят, Али-Шейх из Агач-аула был так мудр, что добрым словом своим заставлял любого разгневанного вложить в ножны кинжал. Да пошире откроются перед ним врата рая!

— Но поговаривали и о том, что в последние годы Али-Шейх продал душу большевикам? — с оглядкой сказал один из собравшихся. Время было такое, что само слово «большевик» произносили с опаской.

— На то у него, видно, были основания.

— Но большевики не признают аллаха.

— Да что ты-то понимаешь в аллахе? Аллах — это вера, без веры человек не может жить…

— Вот об этом я и говорю.

— А у большевиков есть вера. Значит, и у них есть свой аллах!..

— Не может быть!

— Почему же? У евреев, к примеру, свой аллах, у христиан свой, у буддистов свой, а у большевиков, наверно, аллахом называется справедливость для всех, лучшая жизнь для тех, кто трудится.

— Так разве наш аллах не этого хотел?

— Наш аллах все больше богатым дарует блага…

— Да, умная эта книга, святой Ливинд. Тут, должно быть, много интересного?

— Я буду приносить ее с собой в мечеть, и мы в службе сможем пользоваться ею.

— Спасибо тебе, уважаемый Ливинд, да прибавятся твои годы, да сохранит тебя для нас аллах…

И слепой Ливинд попрощался с почтенными куймурцами, ибо он был очень голоден, а куска хлеба ему дать никто не догадался. Хотя он отныне и причислен к лику святых, но, как говорят, голодному все готовы дать совет, а вот протянуть кусок хлеба никому невдомек!

Хасан сын Ибадага из Амузги был так зол на себя, будто это он виновен в смерти Али-Шейха, в убийстве Абу-Супьяна. В расчеты комиссара Али-Баганда входило все, но только не смерть почтенного Али-Шейха. Что делать? Храброму, как говорят, и семидесяти способностей мало. Ищи теперь, Хасан из Амузги, ищи и надейся…

Легко сказать — ищи. Но где искать коран с медной застежкой? А найти его необходимо. В нем сокрыта тайна, а в этой тайне вся надежда комиссара на будущее. Сейчас Али-Баганд в далеком ауле Чишили собирает горцев, обучает их военному делу — впереди жестокие бои, и из этих боев непременно надо выйти победителями или… умереть! «Умереть? Нет! Победить? Да!» — процедил сквозь зубы Хасан из Амузги.

Он еще молод, Хасан сын Ибадага из Амузги. Привлекательное лицо. Волевой подбородок без ямочки чуть выдается вперед. Высокий лоб, как утес, нависает над глубоко посаженными живыми, черными глазами. Чуть скуласт, щеки впалые. Усы подстрижены щеточкой. Из-под белой чалмы выбиваются смоляные кудри. И эта голова, посаженная на твердую жилистую шею с заметно выступающим кадыком, покоится на могучих плечах высокого статного человека.

Хасан из Амузги с ветерком скачет на своем белом коне по медвежьей тропе в ущелье Цалипан навстречу неизвестности и надежде. Во всем случившемся он винит только себя: взял в попутчики человека, который был обязан ему жизнью, поверил, хотя всегда помнил, что чужая душа — темный лес, и потому обычно бывал начеку. Уж очень хотелось знать, о чем он думал, какая мысль грызет ему душу, и вот что из этого получилось.

В расщелине высоких скал Хасан вдруг увидел родник, а над ним, чуть выше, человека, занятого каким-то странным делом.

На первый взгляд, тот вроде бы молится. Чуть поодаль пасется черный конь с уздечкой на луке седла. Выходит, всадник недавно здесь.

Хасан подстегнул своего скакуна. Человек у родника услышал гулкий, эхом отдающийся по ущелью цокот конских копыт, схватился левой рукой за винтовку и встал. До этого он был занят тем, что пытался перевязать рану на правом плече.

Это был Саид Хелли-Пенжи. Мрачный и злой, как тысячи шайтанов, он без устали слал проклятья в адрес Исмаила и корил себя за то, что обратился к эдакому дьяволу с просьбой прочитать надписи на коране. Но кто мог думать, что этот мерзавец выкинет такое. А ведь, конечно, ясно, что только он мог подослать подлых убийц. «Ну погоди ты у меня, неуклюжий кабан, вместе с языком я вырву все твои потроха. Не так-то легко обвести лисьим хвостом Саида Хелли-Пенжи. Я явлюсь к тебе в самый нежеланный для тебя час и спрошу все, что мне следует…»

При таких-то своих раздумьях и услышал Саид Хелли-Пенжи конский топот. Он насторожился: что, если это опять люди Исмаила преследуют его. Не думал Саид о том, что ждет его куда более худшее — встреча с Хасаном из Амузги.

