"Роковой шаг" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

ТРАГЕДИЯ НА ЛЬДУ

Весь год был омрачен печальными историями и волной самоубийств, прокатившихся по стране после того, как лопнула «Компания южных морей» Настроение у всех в городе было подавленным Появились полные цинизма карикатуры. Я помню, на одной из них глупость в виде возницы управляла судьбой-экипажем, который тащили лисы с лицами агентов «Компании», а в небе ухмылялся и пускал мыльные пузыри дьявол.

Никто теперь не говорил о том, как быстро разбогатеть, ведь это было одновременно и самым быстрым способом лишиться всего.

Когда Ланс подсчитал свои потери, они его ошеломили. Он решил, что для того, чтобы продолжать прежний образ жизни, нужно продать его земли за городом. Я бы могла предложить ему помощь, но не хотела этого делать. Думаю, что я поступала так из воспитательных соображений, потому что была полна решимости проучить его. Он должен был понять, насколько глупа эта нескончаемая игра.

Мы уехали за город. Было истинным облегчением покинуть Лондон, но даже в селе ходили мрачные слухи о людях, которые оказались перед лицом полного краха. Никуда невозможно было уйти от разрушительного воздействия «Дутого предприятия южных морей».

Мне кажется, Ланс немного раскаивался. Такое случалось иногда с тех пор, как он стал бывать в игровых заведениях Лондона. Когда мы уехали за город, пришел конец вечеринкам, на которых все стремились как можно скорее сесть за карты. У людей просто не было настроения — а у многих не было и средств.

Ланс лишился состояния, но при этом не потерял бодрости духа. Очень скоро он стал расценивать случившееся как везение игрока.

— Все могло бы быть по-другому, — говорил он — Предположим, я продал бы все как раз перед началом падения акций. Подумай, что бы я сейчас имел!

— Но ведь ты этого не сделал, — раздраженно заметила я.

— Нет, но запросто мог это сделать Я поняла, что он не вынес ни малейшего урока из случившегося.

В конце октября пришло письмо от Эммы. Это был поистине крик о помощи.

«Дорогая сестра!

Пишу тебе в надежде на то, что, учитывая наше родство, ты протянешь мне руку помощи. Я в отчаянной ситуации. Мой муж умер. Он перенес удар после краха „Компании“. Мы делали большие вклады, и ты, можешь догадаться, каков результат. Мы потеряли почти все. Я вынуждена буду устроить распродажу и существовать на то, что останется. Кто бы мог поверить, что произойдет нечто столь ужасное! Никому это и в голову не приходило. Все были потрясены. Знаю, что не одна я оказалась в таком положении, но мне нужно решить, что делать. Может быть, вернусь во Францию. Вероятно, так мне и следует поступить. Но я испытываю сомнения… особенно относительно… В общем, нет смысла скрывать факты и далее. Я беременна, Кларисса. Мы так хотели иметь ребенка. Бедный Ральф! Он думал о том, как это будет замечательно… и вот он мертв. У него начался сердечный приступ, когда он узнал, что у нас почти ничего не осталось. Я в отчаянии, потому что меня уговорили рискнуть и вложить все, что осталось от моего отца, в эту злосчастную „Компанию южных морей“.

Не знаю, что мне делать. Можно найти работу, хотя не знаю, насколько это реально с ребенком, за которым нужен уход. Но, дорогая сестра, пока я не поправила свои дела, не будешь ли ты так любезна — и ты ведь однажды мне уже предлагала — позволить мне приехать к тебе? Обещаю, что буду помогать тебе по дому. Постараюсь не мешать тебе. Пойми, что я не просила бы тебя, если бы не оказалась в столь ужасном положении.

Если ты согласна, я приеду к тебе, скажем, через три месяца. Этого времени мне хватит, чтобы устроить здесь дела и спасти то, что в моих силах. Если ты ответишь согласием, я буду счастлива, насколько это возможно в моем нынешнем положении.

Думаю, что буду готова к поездке в январе, и до рождения ребенка останется еще три месяца, так что мне можно будет путешествовать. С нетерпением жду твоего ответа, но начну готовиться уже сейчас, потому что хорошо знаю тебя и уверена, что ты не откажешь мне в моей просьбе.

Твоя любящая сестра Эмма».

Я показала письмо Лансу, и он сразу же ответил:

— Бедная девушка! Она, должно быть, волнуется. Напиши ей сразу же и пригласи к нам. Она составит тебе компанию.

Я тут же отправила ответ и стала думать о том, какие изменения внесет в наше хозяйство появление Эммы.

Рождество мы снова встречали в Эндерби. Дамарис сказала мне, что, как ей кажется, прабабушка и прадедушка слишком стары, чтобы председательствовать за праздничным столом, что и она и Присцилла считают Эндерби хорошим местом для праздников.

Мы делали все, что полагается во время праздника, и дни пролетели быстро. В Лондон мы вернулись шестого января. Эмма, как и предполагалось, приехала в конце месяца.

Она взяла экипаж от Йорка до Лондона; там мы встретили ее в придорожной гостинице и отвезли на Альбемарл-стрит. Мы планировали остаться в Лондоне до рождения ребенка.

Меня очень волновало, что моя сестра будет жить с нами. Оглядываясь назад, я поняла, как мало знаю ее, ведь то, что открылось мне в Хессенфилде, померкло по сравнению с тем важным событием, которым стала для меня встреча с Диконом.

Мы ожидали в гостинице, когда подъехала карета — громыхающий экипаж, обитый кожей, усеянной гвоздями, с кожаными занавесками на окнах, круглой крышей и с сиденьем над багажным отделением.

