"Милость Келсона" - читать интересную книгу автора (Куртц Кэтрин)

Глава XV Знаю я ваши мысли и ухищрения, какие вы против меня сплетаете.[16]

К тому времени, когда Дугал и его угрюмый эскорт добрались до большой рощи, в которой можно было укрыться, уже почти окончательно стемнело, и Дугал буквально качался в седле, и из-за физической усталости, и из-за куда более изматывающего эмоционального страдания, которое он испытывал с того момента, как покинул поле сражения в долине Дорна.

Лишь Кьярд и еще трое оставались с ним, несмотря ни на что. Но их неодобрение окружало его как некое плотное покрывало, жесткое и давящее, — но едва ли Дугал мог укорять их за это. Они ведь не знали, что Дункан прислал приказ оставить его и скакать за помощью к Келсону; они просто видели, что их молодой лорд дезертировал, бросив своего командира посреди битвы, и приказал им сделать то же самое. Не могли они знать и того, какой ценой далось Дугалу послушание, или насколько возрастала эта цена каждый раз, когда Дугал пытался мысленно прорваться к Дункану, но в ответ так ничего и не услышал…

Изо всех сил стараясь справиться с отчаянием, которое порождала в нем его личная тяжелая утрата, Дугал соскользнул на землю и ослабил подпругу своего коня; нагнувшись, он из-под лошадиного брюха посмотрел на Кьярда, в то время как его опытные руки кавалериста машинально скользнули вниз по влажным от пота ногам коня в поисках ран или каких-то повреждений. То, что в течение последний четырех часов его верный слуга и помощник молчал, ранило Дугала почти так же сильно, как молчание отца. Кьярд и трое остальных отвели своих лошадей на другую сторону поляны, и там принялись расседлывать; в лесной тьме они казались не людьми, а лишь смутными тенями, но Дугалу и не нужно было видеть их, чтобы прочесть в их умах презрение к нему. И ему никогда не случалось ощущать, чтобы Кьярд до такой степени гневался на него.

Слегка содрогнувшись, он отключил свое восприятие Дерини, не в состоянии больше выносить психологическую изоляцию, психологическое отъединение от него сопровождавших его людей. Сняв седло с потной спины своего жеребца, он слегка покачнулся от усталости, опуская седло на землю; потом он начал обтирать животное пучками травы, счищая пот и грязь с некогда шелковистой шкуры, и позволив себе, хотя бы на несколько минут, совсем другие психологические переживания, далекие от тех, что заставляли болеть все его тело. Наслаждение жеребца простой процедурой и нежная привязанность животного, выражавшаяся в том, что конь старался прижаться вспотевшей головой к рукам Дугала, отскребавшим с него грязь, пролились в сознание Дугала как некий утешающий бальзам, помогая ему отвлечься от неприязни людей, занимавшихся тем же, чем и он, только на другой стороне поляны.

Он представления не имел, чем он займется, когда закончит обихаживать коня. Он знал, что должен попытаться установить связь с Келсоном, как приказал ему отец, но он не должен был позволять себе слишком много думать о человеке, отдавшем этот приказ. Ведь если уж он не сумел дотянуться мысленно до Дункана, который физически находился гораздо ближе к нему, по крайней мере сначала, то у него наверняка почти нет шансов пробиться к Келсону. И все же он должен попробовать. Но ему придется делать это в одиночку, да к тому же ощущая присутствие совсем рядом людей, излучающих отвращение и гнев, и эти чувства направлены на него…

Он не спешил закончить работу, и хлопотал возле коня до тех пор, пока все остальные уже не справились со своим делом. Потом, отведя жеребца к небольшому ручейку, чтобы тот мог как следует напиться, Дугал как следует вымыл лицо и руки, и далее окунул голову в воду, чтобы восстановить силы. Ему нужно было собрать воедино все силы своего ума, если он надеялся снова вернуть себе доверие своих людей и заручиться их поддержкой.

Он вытряхнул воду из ушей, как щенок после купания, и повел своего коня обратно, чтобы пустить его пастись вместе с другими животными. Он вообще-то по-прежнему чувствовал себя грязным и изможденным, но вода, сбегавшая по его косе и по шее под кольчугу и панцирь, несла с собой благословенную прохладу. Набравшись храбрости, он взвалил свое седло на плечо и понес, чуть пошатываясь, к крошечному костру, который старый Ламберт развел с подветренной стороны большого валуна.

Все остальные уже собрались там; они сидели, опершись спинами на седла, и делили скудные остатки еды — Ламберт, Матиас, Джасс… и Кьярд. И ни один из них даже не посмотрел на Дугала, когда тот опустил седло на траву и сел среди них, — хотя Ламберт и передал ему тут же чашу эля и кусок черствого походного хлеба. Кьярд — тот даже повернулся спиной к Дугалу. Дугал ощущал, как другие стараются не смотреть на него, пока он ест и пьет, и пища легла в его желудок свинцовым комом. И огонь ничуть не уменьшал холод, сочащийся от всех четырех его спутников.