Поравнявшись с родником, Хасан натянул поводья, и конь его встал на дыбы, заржал, будто приветствуя встречу.

— Ассаламу-алейкум, Саид Хелли-Пенжи.

Все, что угодно, мог ожидать Саид, но не этой встречи. Он побледнел, будто всю кровь вобрало в себя сердце. Брови взметнулись, в глазах сверкнул суеверный страх и великое удивление. Так можно поразить человека неожиданным ударом в затылок рукояткою пистолета или тем, что из-под земли вдруг перед ним встанет мертвец…

— Это я, Хасан из Амузги, приветствую тебя, недостойный сын матери-горянки.

— Ты? Нет, нет! — вскрикнул Саид Хелли-Пенжи.

— Представь, это я! — Конь под Хасаном неспокойно кружился, словно бы гнев хозяина передался и ему.

— Но я же тебя убил?! Там, в Большом ореховом лесу!..

Как говорят, у страха глаза велики. В банде Саида, когда он промышлял в Большом ореховом лесу, был один трус по имени Абдул-Азиз из Катагни. Послали его как-то за кислым молоком в Башлыкент. Воротился он ни с чем. А дело было зимой. И начал он рассказывать задыхаясь, что встретил, мол, на дороге сорок снежных барсов.

— Не перехватил ли ты? Ведь известно, что барсы вообще стадами не ходят, — возразили ему.

— Ну если не сорок, так двадцать.

— И по стольку они не ходят.

— Допустим, их было восемь.

— И по восемь их никто никогда не встречал.

— Не восемь, я хотел сказать — четыре…

— И четыре не могло быть.

— Ну два?

— И двух не было.

— Один был барс.

— Нисколько не могло быть! Потому что всем известно, барсы обитают в горах, а не в этом лесу.

— Но следы-то были?

— Откуда им было взяться, следам, когда барсов в ореховом лесу не бывает?

Тогда Абдул-Азиз, ничего больше не найдя в свое оправдание, воскликнул:

— Но кусты-то ведь шевелились!..

Саид Хелли-Пенжи тоже оказался не лишенным страха и суеверия, он был поражен, как это мог остаться в живых человек, в которого разрядили наган.

— Не веришь, Саид? Говоришь, убил ты меня? Не знаешь, похоже, моей способности воскресать? Ха-ха-ха, ну и вид у тебя сейчас, будто ты надел на себя саван!

— Но я же разрядил в тебя весь наган?!

— Значит, это ты стрелял? Я и правда слыхал во сне какие-то выстрелы.

— Ты не человек, ты дьявол! Страшнее дьявола! Сгинь! Я не хочу тебя видеть.

— Ну нет уж. Я очень рад нашей встрече. А ты, я вижу, ранен и кто-то перебил тебе правую руку?..

— Но левая еще цела, Хасан из Амузги! — Саид вмиг вскинул винтовку, хотел выстрелить, но Хасан опередил его — в мгновение ока у него в руках оказался наган и… раздался выстрел. Винтовка вылетела из рук Саида Хелли-Пенжи…

Наган у Хасана из Амузги был особенный, испытанный — образца семнадцатого года. Изготовлен в кузне его отца Ибадага, единственный и неповторимый.

— Все еще не веришь, что предательская пуля меня не берет? Не знаешь разве, что я ношу кольчужную рубаху, кованную моим отцом? Э-эх, Саид Хелли-Пенжи, а ты ведь клялся быть мне братом!

— Безбожник и дьявол не может быть мне братом! — крикнул Саид.

— Ты хочешь сказать, что твой аллах посоветовал тебе предать меня? Тогда почему же он не вложил пули в холостые патроны в твоем нагане?

— Ах вот оно что? Значит, ты зарядил мой наган холостыми патронами?! — карие навыкате глаза Саида загорелись злостью.

— Да, и потому, как видишь, я цел.

— Выходит, ты не доверял мне?..

