"Чаша ярости" - читать интересную книгу автора (Абрамов Артем Сергеевич, Абрамов Сергей...)

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 10 КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май (Окончание)

Антракта не получилось. События не терпели остановки, гнали вперед по накатанной, а там уже маячил любимый беллетристами всех времен свет в конце туннеля. Правда, никто из беллетристов во все времена, лелея надежду вырваться сюжетом к свету, не задумывался о том, что именно ждет их героев на свету. Действовали по идиллическому библейскому принципу: «Сладок свет, и приятно для глаз видеть солнце». Правда, в другом библейском тексте измученный персонаж вопрошает: «На что дан страдальцу свет и жизнь огорченным душою?»…

Хотя что за фантазия — поверять все библейскими цитатами!

Известно же: Библия — книга многозначная…

Уве попросил хозяев:

— Господа, прошу оставить нас наедине с Мастером-пятнад-цать. Не обижайтесь, мистер Иешуа, я отлично понимаю ваш интерес в этом деле, но, увы, оно в первую очередь корпоративно, касается всех нас, Мастеров, и боится свидетелей.

— Я понимаю, — покладисто сказал Иешуа, а Петр машинально отметил, что самому Иешуа присутствовать на церемонии нет необходимости, он и без того услышит все, что будет происходить в его кабинете, а остальные… На остальных, если честно, и Петру и, по-видимому, Иешуа сейчас было наплевать. Перетопчутся без подробностей, подробности болезненны и непродуктивны… — я понимаю, повторил Иешуа. — Хотя без меня вы… — явно что-то хотел еще сказать, но не стал, махнул рукой и быстро вышел и кабинета.

И Петр не уловил причины столь странного поведения Мессии Расстроился он, что ли? Мари ему жаль?.. Два этих самому себе заданных вопроса привели Петра к простому и понятному ответу: расстроился и жаль. В самом деле, больше года Мари шла бок о бок с Иешуа, первой пришла к нему — да, ошарашившему мир своим явлением на парижском стадионе, да, растиражирован-ному п° всем медиа-средствам, но — одинокому до умопомешательства в этом ошарашенном им мире, ни черта в нем не понимающим, растерянным и лишь в одном уверенным: он, этот мир, плох, его надо перестроить.

Пришедшая первой Мари стала для Иешуа своего рода поводырем, и поводырем, надо отдать ей должное, умелым и, главное, верным. Стоит вспомнить: Эфиопия, Нью-Йорк, Колумбия, Югославия, опять Нью-Йорк, потом — Конго, потом частые, хотя и мгновенные по срокам перелеты из страны в страну, встречи с лидерами этих стран — чаще всего вежливые, украшенные виньетками протокольных правил, тоже отфиксированные в медиа, но, по сути, по делу, бесполезные для страны Храм, и всегда рядом была Мари. Не Петр — он строил страну Храм. Не Иоанн — он создавал ее Дух и Образ. Даже не Крис, восторженно прошедший начальный путь от Эфиопии до Конго, — теперь он лепил имидж страны Храм. Нет, всегда — Мари, даже если потом рядом возникла Соледад… Но вот закавыка: возникла-то она рядом с Иешуа, бросилась из дому за Мессией, а потихоньку-полегоньку Мари приручила ее, сказала: «К ноге!» — и та пошла рядом. А Иешуа не возразил.

Какова же сила жила в этой женщине, если Иешуа до поры ни на миг не почувствовал ее суть!.. Смог бы Петр так: изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту быть в постоянной боевой готовности, не расслабляясь даже во сне, ибо во сне тоже можно Раскрыть себя и — конец. Уж кто-кто, а паранорм это понимает лучше кого бы то ни было… Петр понимал, но понимал и другое: сам он так не смог бы. Видимо, поэтому — поэтому тоже! — Дэнис определил Мари, или Анну, как более сильную. Смирись, Петр, так, похоже, и есть…

А когда Иешуа ее расколол? Или иначе, но тоже прибегая к Аргону: когда она прокололась?.. Вероятно, недавно, вероятно, когда несчастья посыпались на страну Храм и ее обитателей, как из дырявого мешка, когда Дэнис активизировался вовсю — раньше-то ничего не вызывало никаких подозрений, раньше все было идилличным и радужным…