Ни один из них не заговаривал с ним с того момента, как начали спускаться сумерки, — они только коротко отвечали на его приказы. Кьярд являл собой глыбу льда, освещенного светом костра; Джасс Мак-Ардри, всегда такой энергичный и полный энтузиазма, совсем молодой, как и Дугал, выглядел так, словно готов расплакаться в любую минуту. Матиас и старый Ламберт просто не обращали на Дугала никакого внимания, а если он велел что-то сделать — сначала смотрели на Кьярда, ожидая от него подтверждения.

Да, именно Кьярд был здесь ключевой фигурой — и единственным среди всех, кто был в состоянии понять и принять полную правду. И если Кьярда удастся завоевать и склонить на свою сторону — остальные последуют за ним без вопросов и размышлений.

Дугал поставил свою чашу на землю и обтер пальцы, стряхивая с них прилипшие крошки; есть ему совершенно расхотелось.

— Пожалуйста, не надо так со мной обращаться, — мягко сказал он. — Я нуждаюсь в вашей помощи.

Кьярд с видом вынужденного послушания повернул к Дугалу свою седеющую голову, но в его глазах светились только боль и горькое разочарование.

— Тебе нужна наша помощь. Ну да, парень, конечно, это так. А епископу Дункану нужна была твоя помощь. Но он ведь ее не дождался, так или не так?

— Если ты позволишь мне объяснить…

— Объяснить что, парень? Что Мак-Ардри поджал хвост и бросился удирать? Что он бросил своего командира в бою, и того то ли убили, то ли захватили в плен враги? Слава Богу, твой отец не дожил до этого дня и не видит твоего позора, Дугал! Он бы просто умер от стыда!

Дугал уже открыл было рот, чтобы сказать, что его настоящий отец как раз Дункан, и что он бежал с поля битвы именно по приказу Дункана, — но вовремя удержался и не произнес этих слов. Пока что не время было рассказывать им о своем подлинном происхождении, — не сейчас, когда они были убеждены, что он опозорил имя Мак-Ардри.

Но он отчаянно нуждался в том, чтобы они поддержали его, встали с ним рядом. Он вовсе не был трусом! Может быть, их удовлетворит часть правды…

— Мой отец сначала обязательно выслушал бы мое объяснение происшедшего, прежде чем проклинать и порицать меня, — холодно произнес Дугал. — Не всегда вещи бывают такими, какими кажутся.

— Может, это и так, — сказал старый Ламберт, заговорив впервые за все время, прошедшее с момента бегства с поля боя. — Но мне что-то кажется, что ты просто испугался и удрал, молодой Мак-Ардри. Я ничего другого тут не вижу.

Дугал вспыхнул, но не отвел взгляда, продолжая смотреть прямо в укоряющие глаза старого Ламберта.

— Это верно, что я сбежал, — неуверенно произнес он, — но я сделал это не по собственной воле. — Он перевел дыхание, чтобы собрать силы… ему предстояло выдержать их отклик на его слова. — Епископ Дункан приказал мне уйти.

— Приказал тебе. Ага. Надо полагать, при помощи своей магии, так? — пренебрежительно бросил Кьярд. — Не стоит оправдывать трусость ложью, парнишка.

— Я не лгу, — ровным голосом сказал Дугал. — И не зови меня парнишкой. Да, епископ Дункан действительно использовал свою магию — хотя вам, конечно, приятнее было бы думать, что я просто трус.

Кьярд сжал губы и отвернулся в сторону, не сказав ни слова, и Дугал видел, что Кьярд куда тверже убежден в своем, чем даже предполагал Дугал.

Остальные смотрели куда угодно, только не на молодого Мак-Ардри, и он видел, что они гневаются на него, смущены его поведением, стыдятся его, и в их умах нет места для других мыслей.

А он не мог позволить себе тратить слишком много времени на объяснения. Он должен был постараться дотянуться до Келсона, и он отчаянно тревожился за своего отца. Но он не знал, сумеет ли он вообще заставить их слушать его.

Нет, со всеми это определенно не удастся, решил он. Но, возможно, это удастся с Кьярдом. Уж наверняка старому воину на самом деле вовсе не хочется верить в то, что Дугал оказался трусом, — ведь это же был Кьярд, который служил его с самого дня его рождения…

— Кьярд, могу я поговорить с тобой один на один? — тихо спросил Дугал, выждав несколько секунд. — Прошу тебя.

— Мне нечего сказать тебе такого, чего я не мог бы сказать при людях моего клана, — холодно ответил Кьярд.

Дугал, проглотив свою гордость, попытался еще раз.

— Ты им все расскажешь потом, — мягко сказал он. — Прошу тебя, Кьярд. Ради той любви, которую ты когда-то ко мне испытывал.

Кьярд медленно повернул голову, и его глаза источали ледяной холод и презрение, — однако он все же поднялся на ноги и пошел следом за Дугалом на ту сторону поляны, где лошади мирно щипали траву. Он остановился возле серого коня Дугала, запустил пальцы одной руки в лошадиную гриву и легко прислонился к плечу коня, в полутьме искоса глядя на Дугала.

— Ну?