— С тех самых пор, как я узнал, что ты подслушал мой разговор с комиссаром, Саид Хелли-Пенжи. К сожалению, подлый убийца, ты опередил меня, назвался сыну Али-Шейха моим братом!

— Я никого не убивал!..

— Ты убил ни в чем не повинного, уважаемого старика Абу-Супьяна. Не двигайся с места, если не хочешь, чтобы я продырявил твой паршивый мозг! А моя пуля, ты знаешь, бьет без промаха…

— Как не знать. Рука у меня ранена, это ты…

— Должно быть, всего царапина?

— Позволь мне перевязать ее.

— Перевязывай. Я даже готов помочь тебе, хотя ты трижды достоин смерти. Не из жалости, просто ты мне еще нужен. Не ожидал я так скоро тебя встретить.

Хасан слез с коня, подошел к Саиду Хелли-Пенжи и помог ему перевязать руку.

— Похоже, я отвоевался, — проговорил Саид. — Куда теперь податься? Кроме тетки, никого у меня не осталось…

— У тебя еще есть родные. Вот не думал…

— Она глубокая старуха. Вырастила меня и выходила, когда оспой болел…

— Ну, поговорили, и хватит. А теперь ближе к делу: — признавайся, где коран с медной застежкой?

— Будь он трижды проклят, из-за него я теперь калека.

— У негодяев, говорят, как у собак, все быстро заживает. Так где коран?

— Не знаю.

— Я бы не советовал тебе понапрасну отнимать у меня время. К тому же, если ты хочешь, чтоб твоя старуха тетка еще раз тебя увидела, говори все, как было… Итак, ты убил Абу-Супьяна и завладел кораном?..

— Да не убивал я его, говорю же. Это один из двух моих спутников всадил в него кинжал. Ты же знаешь, что я с кинжалом дела не имею.

— Где коран?

— В ту самую минуту, когда мы у Куймурской башни извлекли из-под земли шкатулку, в нас кто-то стрелял. Спутники мои полегли там, а я — видно, так угодно аллаху — пока остался в живых. В момент, когда я бежал от преследователей, шкатулка выпала у меня из рук.

— Что в ней было?

— Я даже не успел открыть ее.

— А коран где?

— Остался там, у ямы.

— Кто мог в вас стрелять?

— Люди этого негодяя, Исмаила. Заплатит он мне, кровожадный клоп! Я доверился ему, попросил, чтобы прочитал надписи на полях корана, а он, проклятый… Ты можешь мне не верить, но это истинная правда. И если бы я сейчас просил тебя оставить мне жизнь, то лишь для того, чтобы разделаться с Исмаилом!

— Зачем мне-то на тебя пулю тратить? Сыновья Абу-Супьяна свершат над тобою свой суд.

— Возьми меня с собой, Хасан из Амузги, я пригожусь тебе!

— Нет уж! Дороги наши разошлись навсегда!

— Не веришь больше?

— А как ты думаешь?

— Я понимаю…

— При первом удобном случае снова предашь меня. Ты ведь не можешь иначе. Природа вложила в тебя дьявольскую душу.

— Я этого не сделаю. Но тебя, конечно, теперь не убедишь.

— Благодари и на этом. Молись за свою старую тетку и поезжай к ней, — может, она тебе скажет, как дальше жить. Прощай.

— А ты мне нравишься, Хасан из Амузги.

— Смотри не влюбись.

— Я говорю правду. И ловок же! Как тебе пришло в голову, что я могу оказаться в этом ущелье?

— Вот это как раз случайность, а может, я просто удачливее тебя и мне везет.

— Это верно, мне удачи никогда не сопутствовали, — пробормотал Саид, радуясь в душе, что вот, кажется, и на сей раз пронесло.

Его заботила только своя судьба.

Оба сели на лошадей: Саид Хелли-Пенжи повернул в сторону гор, а Хасан из Амузги направился на юг, к холмистым предгорьям легендарного Куймура.

Мало было надежд у Хасана сына Ибадага из Амузги на то, что он найдет коран с медной застежкой под старой Куймурской башней, где разыгралась описанная Саидом Хелли-Пенжи трагедия, но он поехал туда. Очень уж нужно разыскать эту книгу, с которой связано выполнение важного, благородного задания. Хасана заинтриговало и то, что в земле у развалин башни нашли какую-то шкатулку. Что в ней? Не та ли тайна, из-за которой он так неудачно приехал сюда? Как жаль, что Али-Шейха уже нет в живых. Сам старик, конечно, никому бы не передал этой книги. Он бы непременно дождался Хасана, которого кто-кто, а Али-Шейх прекрасно знал в лицо. Они встречались и в Порт-Петровске, на чрезвычайном заседании ревкома, созванном Уллубием Буйнакским.