Сначала вышел проводник, спотыкаясь о мушкетон, который он носил для защиты от разбойников с большой дороги, и о рог, в который он дул, проезжая по городу или деревне. За ним последовал форейтор, ехавший на самой первой из трех лошадей. Его зеленая одежда была отделана золотом, на голове была надета треуголка.

Наконец начали появляться пассажиры, и среди них — Эмма. Она отличалась от всех остальных и даже после длительного путешествия без удобств по грубым и грязным дорогам не потеряла присущей ей элегантности. На ней была темно-синяя шерстяная накидка поверх одежды из того же материала и шляпка, надетая по последней моде набок, тоже синего цвета, с красными крапинками. Одета она была просто, но с большим вкусом. Я так и не смогла понять, что выделяло Эмму среди других: особый покрой ее одежды или то, как она ее носила. Позже я обнаружила, что она сама шила себе одежду, потому что в юности училась у дамского портного в Париже.

Эмма обняла меня с волнением и благодарностью. Обратившись к Лансу со сдержанным уважением, она тепло поблагодарила его, произнося слова с характерным акцентом, и я сразу радостно отметила, что они понравились друг другу.

Нас ожидал экипаж, чтобы отвезти на Альбемарл-стрит. Во время поездки Эмма немножко рассказала о трудностях своей жизни на севере и о своих потерях из-за краха «Компании».

— Здесь ты найдешь товарища по несчастью, — заметила я.

— Как, ты тоже, Кларисса? — с некоторым беспокойством спросила Эмма. Я покачала головой:

— Бедняга Ланс. Я, по сути дела, сухой вышла из воды.

Я рассказал ей о том, что произошло. Сестра наклонилась и пожала мне руку:

— Я так рада за тебя. Как забавно, что ты выиграла в результате этого дела — ты, которая была совершенно не заинтересована в нем.

— Это произошло именно потому, что я в этом не заинтересована.

— Какие превратности судьбы! А мы, — она посмотрела на Ланса, — так старались получить как можно больше того, что представлялось нам Божьим даром… и теперь горюем.

— Это участь почти всех игроков, — сказала я.

— Видите ли, — заметил Ланс, — я заядлый игрок. Кларисса считает это возмутительным.

— Мой муж был таким же… и последствия ужасны. Если бы не это дутое предприятие, я бы не оказалась сейчас в столь стесненных обстоятельствах.

— Забудем об этом, — сказала я. — У нас достаточно места, верно, Ланс? Мы рады, что ты с нами. Можешь жить здесь, сколько потребуется. Меня приводит в восторг мысль о ребенке. Кого ты хочешь — мальчика или девочку? Нужно будет подумать об акушерке. Мы считаем, что до рождения ребенка лучше остаться в Лондоне.

Эмма посмотрела на меня затуманенными глазами:

— Благодаря тебе я чувствую себя как дома, — сказала она с благодарностью.

Приезд Эммы внес неуловимые изменения в домашнее хозяйство. Думаю, что рождение ребенка — это такое важное событие, перед которым все остальное меркнет. Мы договорились с акушеркой, которую рекомендовал друг Ланса, и со временем она переехала в наш дом. До того, как беременность Эммы стала заметной, мы с ней ходили по лавкам и покупали одежду для ребенка. Мы посещали лавки шелковых тканей на Чип-Сайд, Лудгейт-хилл и Грейсчеч-стрит, с большим удовольствием рассматривали ленточки и кружева, и я была решительно настроена на то, что мой племянник или племянница должны иметь все самое лучшее. Жанна неплохо владела иглой, но мы наняли швею, которая переехала к нам в дом, и все три месяца до рождения ребенка мы были заняты приготовлениями к его появлению. Я думала, что Жанна и Эмма поладят друг с другом, потому что они были одной национальности и могли болтать по-французски. Что могло быть лучше? Я сносно говорила по-французски и теперь, когда Эмма была с нами, я говорила на этом языке чаще, чем с Жанной, но, конечно, у меня это получалось не так хорошо, как у обеих француженок. Однако, как ни странно, они относились друг к другу враждебно.

— Жанна расположена быть высокомерной, — сказала Эмма.

— Нет, это не так, — ответила я. — Мы уже давно живем вместе и она появилась здесь при исключительных обстоятельствах. Жанна была мне хорошим другом, когда я в нем так нуждалась. Она не может быть высокомерной… Помни, что мы связаны особыми узами.

Жанна сказала:

— Когда появится ребенок, будет так приятно видеть в доме это маленькое существо. Но она здесь не хозяйка. Нет, хозяйка — вы, миледи Кларисса, и до тех пор, пока я жива, все будут помнить это!

— Уверена, что Эмма не забывает об этом.

— Она тонкая бестия, — ответила на это Жанна.

Но она, конечно же, тоже радовалась тому, что появится ребенок.

Мы с Эммой разговаривали об этом часами, и постепенно из мелких деталей стало вырисовываться ее прошлое. Я поняла, что ее мать была властной особой и Эмма полностью ей подчинялась. Она рассказала о книжной лавке на Левом берегу и о том, как тяжко приходилось ее матери трудиться, чтобы Эмма могла получить хорошее образование. Она рассказывала об улицах Парижа, о том, как она сидела у реки и смотрела на лодки, плывущие по Сене; как и раньше, она заставила меня почувствовать атмосферу тех улиц, представить толпы жестикулирующих людей, торговцев, дам, проезжающих мимо в своих экипажах, нескончаемую грязь.

В начале апреля у Эммы начались схватки, и через несколько беспокойных часов на свет появился ребенок.

Это был мальчик. Я вошла почти в тот же момент, когда он родился, увидела его красное сморщенное тельце и обрадовалась, что он вполне здоров и что у него пара крепких легких, о чем он тут же возвестил.

Эмма быстро поправлялась, и мы с увлечением перебирали имена. Наконец, она остановилась на Жан-Луи. Теперь у нас появился еще один член семьи.

