"Русская весна" - читать интересную книгу автора (Спинрад Норман Ричард)

XVI

Жизнь в Советском Союзе оказалась совсем не такой, какой представляла ее Франя Юрьевна Гагарина-Рид.

Положительные перемены были связаны с вступлением страны в Объединенную Европу. Москва стала совершенно другим городом по сравнению с тем, что Франя видела, когда девочкой приезжала сюда с матерью. В метро и на улицах все так же толкались и пихались локтями, по-прежнему сохранялось ощущение, что здесь – центр мира и все это знают; так же торговали на тротуарах всякой всячиной, но уже заметен был процесс превращения Москвы в европейский город.

С исчезновением экономических барьеров неожиданно возник крупнейший в мировой истории потребительский рынок. Триста миллионов советских граждан впервые в жизни получили возможность пользоваться кредитом на приемлемых условиях. Все мыслимые потребительские товары потоком устремились в Советский Союз, все компании Европы спешили захватить сферы влияния.

Лозунгом дня стало: каждому – пятнадцатипроцентный кредит, от каждого – небольшие ежемесячные отчисления.

Фирмы тратили миллионы ЭКЮ на рекламу, неузнаваемо меняя облик Москвы плакатами, неоновыми вывесками, видеостенами, выставками товаров в витринах. Автобусы были оклеены рекламными афишами изнутри и снаружи. Рекламные листовки взывали со всех деревьев, стен, фонарных столбов. На фасаде ГУМа, напротив усыпальницы бедного Ленина, соорудили гигантскую видеостену. Тверская превратилась в подобие Елисейских полей, с неоновым многоцветьем, уличными кафе, видеостенами, витринами, крошечными сувенирными магазинчиками, бистро. Здесь толпились изумленные туристы из Японии и Центральной Азии, между ними сновали ловкие карманники.

Неосуществимая мечта каждого москвича – иметь машину или мотоцикл – совершенно неожиданно и очень быстро стала реальностью, причем не потребовалось даже денег – все за вполне доступные ежемесячные отчисления. В результате возникли гигантские автомобильные пробки; при этом тротуары всех улиц и переулков, все дворы были забиты машинами, припаркованными в большинстве случаев вопреки правилам. Повсюду можно было видеть милиционеров, управляющих движением. Они беспрерывно и чаще всего тщетно размахивали белыми жезлами: новое поколение советских мотоциклистов предпочитало не обращать на них ни малейшего внимания. Для этой категории нарушителей создавалась скоростная полиция преследования.

На всех перекрестках водители торопились осуществить свое законное право на правый поворот, развороты были запрещены, однако старые автомобилисты упрямо нарушали нововведение, пытаясь развернуться через осевую, и главные магистрали, где в великом множестве уродовались автомобильные крылья, стали настоящим кошмаром.

Каждую неделю появлялись десятки новых кинотеатров, салонов видеопроката, ночных клубов, театров, дискотек, салунов и ресторанов. Повсюду открывались фирменные книжные магазины и художественные галереи. Уже выросли двадцать новых отелей, и реклама извещала о строительстве новых. У Парка культуры работало казино, а рядом с Министерством иностранных дел на Арбате ждали клиентов стриптиз-клубы. Количество потребляемого алкоголя – водки, ликеров, вина и пива – определялось теперь только бездонным аппетитом населения, город заполнили торговцы наркотиками со всех уголков Европы. Арбат стал походить на Сен-Жермен, улицы вблизи Красной площади – на Пикадилли Серкус, проститутки зазывали клиентов прямо на Лубянской площади. Время продажи спиртного было продлено, но на ограничения никто не обращал внимания, и их сняли вовсе. Выпивка стала доступна в любое время, а в два часа ночи у станции метро "Арбатская" можно было опьянеть от одной энергии окружающей толпы. Метро не работало, и выплескивающаяся из ночных клубов публика, мелкие торговцы, уличные зазывалы и игроки веселились здесь до утра. После целого столетия рабского почитания социалистической морали Москва училась кутить в открытую, шла напролом в бешеном желании наверстать упущенное. Это и впрямь была сумасшедшая Москва!