Уллубий, соплеменник Али-Шейха, очень высоко ценил мудрого старца, его авторитет и уважение, каким тот пользовался среди большей части жителей гор и степей. Время было такое, что важно было вовлечь в свое дело всех авторитетных людей. Делать это следовало умело: не ущемляя личных интересов, упирая на чувство патриотизма, привести их к служению революции…

Хасан поднялся на пригорок, поближе к башне. В земле перед ним зияла яма. Камни вокруг обагрены кровью. Корана на месте событий не было… Надо думать, здесь уже побывали многие жители Куймура — по обычаю, поторопились похоронить убитых, — и если они что-то обнаружили, то конечно же забрали и унесли с собой. А может, люди Исмаила, которые стреляли в Саида Хелли-Пенжи, тогда же ночью завладели кораном? Это вероятнее всего.

Хасан из Амузги решил немедля повернуть коня в стан Исмаила. Если хитростью не удастся его победить, придется вступить в борьбу. Хасан понимал, какой в этом риск, но важность порученного дела не исключала и крайних мер.

Куймурцы давно совершили полдневные молитвы, отобедали и занялись привычными делами. Кто собирал в лесу орехи и дикие фрукты, кто молол зерно на току, а кто копал картошку…

Хасан из Амузги подъехал на своем белом коне к небольшой речке, что течет среди валунов. С противоположного склона к реке спускался лес, заросли орешника, колючки и боярышника… Аул отсюда не виден. Он скрыт горой.

В небе парил одинокий сокол, высматривая на земле очередную добычу. Вдруг он камнем понесся вниз. И в этот миг чуткое ухо Хасана уловило женский крик; мольбу о помощи. Зоркие, орлиные глаза джигита быстро обшарили местность, и он увидел девушку, бегущую по бездорожью, по замшелым камням. Двое на лошадях гнались за ней. Вот они быстро спешились, отпустили коней и бросились за девушкой. Она перешла реку и бежала в сторону, куда спускался Хасан из Амузги. Его в зарослях не было видно. Бедная девушка кричала: «Люди, помогите, люди, где же вы? Ой, помогите!»

Хасан спрыгнул с коня и, ловко перескакивая с камня на камень, пошел навстречу девушке. Она увидела его, еще больше испугалась и повернула в сторону, — видно, решила, что и он из преследователей. Но Хасан перерезал ей дорогу, схватил за руку и потянул за собой в укрытие…

— Отпустите меня, что вы хотите? — рыдала девушка. Лицо ее было искажено страхом.

— Успокойся, девушка, я не трону тебя! Наоборот, я хочу помочь тебе спастись от негодяев, — сказал Хасан из Амузги, завороженный робким очарованием девушки.

— Ты разве не с ними? — в глазах ее горели огоньки ненависти.

— Нет. А кто они?

— Не знаю… — сказала девушка. — Я пасла овец, а они вдруг появились и погнались за мной.

— Твое счастье, что я оказался рядом. Прячься за камни, они не допустят, чтобы добыча так легко от них ускользнула. — И, словно в подтверждение этих слов, раздался выстрел. — Вот видишь, из-за тебя сейчас чуть не продырявили мою драгоценную голову… — Хасан улыбнулся и поправил на голове белую папаху с красной перевязью.

— Ты не боишься их? — с удивлением спросила девушка.

— Боюсь… Боюсь, потому что мне нельзя умирать, у меня еще много дел на земле. Метко стреляют, ослом рожденные! А ты удивительно хороша! Знаешь, конечно, об этом? Удивляюсь, как это тебя до сих пор никто не умыкнул!.. У тебя необыкновенные глаза!

— Ну что вы? — смутилась девушка.

— И зубы — ровный ряд жемчугов… Где такие нашла?

— Да разве зубы находят? — с наивной непосредственностью удивилась она.

— И голос твой, да все в тебе — одна ласка и нежность.