Петр полагал, что Иешуа поделится с ним, как говорят ученые мужи, историей вопроса. В том, что у данного вопроса кое-какая история имелась — ну, хоть с месяц или даже два, — сомнений не возникало. Очередной выход на Биг-Брэйн — ну, это, положим, быстро, но дальше — оживление тайм-капсул, ожидание, пока Мастера доберутся до них (ведь наверняка кто-то мог оказаться далеко от схронов), встречи и разговоры с Мастерами поодиночке и вместе (каждому — объясни, каждого — убеди…) и, наконец, финальное представление с так называемым волновым вакуумом…

Хорошо сработано! Главное — секретность соблюдена абсолютная, Петр со всей своей Службой безопасности — ни сном ни духом! Молодец Иешуа!

А с другой-то стороны: разве могло быть иначе? Иешуа работает без проколов.

Подумал так Петр и — осекся: а что такое страна Храм, если принять во внимание мнение о ней как раз самого Иешуа, последнее по времени мнение? Именно прокол. Так он думает. И это тоже требует подробного объяснения…

Впрочем, все это будет потом, позже. А сейчас — кабинет, солнце шпарит сквозь две стены окон, кондиционеры — слава богу! — заработали, дышится легко… Нет, вот тут ты врешь, одернул себя Петр, дышится как раз трудно, потому что впереди — церемония из паскуднейших, и никакие кондиционеры с солнцем пополам не помогут избежать тоже паскуднейшего чувства от негаданно свалившейся на тебя роли — роли палача. Кодекс Мастеров, созданный романтиком профессии Мастера Уве Онтоненом, всегда был! только прекрасной теорией, которая если и подтверждалась когда, то лишь в мелочах, в не самых значительных для судеб Мастеров параграфах Кодекса.

Вот, к примеру, параграф тринадцатый: «Мастер не имеет права приносить ничего материального в реальное время из времени броска, если в реальном времени принесенное может иметь историческую ценность, а будучи связан обстоятельствами, заставившими его это сделать, не имеет права выносить означенную ценность за пределы здания Службы Времени». Оговорка была сделана потому, что Мастера чаще всего появлялись в Службе в одеждах того времени, в которое уходили. Да, латы какого-нибудь рыцаря Круглого стола в реальном времени — ценность обалденная. Но не переодеваться же Мастеру, в самом деле, перед посадкой в тайм-капсулу!..

Короче, Уве сочинил, все согласились, а спустя неделю Пьер Тамдю, кстати, вернулся на денек из броска в родную контору, а был он в те дни во Франции шестнадцатого века. Переоделся в рабочий комбинезон, что в обилии имелись в блоке прибытия, а французскую одежонку и прилагаемые аксессуары аккуратно сложил в сейф, который закрыл кодом, а ладошку к тач-панели не приложил. Забыл. Ну и сперли умельцы из сейфа шпагу с хорошим рубином на эфесе.

Суровая дуалистичность наказаний за проступки, зафиксированная в Кодексе, — либо прощение, либо полное лишение «мастерских» умений, в этом случае была смягчена — как-никак все люди здравомыслящие, понимают что к чему, — решили на провинившегося наложить запрет появляться в реальном времени на срок от трех месяцев до года, — здесь мнения разделились. Ограничились тогда, как помнил Петр, полугодом, который Тамдю безвылазно провел в отвратных антисанитарных условиях средневекового Безансона. А спасло Пьера от годичного срока лишь то, что вора нашли до того, как он вынес шпагу из здания… Тошно ему было бездельничать в этой неблизкой к Парижу, к столице дыре, поскольку на весь бросок ему требовался месяц от силы, да и тот к моменту пропажи шпаги подходил к концу. Но «тошно» — не синоним «смертельно», а практически однозначный приговор, который ожидал Анну Ветемаа, или Мари, был для нее смертельным. Фигурально, конечно, выражаясь: жить она будет. Другое дело — как жить…

Испытавший собственную паранормальную мощь вряд ли сможет смириться с состоянием просто нормальности. Это — как олимпийский чемпион по бегу, которого внезапно лишили ног. Это — как великий философ, которому сделали лоботомию… Можно множить сравнения, но все они будут недостаточными. Нынешняя медицина умеет возвращать ноги — обезноженному, а нейрохирурги спасают мозг в девяносто девяти случаях из ста. Но кто вернет паранорму отнятые у него способности? Никто не вернет. Потому что паранормов класса Мастеров в мире всего пятнадцать, не раз повторялось, и для их существования не то что врачей объяснений не придумали.