Дугал подошел поближе и погладил коня по шее, тщательно обдумывая то, что ему предстояло сказать. Обладая теми умениями, которым уже обучили его Дункан и Морган, он чувствовал себя вполне уверенно в том смысле, что знал: он сумеет установить необходимых психический контакт, что заставить Кьярда увидеть правду; однако он точно так же знал, что пока что недостаточно искусен для того, чтобы сделать это без физического взаимодействия… и что физического контакта Кьярд не допустит, поскольку чувствует себя преданным своим молодым хозяином.

И ему, само собой, не удастся заставить куда более сильного и опытного Кьярда допустить соприкосновение… ведь почти всему, что было известно молодому вождю по части физических сражений, он научился именно у Кьярда.

Но он должен был попытаться наладить психическую связь, потому что даже его не слишком развитые умения могли помочь им объясниться. У Дугала просто не было времени излагать все на словах, ведь каждый его ответ повлечет за собой новые вопросы. Все еще поглаживая шелковистую шею жеребца, Дугал вдруг заметил, что прикидывает — а не может ли живая масса лошади, стоящей между ними, сыграть роль того физического звена, в котором он нуждался… ну, по крайней мере для того, чтобы преодолеть простое телесное сопротивление.

— Кьярд, мне очень жаль, что я причинил тебе боль, — мягко заговорил Дугал.

— Я и не сомневаюсь, что тебе жаль, Дугал, но сейчас, пожалуй, поздновато рассуждать об этом, а?

— Возможно. — Он начал осторожно сливать свое сознание с сознанием коня, протягивая тонкие нити контроля вдоль лошадиных синапсов к человеку, прислонившемуся к жеребцу с другой стороны. Большой боевой конь лишь мягко фыркнул и продолжал щипать траву, ничуть не заинтересовавшись новой формой партнерства, которую налаживал его хозяин. Часть сознания Дугала вдруг заинтересовалась посторонним вопросом: а не потому ли ему всегда так легко удавалось обращаться с лошадьми, что он инстинктивно делал то, что позже его научили делать сознательно и намеренно?

— Кьярд, я… сейчас не время рассказывать обо всем так подробно, как мне самому хотелось бы, — продолжил он. — Но я… есть некий особый тип магической связи, которую Дерини иногда используют. Когда король прошлой осенью был в Транше, он немножко научил меня этому. И именно таким образом епископ Дункан отдал мне приказ.

Он видел, несмотря на темноту, скептическую гримасу, скривившую лицо Кьярда, и как старый помощник вождя пропустил между пальцами прядь лошадиной гривы, совсем не ощущая и не осознавая тонких нитей силы, просочившихся через лошадиный круп и начинавших уже проникать в него самого.

— Удобное объяснение, сынок, очень удобное, — вот только не очень убедительное, — пробормотал Кьярд. — Они-то ведь Дерини — и наш король, и епископ Дункан. А в тебе только и есть, что кровь пограничника.

— Кровь пограничника… ну да, — выдохнул Дугал, и его свободная рука через лошадиную шею стремительно метнулась к руке Кьярда, — так же стремительно, как его ум бросился вдоль цепочки, уже протянутой сквозь нервную систему животного. — Но только по материнской линии. Я тоже Дерини!

Кьярд судорожно вздохнул от изумления, а Дугал уже был в его сознании, внедрившись в самые глубины еще до того, как Кьярд успел сделать еще вдох. И тут же Кьярд обмяк и стал медленно валиться на землю, скользя вдоль лошадиного бока, несмотря на то, что Дугал пытался замедлить его падение. Дугал отпустил его руку лишь ровно настолько, чтобы проскочить, согнувшись, под брюхом коня и подхватить бесчувственного слугу; и тут же он сам опустился на траву под тяжестью безжизненного тела Кьярда.

Он надеялся, что жеребец будет смирно стоять на месте и не начнет метаться. Дугалу приходилось проделывать подобное лишь несколько раз, и всегда под руководством либо Моргана, либо его отца, и ему не слишком нравилась мысль о том, что он может оступиться, пытаясь работать с сознанием Кьярда.

Но его верный четвероногий друг спокойно стоял в траве, утвердив свои копыта на мягкой почве, и лишь однажды мягко фыркнул в ухо Дугала, — а потом снова принялся щипать траву. А задача Дугала оказалась почему-то на удивление несложной, — стоило ему начать, как дальше процесс пошел сам собой с присущей ему естественной скоростью.

— Слушай меня, Кьярд, — взяв голову Кьярда в свои ладони, прошептал Дугал, сопровождая свои слова полной картиной событий, хранившейся в его собственной памяти. — Отец Дункан — мой настоящий отец, по крови, а не только отец духовный. Старый Каулай был моим дедушкой.

Мягко поплыли в ум Кьярда образы: молодой Дункан, не старше, чем Дугал сейчас, сватается к дочери Каулая Маризе. Кьярд хорошо знал и любил эту девушку.

Но он знал и молодого Ардри Мак-Ардри, убитого человеком из клана Мак-Лайнов в пьяной драке, — и любил и его тоже; и он отлично помнил, что тогда между кланами грозила возникнуть кровная вражда, несмотря даже на то, что убийца Ардри был казнен своим же кланом… и то напряжение в отношениях кланов, когда вождь Мак-Ардри и герцог Джаред Мак-Лайн, вернувшись из военной кампании, порешили, что лучше им идти разными путями, чтобы кровопролитие не разразилось вновь.