Удивительно, как быстро при появлении ребенка изменяется жизнь людей. Все домочадцы были заняты Жан-Луи. Едва он появился на свет, как стал центром всеобщего внимания. Когда у него прорезался первый зуб, все пришли в возбуждение, и я отправила в Эверсли посыльного, чтобы поведать об удивительном событии.

Мы соперничали друг с другом за право держать его на руках и были вне себя от радости, когда он нам улыбался. Мужчины в доме тоже не оставались равнодушными к чарам ребенка, и даже Джефферс — кучер с вечно кислой миной, который работал на семью Ланса вот уже пятьдесят лет, с тех пор, как в восемь лет стал помощником конюха, — безуспешно старался скрыть улыбку, когда видел мальчика.

Когда наступило лето, мы отправились в Клаверинг-холл, потому что думали, что ребенку будет хорошо за городом. Там он был окружен теми же знаками внимания, что и в Лондоне. Ребенок был очень серьезным.

— Это потому, — объяснила Жанна, — что у него был немолодой отец.

Я заметила, что она смотрит на Эмму с некоторой подозрительностью, и подумала: может быть, она ревнует меня к моей сестре? Жанна имела к этому склонность. Она была из тех, кому нужен кто-то, чтобы за ним ухаживать. Она заботилась о своей матери и о своей старой бабушке. А теперь она обратила свою заботу на меня. Жанна была прирожденным организатором, который всегда командует, если предоставляется такая возможность, но ее побуждения были самыми лучшими. Ланс часто повторял:

— Жанна — прирожденная служанка. Думаю, это было естественно, что она невзлюбила Эмму, которая появилась в нашем доме и, казалось, заняла главенствующее положение, в основном благодаря Жан-Луи. Жанна продолжала настаивать на том, что Эмма ведет себя так, будто она хозяйка дома.

— Ох, Жанна, — сказала я, — ты видишь проблему там, где ее нет.

— Не будьте так уверены, — сказала Жанна, наклонилась ко мне и прошептала:

— Она француженка. Я рассмеялась:

— Но ты тоже.

— Вот поэтому-то мне все и понятно.

Жанна дотронулась до шеи привычным жестом, который меня удивлял, пока я не обнаружила, что под корсажем она носит медальон на золотой цепочке. Как-то она показала мне этот медальон, на нем была выгравирована фигура Иоанна Крестителя, которого она называла своим Жан-Бастианом. Медальон надели ей на шею в детстве, и она никогда с ним не расставалась, считая его талисманом, охраняющим ее от зла.

У нас были слуги, которые постоянно находились в Клаверинг-холле, и слуги, которые оставались в Лондоне. Но Жанна, естественно, была моей личной горничной и всегда находилась возле меня. После потерь, понесенных Лансом вследствие краха «Компании», он думал, что придется пожертвовать некоторыми слугами, и это по-настоящему его волновало. В конце концов он решил от слуг не избавляться, а продать земли и лошадей. Это было типично для Ланса. Хотя он любил своих лошадей и ему очень не хотелось расставаться с землями, которые находились во владении его семьи в течение многих поколений, но участь слуг была ему дороже и он готов был поступиться собственной гордостью. Какое-то время он был опечален, но, как всегда, это продолжалось не больше недели.

Нам нужна была няня для Жан-Луи, и я решила платить ей. Я сказала Лансу:

— Эмма — моя сестра, и я рада, что ты гостеприимный хозяин. Я настаиваю на том, чтобы подыскать няню.

Итак, все было решено, и няня Сабрины, Нэнни Керлью, порекомендовала свою двоюродную сестру, которую мы были рады нанять. Появившись в нашей семье, Нэнни Госуэлл тут же приняла все заботы о ребенке на себя.

Дни текли, а у нас не было никакого желания возвращаться в Лондон. Когда ребенок подрос, мы взяли его в Эверсли. Я часто писала Дамарис обо всем, что происходило. Жан-Луи занимал в моих письмах много места. Дамарис отвечала на это:

— Пора тебе обзавестись собственным ребенком.

Я этого страстно желала; я знала, что Ланс тоже этого хочет.

Стояло жаркое лето, и мы с Эммой много ездили верхом. Она научилась кататься верхом в Хессенфилде и не была такой искусной наездницей, как я, которая не расставалась с седлом с момента возвращения в Англию.

Этим летом Эмма выглядела удовлетворенной, но это состояние время от времени граничило с некой, я бы сказала, бдительностью.

Когда мы разговаривали, я понимала ее лучше.

Эмма страдала от того, что была никому не нужна. Можно представить, что ее появление на свет не очень-то обрадовало ее родителей. В жизни Хессенфилда было много женщин, и некоторые из них значили для него больше, чем другие. Я не сомневалась в том, что моя мать, несравненная Карлотта, красота которой стала легендой в нашей семье, являлась самой важной женщиной в его жизни. Женщиной, на которой, как он сказал своему брату, он бы женился, если бы она была свободна. Мать Эммы не была для него так важна, потому что, как я поняла, он мог бы с легкостью жениться на ней, если бы хотел, но он не сделал этого. Однако он любил детей, особенно своих, и не отказывался заботиться об Эмме.

Естественно, что такой человек, как Хессенфилд, не способен был думать о смерти. К тому же он был молод. Но в конце у него, вероятно, появилось какое-то предчувствие, и поэтому он подарил матери Эммы часы и кольцо и написал письмо своему брату, чтобы тот позаботился об Эмме.

Я чувствовала, что Эмма очень хочет быть нужной и ощущать себя с ребенком в безопасности. Она в какой-то степени подтвердила мои предположения, когда однажды перед возвращением домой мы расположились отдохнуть на поле примерно в миле от Клаверинг-холла, привязав лошадей к дереву.

