"Неуловимый Сапожок" - читать интересную книгу автора (Орчи Эммуска)

ГЛАВА XI ВЫЗОВ

Все произошло ровно в полночь в одной из маленьких комнат анфилады, ведущей к бальной зале.

Танцы продолжались уже долго, вечер завершался, и среди гостей леди Блейкни все больше и больше пробуждалось желание бесцельно побродить по парку или оранжереям или же просто посидеть где-нибудь в прохладном месте. Разнесся слух, что новая очаровательная актриса из Франции будет петь какие-то восхитительные куплеты, которых еще не слышали в Англии. По соседству с главной залой находилась уютная музыкальная комната; она была ярко освещена, стулья, предназначавшиеся для комфорта аудитории, были расставлены. В комнате собралось много народу, и уже не было никаких сомнений в том, что небольшой элитарный концерт, безусловно, пленительный, как и все предприятия леди Блейкни, вот-вот начнется.

Сама Маргарита, на мгновение оторвавшись от постоянных обязанностей перед королевскими гостями, прошла в сопровождении Джульетты за музыкальную комнату в поисках мадемуазель Кондей, чтобы проследить за началом импровизированного концерта.

Дезире Кондей в течение всего вечера держалась очень замкнуто и говорила о чем-то лишь с двумя джентльменами, представленными ей хозяйкой дома по прибытии. Месье Шовелен постоянно держался рядом, наблюдая за каждым ее движением.

В настоящий момент она находилась в маленьком будуаре, куда удалилась сразу же после начала танцев, жеманно ожидая, когда леди Блейкни позовет ее исполнить свои песни.

Как только Маргарита и Джульетта Марни вошли в комнату, она поднялась и сделала несколько шагов им навстречу.

– Я готова, мадам, – мило улыбнулась она. – Я начну, как только вы скажете. Я продумала коротенькую программу, но скажите, с каких песенок мне лучше начать, с веселых или с сентиментальных?

Однако не успела Маргарита еще ничего ответить, как ощутила нервное и горячее прикосновение чьей-то дрожащей руки.

– Кто? Кто эта женщина? – пробормотала ей прямо в ухо Джульетта Марни.

Девушка была возбуждена и бледна, ее большие глаза были устремлены на бесподобную вещь, сияющую на шее французской актрисы.

Несколько удивленная, не понимая, что происходит с Джульеттой, Маргарита попыталась успокоить ее.

– Милая Джульетта, это – мадемуазель Кондей, – произнесла она тоном обычного представления. – Из Театра варьете в Париже. Мадемуазель Дезире исполнит очаровательные французские баллады на нашем вечере.

Говоря это, она твердо держала дрожащую руку Джульетты. Чутьем, весь вечер обостренным от напряженного внимания, она поняла, что в неожиданной вспышке гнева ее юной протеже кроется какая-то тайна.

Джульетта забыла о ней; она чувствовала, как в ее молодом, переполненном страданием сердце волнами вздымается негодование и унижение – все, что выпало беглой аристократке от торжествующих узурпаторов. Джульетта так много вынесла от этого сброда восставших кухарок, самый типичный образчик которых представляла стоящая перед ней женщина. Все эти годы нищеты и печали, потеря родных, друзей, дома, удачи… А нынче, став совсем обездоленной, она вынуждена, кроме всего, жить за счет филантропии других… И все это не по ее личной вине! За какие-то грехи, за ошибки своего класса, а не по личной вине!

Она много пережила, но ни теперь, ни в дальнейшем не могла объяснить, почему вдруг ощутила такую сильную безотчетную злобу, выплеснувшуюся в слепую ярость при виде той наглости и триумфа, с которыми Кондей спокойно приветствовала ее.

Еще минута, и она смогла бы сдержать себя, но поток эмоций неожиданно вырвался наружу.

– Мадемуазель Кондей, неужели?! – с яростным негодованием воскликнула она. – Дезире Кондей? Вы хотели сказать, леди Блейкни, кухарка моей матери, бесстыдно щеголяющая в чужих драгоценностях, которые она, должно быть, украла!

Девушка дрожала с головы до ног, на глазах выступили слезы гнева, голос ее, впрочем, не превышал шепота, звучал хрипло и глухо.

