"Молоты Ульрика" - читать интересную книгу автора (Винсент Ник, Абнетт Дэн, Уоллис Джеймс)

Всем добычам добыча

Невидимка вот уже год провел в городе, и он праздновал эту триумфальную дату. У него до сих пор не было работы — даже намека на работу, и его скудные запасы наличности снова подходили к концу. Но к наступлению ночи он собирался плотно поужинать и принять на грудь пару кружек пива, никак не меньше.

Когда-то его называли Дохляком, в те времена, когда были люди, знавшие его и разговаривавшие с ним, еще до города. Теперь он был никем. Но он был счастлив.

Запах города выжег его ноздри и глотку в первый же день их знакомства, и некоторое время этот чад валил его с ног, но постепенно он свыкся с городским воздухом. Ему доставляло особое удовольствие то, что он ни разу не чихнул и не начал задыхаться за все время, что жил в городе.

На свежем, чистом воздухе провинциальной округи он весь год страдал от того, что из носа постоянно текло, что глаза извергали потоки слез, что чих не отставал от него, что он задыхался от астмы в любое время года. Так он и получил свое имя. Он был Дохляком.

Теперь он находил забавную сторону во всех тех годах, он провел, дыша чистым воздухом деревни. Он благословлял смрадный чад города, в котором он чувствовал себя все лучше и лучше, зима стояла на дворе или пекло летнее солнце. Его старое прозвище теперь было не больше чем шуткой, понятной ему одному — если даже он найдет когда-нибудь человека, который поинтересуется его именем Он прожил в городе год. Никто не заговорил с ним. Никто не заметил его. Никто, казалось, не видел его.

Погода стояла холодная, промозглая, на улице было темно, и вся эта обстановка нагоняла тоску. Если не брать в расчет зиму, начало весны было, несомненно, худшим временем в году.

Круца звучно высморкался в прекрасный льняной носовой платок, который он минутой раньше вытащил из кармана у одного местного господина. Теперь, конечно, платок не продашь, но в это время года ему всегда требовалось что-нибудь, чтобы справиться с насморком. Его другая работа могла с лихвой покрыть потерю стоимости одного платка.

Круца не мог сказать, что очень любит работу. Он был в отвратительном настроении, когда выходил под косой моросящий дождик и ветер, который норовил не облететь человека, а продуть его насквозь. Но завтра был его день, а ему еще надо было выполнить норму. С этим заданием он справился бы уже давно, если бы не нашел нового и очень уступчивого скупщика краденого и не решился продать парочку своих лучших трофеев на сторону. Пока до хозяина не дошли слухи.

— Ветер, проклятый ветер, — бормотал Круца себе под нос, выходя из Альтквартира и направляя свои стопы к Большому парку Даже в такой день, как сегодня, там будут люди, пытающиеся что-то продать, а это значит, что рядом будут и люди с полными кошельками. И потом, если не думать о теплой маленькой таверне, где тебе подадут кружку эля, а еще лучше — бокал горячего пунша, то рынок предоставлял своим гостям лучшую защиту от непогоды, чем любое другое место в Мидденхейме. Надежные навесы над прилавками почти соприкасались над переходами рынка, защищая людей от дождей и ветров так же хорошо, как и товары.

Круца некоторое время послонялся вокруг да около, прогуливаясь между рядами, и не торопился хватать все, что попадется под руку. Тщательный выбор жертвы помогает уменьшить число целей, а в долгом дневном маршруте это означает лишний час, который Круца со спокойной совестью проведет в таверне.

Дохляк последовал за старым карманником на рынок в Большом парке Парень любил рынок. Он обычно крал только то, что ему необходимо (в том числе и деньги), но получал большое наслаждение, обирая рыночные лотки, чтобы заполнить свою кладовку и сделать заброшенную развалину, которую он называл домом, как можно уютнее.

За первый год в городе невидимка успешно стянул немало кухонной утвари, постельного белья и прочих предметов домашнего обихода, чтобы создать теплое гостеприимное гнездышко, хотя ни один гость там пока не побывал, и Дохляк наслаждался уютом в одиночестве. Ловкость рук позволила ему заиметь полный гардероб одежды на все случаи жизни, а со временем он умудрился натаскать в свое убежище целую коллекцию маленьких зеркал, одно даже в позолоченной оправе. Он любил зеркала — вот они и стояли или висели по всей единственной комнате, в которой жил парень.

Сегодня же Дохляку нужны были деньги. Кушать-то нужно, а поскольку его кладовая (в это время года ею служил наружный подоконник) была совсем пуста, он решил отпраздновать годовщину своего пребывания в городе с шиком и поужинать в одной из лучших таверн Он, может, даже найдет себе девушку, а это наверняка обойдется недешево.

Дохляк не выпускал свою цель из виду. Он обычно выбирал карманников постарше, хотя на собственном опыте Убедился, что два-три старика еще были не менее зоркими и быстроногими, чем он сам. Но этот старикан не выглядел опасным, к тому же один глаз у него был закрыт повязкой. Дохляк подобрался поближе к пожилому вору, не чувствуя нужды красться или прятаться. Он наблюдал за тем, как движется его цель.

Дохляк с интересом наблюдал, как мошенник извлек маленькие золотые солнечные часы из кармана какого-то дворецкого, своего ровесника, закупающего еду. «Плохо, — подумал Дохляк. — Кому нужны еще одни часы? В следующий раз».

Он последовал за вором чуть дальше по короткому мощеному склону и обогнул небольшую тележку, из которой продавали крепкие напитки. Проскальзывая мимо нее, Дохляк прикарманил одну бутылочку — так, для полного счастья. В конце концов, у него праздник или что?

Следующей жертвой старого вора стала толстая женщина средних лет. Она стояла, что-то выговаривая мужчине, стоящему возле нее, наверняка своему мужу-подкаблучнику, которого она не только бранила, но и некогда наградила рогами Сцена семейной драмы на мгновение зачаровала Дохляка; он подумал, что, хотя лучшие годы этой огромной, как баржа, дамочки и миновали, она все еще была очень женственной.

«Да, думаю, сегодня девчонка мне не помешает», — сказал Дохляк самому себе, проходя мимо женщины и старика и приподняв шапку перед ним, перед нею или, может, перед обоими. Впрочем, никто из них все равно не заметил Дохляка, но он и не ожидал этого. Сдвинув шапку на затылок, он смотрел, как опытный карманник извлекает маленький кошель из-за пояса женщины. Это произошло за один миг, и никто ничего не заметил. Кошель выглядел достаточно тяжелым для того, чтобы удовлетворить все потребности Дохляка. Он помедлил у прилавка, подхватил два бруска грубого мыла и тут же опустил их в карман, пока владелец отвернулся от него, а затем двинулся за стариком дальше.

Круца стоял у прилавка, наматывая на палец шелковую женскую шаль, когда увидел старого Штрауса. В свое время этот карманник был лучшим, он заслужил себе право работать в Мидденхейме, так сказать, сольно. После двадцати лет выполнения прихотей Короля Дна и воспитания трех поколений мошенников и воров Штраус вышел в отставку. Он навещал рынок раз в пару дней или около того, просто чтоб не потерять форму, сохранить ловкость рук, — и при этом он всегда выбирал самые скучные дни и самые старые цели.

Круца не был удивлен тем, что встретил его сегодня, и приветствовал его со всем радушием, которое смог собрать в своем продрогшем теле. Покрасневший нос говорил за хозяина все, что он думает по поводу такой погоды.

— Какая встреча, мастер, — позвал он почти ослепшего старого вора, когда тот поравнялся с Круцей.

— Это ты, Круца, малыш? — обернулся старик, растягивая беззубый рот от уха до уха. — Как у тебя дела?

— Слишком холодно, слишком сыро, норма не выполнена. — Круца старался, чтобы все это прозвучало как шутка. Не вышло.

— Да, вы, щенки молодые, не умеете получать удовольствия от работы, — сказал Штраус. — Все еще отдаешь хозяину его фунт мяса, правда? Ничего, еще каких-то пятнадцать лет да пара сотен рекрутов — и он снимет тебя с крючка. Возможно. — Старик смеялся.

— Если он или я проживем так долго, — мрачно заметил Круца.

Дохляк смотрел на старика, в кармане которого лежали чужие деньги. Тот остановился поговорить с каким-то высоким широкоплечим парнем, который отрешенно разглядывал женскую одежду. Странное занятие для такого сильного, уверенно выглядящего мужчины.

«Вот теперь твой черед, сынок — Дохлячок», — подумал он, сосредоточился и начал подходить ближе.

«И о чем это старикан говорит?» — подумал Дохляк, запуская два длинных проворных пальца в боковой карман плаща, свисавшего с плеч мошенника. Он шел прочь медленно и очень спокойно, когда услышал, как освященный временем и традицией клич «Держи вора!» раздался было над рынком — и тут же прекратился.

Круца, изумленный столь наглой выходкой, хотел закричать и остановить молодого выскочку, который ограбил его старого друга. Но поскольку изначально кошель принадлежал кому-то другому, Круца понял, что ничего хорошего из его затеи не выйдет, поэтому слова «Держи вора!» вышли полузадушенными и вряд ли прозвучали достаточно громко, чтобы быть услышанными даже Штраусом.

— Я поймаю его! — сказал Круца старику твердо, но спокойно, и двинулся прочь предположительно в том же направлении, что и парень в шапке. Круца удивлялся, что не может вспомнить, как выглядел этот воришка — ну, светловолосый подросток, и все. Круца всегда гордился своей памятью на лица: он никогда не забывал лицо жертвы, лицо собрата по цеху и уж тем паче — лицо врага. А с этим парнем было что-то странное. Круца вдруг понял, что ему нельзя спускать глаз с молодого подонка: исчезни он в толпе на мгновение — и Круца может уже не узнать его.

