ПРИДВОРНЫЙ ЛЮБОВНИК

(О цензуре, свободах, демократии)

«Ах, свобода печати, свобода печати! Снимите же намордники с ваших парижских журналистов, и вы увидите настоящую грызню!.. К дьяволу весь этот галдеж! А вот остро и злободневно: после моей высадки в Каннах парижские газеты запестрели заголовками: Мятеж Бонапарта; через пять дней: Генерал Бонапарт вступил в Гренобль; одиннадцать дней спустя: Наполеон вступил в Лион; двадцать дней спустя: Император прибыл в Тюильри; ищите после этого в газетах общественное мнение!»

Разоблачая криминально-олигархический «строй» новорусских спекулянтов-демократов, критики допускают односторонний и ошибочный перегиб. Ссылаются, например, на очень масштабные фигуры (Ленин, Сталин, Энгельс, Плеханов, Кастро). Но из одного — «левого» — лагеря. Иными словами убеждают самих себя. Для «правых»-то в этих гигантах нет ничего сакрального или мало-мальски почтенного. Так же, в принципе, как для «красной оппозиции» все «праволиберальные авторитеты» (от Хайека, Фридмана и Сороса до Гайдара, Яковлева и Коха) — максимум, видные шарлатаны и мошенники. Что, к слову говоря, тоже не всегда верно. Среди помянутых господ есть вояки за идею. Пусть она и спрятана в толстом банковском сейфе. Такова логика непримиримой дуэли принципов (у патриотов) и понятий (у противной стороны). При этаком раскладе куда эффектней и эффективней критика буржуазно-рыночных «ценностей» из уст центристов-нейтралов. И, тем паче, «своих» — признанных харизматиков капитализма. Особливо, если это сам НАПОЛЕОН:

«Можно извращать и величайшие произведения, придавая им оттенок смешного…Большинство наших академиков суть сочинители, которыми восхищаются, но при этом зевают от скуки.

Этих залетных «кумиров» знают, превозносят и популяризуют их бледные тени. Люди же их заслуженно презирают, даже ненавидят. Но не уважают. Тот, кто не стремится снискать уважение современников, недостоин его». Утешает другое: «История, которая донесла до нас имя Фемистокла, не удостоила тем же имена его завистников. Можно извращать и величайшие произведения, придавая им оттенок смешного… Большинство наших академиков суть сочинители, которыми восхищаются, но при этом зевают от скуки». Для Наполеона нет дела подлее, чем публичное глумление над собственной историей и культурой: «грязное белье всегда следует стирать только у себя дома».

Это уже для господ Волкогоновых, Радзинских, Войновичей, Солженицыных, Резунов-Суворовых, Разгонов, Рыбаковых, Шкловских, Парфеновых, Захаровых, Черниченок, Дейчей, Бабицких, Политковских, Масюк, Сванидзе, Парфеновых и иже с ними, не признающих русских фольклорных мудростей. Досталось от императора на орехи и любезному младореформаторам либерализму:

«Слово «либеральный», которое в нынешние времена столь чарует уши идеологов, это слово — моего изобретения. Так что если уж я узурпатор, то они — плагиаторы».

Не более оптимистичен и вывод императора по поводу перспектив «демократии»:

«Республика во Франции невозможна: благоверные республиканцы — идиоты, все остальные — интриганы».

Наполеон Первый

Если опять же республику заменить на демократию, а Францию на Россию, то все становится на свои места.

Возможность своевременно и полно информировать общественность о своей деятельности и своих взглядах является безусловно необходимой предпосылкой становления влиятельного православного общественно-политического движения.

Надо откровенно признать: сегодня такой возможности у православных патриотов нет. Большинство телеканалов находятся под жесточайшим контролем антирусского лобби (Березовский, Гусинский, Сагалаев, Сванидзе и K°), категорически исключающего возможность появления там сколь-либо объективной информации о церковно-политической ситуации.

Российская пресса по отношению к православной проблематике делится на пять основных групп.

Константин Душеное, «Православный вестник», № 1, 2003

— Я знаю, что люди, люди на самом деле готовы принять демократию. Но огромное их количество не смогли вовлечься в эту жизнь не потому что они на это не способны, а потому что просто не было равных условий. То есть смогли вовлечься такие, как я, у которых хватило быть впереди. Мы за это сейчас и платим, что мы немножко все время впереди. В какой-то момент истории мы выигрываем, а в какой-то период мы проигрываем. Но нельзя требовать от всех подвигов, и за это нужно извиниться. У меня нет гордости. Я могу извиниться за себя, за всех…

А ты положил деньги, а у тебя они все пропали, и мы тебе ничего не должны, а во время дефолта у тебя банки своровали все деньги, а потом эти банки вновь всплыли, и на самом деле не было ни одного расследования, и Центробанк этим не занимался, и закрыл всех… Это — глубокое равнодушие к человеку. Демократия никогда этого не подразумевала. Демократия как раз говорит о том, что государство обслуживает человека, и человек — это главная ценность. Это — принцип либерализма. Именно поэтому в какой-то степени мы все несем за это ответственность. Не только Егор Гайдар, Анатолий Чубайс. За это несут ответственность огромное количество людей. И справедливость заключается в том, что сделали так, придумали в общественном мнении так, и существующая власть, и те люди, которые обслуживали эту власть и ничем не рисковали, сделали двух, двух мальчиков для битья. Ну, к сожалению, вот так вот»…

Официальный сервер Ирины Хакамады

Галина Вишневская — за цензуру. Я— тоже.