— Я вышла замуж за Ральфа Рэнсома, — сказала Эмма, — отчасти для того, чтобы у меня был дом и обо мне кто-то заботился. Я никогда не любила его по-настоящему, но он был добр ко мне. Он овдовел, и у него были сын и дочь, которые жили со своими семьями в Мидленде. Я располагала деньгами своего отца, поэтому ни в чем не нуждалась, но возможность выйти замуж меня очень привлекала. У Ральфа был красивый дом, и я стала его хозяйкой. Но вскоре после нашей женитьбы я поняла, что Ральф запутался в долгах, и это принесло много волнений. Когда предоставился случай с «Компанией южный морей», Ральфу пришлось рискнуть почти всем, что у него было, в надежде получить в будущем большое состояние, которое помогло бы ему преодолеть трудности. Мы могли бы быть счастливы… — Она внимательно посмотрела на меня. — Не так романтично, как, должно быть, сложилось у вас с Лансом… но вполне приемлемо для девушки, у которой не так много преимуществ в этой жизни.

Она сорвала травинку и закусила ее белыми ровными зубами.

— О-о, тебе повезло, сестричка, — продолжала она, — ты богата, у тебя красивый муж. Ты одна из немногих, кому удалось избежать последствий краха.

— А у тебя есть Жан-Луи, — напомнила я ей.

— Да, это очаровательное существо. У меня есть Жан-Луи. Но у тебя он тоже есть… Он есть у всех.

— Все его любят, но ты его мать, Эмма. Она взяла меня за руку.

— Да, благодаря тебе он благополучно вошел в этот мир, но я не могу навсегда остаться здесь, мне следует подумать о том, что делать дальше. Что обычно делает женщина в моем положении, когда у нее нет средств поддерживать свое существование и существование ребенка? Может быть, обучать французскому детей, которые не хотят его учить? Быть старшей прислугой в каком-нибудь благородном доме?

— Не говори чепухи, — сказала я. — Это твой дом, и ты будешь жить в нем.

— Я не могу злоупотреблять твоей щедростью.

— Ты останешься здесь, потому что твой дом там, где твоя семья. Не забывай, что мы сестры.

— Единокровные сестры! Нет, я все-таки должна подумать.

— Может быть, ты встретишь человека, который станет твоим супругом. Мы будем чаще принимать. Здесь, за городом, у Ланса много знакомых.

— Брачный рынок? — сказала она.

Я заметила в ее глазах непонятный блеск. Как я теперь припоминаю, в Эмме было много такого, чего я не понимала.

— Это слишком грубое выражение. Люди знакомятся друг с другом и влюбляются.

Эмма посмотрела на меня и улыбнулась, а я подумала: «Поговорю об этом с Лансом сегодня же вечером. Мы должны почаще устраивать приемы. У меня достаточно денег для этого. Я должна подыскать мужа для Эммы».

Мы встали, потянулись и пошли к лошадям. Домой мы ехали молча.

Вечером я поговорила с Лансом об Эмме.

— Бедная девочка чувствует себя несчастной из-за своего положения. Должно быть, это ее тревожит. У нее были деньги — наследство от отца, но она их потеряла из-за этого злополучного краха. Она горда и тяжело переживает свою зависимость от нас. Если бы мы повеселее проводили время здесь, за городом, можно было бы подыскать ей мужа.

— Тогда, моя дорогая сводница, именно так мы и поступим.

Несколько дней спустя, когда Жанна расчесывала мне волосы, я сказала ей, что мы собираемся уделять больше времени развлечениям.

— Вы это одобряете? — спросила она.

— Сказать по правде, Жанна, я сама это предложила.

— Тогда опять начнутся карточные игры. Вы этого хотите?

— Нет, конечно же, я этого не хочу. Но мне кажется, что моей сестре нужны новые знакомства.

— Чтобы найти для нее мужа? — спросила напрямик Жанна.

— Я так не говорила, Жанна.

— Да, но вы не всегда говорите то, что думаете.

— Ну, если бы даже я так думала, это ведь неплохая идея, не так ли?

— Это было бы очень хорошо Мадам Эмма не та, за которую вы ее принимаете.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила я с некоторым раздражением.

Мне были неприятны частые недомолвки Жанны относительно Эммы.

— Понаблюдайте за ней, — прошептала Жанна. — Я полагаю, она понимает толк в мужчинах. А мужчины есть мужчины… даже лучшие из них.

Я понимала, что она имеет в виду Ланса, к которому она испытывала сильное чувство восхищения из-за его красивой внешности, элегантного стиля одежды, изысканных манер.

— Иногда ты несешь сущий вздор, Жанна! — воскликнула я.

Она чересчур сильно потянула за волосы, собирая их в узел, и я протестующе вскрикнула.

— Вот увидите, — сказала она мрачно.

Прошло немного времени, и я пожалела о том, что предложила устраивать приемы, потому что веселые собрания почти всегда заканчивались карточной игрой за круглым столом.

Ланс, который взялся было за ум после недавно постигшей его беды, снова с горячностью принялся за старое. Эмма тоже почувствовала вкус к игре. Ланс сказал, что она очень хорошо играет в фараон, и они иногда стали играть в карты по утрам. Я часто уходила от гостей, не дожидаясь окончания игры. Впрочем, никто этого не замечал: единственное, что заботило окружающих, когда ставились столы, была игра.

Ланс переживал полосу везения и был уверен, что со временем вернет все, что потерял.

— С везением всегда так, — говорил он. — Сегодня тебе везет, а завтра нет.

Я снова оказалась в непростой ситуации, но мне не хотелось быть надоедливой женой; я давно поняла, что, несмотря на все мои усилия, Ланс останется игроком. Мне кажется, что я ничуть не меньше беспокоилась и об Эмме. Ланс, по крайней мере, мог заботиться о себе сам. Я уговаривала его не разжигать в Эмме страсти к игре.