Муумина, дочь слепого Ливинда, а это была она, опустила большие ясные глаза, такие горцы называют сунгай-улбе — ягоды терна, и, не зная куда себя девать от смущения, поправила на голове легкий белый платок — гилменды, из-под которого выбивались не заплетенные в косы вьющиеся волосы. В коротком, до колен, ситцевом платьице, с виднеющимися из-под него зелеными бархатными шароварами, босая, она была трогательно хороша.

— Как тебя зовут? — спросил Хасан.

— Муумина!

— Как ты думаешь, Муумина, что это за люди? Оставят они нас в покое или нет?

Хасан настороженно посмотрел туда, где скрылись преследователи девушки. «Может, отстанут», — думал он. Уж очень некстати для Хасана была бы перепалка со случайными людьми.

— Не знаю, кто они, но знаю, что это самые плохие и злые люди.

— Почему же? Может, и не такие плохие, просто ты им понравилась.

— Что ты говоришь! Они, как бешеные собаки, погнались за мной…

— Но это еще не говорит о том, что они достойны презрения. Увидев такую девушку, да одну в безлюдном месте, какой джигит не потеряет головы… Я бы и то…

— Выходит, и ты плохой… Если так, то я и от тебя убегу…

— Не надо, Муумина, я пошутил. Лучше спрячься. Они, по-моему, не собираются уходить… Вон даже подкрадываются… Будь осторожна.

— А почему ты не стреляешь?

— Я же не знаю, кто они и что за люди. Не хочется зря убивать.

— Тогда они убьют тебя и меня!

— Ну нет, тебя-то я им убить не дам!

Хасан из Амузги заметил, как из-за камня слева сначала показалось дуло винтовки, затем рука и голова… Этого мгновенья было достаточно для Хасана: он выстрелил из винтовки, что носил всегда на плече вниз стволом, и человек за камнем исчез.

— Ой, как страшно!.. Ты убил его?

— Думаю, нет. Я хотел выбить оружие из его рук. Скажешь, убей их — я убью. Можешь мне такое сказать? Ты слышишь меня, Муумина? Где ты?

— Я здесь.

— Не отходи далеко. Сдается мне, что их увлекла не твоя красота… Такие не пощадят…

— Тогда убей их!

— Они куймурцы?

— Нет, это чужие.

— Вот что, Муумина, подойди-ка поближе ко мне. Да не бойся, я не кусаюсь. Дело осложняется.

— Ну, подошла…

— Да ближе! Вот так. Ты стрелять умеешь?

— Разве девушки стреляют? — удивилась она.

— Что ж тут мудреного… — Он протянул ей наган и показал, как с ним следует обращаться.

— Зачем это мне?.. — Великое любопытство охватило девушку.

В душе Муумина удивлялась себе: как это она может довериться чужому человеку… Всегда настороженная и робкая, вдруг так разговорилась с незнакомцем, словно знает его всю жизнь…

— Боюсь, что сегодня тебе моя наука пригодится, — сказал Хасан.

— А куда я должна стрелять?

— На сей раз все равно. Иди на свое место и оттуда стреляй, только смотри в меня не попади…

— Зачем все это?

— Пусть они думают, что я не один, что ко мне подоспела подмога. Ну, стреляй!

— Ой, не могу… — Муумина закрыла глаза и, отвернувшись, нажала на курок. Грянул выстрел, за ним следом выстрелил и Хасан из Амузги.

Ему не хочется брать грех на душу — убивать этих людей. Он не знает, кто они и какие цели преследуют, но не защитить девушку Хасан не может…

— И ни чуточки не страшно, — проговорила тем временем Муумина.

— Только глаза не закрывай. Когда стреляешь, надо смотреть, куда целишься…

— А я в небо целилась… Ты мое имя знаешь, а своего мне не сказал…

— Скажу, скажу… Погоди. Мы, кажется, не испугали их. Они подбираются поближе. Ты смотри, не уходи никуда с этого места. Я сейчас поговорю с ними на другом языке.

Хасан из Амузги рывком бросился за ствол орехового дерева. Раздалось сразу два выстрела. Хасан выбежал из укрытия. Еще два выстрела, и он скатился с невысокого обрыва. Муумина вскрикнула от страха за него. Она, боясь шевельнуться, следила, что же будет дальше. Те двое подошли к лежащему ничком ее спасителю, и в этот самый миг произошло невероятное: он вдруг вскочил, ударом кулака отбросил одного, а другого подмял под себя, вырвал оружие и крикнул:

— Если сдвинетесь с места, пристрелю как куропаток, опьяненные ослиным молоком! Коли хотите, чтобы ваши матери не плакали, убирайтесь отсюда… Я не стану стрелять вам в спины…

— Ты ее брат? — с дрожью в голосе спросил один из них. Это был Аждар.