Дохляк вышел из парка через северо-восточные ворота, карабкаясь по крутым склонам и лестницам к северной части Альтквартира. Он обосновался в заброшенном строении на крайнем севере этого квартала, где жизнь была суровой, но все же не такой скверной, как дальше к югу, в центре района. Он наткнулся на это место, тогда еще просто нагромождение балок и стропил, остатков черепицы и гнилых чердачных досок, однажды ночью, несколько дней спустя после прихода в город. Тогда было так же холодно и сыро, как сейчас, и ему надо было срочно найти кров.

Дохляку хватило нескольких дней, проведенных в городе, чтобы основательно изучить его весь — а ведь как многие коренные мидденхеймцы не знают ничего, кроме улиц и подворотен своего квартала, даром что в городе живут! Найти место для постоянного ночлега было труднее, но и с этой задачей он справился.

Дохляк обосновался в старом разваливающемся доме, на самой верхотуре, на третьем этаже; единственное окно выходило на узкий двор и слепые задние стены других домов, так что уединение парню было гарантировано. Парадный вход в дом был заколочен, но сбоку имелось небольшое подвальное окошко, которое служило удобным лазом для Дохляка, и никто не видел, как и когда он приходит или уходит. Комната, которую облюбовал парень, была так же изолирована и одинока, как и он сам, но она его устраивала. Дохляк не имел ни малейшего желания пользоваться другими комнатами дома, которые, конечно, должны были существовать, но в которые он никогда не входил.

У воров есть своя честь — даже у мидденхеймских воров. Так что даже если бы Круце пришлось потратить целый рабочий день, чтобы выследить наглого мошенника, ограбившего почтенного Штрауса, он сделал бы это.

Круца осторожно следовал за самоуверенным молодым карманником от самого Большого Парка и чуть позже увидел, как тот влезает в подвальное окно высокого и узкого разваливающегося здания. Двумя минутами позже, когда стук шагов по деревянной лестнице смолк, Круца нырнул головой вперед в тесное оконце и огляделся. Свежие следы на пыльном полу сразу же бросались в глаза. Он поднялся через три пролета расшатанной, скрипучей лестницы, следя за прерывистыми отпечатками в пыли. Он не спешил — двигался бесшумно и осторожно, не желая извещать молодого головореза о своем приходе раньше времени.

Через пять минут Круца беспечно стоял в дверном проеме плохо освещенной, заваленной вещами комнатушки и наблюдал, как худощавый мальчишка снимает шапку и плащ, совершенно не замечая Круцу. Взрослый вор легонько провел большим пальцем по лезвию своего короткого меча, проверяя его на остроту.

Он смотрел, как маленький тощий пацан достает из потайных карманов мыло, какую-то бутылку, кошелек, украденный Штраусом и у Штрауса. Круца осмотрел комнату. Да, тут было на что поглядеть! Пол устилал толстый слой ковров и тряпья. На низкий топчан были навалены цветастые одеяла, подушки и покрывала. Чистая одежда и неношеная обувь были собраны в одном углу, наполовину отделенном от остального пространства комнаты изящной ширмой из светлого дерева, явно иностранной работы. На низеньком овальном столике красовались глубокий кубок и изысканный кувшин с восточным орнаментом, а рядом на крюке висел большой кусок грубой толстой материи. А еще здесь были зеркала. Круца не думал, что когда-либо сталкивался с таким количеством зеркал в одной комнате, да и в комнате начинающего вора он никогда не сталкивался с такой роскошью. Если не обращать внимания на зеркала, с уверенностью можно было сказать, что молодой вор был один. Не считая незваного гостя.

Круца хотел застать парня врасплох. Он хотел, чтобы молодой воришка повернулся и увидел застывшего в дверях Круцу — желательно в тот момент, когда он проводит пальцем по мечу. Но парень упорно не хотел замечать пришельца, хотя Круца уже давно стоял в расслабленно-угрожающей позе и не раз повторил свой коронный жест. Круца начинал чувствовать себя глупо из-за этой наигранной угрозы.

В конце концов, ему наскучило смотреть на достопримечательности комнаты, и Круца почувствовал острое желание усесться на эти заманчиво мягкие покрывала. Но тут у него засвербило в носу, и Круца понял, что знакомство приближается. Выбора у него не оставалось, и он поднял меч, изготовясь для нападения Сопли буйным потоком рванулись из носа, Круца оглушительно чихнул и влетел в комнату с большим напором, чем планировал, и при этом его рука все еще направляла меч в спину воришки.

Парень, стоявший посреди комнаты спиной к двери, внезапно схватился за грудь и упал на колени.

Круца решил было, что убил своего противника, даже не взмахнув мечом, и осторожно вошел, чтобы оценить ситуацию. Малый был бледен, как смерть, вокруг серых глаз залегли темные круги страха. Круца увидел, что парень еще совсем пацаненок, и почти пожалел его. Не стоило убивать его вот так — никто не должен умирать, не зная, за что. Он заткнул меч за пояс так, чтобы его было легко достать, встал на колено рядом с Дохляком и поднял его.

— Давай тут без обмороков, малявка. Я не собираюсь тащить тебя на топчан. Мне проще тебя тут прямо и убить.

— Ты и так меня до полусмерти напугал, — ответил бледный дрожащий подросток.

— Это я всего лишь чихнул, — сказал Круца, — а представь, что бы с тобой было, если б я тебя мечом… Так что скажи спасибо.

Дохляк шлепнулся на покрывало. Круца стоял над ним, уперев руки в бока, наклонившись так, что он мог глядеть парню прямо в лицо.

— А теперь слушай сюда, — начал Круца, красноречивым жестом положив руку на яблоко меча. — С чего это ты решил обворовать старого Штрауса? В этом городе воры должны уважать друг друга! Тебе что, твой вожак никогда не рассказывал о законах чести?

— Штраус? Вожак? Ты о чем говоришь? Я об этом и понятия не имею.

— Штраус, — терпеливо объяснил Круца, — это имя человека, которого ты обокрал сегодня на рынке.

— Но он же вор, — сказал Дохляк, утверждая, не спрашивая. В его голосе была странная интонация, словно он не привык говорить. — Ты не можешь обокрасть вора, если то, что ты берешь, не принадлежит ему.

— Так, а лавочники на рынке? Ты же и этих обокрал.

— Еще как! — сказал Дохляк. — Если человек имеет больше мыла или выпивки, чем может сам потребить или продать, это тоже не воровство. Я никогда ничего не беру с полупустых прилавков или там, где много покупателей.

Круца посмотрел на него с насмешкой.

— Твой вожак тебя хоть чему-то учил?

— Какой вожак? — с невинным видом спросил Дохляк.

— Да Ульрик меня побери! Ты знаешь, какой! — Круца постепенно начал заводиться. — Человек, на которого ты работаешь. Кому ты сдаешь добычу.

— Ну, тогда вожака у меня нет, — ответил Дохляк.

— Подожди… а кому ты тогда сбываешь краденое добро? Кто твой скупщик?

Дохляк замотал головой, словно уличный вор вдруг заговорил по-бретонски.

— Выпить не желаешь? — вдруг спросил он.

— Чего?

— Выпить. У меня сегодня праздник. А ты, если хочешь знать, мой первый гость в этом доме. Так что все правильно.

Круца моргнул. Он что-то пропустил? Нет, парень определенно был… чудным.

— Ты не ответил. Кому ты продаешь товар? — повторил вопрос Круца, медленно и с расстановкой.

— Никому, — сказал Дохляк, поднимаясь, — Да я и не продаю ничего. Я беру то, что мне надо, и изредка то, что хочу. Зачем мне продавать кому-то что бы то ни было?

Круца не знал, смеяться или плакать над этим одиноким, потерявшимся парнем с такими странными, наивными рассуждениями. В нем не было ничего безнравственного, в нем не было ничего запоминающегося, в нем почти не было ничего настоящего. Он делал то, что делал, вот и все.

Но тогда как, удивился Круца, он столь хорошо постиг секреты искусства без наставника? Должно быть, у парня дар. Он просто прирожденный вор. Лицо Круцы озарила внезапная улыбка. Его осенило.

— Пожалуй, я выпью с тобой, — сказал Круца, снял руку с меча и сел.

— Вот и славно, потому что, как я и сказал, у меня сегодня праздник, — сказал Дохляк, выбрал два довольно изящных, хотя и непарных, бокала и взял бутылку грушевого бренди, которую освободил сегодня днем из рук корыстолюбивого торговца.

Дохляк так обрадовался тому, что у него есть собеседник, что болтал без умолку довольно долго. Но Круца не перебивал его. Он должен был расположить парня к себе. Кроме того, бренди согрело его, и комната показалась чрезвычайно уютной. Дохляк поднялся, не прекращая говорить, и зажег лампу как раз перед наступлением темноты. В ее мягком свете, согревавшем и освещающем комнату, жилище Дохляка показалось Круце еще более диковинным, чем в тот момент, когда он ее увидел впервые.

