"Чаша ярости" - читать интересную книгу автора (Абрамов Артем Сергеевич, Абрамов Сергей...)

ДЕЙСТВИЕ — 2. ЭПИЗОД — 10 КОНГО, КИНШАСА, 2160 год от Р.Х., месяц май (Продолжение)

Немая сцена продолжалась не более нескольких секунд: реакция у присутствующих была — дай бог каждому, посторонний не заметил бы даже легкой заминки. Это лишь Петр, волчара опытный, все заметил и все отметил, и даже наметил кое-что — вроде бы жертву: вдруг да не понравились ему глаза Круза, то ли потемнели они как-то, то ли это зрачки, и без того темные, чуть расширились. С чего бы, право? Учитель вернулся — только и всего. Его искали, его ждали так вот он. Что объявился неожиданно — так вы же, парни, вояки, вы же на свистящие мимо уха пули не реагируете, под бомбами чаи гоняете, а тут… А тут сразу мысленный фон включился. Краткое время абсолютной тишины, резко и грубо сменившееся привычным для Петра шумом — беспорядочным, разноуровневым, многотональным, зыбкое время «молчания в эфире», как говаривали в старину, осталось для него в прошлом, но осталось, как ни странно, легким ощущением счастья — нежданного и сладкого. Тишина — это, знаете ли, весьма приятная штука, как выясняется…

Но в привычном, как сказано, шуме — на фоне таких естественных чувств, как удивление, радость, восторг даже, — Петр поймал очень неестественное — страх. Страх был мимолетным, миллисекундным, он кольнул мозг Петра и исчез, а Петр не смог определить, чей именно фон выбросил его. Расширившиеся (или просто почерневшие) зрачки Круза и — спутником — страх? Может быть, может быть, хотя увиденное наяву — выражение лица, опять-таки глаза, уголки губ — и пойманное в мыслях не обязательно коррелировались. Более того, чувство страха могло возникнуть у кого-то просто от неожиданности: Иешуа и вправду появился, как чертик из табакерки, пусть сравнение и не слишком корректно по отношению к Мессии.

Одернул себя: не надо быть таким подозрительным, Петр, здесь все — свои.

И туг же притормозил: а кто ж тогда чужой? Только свой и есть чужой, выходит, иных здесь нет. Неужто, Круз? Ах, как не-хотелось бы!.. Усмехнулся автоматически: а кого хотелось бы?..

А Круз как раз и сказал — с явным облегчением:

— Ну, слава богу, вернулся…

— Пока вернулся, — ответил Иешуа: странным было слово «пока». — Рад ощутить столь дружно выплеснутое чувство счастья, спасибо. — И вдруг — к Петру: — А что до всяких нюансов этого дружного чувства, то не стоит, Кифа, быть таким подозрительным: это не конструктивно.

— А что конструктивно? — спросил Петр. — Терпеливо ждать у моря погоды? А если буря?

— На все воля Божья, как любят говорить наши дорогие отцы Никодим и Педро, и они по-своему правы. Никому, кроме Него, как они же и утверждают, не позволено знать, что будет — буря или штиль.

— Но можно предположить, — настаивал Петр. — Так и не узнанный тобой вживе апостол Павел написал: «Ибо мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем». Заметь: мы пророчествуем, люди. Не Бог.

— Увы, не дано мне было узнать этого знаменитого в веках мужа, — улыбнулся Иешуа. Он взял в простом вроде бы разговоре высокий стиль своих проповедей, уходящий корнями во времена его галилейских хождений, и Петр насторожился: что-то грядет, что-то важное. Не исключено — проявление ожидаемой воли Божьей, как ни кощунственно думать так… — И жаль, что не дано, ибо я поспорил бы со многими его премудростями. Если помните, он писал дальше: «Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится». Смеао пророчествовал Апостол, несмотря на свое «отчасти». Вы все тогда очень смело прорицали, причем — по поводу и без повода, и вот, например, так часто использовали Удобную формулу «Бог есть любовь». А всегда ли так? Сказано: кого Он любит, того наказует. Но разве любил Он людей Земли, наказывая их Великим Потопом? Никогда не поверю! Разве любил Он сынов Израилевых, когда насылал на Египет казни, которые поражали не только строптивых сынов фараоновых, но — всех там живущих? Разве любил он мученика из мучеников Иова, испытывая его любовь к Нему?.. Впрочем, может быть, это — одна из форм любви, а, Кифа? Может, именно отсюда родилась в твоей стране поговорка о супружеской любви… — Перешел на русский: — «Бьет значит любит»? — Вернулся к английскому, принятому в стране Храм: — Нет, далеко не всегда любовь — ключ к пониманию помыслов и поступков Божьих. Очень часто негодование. Не однажды — ненависть. И всегда — справедливость, которая не так уж и часто в истории людей опиралась на любовь. Совсем не часто. А справедливость — предсказуема. Это не игра в чет или нечет, дожившая с древних времен до дней нынешних, не гадание на черное и белое. Справедливость, как считает мой друг по прозвищу Биг-Брэйн-один — тут не все о нем знают, но это и не принципиально, — справедливость есть величина математическая, а значит точно считаемая, если заложить в исходники столь же точные параметры. Иначе точно предсказуемая по сравнению с бурей или штилем. И вовсе не отчасти, как мог бы утвердить легкий на слова Апостол Павел, но — всегда.

