"Милость Келсона" - читать интересную книгу автора (Куртц Кэтрин)Глава XVI Он также приготовил для него орудия смерти; он обратил свои стрелы на преследователей.[17]— Так ты собираешься его казнить, или нет? — спросил Сикард Меарский, застегивая у горла латный воротник, пока его оруженосец пристегивал и прилаживал на его ногах стальные набедренники и наголенники. Лорис, в белом плаще поверх боевых доспехов, раздраженно ударил хлыстом по своему одетому в броню бедру и посмотрел вниз, на пленника, по-прежнему лежавшего на полу, как лягушка. Дункан был в обмороке, его дыхание было затрудненным и поверхностным, окровавленные руки и ноги время от времени судорожно подергивались, натягивая цепи кандалов, на обнаженной груди краснели рубцы от ударов хлыста Лориса. Горони сидел на низком табурете возле головы пленника и наблюдал за ним, ожидая, когда начнет возвращаться сознание. Ни кровь, ни пот, ни даже пыль, поднятая во время их ночной «работы», не оставили ни пятнышка на снежной белизне плаща, накинутого на его доспехи. — А в чем дело, Сикард? — спросил Лорис. — Тебе что, трудно такое вынести? Но этот человек — еретик! — Ну, так сожги его, и дело с концом! — Сначала я должен добиться от него признания. Фыркнув, Сикард взял вложенный в ножны меч, который подал ему оруженосец, и прикрепил его к крючку на своем поясе, а затем коротким кивком отпустил оруженосца. — Послушай меня, архиепископ, — сказал он, когда юноша вышел из шатра. — Ты можешь знать все о спасении душ, но я знаю кое-что о спасении жизней. — Я сейчас вижу только одну жизнь, готовую прерваться, — возразил Лорис. — И какое имеет значение, сгорит это тело прямо сейчас или попозже вечером? — Это имеет значение, потому что вокруг этого шатра стоит вся меарская армия, — сказал Сикард. — Моя супруга — моя — Если у них нет ни малейшей надежды на успех, то из-за чего ты так волнуешься? — поинтересовался Лорис, — тебе не хватает веры! — У меня ее прибавится, когда я узнаю, где находится Келсон со своей армией. — Мы отыщем их. — Да, но — Его воля чрезвычайно сильна, милорд, — пробормотал Горони. — Иногда одного наркотика бывает и недостаточно. Но он — Легко утверждать, монсиньор. Но кое-какие его ответы нужны мне — Тогда я — Ну да, с точно такими же результатами. — Вы сомневаетесь в возможностях моих методов, милорд? Сикард уперся кулаками в бедра, выражая этим жестом отвращение, и отвернулся от Горони. — Мне не нравится, когда мучают священника, — пробормотал он. — О, ну да, казнить священников — это совсем другое дело, не так ли? — вмешался Лорис, заговорив елейным тоном. — Скажите-ка мне, вы не припоминаете, подвергался ли пытке и мучениям некий Генри Истелин, прежде чем его казнили? Мгновенно рассвирепевший Сикард обернулся к нему и с видом уверенности в собственной правоте заявил: — Генри Истелин был повешен, четвертован и колесован за то, что он, в своей бесконечной гордыне, предал Меару! Но он был казнен как светский человек, и его приговор не коснулся его священного сана как служителя божьего и как епископа. Лорис позволил себе язвительную усмешку. — Тогда, учитывая светское положение Мак-Лайна как герцога Кассана и графа Кирнийского, он, будучи военнопленным, обладающим ценными сведениями, должен быть подвергнут пытке, так как нам эти сведения необходимы, — пояснил он. — К тому же, насколько я в этом разбираюсь, он теперь даже не рядовой священник, и уж тем более не епископ. — Ты знаешь, что я не могу спорить с тобой о священных канонах и уложениях, — проворчал Сикард. — Я не знаю, почему епископ становится епископом, в церковном смысле. Но вот это я знаю точно: священник