Но оставим Гайдара, Хакамаду, всю их плеяду, всю эту армаду на попечение «союзников» и обратимся к нашей главной героине. Больше всех я был в эти дни удивлен не теми, кто упомянут, а знаменитой в прошлом оперной суперзвездой Галиной Вишневской, которая на другой день, 11 ноября, в телепрограмме Николая Сванидзе «Зеркало», куда была приглашена по случаю своего славного 75-летия, вдруг с хакамадской категоричностью заявила: «Пора в России вводить цензуру!» Да еще с чубайсовской деликатностью и присовокупила: «А на Большой театр надо повесить большой амбарный замок!» Бедного Сванидзе, старого ельцинского прислужника, едва не хватил удар. В чем дело? Почему надо вводить? С какой стати? Ведь уже все так привыкли и полюбили брехать напропалую. Взять, допустим, того же Чубайса или эту Сванидзу. Так что, Г.Вишневская требует, чтобы обуздали сбрендивших свистунов? Нет, конечно. Дело совсем в другом. Оказывается, как поведала, примчавшись из Парижа, эта Бавкида, «российская пресса по-хамски отчитывает Ростроповича», ее ненаглядного Филимона. Да что же именно написали о несравненном супруге? Неужто с подачи Сванидзе назвали воспитанником «гитлерюгенда»? Или — что он, как Чубайс, согласен на истребление 30 миллионов соотечественников? А, может, назвали прислужником кровавого ельцинского режима?.. Да нет, поди, промурлыкали что-нибудь в том духе, что вот, мол, стал играть хуже. Так ведь это понятно: он же не намного моложе своей Галины. Но та тотчас благим матом; «Назад — в мезозойскую эру, к цензуре!» И тут мы вынуждены обратиться к ее литературному творчеству…

Так что, Галина Павловна, вы с Ельциным, Сванидзе и Новодворской защищаете «общечеловеческие ценности», а мы напоминаем, что есть и общечеловеческие беспартийные страсти, увы, порой небезвредные.

Владимир Бушин, «Завтра», № 50, 10.12.2001

…Идет дележ Великого Стола. Каждому охота стать великим князем Киевским, то есть Московским, то есть российским. Всея Великия, а там, глядишь, и Малыя, и Белыя (как тщатся устроить эти самые, со скифским уклоном) Руси. И при виде Великого Стола наши половцы слегка позабылись, и вот уже изпод дорогого пиджака Геннадия Зюганова торчит аркан, вот-вот свистнет в воздухе и захлестнет наши шеи; натягивает свой лук Юрий Лужков; ползет в ковыле Григорий Явлинский; со свистом гонит по степи коня Александр Лебедь; поджигает чью-то мирную хижину Геннадий Селезнев; запихивает добычу в переметную суму Жириновский; тащит за волосы рыдающую пленницу Александр Лукашенко. Ну а что делают в этот исторический момент Бояны с НТВ или Пимены с РТР?

Они начинают песнь по былям нашего паскудного времени, а не по замышлению Боянову! Вот, скажем, когда Николай Сванидзе, которого мы в более благополучные, менее половецкие времена привыкли видеть конным и оружным, начинает сказывать что-то про Евгения Примакова (который так показательно и широковещательно не хочет в великие князья, что скоро явятся ходоки, выборные, депутаты с челобитьем, чтобы он все-таки не брезговал нашей шапкой Мономаха), то он явно действует не по летописям и не по «Слову». Он не скачет белкою по дереву, ни серым волком по земле, и даже сизым орлом не кружит под облаками. Напротив, создается такое ощущение, что с него половцы уже сняли кожу и употребили ее на чепрак. Или что он — маленький желтенький цыпленочек, которого хищный ястреб сейчас унесет за облака себе на обед.

И все летописи стали какие-то одинаковые, а летописцы имеют очень пришибленный вид. С I канала по УШ включительно.

Еженедельно появляется на экране очередной хан Кончак и устраивает свои половецкие пляски. Но ведь ни Евгений Киселев, ни Сергей Доренко, ни акулы политпера, ни Николай Сванидзе не скажут нашим кончакам, от мэра Лужкова до коммунара Зюганова: «Не по жребию побед вы себе волости расхватали!» Что полагается говорить половцам? Гадости какие-нибудь. Чай, даже на факультете журналистики или в Высшей школе КГБ, которую многие теле- и нетеле- журнали c ты кончали в порядке повышения квалификации, обучали тому, как давать отпор классовому врагу. Половец — классовый враг. Факт. Вот и давайте отпор.

Да и в комментариях по поводу красно-коричнево-розово-кремового похода за шапкой Мономаха можно сказать: «…по Русской земле разбрелись половцы, как пардусов выводок. Уже насела хула на хвалу; уже перемогло насилие волю; уже кинулся Див на землю. А мы, дружина, уже живем без веселья».

Почему Николай Сванидзе, Евгений Киселев, Светлана Сорокина не роняют при виде дикой национал-коммунистаческой президентской охоты золотое слово, со слезами смешанное? Могла бы ведь Светлана Сорокина, такая нежная, славянская и красивая, по крайней мере, поплакать в Путивле на валу, то есть в передаче «Герой дня», на манер Ярославны, «Зачем, господине, мое веселье по ковылю развеял?»

Представила бы себя суженой (хотя бы в духовном смысле) Егора Гайдара и попричитала бы про него и про всех его либералов что-нибудь вроде этого: «Светлое и пресветлое солнце! Зачем, господине, простерло ты горячие лучи свои на воинов лады? В степи безводной жаждою согнуло им луки, тоскою замкнуло колчаны».

Авось до телезрителей бы дошло, что их кандидаты в президенты — половцы, и что от них надо спасаться, голосуя ногами.

Да и не мешало бы Борису Ноткину, Сергею Доренко или Павлу Лусканову пожалеть старого великого князя Святослава, который, кстати, всех нас на экраны и запустил в августе 1991 г. А где мы до этого-то разговаривали? Шепотом — на кухнях, а громко — только в Лефортово, на допросе у следователей КГБ или с соседями по камере.

Похоже, что бедный наш Святослав темный сон видит, что в Горках, что — в Сочи…

Вот, скажем, тот Кончак, который лидер НПСР и КПРФ. Евгений Киселев любит подчеркивать его безобидность, современность и незлобивость. Мол, «мы тебя совсем не больно убьем…» Любит подчеркивать его высокий рейтинг в половецких рядах. (Кто еще за половца на Руси проголосует? Значит, у нас 20 % половцев в составе электората, что не удивительно: половцы нас завоевали в 1917 году и за 80 лет расплодились.) И Николай Сванидзе его не травмирует.