Недоумевали ученики: с чего бы исчезавшему невесть куда и зачем и невесть как и откуда появившемуся Учителю начинать встречу с учениками с абстрактной проповеди? Да еще сразу после мощной нервотрепки для всех… Во-первых, по-человечески нелогично, во-вторых, по-человечески же негуманно. По отношению к ученикам, кстати, которых лучше бы утешить, объяснить причины исчезновения раз, блокирования входов и выходов — два, появления волнового вакуума — три.

Петр тоже, пожалуй, склонен был чуть притормозить друга, хотя он-то знал, что Иешуа целенаправленно разруливает ситуацию к задуманному им же финалу, то есть к раскрытию предателя, к доказательствам предательства, к примерному наказанию оного, последующим выводам, пардон за казенность слога. Но вот какая штука: Петр — умный, смелый, справедливый, безжалостный к врагам, какой еще? понимал, что боится финала. Боится узнать имя предателя, потому что он — один из самых близких, один из тех, на кого опирались в любом шаге, с кем делили боли и пагубы, радости и победы, еще раз пардон, теперь — за высокопарность слога. Петр счел, что можно вмешаться и задать вполне уместные вопросы, ответы на которые все равно в итоге подведут к финалу. Но — плавно.

Счел Петр так и получил мысленное:

«Ты прав. Давай чуть смягчим ситуацию. Двери по-прежнему закрыты, хотя волновой вакуум снят, но время нас не поджимает. Задавай свои вопросы, я отвечу».

«Прости, Иешуа, я тороплю события: предатель — здесь?.. Я не слышу его…»

«Ты и не можешь… Не спеши, Кифа, все тебе будет в урочный момент. „Радость человеку в ответе уст его, и как хорошо слово вовремя!“ Это — из Книги притчей… Задавай, задавай вопросы…»

— Скажи, Иешуа, — начал Петр, — в чем смысл волнового вакуума? Полагаю, вопрос — по адресу? Вакуум — твоя работа?.. А то у нас жизнь встала: ничего не светит, не греет, не крутится, током не бьет…

Иешуа засмеялся.

— Страшно стало? Так и думал. Только капитан наш малость преувеличил: термин, конечно, хорош, но какой же это волновой вакуум, если свет проходит, звук — тоже… Вы же слышали друг друга, видели, окна не почернели… Нет, дорогие мои, то, что вы получили от меня в минувшие часы, я назвал бы псевдовакуумом. Я блокировал только возможность как направленного, адресного телепатического общения, так и принудительного вторжения в чужой мозг — с целью прочесть ли мысли, или подавить их, или — более того! — внедрить чужую логику мышления. Не моя вина и не вина моего добровольного помощника — Петр знает его, — что явление получило побочный эффект: были подавлены некоторые иные волны, электромагнитные, к примеру… Пусть любознательные ученые, коли есть они среди нас, разбираются в этом, а моя цель заключалась в ином… — Он помолчал, привычно выдерживая паузу, заставляя слушателей если и не впасть в экстаз чай, не прихожане и не в Храме! — но напрячь внимание наверняка. — Моя цель заключалась в том, чтобы услышать поле всего лишь одного из вас…

— Кого? — Вопрос вырвался сразу ото всех слушающих, причем — хором.

Ан нет, не ото всех, оказывается! Мари подала голос:

— Простите, Учитель, за дерзость, но я не увидела логики в определении цели. Я не паранорм, но все-таки больше года рядом с вами, с мистером Оруэллом, с мистером Иоанном — это срок, кое-что стала соображать… Скажите, как можно услышать поле, если оно изначально блокировано, то есть его как бы и нет? Что тогда слышать?.

Петр подумал, что Мари — в отличие от просто любопытных — любопытна здраво: вопрос «Кого?», конечно же, нестерпимо жжет, но пока, без дополнительных разъяснений, он не поддается никакой логике. К чему орать «Кого повесим?», если не сплетена веревка и не сколочена виселица?.. Если поле временно не проявляется, то как его услышать? Не слышно мысль — нет ее фона. То есть поля, в котором она рождается, живет и умирает.