всегда остается священником! Когда на него возлагают духовный сан, его руки освящают для того, чтобы он вправе был держать тело нашего покровителя, Господа. А ты что сделал с его руками, посмотри! — Это руки Дункан, плававший в лихорадке на грани сознания и беспамятства, застонал довольно громко, когда Лорис, ставя точку своим словам, резко ударил хлыстом по и без того уже иссеченной груди пленника. Боль заставила тело епископа выгнуться дугой, он смутно ощутил прокатившиеся по нему волны жара, потом чудовищного холода… Он пытался снова столкнуть себя в блаженную черноту, где никто не мог причинить ему никакого вреда, но сознание вернулось к нему целиком и полностью вместе с прежней болью, раздиравшей его руки и ноги. Чрезвычайное искажение всех психических функций, обусловленное последней дозой Он не открыл глаза. Но и с закрытыми глазами он ощутил, как Лорис наклонился и всмотрелся в него, и что кто-то еще ожидает, расположившись возле его головы, — и малейший шанс сделать вид, что он все еще в обмороке, исчез, когда чей-то тяжелый сапог вжал его израненную руку в грязь, покрывавшую пол шатра, — не слишком сильно, да, — но в силе тут и не было нужды. Стон, вырвавшийся у Дункана, когда он съежился и натянул цепь, пытаясь избежать новой пытки, был похож на рыдание. — Он приходит в себя, ваше сиятельство, — негромко сказал Горони где-то возле левого уха Дункана. Лорис фыркнул и убрал ногу, и острая боль в руке Дункана почти мгновенно превратилась в тупое биение. — Просто удивительно, какую сильную боль можно причинить, работая с кончиками пальцев… даже такому своевольному и ожесточенному священнику, как наш Дункан. Слушай внимательно, Мак-Лайн! Лорис подчеркнул свой приказ очередным ударом хлыста по груди Дункана, и Дункан задохнулся и открыл глаза. Он умирал от жажды, его горло так пересохло, что он бы, пожалуй, обрадовался даже глотку — Итак, ты Дункан лишь с трудом провел распухшим языком по пересохшим гулам и повернул голову вбок, ожидая следующего удара Лориса. — Но почему же, отец? — промурлыкал Лорис. — Совершенно очевидно: ты до сих пор ничего не понял! Какое значение может иметь тело человека, если душа его проклята? Кончик хлыста лишь слегка коснулся одного из окровавленных пальцев — но если бы вместо кожаной полоски Лорис ткнул в его палец раскаленным железным прутом, Дункан едва ли испытал бы сильнейшую боль. Стиснув зубы от невыразимой муки, Дункан изо всех сил старался не закричать. Внезапно хлыст снова сильно ударил его по израненной груди, проложив новый рубец среди нескольких дюжин уже оставленных им же, и Дункан судорожно втянул в себя воздух. — Отвечай мне, — резко прикрикнул Лорис. — Я стараюсь ради спасения — Благородное намерение, — прошептал Дункан, почти сумев растянуть губы в улыбке. — Намерение весьма благородного и благочестивого человека. На этот раз хлыст опустился на его лицо, рассекая в кровь нижнюю губу, но Дункан был уже готов к удару, и лишь почти неслышно охнул. — Что-то мне кажется, я скоро потеряю терпение из-за тебя, Дерини! — процедил Лорис сквозь стиснутые зубы. — Хотелось бы мне знать, какую ты песенку запоешь, когда испробуешь настоящих плетей. Да, твой язык нуждается в настоящей дрессировке. Горони! Горони мгновенно поднялся и исчез в другой части шатра, где Дункан не мог его видеть, и на одно краткое мгновение испугался, что Лорис вложил в свою угрозу буквальный смысл и намеревается вырвать ему язык. А для Горони не составит труда сделать это, если Лорис прикажет. Но Горони принес чашу, не нож. Вот оно что, снова Он даже и не пытался сопротивляться, когда Горони приподнял его голову