А ведь можно было бы ему задать некоторые типовые вопросы. Например, почем опиум для народа. То есть ежели коммунисты и национал-социалисты поддерживаются только вконец разоренным реформами, вымирающим от голода по 1 млн. в год народом, у которого, ясное дело, денег нет, то на какие средства живет верхушка КПРФ, проводятся пленумы и съезды, избирательные кампании, живут райкомы и обкомы?

Валерия Новодворская, «Русский журнал», 1.12.1998

Что думает о свободе слова служащий госканала Николай Сванидзе сумел удержать на плаву аналитическую программу и не отстать от модной сегодня документалистики. Теперь его «Исторические хроники» помогают телекомпании «Россия» постоянно повышать рейтинг, а искушенный зритель может позволить себе жить в настоящем посредством программы «Зеркало». Картина двоякая: о настоящем говорить страшно — значит, многое недоговаривается, а перемывание прошлого какой может дать результат? Об истории и современности на телевидении «Новая» спорит сегодня с Николаем Сванидзе…

— Николай Карлович, сейчас стало правилом закрывать аналитические программы, а политических журналистов направлять в дальние путешествия в роли «документалистов».

— Это не пугает вас?

— Меня вообще мало что пугает. Потому что я неплохо знаю историю. Я делаю документалистику, но при этом не покидаю кресло ведущего аналитической программы. Можно заниматься абстрактной документалистикой, рассказывая, чем питаются муравьеды. Тоже интересно. Политическая журналистика со взглядом в прошлое — это более трудо-, нерво-, время-емкий проект. Документалистика — самый жесткий жанр журналистики. Чего мне опасаться? Что закроют политическую журналистику? Ее нельзя закрыть. Пока есть политика…

— А почему, когда документалисты решают «замахнуться на Вильяма нашего Шекспира», то есть снять фильм о Путине, они в обязательном порядке подвергаются цензуре?

— Я не знаю таких случаев, когда фильм о Путине запрещали бы в эфире…

— Фильм телекомпании «Эхо ТВ», фильм московского корпункта «Аль Джазиры» — два безусловно интересных и явно рейтинговых документальных фильма зрители так и не увидели…

— А почему вы хотите смотреть фильм именно о Путине, а не о Ленине, Сталине, Дзержинском, Мейерхольде, Кирове, Мандельштаме?..

— Потому что я живу сейчас, в это время и в этой стране и ничего не знаю о том, что творится в голове у президента, которого выбрали мои родители.

— Включите телевизор и смотрите каждый день на Путина по центральным каналам. Каждый день о нем рассказывают в репортажах. Вам мало? Смотрите и составляйте свою собственную точку зрения. Что вы хотите еще услышать о своем президенте?! Вы о нем и так все знаете, изучили его уже как облупленного.

— Николай Карлович, в каком времени сегодня живет наше телевидение? Почему история нашей страны существует исключительно в прошедшем времени?

— А в каком времени она должна существовать? Но дело не в этом. История гораздо богаче, чем современность. Потому что современность всегда плоская и одномерная, а история — многослойна. Современность, как правило, намного беднее на персонажи. От того, что вам скажут, что нынешний лидер больше любит собак, чем кошек, что у него традиционная сексуальная ориентация, что он любит пить пиво и играть в бильярд, — что от этого изменится?

— Вот и я говорю, не пора ли поговорить о том, чем занимается наша власть сегодня…

— Я на самом деле вообще не люблю делать фильмы о лидерах. Я люблю делать фильмы о власти. Почему-то все воспринимают документальные фильмы с максимальной остротой — либо он лизоблюдский, либо хамский. Ни то, ни другое мне не нравится. А третьей формы народ не поймет… Почему до сих пор люди выходят на митинги с портретами Сталина, почему он пользуется такой бешеной популярностью? Он перебил кучу народа, он создал режим в нашей стране сродни фашистскому — почему он до сих пор не ушел из нашей страны?

— Путин тоже пользуется большой популярностью, но о его настоящем продолжают молчать…

— Объяснение молчанию лежит в нашей ментальной культурной традиции — мы не понимаем другого обращения власти с народом. Мы можем только страдать и чувствовать себя ущербными. Ивана IV, который убил своего родного сына, народ нарек уважительно — Грозный. Уважение в нашем понимании — это страх. Массовые убийства, войны — прощаются правителю. Воюет, убивает — молодец, значит, рука тяжелая, значит, удержит страну.

— Неужели вы действительно считаете, что в наше время не о ком и не о чем рассказать?

— Людям хорошо живется, когда политика скучная. Чем политика менее интересна, тем спокойнее и стабильнее в стране. Все политические драмы, на которых греют руки журналисты, для людей никакого интереса не представляют.

— А вам как политическому журналисту сегодня интересно работать?

— Сейчас много споров вокруг политической журналистики: есть она или нет?

Умеющий видеть — увидит, умеющий слышать — услышит. Просто нет того простора для разгульного анализа, как это было несколько лет назад.

— Вы чувствуете, что профессия все более загоняется в рамки?

— Беда не в том, что я это чувствую, — всякий опытный человек это чувствует. Я сформировался как журналист при полной свободе слова и пришел в профессию в 1991 году, и у меня выработалась привычка к полной внутренней свободе. Я могу сознавать внешние рамки. Но я боюсь, что это плохо действует на молодое поколение журналистов.

Они очень скованны, очень сильный внутренний цензор с огромными зубами, который выгрызает их собственные мысли. Но я не вижу системы прямых запретов. При мне происходят рабочие планерки, и никто никому ничего не запрещает. Люди сами ограничивают себя. Это ментальная традиция.

— Программа «Зеркало» немного изменилась в формате. В студии появляются герои. Почему вы решили из аналитической программы сделать токшоу?

— Программа «Зеркало» — это не ток-шоу. Ток-шоу — это программа «К барьеру!» Соловьева. 12—15-минутную программу разве можно назвать ток-шоу? У меня камерная программа в небольшой студии. Мою программу можно назвать ток (разговорная), но без приставки «шоу». Есть люди, которые устраивают шоу в эфире, но я не ставлю перед собой такой задачи.

— Ас какой эпохой можно сравнить сегодняшнюю историю страны?

— Можно сравнить с эпохой Александра III. После реформ Александра II был известный откат назад при Александре III.