– Джульетта, Джульетта, умоляю, – взывала к ней Маргарита. – Вы должны держать себя в руках, должны, что бы там ни было… Мадемуазель Кондей, прошу вас удалиться.

Но Кондей, прекрасно вышколенная для своей роли, вовсе не собиралась покидать поле сражения. И чем больше гнева и возбуждения выказывала мадемуазель де Марни, тем больше наглости и торжества сквозило в поведении певички. В уголках ее губ появилась ироничная улыбка, а миндалевидные глаза дерзко поглядывали из-под опущенных ресниц на содрогающуюся фигуру обнищавшей аристократки. Голова ее была гордо откинута с тем вызовом социальным условностям, который должен был привести в замешательство гостеприимный дом леди Блейкни. Пальцы актрисы вызывающе играли бриллиантовым ожерельем, ярко сверкавшим на ее шее. Она не нуждалась в долгом заучивании слов хорошо известной роли. Ее собственный ум, ее собственные эмоции и ощущения подсказали ей именно то, чего и ждал постановщик. Помогла и природная вульгарность. Дезире Кондей и в самом деле забыла обо всем, кроме тех более чем презрительных тычков от живущих здесь аристократов, сопровождавших ее пребывание в Лондоне и делавших его не только безуспешным, но и неприятным… Она давно уже страдала от подобного обращения, но еще ни разу у нее не было возможности устроить скандал в отместку за все свои унижения. Дух ненависти к богатому и ленивому классу, столь характерный для революционеров Франции, был в ней живым и трепещущим. Да, никогда еще не было у нее случая, у нее, несчастной изгнанницы из маленького парижского театрика, дать язвительный ответ на ироничное замечание одной из тех обедневших, но надменных аристократок, вращающихся в самых высших кругах Лондона, куда сама она столь безуспешно пыталась попасть.

И вот наконец представительница этого ненавистного класса, утратив самообладание, позволила выплеснуться своей детской бессмысленной злобе через край привычной аристократической иронии.

– Фу-ты, ну-ты! – засмеялась Кондей. – Посмотрите-ка на эту юную потаскушку!

Джульетта повернулась к Маргарите и стала торопливо объяснять ей:

– Это драгоценности моей матери, – говорила она вся в слезах. – Спросите ее, как они к ней попали? Когда я была вынуждена оставить родной дом, украденный у меня революционным правительством, я надеялась, что мне удастся сохранить хотя бы фамильные драгоценности… вы помните… я как раз только что говорила вам. Аббат Фуке, милый старик, берег их для меня… их и еще немного остававшихся денег… Он обещал позаботиться о них и сохранить вместе с убранством своей церкви, и вдруг я вижу их на шее у этой женщины! Я знаю, он не расстался бы с ними, только вместе с жизнью…

На протяжении всего времени, пока говорила, захлебываясь слезами, Джульетта, Маргарита прилагала все силы, всю энергию, чтобы увести ее из комнаты и тем самым положить конец отвратительной сцене. Она должна была рассердиться на Джульетту за эту глупую детскую выходку, но внутреннее чутье снова подсказывало ей, что вся сцена подстроена заранее, что все запланировано и проделано по тайному сценарию, что это не судьба и не рука Всевышнего, а тонкий расчет одного из наиболее одаренных интриганов, каких когда-либо знала Франция.

И теперь, уже наполовину преуспев в своем стремлении, она не удивилась и даже не испугалась, увидев, как Шовелен стоит как раз в том дверном проеме, через который она намеревалась вывести Джульетту. Один короткий взгляд на его лицо подтвердил ей все. Шовелен смотрел с удовлетворением, в его узких водянистых глазах читался триумф и сквозило полное одобрение наглых действий французской актрисы. У него был вид режиссера, довольного прекрасно сыгранной сценой.

Но чего хотел он добиться этой гадостью, этой женской ссорой, Маргарита никак не могла понять. В том, что в уме его таится нечто очень враждебное ей и мужу, она не сомневалась и теперь готова была отдать жизнь, лишь бы увести Джульетту, прежде чем кто-нибудь из них успеет сделать еще что-нибудь.

Несмотря на то что Джульетта была уже готова уступить леди Блейкни, Дезире Кондей, разгоряченная страстным желанием еще больше унизить надменную аристократку и побуждаемая к этому взглядами Шовелена, вовсе не собиралась закончить сцену столь безобидно.