Петр вспомнил одновременно мучительное и сладкое ощущение тишины. Ни хрена он не слышал, никакого поля.

Петр умеет почти все, что и Иешуа. Почти, потому что Иешуа передал ему свое величайшее умение — пусть даже спровоцированное психо-матрицей! — еще в древней Иудее, накануне своего! Вознесения, а на самом деле накануне внезапного побега в двадцать второй век, сделав его не просто сильным паранормом, а суперсильным, единственным из Мастеров. Но Петр так и остался на этом суперуровне, а Иешуа пошел дальше и останавливаться, похоже, не собирается: матрица не дает. Поскольку матрица для него — понятие неведомое, стоит изменить формулировку: Бог не позволяет. Как там — в псалме тридцать первом: «Вразумлю тебя, наставлю тебя на путь, по которому тебе идти; буду руководить тебя, око Мое над тобою». Разве свернешь, сядешь на обочину, если око Его не дремлет?.. Вот и идет не сворачивая…

А между тем пришла пора вернуться к интересу Мари: что к как Учитель услышал?

Иешуа обошел письменный стол, взялся руками за спинку кресла, на котором недавно сидела Мари. Сейчас она уже стояла, поднялась при появлении в кабинете Учителя, но стояла рядом с креслом, а значит, рядом с Иешуа, едва доставая ему до плеча — молодая, спортивная, сильная, уверенная. Ну и красивая, конечно, что спорить.

— Ты задала верный вопрос, девочка, — медленно, будто заранее составляя слова во фразу, сказал Иешуа. — Только торопливых и неумных интересует немедленный результат, а глубокие и серьезные задумываются о процессе. Ты всегда проявляла глубину и серьезность — в любом деле: будь то заказ билетов на самолет: какую-нибудь земную дыру, или проникновение в те государственные сферы, куда никто из простых смертных проникнуть не может, или получение необходимейших мне сведений, которые и Крису недоступны. Или вот сейчас… Я отвечу тебе, а остальные пусть послушают: им тоже не помешают знания о процессе. Он на самом деле прост, девочка. Механизм его — во мне, как оказалось, хотя езде вчера я не ведал об очередном новом для себя свойстве собственного мозга. Мой друг Биг-Брэйн, кого я не однажды сегодня упоминал, — а это всего лишь Большой Мозг и ничего другого, очень умный компьютер и очень информированный! — он-то и научил меня пользоваться этим механизмом… Знаешь, как я это делаю?

— Как? — спросила Мари.

И — очередная странность: Петр опять не услышал ее фона, будто вновь настало время «молчания в эфире» или она сама поставила такой мощный блок, что даже всепроникающий Петр не умел пробить его.

— Просто, — ответил Иешуа. — Я становлюсь тобой. Но для того, чтобы я смог чисто, без помех услышать тебя — в тебе самой, тебя — настоящую, а не наведенную со стороны — кем-то чужим, или изнутри — тобою лично, мне нужна полная тишина. Как точно и образно думает сейчас Петр — «молчание в эфире». Пока мне оно очень нужно. А вообще-то я — машина самообучающаяся, время пройдет — никакой шум не домешает мне стать на секунду, иди на час, или на век, если Бог укажет — другим. Взрослым или младенцем. Мужчиной или женщиной. Другом или врагом. Естественно, стать — ментально. Войти в мозг, не нарушая его деятельности и не обнаруживая себя. Но — обладать возможностью контролировать и даже направлять работу этого мозга. Однако тобой я больше не хочу становиться, потому что я уже был тобой. Недолго. Может быть, секунду или две, но мне хватило…

Первое, что прагматично отметил Петр, — Иешуа назвал себя «машиной». Просто образ, фигура речи, или что-то узнал, понял, догадался?.. Ладно, потом разберемся, после, события накатывают таким «девятым валом», что не до теоретизирования сейчас, пусть Даже и не праздного… Итак, второе: он знает все, о чем думала и Думает Мари, и, похоже, это ему очень не нравится. И третье: он, пожалуй, готов удовлетворить праздный интерес «торопливых и иеглубоких» и назвать результат.

И абсолютно нежданно — четвертое: ощущение липкости и одновременно удушливости — два ощущения, рождавшиеся в Петре, когда он слышал рядом чьи-то страх и ненависть. Страх, услышанный Петром, был слабее, ненависть — много сильней. И то и другое исходило от Мари, которая — вот новость! — больше не была закрытой для Петра, и ни при чем здесь было пресловутое «молчание в эфире», а при чем — блок и только блок, невероятно мощный, наведенный ей в помощь, как предположил Иешуа, кем-то извне, а сейчас то ли снятый, то ли просто пробитый изнутри самой Мари, ибо страх и Ненависть, охватившие ее, оказались могущественней неведомой Петру внешней силы. Явно не одинокой, явно умноженной.