Правда, имелись два обстоятельства, вызывающие у Петра серьезные сомнения в ожидаемом Мастерами исходе.

Первое. Еще никогда Мастера не применяли принцип умножения сил для выполнения предписаний параграфа семь своего Кодекса.

Второе. Хватит ли им оного умножения, чтобы в сумме возникла сила, могущая одолеть психо-матрицу? Более того: подавить ее, умертвить… Ведь Мари-Анна у нас — не природный паранорм, а неким Умником сконструированный. Наука, как утверждает древний карточный фокус, умеет много гитик. Не слишком ли много этих неведомых гитик для четырнадцати, явно ослепленных своей карательной миссией и своим, означенньм Кодексом, величием?..

Так отстранение думал Петр, пока «посторонние» покидали кабинет. А когда за последним закрылись двери и в помещении остались только посвященные в ритуал, сосредоточенные и молчащие, отнюдь не обрадованные свалившейся на них миссией (а ведь они ее сами выбрали однажды!..), когда начиналась пора приступить к ее ритуальному же исполнению, в стылой от мощных «кондеев» тишине раздался веселый и отчетливо злой смех.

Смеялась Анна.

Она опять села в кресло Иешуа, удобно откинулась в нем, положив на стол длинные ноги в привычных затертых джинсах и в кроссовках, бывших когда-то белыми, но давно потерявшими невинность от красного конголезского песка.

— Коллеги, — спросила она, прервав смех, но спросила весело и с искренним удивлением, — вы что, всерьез решили меня наказать? Придите в себя, мальчики, дяденьки, дедушки, опомнитесь и поймите: ваш замшелый Кодекс надо сдать в кунсткамеру или в музей. Вы никому не нужны, милые ископаемые, потому что ваша профессия перестала быть уникальной. Я — тому подтверждение. Я — обыкновенная женщина, ну разве что с прилично развитым умением предвидеть события, с детства развитым, в зрелом возрасте стала не просто равной всем вам — я много сильнее вас. Вы хотите справиться со мной? Окститесь! Вам придется осилить не бедную Анну, а психо-матрицу, но она-то — не мозг, она — устройство. Чтобы его попытаться сломать, надо сначала разрезать мне черепушку. А я не дамся. Потому что сильнее… Ну, коллеги, кто первым рискнет напасть на беззащитную женщину? Валяйте, я жду, я — вся ваша…

Красивый ход! Вот только сильный или нет, блефует девушка или точно знает о возможностях своей матрицы, — это пока загадка, которую отгадать придется по определению. Иначе — ручки горе, а Кодекс — в мусорную корзину. Петр понимал, Уве понимал, все понимали, что Анна начала партию против всех Мастеров, этакий сеанс одновременной игры «один против четырнадцати», и пока четырнадцать не знают ничего о возможностях и мастерстве соперника, фактор внезапности на ее стороне.

Насчет «точно знает» Петр сильно сомневался. Судя по краткой, но информационно емкой (имеется в виду простор для додумыва-яия) беседе с Дэнисом, никто, включая Умника, не знает ничего точно о конечных возможностях психо-матрицы. Приблизительно — да. Результаты, в общем — прогнозируемы. Но степень отклонений от, скажем так, технического задания достаточно велика, а сами отклонения разбросаны и непредсказуемы.

Дэнис утверждал: он «просчитал» Иешуа, он «просчитал» его поведение вплоть до «escape to the future», до бегства в будущее. Но просчитать поведение не значит предвидеть развитие матрицы. Петр готов был поставить, пользуясь любимым выражением натуралистичного Латынина, левое яйцо против пустой банки пива за то, что Дэнис ни сном ни духом не предполагал — и не знает! — о возможности Иешуа общаться с Биг-Брэйном и даже в чем-то руководить им, или о его способности путешествовать по времени на любые расстояния (вон, оказывается, — до доли секунды!) и безо всяких технических приспособлений, или еще о чем-то, о чем сам Петр не ведает. И Иешуа тоже, быть может.