— Где она возьмет деньги? — спросила я. — Ты же знаешь, какие у нее обстоятельства.

— Не отказывай ей в приятном времяпрепровождении, Кларисса, — ответил он. — Бедная девочка, ей было так тяжело. Ее это так радует, и у нее есть чутье игрока. У нее есть и способности и везение. Бывают такие люди, понимаешь?

— Но она не может себе этого позволить…

— Об этом не беспокойся. Вначале я помогу ей. Если она выиграет, то вернет мне долг, если нет — мы забудем об этом.

— Ах, Ланс!

Он обнял меня и поцеловал, как обычно, смеясь при этом.

— Пусть девочка повеселится, — заключил он.

— Это не лучший способ.

— Мы не можем все быть похожими на тебя, дорогая Я замолчала, чувствуя себя ханжой, мешающей другим получать удовольствие.

Через несколько дней я стала свидетелем небольшой ссоры между Жанной и Эммой. До этого враждебность между ними была хотя и явной, но безмолвной.

Я шла в комнату Эммы, когда услышала их громкие сердитые голоса. Я замедлила шаг и, не удержавшись, прислушалась к тому, что они говорили. Они быстро и раздраженно разговаривали по-французски.

— Поосторожнее, — говорила Эмма. — Ты ведь сейчас не на улице де ла Моран.

— Откуда вам известно, что я вообще когда-либо была на этой улице?

— Ты же знаешь, что жила там со своей матерью и бабушкой Поэтому тебе знакомы только самые неприглядные из самых низких сторон жизни.

— Мы жили там потому, что не могли позволить себе ничего лучшего. Но откуда вам это известно?

— Я слышала, как ты говорила.

— Я не могла упоминать этого в вашем присутствии. Никогда. Никогда.

— Успокойся и не разговаривай так с теми, кто выше тебя.

— Вы… вы. — вскричала в ярости Жанна — Берегитесь. Если вы обидите мою госпожу Клариссу, я убью вас.

Я не стала больше слушать, повернулась и поспешила уйти.

Мне не нравилась эта растущая враждебность между Жанной и Эммой, так же, как не нравилась игра, которая снова становилась неотъемлемой частью нашей жизни.

Лето и осень прошли в напряженной обстановке, и казалось, что Рождество наступило очень быстро. Как обычно, мы собирались в Эндерби и отправились туда с Альбемарл-стрит утром 20 декабря, надеясь отъехать как можно дальше до наступления темноты.

Это было немного рискованное путешествие, потому что рано установилась холодная погода и зима обещала быть суровой.

Нам понадобилось три дня, чтобы доехать до Эндерби, и Дамарис очень тревожилась, представляя себе состояние дорог. Эмма, естественно, сопровождала нас вместе с Жан-Луи; ребенку был оказан великолепный прием, все им восторгались, за исключением Сабрины. Я была уверена, что она боится лишиться из-за него положения самой важной фигуры в Эндерби. Однако она рада была видеть меня, и я была тронута ее бурным приветствием.

— Пойдет снег, — сказала она мне, — все замерзнет, и мы будем кататься на пруду У меня есть пара новых коньков, хотя до Рождества я их не получу. Их купил мне папа.

Теперь, когда я больше не жила в Эндерби, мне стало ясно, что имели в виду люди, когда говорили, что с этим местом связано что-то дурное. Были ли это давние трагедии, которые произошли здесь, или дом был построен так, что в него проникало мало света, а роскошные деревья росли слишком близко к нему и еще больше затеняли его, — не знаю. Но в нем было что-то угрожающее, и я обратила на это внимание еще до того, как случилась беда.

Когда мы прибыли, во веек каминах поднимались высокие языки пламени и Дамарис, как обычно, приукрасила жилье к Рождеству, отчего дом стал менее мрачным… и все же в нем чувствовалось что-то гнетущее.

Я проводила много времени с Сабриной, которая настаивала на этом. Она была глубоко привязана ко мне и смотрела на меня как на старшую сестру, что было естественно, поскольку Дамарис стала мне матерью. Сабрина с гордостью показала мне свои подарки. Больше всего она гордилась коньками, за ними следовали меховая муфта, которую подарила ей мать; за ними шел мой подарок — седло для пони, которое, как я знала, ей очень хотелось получить. Она с вожделением смотрела на все эти подарки, поминутно подбегала к окну, чтобы посмотреть на снег, и сто раз узнавала у Джереми, не застыл ли пруд, чтобы можно было кататься на коньках.

Ей не понравилась Эмма, вероятно из-за того, что она была матерью Жан-Луи, про которого Сабрина говорила: «Этот глупый ребенок».

— Ты тоже когда-то была ребенком, — напомнила я ей.

— Я очень быстро выросла, — ответила она презрительно.

— Он тоже скоро вырастет.

— А сейчас он все равно глупый ребенок. Дамарис, как всегда, попыталась увещевать ее.

— Ты слишком нетерпима, — сказала она. — Запомни, что ты не одна в этом мире.

— Я это знаю, — резко ответила Сабрина.

— Что ж, тогда уважай других.

— Все носятся с этим ребенком больше, чем…

— Это естественно, он же такой маленький. Но и об остальных тоже не забывают. Сабрина пробормотала:

— Снег прекратился. Папа говорит, что все замерзнет, и, может быть, завтра…

Она пошла к Джереми, чтобы спросить, какая температура.

— Сабрина меня немного беспокоит, — призналась Дамарис. — Она такая импульсивная и эгоистичная.

— Все дети такие.