И Дункан и Мариза оказались точно такими же жертвами той фатальной драки, как Ардри и человек из клана Мак-Лайнов (его имени Дугал никогда не знал), — ведь они отлично понимали, что после всего случившегося бесполезно просить у их отцов разрешения на брак.

И потому эта пара в тот же день обменялась тайными клятвами в пустой часовне, поздно вечером, и лишь бог был их свидетелем. Когда же на следующее утро Мариза ускакала из Кулди вместе с отцом и членами своего клана, полагая, что через день-другой они с Дунканом обвенчаются уже официально, ни она сама, ни Дункан и не думали, что их краткий союз принесет плод. В конце следующей зимы Мариза родила сына, через несколько недель после того, как ее мать также родила, но дочь. Ребенка Маризы объявили рожденным ее матерью, и когда после зимнего пребывания при дворе и весенней военной кампании Каулай вернулся домой, малыш был представлен ему как его собственный сын, — а Мариза к этому времени уже умерла от лихорадки.

И никто в целом свете не знал, что младший сын Каулая на самом деле Мак-Лайн, — он как бы заменил собой убитого Ардри Мак-Ардри. Даже сам Дугал узнал всю историю целиком только предыдущей зимой, когда застежка плаща, оставленная Дугалу его «матерью», высвободила поток давно дремлющих воспоминаний Дункана, — он узнал эту пряжку, некогда принадлежавшую ему самому, и сложил вместе все кусочки головоломки.

Дугал не стал делиться с Кьярдом воспоминаниями о том, чему он с тех пор научился, — это должно было остаться между отцом и сыном.

Вскоре веки Кьярда затрепетали, глаза открылись… он уставился на Дугала с неким совершенно новым выражением особого понимания и благоговейного страха.

— А… ты… ты все еще в моем уме? — спросил он.

Дугал покачал головой.

— Я бы и вообще не стал заглядывать в твою голову, если бы знал, как можно по-другому объяснить тебе все. И я не стану больше этого делать без твоего разрешения. Так ты поможешь мне? Я должен попытаться связаться с Келсоном.

— Конечно, парнишка, — Кьярд сел и стряхнул прилипшие к его плечам и локтям сухие листья. Потом Дугал помог ему встать на ноги. — Вот только не знаю, стоит ли рассказывать об этом остальным… думаю, что не надо. Уж особенно ни к чему говорить, что ты вообще не сын Каулая. Это… это вроде бы тебе не на пользу.

Дугал пожал плечами и усмехнулся.

— Я все равно его внук, Кьярд.

— Да-да… И потому ты все равно его наследник и законный вождь клана, конечно… хотя тут вопрос, наследник ли ты герцогского титула… Ай-ай, ну и ну… тут может получиться такое… вроде как запустить кота в голубятню! Ты — наследник епископа, вот дела!

— Я только надеюсь, что я пока еще не унаследовал его герцогский титул, — пробормотал Дугал. — Кьярд, я вообще не ощущаю его!

— Ну, может, это трудно из-за слишком большого расстояния?

— Нет, я боюсь, тут уже приходится предположить, что он мертв, — едва слышно сказал Дугал, совершенно не принимая внутренне подобного предположения, и зная при этом, что никакой страх не должен помешать ему сделать то, что он может сделать, раз уж он не может прямо в эту секунду ничего сделать для Дункана.

— А если он не погиб, — продолжил Дугал уже твердым тоном, — он почти наверняка в плену… что, в определенном смысле, может оказаться даже хуже. Прежде всего, тут дело в том, что я знаю, на что способен Лорис, как он может обращаться с пленными людьми… с теми, кого он считает простыми людьми. А уж с Дерини, вроде моего отца…

Он вздрогнул и поспешил отогнать эту мысль, не желая даже думать о том, что все это может означать.

— Ну, в любом случае, я должен постараться дотянуться до Келсона, — храбро продолжил он. — Именно этого хотел мой отец. И если он все еще жив, и… и оказался во власти Лориса, тогда один только Келсон с главной частью армии имеют хоть какой-то шанс спасти его вовремя.

— Ну, тогда лучше взяться за дело, парень, — сказал Кьярд, беря Дугала за руку и стремительно шагая назад, к костру, где ждали их остальные.

— Я уверен, что епископ Дункан действительно приказал ему уходить, — заявил Кьярд своим соратникам, подводя Дугала к своему собственному седлу и опускаясь на корточки рядом, когда Дугал уселся. — То, что мы видели, — огонь и все такое, — было прикрытием, для нас, чтобы мы могли уйти и предупредить короля. И Дункан использовал ту же самую магическую силу, чтобы приказать Дугалу — уходи!

Похоже, сидевшие у костра воины были захвачены врасплох этой новостью, — однако у них не было ни малейшей склонности сомневаться в Кьярде, даже если они и испытывали некоторое недоверие к молодому хозяину. Все они видели внешнее проявление магии Дункана. Так почему бы там не быть еще и невидимой части? Уж видимое-то определенно послужило им на пользу.