Когда-то — еще в Иудее, накануне своего Вознесения, Иешуа сказал Петру, что «может все». Петр теперь был уверен, что тогда Иешуа выдал желаемое за действительное, ничего «всего» он в то время не мог. Но то время минуло, наступили иные времена, и Иешуа развивается — или матрица в нем? непредсказуемо и фантастично. Формула «я могу все» — скорее всего некий предполагаемый теоретически конечный этап развития. Иначе: когда-то, когда матрица израсходует свой потенциал, перцепиент сможет все. Но что такое «все»? Абстракция. Убегающая линия горизонта в бесконечном походе человека за знанием, как тоже уже не раз говорилось. Мозг человеческий спит не века даже тысячелетия, и, может быть, матрица — своего рода будильник: прозвенел, включил сознание, и человек просыпается, просыпается, просыпается. Как известно, одному на сей процесс нужна секунда-другая, второй любит понежиться лишние полчасика, а третий вовсе скидывает будильник на пол и спит до упора.

Мозг — двигатель, матрица — стартер, да простится столь техническое сравнение. Умученный своим автопарком Петр не придумал к случаю иного.

Да и думалось об этом не раз, и не десять, и не сто, устал уже думать о треклятой матрице и о непредсказуемом Мессии. В любом случае у того же Иешуа перед Анной — фора по времени гигантская: его матрице — более двадцати лет, матрице Анны — не более четырех. Это — в смысле развития возможностей… И сам Петр — без матрицы! — мог все, что и Иешуа образца двадцать седьмого года по Рождеству Христову. Другое дело, что и у любимых Петром и другом Нгамбой автомобилей любая новая модель превосходит старую. Модель «Мессия-2160» отличалась от модели «Мастер-три-27», как, например, «Мерседес» образца сего года от его прародителя из начала двадцатого века. А Умник не спит. И уж если продолжать автоаналогии, то почему бы Анну Ветемаа не сравнить с каким-нибудь концепт-каром?..

Одно утешение: концепт-кары обычно стоят на стендах в автосалонах, а не ездят по трассам.

Второе утешение: Анна не представляет, на что способна ее матрица, а значит, и она сама, Мастер-пятнадцать.

Третье утешение: Умник с Дэнисом тоже только предполагают, а не знают…

Да, и четвертое — уже не утешение, а огорчение, значит, опять — первое, счет пошел по новой: Иешуа каким-то образом узнал о своей матрице. Это очень скверно, последствия тут еще более непредсказуемы, чем в случае с самой матрицей. Но об этом — потом, позже, сейчас — не время. Сейчас стоит вспомнить, что ни один из Мастеров, включая первого, никогда не имел дела с человеком, в мозг которого подсажена психо-матрица, ни один не ведает, что это за зверь, и уверенность в «умноженной силе» четырнадцати великих была для Петра достаточно сомнительной. Если давать оценку шансам, то корректным будет их изначально уравнять. А там — как Бог решит, все же — Бог, везде — Бог…

А на веселую наглость Анны следовало достойно ответить, что и сделал Уве по старшинству (в Кодексе: «Когда говорит Мастер-один, остальные Мастера молчат», параграф один, пункт девять).

— Анна, — он обратился к ней по имени, а не по статусу, значит, церемония еще не началась, — если вы считаете себя Мастером, то не стоит ерничать и тем более вести себя, извините, по-хамски. Вы присягали на Кодексе добровольно, никто вас к тому не понуждал. Параграф девятнадцать гласит: «Если Мастер отказывается принять Кодекс, он продолжает исполнять свои профессиональные обязанности, но остальные Мастера снимают свою ответственность перед ним в любых форс-мажорных обстоятельствах, включая обстоятельства, грозящие отказавшемуся смертью». Иными словами, вы могли оставаться Мастером — по должности, но не имели права рассчитывать на помощь остальных. Но вы присягнули, и пути назад нет. Что ж, вы вправе считать ситуацию кукольной, а нас — большими и глупыми детишками, но мы — большие и глупые — приняли вас в свое маленькое сообщество почти три года назад, а это достаточный срок, чтобы Отнестись к случившемуся всерьез. Вы хотите бороться — ваше право. Нынешняя церемония для всех нас — впервые, и, честно говоря, я удивился бы, если бы кто-то в вашем положении безропотно принял потерю Силы…

Уве так произнес слово, что заглавная буква просто высвети-лась и засияла неземным светом. А и то верно: их сила была Силой с прописной буквы и никак иначе.