– Пришлось вашему старому попику расстаться с награбленным добром, дорогая, – презрительно передернула она оголенными плечами. – Париж и вся Франция столько лет голодали! Наше же по-отечески заботливое правительство наложило арест на все предметы роскоши, чтобы иметь возможность вознаграждать тех, кто верой и правдой служит ему! Ведь все то, на что можно покупать мясо и хлеб, было бесстыдно попрятано жадными предателями!

Джульетта сжалась от нового оскорбления.

– О-о-о, – простонала она, закрыв ладонями пылающее лицо. Слишком поздно ей стало ясно, как неосторожно она поступила, всколыхнув эту грязную лужу, и вот теперь отвратительные насекомые жужжали вокруг нее.

– Мадемуазель, – властно остановила актрису Маргарита, – я вынуждена напомнить вам о том, что мадемуазель де Марни мой друг, а вы – гость в моем доме.

– О, я постараюсь не забывать этого, – колко отозвалась Кондей. – Однако, по правде говоря, вы гражданка, должны согласиться, что ради всех святых давно пора бы уже пресечь безнаказанную наглость этой потаскухи, которой рано или поздно придется предстать перед судом ее собственной страны за развратное поведение!

Наступило короткое затишье, и Маргарита отчетливо услышала вздох удовлетворения, вырвавшийся у Шовелена. После чего до ушей всех четырех актеров, участвующих в драматической сцене, донесся смех, и, в своем ангельски-белом атласном костюме с перепончатым кружевным жабо, в будуар вошел сэр Перси. Легко склонив свое большое тело и пленительно-грациозно изогнув послушную гибкую руку, он обратился к мадемуазель Дезире Кондей:

– Могу ли я иметь честь, – предложил он с отточенной утонченностью придворного, – проводить мадемуазель до коляски?

Прямо за ним в дверном проеме стояли его королевское высочество принц Уэльский, сэр Эндрью Фоулкс и лорд Энтони Дьюхерст, беспечно о чем-то болтая. Слегка отодвинутая портьера приоткрывала роскошно одетые группы, бесцельно прохаживающиеся по другим комнатам.

А четыре персоны в маленьком будуаре были настолько поглощены своими странными эмоциями и грандиозностью конфликта, что даже не заметили появления сэра Перси и его друзей. Джульетта и Маргарита несколько растерялись, а Кондей была просто обескуражена. Один Шовелен казался вполне равнодушным и стоял отстранившись, в любой момент готовый последовать за сэром Перси. Однако Кондей достаточно быстро пришла в себя. Не обращая внимания на протянутую Блейкни руку, она повернулась к Маргарите с видом оскорбленной королевы из какой-нибудь трагедии.

– Нет, это я, – сказала она с подчеркнутым спокойствием, – вынуждена сносить оскорбления в доме, в который была приглашена как гость. Меня здесь выставили какой-то мелкой назойливой нищенкой, и я, иностранка, с удивлением обнаруживаю, что в этой стране среди всех блестящих английских джентльменов нет ни одного человека чести. Месье Шовелен, – громко добавила она, – если не ошибаюсь, наша прекрасная страна направила вас охранять честь беззащитных соотечественников с не меньшим усердием, чем прочие мировые ценности. Я призываю вас, именем Франции, отомстить за нанесенные мне этим вечером оскорбления!

Она победоносно переводила взгляд с одного лица на другое; все смотрели на нее в полном безмолвии, не отвечая ни словом, ни действием. Джульетта схватила руку Маргариты и сжала ее, будто желая зарядиться силой и твердостью, впитав их в себя сквозь нежную кожу этой женщины.

Сэр Перси будто застыл в уважительнейшем поклоне. Принц Уэльский с друзьями наблюдали за происходящим с некоторым отстраненным удивлением.

На одно мгновение, длившееся, пожалуй, не более секунды, в комнате воцарилась настолько мертвая тишина, что, казалось, можно было отчетливо слышать биение всех сердец.

Затем Шовелен церемонно и тихо выступил вперед.

– Будьте уверены, гражданка, – заявил он, обращаясь прямо к Кондей с отчетливо обозначаемыми паузами. – Я полностью в вашем распоряжении. Но, поймите, я чувствую себя беспомощным, поскольку особы, столь вас оскорбившие, принадлежат, как и вы, к прекрасному полу.