и поднес чашу к его губам. Хоть борись он, хоть нет, они все равно вольют в него это зелье; борьба лишь ухудшит его состояние. К тому же не исключено, что они Он выпил жидкость с жадностью, почти радуясь тошноте и головокружению, порожденным — Выводите его, — приказал Лорис. Кто-то выдернул из земли колья цепей, прижимавших Дункана к грязному полу, но кандалы с его рук и ног не сняли. Дункан не удержался от стона, когда его резко поставили на изувеченные ноги и поволокли из шатра, наружу. Лорис и Горони шли следом, и с ними — недовольно поджавший губы Сикард. Он сразу увидел столб для сожжения. Они установили его на вершине маленького холмика в самом центре лагеря, совсем недалеко от шатра Лориса. Отчетливо вырисовываясь на фоне светлеющего утреннего неба, столб выглядел вполне невинно, и едва ли можно было подумать, что он обещает кому-то такую страшную смерть, как та, что ожидала Дункана, насколько он понимал, — это был ствол дерева, с которого небрежно обрубили ветви, — несколько веток даже остались торчать на самой верхушке. Он во все глаза, как зачарованный, смотрел на него, пока его тащили к холмику, не обращая внимания на насмешки и оскорбления, сыпавшиеся со стороны солдат, нарочно созванных в центр лагеря, чтобы они стали свидетелями унижения Дерини. Он молча тащился сквозь строй шипящих, таращащихся на него фигур, на безупречно белых плащах которых красовались синие кресты. Они не стремились ударить или как-то физически унизить его, но он ощущал ненависть, истекавшую из их тел, и радостное предвкушение предстоящего зрелища — огонь пожрет мерзкого Дерини… Позади рыцарей епископа выстроилась вся гигантская армия Меары, и насколько мог видеть глаз, все заполняли отряды солдат; почти весь стоявший здесь ночью лагерь был уже свернут. Весьма встревоженный ситуацией Сикард явно намеревался выступить в поход сразу же после завершения казни Дункана. Цепи кандалов, стягивавших лодыжки Дункана, волочились за ним, звеня при каждом безумно трудном шаге; лишенные кожи, кровоточащие ноги Дункана пульсировали, и он, преодолевая недолгий путь на свою собственную, для него одного предназначенную Голгофу, словно уже шел по пылающим угольям. Он вдруг понял, что думает о Христе — казался ли и ему его последний путь таким же трудным? Но вообще все это казалось немного нереальным. Впрочем, цепи, свисавшие со столба, были вполне реальными, — так же как вязанки хвороста, аккуратно сложенные вокруг его основания; между ними был оставлен лишь один узкий проход, для него и его стражей, чтобы они могли подтащить его к столбу. По обе стороны столба ожидали два солдата, обнаженные до пояса, с кожаными бичами в руках; ремни со множеством узлов танцевали в руках солдат, как живые; на загорелых плечах и спинах палачей перекатывались мощные мускулы. Дункан не ожидал милосердия, зная, что ожидать тут просто нечего; и стражи грубым рывком протащили его через оставшиеся ярды пространства, и, ничуть не церемонясь, завели его руки за столб и привязали их чуть повыше его головы, — Дункан словно обнял столб в последнем объятии. Оставшиеся на стволе куски коры и нижние части ветвей грубо и болезненно впились в его грудь; а когда он попытался чуть-чуть изменить положение ног, чуть-чуть раздвинуть их, чтобы легче было выдержать удары бичей, — он задел пальцем; с которого был содран ноготь, за одну из щепок растопки, в изобилии лежавших вокруг него, и от пронзившей его боли глаза Дункана наполнились влагой, и он едва не лишился сознания. Когда же он наконец снова овладел собой, он открыл глаза — и увидел лицо Горони в нескольких дюймах от своего; руки священника