И Латынин с Крузом, и даже девочка Соледад, лучшая подружка Мари, слабенькие пока паранормы, ученики еще, хотя и не без перспектив, тоже услышали страх и ненависть и тоже поняли, что ответ на их — «торопливых и неглубоких» — вопрос стоит рядом — живой во плоти. И куда страшнее: постоянно жил рядом, работал рядом, делил, говоря высоко, стол и кров. И еще сверху — до кучи: этот живой во плоти — женщина. А значит, кроме «жил, работал и делил», еще и позволял легко флиртовать с собой, влюбляться в себя, лелеять надежды на взаимность, пусть не сейчас, не сразу, но ведь может быть, может…

Ничего не может быть! Ровным счетом — Ничего. Мари сделала шаг по направлению к двери, не отводя, впрочем, взгляд от грустно улыбающегося Иешуа, неизвестно зачем сделала этот робкий шаг: ведь ясно было, что Несказанное сказано, неясное — понятно и никто теперь не выпустит ее из то ли запертых по сей миг дверей штаба, то ли уже открытых. Для всех, не исключено, и открытых, но ведь не для нее же… А Латынин и Круз даже машинально расступились, чтобы, значит, пропустить ее, но — солдаты, вот она, выучка, в кровь вошедшая! — тут же снова сомкнулись. А Мари-то и не думала уходить никуда, прекрасно понимала больше года прошедшая бок о бок с Мессией! — что ни Круз, ни Латынин ей не помеха, она через них перешагнет и не споткнется — такая, оказывается, скрытая от мира сила в ней жила и, не исключено, живет по-прежнему. Но есть Иешуа. Есть, наконец, Петр. Он-то, как он сам полагал, может попробовать побороться с этой силой, пусть даже она хоть десятикратно умноженная — или сколько там умельцев-умников ее умножали. Подумал так Петр и сам себя затормозил, потому что внезапно — все в эти мгновенья происходило внезапно! — услышал обок паранорма. Не учеников Мессии — к их полям он давно привык. Он услышал очень сильного паранорма, которого еще пять минут назад не было в кабинете, а сейчас возник, разом погасив волны страха и ненависти, как будто не душили они Петра только что своими гарью и липкостью, что только Петр и чувствовал.

И слова всплыли — тоже внезапно:

«Вы считаете, что я проиграла, господа? Тогда скажите, что именно я проиграла?»

Ответил Иешуа:

«Что проиграла? Ничего особенного, девочка. Всего лишь — меня…»

«Кому я вас проиграла?»

«Себе. Был я у тебя — и ты одна теперь. Помнишь, что сказал Господь? „Нехорошо быть человеку одному“».

«Нехорошо передергивать, Учитель. Эти слова сказаны по весьма конкретному поводу: они — об Адаме, о первочеловеке. Господь сказал их и создал ему половинку — Еву. Вряд ли мне сейчас нужна половинка — да еще и с Божьей помощью…»

Господи, думал Петр, слушая этот мысленный диалог, дай Иешуа силы перенести самое для него страшное — предательство ученика. Нет для него ближе людей, чем ученики, нет и не было — в прошлой нашей жизни. Никогда не предавали его ученики! И если по канону Иуда предал его, то в реальности-то именно Иуда-зилот оказался самым верным — до смерти верным. До своей смерти, которую он принял едва ли не в миг смерти Учителя…

А ведь этот беззвучный разговор, по сути, очень походил на тот, что вел не действительный, а евангельский, придуманный Иисус с Иудой — в час Тайной вечери: «Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня». У Иуды библейского хватило наглости спросить: «Не я ли, Равви?» И Иисус ответил по обыкновению: «Ты сказал…» А еще он напомнил собравшимся: «Сын Человеческий идет, как писано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться…»

Все это — из Евангелия от Матфея. Петр так и не успел проследить, чтобы все евангелисты написали то, что должны написать. Однако ничего не изменилось в текстах, стало быть, и без Петра История не сломалась. Как не ломается и не сломается уже без Службы Времени…

А Иешуа ответил женщине, ученице, близкой ему и предающей его, похоже, давно, с самого начала:

«Ты плохо училась у меня, Мари. Господь говорил так мало или, вернее, неведомые, исчезнувшие в веках создатели Книги Книг так мало слов вложили в его уста, что каждое известное значит для человечества неизмеримо больше, чем собственно повод, по которому эти слова были произнесены. Ты же у нас девушка умная, образованная, книги читала. Ты же любишь произносить, например, гамлетовское: „Слова, слова, слова…“, если тебя раздражает многоречивость собеседника. А это, если помнишь, всего лишь прямой ответ на простой вопрос: „Что вы читаете, милорд?“… Цитата, ставшая афоризмом… Да, Библия — это Книга Книг, священная Книга, но все-таки — книга. Просто афоризмов она подарила людям неизмеримо больше любой иной… Но оставим неуместный ныне литературоведческий спор. Когда я сказал, что теперь ты — одна, я имел в виду лишь то, что сказал. Никого нет рядом с тобой».