Плохо было то, что Франя не находила времени, чтобы всем этим насладиться.

Университет имени Гагарина вырос на базе старого Центра по подготовке космонавтов в Звездном городке. Франя была очень способным подростком в Париже и в Гагаринском университете стала одной из лучших студенток. Здесь девушка находилась в окружении таких же, как она, молодых людей, претендующих по окончании двух курсов на несколько вакансий в отряде подготовки космонавтов.

У Советского Союза было шесть космоградов на орбите, строилось еще два. На Луне действовала постоянная база, шли разговоры о создании такой же на Марсе. Имелось три стартовых комплекса для запуска на орбиту грузовых кораблей. Промышленность всей страны работала на космос. Создавались наземные станции космической связи, информационно-вычислительная техника, рождались новые конструкторские бюро и исследовательские лаборатории. Количество космонавтов в прямом смысле слова – пилотов, бортинженеров, испытателей – было невелико: несколько сот человек. Но потребность в инженерах, техниках, квалифицированных рабочих, вспомогательном персонале исчислялась десятками тысяч. Перед Гагаринским университетом была поставлена задача готовить необходимые кадры поточным методом.

В течение первых двух лет все занимались по одной базовой программе. Затем пять процентов лучших студентов, отобранных по строго секретным критериям, среди которых, как точно известно, были академические познания, физическое развитие, характеристика и, разумеется, связи, поступали в отряд подготовки космонавтов. Остальные же доучивались последний год в университете, получая специальную подготовку в менее романтических областях: ремонт оборудования, промышленное производство, связь, контроль полетов, программирование, строительство, анализ и переработка информации. По окончании около десяти процентов продолжали обучение уже на академическом уровне, все прочие вливались в рабочий класс советской космической программы.

Легко понять, что соперничество было суровым и безжалостным. Занятия длились по шесть часов пять дней в неделю; на домашнюю подготовку официально отводилось по три часа в день, но еще никому не удавалось справиться с ней менее чем за четыре. Суббота и воскресенье считались выходными днями, а на деле предназначались для общественной работы, уклонение от которой рассматривалось как несерьезное отношение к учебе.

Студенты были обязаны жить в общежитиях – огромных, уродливых бетонных зданиях, призванных "психологически подготовить учащихся к жизни в космограде". У каждого студента была кровать, шкафчик, стул, стол и терминал компьютера, установленного в общей лаборатории. Кухни, туалеты, душевые и бытовые комнаты тоже были общие, с минимумом удобств. В обязанности студентов входило дежурство на кухне и поддержание порядка. Общежития были смешанные, но заниматься любовью приходилось тихо, чтобы не мешать подготовке более усидчивых и, следовательно, "более подготовленных к этике космоградов".

Здесь Франя столкнулась, пожалуй, с самой напряженной умственной работой за свою жизнь; занятия казались ей бесконечными. Кроме редких поездок в Москву, никаких развлечений не было, но в конце длинного серого туннеля сияла ясная цель – школа космонавтов.

Сокурсники в большинстве своем были безнадежными зубрилами, в какой-то мере это можно было отнести и к Фране. Редкие свидания, на которые едва хватало времени, она совмещала с осмотром музеев и выставок Звездного городка – целой метрополии, полностью отданной советской космической программе.

Половые связи были короткими, формальными и, конечно, спокойными. Все сводилось к выполнению необходимых эротических упражнений, чтобы освободить мозг для дальнейшей учебы. Подобные отношения были типичны для Гагаринского, где любовник был одновременно соперником, что, естественно, не способствовало углублению эмоциональных контактов.

Возможно, Франя была бы счастлива здесь – во всяком случае, занятость не оставляла места для меланхолии, если бы… если бы не политика.