медленно, с наслаждением вертели рукоятку бича. — Смотри, вот инструмент, благодаря которому мы постараемся спасти твою душу, — сквозь боль, пульсирующую в ногах и руках, услышал Дункан негромкий голос Горони. Он вздрогнул и слегка отклонился, когда священник легонько хлестнул по его обнаженным плечам узловатым ремнем, чувствуя, как в его сознание закрадывается страх, — несмотря на то, что он твердо решил — Ну же, не шарахайся так от собственного спасения, — продолжил Горони, и в его голосе послышалось непристойное наслаждение чужим страданием, которое он сам же и причинял. — Ты должен радоваться тому, что каждый удар будет изгонять из тебя зло, что твоя смерть может оказаться искуплением многих твоих грехов. Дункан в ответ лишь отвернул лицо в другую сторону, предпочитая ободрать щеку о жесткую кору, — и почувствовал, как в Горони вспыхнуло разочарование. Изо всех сил сопротивляясь рождаемому Тот единственный удар, нанесенный ему священником, отчасти подготовил Дункана к тому, что последовало вскоре. Но хотя он и ожидал этого, первый настоящий удар бича застал его врасплох, — он не ожидал того безумия боли, которое захватило его. Подавив крик, едва не вырвавшийся у него от боли и шока, он изо всех сил сжал кулаки, стараясь покрепче прижать изуродованные концы пальцев к коре, местами покрывавшей столб, — надеясь, что одна боль поможет преодолеть другую, куда худшую. Но это не помогло. Каждый новый удар плети оставлял горящий огнем рубец на его спине, потрясая все его чувства о самого основания, — а его хлестали две узловатые плети… Его мучители, похоже, не знали усталости. После первой дюжины ударов по его спине побежала кровь, смешиваясь с потом, заливавшим его пронизанное болью тело; а после еще нескольких ударов он перестал воспринимать время и пространство. Бичевание продолжалось, и Дункан все тяжелее и тяжелее обвисал на своих цепях, уже не ощущая боли. Его запястья онемели и стали мокрыми и скользкими от крови, но это было ничто по сравнению с тем, что они делали с его спиной. Он слышал когда-то о людях, которых стегали до тех пор, пока их ребра не обнажались. Возможно, ему — Ему больше не выдержать, — донесся до Дункана голос Сикарда, обращавшегося к Лорису, — слова с трудом просачивались сквозь ослепляющую и оглушающую боль. — Впрочем, ты, возможно, предпочитаешь просто забить его до смерти, а уж потом сжечь. — Он куда сильнее, чем тебе кажется, — последовал холодный ответ Лориса, когда очередной удар бича едва не погрузил Дункана в благословенное забвение. — Но мне все же не хотелось бы лишить огонь его живой жертвы. Горони! Удары бичей прекратились. Когда Дункан, почти не осознавая, что делает, попытался подтянуть ноги и выпрямиться, жестокие руки схватил его под мышки и поддерживали, пока кто-то еще снимал железные кольца с его запястий. Циркуляция крови возобновилась, и руки Дункана заболели сильнее прежнего, — но когда его развернули и бросили спиной на столб, связав руки позади дерева, и в его разодранную бичами плоть вонзились кора и обломки сучьев, — он понял, что вся предыдущая боль была лишь скромным вступлением к настоящей муке. Металлическое звяканье колец, вновь сомкнувшихся на его запястьях, сопровождалось звоном цепей, которые Горони начал наматывать поперек его груди, привязывая Дункана к столбу так крепко, чтобы даже огонь не дал ему избежать судьбы, предписанной Дункану Лорисом. Дункан пытался подняться над болью, пытался слиться с ней, пытался выключить сознание и провалиться в ничто… но его самоконтроль был слишком ослаблен Когда солдаты придвинули связки хвороста поближе к его ногам, заполнив вязанками