«Ошибаетесь, Учитель, нас много».

«Тебе так кажется, девочка. Не веришь? Смотри…»

Петр услышал мысленно брошенное Мессией: «Пора, коллеги…» и едва успел спросить то ли себя, то ли невесть кого — к кому обращена реплика, к каким таким коллегам? — как распахнулись двойные кабинетные двери и вошли гости. Или коллеги. Точнее, стали входить, поскольку гостей оказалось немало и на процедуру потребовалось некое время, за которое Петр успел изумиться, ужаснуться, впасть в ступор и выпасть обратно, восхититься идеей Иешуа и обрадоваться появлению в кабинете многих знакомых лиц. А что до незнакомых, то и по их поводу догадка существовала.

Короче, в кабинет Мессии страны Храм вошли Мастера Службы Времени.

Вошел Мастер-один Уве Онтонен, старый уже финн-финик, поджарый, спортивный, моложавый, несмотря на все свои семьдесят два, если Петр верно помнил его возраст.

Вошел Мастер-два Джек Лозовски, родившийся лет, наверно, сорок назад в американском штате Айдахо от матери-индианки и отца-ирландца, заядлый картежник и матерщинник, любитель бур-бона, Мастер, первым освоивший телекинез вслепую. Как о нем сказал Дэнис в последнем разговоре с Петром: он на две головы выше Мастера-три Петра Анохина.

Ну а сам Мастер-три Петр Анохин, ниже на две головы, и без того торчал в кабинете.

И Мастер-четыре Пьер Тамдю тоже влетел в апартаменты, демонстрируя со всегда присущей себе показушностыо уверенное умение левитировать: он именно влетел, не касаясь подошвами пола, как некогда сам Иешуа ходил по водам Генисаретского озера.

А Мастера-пять Яна Зикмунда Петр ни разу не видел живьем, не встречались они в Службе, только слыхал о его блистательной работе с Колумбом, когда тот впервые отплыл открывать Индию. Открыл он в итоге Америку, как и полагалось. А узнал Петр его по объемной фотке, которая постоянно висела в приемной Дэниса, пока там секретарствовала милая девица Флоранс, тайно, как утверждали, влюбленная в Яна. Петр в свое время недоумевал: почему тайно, если фотка — всем напоказ…

И шестого вошедшего Петр не знал, и седьмого, хотя и предположил, что это были Мастер-шесть Антонио Гримальди, из рода знаменитых монакских Гримальди, и Мастер-семь Крис Вуд, по кличке, вестимо, «Woody», «Woodpecker», то есть дятел из детского мультика. Происхождение кличка вела явно от фамилии, никаких «долбежных» привычек у Мастера не имелось, Петр о них не слыхал.

А предположил он, что эти двое и есть означенные Гримальди и Вуд, поскольку входили Мастера строго по номерам, и следом за предполагаемым Вудом, Мастером-семь, вошел неплохо известный Петру Мастер-восемь Олжас Кадырбаев, железный казах. Действительно железный: он обладал неимоверной паранормальной! — физической силой. Безо всякого телекинеза, как, например, было в давнем случае с Иоанном, поднявшим перед Иродиадой двухсоткилограммовый валун, а обыкновенной реальной силой, позволявшей ему без больших усилий поднимать автомобили. Легковые, правда.

Мастера-девять Вика Сендерса Петр также не встречал никогда. Это о нем, кстати, говорил Дэнис, когда упрекал Петра своим хорошим — излишне! — к нему, то есть Петру, отношением, это Вик хотел уйти в бросок в гитлеровскую Германию, где погибли его родители, а ушел он, Петр, потому что стремился захватить себе все броски в двадцатый век…

А Мастера-десять Сережу Липмана Петр знал, правда — шапочно: однажды познакомили их в коридорах Службы. Помнится, поговорили тогда минут пять, выяснили, что — не земляки, несмотря на русопятость обоих: Петр родился и вырос в Сибири, Сережа — в Москве, а Москва и Сибирь хоть и составляющие одной страны, но уж больно далекие друг от друга, так просто не пообщаешься. Ну, поговорили, договорились выпить как-нибудь по кружке пива, да не привелось: разбрелись по чужим временам, Ушли в очередные броски, потерялись.