— Сабрина больше, чем остальные. Странно, что у меня и Джереми такая дочь. Она напоминает мне твою мать. Надеюсь, она будет счастлива. Думаю, что твоя мать никогда не была счастлива… несмотря на все ее таланты. Иногда я очень беспокоюсь за Сабрину.

— Не принимай все так близко к сердцу. Сабрина вполне нормальный здоровый ребенок, полный энергии — Ты любишь ее, да, Кларисса?

— Конечно. Я отношусь к ней как к младшей сестре.

— У тебя новая сестра. — Дамарис посмотрела на меня с беспокойством. — Ты ведь ладишь с Эммой, не так ли?

— Да, конечно. Дамарис стала печальной.

— Я часто думаю, насколько было бы лучше, если бы твоя мать осталась с Бенджи. Все-таки он был ее мужем и неплохим человеком. Впрочем, сейчас он счастлив. Но если бы твоя мать осталась с ним, она была бы сегодня жива.

— Об этом не стоит говорить. Этого не произошло, и поэтому все обстоит так, а не иначе.

— Ты всегда будешь заботиться о Сабрине, правда?

— Буду, конечно. Но она здесь, рядом с тобой, и именно тебе придется о ней заботиться.

— Да, если только… — Она неожиданно улыбнулась — Я что-то хочу тебе сказать, Кларисса. У меня будет ребенок.

— О.:, ты, наверно, очень счастлива!

— Да… да, конечно! Сабрина появилась у нас поздно, и это поразительно, что она так полна жизни. Иногда я удивляюсь, что у нас с Джереми такой ребенок. Я ожидаю еще одного. Джереми очень доволен На этот раз я бы хотела мальчика.

— Но ты будешь рада любому ребенку.

— Кларисса, было бы замечательно, если бы ты…

— Да, я знаю. Думаю, и у меня когда-нибудь будет ребенок.

— Хочу надеяться. Это большая радость, но… Я выжидающе посмотрела на нее, и она продолжила — Надеюсь, что все будет хорошо. Иногда.

— Конечно, все будет хорошо У тебя сейчас прекрасное здоровье.

— Да, но иногда…

Я постаралась развеять ее уныние. Конечно, Дама-рис ощущала некоторую тревогу из-за того, что снова была беременна. Она переняла у Джереми привычку смотреть на все с плохой стороны. Мне казалось, что причиной этому было все происшедшее с ними.

На Двенадцатую ночь пруд замерз как следует, и, к удовольствию Сабрины, все, кто хотел кататься, пошли на пруд. Кроме Сабрины, катались Джереми, Ланс и я, остальные наблюдали с берега. Сабрина радостно визжала; она выглядела как картинка в своей ярко-красной накидке и шляпке. Сжимая в руках меховую муфточку, она каталась рядом со своим отцом по зеркальной поверхности пруда. Ее щеки гармонировали с цветом накидки, глаза сияли. Именно это и было ей нужно.

Она почувствовала разочарование, когда стемнело и мы вернулись домой.

— До завтра пруд не растает, — предсказывал ее отец, а Сабрина восклицала:

— Как бы я хотела, чтобы уже наступило завтра! На следующее утро она быстро собралась и упрашивала нас идти кататься.

На третий день стало немного теплее — английский климат подтвердил свою непредсказуемость.

— Если так будет продолжаться, — сказал Джереми, — оттепель наступит раньше, чем я предполагал. Сабрина была безутешна, но ее отец сказал:

— Мы не будем кататься до тех пор, пока не станет совершенно безопасно.

Утром он сходил на пруд и, вернувшись, сообщил, что лед покрыт трещинами и наши прогулки не возобновятся до тех пор, пока лед снова не станет твердым.

— Но ведь пруд покрыт льдом, — запротестовала Сабрина.

— Он будет таким еще несколько дней, однако кататься уже небезопасно.

— А я думаю, безопасно, — сказала Сабрина с оттенком неповиновения в голосе.

— Ты не пойдешь на лед, пока это опасно, — сказал Джереми.

Сабрина надулась и выглядела очень сердитой.

— Ну же, дорогая, — сказала Дамарис, — если твой отец говорит, что этого нельзя делать, ты не должна ходить на пруд, пока он не замерзнет.

Сабрина промолчала, и это было подозрительно. Наверное, мы должны были что-то почувствовать.

Днем я решила, что покатаю ее на пони по полю. Ей нравилась верховая езда, и она всегда была рада, когда я отправлялась вместе с ней. Следовало быть с ней повнимательнее, потому что она вела себя слишком дерзко. Как и большинство детей, она не ведала чувства страха, и ей никогда не приходило в голову, что может что-нибудь случиться.

Я не смогла найти ее. Нэнни Госуэлл, которая сопровождала нас в Эндерби и ухаживала за Жан-Луи, сказала, что видела, как Сабрина выбежала из дома Я пошла к Дамарис и спросила, не видела ли она Сабрину. Услышав, что я не могу найти девочку, она заволновалась. Я сказала, что поищу ее в доме.

Лучше бы я осталась с Дамарис.

Сабрины нигде не было. Я поднялась на чердак: Сабрина очень любила исследовать такие места. Случайно выглянув в маленькое окошко, я увидела Дамарис, стремительно бегущую от дома. У нее даже не было времени набросить накидку. Она замерзнет, подумала я И вдруг мне в голову пришла ужасная мысль Я вспомнила лицо Сабрины, явно что-то замышлявшей, и обо всем догадалась. Без накидки и перчаток я выбежала из дому и бросилась к пруду.

Мне стало ясно, что произошло. Сабрина пошла кататься, несмотря на запрет. На белой поверхности пруда зияла черная дыра, и из нее торчала голова Сабрины в красной шапочке. Дамарис вытянулась на льду, пытаясь поддержать девочку.