все то пространство, которое до того оставалось свободным, чтобы можно было подойти к столбу, зрение Дункана вдруг обрело сверхъестественную силу. Его пока что не терзала особо сильная боль, и ее не следовало ожидать до тех пор, пока не вспыхнет пламя… и Дункан внезапно увидел за спинами Лориса и Горони многих из тех, кто в последние шесть месяцев выступал против него и Халдейна… среди них были Григор Дални, могущественный сосед и предатель Брайс Трурилл, и почему-то — старый Каулай Мак-Ардри… Старый Мак-Ардри, конечно, был уже мертв… и он никогда не отступался от своей присяги королям Халдейнам. Преданный и стойкий Каулай, вырастивший Дугала как своего собственного сына. Дункан тяжело сглотнул, осознав, что он больше никогда не увидит Дугала, и мысленно произнес горячую молитву о том, чтобы мальчик сумел выжить в этой войне. И еще Дункан увидел Тибальда Мак-Эрскина и Кормака Хамберлина, двух вождей приграничных кланов и бывших своих вассалов, которые здорово выигрывали от его смерти… и изгнанного из пределов его страны О'Дайра. И еще там был Сикард Мак-Ардри, родственник его сына и муж его противницы и врага Келсона, — он стоял, скрестив на груди закованные в латы руки, и на его бородатом лице застыло выражение отвращения. А потом внимание Дункана привлек огонь, вспыхнувший вдали от него, на самой периферии его видения — это был факел в руке человека, одетого в сутану с капюшоном; он медленно приближался к Дункану со стороны шатра Лориса. Дункан обнаружил, что вопреки его собственной воле его глаза сосредоточились на огне, что он полон ужаса и зачарован, и не в состоянии отвести взгляда от факела, который уже очутился в затянутой в латную перчатку руке Лориса. Исполненная благоговения тишина воцарилась вокруг, — ведь не так уж часто Церковь сжигала священника и епископа, хотя другие Дерини горели в прошлом без счета. Молчание было настолько глубоким, что Дункан мог слышать шипение и потрескивание ярко пылавшей просмоленной пакли факела, когда Лорис подошел поближе, держа факел, как держал бы епископский посох, привычный его руке. Крест прелата на его груди отражал и жар, и свет, когда Лорис остановился на расстоянии вытянутой руки от своего пленника и осмотрел его сверху донизу. — Ну-ну, дорогой Дункан, наконец-то мы подошли к завершению дела, не так ли? — сказал он так тихо, что слышать его мог один только Дункан. — Но ты знаешь, что еще не поздно покаяться в своих грехах. Я все еще могу спасти тебя. Дункан осторожно покачал головой. — Мне нечего тебе сказать. — Ага, так значит, ты предпочитаешь встретить свод смерть нераскаянным и отлученным от церкви, — сказал Лорис, вздергивая брови в насмешливом удивлении. — А я-то надеялся, что умерщвление плоти может помочь тебе усмирить гордыню и раскаяться. — Выражение его лица резко изменилось, став мрачным и жестоким. — Скажи-ка мне, Дерини, ты когда-нибудь видел, как горят живые люди? Дункан содрогнулся, несмотря на жаркий день и жар от зловещего пламени в руке Лориса, но он был тверд в своем решении не дать мучителю удовлетворения, и потому промолчал. Слегка повернув голову в сторону, он устремил взгляд к линии ярко освещенных солнцем холмов, протянувшихся вдоль горизонта на востоке. Сверкающий край поднявшегося над ними солнечного диска ослепил его, но Дункан не отводил от него глаз, сосредоточив на нем все свое внимание, — солнце помогало ему справиться с ужасными воспоминаниями и с мыслями о том, что ждало его впереди. — Ну, я могу тебе сообщить, что сгореть заживо — это не самый приятный вид смерти, — продолжал Лорис. — А я могу сделать ее еще менее приятным, знаешь ли. Ты