— Похоже на правду, — сказал старый Ламберт. — Видно, мы должны принести тебе свои извинения, молодой Дугал.

— Принято, — буркнул Дугал, согласно кивнув головой. — Я и не виню вас за то, что вы подумали. Я знаю, мои объяснения выглядели уж очень странными.

— Ну, это ничуть не более странно, чем другая задача, которую возложил на тебя наш добрый епископ, а, парень? — сказал Кьярд, вытягиваясь на траве и опираясь локтем о седло. — Собирайтесь-ка поближе, парни. Нашему молодому лорду нужна наша помощь.

Кьярд объяснил им, что хочет сделать Дугал, в чем должна состоять его попытка, — и они выслушали его с недоверчивым видом, но, к немалому изумлению Дугала, явно не увидели тут ничего дурного или неправильного.

— Ты говоришь, король его научил, как это делается? — спросил Матиас, слушавший жадно и внимательно.

Кьярд кивнул.

— Да, так. И это именно магия, уж можете не сомневаться. Но это летняя магия, белая, я знаю. Хотя и трудное это дело, мы же не знаем, как далеко может быть от нас король, так что мы должны ссудить Дугалу свои силы.

— Это как же мы такое сделаем? — спросил Ламберт, не моргнув глазом.

Дугал постарался улыбнуться, когда передвинулся так, чтобы прислониться спиной к груди Кьярда; тот обхватил его руками.

— Честные и сильные воины Мак-Ардри! Ваша сила даст мне крылья, чтобы донести мои мысли до нашего короля. Просто будьте со мной, — сказал Дугал, протягивая руки к Ламберту и Джассу, которые были ближе к нему; он сразу ощутил поддержку в их крепких рукопожатиях. — Расслабьтесь. Ложитесь поближе, чтобы я мог дотронуться до вас. Тут нет ничего опасного. Вы можете даже заснуть.

— А если кто-нибудь придет? — спросил Матиас, придвигаясь к Дугалу, чтобы тоже включиться в цепь.

Дугал выбросил нить мысли наружу, чтобы проверить окрестности, — но вокруг на многие мили не было ничего живого, кроме тех, кто сидел рядом с ним у костра, да их лошадей.

— Мы можем оставить стража, если хотите, но поблизости никого нет.

Матиас лишь покачал головой и еще подвинулся, поворачиваясь на бок, чтобы доверчиво положить голову на колени Дугала. И, к полному изумлению Дугала, больше ни один из них ничего не сказал.

— И что дальше будет? — прошептал Кьярд прямо в ухо Дугала, с благоговением следя за тем, как дыхание Дугала становится все медленнее, и как он входит в первую стадию транса, и напряжение исчезает с его лица.

— Просто засните, — пробормотал Дугал, зевая.

И через секунду-другую все они уже зевали, сонно укладываясь поудобнее вокруг него.

Дугал глубже погрузился в транс; его сознание оставалось пока еще на поляне, видя огонь костра, воинов рядом с ним… однако все это становилось все туманнее и расплывчатее с каждым вздохом.

Конечно, заниматься этим в одиночку ему было внове, и странно было не ощущать руководства Дункана, или Моргана, или Келсона… но он обнаружил, что собирает потоки энергии окружавших его мужчин почти без усилий… и чувствовал, что их психические силы наготове, и он может воспользоваться ими, как только ему это понадобится.

Мимоходом проплыла через его сознание мысль, что ему обязательно нужно узнать о вторичном зрении побольше, чем можно услышать от приграничного народа… возможно, это нечто такое, что осталось в некоторых людях от дара Дерини, давно забытого в их краях… но, заметив, что отвлекся, он заставил эту мысль уйти в сторонку. Сейчас куда важнее было совсем другое.

Когда он вошел в транс настолько глубоко, насколько мог решиться без руководителя, он лишь почувствовал, что его тело стало мягким и беззащитным в руках Кьярда, — и тогда он попытался одним броском мысли, отыскать своего отца. Но, как он и ожидал, никакого слышимого отклика не последовало, и тогда он собрался с силами для более сложной задачи: не только отыскать Келсона, но и постараться пробиться в его сознание.

Очень, очень долго ничего не происходило. Но потом ему показалось, что он нащупал какое-то движение мысли… и эта мысль шевелилась не в спящих рядом с ним людях, и не в нем самом.

Его мысленный щуп не мог проникнуть в чье бы то ни было бодрствующее сознание, и он нашел именно спящий ум. Келсон, глубоко уснувший с помощью Моргана, несколько часов спал без сновидений, — как и сам Морган, который в конце концов тоже улегся на свою походную кровать. Ему не сразу удалось заснуть, но в конце концов и он погрузился в сон. Однако Моргану снились Дункан и Дугал, и оба они отчаянно сражались, пытаясь прорваться сквозь отряды рыцарей, наплывавших один за другим… и этим отрядам, казалось, не было конца, а эти рыцари, казалось, не знали усталости…

Крик Келсона вырвал Моргана из его ночного кошмара.