Меня охватил ужас. Какое-то мгновение я не знала, что делать. Если бы я попыталась помочь, то под моим весом лед мог бы дать трещину. Собственно говоря, он мог треснуть в любой момент, и Дамарис и Сабрина пошли бы ко дну.

Я вернулась в дом и стала звать на помощь Ланса и Джереми. К счастью, Джереми оказался в саду и услышал меня. Я, задыхаясь, объяснила ситуацию. Тут появился Ланс.

И мы втроем что было сил помчались к пруду.

Беда была совсем близко. Я никогда не забуду этих ужасных напряженных минут. Джереми охватило полное отчаяние. И тогда благодаря хладнокровным действиям Ланса их жизни были спасены. Я гордилась им. Он действовал почти бесстрастно, как будто спасение людей в таких ситуациях было его каждодневным занятием. Джереми мешала его хромота. С удивительной ловкостью и силой Ланс вытащил Сабрину из воды и передал ее мне, пока Джереми помогал Дамарис осторожно подняться со льда, который становился все тоньше.

Сабрина была совершенно белой и ужасно холодной. Странно было видеть ее такой тихой и спокойной. Смит, узнав о том, что произошло, прибежал к пруду. Он взял у меня это мокрое существо и торопливо отправился назад к дому. Тогда я увидела Дамарис. Она была в полуобморочном состоянии, и Ланс поддерживал ее, чтобы она не упала.

Мы подошли к дому, где уже приготовили одеяла, грелки и горячие кирпичи, обернутые фланелью.

Кто-то побежал за доктором.

Я была с Нэнни Керлью, когда она снимала с Сабрины мокрую одежду и заворачивала ее в теплое полотенце, вытирая насухо. Затем мы завернули ее в одеяло и уложили в согретую постель. У нее стучали зубы, и от этого мне стало легче, потому что ужасно было видеть ее такой тихой и молчаливой.

Она открыла глаза и увидела меня.

— Кларисса… — прошептала она. Я наклонилась и поцеловала ее.

— Теперь ты в безопасности, дорогая, в своей маленькой кроватке.

— Я испугалась, — сказала Сабрина. — Лед треснул… и я оказалась в воде. О-о-о, как было холодно.

— Давай поговорим об этом потом, дорогая. — Я погладила ее по лицу. — Ну вот, ты дома, и ничто тебе не угрожает.

— Побудь со мной, — пробормотала она.

Я присела на ее кровать, и она крепко сжала мою руку.

— Все будет хорошо, — сказала Нэнни Керлью. — Познобит немножко, и только.

Сидя рядом с Сабриной, я смотрела на ее красивое маленькое лицо, необычно бледное и спокойное; ресницы казались темнее обычного и веером выделялись на ее белой коже. Я радовалась тому, что Ланс спас ее, и благодарила Бога за то, что это дневное приключение не кончилось трагически.

Но уже в тот же день вечером я поняла, что была слишком оптимистична.

Дамарис серьезно заболела.

Все происшедшее так на нее подействовало, что в тот же день стало понятно: у нее может быть выкидыш и ее жизнь в опасности. Она заболела, когда ей не было и двадцати лет, и страдала от ревматического полиартрита, который приковал ее к постели. Потом произошло чудо. Она встретила Джереми и спасла меня, совершив почти сверхчеловеческое усилие. Это очень повлияло на Дамарис, и, несмотря на болезнь, она смогла вести нормальный образ жизни Рождение Сабрины было для нее тяжелым испытанием, она его выдержала и захотела еще одного ребенка Но ее здоровье не позволило ей безнаказанно подвергать себя испытанию в случае с Сабриной.

А теперь эта вероятность выкидыша… Время еле тянулось, пока мы ожидали каких-нибудь сведений о ней. Я чувствовала, как дом, торжествуя, наступает на меня… дом теней, до угроз, где затаившееся зло могло в любой момент схватить тех, кто жил в нем.

Странно… Ведь когда-то это был мой дом, и я ничего подобного не замечала.

Сабрина быстро поправлялась. Через день она уже сидела в постели и с удовольствием ела. Нэнни Керлью решила, что Сабрина должна оставаться в постели, и после того, что произошло в результате ее непослушания, девочка подчинилась.

Однако прежняя Сабрина была готова вырваться в любую минуту, пока к ней не пришел Джереми. Я присутствовала там и наблюдала за происходящим, но лишь потом я поняла, что с Сабриной происходит что-то серьезное.

Джереми очень любил ребенка, но больше всего на свете он любил Дамарис. Дамарис была его спасением. Прочитав историю их жизни, я теперь понимала, как много она для него сделала. Он был необщительным и несчастным, проклинающим жизнь затворником, который не верил ни во что хорошее в жизни. Потом появилась она; так же, как и у него, у нее были физические недостатки, и она доказала ему, что, несмотря ни на что, в жизни есть ценности, ради которых стоит жить. Он сопровождал ее, когда она приехала в Париж, чтобы спасти меня. Я очень много думала об этом, потому что сыграла определенную роль в их истории. Во время этого приключения он понял, какая Дамарис мужественная, оценил ее самоотверженность Она его спасла, и вместе они построили новую жизнь Джереми все еще оставался в какой-то степени мизантропом. Ему не удалось избавиться от этой черты своего характера. Он больше ждал несчастий, нежели счастливой судьбы. Короче говоря, он был полной противоположностью Ланса.

Сейчас Джереми был в полном отчаянии, и не только потому, что не хотел терять ребенка. Больше всего его тревожило здоровье Дамарис. Из-за того, что она лежала на льду, к ней мог вернуться тот недуг, которым она страдала в молодости. Джереми был уверен, что все так и произойдет. Хуже того, Дамарис была очень больна, и, зная Джереми, я понимала, что мысленно он уже похоронил ее и вернулся к тому одинокому безрадостному существованию, каким оно было до того, как Дамарис появилась в его жизни.