Жизнь Советского Союза широко освещалась французскими средствами массовой информации, и Франя всю свою жизнь интересовалась эволюцией советской демократии. Президент Советского Союза, как и президенты входящих в Союз республик и члены Верховного Совета, избирались всеобщим голосованием на альтернативной основе. Но, не пожив в Советском Союзе, нельзя было понять, во что Русская Весна превратила Верховный Совет. Это была невиданная паучья банка, где велись безжалостные прения по поводу "советского федерализма" и "конфедерации". Компартия как таковая больше не существовала. Она превратилась, или скорее выродилась, в крикливое скопление фракций и национальных компартий, каждая из которых боролась за влияние еще и на местном уровне, но там, как правило, существовали свои, откровенно националистические, партии, в силу чего коммунистам приходилось больше отстаивать узконациональные интересы, чем заботиться о какой-либо центральной линии.

Собственно, русские стали еще одним национальным меньшинством, пока что самым большим; благодаря предвыборным махинациям, унаследованной сильной позиции в бюрократическом аппарате и, конечно, древней как мир паутине связей, они сохранили контроль над центральной властью, центральным партаппаратом, экономикой и Красной Армией.

Их контроль над этими механизмами власти был настолько силен, что представители других национальных меньшинств уже не делали различия между русским национализмом и "советским федерализмом". Этнические националисты объединились в свободный союз многочисленных национальных группировок, представляющих собственные республики, а в некоторых случаях и автономные области. Ничто не могло остановить их в стремлении к полной независимости: не сработали даже подачки в виде выборов собственных президента и парламента, контроля над местными бюджетами и налогами и права формировать независимые силы безопасности, так называемую "национальную милицию". Чем больше получали национальные группировки, тем больше они требовали. Каждая уступка, каждый шаг от "федерализма" к "конфедерации" воспринимались как победа над "русским шовинизмом". Кандидаты этнических националистов побеждали друг друга на выборах, требуя все большей автономии, настаивая даже на прямом членстве в Объединенной Европе в качестве суверенных национальных государств.

Русские же были разрознены. Так называемые "еврорусские" по-прежнему составляли большинство в русской фракции Верховного Совета, но в России – а еще больше среди русских, проживающих в национальных республиках, – зловеще набирал силу великодержавный шовинизм, поднимаясь от низших слоев населения к высшим. Он был столь же нелеп, как неоцаристская ностальгия или выходки ортодоксального русского телевидения; столь же зловещ, как изобилие мистиков и религиозных целителей в крестьянских рубахах, как поднимаемая "Памятью" грязь; столь же глуп, как попытки очистить русский рок-н-ролл от западной системы построения аккордов, и столь же страшен, как разглагольствования демагогов-политиканов о сильной руке господствующей славянской расы, которая держит в узде "азиатов" и никогда не позволит Советскому Союзу стать заурядной страной Третьего мира.

Так, явно или скрытно, проявлял себя русский шовинизм, сопротивляясь любому завоеванию национальных меньшинств и воспринимая их как угрозу русской гегемонии в стране. Все особенно обострилось после вступления Советского Союза в "упадочную буржуазную Объединенную Европу". Националистическое движение "Мать-Россия" безусловно выражало настроения меньшинства русских, но тем не менее было у всех на виду. На улицах Москвы хулиганы, приверженцы дядюшки Джо и "Памяти", отпустившие стилизованные усы, в сталинских кителях, громили витрины иностранных магазинов и кафе, терроризировали публику у кинотеатров и театров, где шли западные фильмы и постановки, совершали групповые изнасилования выглядевших по-европейски девушек и избивали тех, кто, по их мнению, обладал примесью инородной крови. На уровне средств массовой информации это выражалось в бесконечных телесериалах, прославляющих Петра Великого, передачах о русской фольклорной музыке, исполняемой теперь в стиле "хеви-металл", и кровавых комиксах о Великой Отечественной войне. В Верховном Совете делегаты в косоворотках, шароварах и сапогах-бутылках, бесцеремонно перебивая выступающих других национальностей, исходили пеной у микрофонов на радость телеоператорам. А в Гагаринском университете национализм проявлялся в том, что таким, как Франя Юрьевна Гагарина-Рид, постоянно приходилось доказывать свою русскость.