— Келсон, что случилось? — шепотом спросил Морган, мгновенно выскочив из постели и очутившись рядом с королем. Он схватил Келсона за запястья, потому что король во сне бешено молотил кулаками.

Келсон проснулся почти мгновенно, и почти мгновенно успокоился, но его глаза, казалось, слегка остекленели, когда он припомнил то, что напугало его, — хотя он и осознавал уже, что Морган тут, рядом с ним.

— Мне приснился… Дункан, — выдохнул Келсон, глядя мимо Моргана в пустоту. — Они до него добрались.

— Кто до него добрался, мой принц? — настойчиво спросил Морган. Ведь ему тоже снилась грозившая Дункану опасность.

— Рыцари с синими крестами на белых плащах. Лорис, я думаю. И Горони тоже был там. Они его пытали… что за ужасный сон!

Глубоко вздохнув, Морган осторожно сел на край королевской кровати и, убрав руки с запястий Келсона, взял его за кисти.

— Вернись обратно, — прошептал он, глядя прямо в глаза Келсону и устанавливая с ним привычную мысленную связь. — Позволь мне погрузить тебя в самое глубокое забытье, какое только возможно, и постарайся уловить это снова. Не думаю, что это был просто сон. Мне снилось то же самое.

— Ох, боже мой, а ведь ты, пожалуй, прав, — выдохнул Келсон, уже так стремительно настраиваясь на наиболее удобный для работы уровень, что ему пришлось закрыть глаза. — Я… я думаю, это может быть Дугал. Неужели с Дунканом что-то случилось?

«Пока что не думай о Дункане, — ответил ему Морган, по мере погружения их обоих в сосредоточение переходя уже на мысленный уровень общения. — Прежде всею постарайся восстановить связь с Дугалом. Он пока что не способен поддерживать контакт слишком долго. Пусти в ход все, что у тебя есть в запасе, но дотянись до него. Я все это время буду с тобой».

И Дугал, находившийся от них почти в сутках верховой езды, почувствовал ответное прикосновение двух ответных умов — не только одного Келсона.

Он вздрогнул в руках Кьярда, втягивая в себя силу мужчин, окружавших его, и снова бросая свою мысль вдаль, через многие мили. На этот раз они были готовы принять и зафиксировать его сообщение; и теперь все трое знали, что ничего им не почудилось.

Картина битвы: Дугал и его всадники сражаются вместе с воинами Дункана… рыцари в белых плащах все ближе, ближе, и во главе их — Лорис… ударные части Горони, они захлопывают ловушку…

Завеса бушующего пламени, воздвигнутая Дунканом, посеявшая ужас в рядах противника… по крайней мере на время, достаточное для того, чтобы Дугал и его люди успели проскользнуть сквозь их ряды и бежать… и приказ, стремительно и уверенно внедренный в ум Дункана, приказ, которому невозможно не повиноваться… Дугал должен оставить Дункана на произвол судьбы и мчаться к Келсону, чтобы предупредить его…

…что Лорис наконец обнаружен, и с ним Сикард Меарский, и главная часть армии Меары, и они могут к следующему полудню мощным броском преодолеть расстояние между ними и Келсоном… и если Келсон сможет узнать об этом в ближайшие часы…

Все подробности были переданы с той скоростью, которая возможна только для мысли, — рассказ о таких событиях занял бы часы, если бы пришлось излагать все это на словах; но Дугал уже был способен уложить все, что он знал, в почти мгновенную передачу, — в десяток-другой секунд…

Когда Дугал закончил, он уже задыхался; он попытался сесть и утихомирить бешено колотившееся сердце… но теперь он знал точно, что король предупрежден, и внезапное нападение ему не грозит. Его сотоварищи заворочались и начали неуверенно подниматься, глядя на Дугала с благоговейным страхом, ощущая, что сквозь них вроде бы просочилась какая-то сила, неведомо откуда взявшаяся, и ушла к их молодому хозяину… но больше они ни в чем не могли быть уверены.

— Король придет нам на помощь, — прошептал Дугал, хотя глаза его все еще смотрели в никуда, и он почти не видел сидевших рядом с ним воинов. — Мы встретим его на рассвете. Отдохните пока немножко, — добавил он, протягивая руку и мимолетно касаясь каждого, — но при этом он посылал настойчивые мысленные приказы.

И они все безропотно повиновались, потому что он вложил в их умы то, чему они просто не в силах были сопротивляться: Засни и забудь все то, что может тебя встревожить.

Тем временем у Моргана появились куда более серьезные основания для тревоги, поскольку Келсон умчался отдавать приказы, чтобы немедленно выступить в поход, а Морган сам погрузился в транс. Он посылал свою мысль к Дункану до тех пор, пока Брендан и оруженосец не явились, чтобы надеть на него латы, он истощил свои силы, выйдя далеко за пределы благоразумия, сидя в одиночестве, неподвижно… однако он не обнаружил ни малейшего следа своего кузена. Священник Дерини был то ли мертв, то ли одурманен наркотиками до полной бессознательности.

— Ты думаешь, он действительно не знает, где сейчас Келсон? — спросил Сикард откуда-то из неведомой дали, и его голос колебался и гудел, как эхо, просачиваясь сквозь искаженное восприятие Дункана.