— А вдруг вы не сможете лишить меня Ее, — Анна тоже умела выделять прописные буквы, — то что дальше? Если я правильно помню. Кодекс такого случая не предусматривает. Когда вы его сочиняли, никто о матрицах понятия не имел, а я еще срывала банки в разных казино на Кот-д'Азуре и ни фига не знала о своей нынешней горемычной судьбе…

Уве оглядел коллег. В данной — нештатной! — ситуации вопрос был правомерен. Следовало бы, по мнению Петра, отложить церемонию и выполнить предписания параграфа двадцать первого: «В случае, не предусмотренном данным Кодексом, возможное решение обсуждается цехом Мастеров в полном составе и считается принятым, если за него проголосовало квалифицированное большинство, после чего оно вносится отдельным параграфом в Кодекс для дальнейших действий по прецеденту».

Ну не справились они с дамой — что делать? Простить ввиду собственной немощи? Тогда надо распускать цех, к чертовой матери, всем Мастерам спешно стричься в монахи, каяться и, к слову, оседать в стране Храм на постоянное жительство. Понятно, что это — исключено. Не справиться с дамой невозможно. Стало быть, надо справляться и не тянуть резину попусту.

— Простите, Уве, — позволил себе Петр нарушить параграф один, пункт девять Кодекса и встрять в беседу, — но обсуждаемая тема представляется мне строго теоретической, а всякая теория должна поверяться экспериментом. Короче, сказали «а», так незачем его тянуть на все лады. Поехали, Мастер-один. Нас пугают, а нам не страшно.

…Были случаи в бросках, когда ситуация требовала совместной работы нескольких Мастеров. Максимум — пятерых: Америка, война Севера и Юга, например. Сам Петр там не был, но подробности знал, поскольку операция считалась в Службе хрестоматийной и даже получила codename «Дядя Том». Кодовые имена имели только любимые руководством Службы операции, остальные шли под порядковыми номерами. Так вот, успех «Дяди Тома» как раз обеспечила совместная сила пятерки. Термин «умноженная сила» не означал простое умножение на число участников: мол, раз их пятеро, то и сила впятеро большая. Тут зависимость была куда сложнее, она учитывала все: и число участников, и их личные возможности, и их опыт et cetera. Четырнадцать, как уже сообщалось, не собирались ни разу. Понадобилось придумать Второе Пришествие Христа, потерять толпу Мастеров в глубинах Времени, вернуть их обратно, а до того — выстроить в Африке специальную страну, чтобы, в итоге, испытать мощность всей земной паранормальности, ибо она вся и была мощностью этих четырнадцати. И одной тоже — плюс, и одной…

Одна ждала. Она поняла, что тянуть кота за хвост одинаково бессмысленно и для нападающих, и для защищающейся. Она знала свою силу и верила в нее. А они не знали своей — «умноженной». Но могли себе представить, какова она может быть!..

— Начали, — только и сказал Онтонен.

Видимо, каждый представил себе процесс… чего?.. да все-таки убийства, убийства одной личности и явления совсем другой!.. каждый из них представлял себе это по-своему. И каждый начал по-своему.

Петр почему-то представил себе земной шарик, будто бы увиденный из близкого космоса, увиденный подробно и четко: вот две Америки, сцепившись Панамой, плывут в океанах Тихом и Атлантическом. Вот могучая Евразия с Африкой рядом. Вот совсем отдельная Австралия и пятнышко Новой Гвинеи поодаль. Вот белая шапочка Антарктиды, малость уменьшившаяся, подтаявшая за минувшие двести лет. И легкая дымка облаков, чуть подернув-щая картинку, словно на всей Земле нынче — солнечная погода…

И злой Петр, мрачный терминатор, мысленным усилием начал стирать с лица Земли — буквально! — сначала Южную Америку, начиная с Огненной Земли, с мыса Горн, вверх, вверх, сквозь горные ущелья Чили, сквозь джунгли Бразилии, по невидным с этакой высоты кокаиновым плантациям Колумбии, на время уничтоженным Мессией… И по Северной Америке, по Штатам, по Канаде — от Техаса до холодного Ньюфаундленда… И прыгающая кошка Скандинавского полуострова сама исчезла и Британские острова схарчила, и поползли прочь с шарика европейские страны, и вот уже Азия скукожилась и стекла в пустоту космоса…

И вдруг вышла остановка: Конго! Здесь — мы! Здесь — Храм!

Чертово ассоциативное мышление!