мог бы заметить… да ты и наверняка заметил, что хворост сложен так, чтобы он горел как можно медленнее, чтобы твоему телу с избытком хватило времени на то, чтобы полностью вкусить муки, приносимые простым земным огнем, — прежде чем твоя душа очутится в пламени ада. Там будет куда хуже, чем ты мог бы себе вообразить. Но я могу и проявить милосердие… Дункан сделал глотательное движение распухшим от сухости горлом и на мгновение прикрыл глаза, но солнечный диск отпечатался на сетчатке, и он продолжал видеть его — теперь солнце выглядело как предзнаменование грядущего пламени… и Дункан поспешил вернуться к тому, что он видел мысленным взором. — Да, я могу проявить милосердие, — повторил Лорис. — Если ты отречешься от своей ереси, если ты откажешься от дьявольских сил Дерини, я могу приказать, чтобы огонь стал горячим, сильным… быстрым. А если ты скажешь мне, где сейчас находится Келсон, то я могу оказать тебе и дополнительную милость, и ты умрешь еще быстрее. Он оглянулся назад, на людей, собравшихся вокруг Сикарда, и кивнул. Тибальд Мак-Эрскин тут же извлек из ножен свой кинжал. Резкий звук металла, скользнувшего по металлу, прозвучал словно призыв к Дункану, словно обещание освобождения, — но Дункан знал, что он никогда не позволит себе купить облегчение для тела ценой предательства, ни предательства своего собственного разума, ни веры в своего короля и данных ему клятв. — Смотри, смотри! Его лезвие так остро! — прошептал Лорис, когда Тибальд подошел к ним. — Смотри, как он сверкает на солнце, как он ловит отблески огня… И когда Тибальд поднес кинжал к самым глазам Дункана и повернул его так и эдак, грязно улыбаясь, Дункан обнаружил, что смотрит на лезвие, как кролик на удава, следит за его движениями… и лишь моргает, когда отражение огня факела падает прямо на его глаза. — Да, огонь горяч, но сталь может принести сладкое освобождение, — все шептал и шептал Лорис, свободной рукой забирая кинжал у Тибальда. Он повернул лезвие и плашмя мягко приложил его к горлу Дункана, прямо к тому месту, где тяжело колотился пульс, и Дункан ощутил прохладу, такую утешительную прохладу… и закрыл глаза, дрожа. — Это может быть очень легко, Дункан, — мурлыкал над его ухом голос Лориса. — Это почти не больно. Ты вынес уже куда больше страданий. Говорят, есть крошечная точка, вот тут, сразу за ухом… Дункан почувствовал, как острие кинжала на мгновение прижалось к его коже, нежным, ласкающим движением, — но он не успел прижаться к нему, оно уже отодвинулось. Жар от пламени факела колотился в его закрытые глаза, делая воспоминание о прохладе металла еще слаще и приятнее… — Ну что, ведь хочется, а? — шептал Лорис, снова поглаживая горло Дункана плоской стороной лезвия. — Ах, но ведь это был бы такой желанный обмен, разве не так, Дункан? Мгновенное милосердие кинжала — против безжалостного жара костра. Ну же, ведь ты можешь это сделать, хотя ты и ослабел, ты можешь… а иначе тебя настигнет пламя. Если ты скажешь мне то, что я хочу знать, я окажу тебе милосердие… « Дункан с трудом разлепил веки, — ловушка внезапно стала слишком очевидной, даже для его притуплённых чувств. Лорис пытался вовлечь его в страдание куда более длительное, нежели страдание на простом костре. Лорис предлагал ему вовсе не А кроме того, даже если бы Дункан оказался настолько глуп, что согласился бы на условия Лориса, — где гарантия, что Лорис выполнит свою часть сделки? Неужели Лорис действительно думает, что он может предать свою совесть и своего короля, что он может взять на себя смертельный грех самоубийства? — А, ты не интересуешься моим скромным предложением, — сказал Лорис, покачав