Словно огромный пес после сна, сэр Перси разогнул наконец спину и расправил в полную мощь могучие плечи.

– А! – игриво произнес он. – Мой неутомимый весельчак из Кале! Ваш покорный слуга, сэр! Мне казалось, что мы с вами всегда предпочитали обсуждать наши дела по-дружески… Бокал пунша, месье., э-э-э… Шовелен?

– Я вынужден вас просить, сэр Перси, – жестко возразил Шовелен, – взглянуть на это дело с подобающей серьезностью.

– Серьезность сама по себе всегда неприлична, сэр, – ответил сэр Перси, галантно прикрывая легкий зевок. – А в присутствии дам она неприлична тем более.

– Должен ли я из этих слов понять, сэр Перси, что вы готовы извиниться перед мадемуазель Кондей за нанесенное ей леди Блейкни оскорбление?

Сэр Перси вновь галантно зевнул; казалось, зевота одолевает его все больше и больше при виде этой докучливой вежливости. Затем он сдул невидимую пылинку с непорочно-чистого жабо и погрузил длинные гибкие руки в глубокие карманы атласных белых штанов. После чего с самой радушной из всех своих улыбок сказал:

– А известно ли вам, сэр, каковы галстуки последней моды? Я с удовольствием продемонстрировал бы вам тот новый способ, которым мы в Англии завязываем узел на мекленских кружевах.

– Сэр Перси, – твердо ответил Шовелен, – если вы не принесете извинения мадемуазель Кондей, которых она, несомненно, заслуживает, то вы должны быть готовы скрестить со мной шпаги по обычаю всех благородных джентльменов.

Блейкни рассмеялся обычным застенчивым смехом, передернул могучими плечами и посмотрел с высоты своих шести футов и трех дюймов на маленькую, траурно одетую фигурку бывшего посла Шовелена.

– Вопрос в том, сэр, – медленно протянул он, – останемся ли мы с вами, скрестив шпаги, благородными джентльменами?

– Сэр Перси?..

– Сэр?

Шовелен, который, казалось, был готов потерять всякое терпение, сделал над собой усилие и тихо сказал:

– Впрочем, конечно, если один из нас окажется трусом и не примет участия в поединке… – Он не стал договаривать и презрительно повел плечом.

За портьерами в другой комнате постепенно начала собираться толпа, все больше привлекаемая громкими сердитыми голосами из маленького будуара. Кроме того, было замечено отсутствие в приемной хозяина и хозяйки да и его королевского высочества, и, подобно мотылькам, летящим на свет, гости леди Блейкни поодиночке и группами стали присоединяться к его королевскому высочеству. Но поскольку его королевское высочество сам стоял в дверях, то никто, конечно, не переступил порога, но каждый мог тем не менее видеть декорации и действующих лиц разыгравшейся комедийки. Все совершенно ясно поняли, что причина ссоры между французским представителем и хозяином дома была очень серьезной, и последний предпочитал это скрыть. Повсюду запорхали удивленные комментарии, и весь диалог между двумя мужчинами происходил на фоне вавилонского гула, сотканного из смеха и говора.

Но тут казавшийся совершенно равнодушным принц Уэльский сделал шаг вперед и неожиданно резко вмешался в ссору двух противников со всей высоты своего авторитета и положения.

– Ша, сударь, – нетерпеливо сказал он, обращаясь в большей степени к Шовелену, – думайте, что говорите! Сэр Перси Блейкни – английский джентльмен, а законы нашей страны запрещают дуэли. Вы не во Франции! Я же, со своей стороны, не могу позволить…

– Извините, ваше королевское высочество, – ответил ему сэр Перси, обаяние которого могло разрушить любую преграду. – Ваше королевское высочество не совсем понимает ситуацию. Мой дорогой друг и не предлагает мне нарушать законы нашей страны, он думает пригласить меня во Францию, где законы разрешают дуэли и всяческие тому подобные пустяки.

– Ах, вот оно что! – удивился принц. – Тогда я понимаю желание месье Шовелена… Но вы, Блейкни?

– О! – засмеялся сэр Перси. – Конечно же, я принимаю вызов!