Мгновенно сосредоточиться, убрать боль, родившуюся где-то в затылке, и нет Конго, нет Африки, и по Австралии — ластиком, стиралкой, и снега Антарктиды — в печь, в костер…

И медленно-медленно наплывал на девственно синий шар без единого материкового пятна сине-серый слой тяжелых и липких грозовых облаков, скрывал этот шарик с глаз долой, как будто накинул на него кто-то грязную тряпку и поставил точку: девственно пуста Земля.

Хотел открыть глаза — не смог. Боль вернулась в затылок, разрывая не мозг даже — черепную коробку, и пришлось собрать остатки сил, чтобы сначала зацепить эту боль, поймать ее, потом сжимать, сжимать до размеров зернышка… На то, чтобы выкинуть зернышко прочь, сил не хватило, да оно и не мешало особенно, поэтому забыл о боли, расклеил веки, огляделся.

Ах, это милое умножение сил! Славно сплющило оно великих и ужасных! Вот, кстати, неизвестный ранее побочный эффект: умноженная сила несет в себе нехилую отдачу. Как при стрельбе: попал вроде в мишень, а больно плечу. И зависимость, похоже, прямо пропорциональная: сильнее оружие — мощнее отдача. Все Мастера приходили в себя по-разному. Кто-то постанывал, всхлипывал, возвращаясь в реальность, кто-то пока находился как бы в отключке, кто-то просто спал — Карл двенадцатый, например, — и откровенно храпел, а Вик Сендерс, Сережа Липман и Род Фо-герти вообще никуда не отлучались из реальности: сидели как огурчики и смотрели на Анну.

А Анна мирно спала. Улыбалась чему-то во сне, и одинокая слезинка, выпавшая из уголка глаза и покатившаяся по щеке, намекала, что сон женщины легок и не обременен болью или кошмарами. Сладко ей спать в кресле Мессии.

И одна мысль во всех — проснувшихся, очнувшихся, пришедших в себя! головах: получилось?

А кто его знает — получилось или нет! Вот проснется — поглядим, подумал Петр, уже и зернышко боли потерявший невесть где, уже ясно и четко мыслящий, будто не было тридцати двух минут — это он на часах посмотрел и отметил, мозговой атаки. Вот проснется — спросим, сварьировал он собственную нехитрую мыслишку, и услышал другую — со стороны:

«Все получилось, Кифа. Пусть спит пока. Я дал ей спокойный сон».

Не было Иешуа в кабинете! Но он был в нем, и ничего из происшедшего за эти тридцать две бесконечно долгие минуты не обошлось без его участия. Это и ежику теперь понятно — не то что Петру.

«Нас слышат?» — спросил Петр.

«Зачем? Твои коллеги действительно устали, работа была тяжелой, как оказалось, только ты легко ее перенес — так это ж ты…»

«А Вик, Сережа и Род? Они — вон какие-молодцы…»

«Внешне — да. А ментально они сейчас — как дети… Мастер-один Онтонен умный и опытный профи, но он сочинил в своем Кодексе неподъемную для человеческого мозга задачу. Даже если это не просто человек, а сверхчеловек паранорм. Ну два паранорма вместе, ну пять — ив таком случае без отдачи, как ты верно подумал, не обойтись. Но четырнадцать — это такой мощный консолидированный удар по каждому организму! Я и сам чувствую себя сквер-новато…»

«А что с Мари… то есть с Анной?»

«Она больше не паранорм».

«Это — мы сами? Или все же — ты?»

«Это — мы вместе, скажем так. Но без меня, Кифа, вам бы матрицу не сломать. Была нужна не просто хирургическая операция и уж тем более не силовая атака. Понадобилась тончайшая работа нейрохирурга, который должен убрать из мозга посторонний предмет, проросший в мозг миллионом связей-импульсов. Надо было погасить импульсы и при этом — главное! — не повредить мозг… Я бы, если честно, изъял из Кодекса параграф про наказание несущему вред.

Или изменил бы-в соответствии с реалиями. А в такой редакции, как говорят чиновники, он вам — практикам — не по силам. Да и вряд ли он пригоден теперь…»

«Объясни это Уве и всем Мастерам. Ты же как-то сумел объяснить им, что Мастер-пятнадцать нарушает этот треклятый параграф».