— Только что вы подтвердили тот факт, что наша страна постоянно катится назад…

— «Откат назад» и «катимся назад» — это разные вещи. Откат с остановкой — это когда перед революцией делается большой и широкий шаг назад. Это значит, что за ним последует смелый шаг вперед, перед этим нужно снизить на время скорость. Мы слишком зашли вперед, поэтому нам просто необходимо уйти немного назад. Сейчас в России период стабилизации.

— Николай Карлович, а можно сказать, что сегодняшняя власть боится СМИ?

— Сейчас СМИ боятся власти. Власть боялась СМИ в 90-е годы, сейчас они поменялись ролями.

— Значит, есть чего бояться…

— У нас всегда есть чего бояться. Это скорее традиция нашей страны — бояться власти. Потому что у нас каждый раз, как только пахнет легкими заморозками, как власть чуть-чуть суровеет, сразу все начинают прятаться по углам и дрожать. И, в частности, это свойственно СМИ. У нас демократические традиции очень слабые. Поэтому я настаиваю, что история намного интереснее современности.

— А вы не считаете, что указания всякого рода, жесткий контроль над работой тележурналистов — это форма рабства?..

— Не знаю, как вы, а я лично никаких указаний сверху не получаю. Что касается внутреннего редактора, то он во многих журналистах сидит, и очень сильный. Общее ужесточение ситуации, общее похолодание чувствуются многими журналистами. Впрочем, та или иная степень закрытости, те или иные запреты присутствуют во всех СМИ. Вы не сможете назвать ни одного уважаемого европейского СМИ, в котором не было бы запретов вообще. Если есть хозяин — значит, есть запреты. Будь хозяин частным лицом или государственным. Ни один хозяин не позволит своему работнику говорить и делать то, что противоречит законам его бизнеса, его личным интересам. Линия СМИ формируется далеко не журналистом, а хозяевами и руководством компании. Хозяева нанимают нужное им руководство. Штат формируется из журналистов, которые устраивают руководство. Если ваша позиция расходится с позицией руководства, то вы должны забыть о своей позиции…

— Забыть о позиции — это не журналистика. В таком случае нужно забыть о руководстве…

— Это не всегда возможно. Когда готовится программа «Новости» — можно ничего не говорить, обойтись без комментариев и давать только новости, но позиция руководства все равно будет видна. Какие новости давать, какие не пропускать в эфир, в каком порядке давать новости, каков у вас при этом подбор слов — все это может быть незаметно зрителю, но профессионал всегда увидит, что вы хотите этим сказать. Окраска информации и есть позиция СМИ.

— Запрет показывать теракты и еще множество запретов на телевидении существуют?

— Перед тем как транслировать репортажи на подобные темы, их начинка должна быть согласована с компетентными структурами…

— Кто в такой ситуации у нас настолько компетентен?

— Нужно советоваться с силовиками, потому что любой поворот головы журналиста может стоить сотни жизней заложников. Когда происходит теракт, нельзя выходить с камерой и снимать, от пуза все, что видишь. После теракта, когда уже все позади, можно дать волю комментариям…

Нельзя показывать все то, что может повредить делу.

— Теракт — это не дело, это — трагедия…

— Если вы не хотите, чтобы эта трагедия стала еще масштабнее, нужно вести себя аккуратнее. После теракта нельзя наводить тень на плетень и запрещать что-либо говорить журналистам — это уже беззаконие. И самое страшное то, что от этого беззакония, с такими темпами написания всяческих поправок к закону о СМИ, мы не застрахованы. Если появился один запрет, то за ним последует другой. За каждой поправкой, как правило, стоит желание заткнуть рот свободным журналистам. Превратить журналистику в агентство обслуги силовых структур.

— При каких условиях вы можете уйти из профессии?

— Я уйду из профессии в том случае, если мне заткнут рот. Или попытаются заставить говорить то, что я говорить вообще не хочу. Я могу в какой-то ситуации отмолчаться, могу чего-то не сказать, но врать миллионам телезрителей я не могу. И никто меня не заставит это сделать.

Беседовала Вероника Плахова, «Новая газета», 15.11.2004

Надо отдать должное последовательности и самоубийственной принципиальности реформаторов от Гайдара до Кириенко. Нельзя не восхититься их пламенной верой в монетаризм. За шесть лет они на практике доказали всему миру, что он в России невозможен. Они его породили, они и похоронили. Исчезли, невменяемые, с наших глаз долой. Остался лишь на вечернем экране последний певец суперлиберального капитализма — Сванидзе.

Для Сванидзе либеральная власть — женского пола, ярко выраженного, и он будет любить ее вожделенно — всем своим существом, верно и страстно, тоже до своего условного смертного конца…

Кто там у них был «цепной пес перестройки»? Уж и не вспомнишь. Но мы еще каждый день видим подобие «цепного пса реформаторов» — носителя тотальной ненависти не только к своим противникам, но и к народу, который пошел за ними, а не за друзьями Сванидзе.

Он — стопроцентный функционер. Его функция — охранять предмет Своей любви, охранять не шпагой, не пером, а уже одним лишь свирепым видом.

Он заступил на этот пост в дни народной трагедии, в октябре девяносто третьего года. Для своего окружения, для взбесившегося Ельцина он тогда олицетворял героя. Были же герои у Гитлера, которые возбуждали у советских солдат единственное чувство — мести.

Тогда Сванидзе готов был на самопожертвование ради идеи разгрома страны. Волновался, трепетал, корчился от геройства пред телекамерой, обожая американизм и ненавидя нас с вами, людей русского пути.

Словно имея способность плевать глазами, Сванидзе с упоением брызжет на нас. Такая у него роль, такова его функция среди всех ведущих вражеских передач.

Восторженный любовник ельцинизма, он получил от президента в награду вотчину и крепостных — на российском телеканале. И садистски, по-крепостнически бичует «подданных». И если в октябре 93-го сей помещик казнил восставший народ, карал за непокорность, то позже в каждой передаче — интонацией, мимикой или прямым текстом — напоминал о возможном повторении карательной акции! Если все другие телеведущие хотя бы стеснялись открыто запугивать публику, если кровавая расправа над восставшими хоть как-то тяготила совесть в большей или меньшей степени у каждого, в зависимости от наличия таковой, то Сванидзе, презирая их как отступников, считал долгом чести насаждать в стране страх расправы.