— Разумеется, он знает. Он Дерини, не так ли?

Чья-то рука грубо повернула голову Дункана вбок, и перед его глазами появилось расплывающееся лицо Лоуренса Горони, оно казалось перекошенным до непристойности… Горони сидел на табурете у изголовья того ложа, на которое бросили Дункана. Резкое движение вызвало у Дункана сильный приступ головокружения, до тошноты… но это казалось едва ли не приятным по сравнению с болью, терзавшей его ноги.

Дункан был совершенно убежден в том, что Горони уже выдрал все десять ногтей на его ногах, хотя он и сумел насчитать всего семь. Они лежали маленькой кучкой на его обнаженной груди, окровавленные и жалкие. Он их видел в тот момент, когда его пронзила судорога, и голова невольно приподнялась на дернувшейся и сократившейся шее. Ну, насколько он знал Горони, теперь очередь была за ногтями на руках.

Дункан закрыл глаза при этой мысли, и одна его рука непроизвольно шевельнулась, как бы стремясь избежать угрозы, — но далеко ей сдвинуться не удалось, поскольку ее удержали кандалы — их кольца охватывали запястья Дункана. Лодыжки тоже были скованы, и все цепи тянулись от конечностей епископа к вбитым в грязный пол шатра надежным металлическим клиньям, — так что Дункан лежал на спине, распластавшись, как лягушка, и совершенно беспомощный.

«Как святой Андрей, — уныло подумал Дункан, пытаясь при помощи мыслей о чем-нибудь другом отстраниться от боли в собственном теле. — Он страдал, как страдал наш Господь, только он был прибит к соленому кресту».

Дункан, по крайней мере, лежал на какой-то тряпке на земле, а не висел на кресте. Да он и не думал, что его собираются распять. Если не случится никакого чуда, Лорис почти наверняка будет убивать его не спеша, — и уж конечно, ненавидящий всех Дерини архиепископ ни за что не допустит, чтобы еретический священник Дерини удостоился чести умереть такой же смертью, какой умер сам Христос, или хотя бы кто-то из его святых апостолов.

Нет, Лорис изобретет что-нибудь другое, куда более страшное, унижающее умирающего Дерини Дункана Мак-Лайна и медленно уничтожающее его сознание, — ведь еретик Мак-Лайн осмелился принять сан священника и даже епископа, сознательно выказав неповиновение тем законам, которым служил Лорис. Он и Горони уже всячески пытались добиться от Дункана признания в совершении каких-нибудь практик и обрядов, святотатственных и извращенных с точки зрения священного сана, возложенного на него, разнообразя эти вопросы более практическими — о том, где сейчас может находиться Келсон.

Сейчас Лорис просматривал протоколы допросов по обеим темам; он вместе с писцом, тщательно фиксировавшим каждое произнесенное во время допросов слово, изучал ответы Дункана. Когда Лорис появился здесь, чтобы составить компанию Горони и Сикарду, — как всегда, с выражением страдательного терпения и заботливости на длинном лице, — Дункан слегка пошевелился в своих кандалах и страстно пожелал обрести хотя бы один-единственный шанс — и взорвать всех этих троих с помощью той самой магии, которой они так боялись.

Но это совсем не значило, что он действительно может хоть как-то облегчить свое положение, — он не мог даже ослабить железные оковы. Мераша полностью блокировала его возможности, — и сделала их совершенно недосягаемыми для него, точно так же, как цепи на руках и ногах лишили его тело физической свободы.

Троица, захватившая его в плен, тоже отлично знала, как долго действует мераша. И как только эффект первой дозы начал понемногу ослабевать, снизившись до почти терпимого для Дункана уровня, Горони влил в него новую порцию, — причем на этот раз Дункан был не в состоянии оказать даже самого слабого сопротивления.

Однако доза была совсем невелика, поскольку враги явно отлично знали, что порция побольше либо погрузит Дункана в долгий глубокий сон, либо просто убьет его, — то есть в любом случае он станет недосягаем для пытки; но этой дозы было вполне достаточно, чтобы держать Дункана в состоянии полного подчинения разрушающей силе наркотика. Пустой желудок Дункана оживился при этом новом вторжении, и чувство самосохранения заставило его не выбросить питье, а наоборот, принять и усвоить, — и тут Дункан поймал себя на том, что гадает: а откуда, собственно, Горони набрался таких точных и обширных знаний о действии мераши? Но, впрочем, у подобных истязателей, из века в век занимавшихся своим делом, конечно же, были свои особые источники сведений…

Сейчас его главный мучитель поигрывал одним из своих инструментов, предназначенных для пытки, — он вертел в руках окровавленные клещи, которыми уже обработал ноги Дункана, рассматривая в скудном свете фонаря, стоявшего в шатре, красные пятна на металле. Лорис увидел, что Дункан наблюдает за Горони и его игрушкой, и склонился над пленным священником с видом полного дружелюбия.