«Не так прямо, Кифа, не так в лоб. Там все было посложнее: твои коллеги люди трудные и многомудрые… Да и не все ли мне равно, останется это правило в вашем Кодексе или нет? Ваши игры — это ваши игры…»

«Уже не мои».

«Ты себя исключил из цеха Мастеров?»

«Ты меня исключил из него. Жизнь исключила. Судьба… Да и что сейчас за цех? Игра в солдатики, с которой не могут расстаться так и не повзрослевшие мальчики-вундеркинды?.. Им придется повзрослеть, потому что нет Службы — нет и цеха. Каждому предстоит начать жизнь с чистого листа и, как у нас, Мастеров, принято — в одиночку…»

«Я уже говорил тебе, что ты склонен к скверному высокому стилю?.. Говорил. Повторяю… А что до Мастеров, так многие уже повзрослели и стали куда более самостоятельными. Жизнь учит. Неужто ты не замечаешь?.. Сегодняшняя церемония дань корпоративной дружбе, во-первых, а во-вторых — своего рода уважение ко мне как к переговорщику. И только. Скажем проще: я их у говорил…»

«Зачем тебе это было нужно?»

«Я завершаю партию, которую опять сам начал и которая мне опять не нравится. Но завершить я ее хочу достойно».

«Это не шахматы, Иешуа, а мы — не пешки».

«Не обижайся. Просто мне нравится скверный высокий стиль, чего скрывать… Если вернуться к суровой прозе, то и вы — не пешки, и я — не король. А партия… Ну, считай — не партия. Операция. Проект. Отрезок жизни. В любом случае, Кифа, жизнь не только учит, но и продолжается. Этот эпизод в ней завершен, урок выучен худо-бедно, переходим к следующему…»

«А что будет с Анной? То есть с Мари…»

«Все будет хорошо, Кифа. Она сейчас проснется счастливой. А то, что обыкновенной — да в самом деле, обыкновенность человека куда приятнее любой необыкновенности. Особенно — паранормальности».

«Раньше ты говорил иное. Помнишь: „Я могу все“ и „Я исполню все!“»

«Я и сейчас не отказываюсь от своих слов. Просто прежде он рождали во мне радость и гордость, а сегодня я все больше и чаше осознаю их как новый крест. Очень тяжелый, Кифа. Куда тямселр того — иершалаимского…»

«Но ты по-прежнему считаешь, что можешь все и исполнишь все?»

«Уже не уверен… Могу все?.. Да, я могу сделать все, что в силах представить себе. А что не в силах?.. Что просто-напросто не приходит в мою голову?.. Как было раньше? От меня требовали конкретного чуда: вылечить, оживить, пройти по воде, поднять неподъемное и разрушить неразрушимое. Или вызвать дождь на поля, или привести рыбу в сети… Долго перечислять! А если меня, долгожданного чудотворца, попросят: сделай всех людей умными? Что я смогу? Я считаю умным такого, ты — другого, кто-то пятый, десятый, сотый — все по-разному представляют себе ум… А совесть?.. А любовь — к одному человеку или ко всему человечеству?.. Сколько людей — столько мнений, столько представлении об уме, любви, совести… Или вспомню свой печальный балканский опыт. Могу ли я остановить войны? Не могу, не могу, нет! Больше и пробовать не стану!.. Короче, я в силах сотворить любое материальное чудо — раз я в силах переделать одного конкретного человека или нескольких — тоже конкретных, пусть тысячу, две тысячи, но — только по своему представлению, а оно не универсально. Помнишь книгу Брейшит: по образу и подобию создал Бог людей: Выбрал некий образ и создал людей подобными ему. Но Он — создатель всего, а я лишь крохотный и слабый подражатель, пусть даже избранный им, хотя я знаю сегодня, что это — еще одна моя нереальная фантазия. Ну да ладно… Мой образ — это всего лишь мой образ. Он не универсален. Я-не Бог. Я могу сделать так, чтобы все президенты всех стран собрались в ООН и разом подписали соглашение о прекращении всех войн — от малых до великих, но я не могу отвечать за какого-нибудь генерала или маршала в одной из этих стран, который сам начнет войну — наплевав на своего президента и его подпись под соглашением, — начнет сначала малую, но где гарантия, что она не превратится в большую!.. Да я и не хочу быть вселенским пожарным, который стоит на башне и смотрит: где горит, потому что не смогу погасить все пожары, одновременно вспыхнувшие на планете. Яне хочу быть „скорой помощью“, потому что не успею ко всем умирающим сразу, а уж тем более — ко всем больным. Я не хочу быть мировым утешителем сердец, потому что невозможно утешить всех: горе — постоянно и непрерывно, оно не устает приходить к каждому раз за разом. Да и витать горем?.. Как говорят твои соотечественники: у когожидкие, а у кого-то жемчуг мелкий. Я не имею универсального оеиепта, как помочь всем, спасти всех, утешить сирых и утишить иобных. И слава богу, что такого рецепта нет! Слава богу, что люди — разные… Вот тебе ответ на твой вопрос: могу ли все?.. А исполню ли все?.. Давным-давно, еще в Иудее, ты сказал мне: „Иешуа, ты исполнишь все, что захочешь“. Сам не ведая в тот момент, ты дал точное и четкое определение моих возможностей. Я не знаю, что хотеть, мои „хотелки“ на этой земле исчерпаны… Но, Кифа, я исполню все, что задумал, однако мысль моя далеко ушла от тай, что начала страну Храм. Не обессудь…»