Лицо у него было бледным, а темные глаза сверкали. Таким я его никогда не видела. Сабрина села на кровати, пристально глядя на него.

Она всегда была чуточку не уверена в своем отце. Возможно, он был не столь чувствительным к ее чарам, как большинство из нас. И, конечно, она знала, что все беды произошли из-за ее непослушания. Но тогда она не понимала, насколько виновата.

Джереми остановился в ногах ее кровати, глядя на дочь почти с неприязнью, как будто хотел увеличить дистанцию между собой и ею.

Когда она посмотрела на отца, ее прелестные глаза расширились, а губы задрожали. Некоторое время Джереми молчал, и Сабрина, которая не терпела молчания, воскликнула:

— Папа… я… прости…

— Ты просишь извинений? — спросил он и посмотрел на нее с ненавистью. — Ты злая девочка, — продолжал он. — Понимаешь, что ты сделала со своей мамой? Она потеряла ребенка, которого так ждала. И она больна… очень больна. Тебе же говорили, что кататься на пруду опасно и что ты не должна ходить туда. Тебе запретили идти…

— Я не знала… — начала Сабрина.

— Ты знала, что поступаешь не правильно, но пошла кататься, несмотря на то, что тебе запрещали. А твоя мать рисковала жизнью, спасая тебя. Может быть, ты убила ее…

Я непроизвольно вскрикнула:

— О нет, нет, пожалуйста…

Но Джереми даже не посмотрел в мою сторону. Повернувшись, он вышел из комнаты.

Сабрина все еще смотрела перед собой пристальным взглядом. Потом она повернулась ко мне и бросилась в мои объятия. Ее тело сотрясали рыдания; она долго плакала. Я гладила ее по волосам и пыталась успокоить, но тщетно. Впервые в жизни она лицом к лицу столкнулась с ситуацией, из которой ей было не выйти с помощью своих чар.

Дом был полон печали. Тревога по поводу здоровья Дамарис росла. Она потеряла ребенка, но на этом беды не закончились. Она действительно была серьезно больна. И дело было не только в пессимизме Джереми, который говорил, что она может не поправиться.

Присцилла и Арабелла приезжали в Эндерби каждый день, хотя вряд ли кто-нибудь из нас мог чем-то помочь Дамарис. Меня также беспокоила Сабрина, которая сильно изменилась. Она утратила свою жизнерадостность, стала молчаливой, почти угрюмой. Нэнни Керлью говорила:

— Она такая же непослушная, как всегда, только по-другому. Она доставляет больше хлопот, чем все дети, которых я прежде растила. Она дразнит милого маленького Жан-Луи. Я думаю, она ревнует к нему.

Я часто сидела рядом с Дамарис, потому что ей вроде бы становилось лучше в моем присутствии.

— Она так много заботилась о тебе, — сказала мне Присцилла. — Ты очень много для нее значишь.

Как-то я взяла Сабрину с собой. Она не хотела идти, но я уговорила ее.

Дамарис улыбнулась своей дочери и протянула ей руку. Сабрина отпрянула, но я прошептала:

— Ну же, возьми маму за руку. Скажи ей, как ты ее любишь.

Сабрина взяла мать за руку и вызывающе на нее посмотрела.

— Да благославит тебя Господь, моя дорогая, — сказала Дамарис.

Лицо у Сабрины смягчилось. Кажется, она была готова заплакать.

Сейчас, как никогда, ей нужна была ласка. Джереми глубоко ранил ее чувства. Он не должен был так поступать, ведь Сабрина была еще ребенком. Конечно, она поступила опрометчиво, беспечно — но и только. Я чувствовала, что Сабрине нужна любовь, которую могла ей дать Дамарис, но Дамарис болела, и я подумала, что должна сама позаботиться о Сабрине.

Пришло время возвращаться домой. Я знала, что у Ланса есть какое-то дело относительно загородной недвижимости, и было нетрудно догадаться, что ему необходимо уехать в Лондон. Эмма тоже выказывала беспокойство. Эндерби сейчас не представлялся подходящим местом для счастливого времяпровождения.

Я поговорила об этом с Лансом. Он признался, что хочет вернуться в Лондон, но я сказала, что не могу уехать из Эндерби в тот момент, когда жизнь Дамарис все еще в опасности. Меня беспокоила и Сабрина. Ланс все сразу понял.

— Но мы все не можем здесь остаться, — сказал он. — Нас слишком много. Кроме того, мы все немного устали друг от друга.

У меня мелькнула мысль, что ему здесь скучно. Мы намеревались оставаться здесь только на рождественские праздники. Здесь не было карточной игры, которую вряд ли одобрили бы в Эверсли. Ланс, должно быть, находил спокойную жизнь за городом, лишенную всякого риска, очень монотонной.

Мы договорились, что Ланс вернется в Лондон, а Эмма, Жан-Луи и Нэнни Госуэлл будут сопровождать его; я же останусь до тех пор, пока не станет наверняка известно, что Дамарис поправляется.

Жанна покачала головой, и сказала, что ей не нравится такое решение. Мужу и жене не следует жить врозь.

— Жить врозь! — воскликнула я. — Мы живем вместе, а расстаемся только на время, пока не поправится тетя Дамарис.

— А пока он уедет… с мадам Эммой? Мне это не нравится.

— О, Жанна, не устраивай мелодрамы.

— Они вместе играют в карты. Такой красивый мужчина… и подобная женщина. — Жанна прищурилась. — Она…

— Да, я знаю. Она француженка, как и ты, поэтому ты все понимаешь. Не так ли?

— Может быть, потом вам будет не до смеха, — зловеще проговорила Жанна.