Как всякий придворный любовник, он, конечно, не был искренен в своей страсти. В частных беседах со своими подельниками Сванидзе, по-видимому издевался над туповатым Черномырдиным, с наслаждением смотрел «Куклы», где бров-премьер чавкал и косноязычил, но в эфире — картинно благоговел перед ним. Потому что за широкой спиной Черномырдина прятался Чубайс — эта настоящая любовь Сванидзе. Можно было всем наблюдать, как в беседах с ним он млел и таял, а подзарядившись страстью, с десятикратной ненавистью обрушивался на нас. Он любил Чубайса, как говорится, по определению, просто за его наглость, и ненавидел нас уже за то, что мы посмели лишь усомниться в методах приватизации.

Сванидзе обожал Чубайса как личность, как тип, независимо от его деятельности, и плевал в нас глазами, когда мы хватали Чубайса за руку.

Малыша Кириенко возлюбил Сванидзе как собственного ребенка, как результат своей многолетней секс-связи с властью. Он обожал его публично, в студии своей программы, а когда малыш провалился на экзамене и был выпихнут из «школы демократии», Сванидзе возненавидел нас абсолютно. Тем более, тогда уже созревал гнев Макашова, и телевещун видел это со своего места в студии, чувствовал нашу общую ненависть, и снова ярился, исходил слюной.

Пришло время для более точного понимания этой сексуальной политологии Сванидзе. После Кириенко оказалось, что он любит власть вовсе не идеально, но — персонально. Достаточно было войти в правительство Маслюкову, как абстрактная привязанность к власти стала выборочной. Что ни говори, а Маслюков — один из нас. Посему злоба ведущего «Зеркала» была логично перенесена на него, мы увидели нового Сванидзе — Сванидзе, ненавидящего власть, которая пока что одними только намерениями своими — народная.

Ненавистническая функция Сванидзе не изменилась. Изменились только вектор, направленность его убийственной энергии. В определенный момент достаточно будет довернуть прицел на полградуса — и забрызганным ядовитой слюной Сванидзе окажется Примаков. Этот плевок, этот удар будет нанесен обязательно, если Примаков начнет выбираться из колеи чубайсовских «реформ», а ведь другого Примакову, кажется, не дано. Поэтому, отдавая должное разведывательному и дипломатическому прошлому премьера, предположим, что он не так уж прост, и изгнание Сванидзе с телевидения — вопрос времени.

В противном случае, имея в телевизионном обозе такую метательную установку ненависти к народу, какой являются передачи Сванидзе, новому правительству, право, несдобровать. От любви до ненависти — один шаг…

Александр Синцов (см. «Карлуша»)

Кто из руководства принимал решение о приобретении (говорят, за большие деньги) и показе в канун войны на главном российском телеканале гнусной проамериканской агитки? Случайностью это назвать трудно.

Удивляться, впрочем, тоже не приходится. Как и двусмысленной манере ведения программ, посвященных новому витку иракской драмы, практически на всех центральных телеканалах. Политическая ориентация их эфирных «лиц» — Владимира Познера, Светланы Сорокиной, Татьяны Митковой, Николая Сванидзе, Леонида Млечина, Савика Шустера, Евгения Киселева, Владимира Соловьева — хорошо известна, все они угодливо повернуты на Запад, все — с выражением холуйского почтения и преданности, различия разве что в интенсивности виляния хвостами.

П.Владов, Интернет против телеэкрана, 11.03.2005

— Николай Карлович, как вы относитесь к тому, что вместо прежнего закона о СМИ, названного «романтичным», сейчас готовится новый вариант закона о СМИ?

— Сейчас времена совершенно не романтические. И вероятно, закон решили избавить от излишних романтических формулировок. Но если говорить об ограничении работы СМИ в каких-то острых ситуациях, в частности, недопущении вообще давать какую-то информацию о теракте, то есть мое отношение — резко отрицательное. Но очень трудно обсуждать то, чего я не видел, и то, чего реально не видел. Потому что в данный момент я кормлюсь исключительно слухами и теми комментариями, которые вычитываю в средствах массовой информации, в частности в вашей газете.

— А что вы скажете о поправке депутата Крутова, согласно которой всем электронным СМИ запрещается трансляция информации о теракте и разрешается это делать уже после?

— Я считаю, что это исключительно реакционная поправка, которая сводит работу средств массовой информации просто к обслуживанию силовых структур. Так нельзя. Это ложно понятая лояльность СМИ по отношению к государству. Вообще главная лояльность СМИ по отношению к государству состоит в том, чтобы говорить правду. Чем больше правды говорит средство массовой информации, тем более лояльно оно и по отношению к государству, и по отношению к обществу. Это мое совершенно твердое убеждение. И из этого следует мое отношение к поправка Крутова.

— Но у государства и общества зачастую совершенно разные интересы. Власть, как правило, «питается» информацией закрытой, тогда как обществу нужна информация открытая. Тут противоречие, не находите?

— Разумеется, это так, но дело в том, что в рамках демократического строя общество и власть, постоянно находясь в такой диалектической связи-противоборстве, находят какой-то консенсус. Да, власти могут не нравиться СМИ, их достают эти наглые журналисты, которые вечно суют нос не в свое дело. Но, в конце концов, власть понимает, что без этого нельзя, что эти вредные журналисты, эти вредные газеты и телевидение действуют в ее же, власти, интересах. Но для этого нужен демократический строй. В странах тоталитарной системы власть сразу получает то, чего она требует при полном одобрении со стороны молчащего общества, и там роль СМИ сведена к обслуживанию. К «прими—подай». Ничего хорошего ни для кого, в конечном счете в том числе и для власти, — нет. Потому что такие общества нестабильны и при первом же кризисе все кончается большой кровью и сменой этой самой власти.

— Когда-то Юрис Подниекс снял фильм «Легко ли быть молодым?». А сегодня легко ли быть тележурналистом?