И еще — Мастер-двенадцать, Карл Двенадцатый, Карл Гликенбауэр, «пивная бочка», сибарит и бабник, несмотря на необхватные габариты. Вот он, к слову, ни с кем о кружке пива договаривался — он просто хватал подвернувшегося под руку и тащил в бар. И пил, пил, пил…

А остальных троих он видел впервые, лишь имена знал по-видимому, это они и вошли — последними, отчего большой в общем-то по размерам кабинет Иешуа оказался заполненным чуть ли не дотесна: так по крайней мере показалось Петру. Мастеп-одиннадцать Род Фогерти, Мастер-тринадцать, — он, по слухам гордился своим «несчастливым» номером, — Збигнев Марычек и Мастер-четырнадцать Аристид Латакис…

Пятнадцатого не было… Не было Анны Ветемаа, которую Дэ-нис тоже числил Мастером посильнее Петра. Опыта, сказал, у нее маловато, зато чутье…

Чутье… Тот, кто внутри…

Идиот он законченный, Мастер-три Петр Анохин! Не на две головы ниже Джека, а на десять. А Анна Ветемаа, известная местному маленькому обществу по интернационально-безликому имени Мари — на пять по крайней мере: лоханула любителя двадцатого века, как шестерку дешевую, не обессудьте за жаргон просто зла на себя не хватает. Так что он и есть шестерка дешевая. Пятачок пучок в день базара… И ведь опыт у девушки уже появился — бога-а-тый… Кстати, а что ж великий магистр, маг и иллюзионист Йешуа? Что ж он-то сразу не распознал казачка засланного? Или он тоже — шестерка дешевая?..

Однако поздно пить любимый напиток древнего грузинского народа, когда почки отвалились, как любит выражаться капитан Латынин. И ходят по ним, по почкам этим, сапожищами все кому не лень.

А кстати — вот и еще кстати: откуда взялись в кабинете все эти четырнадцать плюс одна? Ведь если верить тому же Дэнису — а тут он вряд ли врал, — когда по воле Иешуа и убежденного им Биг-Брэйна мертво встали тайм-капсулы, тринадцать Мастеров, включая Петра, остались в бросках, в далеком прошлом, навсегда скорее всего остались, потому что злыдни-сообщники, живой электронный, и не думали восстанавливать каналы времени. Тот же Лозовски, например, сейчас должен находиться в Англии шестого века, а не в Конго двадцать второго…

Слова Иешуа возникли в мозгу:

«Помнишь, я сказал, что тайм-капсулы снова задействованы. Я убедил Биг-Брэйн оживить их, чтобы вернуть в сегодня Мастеров».

«Как ты нашел их?»

«Наоборот: они сами нашли капсулы».

«Верно! Укаждого, идущего в бросок, есть индикатор тайм-капсулы. Он сигналит, когда капсула ждет…»

«Представляешь изумление, восторг, счастье каждого, когда вдруг просигналил индикатор, до поры мертвый — как капсулы?..»

«Представляю! И отчетливо понимаю, что никто — я тоже, чади в такую историю! — не бросил индикатор, все таскали его с собой…»

«А теперь они здесь. Для чего — понял?»

«Боюсь сознаться, что понял».

«А ты не бойся. Это же ваш Кодекс. Я только помогаю вам восстановить справедливость».

«Они знают?»

«Я рассказал им».

«Когда успел?»

«Помнишь: время в броске не равно реальному времени…»

«Помню…»

«Значит, пришла пора исполнить положенное. Четырнадцать и — один…»

«Одна».

«Мастер — мужского рода, Кифа».

Он прав, как всегда. Пол здесь ни при чем.

А Мастера знали, зачем они в Киншасе, зачем одних вернули из прошлого, попросту говоря — спасли, других выдернули из Довиля, из Службы, пусть и бывшей на нынешний день, но все же действующей в реальном времени, активно действующей и — только по одному проекту: «Страна Храм». Получается, что двое Мастеров, не пропавших в бросках, по логике задействованы в этом проекте, но — со стороны противника? Вряд ли Дэнис оставил без Дела двоих, могущих если и не все — как Иешуа и немножко Петр, — то очень и очень много. Одна из этих двоих — Анна. Она — из тех, кто по ту сторону фронта. А второй? Мастер-десять? Сережа Липник? Нет, вряд ли… Он Дэнису в его интригах не помощник, Сережа — Мастер узконаправленный: специалист по воде. Торчать часами без воздуха на жутких глубинах, вызывать штормы и цунами — вот его работа. С остальными паранормальными функциями, которые не связаны напрямую с водой, он справлялся всегда не очень хорошо… Потому и сидел частенько без работы. Нет положительно не замешан в этой игре. Петр это чувствовал и мог если угодно, поручиться за него, как земляк за земляка. Значит он чист. А другие двенадцать возвращенные! — тем более. И суд будет…

— Я вижу Анну, — сказал Уве Онтонен, Мастер-один. — Но где тот, кому она посмела причинить зло? Где Мастер-три Петр Анохин?