— Я прибыл сюда ровно год назад, день в день, — говорил Дохляк, — чтобы вступить в права наследования или хотя бы быть признанным моим прославленным родителем. Мне стукнуло двадцать, и я покинул леса, отправился в город, в мой истинный дом. Видишь ли, когда я родился, моя мать жила здесь. Она была самой прекрасной артисткой своего времени, она выступала на подмостках всех величайших театров всех самых больших городов. Раз в год она приезжала в Мидденхейм с выступлениями, а в последнее посещение она встретила моего отца и влюбилась в него. Он был молод и, разумеется, пылок, он влюбился в мою мать с первого взгляда! Да и кто бы тогда не влюбился? Но его семья, благородная и знаменитая, не оценила его поведение. Родичи отца имели наглость пытаться подкупить мать дешевыми побрякушками и пустыми обещаниями, не говоря уже о деньгах. Естественно, она отказалась от всех посулов и осталась в городе, чтобы выносить и родить меня. После родов отец признал бы меня сыном и наследником, и все было бы замечательно. План был хорош, но ты же знаешь — люди редко получают то, что ожидают. Мать умерла. Умерла ужасной смертью. Через три дня после моего рождения она умерла от потери крови. Тогда я покинул город. Естественно, не сам. Старая нянька, работавшая у моего деда, унесла меня в лес. Ей заплатили, чтобы она убила меня там, но у нее духу не хватило, сам понимаешь. Мы стали жить в лесу вдвоем, а потом к нам присоединилась ее сестра. Благодаря этим славным женщинам я никогда ни в чем не нуждался. Теперь они обе умерли, и я думаю, что они были ведьмами, потому как они же ничего не умели, а все имели. Мы ни свиней не растили, ни хлеба не сеяли, ни сада не возделывали, а всегда были с мясом, лепешками и овощами…

Круца пропускал историю мимо ушей. Он начинал думать, что и парень, и его история — часть причудливого бредового сна, порожденного жестокой лихорадкой.

— Вот… Я повзрослел, и перед смертью моя «тетка» — а ей Уже за семьдесят было, на смертном одре-то — рассказала мне все. Я похоронил няньку и ее сестру — обе в один и тот же день померли, на одной кровати даже — и пошел в город, оставив лес, который был моим домом, сколько я себя помнил. Вот в основном и все. Имя моего отца я не упоминаю, конечно, пока он меня не признал официально, так сказать, но я могу тебе сказать, что он правит большим городом, живет в громадном дворце и не в миллионе миль отсюда. Знаешь, в ясную ночь я могу видеть кровли его палат из моего окна.

Голова Круцы плыла от того количества славного крепкого бренди, которое он в себя влил за вечер, но он ни секунды не сомневался, что слушал всего лишь сказку, в крайнем случае, с несколькими словами правды. Ему это было безразлично. Он хотел, чтобы парень расслабился и поверил ему.

Круца ушел поздно. Памятуя о том, что ему надо выполнить норму, он стянул маленькое позолоченное зеркальце, спрятав его под куртку.

— Да ладно, — сказал Дохляк, заметив кражу, — бери. Ты берешь ее у вора, значит, это ничья вещь. Забирай.

Круца почувствовал вину в первый раз с тех пор, как был ребенком.

— Эй, а как тебя зовут? — спросил он.

— А, нет у меня имени, — добродушно ответил парень, — я ведь незаконнорожденный и все такое. И мама не прожила достаточно долго, чтобы дать мне имя. Когда я стал достаточно взрослым, и возникла нужда в имени, тетка стала звать меня Дохляком. Можешь звать меня так.

— Лады. Мое имя Круца.

— Забавно. Я думал, тебя будут звать Сопляк. — Он рассмеялся грубой шутке. — Нет, ты слышал? Дохляк и Сопляк! Вот умора!

Круца моргнул, выдавил улыбку, бросил: «Увидимся» и ушел.

Самородок, вот кто этот парень. У него дар в пальцах, в походке, в полнейшей безвестности. Это редкость. В Мидденхейме было полным-полно воров, среди них много хороших (в том числе и Круца), но прирожденных воров была всего горстка. Если парень подтвердит, что он на самом деле тот, за кого его принял Круца, тогда священной обязанностью для Круцы станет завербовать малого к Королю Дна.

«А может, я приберегу его для себя, — думал Круца. Эта мысль прочно засела в его уме. — Как тогда легко было бы выполнить норму, скинуть Короля со своей шеи, начать работать серьезно, по своему усмотрению».

Но завербовать парня в любом случае представлялось задачей не из легких. У него в голове оказался целый свод совершенно безумных правил и понятий о том, у кого и что можно воровать. Он не видел смысла в краже ради перепродажи добычи по меньшей цене. Он воровал, чтобы жить.

Но он был хорош, и Круце невыносимо больно было видеть пропадающим впустую такой талант.

Он выждал два дня, а на следующее утро притаился в сонной аллее рядом с домом, где жил Дохляк, и дождался момента, когда парень выбрался из своих развалин. Круца вышел из тени, делая вид, что не меньше Дохляка удивлен якобы случайной встрече.

— А, снова ты, — сказал Круца.

Лицо парня осветилось радостью. «Он так не привык к тому, что с ним заговаривают», — подумал Круца с сочувствием. С каплей сочувствия, не более; в сердце Круцы не было много места для чего-то, не связанного с делом.

— Куда собрался?

— На работу, — сказал Круца, шмыгнув носом. День снова выдался холодный и пасмурный.

— Меня возьмешь? — спросил Дохляк.

Вот так начинаются игры. Все просто.

Они вдвоем спустились к Большому Парку. Круца горбился от холода и жался под навесы, спасаясь от ветра и Дождя. Дохляк павлином шел по парку, выставив хилую грудь колесом и глубоко дыша холодным сырым воздухом. Казалось, здесь он как рыба в воде. Круца подвел его к прилавку, заваленному всякой мелочевкой для работ по дому, и они начали наблюдать за одной дамой, которая в сопровождении лакея разглядывала штуки сукна в соседней лавке. Круца чуть не задохнулся, увидев, как Дохляк подцепил связку лучины и полдюжины сальных свечей с прилавка и сунул их к себе в куртку. Но никто больше этого не заметил.

«Самородок, слава Ульрику». Круца улыбнулся. Он кивнул своему наглому спутнику.

— На что спорим, что ты не сможешь вытащить кошелек у мадам?

— У которой? — спросил Дохляк, оглядываясь по сторонам.

— Вон у той, — ответил Круца, — с надутым лакеем в коротком сером плаще.

— Не вопрос, — улыбка перекосила лицо Дохляка и он пошел на дело. Он легким шагом миновал богатую даму и стянул кошелек, даже не дотронувшись до нее. Круца стоял всего в нескольких футах от них, восхищенный скоростью и мастерством, с которыми Дохляк проделал задуманное. Он уже приготовился выступить вперед и внести в обстановку чуточку смятения, чтобы прикрыть Дохляка, если его поймают. Это казалось неизбежным, учитывая стоящего на страже лакея.

Но ничего не произошло. Дохляк обошел вокруг соседней лавки и встал за Круцей.

— Славно, славно.. — урчал довольный Круца, пока они отходили от места событий. — Где он?

— Где кто? — вопросом на вопрос ответил Дохляк. А глаза такие честные-честные…

— Кошелек, болван, — спокойно сказал Круца. — Сколько в нем было?

— Понятия не имею, но он был достаточно тяжелый. Сам смотри, если тебе так интересно. Он у тебя в кармане камзола.

Выпучив глаза, Круца посмотрел на Дохляка и полез в карман. Двумя пальцами он вытащил давешний кошелек. Его челюсть отвисла так быстро и так низко, что он чуть не заработал вывих. Он, вор со стажем, один из лучших — и ничего не почувствовал. Парень был просто волшебником. Невидимкой.

А Дохляку, похоже, нравилась игра. Он был готов пойти на все, принять любой вызов. День шел своим чередом, и Круцу все больше занимал вопрос — есть ли предел возможностям этого мальчишки? Что еще этот молодой, зеленый, необученный карманник может сделать? Малыш сделает для него что угодно и принесет все, что Круца пожелает, если предварять заказ словами «Спорим, тебе слабо…». Круца любовался своим золотым будущим.

Дохляк украл им перекусить у лавочника прямо во время разговора с ним. Круца и Дохляк сидели на пустой тележке за суконными рядами и жевали свежую колбасу, время от времени запуская руку в глиняный горшочек с огурцами. У каждого в руке было по небольшой буханке хорошего хлеба. Высокая статная фигура Круцы громоздилась рядом с маленьким Дохляком. Круца был цветущим малым двадцати четырех лет от роду. Всего на несколько лет старше соседа по тележке. И все равно, рядом с Круцей Дохляк казался ребенком из голодающей трущобной семьи.

Настроение Круцы значительно улучшилось. Стоило выйти на холод и морось, чтобы увидеть Дохляка за работой, особенно если учесть, что Дохляк работает на него.

За день парень вытащил двое часов из внутренних карманов модных господ, одежда которых казалась полностью непроницаемой, и совершил третий подвиг, сняв едва видимое ожерелье с шеи пожилой дамы, застегивавшей плащ под самым горлом. Потом они стали работать вместе и облегчили одного молодого хлыща на семь предметов. Сначала он споткнулся, и если бы не два «любезных» молодых человека, ему не избежать было недостойного падения в грязное месиво прохода. Отряхивая пострадавшего, Дохляк очистил три внешних кармана и два внутренних, а потом еще и прихватил короткий кинжал из-за голенища сапога жертвы. Он был просто чудом.

Когда наступил вечер, Круца и Дохляк отправились в «Тонущую Крысу» в Оствальде. Круца открыл дверь, и они ввалились с грязной улицы с ее длинными тенями в таверну. Карманы набиты, день прошел не зря, и есть монеты на пиво и славный ужин.

Несколько приятелей и коллег Круцы стояли у маленького бара, и он представил Дохляка всем присутствующим, но это имя не задержалось ни у кого в памяти, а скоро о Дохляке и думать забыли. Дохляк счел их всех хорошими ребятами, за исключением, пожалуй, того малого с прилизанными волосами, Аркадия, который показался грубоватым Оставшись без занятия, Дохляк вдруг поймал себя на мысли, что было бы, если бы он остался последним, лучшим другом Круцы.

Скоро появилась выпивка, и еда была забыта, поскольку Круца начал обмениваться с друзьями байками и сведениями. В разговорах постоянно упоминался какой-то «Вожак», иногда они называли его «Мужиком», а порой — «Королем». На него жаловались, его проклинали и всячески показывали свою ненависть к нему.