— Тут дело не в том, легко или сложно, — физически никаких сложностей нет. Я бы сформулировал по-другому. Интересно ли сейчас быть политическим журналистом? Отвечу. Разумеется, это значительно менее интересно, чем было несколько лет назад. Потому что гораздо скучнее, предсказуе-мее, тусклее стала политика, и в связи с этим гораздо скучнее, предсказуемее и тусклее стала политическая журналистика. Это несомненно.

— Видимо, этим не в последнюю очередь обусловлено то очевидное обстоятельство, что вы, ведущий аналитик второго канала, сейчас гораздо больше занимаетесь другим своим проектом — «Историческими хрониками»?

— Здесь как раз одно с другим не связано. Если бы сейчас политическая журналистика просто фонтанировала и иллюминировала, я бы все равно занимался «Историческими хрониками», потому что мне это безумно интересно.

— «Зеркало» сейчас выходит в прямом эфире?

— Да, «Зеркало» по «орбитам» полностью выходит в прямом эфире на Сибирь и Дальний Восток. Что же касается европейской части России, то и тут я выхожу в прямом эфире в той части, которая не касается интервью с гостем. Если передача полностью посвящена интервью с гостем, то на европейскую часть я выхожу в записи, потому что не могу серьезного политика или общественного деятеля, например митрополита Кирилла, пригласить в свою программу дважды — утром на «Орбиту» и вечером — в прямой эфир. Поэтому, если выхожу на Европу в записи, это связано с технологией.

— В свое время вы сказали, что самое интересное в вашей профессии — прямой эфир, но сейчас его значительно меньше. Чисто внешне.

— Что ж теперь делать? Это технология. Так выходят все и всегда. Так же я выходил и в те времена, когда вопросов о цензуре было значительно меньше. Иногда может быть такое: ну, скажем, в течение дня что-то выстрелит — в прямом или переносном смысле слова, и тогда перевёрстывается программа, и вечером другой гость. Тогда — прямой эфир. А так, вживую, я выхожу, если только у меня есть какие-то комментарии или дополнения к разговору, а сам разговор с гостем идет, естественно, в записи.

— Не хотелось ли вам изменить формат «Зеркала», например, сделав из него политическое ток-шоу, которых в последнее время стало значительно меньше?

— Нет. Я считаю, что политических ток-шоу хватает. Как правило, политики там не очень много и она очень поверхностна. В свое время я работал в формате ток-шоу. Тогда это было для меня занимательно, теперь — нет. Сейчас это обычное развлекалово и есть люди, которые развлекать публику умеют лучше, чем я.

— Как вы оцениваете очевидные антигрузинские тенденции на российском телевидении?

— Мне неприятны как антигрузинские настроения в России, так и антироссийские настроения в Тбилиси. Понимаете, здесь у меня позиция очень сложная и тонкая. Как человек с грузинской фамилией и этнический грузин, во всяком случае по отцу, но работающий в Москве и с родным русским языком, я испытываю определенные трудности и, честно говоря, от этой темы стараюсь всегда максимально дистанцироваться. Потому что, что бы я ни сказал на эту тему, всеми — и моей аудиторией в России, и моей аудиторией в Грузии — будет истолковано не в мою пользу. Как вы понимаете, никакого удовольствия мне напряжение в российско-грузинских отношениях не доставляет.

Сергей Варшавчик, сайт «Независимая газета»

Официальный федеральный долг США оценивается в 4,6 триллиона долларов. По подсчетам Национального союза налогоплательщиков США, если учитывать необеспеченные обязательства, то общий долг оказывается равным 17 триллионам долларов. Это означает, что на каждого работающего американца приходится долг казне 145 тыс. долларов. Однако кому должна казна эти 17 триллионов, — не сообщается, хотя ясно, что казна должна глобальной ростовщической «элите» и биржевой «элите», стоящей и над США. Видимо, эта «элита» имелась в виду в докладе ООН по «Программе развития», опубликованном 15.06.96 г. агентством Рейтер, в котором сообщается, что всего 358 семей-кланов миллиардеров имеют доход, превышающий в долларовом исчислении совокупные доходы 45 % населения Земли.

В том же номере «Правды» сообщается, что финансовое положение Канады не лучше: на каждого канадца, включая детей и стариков, приходится почти 30 тыс. долларов долгов.

«Правда», 30.07.1996

Связь же между темпами инфляции и размером ссудного процента действительно столь же устойчива, как и связь амплитуды качания веток с силой ветра.

Ссудный процент с неизбежностью порождает инфляцию, создавая необеспеченные покупательские возможности, а говорить о развитии производства, если учетная ставка превосходит 7 %, могут только методологически несостоятельные специалисты.

Ссудный процент является параметром глобального надгосударственного управления, инструментом концептуальной власти, устанавливающим "финансовую атмосферу" как внутри государства, так и в системе межгосударственных отношений.

Современную версию ссудного процента как параметра глобального надгосударственного управления неплохо изложил Джозеф Стиглиц (Joseph Stiglitz), некогда главный экономист Всемирного Банка. Новый мировой экономический порядок был его, Стиглица, теорией, реализованной в жизни. Об экономике какой бы страны ни шла речь, Банк, по словам Стиглица, предлагает всем министрам одну и ту же программу из четырех шагов.

Шаг первый — приватизация. Стиглиц рассказывает, что вместо сопротивления распродаже государственных промышленных объектов, некоторые политики — используя рекомендации Всемирного Банка заглушить местную критику — с радостью подстегивали к этому свои национальные компании электро- и водоснабжения. «Вам нужно было бы видеть их глаза, раскрывавшиеся при мысли о возможных комиссионных за сделки в несколько миллиардов долларов». «И правительство США знало об этом», — утверждает Стиглиц. Как минимум, в случае крупнейшей приватизации из всех — русской распродажи 1995 года. Американское казначейство придерживалось тогда такой точки зрения: «Это отлично, что Ельцина, как мы этого и хотели, выбрали вновь. НАС НЕ ВОЛНУЕТ то, что это могли быть коррумпированные выборы». Стиглица не могли просто так снять из конспиративных соображений. Он был частью внутреннего ядра — членом кабинета Билла Клинтона, председателем Президентского собрания экономических советников. Наиболее травмирующим для Стиглица явилось то, как опирающиеся на США олигархи вычерпали российские индустриальные активы, в результате чего ВВП страны уменьшился почти вдвое.