— Эх вы! Храбрецы! Нашли беззащитную девушку и обрадовались, негодяи! Кто вы и зачем здесь? Не пожалеть бы мне, что отпущу вас!..

— С твоей стороны это будет очень благородно. Мы уйдем… А кто мы? Просто приехали вчера сюда на базар… Собрались обратно уехать, да вот шайтан попутал…

— Ну, я вижу, правды от вас не жди. Так и быть, на сей раз прощаю. Идите своей дорогой и забирайте оружие…

Они не заставили повторять предложение и скрылись с глаз. Испуганная Муумина только после этого вышла из укрытия и подбежала к Хасану.

— Ой, как я испугалась! — воскликнула она.

— Чего же?

— Я подумала, они тебя убили.

— А ты не хотела бы, чтоб меня убили?

— Конечно! Ты не такой, как они, ты хороший. Я молилась за тебя, хотя ты даже имени своего мне не назвал…

— Меня зовут Хасан сын Ибадага из Амузги.

— Знаешь, Хасан, мне кажется, это они убили тех, что у башни… — высказала догадку Муумина и запнулась.

— Кого? Я тебя спрашиваю, Муумина! Ты сама их тогда видела?

— Нет, но в ауле все говорили, — поправилась она, вспомнив, что ведь отец не велел ей ничего рассказывать людям.

— Их похоронили?

— Да! Ой, как же я заговорилась и совсем позабыла об овцах! Где их теперь найти…

— А много у тебя овец, пастушка?

— Три барашка и один козел.

— Не богато, но мы их разыщем. А я позабыл о своем друге.

— Разве с тобой еще кто-нибудь был?

— Да, мой верный конь! — И Хасан, заложив пальцы в рот, протяжно свистнул, на что его лошадь тотчас ответила ржанием и примчалась к хозяину.

Добрый у Хасана из Амузги конь, и красавец. Хасан нашел его беспомощным жеребенком, отбившимся от табуна в Волчьем ущелье, и спас от волков, которые готовы были растерзать его, — одного волка кинжалом заколол, а другого руками задушил. Жеребенок был похож на белое облако. Хасан выходил его, и вот каким он теперь стал красавцем. Многие смотрели на коня с завистью, хвалили. Даже слепой, говорят, как-то воскликнул: «Вы посмотрите на его ноги, какие они стройные. А вглядитесь в глаза! Как они горят!..» — «Да, но ты же слепой, — ответили ему, — откуда все знаешь?» — «Разве надо видеть, чтобы знать, что у хорошего коня, как и у прекрасной девушки, глаза должны быть как звезды, а ноги стройными?»

Не однажды пытались угнать этого коня, но то он сам спасался от конокрадов, то Хасан из Амузги спасал его.

Одному отъявленному конокраду из аула Кадар как-то раз удалось увести коня. Хасан услышал топот копыт за воротами и понял, что произошла беда. Он в ярости вскочил: что делать? Попросил у соседа лошадь и помчался за конокрадом. И, конечно, он думать не думал, что сможет на соседской кляче догнать своего лихого скакуна. Не радость, скорее обида обожгла сердце Хасана, когда он почти поравнялся с вором.

— Ты что же это, олух, делаешь?! Позоришь моего коня! — с досадой вскричал Хасан. — Почеши его между ушами да похлопай ласково по шее, не видишь разве, на какой кляче я тебя догоняю!

Конокрад послушался совета хозяина, и конь под ним ускакал, как ветер в поле, а Хасан из Амузги гордо смотрел вслед. Но недолгой была радость конокрада. Конь услышал зов хозяина, остановился, поднялся на дыбы, сбросил седока и вернулся. Подъехал Хасан из Амузги к вору и сказал:

— Помни на будущее — орел мух не ловит.

— Ой, белый конь! Какой он красивый! — залюбовалась Муумина.

— Очень заметный, но ничего. Он меня не раз выручал, верный друг. Пошли теперь поищем твоих рогатых, и я провожу тебя домой. Кто твои родители?