Чуть позже началась драка. Сперва все было вполне нормально, и кулаки останавливались в воздухе, просто обозначая удары, но вот кто-то ударил, не сдерживаясь, раз, другой, кто-то выхватил кинжал — и воцарился хаос. Дохляк понятия не имел, из-за чего дрались эти люди, но не стал выяснять, а просто сполз со стула, втиснулся между бочками, которые поддерживали трактирную стойку, обхватил руками колени и не вылезал оттуда, наблюдая за дракой Круца с воодушевлением рванулся в гущу рукопашной. Нет ничего лучше для завершения хорошего вечера, чем славная потасовка. Наконец, сражение было остановлено, когда владелец таверны начал помахивать дубинкой с видом третейского судьи, который сейчас наведет порядок, и прокричал, что уже достаточно дел наворочено и морд набито, так что он вызывает стражу. Четверо зажимали резаные раны, у одного была откушена мочка уха. Остальные отделались порезанной одеждой и синяками на лицах и телах от ударов кулаками или рукоятями оружия, которым нет лучшего применения, чем хорошенько врезать противнику в ближнем бою, где не развернешься с клинком.

Дохляк поразился тому, что все они пребывали в добром здравии, когда их выбрасывали из таверны, а они дружно проклинали хозяина, как прежде проклинали Короля Дна.

Неделю спустя Круца и Дохляк шли извилистым путем домой, в комнату Дохляка. Это место было более уютным и уединенным, чем логово Круцы, и он уже начал принимать маленькую комнату на третьем этаже за свою. Дохляк никогда не чувствовал себя более счастливым. У него, наконец, была компания.

Они повернули на восток, срезали путь через Винд и поднялись в южную часть Альтквартира Оттуда они повернули на север к разваливающемуся зданию, в котором теперь жили вдвоем. Эта была еще та прогулка, и Круца решил, что самое время для лишнего глотка эля. Одинокий бледный огонек снаружи «Дерзкой Красотки» светил ему, как маяк кораблю, и он уже совсем было вошел в неряшливую таверну с капустным запахом, разящим наповал каждого, кто появлялся на пороге ее единственной залы, когда Дохляк остановил его, схватив за руку.

— Я видел таких раньше, — начал Дохляк, указывая на закрытую тачку, которую мрачный человек в длинном суконном плаще катил по улице. — Что это?

— Покойник, — просто сказал Круца. — Никому больше заботы нет, кроме как жрецам Морра.

— Они подбирают трупы на улицах? Куда они их отвозят?

— Ну, этот, к примеру, наверняка полетит кувырком со Скалы Вздохов до самого ее подножия и приземлится куда более разбитый, чем сейчас.

— Слушай, а вот старый жрец, который заботился о людях у нас, ну, давно, в лесу, всегда приходил к ним домой, когда они умирали. Тела никогда не трогали с места, и если труп бездомного находили в поле, его там же и хоронили. Что, здесь люди не хоронят своих друзей на их земле?

— Ну ты скажешь! — фыркнул Круца, поднимая руки и раскидывая их в жесте, охватывающем весь город. — На какой земле? Да, богачей хоронят в Парке Морра, но и там они лежат друг на дружке по пять-шесть человек под одной плитой. Остальных упокаивают, сбрасывая со скалы. Жрецы только запечатывают их тела и благословляют их, ну, и почти ко всем, кроме самых бедных и одиноких, приходят скорбящие или плакальщики. Но у этого города нет жалости к мертвым. Он разбирается со своими делами, а жрецы Морра делают свою работу.

— А что с их имуществом? — Нынче ночью Дохляк был полон вопросов, а Круца был только на три четверти полон элем.

— Они жрецы — ну какое у них имущество… — Да не жрецы! — перебил Дохляк. — Мертвые!

Круца толкнул дверь таверны и вошел, затягивая за собой Дохляка.

— Ты сегодня какой-то слишком кровожадный, по-моему. Пойдем выпьем и положим конец всем этим покойницким разговорам.

Но разговоры о мертвецах не закончились. Беседа продолжилась позже этой же ночью, когда Круца уселся на топчан в комнате Дохляка, а сам хозяин валялся на груде подушек, сваленных на полу. Теперь Круца был под завязку залит пивом и более терпим к вопросам Дохляка — до разумных пределов.

— Вот люди умирают, — начал Дохляк, — и куда деваются их вещи?

— Я не знаю, — ответил Круца. — Кого-то грабят, прежде чем тело успевает остыть. Тех, кто тихо умирает в кругу семьи, освобождают от всего имущества любимые родственнички.

— А остальные?

— Остальные? Я думаю, жрецы Морра собирают их имущество и раздают его плакальщикам. А если некому отдать, наверное, это добро оседает в сундуках Храма, а то и V самого Графа. Или следует говорить «у твоего прославленного родителя»? — вдруг сказал Круца и, расхохотавшись, вскочил с топчана и высунулся в окно. Отсмеявшись, вернулся на место и тут же заснул, захрапев прерывистым пьяным храпом, прежде чем Дохляк успел задать ему очередной вопрос.

Утром, как ни странно, Круца смог вспомнить достаточно из вчерашних разговоров, чтобы предупредить Дохляка.

— Если ты задумал грабить мертвецов, подумай еще раз! — твердо сказал он. — Мертвых уважают все, кроме самых отъявленных подонков, человеческих отбросов, которые наживаются на разорении могил. Проклятые извращенцы, в них нет ничего человеческого. Они одиноки, потому что недостойны дружбы.

— Конечно, — сказал Дохляк.

— Недостойны дружбы, Дохляк, — повторил Круца. — Если я хоть краем уха услышу, что ты ограбил хоть один труп, ты для меня больше не существуешь! Я уверен, ты не очень хочешь этого.

Дохляк уставился в пол.

— Ну, понимаешь, все равно же труп ничем владеть не может… — начал он, но тут Круцу прорвало.

— Недостойны дружбы, Дохляк! — процедил он сквозь сжатые зубы, держа щуплого парня за отвороты куртки так, что тому пришлось подняться на цыпочки. — Недостойны!

Круца продолжал работать, и его управление талантом Дохляка обеспечивало ему процветание. Это был замечательный месяц. Два-три раза в неделю пройтись вдвоем по рынку и другим частям города, где собираются толпы, а к вечеру их можно найти за столом в какой-нибудь таверне. Однажды Круца затащил Дохляка в «Приют Странника», но юнцу там не понравилось, и они быстро ушли.

— Я видал медведей, когда жил в лесу с теткой, — объяснил Дохляк. — Это были довольно дикие и безвредные твари — конечно, если ты уважаешь их.

Круца покачал головой. Парень точно был не от мира сего.

Дохляк пообещал Круце, что не будет грабить мертвых, хотя и не понимал, как это вообще можно называть воровством, тем более — самым мерзким из всех преступлений.

Он и не собирался обирать трупы, в чем его заподозрил Круца, но его просто приворожили тележки и дроги, катящиеся по Мидденхейму со своим мертвым грузом. Иногда труп сопровождал солидный мужчина в храмовой рясе, успокаивая осиротевших родичей, задавая вопросы или склонившись над дрогами. Порою дроги везли люди в длинных коричневых рясах, иногда по двое, чаще — поодиночке. Иной раз он видел, как труп, взваленный на первую попавшуюся под руку тачку, везет стражник, а однажды Дохляку довелось увидеть, как тело вез Белый Волк-Храмовник, сказочно великолепный в своих доспехах.

Дохляк стал ценителем хорошей погребальной церемонии. Он побывал и на больших похоронах в Парке Морра, и на обычных — на Скале Вздохов. Никто не возражал против его присутствия там. На самом деле, его просто никогда не замечали — кроме одного раза.

Он взобрался на Скалу где-то через две недели после беседы с Круцей и смотрел, как одинокий священник проводит церемонию. Жрец стоял над грубым дощатым гробом, совершая положенные ритуалы и читая молитву, которая была уже знакома Дохляку. Он не ожидал ничего особенного и почти собрался развернуться и уйти обратно в город, когда произошла странная вещь.

Жрец остановился и заговорил с ним. Кратко, сочувствуя его утрате, говоря какие-то слова о том, что тело будет покоиться в мире.

Дохляк не слышал слов. Это был второй человек, по собственному почину заговоривший с ним, с тех пор как парень прибыл в город год назад. Первым был Круца.

— Мертвецы Мидденхейма, — начал Дохляк издалека как-то ночью по пути в очередное злачное место, — ведь не всегда увозятся жрецами, правда?

Да, не все, — сказал Круца. — После того, как Храм Морра сгорел, им не хватает рук, чтобы просто погребать трупы, не то чтобы собирать их по всему городу.

— Я видел, они восстанавливают храм. Значит, кто-то другой может забирать тела?

— Есть тут люди в таких длинных серых плащах. Я не знаю, что это за ребята, но жрецы пользуются их услугами, чтобы они доставляли им тела. Еще жрецам помогают стражники и прочие парни, которым можно доверить это дело.

— Вроде того Волка, которого я видел? — задал риторический вопрос Дохляк. — Ты раньше говорил, что тела доставляются в храм, Парк Морра и на Скалу Вздохов. А есть другие места?

— Какие другие места? — спросил Круца. — Куда их еще везти? — Он уже терял терпение, Дохляк чувствовал это и не стал доводить своего наставника до белого каления. Но «другое место» было.

На следующее утро Круца спал на топчане, причудливо скрючившись, и стонал во сне с перепоя, потому и не заметил, как смылся Дохляк, а если и заметил, то не придал этому значения. Паренек поднялся спозаранку и помчался в город искать тележки с мертвыми. Он стал одержим трупами и местами их упокоения — если Круца не мог сказать ему, где находится «другое место», он отыщет его сам.