После приватизации шагом номер два является либерализация рынка капитала. Теоретически это должно позволить инвестиционному капиталу втекать и вытекать из страны. К сожалению, чаще всего деньги только вытекают — как это было в случае с Индонезией и Бразилией. Стиглиц называет это циклом «горячих денег». Наличность приходит для спекуляций недвижимостью и валютой, но при первых признаках затруднений убегает назад. Национальные резервы могут быть вычерпаны в течение считанных дней. И когда это случается, то для стимулирования спекулянтов к возвращению национального фонда капитала МВФ требует от затронутых государств поднять процентную ставку до 30 %, 50 % и даже 80 %. «Результат был предсказуем, — говорит Стиглиц. — Высокие проценты уничтожили цену собственности, жестоко обошлись с промышленным производством и истощили национальную казну». В этот момент, согласно Стиглицу, МВФ принуждает захваченную нацию сделать шаг номер три: введение рыночных цен — забавный термин для поднятия цен на продукты питания, воду и бытовой газ. Это предсказуемо ведет к шагу номер три-с-половиной, который Стиглиц называет «МВФ-овским мятежом».

МВФовский мятеж болезненно предсказуем. Когда нация «опущена и вырублена, МВФ выжимает из нее последнюю каплю крови. Он прибавляет жару до тех пор, пока весь котел не взорвется», — как это было в случае, когда МВФ уничтожил продовольственные и топливные субсидии для бедной Индонезии в 1998 году. Индонезия тогда разразилась мятежами

Есть и другие примеры — боливийский мятеж из-за цен на воду в 2000 году и мятеж в феврале 2001 года в Эквадоре

из-за цен на бытовой газ, навязанных Всемирным Банком. Создается впечатление, что мятежа просто ждали. И его ждали. Стиглиц не знает, что в Newsnight получили ряд документов из инсайдерских кругов Всемирного Банка. В одном из них, касающегося внутренней стратегии поддержки Эквадора (Interim Country Assistance Strategy for Ecuador) за 2000 год, Всемирный Банк неоднократно предупреждает — с холодной аккуратностью, — что планы реформ могут породить вспышки «социального беспокойства». Это не удивительно. В секретном отчете отмечено, что план по утверждению американского доллара в качестве эквадорской валюты опустил 51 % населения страны на уровень ниже черты бедности. МВФовские мятежи (а под «мятежами» я здесь имею в виду мирные демонстрации, разгоняемые пулями, танками и слезоточивым газом) ведут к новому бегству капитала и правительственному банкротству. Впрочем, экономический пожар имеет и свою светлую сторону — для иностранцев, которые могут теперь расхватать оставшееся после пожарной распродажи имущество банкротов. Но вот что показательно: при множестве проигравших явными победителями всегда оказываются западные банки и американское казначейство!

Теперь мы подошли к четвертому шагу — свободной торговле. Это — свободная торговля по правилам Всемирной Торговой Организации и Всемирного Банка, которые Стиглиц сравнивает с опиумными войнами, которые тоже велись за «открытие рынков». Как и в XIX веке, европейцы и американцы сегодня сносят торговые барьеры в Азии, Латинской Америке и Африке, одновременно баррикадируя собственные рынки против сельхозпродукции из «третьего мира». В опиумных войнах Запад использовал военные блокады. Сегодня Всемирный Банк может прибегнуть к финансовой блокаде, которая так же эффективна и, порой, так же смертельна. По поводу планов МВФ/ Всемирного Банка у Стиглица есть два соображения. Во-первых, поскольку эти планы были выработаны в секрете и инспирированы абсолютистской идеологией, закрытой для дискурса или критики, они «подрывают демократию». Во-вторых, они не работают. В результате осуществляемых под патронажем МВФ «структурных реформ» доходы населения Африки уже упали на 23 %. Может ли какая-нибудь нация избежать этой доли? «Да, — говорит Стиглиц, — Ботсвана. Их трюк? Они отправили МВФ паковать чемоданы». Стиглиц предлагает радикальную земельную реформу: атаку на 50 % урожайную ренту, снимаемую владетельными олигархами во всем мире. Почему Всемирный Банк и МВФ не последовали его совету? «Если вы бросите вызов землевладельцам, то это сможет повлечь за собой изменения в силовом балансе элит. Это не стоит первым номером в их программе».

М. Кеннеди, «Деньги без процентов и инфляции»,

Интернет, 2003 г.

О том, как выпустить пар из злого, нищего и голодного, власть знала и заботилась во все времена. Рабовладельцы и рыцари, баи и баре, буржуи и бандиты непрерывно совершенствовали методику подмены объектов социальной ненависти. Рокировали акценты вины и безгрешия. Смещали векторы психоэмоциональной разрядки. Отвлекали и уводили холопов от угрюмой энергетики мести в бесплодную плоскость религиозных грез, показательных расправ, отупляющих оргий…

За 10 лет масоно-бандитского ига народам России пришлось хлебнуть крови больше, чем за века царизма и тоталитаризма. И кровь эта была разлита в весьма эффектные и зрелищные формы. От невообразимых при Советской власти терактов и религиозно-этнических чисток до фейерверка всамделишных войн. Две самые яростные и свирепые пришлись на Чечню

Жертвы второй чеченской бойни обывателем воспринимаются с усталым вздохом (жалко, но приелось) и уже не отзываются прежней болью. После тысячи ведер ледяного душа поневоле становишься толстокожим «моржом».

Тогда-то наши властители (не формальные, а фактические) поняли: «чеченский синдром бесчувствия» совершенно притупил нервы и психику россиян. Бесчисленные, ежедневные и сходные по способу умерщвления «жмуры» стали нормой. А норма не волнует и не шокирует. Значит, пора нескончаемый мартиролог украсить чем-то нестандартным. Отвлекающим от мерзости бытия и одновременно привлекающим своей «новизной, свежестью форм, необычностью исполнения».