головой с насмешливым сожалением и возвращая кинжал Тибальду. — Ну, наверное, я никогда и не предполагал, что ты заинтересуешься. Но я все равно забочусь о твоей душе — если, конечно, Дерини вообще имеют душу. И даже если среди твоих проступков не будет самоубийства, я уверен — ты с радостью примешь возможность подумать о других твоих грехах. Огню этого костра понадобится много, очень много времени, чтобы убить тебя. А это будет весьма полезно для твоей бессмертной души, — продолжал он, начиная понемногу отступать назад. — Ну, конечно, твое тело при этом… Он взмахнул факелом, и огонь пронесся так близко к вязанке хвороста, что Дункан задохнулся в ужасе. — Но ты наверняка видел, как другие очищаются в пламени, — снова заговорил Лорис, — как чернеют и извиваются их тела… как руки дергаются в судорогах, когда из-за жары начинают сокращаться мышцы. Конечно, ты можешь быть и мертв к тому времени, когда это произойдет… Воображение Дункана переполнилось множеством отвратительных деталей гибели в огне задолго до того, как Лорис добрался до края дровяного кольца и его голос стал не слышен. Когда же пылающий факел в руке Лориса стал опускаться все ниже и ниже, и наконец коснулся вязанки, и хворост вспыхнул, — со стороны наблюдающих за казнью воинов раздался рев. Солдаты колотили мечами и кинжалами по щитам, одобряя и поддерживая Лориса, а Лорис медленно пошел вдоль вязанок, касаясь факелом то одной, то другой, и по всему окружавшему Дункана дровяному кругу начало разгораться пламя. Отчаявшись, Дункан отвел взгляд от все увеличивавшихся языков огня и сосредоточился на холмах вдали, молясь о том, чтобы ему была дарована милость умереть так, как умер Генри Истелин — твердым в своей вере, до самой смерти преданным своим клятвам, своему королю и своему Господу. Но его испытанию предстояло быть жестоким, Дункан знал это — и смертельным, по крайней мере, для его тела. Языки пламени вздымались все выше и выше, и они уже начали продвигаться к нему, — но нестерпимый жар, заставивший Лориса и его приспешников отойти подальше, еще не настиг его в полной мере… возможно, до настоящего пекла ему оставалось еще с полчаса. Но в любом случае этого жара не хватит, чтобы сразу убить его. Он уже чувствовал укусы жара своей изодранной кнутами спиной, и жар стекал по его рукам и ногам… но это был жар не только окружившего его огня, но и припекающего солнца, и его собственных нервов. Вдали, за стеной пламени, Сикард и его офицеры стали понемногу расходиться к своим отрядам и готовиться к выступлению. Кавалерия и пехота ощетинились копьями и пиками, гремели щитами и вскидывали на плечи луки, становясь в ряды. Конные разведчики уже умчались на запад, на рекогносцировку. Почти весь лагерь был уже свернут, даже шатер Лориса уже разобрали, и солдаты укладывали свернутую холстину на вьючных мулов. Вдали рыцари епископа, в белых плащах с синими крестами, уже садились в седла. А самые бесстрашные из солдат суетились возле костра, окружавшего проклятого герцога Кассанского, следя, чтобы пламя разгоралось ровно со всех сторон. Дункан настолько углубился в свою молитву, что сначала и не заметил, что свет солнца, заливающий землю на востоке, начал отражаться от наконечников сотен пик… и что сияние солнца скрывает ровное и уверенное приближение знамен Халдейна. Но Сикард заметил их… и Лорис тоже. И их офицеры мгновенно начали выкрикивать яростные приказы — вооружаться и садиться на коней… а пыль, поднятая неудержимо мчавшейся армией Халдейна, уже поднялась над равниной огромным клубом, как будто несся навстречу Сикарду некий гневный ангел, пылающий жаждой мести… |
||
|