Дохляк быстро обнаружил свою первую цель: старик умер ночью — может быть, не своей смертью, как-никак, в Альтквартире жил, а может, и просто в своей постели. Его тело несли от места, где он умер, до ближайшей точки, куда смогла подъехать тележка — через двор и вниз по короткой аллее. Потом его взгромоздили на узкую доску его убогого катафалка, и стражник, только что сменившийся с ночной вахты, покатил мертвеца прочь. Плотный, немолодой стражник был раздосадован тем, что ему дали это задание, когда дома его ждали завтрак и постель, поэтому с телом он обращался не лучше, чем с мешком зерна. Дохляк следовал за ним до тех пор, пока не убедился, что стражник везет труп в направлении храма, а не в «другое место». Тогда он отпустил эту тележку и стал искать новый труп.

Выйдя из Альтквартира и следуя по кольцу Гартен-Ринга вдоль восточной окраины парка, Дохляк заметил движение по ту сторону стены. Карманник оказался неосторожен, и ограбленный напал на него. Вор, напомнивший Дохляку Круцу своими ростом, плечами и стилем одежды, выиграл схватку, выхватив из сапога нож. Теперь женщина оплакивала крепкого, статного мужчину лет тридцати, который решил в этот день не становиться жертвой грабежа и теперь лежал в грязи, став жертвой убийства.

Дохляк стоял близко и видел, как сперва подошли стражники, потом появился жрец Морра. Прошло около получаса, прежде чем двое приставов отправились с телом с места происшествия, и скоро Дохляку стало понятно, что и этот труп отправляется в Храм Морра.

Был почти полдень, и Дохляк уже собирался отложить охоту за трупами до следующего раза, как вдруг человек в коричневом плаще пересек ему дорогу. За ним катилась длинная — в человеческий рост — тележка на двух больших колесах. Второй человек, одетый точно так же, шел за своим коллегой сзади тележки, сжимая ручки некоего подобия носилок. Дохляк решил, что он попытает счастья еще раз: вдруг эти мужики повезут труп в «другое место»?

Дохляк преследовал тележку без особой надежды на успех — он уже дважды сегодня пережил разочарование. Поэтому его обрадовало, когда тележка свернула сначала на запад, затем — на север. Дохляк был в этой части города раньше, знал ее широкие улицы и большие дома. В это утро он оделся опрятно, и никто не мог бы с первого взгляда сказать, к какому сословию принадлежит этот молодой человек. Так он мог беспрепятственно ходить по всему городу, не опасаясь стражников, которым доставляла особое наслаждение процедура вышвыривания бродяг и беспризорников из благополучных районов города. Поверх своего аккуратного костюма Дохляк накинул потрепанную накидку для спокойного путешествия через бедняцкие кварталы. Сейчас он сбросил накидку, поскольку люди в коричневом повернули налево, к Храму Шаллайи. Дохляк слышал, как внутри хором распевают молитвы приютские сироты под нестройные приступы кашля и крики боли из находящегося поблизости лазарета. Он был там однажды, когда поранил руку. К счастью, ему хватило денег, чтобы оплатить лечение. Лекарь тогда ни разу не заговорил с Дохляком и не взглянул на него, осматривая, очищая и перевязывая рану.

Сейчас Дохляк шел по Нордгартену, кварталу купцов и знатных господ. Он не прятался в тенях, не крался по подворотням, а расправил плечи и размашисто шагал по широкой мостовой, не выпуская из виду свою цель. Навстречу ему попадались посыльные, приказчики, направлявшиеся за инструкциями, но местные жители предпочитали тепло и уют своих богатых домов холоду и промозглости улицы.

Возбуждение росло в Дохляке. Неужели он обнаружит нечто, о чем не знает Круца? Как было бы здорово узнать что-то новое о мертвых и их добре. Или о «другом месте».

Впереди Дохляк увидел дом. Он был выше и уже тех, что окружали его, и это придавало ему внушительности. Дохляк не знал, чем могло бы быть это здание, но оно разительно отличалось от своих соседей. Может, это небольшой храм? У него была высокая, стройная башня с узкими окнами и вычурной винтовой лестницей, которая поднималась плавными волнами к маленькому куполу на верхушке. Под основанием лестницы шел ряд бойниц. Вторая, круглая башня пристраивалась сбоку к основному зданию, ее ширина едва ли позволила бы разойтись двум воинам, но у нее был собственный купол и множество необычных бойниц вместо окон.

Дохляк поравнялся с «коричневыми плащами», когда они пытались пронести носилки через узкую, хоть и двойную дверь здания, выходящую на аллею. Здесь было темнее, и с улицы дверь видно не было. Стоя с одной стороны двери, слегка на виду у людей в плащах, — но они не давали себе труда заметить его — Дохляк протянул руку и приподнял просмоленную парусину, которой была накрыта тележка. Двое продолжали бороться с носилками, которые были почти такой же ширины, что и дверь, и он поднял покров еще выше.

На первый взгляд Дохляку показалось, что в тележке нет тела. Второй, более долгий и пристальный взгляд подтвердил это впечатление. В тележке были свалены всевозможные предметы, многие из которых Дохляк видел впервые в жизни. Он, правда, подозревал, что какие-то из этих штук, например, стеклянные сосуды странной формы, можно найти в алхимических мастерских. Были там и узнаваемые вещи, а поскольку трупа в тележке не было и обещание, данное Круце, в данном случае не действовало, Дохляк протянул руку к ближайшему блестящему металлическому предмету под парусиной. Он вытащил предмет и спрятал под камзол, затем вышел из-за двери, приподнял шапку, приветствуя «плащей», которые все никак не могли его увидеть, и отправился восвояси, к Храму Шаллайи, где он оставил свою накидку.

Забрав ее, Дохляк захотел немедленно броситься домой и поставить скептичного Круцу перед фактами, которые он обнаружил. Но было кое-что еще, что надо было сделать прежде всего.

Дохляк вернулся в Большой парк через юго-западные ворота и двинулся к лавкам травников и аптекарей, которые стояли все вместе, отгороженные от остального мира с одной стороны складами, а с другой — восточной стеной парка. Торговля в этой части парка была вялая, но Дохляк не встретил трудностей при сборе тех материалов, которые ему понадобились. Скоро он уже направлялся домой. В его карманах обосновались: маленькая ароматическая свеча из пчелиного воска; два пучка трав; пара необработанных кристаллов, добытых из разных пород камня. Он не был уверен, чем являлись некоторые вещи под той парусиной, но несколько своевременно принятых мер предосторожности не повредят.

— Круца! — позвал Дохляк, еще не добежав до третьего лестничного пролета, и понесся вверх через две ступеньки.

— Круца?

Карманник сидел на краю топчана в одной рубашке, подол которой был натянут на колени. Голову он обхватил руками, и ему оставалось накрениться вперед совсем немного, чтобы он смог сжать ее коленями. Голова, видимо, была необычайно тяжелой после вчерашнего пива.

— Тихо! — воскликнул Круца и содрогнулся от звука своего голоса.

Дохляку хотелось засмеяться, но вместо этого он прошел к маленькой ячеистой коробочке, стоявшей в углу — некогда там хранилось позолоченное зеркало. Он приподнял крышку и выудил оттуда щепотку сушеных трав. Затем он снял постоянно подогреваемый котелок с огня и заварил кружку чая из листьев и стеблей неизвестных Круце растений. Дохляк протянул кружку похмельному вору, тот поморщился от запаха настоя, но выпил.

Дохляк оставил Круцу в покое на полчаса, но тот на удивление быстро очухался и тут же почувствовал чудовищный голод, который Дохляк утолил холодным мясом, соленьями и хлебом.

— Теперь тебе лучше, — сказал воодушевленный Дохляк, — и у меня для тебя что-то есть.

Он поднял добычу, украденную им из тележки, вытащив ее из-под камзола за застежку и покручивая ее в воздухе перед глазами Круцы.

Поистине великолепная штука — и Дохляк, и Круца смотрели на него неотрывно, словно завороженные. Это была цепь из крупных плоских квадратов, соединенных между собой по углам толстыми золотыми звеньями Каждый квадрат цепи был похож на искусно сделанную поясную пряжку, на каждой пластине изображена новая сцена или другой мотив орнамента. В центре цепи, достаточно длинной, чтобы висеть на плечах взрослого и крепкого мужчины, находилась более крупная пластина, чем остальные.

— Похоже на должностную цепь, которую Граф надевает по праздникам, — проговорил осипшим голосом Круца.

— Он пытается пожрать самого себя, — сказал завороженный Дохляк.

Орнамент главной пластины изображал огромного дракона или змея, который образовывал вечный круг, пожирая собственный хвост. Каждая чешуйка его непробиваемого тела была выгравирована в золоте, а глаза выточены из слоновой кости.

— Это великолепно! — выдохнул Круца.

— Тогда бери, — сказал Дохляк, протягивая цепь Круце.

— Когда устанешь от всего этого, она, возможно, поможет тебе с нормой.

— Норма! — Круца закричал и подскочил с топчана, словно огонь, когда-то давно разожженный под нею, наконец-то пробился сквозь толщу ложа и ожег тылы незадачливого вора.

— Сегодня мой день, а я норму не выполнил! Кровь Сигмара! — он схватил тяжелую цепь и бросил себе за пазуху, натянул штаны, вскочил в сапоги, схватил короткую кожаную куртку и вихрем вылетел из комнаты, схватив по дороге полотняную суму с остальной добычей и хлопнув дверью на прощание.

— Проклятая штуковина! — в сердцах воскликнул Круца, врываясь обратно в комнату, не обращая внимания на встревоженного Дохляка. Он швырнул цепь на топчан. — Он не хотел иметь с ней дела. Мужик, который продает все и заключает любые сделки, даже не дотрагивается до нее… короче, я не вытянул норму.

— О, я…

— Нет, ты бы знал, как он меня наказал за эту недостачу! — хрипло от переживаний и вчерашней выпивки вещал Круца. — Забирай свою цепочку, пусть она принесет тебе удачу.