От теории — к практике… И вот уже россиян каждую неделю «потчуют и веселят» принципиально разнотипными «зрелищами». Сначала был взрыв и пожар в торговом городке подземного перехода столицы. Следом — теракт в военной части. Затем загадоч-но затонула лучшая подводная лодка России. Наконец, воспламенился «Останкинский шприц» — верховная телебашня страны. И все это — в «ожерелье жертв». Сдается, что кровавый календарь запущен на месяцы (или годы) вперед. Не исключено (чур-чур), что следующая неделя потрясет новой ипостасью траура и катастрофы. Увы, ныне такие прогнозы не нуждаются в пророках…

Очнитесь, вы, оскотинело законопослушные! В конце-то концов, у человека (то есть высокоорганизованного, но… животного) должен же теплиться инстинкт самосохранения?! Когда любимому зверю «демократов-капиталистов» ВОЛКУ накидывают петлю на шею, он ради спасения без раздумий перегрызет аркан и вцепится в руку своего убийцы, ведь в ней нож или ружье… Так должен, обязан поступить всякий, тем более имеющий семью. И тем более имеющий табельное оружие. По праву на жизнь свою, своего потомства, своей страны, которую клялся охранять. Только, похоже, у русских выжгли даже инстинкт самосохранения! «Нас разорили, а теперь хотят угробить. Ну и бог с ними».

У «тоталитариста» Лукашенко в помине нет терроризма! И он не хочет его импортировать. А потому не желает разгула «демократии» — матушки терроризма. Только за это его и приговорили к свержению верховный «демократ» Немцов и его белорусский подельщик Лебедько. Ну, чтоб их белорусские «двойники» в пристяжку ко всем прелестям «демократии» получили и терроризм.

А им-то что? Они ведь осуждают терроризм только, когда жареный петух клюнет (захватят близких в заложники). Как бы, правда, ж…а к тому времени до кости не обгорела. Более всего господ бесит, что Лукашенко все это понимает и предвидит. Оттого и не позволяет им «демократически» внедрять терроризм.

Никуда не денешься, но наш российский опыт не учит только дураков, белорусских «демократов» и откровенных врагов. Только дурак и враг, зная, как это было в России, захотят, чтобы то же постигло их страну — Белоруссию.

Демократизация терроризма и террористическая демократия — наш удел, российский. Обычно урок страха усваивается лучше, чем урок добра. Зло помнят долго, в отличие от добра

Любопытный парадокс, но все чаще самыми убедительными оппонентами режиму «демократов-капитализаторов-преобразователей» становятся их же первые трубадуры и упертые фанаты. Не поверите, но большим разоблачителем современных реформ и всей рыночной России является, кто бы вы думали?.. Эльдар Рязанов! Нет, мэтр кино никогда не станет прямым ниспровергателем буржуазных ценностей или пламенным трибуном революции. Но он всегда был и останется таковым опосредованно — через свои лучшие, совковые, сценарии. Ткни в любой, и вот вам россыпь контраргументов бывшего советского киносатирика в пику тому, что сотворили с Россией реальные эпигоны его худших героев — Мерзляевых, Аникеевых, Шурочек, Сидориных и Семицветовых

«Из суммы в 5500 рублей он вычел 16 рублей — стоимость обратного билета в Москву (из Риги) на поезде, вместе с постельным бельем, потом отбросил 16 рублей командировочных, по 2р.60 коп. в сутки, и 8 рублей 10 копеек — стоимость бензина на перегон машины из Москвы в Ригу» (Э. Рязанов и Э. Брагинский, «Берегись автомобиля»).

Не правда ли, гениальный, в смысле сравнительной социальной статистики, фрагмент? В этих цифрах — квинтэссенция доводов в пользу Советской власти. Здесь — приговор развальщикам Союза, его транспортной системы, жадным и бездарным захватчикам и распределителям советских энергоресурсов, посрамление «демократических» окладов для большинства, анафема ценовой политике гайдаро-грефов. Ведь все эти «демократоры», под хиханьки Рязанова, Захарова и Михалковых, потешались над совковой зарплатой в 70 ре. И вот пожалуйста: рядовой советский командировочный запросто мог прожить на 2 руб. 10 коп. суточных в шикарном прибалтийском городе. Далее сопоставьте-ка билетные тарифы в комфортабельном поезде брежневской эпохи (16 руб.) за один и тот же рейс с сотнями, если не тысячами, истинно «деревянных фантиков» 2000 года, поглощающими десятки минимальных (и даже несколько средних) зарплат для большинства! В этих же 5 строчках — абсолютное торжество преимуществ единого энергетического комплекса СССР. За 8 ре на «Волге» от Москвы до Риги! Сейчас это обойдется чуть ли не в половину стоимости «Волги» в тех, доперестроечных, рублях. Не считая многотысячных издержек — таможенных и прочих пошлин, угрозы бандитского рэкета и т. д.

«Последний аргумент, о том, что развитая индустриализация порождает общество образованного среднего класса, который, естественно, предпочитает либеральные права и демократическое участие в политике, верен только в определенной степени. Достаточно ясно, что образование есть если не абсолютно необходимое предварительное условие, то, по крайней мере, весьма желательное дополнение к демократии. Трудно представить себе хорошо функционирующую демократию в неграмотном в своей основе обществе, где люди не в состоянии воспользоваться информацией об имеющихся у них возможностях выбора, которым теперь сказано, что стыдиться им нечего. Раб в начале истории отверг смертельный риск в кровавой битве, поскольку инстинктивно ее опасался. Последний человек в конце истории знает, что незачем рисковать жизнью ради какой-то великой цели, поскольку считает историю полной бесполезных битв, где люди дрались друг с другом, решая, следует быть христианином или мусульманином, протестантом или католиком, немцем или французом. Верность флагу, которая вела людей на отчаянные акты храбрости и самопожертвования, последующей историей была квалифицирована как глупый предрассудок. Современный образованный человек вполне удовлетворен сидением дома и одобрением самого себя за широкие взгляды и отсутствие фанатизма. Как сказал о таких людях Заратустра у Ницше: «Ибо так говорите вы: «Мы всецело действительность, и притом без веры и суеверия»; так выпячиваете вы грудь — ах, даже и не имея груди!»

Френсис Фукуяма, «Конец истории и последний человек». М, 2005. С. 197, 460