— Мать давно умерла, а отец у меня слепой. Возможно, ты слышал о нем. Слепым Ливиндом его называют.

— К сожалению, не слыхал.

— Да, конечно. У бедного слава до порога.

— Больше никого у тебя нет?

— Нет.

Они надолго умолкли. Муумина все искала глазами овец.

А овцы спрятались в тени деревьев у опушки леса. Три барашка курдючной породы, козел со сверлообразными, скрещенными на макушке рогами и пятнистый, кудрявый ягненочек. Козел очень гордый, все норовит не подчиниться Муумине, будто хочет сказать: вот не было б тебя, я этих твоих овец отвел бы прямо в пасть волку.

Девушка погнала свою маленькую отару перед собой. Хасан из Амузги вспомнил некогда сказанные матерью слова: «Доброму и ветер приносит любовь».

— Правда, страшный козел? — спросила Муумина. И, не дожидаясь ответа, показала: — Вон наш дом! Видишь, тот с покосившейся крышей?

— Не хочешь, чтобы я проводил тебя? — Идти и говорить с девушкой доставляло Хасану большую радость.

— Ты на белом коне, поэтому лучше не надо…

— Чем тебя отпугивает белый конь?

— Сказка такая есть… Меня из-за нее с самого детства дразнят: будто джигит ко мне приедет, на белом коне…

— Ах вон что! Ты не хочешь, чтобы этим сказочным джигитом оказался именно я? — заглядывая ей в глаза, с улыбкой спросил Хасан из Амузги.

— Я этого не сказала… — зарделась Муумина.

— Так и быть, не стану тебя смущать. Сейчас я уеду, но, если с тобой случится беда, кликни: Хасан из Амузги! Договорились?

— И ты окажешься рядом?

— Тотчас же! — Хасан сказал это очень твердо и с нежностью посмотрел на нее. — Мне так хотелось бы подарить тебе что-нибудь на память, да жаль, нет со мной ничего… Вот, может, этот нож? — и он отвязал от ремня нож, вложенный в расписные кожаные ножны.

— Спасибо! Но… зачем он мне?

— Это не совсем простой нож, Муумина. Вот, смотри, — Хасан вскинул руку и метнул нож. Тот вонзился в ствол дерева, совсем рядом с девушкой.

— Ой, как ловко! — воскликнула Муумина, взяла нож и сама бросила, но неудачно… — У меня не получается, — с досадой проговорила она.

— А ты тренируйся, и обязательно получится. Это тебе не помешает в нашей суровой жизни.

— Я буду стараться!

— Ну, счастливо оставаться.

— В добрый час! — Муумина помолчала и тихо добавила: — Хасан из Амузги, я жду тебя.

Обдав лаской уже оказавшегося в седле всадника, она повернулась и пошла к аулу.

Хасан из Амузги глянул ей вслед и подстегнул коня, и тот рванул, будто и ему передалось счастье седока.

А за спиной всадника раздались голоса выскочивших из подворотен аульских ребятишек:

— Белый всадник! Белый всадник, Муумина, ты видишь?..

Но девушка ничего не слышала. Улыбаясь чему-то своему, она бежала домой. Вот и сбылось: объявился всадник мечты, белый всадник из сказки.

Весть о белом всаднике долетела до сакли слепого Ливинда раньше, чем успела вернуться его дочь Муумина.

Ливинд был дома, у него сидели трое почетных стариков, среди которых был и Ника-Шапи, тот самый, что умел читать коран. Ливинд уже однажды воздал ему хвалу у мечети. Старики пришли с надеждой узнать еще что-нибудь мудрое из корана.

Для горца все книги, написанные по-арабски, едины, все они кораны, а значит, святые. Так уж заведено считать, что коран писался святыми. Потому-то горец, извечно относился к корану с особым почтением и трепетом. И брал он его в руки, славя аллаха, милостивого и милосердного…

Ника-Шапи взял коран, развернул его наугад и, приблизив к глазам, стал читать: «Жизнь — что мельница, вертится, как жернов, и дробится, как зерно».

И не успели слушатели уразуметь смысл услышанного, как до слуха слепою Ливинда долетели слова: «Белый всадник приехал к Муумине! Белый всадник!»

— Слышите? — встрепенулся Ливинд. — Про белого всадника говорят!

— Опять, наверное, поддразнивают Муумину.