Большинство студентов относили себя к еврорусским, о членах "Матери-России" презрительно отзывались как о мужиках, "медведях" или еще хуже, а легкий французский акцент Франи считали особым шиком, но было и множество других людей, превращавших ее жизнь из-за этого акцента в сущий ад.

– Пожалуйста, по-русски, Франя Юрьевна, – говорили они, давая понять, что не разобрали ее абсолютно правильного ответа, заставляя без конца повторять одну и ту же фразу, пока чистота произношения их не удовлетворяла.

Положение еврорусской репатриантки с легким французским акцентом было само по себе достаточно невыгодным, но когда выяснилось, что ее отец – американец, официальная забота о чистоте русского языка уступила место открытой враждебности, которую стали разделять и многие из сокурсников. Если же принять во внимание, что окончательные оценки выставлялись с учетом сугубо субъективных представлений об "общественной работе" студента, то легко понять: все знания и старания Франи оказались напрасны. "Медведи" и реакционеры из числа преподавателей добились того, что набранные ею баллы еле-еле превысили средний уровень. Хуже всего было то, что зачисление в отряд космонавтов в значительной мере зависело от анкетных данных, и Франя это знала. Горькая ирония заключалась в том, что она подвергалась дискриминации как американка, и в это же время у матери в Париже, судя по письмам, начались неприятности из-за сына Бобби, "эгоиста", решившего наперекор всем учиться в США. После знаменитого биржевого бума мать должны были назначить по меньшей мере главой отдела, но тут, как назло, Штаты вторглись в Мексику, а Бобби остался в Штатах, и вместо назначения ее решили заслушать по партийной линии. Только вмешательство доброго старого друга Ильи Пашикова позволило матери сохранить партбилет и остаться на нынешней должности заместителя заведующего.

И все же, хотя отец-американец стал для нее причиной бесконечных страданий, Франя любила его. В свое время он покинул Америку в погоне за мечтой о космосе, но в глазах европейцев все равно оставался американцем, из-за чего сейчас его отодвигали на второй план, а у Франи по той же причине грабительски отнимали возможность попасть в отряд космонавтов.

Ко времени окончания первого курса Франс стало совершенно ясно, что, как бы она ни лезла из кожи, дорога в космонавты для нее заказана. Поэтому, отправляясь на лето в Париж, она всерьез подумывала о том, чтобы бросить университет.

Вот уже две недели Франя бесцельно бродила по Парижу, размышляя над своими проблемами. Посвятить в них родителей она не решалась, предугадывая очередную антирусскую тираду отца и неизбежную после этого ссору. Она поймала себя на том, что скучает по своему спартанскому общежитию в Гагаринском, где, по крайней мере, некогда было грустить. Ощутив ностальгию по этой обители скорби, она поняла, что нужно немедленно уехать. Куда – не важно, но уехать срочно. На Средиземное ли, на Черное море – все равно, лишь бы была возможность целыми днями беспечно валяться на пляже, а ночью предаваться ни к чему не обязывающему сексу, лишь бы подумать в спокойной обстановке, как провести остаток жизни.

Несколько дней Франя набиралась мужества, чтобы обрушить новость на родителей. И вот однажды вечером, когда антрекот по-беарнски удался на славу, бордо подали восхитительное, словом, весь обед прошел на редкость удачно и наступил черед отменного кофе с шоколадным печеньем, она рискнула:

– Я думаю, будет неплохо съездить куда-нибудь к морю – отдохнуть, подумать… А на обратном пути в Гагаринский я заеду на недельку в Париж… если поеду обратно…

– Если поедешь обратно? – переспросила мать. – Значит, все эти разговоры о том, чтобы бросить учебу, были всерьез? А как же твои успехи в течение года? Или ты все-таки не успеваешь?

– Мама, я тебе тысячу раз говорила: стараюсь со страшной силой, но – все бесполезно: политика!

– Ты уверена, что это не предлог для самой себя?

– Предлог?! Ну ты даешь! – в отчаянии воскликнула Франя. – Я никогда не увиливала от тяжелой работы.