Дохляк думал, что Круца уйдет, но вместо того, чтобы направиться к двери, Круца плюхнулся на топчан. Дохляк еще не осознал за весь прошедший месяц, как сильно стал зависеть от него Круца С каждым днем связь становилась все прочнее. Опытный карманник все чаще использовал таланты молодого невидимки, чтобы заработать на жизнь их странного дуэта, а сам оставался в стороне. За этот месяц из-за сытой жизни и недостатка практики собственные воровские навыки Круцы заметно ухудшились. Он валялся на топчане, рассматривая пластины оказавшейся неприемлемой добычи, пытаясь разглядеть и понять рисунки, выгравированные и вырезанные на них.

— Ладно, а где ты это взял? Это, должно быть, меченая вещица или очень важная, что хозяин так резко отбросил ее. Да и лицо у него было странное. Я вот думаю, что квоту мне удвоили не иначе как из-за этой штуки Я Вожака, видать, оскорбил, когда предложил ему клятую цепь!

— Я достал ее в «другом месте», — произнес Дохляк без интереса в голосе. Он размышлял, как сможет помочь Круче преодолеть последствия этого ложного шага.

— В каком другом месте? — спросил Круца, но через миг он все понял. — Да будь ты проклят самим Ульриком, если стянул ее с трупа!

— Нет! Что ты! — воскликнул Дохляк, пятясь от Круцы. Ему не хотелось еще раз встречаться с коротким мечом у своей глотки. — В этом все дело! На тележке, которая ехала в «другое место», не было трупа.

— Хватит говорить загадками, малыш, — Круца пребывал в мрачном и разгневанном настроении, он чувствовал побитым.

— Короче, я увязался за покойницкой повозкой… ой, да просто за крытой тележкой на самом-то деле. В любом случае я проводил ее прямо до «другого места», помнишь, мы говорили о таком? О месте, куда люди в плащах увозят людей, минуя Храм Морра. Только они вообще не увозят тела. Я смог поднять полог тележки, так там было полно всякой всячины, и эта штука, — Дохляк указал на цепь, — среди горы других вещей. Я ее подцепил, но, клянусь, не грабил я никакой труп. Не было его там!

— Контрабандисты, — тихо сказал Круца.

— Что?

— Должно быть, это контрабандисты. Одеты как жрецы Морра, поэтому спокойно могут развозить товар по всему Мидденхейму. Единственные люди, которых никогда не останавливают ни стражники, ни горожане, — это мертвые. И те, кто их везет.

Наконец, сообразив, что ему рассказал напарник, Круца вскочил с топчана и сцапал Дохляка за руку.

— Веди меня туда. Сейчас же!

Дохляк еле убедил Круцу умыться, побриться и почистить одежду, прежде чем отправляться в Нордгартен, который Круца посещал весьма редко. Да, добыча там была богатая, но и риск большой. Стража набрасывалась на человека быстрее, чем альтквартирские крысы на дохлую собаку, если подозревала малейшее несоответствие человека этому месту.

Круца был не слишком уверен в себе, когда шел по широким, извилистым улицам лучших кварталов Мидденхейма, и неосознанно перенял у Дохляка его широкий шаг и чуть ли не военную выправку, когда они проходили Храм Шаллайи. Сироты все голосили.

Дохляк не таясь подошел к странному зданию-башне и провел Круцу вокруг него в прилегающую аллею. Он собирался войти, не испытывая сомнений, но Круца был более осторожен.

— Надо бы осмотреться сперва, — предложил он. — Здесь могут и люди быть. Те контрабандисты в плащах, которых ты видел.

Но самого Круцу так и подмывало ворваться внутрь. Он чувствовал запах наживы. Такой наживы, от которой Король Дна не откажется. Один быстрый налет с его бесшумным напарником в связке может уменьшить рабочую неделю на несколько дней, и столько же дней они смогут провести в блаженном безделье.

Они вышли из аллеи, вернулись на главную улицу и двинулись к высокой, стройной и извилистой башне, которая стояла с другой стороны здания. Башня была окутана сумраком и тенью, и в этом полумраке Круца почувствовал себя гораздо увереннее. Не требовалось много усилий, чтобы найти приземистую дверь внутрь башни под линией незастекленных узких окон. Низкая, черная дверь странно пахла смолой.

Дохляк открыл дверь, а Круца набрал полную грудь воздуха, прежде чем нырнуть вслед за парнем. Они стояли на маленьком пятачке пола, который обозначал первый этаж, и рассматривали сверху донизу винтовую лестницу. Если смотреть прямо вверх, через ось лестницы были видны лучи света, пробивающиеся через западные окна. Если смотреть вниз, не было видно ничего.

— Вниз, — прошипел Круца, отворачиваясь от верхних освещенных этажей. В отличие от Дохляка, Круца был невидим только в темноте. Дохляк радостно побежал вниз по лестнице, оглядываясь на старшего товарища, который делал каждый шаг осторожно и неспешно, опасаясь произвести лишний шум. Только сейчас Круца понял, что Дохляк столь же бесшумен, сколь и невидим. Осторожные шаги Круцы все-таки издавали глухой стук, а шаги чуть не бегущего Дохляка казались по сравнению с этим звуком шепотом.

— Вперед смотри, — шикнул на Дохляка Круца. Он действительно боялся, что парень со всего маху влетит в какие-нибудь неприятности. Вытаскивай его оттуда потом… А то и вовсе убьют обоих, и никто не узнает, где могилка двух невезучих воров. Они спустились на один пролет, потом еще на один. Дохляк смотрел, куда они идут, Круца осматривал то, что оставалось сверху — так, на всякий случай.

На втором подземном этаже Дохляк оказался на чуть более просторной площадке, с которой уходили всего лишь две-три низкие ступеньки; насколько он мог видеть, уводили они в никуда. Они дошли до самого низа. Тридцать секунд спустя к Дохляку присоединился Круца, чуть не столкнув его с последних ступеней, поскольку все еще продолжал следить за тем, что происходит — или не происходит — сзади.

Света по-прежнему не было. Слегка пахло прокисшим молоком — Круца этого не чувствовал, но Дохляк считал несколько странным появление такого запаха на уровне двух этажей под землей. Воздух был неподвижен, слегка холодил, и если ступени были влажными, то пол подвала был идеально сухим, более того, на нем лежал слой пыли.

Дохляк удержал Круцу от падения, полез в карман и достал свечу. Запылавший фитилек наполнил воздух тонким пряным ароматом и осветил небольшое пространство вокруг друзей, распугав тени по старому подземелью.

Подвал походил на круглый зал, и Дохляк медленно пошел по кругу, переходя от одной сводчатой арки к другой. У каждой он останавливался, осматривая столбы, образовывавшие проход, и шел дальше, поворачивая и не пересекая центр. Круца стоял у лестницы, каждые несколько секунд смотря наверх, словно у него был нервный тик.

— Это только первый зал, — сделал заключение Дохляк, — а за этими арками есть другие помещения.

Он расстегнул две верхние пуговицы камзола и вытащил пузатый мешочек с перетянутой шнуром горловиной. Он достал оттуда нечто, чего Круца не разглядел со своей сторожевой позиции.

— Ты чего там делаешь? — спросил тот перед очередным судорожным движением головы в сторону лестницы.

— Да все в порядке, — ответил Дохляк, снова начав хождение по кругу арок, теперь уже медленнее. — Тут какой-то чудак нацарапал письмена на всех входах. Ну, я думаю, моя деревенская магия эти закорючки переборет.

— Письмена! — вскричал Круца так громко, как только посмел, то есть голос его не вышел за пределы хриплого шепота. — Магия! Это все начинает выводить меня из себя! Сначала трупы, потом драгоценности, которые не берет последний скупщик, а теперь еще и письмена!

То, что совсем недавно казалось отличной идеей, теперь перестало выглядеть привлекательно.

— Что ты делаешь? Какая там еще «деревенская магия»? — пытался дозваться Дохляка Круца, а тот начал обметать опоры арок пучком каких-то веточек и листьев, освещая каждый знак по очереди свечой и приговаривая что-то напоминающее Круце старые стихи.

— Ты знаешь, некоторые вещи — я говорю о травах, о паутине, о заячьем помете и всем прочем — это превосходное сырье для простой деревенской магии, да и некоторые ваши, городские диковины тоже бывают неплохи. А эти письмена — самые простые, — сказал Дохляк, когда переходил к следующей опоре.

«Есть ли предел причудам этого парня, — подумал Круца, — или его действительно воспитали ведьмы?» Здесь, внизу, подробности той полузабытой истории казались куда более правдоподобными.

Начало становиться светлее, поскольку Дохляк входил в каждую открытую боковую комнату, зажигал там светильник и переходил к следующей арке.

Почему-то Круце уже не было холодно, да и сильного страха он больше не чувствовал. Когда Дохляк дошел до четвертой арки, Круца, поднимая пыль, направился к нему, чтобы своими глазами увидеть то, как малыш применяет эту Деревенскую магию.

Дохляк услышал его, повернулся и увидел то, чего не увидел Круца.

Высокий здоровый карманник обычно ходил широкими шагами, но сейчас он был осторожен и еле передвигал ноги. В любой другой ситуации Круца перешагнул бы через вещь, лежащую на полу. Сейчас же он ступил прямо в нее.

— ННННЕЕЕЕЕ!.. — начал кричать Дохляк, но было поздно.

Круца поднял голову, услышав крик; он стоял в клубах поднявшейся пыли, глядя на широко раскрытый в вопле рот парнишки и чувствуя напряжение в его теле.

«Будь я проклят», — очень спокойно подумал он.

Свеча Дохляка и мягкое свечение масляных ламп померкли среди яркого белого света. Еще больше света полилось из боковых комнат, и на мгновение Круце почудилось, будто знаки на опорах арок вертятся и танцуют. Круца не мог пошевелиться или сказать что-либо, а застывшее лицо Дохляка, так и не подавшего предупреждающий окрик до конца, было проникнуто странным выражением, в котором угадывался ужас. Казалось, этот миг будет длиться вечно.