— А вдруг правда, сбылась моя мечта! — слепой Ливинд поднялся и повел за собой гостей на балкон. — Вы не видите его?

— Кого?

— Как кого? Белого всадника!

— Успокойся, почтенный Ливинд. Никого нет. Только дети приплясывают и что то кричат.

— А где Муумина?

— Вот она, только что вошла во двор и пригнала овец.

— Муумина! — крикнул Ливинд.

— Я здесь, отец!

— Иди сюда, дочь моя, иди скорее.

Муумина как на крыльях взлетела по лестнице, поклонилась почтенным людям и, в счастливом своем возбуждении, прильнула к отцу.

— Это правда, дочь моя? Правда? — обнимая ее, спросил слепой Ливинд.

— О чем ты, отец?

— Слыхала, белый всадник к тебе приехал?

— Да, отец!..

— Вот видите!.. Я же говорил, я же всегда говорил, что он явится!..

— Неужели сбылось?! Вот ведь чудо какое! — в один голос заудивлялись гости.

— Я же говорил, он обязательно должен был явиться к моей Муумине. Но где же он? Подведите меня к нему. Где он, доченька?

— Он уехал, отец. У него очень важные дела.

— Не захотел увидеть твоего слепого отца! — огорчился Ливинд. Ведь в придуманной им сказке белый всадник одним взмахом руки делает зрячим слепого…

— Нет, нет! Это я не велела ему провожать меня до дому!

— Почему же, дочь моя? Постыдилась нашей бедности?

— Просто мне не хотелось, чтобы аульчане его видели. И без того меня все дразнят.

— Наоборот, ты должна была привести его к нам. Пусть бы люди видели. Ты же счастлива?

— Да, отец.

— Каков он из себя, дочь моя. Что ты молчишь? Хотя ладно, молчи. Я и без слов понимаю, что он, должно быть, настоящий джигит.

— Уезжая, он просил, если со мной что-нибудь случится, позвать его. Сказал, тотчас прискачет.

— Так и сказал?

— Да, отец! — Лицо Муумины светилось счастьем.

— Великое тебе спасибо, всемилостивейший аллах, ты внял моим мольбам. Слышите, люди, я счастлив радостью моей дочери! Она ведь достойна…

— Да благословит их аллах! — сказал за всех Ника-Шапи. — У нас нет слов для выражения радости и удивления. Мы покинем тебя, почтенный Ливинд, время молиться. Да смилостивится и над нами всемогущий аллах!

— Молитесь, правоверные, молитесь. Аллах милостив, он даст всем нам избавление от нищеты и невежества. Над моей саклей засияло солнце, пусть это тепло согреет и всех вас.

— Благодарим тебя! Благодарим!..

Старики удалились, радуясь и завидуя слепому Ливинду. В пути они поговорили между собой, высказали удивление, почему это вдруг аллах из всех сельчан избрал именно Ливинда. Может, и правда в образе Ливинда аулу явился посланник самого аллаха на земле. Так или иначе, по мнению старцев, Ливинд достоин такого счастья, он предан вере, любит людей, прожил трудную жизнь, полную лишений. А сколько несчастий было в его роду!.. Слава аллаху, хоть теперь дождался… Однако в коране говорится, что счастье ждет правоверного на том свете. А тот, кто испытал счастье и радость, довольство и изобилие на этом свете, после смерти не найдет себе покоя. Как все это понять? Тут явно что-то не так, но разобраться трудно, а потому старцы решили, что им лучше не углубляться в эти вопросы, чтобы, чего доброго, не возмутить аллаха своими сомнениями, тем более что ведь он соизволил обратить свое око на их заброшенный аул с семью минаретами, вонзившимися в небо как руки просящего подаяние…

Муумина тем временем рассказала отцу все, что с ней произошло: как джигит, которого звали Хасан из Амузги, спас ее от плохих людей и какой он хороший, добрый, красивый. Рассказала и о том, что улыбка у него такая, будто луна в ясном небе светится. А слепой Ливинд слушал ее и думал, что, выходит, не все из предсказанного им сбылось и этот белый всадник вовсе не принц! Только одно смущало Ливинда, как это белый всадник тотчас окажется там, куда его позовет Муумина? Тогда, может, он не обыкновенный человек, а сказочный. Но как бы там ни было, слепой Ливинд радовался, потому что радостью звенела его любимая дочь.