— Ты, знаешь ли, уж слишком неразумно себя ведешь, — промурлыкал он, и облачко его тонких седых волос, освещенное мерцающим светом, сделало его похожим на мрачного мстительного ангела, когда он осторожно и почти нежно отвел со лба Дункана мокрые от пота волосы. — Тебе стоит только признаться в своей ереси, и я тут же дарую тебе ту самую быструю и безболезненную смерть, которой ты так желаешь.

— Я совсем не желаю смерти, — прохрипел Дункан, отводя глаза от Лориса. — Это вовсе не то, к чему я стремлюсь, и ты отлично это знаешь. Я ни за что не рискну навлечь проклятие на свою душу тем, что начну сам искать смерти, — от каких бы страданий ни избавилось при этом мое тело.

Лорис задумчиво кивнул и повернул одно из колец на своих пальцах. Это был перстень Истелина, как с легким изумлением заметил Дункан, и тут же понял, что страстно молится о том, чтобы сила святого Камбера проявила себя через этот перстень, как это случалось в прошлом, и поразила непристойно самоуверенного Лориса — и это вовсе не запятнало бы святого Камбера!

— Ну что ж, в твоих словах есть определенная логика, хотя и вывернутая наизнанку, — снова заговорил Лорис. — Зачем спешить открывать двери в край вечного пламени ада, на который ты все равно уже обречен благодаря своей ереси? Разве любая земная боль может вообще сравниться с бесконечным мучением, на которое Господь наверняка уже обрек тебя?

— Я всегда любил Господа и всем моим сердцем, и всей своей душой, и всем своим умом, — упрямо прошептал Дункан, хватаясь за знакомые, утешающие слова, и закрывая глаза, чтобы не видеть насмехающегося над ним архиепископа. — Я всегда служил ему так хорошо, как только мог. И если ему понадобится моя жизнь, я предложу ее сам, не сомневаясь в его бесконечном милосердии.

— Не может быть никакого милосердия для Дерини! — возразил Лорис. — Если ты умрешь без раскаяния, ты уж точно будешь проклят. Только если ты признаешься в своей ереси и будешь просить об отпущении грехов, у тебя может появиться хоть какая-то надежда на прощение.

Дункан очень медленно повернул голову с боку на бок, и навалившееся на него при этом головокружение заглушило голос Лориса и боль, пульсирующую в ногах.

— Господь знает, что я раскаиваюсь во всех грехах, которые совершил против Него и против кого бы то ни было. Я признаю над собой лишь Его суд, и ничей больше.

— Ты богохульствуешь каждым своим словом, Мак-Лайн! — возразил Лорис. — Покайся в ереси!

— Нет.

— Признай хотя бы, что ты каждым своим дыханием осквернял священный сан, возложенный на тебя в нарушение закона…

— Нет, — повторил Дункан.

— Ты отрицаешь, что ты часто служил Черную мессу, поклоняясь Властителю Тьмы?

— Я отрицаю это.

— Я сожгу тебя, Мак-Лайн! — яростно закричал Лорис, и капли слюны, разлетевшиеся из его перекошенного рта, упали на лицо Дункана. — Я посажу тебя на тот самый кол, которого ты помог избежать еретику Моргану, и я выброшу твой пепел на навозную кучу! Но сначала ты испытаешь такую боль, что будешь выть, умоляя о смерти, и ты признаешь все, что угодно, и отринешь все, что для тебя свято, — да, ты сделаешь это лишь для того, чтобы на одно мгновение получить передышку, когда я обрушу на тебя всю мою ярость!

Это было уж слишком, — но Дункан только закусил губы и сознательно поджал изувеченные пальцы ног, чтобы коснуться ими земли, чтобы взрыв боли, пронзившей его тело, заглушил звук неистовых слов Лориса. Пожалуй, угроза сжечь его была наихудшей из возможных перспектив, но этого Дункан надеялся избежать. Если ему повезет, то, возможно, в какой-то момент Лорис впадет в окончательное безумие от ярости, а тогда он просто вонзит кинжал в сердце Дункана, и тем самым освободит его прежде, чем тело пленного окажется насаженным на кол для сожжения. Если уж ему суждено умереть, то едва ли Господь станет возражать против его надежды на быструю смерть от кинжала.

— Ты будешь корчиться в пламени! — тем временем торжествующе кричал Лорис. — А уж я позабочусь о том, чтобы огонь был медленным, чтобы твои муки тянулись как можно дольше. Да-да! Куски твоего поджарившегося мяса будут отваливаться с твоих костей, а ты все еще будешь жив! И твои глаза лопнут и вытекут на щеки!

Ужас ожидавшего Дункана будущего просачивался даже сквозь ту боль, которую Дункан сумел нарочно причинить себе, и слова безумного Лориса просачивались в его ум, будя воображение, подрывая его решимость, заставляя тело трепетать от страха, который невозможно было утихомирить.

И он искренне обрадовался, когда острый пыточный инструмент Горони впился в его правую руку, разрывая и выкручивая плоть. Дункану даже показалось, что есть некое особое значение в том, что первым начал страдать тот самый палец, на котором он до последнего времени носил кольцо, символизирующее его епископский ранг. Дункану теперь оставалось лишь надеяться, что он сохранит такую же стойкость духа, как Генри Истелин.