– Да, но…

– Оставь ее, Соня, – вмешался отец. – Ты сама знаешь, что она всегда была отличницей!

– Значит, ты, Джерри Рид, советуешь своей дочери бросить все, ради чего она так старалась?

– Я советую тебе не винить Франю в том, что творят эти чертовы русские!

– Папа, прошу тебя, – застонала Франя.

– Я не говорю, чтобы ты все бросила, дочь. – Он повернулся к матери. – Я сказал, Соня, только одно. Несправедливо обвинять Франю в лени, когда хорошо известно, какая чертовщина творится в России. Вот что я сказал!

– Принято к сведению, – сухо сказала мать. – Иногда ты бываешь прав.

– Я всегда бываю прав, Соня. Вначале они поступили так со мной, сейчас…

– Достаточно, Джерри! Вопрос в том, что теперь делать.

– А что мы можем сделать? – горько отозвался отец.

Джерри вздохнул. Он выглядел таким потерянным и несчастным, что Фране захотелось подойти и приласкать его. Впервые она по-настоящему поняла, чту испытывает отец, видя разбитыми все мечты – свои мечты, своей дочери – и не имея возможности что-либо сделать. Ей хотелось оказаться сейчас в общежитии Гагаринского. Или на залитом солнцем пляже. Или на бесцветном лунном грунте под холодным черным небом. Где угодно – только не здесь. А если здесь, то только не сейчас.

– Кажется, мы немногим можем помочь тебе, Франя, – сказал отец грустно. – Поверь, родителям тяжело даются такие слова…

– Пожалуй, за последние месяцы ты не говорил ничего более верного, Джерри, – невесело откликнулась мать. – Приятно думать, что мы сами решаем свою судьбу, но порой обстоятельства сильнее нас. – Она вскинула руки. – Иной раз трудно определить, кого надо винить – других или себя…

Они с отцом странно переглянулись, промелькнула тень улыбки, словно оба с одинаковой печалью подумали о чем-то, известном только им двоим. Но уже в следующее мгновенье все исчезло, лицо отца посуровело, он отвернулся от матери и посмотрел Фране прямо в глаза:

– Впрочем, это не повод, чтобы взять и бросить все. Не смей и думать! Если не получается с отрядом космонавтов, сделай все, чтобы после ты смогла выбраться с Земли, из этой гравитационной ямы. Ты очень молода, золотой век космических полетов только начинается. Когда начнутся наши регулярные челночные полеты, понадобится много людей. Возвращайся в университет, Франя. Получи все, что можешь. Придет день, – ты увидишь, он придет, – и мы с тобой полетим к Луне, а может быть, и к Марсу. Эти мерзавцы, конечно, постараются нам все осложнить, но мы своего добьемся! Ты же веришь мне, правда? Франя, ты веришь мне?

Глаза девушки наполнились слезами.

– Ты так любишь космос, па, – с трудом выговорила она. – Ты безнадежный романтик.

Глаза матери тоже увлажнились, она посмотрела на отца с нежностью. За две недели, что Франя провела у родителей, она не замечала у них таких взглядов. И увидеть это ей довелось лишь накануне отъезда. А может быть, и благодаря ему.

– Я не брошу университет, – решительно и быстро сказала Франя в тщетной надежде сохранить возникший лад. – Обещаю, что не брошу. Потому что я тоже верю.

Конечно, она не верила. Но через несколько дней, поразмышляв на побережье близ Ниццы, поняла, что выбора, в сущности, нет. Кроме того, она дала слово и знала, что не сможет нарушить обещание, данное родителям в столь тяжелый для них момент. Если причиной разрыва стал Бобби, ей надо сделать все от нее зависящее, чтобы мать с отцом не сломались окончательно.

В конце лета Франя вернулась в Гагаринский университет и сразу с головой ушла в учебу, как будто это могло на что-либо повлиять. К концу учебного года ее показатели несколько улучшились, но в списке лиц, допущенных в отряд космонавтов, фамилии Гагариной-Рид не оказалось.