— Я здесь, — легко сознался Петр и по-солдатски шагнул вперед, понимая, что время мистера Оруэлла для него закончилось.

О реакции присутствующих учеников Мессии он не думал, он даже не слушал ее.

— Не узнаю тебя, — без удивления продолжил Уве. — Ты изменил внешность. Зачем?

— Необходимость, — кратко пояснил Петр: в Службе не принято было подробно рассусоливать рабочие темы. — Впрочем, цель не достигнута. Мастер-один…

— Дэнис раскрыл тебя?

— Мало сказать так. Дэнис повел войну против меня… Нет, я — только частность, один из объектов войны. Причина и цель — он. — Петр указал на Иешуа. — Если кто-то знает — вспомните, не знает — услышьте: он — Иешуа, сын плотника Иосифа из Назарета времени перелома летосчисления, ставший по Истории Иисусом Христом, главный объект проекта «Мессия» Службы Времени, а исполнитель и координатор проекта — я, Мастер-три.

— Мы знаем, — сказал Липман, — мистер Иешуа объяснил нам суть и поведал подробности…

— Я полагал, — перебил его Петр, — что два Мастера, остававшиеся в реальном времени в момент блокировки Биг-Брэйном тайм-капсул, по определению должны подчиняться Главному инспектору Службы. Прости, Сережа, но ты не потерялся в броске. Почему тогда ты здесь, в Киншасе, в стране Храм, а не в Довиле под началом Дэниса?

Ответил не Липман. Ответил Петру, опередив Липмана, Уве Онтонен. Усмехнулся — чуть-чуть, уголком рта. Он вообще редко смеялся, Мастер-один, он всегда был чересчур серьезен, на взгляд Петра, поэтому, может быть, именно Уве придумал и сформулировал Кодекс Мастеров — самый серьезный текст, что когда-либо читал Петр. Такой серьезный, что не принять его и не подчиниться ему не мог и самый веселый и легкомысленный из пятнадцати, если таковые среди них имелись. Петр, во всяком случае, о легкомысленных не слыхал.

Онтонен усмехнулся и заметил с легкой укоризной:

— С каких пор ты стал задавать вопросы, зная заранее ответы на них? Ремарка для непосвященных? Пожалуй… Отвечу тогда. Параграф седьмой Кодекса Мастеров гласит: «Мастер не имеет права использовать свои паранормальные способности против любого субъекта в реальном времени, если они могут принести оному субъекту — материальный или моральный»… Думаю, что в данном проекте мы с нашими рыцарскими принципами были бы помехой Дэниcy. Во всяком случае, он к нам не обращался с момента блокировки каналов времени. О его действиях мы впервые узнали от Мастера Иешуа.

— И поверили? — тоже усмехнулся Петр.

— И проверили. — Уве опять был серьезен.

— И послушались паранорма, который десятки, если не coтни, раз нарушал в реальном времени параграф седьмой! Я имею в видy Мессию, вы поняли…

— Он — не Мастер, Петр. Он не присягал на верность Кодексу. Мы не вправе осуждать его. А если попробовать бесстрастно оценить им сделанное, то я не вижу в его действиях никакого вреда ни для кого, ни материального, ни морального. Чего нельзя сказать о нашем коллеге… — И Уве в упор посмотрел на Анну Ветемаа, Мастера-пятнадцать, по-прежнему стоящую столбиком между Латыниным и Крузом.

Эти военно-полевые ребята, к слову, ни хрена не понимали в происходящем, но внимали ему с нескрываемым интересом. Еще бы: происходило нечто, выходящее за рамки не только обыденности, но и реальности. Даже не совсем реальной реальности, к которой все давно привыкли в стране Храм.

Правда, при этом Мари они пасли бдительно. Да она и не пыталась как-либо дергаться. Стояла смирно, слушала — этакая студентка перед синклитом профессоров: глазки Долу, ручки по швам, пятки вместе, ступни врозь. Сказано: стол-оиком. И опять — нулевой фон. Блок ей кто-то ставит — атомной омбой не разрушить! Или все же это она сама?..

Интересно, откуда она взялась — такая гениальная?.. И Петр решил спросить у более опытных и, не исключено, более мудрых.

— Интересно, откуда она взялась в Службе? Я только слышал о ее появлении… ну, то, что было в открытом досье… и узнал-то чуть ли не перед началом запуска проекта «Мессия».