«Не дай ему закончиться», — подумал Круца, зная, чю так не будет.

— ЕЕЕТ! — закончился крик Дохляка. Восемь высоких фигур в серых плащах вышли из восьми арок. Человек в четвертой слева арке, прямо за спиной Дохляка, поднял руки. Круца видел сухие бледные запястья и кисти с узловатыми пальцами и длинными ногтями. Лица под капюшоном видно не было. Дохляк осторожно отступил в сторону и встал напротив одной из колонн, разделяющих арки, но человек продолжал идти. Прямо к Круце.

Круце захотелось убежать. Очень сильно захотелось. Но он не мог.

Он посмотрел на Дохляка. Тот, казалось, пожимал плечами.

Он посмотрел на ноги.

В первый раз Круца увидел, на что наступил: это были остатки искусной песчаной картины — крест-накрест лежащие линии черной сажи и завитки лазурного и пурпурного песка. Круца не понимал, что это за штука. Он понял только одно — это ловушка, в которую он попался.

«И что они медлят?» Круца снова посмотрел на Дохляка и увидел, как что-то летит от него в центр зала.

Круца поймал и открыл мешочек, который Дохляк швырнул ему. Увидев содержимое посылки, он разочарованно выронил мешочек на песок. Незажжённая ароматическая свеча и пучок сухих листьев и побегов выпали к его ногам.

Круца положил руку на меч, сжал рукоятку и выхватил его, подняв над головой. Потом он взялся за рукоять двумя руками и встал в боевую стойку: ноги на ширине плеч, слегка согнуты в коленях, прямо перед человеком в плаще, который все еще шел на него.

«В моем распоряжении все время мира», — думал он, сгибая руки, поднимая клинок на уровень плеч. Нападай, твердил ему его разум. Он ждал подходящего момента.

Круца опустил меч в то самое мгновение, когда фигура в плаще протянула к нему руки, как будто собираясь задушить вора. Проходя через шею фигуры в плаще, меч издал такой звук, словно тупой нож проходил сквозь кипу сухой бумаги. Так или иначе, кровь в этом теле была. Она ударила из раны короткой обильной струей, ярко-красная в белом свете, почти пурпурная на сером плаще.

Ошеломленный, Круца поднял меч для следующего удара. Принимая стойку, он обнаружил, что одной ногой вышел из песчаной ловушки. Он освободился. Истекающий кровью человек стоял, по-прежнему вытянув руки перед собой, по-видимому, не осознавая, что его голова уже наполовину отделена от тела глубокой рубленой раной. Потом он медленно упал на колени и потянулся руками к песку.

— КККРРРУУУЦЦЦААА! — закричал Дохляк.

Круца взглянул на парня, который указывал ему на ногу, остававшуюся в пределах песчаной картины. Круца отпрыгнул в сторону, когда когтистые руки погрузились в песок, и тот начал кружиться в цветном вихре, укладываясь на пол в изначальном узоре. Тело человека в плаще исчезло так же как и мешочек со всем его содержимым.

Семеро остались.

Оставшиеся люди в плащах начали выходить из арок пошатывающейся походкой. Ни один из них не видел Дохляка. Они видели только Круцу.

Он вышел вперед и посмотрел на Дохляка. Тот стоял, вжавшись в колонну. Круца бросил взгляд на меч — кровь исчезла; зато появилась надежда. Круца не знал, действительно ли время замедлило свой бег, или это его тело вдруг открыло неведомые источники силы; что бы там ни было, сейчас это работало в его пользу.

Двумя ударами — косым рубящим сверху вниз и режущим, почти параллельным полу — он вывел из боя еще двух противников. Он снова услышал бумажный звук, но теперь кровь на его мече осталась. Между правым и левым отрядами серых людей возник проход. Дохляк стоял прямо перед ним, а по бокам от него были две пустые арки. Круца глянул назад, но кольцо противников было слишком тесным — вернуться тем же путем, что пришли, воры не могли. Круца рванул вперед, поймал по пути Дохляка за руку и закинул его в одну из зал.

Ослепленные ярким белым светом, напарники на мгновение растерялись. Потом Дохляк увидел другой проход, и они побежали через вереницу подземных помещений, которые, похоже, широко простирались под этой частью города.

— Нам надо отсюда выкарабкаться! — Круца смог заговорить уверенно и в полную силу голоса впервые с того момента, как они вошли в подземелье. — Надо пробираться обратно к лестнице. — Но Дохляк уже так припустил вперед по длинному широкому коридору с высокими сводчатыми потолками, что выслушать Круцу было некому. Если бы не арки и тому подобные проемы, через каждые два-три ярда попадавшиеся на пути и ведущие в смежные коридоры, эти помещения могли бы быть жилыми комнатами.

Дохляк остановился с выпученными глазами, глядя на большую круглую комнату, оказавшуюся на одном конце коридора. В большом открытом помещении не было других дверей и не было окон — зато здесь было кое-что другое. По всему залу тянулись ряды маленьких тележек и повозок — некоторые накрыты парусиной, другие набиты всякой всячиной через край, часть груза рассыпана там и сям. Большой грудой лежала одежда — как рваная и ношеная, так и весьма приличная, даже изящная. Если эти люди промышляли контрабандой, то у них весьма странные вкусы и выбор товаров!

Круца не долго оставался при мнении, что они находятся в логове контрабандистов. Тут происходило что-то более серьезное. Круца не знал, что и подумать, а Дохляку было, похоже, все равно.

Юнец трудился среди куч барахла, выбирая вещи, удобные для переноски — в основном драгоценности, которых тут было достаточно много, и мелкую утварь, которую он мог рассовать по карманам. Дохляк начал откидывать парусину с повозок — с одной, другой, а потом, разойдясь вовсю, он пробежал мимо всех крытых тележек, срывая покровы и открывая взорам разнообразнейшие богатства. Круца стоял как завороженный и смотрел, удивляясь, как молодой парень может быть таким упертым, таким самоуверенным или таким безразличным к своему положению. А потом Круца вспомнил подвал с ловушкой, людей в плащах и то, как они нападали на него, не обращая внимания на мальчишку. Он понял, что Дохляк был невидимым и в итоге, наверное, остался бы невредимым. А вот сам Круца…

— Дохляк! Бросай это! Нам надо выбираться отсюда!

— Нет, ну ты посмотри на все это добро! — воскликнул второй возбужденно. — Тут же твоя норма на много месяцев, а второго шанса попасть сюда у нас может и не быть!

Круца подумал, что он бы не вернулся сюда, даже если бы у него был шанс. Вся затея обернулась опасным и бесплодным предприятием, и он поклялся себе, что такое не повторится.

— Давай, Круца! Оно ждет, чтобы его взяли! Дохляк повернулся и сдернул последний покров с последней груды добра. Большая куча, выше и шире человека, ближайшая к выходу с противоположной стороны. Круца, стоявший у двери и наблюдавший, не мог видеть со своего места этого угла. Парусина соскользнула легко, словно шелк с отполированного дерева — она почти струилась, падая на пол с легким шорохом. «Это было как-то неправильно», — думал впоследствии Круца.

Дохляк стоял лицом к этой груде контрабанды, и Круца мог видеть, как меняется его выражение. Малец побелел как полотно, его глаза стали серыми и пустыми. Круца шагнул к нему и схватил за локоть, боясь, как бы парень не хлопнулся в обморок. Потом он посмотрел в угол, где лежала парусина. Перед ними была груда тел. Трупы были свалены в угол, как сено, вилами собранное в стог рачительным фермером. Сначала Круца не понимал, на что смотрит. Потом он начал различать руки, ноги, спины, увидел пару распухших голов. Тела не сохранили привычных очертаний: они были изломаны так, что просто не имели формы. Эти мертвецы казались детскими игрушками, из которых высыпали опилки. В них не осталось не только жизни — вообще ничего… Они были как огородные пугала. Но они когда-то жили. Дохляк видел это. Круца это чувствовал.

Какая-то вещица привлекла внимание Круцы, и он осторожно подошел к горе из останков людей. Зажатая в мертвой руке, по склону этой горы стелилась широкая длинная цепь из плоских пластин, соединенных по углам звеньями. На цепи, достаточно длинной, чтобы улечься на плечи взрослого статного мужчины, был талисман. Большой чешуйчатый змей или дракон, пожирающий собственный хвост.

Круца не мог больше смотреть на это. Он отвернулся, взял Дохляка за руку и повел его прочь отсюда. Он с большей охотой пойдет к винтовой лестнице и еще раз столкнется с людьми в серых плащах, чем останется в этом месте хоть еще секунду.

Они зашагали обратно по главному проходу, дружно печатая шаг и притворяясь, что уверены в себе. Но Круца знал, что никакой уверенности у него нет. Еще он знал, что если сейчас позволит страху совладать с собой, погибнет наверняка. Он не мог ни почувствовать смелости, ни выказать ее отсутствия.

Звуков не было, и прислушиваться было не к чему. Только холодный, чуть влажный воздух подземелья вытягивал из стен запах прокисшего молока, который носился по помещениям и становился сильнее по мере приближения к выходу.

Круца был уверен, что им придется столкнуться с кем-то из «серых плащей», но этого не произошло. Они безмолвно вернулись к месту, откуда пришли. Дохляк безошибочно ориентировался под землей — не хуже, чем в городе. Скоро они оказались в залитой белым светом комнате, из которой так стремительно бежали. Круца постоянно ожидал, что вот-вот появятся серые фигуры. Ничего. Дохляк шагнул через арку в центральную залу, Круца шел сзади, след в след.