В более чем мерзком состоянии духа она отправилась на прием к Василию Юровцу, занимавшему должность "консультанта по профориентации". В беседе должно было решиться, какую специализацию получит Франя за последний год обучения. При сложившихся обстоятельствах надеяться, в сущности, было не на что.

Юровец – мясистый краснолицый человек с редеющими светлыми волосами – выглядел лет на пятьдесят с небольшим. Его тело, казалось, не расползается от жира только благодаря суровым нагрузкам и железной воле. В прошлом пилот-космонавт, он был вынужден перейти на наземную работу из-за гипертонии. Стены своего кабинета Юровец украсил фотоснимками космоградов, космических кораблей, побывавших на Марсе, старых товарищей. Была здесь и его фотография: Юровец стоит на Луне – в скафандре, на фоне лунохода и огромного, нависшего над ним голубого шара Земли. Пусть он отлетал свое, но до этих высот добирался.

– Итак, Франя Гагарина-Рид, – произнес Юровец, выводя на дисплей ее данные. – Странное у вас имя, – нахмурился он и покачал головой. – Вы имеете какое-нибудь отношение к тому Гагарину?

– Нет, никакого, – ответила девушка. – Если бы имела, давно была бы уже в отряде космонавтов.

Юровец еще раз взглянул на экран, потом внимательно посмотрел на Франю.

– Здесь сказано, что ваш отец американский подданный. Джерри Рид.

"Только не это! – с ужасом подумала Франя. – Только бы он не оказался проклятым "медведем"!"

– Не может же быть, что это тот самый Джерри Рид!

– Тот самый?

– Американский перебежчик, создатель французской челночной программы.

– Да, это мой отец, – неохотно подтвердила Франя. – Вы о нем слышали?

– Конечно, слышал! – воскликнул Юровец. – Я читал его в оригинале, еще когда… еще когда был космонавтом. Какая сила предвиденья! Сейчас мы фактически приступаем к реализации его замысла… – Он нахмурился. – Простите мою бестактность, ваш отец жив?

Франя кивнула.

– Тогда почему он не возглавляет Проект?

– Это долгая, невеселая и скорее политическая история, товарищ Юровец, – осторожно сказала Франя.

Юровец поджал губы.

– Понятно, – проговорил он. – Значит, подонки сидят везде, даже в ЕКА…

– Простите?

Юровец мгновенно собрался.

– Ну что же, мы здесь не для того, чтобы обсуждать славное прошлое вашего отца. Мы решаем будущее его дочери, – весело сказал он.

– К сожалению, – уныло откликнулась Франя.

Юровец удивленно поднял брови.

– То есть я хочу сказать… – решилась Франя, – я по-настоящему хочу стать космонавтом, только вот…

– Очень похвальное желание, но ваши баллы…

– Я знаю.

– К тому же характеристика и… Что за ерунда? Вы даже не гражданка СССР?

– Я собираюсь принять советское гражданство, как только достигну совершеннолетия.

– Но зачем ждать? Неужели вы не понимаете…

– Конечно, понимаю, товарищ Юровец, – перебила его Франя, – но мой отец…

– Не хочет подписать необходимые бумаги? Никогда не смирится с советским гражданством своей дочери, поскольку именно русские помешали ему осуществить свою мечту?

– Вы сами ответили, – несчастным голосом произнесла Франя.

– Так… – Бывший космонавт забарабанил пальцами по столу. – Кажется, я начинаю кое-что понимать. А ну-ка давайте копнем поглубже. Несколько минут Юровец нажимал на клавиши и изучал экран, что-то бубня себе под нос. Наконец поднял голову и, стиснув пальцы, убрал руки с клавиатуры.

– Дальше идти нет смысла, – сказал он с некоторым замешательством. – И я буду категорически отрицать, что дальнейший разговор вообще имел место.

– Не понимаю.

– Я сравнил ваши баллы с экзаменационными оценками и обнаружил много странного. Что же касается преподавателей, ставивших эти оценки, то их взгляды хорошо известны.

– Взгляды?