Он машинально, походя отметил, что все Мастера молчат как в танке, только едят суровыми глазами студентку-глазки-долу, а право говорить отпущено только Мастеру-один. Может, это потому, что он — создатель Кодекса и ему поручено, если по Торе «творить суд и правду»?..

— Откуда она? — повторил вопрос Онтонен. Они говорили об Анне так, будто ее здесь не было, но она была, она внимательно, хотя и отстраненно, слушала диалог двух Мастеров, и не ощущалось, что он хоть как-то ее задевает, будто не о ней шла речь, а о какой-то посторонней, ничего для нее не значащей женщине. Ниоткуда. Обычная девочка из близкого к Довилю городка. Ле-Туке-Пари-Пляж, знаешь? Дэнис ее нашел или кто-то из людей Дэниса — неизвестно, но обнаружили в ней небольшую паранормальность, очень узко направленную: внутреннее чутье на грядущие события. Хорошее, впрочем, чутье, жить ей оно помогало изрядно: она профессионально играла, пока ее не отыскали, путешествовала по Европе. Рулетка, «black Jack», бридж… Короче, нашли, уговорили или купили — не суть, доставили в Довиль. Ты не прав, это было задолго до начала проекта «Мессия», года за три, пожалуй. Просто ее готовили к чему-то — загодя… Видишь, не зря готовили, пригодилась…

— Чутьем своим пригодилась?

Ответил Петру не Уве — Иешуа, остановив жестом руки уже открывшего было рот Мастера-один:

— Простите, Мастер, я отвечу Петру, все-таки это мой вызов и моя операция…

— И воля тоже ваша, Мессия, — слегка склонил голову Онтонен.

— «И небрегли о воле Всевышнего»… — странно и, на слух Петра, не к месту процитировал Иешуа, но тут же начал по делу: — Ты же знаешь, Кифа, что Дэнис готовил наш проект… — он сказал именно «наш», и это удивило и обрадовало Петра, — …давно, еще, пожалуй, до обнаружения меня в качестве отца семейства в Нацрате. А когда меня обнаружили и объявили проект «Мессия», Дэнис стал готовить Мари… — он по-прежнему называл ее привычным именем, — ценаправленно готовить. Он еще не очень-то понимал — для чего конкретно ее готовит. И лишь когда Йоханан стал одним из Апостолов, он исподволь повел тебя к тому, чтобы сохранить мне жизнь и так либо иначе переправить в реальное, как вы выражаетесь, время.

Будто там, в Иудее, оно нереальным было… Ну ладно, это — лирика. Короче, историю эту ты знаешь не хуже, а лучше меня. Может, только не догадываешься, что Дэнис тебя постоянно подводил к нужному для него решению, используя стороны твоего характера, который… как бы помягче… не слишком соответствовали вашей железной профессии, Мастер…

— Почему не догадываюсь? — спокойно, слишком спокойно спросил Петр. — Не только догадываюсь — знаю.

— Дэнис! — догадался или услышал Петра Иешуа. — Верно, он с тобой встречался… Тогда — проще. Короче. Он делает Мари Мастером-пятнадцать, она присягает на Кодексе в присутствии пятерых Мастеров… Кого, мастер Онтонен?

— Был я. Карл, Вик, Пьер и Джек, — перечислил Уве.

— И вы приняли ее в Мастера? — изумился Петр. — Вы же только что, Уве, сказали: небольшая паранормальность, хорошее чутье… Да таких в мире хоть одним местом ешь! При чем здесь Мастера?

— Мы приняли присягу Мастера, Петр, — сказал Уве, — очень сильного Мастера. Посильнее многих из нас…

— Каким образом рядовой паранорм становится большим Мастером? — не сдержался, заорал Петр. — Я что-то не припомню подобных фактов!..

— Сейчас припомнишь, — тихо и очень ласково произнес Иешуа. — Вспомни: Иершалаим, Песах, двенадцатилетний деревенский мальчик встречает богатого и доброго господина, потом — дом в Нижнем городе, еще двое взрослых незнакомцев, потом — провал в памяти и… Вспомнил?.. Конечно же вспомнил, ты и не забывал ни на секунду, ты щадил меня все эти долгие годы, Кифа, спасибо тебе, друг и учитель, только теперь мне не страшна никакая правда обо мне. Я есть я. Такой, какой есть… Так что Мари, Кифа, — это всего лишь очередная отличная продукция психо-матрицы. Как и я, Кифа, как и я…

«А если не Мастер? Если не совсем Мастер?»

«…буду руководить тебя, око Мое над тобою…»

«Я — машина самообучающаяся…»

Самое время для антракта.