«Ты хочешь снова уйти из настоящего?»

«Я думаю, Кифа. Как надумаю — скажу».

«Повторяешься, Иешуа. То же самое ты ответил мне в Иершалаиме, те же слова…»

«Каков вопрос, Кифа, таков ответ».

«А что будет с нами?»

«Еще раз прошу: не спеши задавать вопросы. Отпусти мне время, я сейчас пытаюсь собрать самого себя…»

«А что Анна?..»

«А что Анна? Она жива и счастлива..»

«Ты ее простил?»

«Я опять о старом… В последние дни перед моим уходом сюда я собрал вас, учеников моих, на Елеонской горе и дал вам две заповеди — сверх десяти. Помнишь?.. Одна: надо верить. Вторая: надо уметь прощать… Мари — орудие, Кифа. Орудие в злых руках. Разве можно сердиться на… на что?.. тебе лучше знать… на автомат Калашникова, например? Он — машина, устройство. Враг — тот, кто жмет на спус-ковдй крючок».

«А теперь, выходит, ты ее разрядил… Автомат Калашникова без патронов и с просверленным дулом. Употребляется вместо подпорки, игрушки, наглядного пособия — на что фантазии хватит… А что поделать с врагом, у которого ты с нашей хилой помощью отнял автомат?»

«Дойдем и до врага. А пока — смотри: она просыпается…»

Анна просыпалась. Она просыпалась, как просыпаются дети или хорошенькие женщины, чувствующие, что кто-то рядом смотрит на них — всплывающих из сна. Потому что это красиво. Потому что это всегда удивительно. Потому что это никогда не повто ряется, но каждый раз — по-иному.

И Мастера, обретшие боевую форму и достойный вид после праведной баталии умов, смотрели, как она просыпается. И Петр готов был поставить свое очередное яйцо против очередной латынинской банки пива, что общим — общим! — чувством всех судей было одно: жалость к хорошенькой женщине. И еще — стыд за то что они сделали. Хотя что спорить: хорошенькая до сих пор была еще той сукой! Автоматом Калашникова с полным боекомплектом. А теперь — если судить по прямо-таки блаженному состоянию Иешуа — превратилась в этакий одуванчик. Не исключено Божий. Честно говоря, Петр не очень понимал Иешуа. Надо верить, надо прощать… Так поверь и прости! А тот вел себя в полном соответствии с высказыванием нелюбимого им Апостола Павла:

«Без пролития крови не бывает прощения». Пролил кровь — простил побежденного. Все-таки сначала — пролить кровь и только после — поверить…

А Петр был прост, как тот самый автомат Калашникова: враг — он и в Африке враг. Буквально. Петр, как выше не раз говорено, любил автомобили и терпеть не мог автоматическое оружие. Если и терпел, то по службе.

Но Мастера-то, Мастера!.. Они — даже стыдясь свершенного — считают оное своим собственным успехом. Или все же поражением?..

А Анна проснулась, открыла глаза, чему-то засмеялась — как и час назад, но только легко и радостно, — и сказала:

— Мне кажется, я так долго спала…

Сказка про Белоснежку и семерых гномов. Вот только гномы несколько расплодились: четырнадцать их плюс прекрасный принц с еврейским именем Иешуа.