– Давайте говорить без обиняков. Все они из шайки русских националистов-"медведей". Они бы давно и усы себе отпустили под Сталина, если бы не боялись настоящих патриотов. Ублюдки! Не думайте, что вы одна страдаете от этих свиней! Целые народы стонут под их ярмом. Например, я, украинец, как могу на это спокойно смотреть?!

Фране был непонятен этот неожиданный взрыв, но, по крайней мере, она уяснила, что Юровец в данной ситуации на ее стороне. Впервые за долгое время перед ней забрезжила надежда.

– Будем предельно откровенны, – продолжил Юровец другим тоном. – Не исключено, что в любом случае вы не набрали бы проходного балла. Но пока факт налицо: вы – жертва заскорузлого великорусского шовинизма. И это коснулось не кого-нибудь – дочери Джерри Рида! Затронута честь нашего университета, корпуса космонавтов и всей страны. Справедливость должна быть восстановлена!

Его ярость немного утихла, и он опять заговорил спокойно:

– Я не хочу сказать, что все в моих силах. Но тем не менее… Скажите положа руку на сердце, Франя Рид, чего вы по-настоящему хотите?

– Стать космонавтом, – ответила Франя.

Юровец вздохнул.

– О приеме в отряд космонавтов нет и речи. Впрочем, можно поискать другой путь. Трудный, проблематичный, но… Вы на самом деле так хотите в космос? И готовы ради этого чем-нибудь пожертвовать? Готовы пойти на риск?

– Только скажите, и я сделаю все.

– Смысл нашей беседы – определить вашу специализацию на последнем году обучения, – напомнил Юровец. – Причем студенты имеют возможность выбора. Несмотря на происки "медведей", вы попали в верхнюю половину списка, так что определенное преимущество у вас есть. И все же я советую вам остановиться на непопулярной специальности. Например, техник по ремонту и обслуживанию оборудования. Проще говоря, техник-смотритель.

– Ремонт оборудования! – застонала Франя. – Славные рабочие руки!

– Именно так, – подтвердил Юровец. – Мало кто добровольно избирает этот путь. Но вам он поможет выбраться иа гравитационной ямы, и, скажу вам как бывший космонавт, через пять, максимум десять лет, когда начнется программа "Гранд Тур Наветт", возникнет такая потребность в космонавтах, что никакого отряда не хватит. И поверьте, предпочтение будет отдаваться людям, имеющим опыт работы с космической техникой, а не кабинетным умникам с фальшивыми дипломами!

Франя изумленно посмотрела на собеседника.

– Отец мне говорил то же самое!

– Правда? – воскликнул Юровец. – Это честь для меня. Недаром говорят, что большие умы избирают сходные дороги! Я, конечно, далеко не все сказал. – Он посерьезнел и теперь говорил ровным, выдержанным тоном. – У вас действительно незавидное, с политической точки зрения, положение: мать уже двадцать лет работает за рубежом, отец – американец, Хотя и перебежчик – не желает, чтобы вы приняли советское гражданство. Связей в нужных кругах у вас нет. – Юровец пожал плечами. – Может быть, в будущем все это потеряет всякое значение, но сейчас ваши характеристика и анкета – сплошной провал. Что вам может помочь, так это большая галочка, которой я помечу анкету, если вы согласитесь.

– Соглашусь – на что?

– Если послушаетесь моего совета и пойдете учиться на техника. А я, со своей стороны, немного приукрашу ваше личное дело. Получится, будто вы, идейная маленькая патриотка, прилетели сюда как на крыльях, с горящими от возбуждения глазами и, прежде чем я успел открыть рот, торжественно попросили направить вас на отделение техников по ремонту оборудования, потому что в будущем вы мечтаете честным пролетарским трудом принести пользу Родине. Или что-нибудь в этом духе.

Франя не удержалась от смеха.

– Неужели кто-нибудь поверит в эту чушь?

Юровец пожал плечами.

– В свое время люди верили сумасшедшему маньяку Сталину. Ныне они верят, что только русские могут руководить нашим великим народом. Эти люди способны поверить во все. Даже в то, что девушка вроде вас может оказаться такой же идиоткой, как они сами!