Они увидели восемь фигур в серых плащах, которые стояли в центре залы, спинами к напольному рисунку, который сейчас находился под беснующимися мерцающими завихрениями песка. Это было похоже на маленький тайфун, поднимающийся от пола спиралями лазури, пурпура и сажи среди желто-серой массы песка. Все восемь протягивали руки в том жесте, который Круца помнил по первому убитому им «серому плащу». Восемь пар иссушенных рук с шишковатыми пальцами и длинными ногтями, старых и безжизненных рук… Нет, это были не контрабандисты. Теперь Круца понимал, что это и не люди. Он бросился на них, пронзил мечом троих и убил их. Один исчез прямо перед его глазами. Но на месте этих троих встали новые. Дохляк пошел по кругу, как только песок Начал крутиться чуть медленнее и не так высоко. Свою форму смерч сохранил и теперь ложился на пол новым причудливым узором.

Круца последовал за Дохляком, его мысли метались в поисках ответов на все безумные вопросы — и тут он заметил оружие. Каждый «серый» был теперь вооружен двумя клинками: длинным изящным мечом с узким лезвием и тяжелой рукоятью и коротким тонким кинжалом с хищно изогнутой гардой, которая могла серьезно повредить любой клинок, с которым столкнется. Рука Круцы легла на навершие его меча. Он никогда не боялся драки, но сражаться с восемью неизвестными существами и шестнадцатью клинками было просто безумием. Он решил, что достанет оружие только тогда, когда на него нападут, а провоцировать их он не желает — только пусть дадут уйти.

Дохляк пытался загородить Круцу от людей в плащах. Он настолько уверился в своей способности оставаться незамеченным, что считал себя в силах защитить и напарника. Но Круца нервничал, его адреналин вырабатывался в неимоверном темпе, от него буквально пахло страхом. Дохляк не знал, как долго еще он сможет заслонять своего друга, но он держался до конца — ведь это он втянул Круцу в это дело.

Круг, который был образован серыми людьми, начал менять свои очертания. Существа, не переставая глядеть прямо перед собой, наружу круга, разорвали его в дальней от Круцы и Дохляка точке, и два конца начали расходиться в стороны, образовывая полумесяц, который грозил отрезать друзей от единственного пути к спасению.

Дохляк стоял очень спокойно. На лбу Круцы выступили капли пота, несмотря на холод, который внезапно обрушился на подземелье, и мокрые волосы липли к голове. Пот ручьем побежал по спине, стекая на бедра. Круца знал, что должен дождаться нападения, но чувствовал панику, поднимающуюся в нем.

Белый свет стал еще более ярким, а из узора в центре комнаты вдруг поднялся вверх столб его собственного света, многоцветного, как радуга.

Серые люди построились полумесяцем, подняли руки с оружием и развели их в стороны. Когда их клинки сталкивались, они делали небольшой шаг назад, увеличивая дугу. А потом все шестнадцать клинков поднялись вверх и уставились на Круцу.

Он знал, что все ввосьмером напасть и не помещать друг другу они не смогут, хотя, возможно, их это не волновало. В комнате стояла тишина: только дыхание Круцы и легкое посвистывание клинков нарушало безмолвие. Он не знал, действительно ли запах его тела настолько острее, чем вонь давно скисшего молока, которая стала настолько сильна, что обжигала ноздри. Его чувства обострились. Он мог почувствовать ладонью каждую вмятину и зазубрину на навершии своего старого меча. Он сдвинул руку ниже и ощутил холод рукояти оружия. Она была грубой и ветхой, но сейчас подходила его руке как нельзя лучше.

Дохляк выступил вперед. Они не замечали его. Он не был вооружен.

Круца отступил на шаг назад и плотно прижался к стене. Серая фигура шагнула за ним. Круца выхватил меч и крутанул его в воздухе, выбив искры из стены, когда кончик меча чиркнул по камню. Искры сверкнули багровой вспышкой и исчезли. Диким ударом короткий меч выбил длинный клинок из руки первого напавшего, и он остался с одним кинжалом. Серая фигура рубила воздух, стараясь перехватить кинжалом лезвие короткого меча и сломать его.

Круца подумал, что никогда еще не двигался так быстро. Его меч прошел по низкой дуге, под кинжалом. Превосходным выпадом Круца рассек брюхо своего диковинного противника, обнажая скрытую плащом плоть — странно, противоестественно бледную по сравнению с яркой кровью, сочащейся из раны. Серый человек испуганно глядел, как Круца рассекает его снизу вверх от пупа до грудины. Кинжал выпал, и человек упал. На его месте тут же возник другой.

Круца убил троих «серых». Они были как неживые: хладнокровные, не думающие о риске, они даже дрались в одном стиле. Круца начал подстраиваться под ритм их атак и чуть больше уверился в своей возможности выбраться живым из этой передряги. Он рассек третьего злодея одним боковым ударом. Этого хватало — они умирали легко. Круца услышал звук рвущейся бумаги и развернулся для предотвращения очередной попытки убийства.

Дохляк смотрел на сражение, безоружный и одинокий. Враги его не замечали, а Круца забыл о нем.

Трое серых, увидев бесславную гибель предшественников от руки незваного гостя, напали вместе. Шесть клинков двигались в едином танце, скользя один меж другими, нанося уколы, парируя удары и вновь устремляясь в атаку. Круца бился жестко и быстро, его меч был в трех местах сразу, но он знал, что проиграл. Сначала длинный порез появился на руке, и кровь полилась по рукаву невооруженной руки. Прикрывшись ею, раз уж она теперь стала бесполезна в других отношениях, он стал нападать еще яростней. Потом косой удар пришелся ему в голову, рассек лицо и только чудом не задел глаз. Правда, глаз скоро залила кровь из длинного пореза.

Дохляк наблюдал. Он уже не бездействовал. Он выкрикивал предупреждения и команды другу и сновал по песку взад-вперед, чтобы видеть происходящее.

Круца ослеп на один глаз и с тех пор не ранил ни одного врага. Он бился жестче и сильнее, поворачивался зрячим глазом к уходящему противнику и бился дальше, но серые были, несомненно, в более выгодном положении, и скоро этому представлению должен был настать конец. Удар не заставил себя ждать и был принят чуть ли не с радостью. Круцу ранили в плечо. Длинный клинок после прямого удара пронзил камзол, вошел в тело и вышел из спины. Крови было немного — обжигающе горячий клинок прижег рану, когда серый вытащил его.

Круца упал на колени, но не выпустил меч из руки. Его пальцы намертво сжались на рукояти, когда плечо оказалось пронзенным. Круца уронил голову в ожидании смертельного удара.

Дохляк кричал и прыгал, но ни одна из пяти оставшихся фигур не дрогнула и не обернулась. Юнец испустил отчаянный вопль, готовый прыгнуть на ближайшего «серого». Но что-то заставило его обернуться. Они не заметили Дохляка. Они не видели его. Но было здесь кое-что, чего не заметить они не могли.

Дохляк сделал полдюжины быстрых шагов, почти бегом к центру подвала. Там он рухнул на колени прямо в многоцветный песчаный орнамент на полу, который, пока Круца не упал на землю, испускал зловещий свет.

Пыль и песок разлетелись повсюду, и Дохляк обнаружил, что сидит он в центре круглого зала, давит коленями какой-то рисунок, а вот двинуться с места не может. Он сложил руки перед собой, словно в молитве, и, набрав полные легкие воздуха, издал крик, от которого застыла кровь в жилах, крик, которого Круца никогда прежде не слышал и надеялся не услышать впредь.

— КККРРРУУУЦЦААА!

Крик повис в комнате и начал метаться под сводчатым потолком, многократно множимый эхом, обреченный, казалось, на вечное существование.

Серые фигуры начали отворачиваться от Круцы, когда он услышал второй крик.

— БЕГИИИИ!

Он не думал. Он должен был быть уже мертв и не мог даже помыслить, что сможет хотя бы стоять без помощи. А выбора не было. Крик Дохляка заставил его подняться.

Круца стоял, скрестив руки на груди, слегка пошатываясь. Меч, все еще зажатый в его руке, делал его похожим на статую какого-то великого воина и вора. Он посмотрел еще раз на серых людей, которые наступали на песчаную картину. Дохляка он не увидел. Круца повернулся и побежал.

Он взлетел по лестнице, выскочил из измазанной смолой двери в аллею. Он выбежал из Нордгартена и не останавливался, пока не домчался до высокого разваливающегося дома на севере Альтквартира. Все время, пока он бежал, он верил, что Дохляк мчится позади него. Да, парень искусно отвлек серых людей, подставив себя в качестве приманки. Только благодаря этому Крупа еще жив.

«Но парень был невидимкой, и ему было гораздо проще смыться от этих серых, чем мне. Ведь так?»

Круца ждал Дохляка. Он валялся на топчане в комнате на чердаке и ждал. Когда он проснулся, на дворе был уже день, а Дохляк не пришел.

Когда он проснулся во второй раз, стояла ночь. Кровь засохла и ссыпалась на покрывало с его ран. Дохляк не пришел.

Когда он проснулся в третий раз, он нашел в себе силы встать и умыться холодной водой. Он поел, воспользовавшись за-оконными запасами Дохляка. Хлеб был черствым. Малыш не пришел.

Круца не знал, как долго он был в этой комнате, но его раны покрылись коростой, а еда за окном либо кончилась, либо испортилась. Дохляк не пришел.

Когда снова стало светло, Круца поднялся с тюфяка и поправил подушки. Он вылил воду, холодную и кровавую, из умывального таза.

Через час или около того Круца ушел из комнаты Дохляка, плотно закрыв за собой дверь. На лестнице он обратил внимание на то, что в толстом слое пыли на ступенях нет ни одного свежего следа. Он выскользнул в окно раненым плечом вперед и закрыл створку.

Круца уходил. Одно он знал так же твердо, как знал то, что парень был прирожденным вором: Дохляк больше не вернется.