"Семь смертей Лешего" - читать интересную книгу автора

Глава 3. Легионер

В Галлии опять неспокойно. Хотя там никогда не было спокойно. Эти грубые и невежественные создания, неотесанные и примитивные существа, с интеллектом подстать внешнему облику, совсем недавно вошедшие в состав великой Римской империи, так и не смогли понять полноты свалившегося на них, наряду с римскими легионами, счастья. Небольшого роста, коренастые, с заросшими бородами лицами, облаченные в звериные шкуры и обитающие в жилищах, скорее напоминающих логово зверя, нежели человека. Как понять крохотным и злобным мозгам, что в их отсталый мир волею великого Цезаря пришла цивилизация, которая вытащит их на поверхность бытия, из пучины невежества и отсталости, в которой они пребывали тысячи лет, пока в их богом забытые места, не ступила нога римлянина. За римлянином-разведчиком, в этот дикий и суровый край, населенный грубыми и невежественными людьми, пришли тысячи. Прекрасно вооруженные, обученные и дисциплинированные, привыкшие нести цивилизацию диким народам на острие меча.

Варвары пытались сопротивляться, с безумным остервенением защищая свои дремучие селения, устраивая набеги на стоянки римских лагерей, и однажды даже дерзнули дать бой римским легионам. Но на что способны эти дикари? Махать дубинами и топорами, да сотрясать лужеными глотками окрестные просторы.

Леший, командир конного десятка разведки римской центурии, участвовал в том памятном сражении. Одно он должен признать, система оповещения у галлов о вторгшемся неприятеле, работала отменно. В то время как римские легионы продвигались вглубь Галлии, сминая все на своем пути, будь то деревня, небольшой городок, или отряд бородатых парней с дубьем и топорами, весть об их приближении, намного опережала войско. Только этим можно объяснить то, что, пройдя немногим больше половины Галлии, которая была им известна по картам разведчиков, побывавших в этих краях под видом бродячих торговцев, путешественников, искателей приключений, и просто бродяг, они встретили армию.

Конечно, это неорганизованное и недисциплинированное сборище звериного вида людей, назвать армией можно было, лишь обладая изрядной долей воображения. Единственное, что говорило о том, что это действительно галльская армия, а не очередной отряд фанатиков-смертников, их количество. Тысячи, десятки тысяч дикарей. Все они были на удивление похожи. Одинаково звероподобно выглядевшие, облаченные в засаленные шкуры обитающего в этих краях зверья, со звериным же блеском в глазах, с дубинами и топорами в руках. В драке они были сильны и напористы, но, не обладая отменной выучкой римских легионеров, становились легкой добычей, даже посредственных воинов, имеющих гораздо более скромные физические кондиции. У галлов было войско приличное по количеству, но ничтожное по боевой выучке и дисциплине. Если и привыкли они в своих диких краях решать все проблемы ударом здоровенной дубины, считая ее единственным весомым аргументом в разрешении возникающих споров, то с римскими легионами, такой вариант не проходил.

В варварах было полно отваги и желания победить, но их безрассудство выплескивалось через край, что было на руку римским стратегам. То памятное сражение, на которое, повинуясь пущенному по всей Галлии призыву, явились лучшие воины дикой земли, должно было стать триумфом свободолюбивого народа, но стало их величайшей трагедией, память о которой будет жить на галльской земле вечно, передаваясь из поколения в поколение.

Слишком сильно было желание галлов победить, а потому неудержим их натиск. И дрогнуло, сминаясь, хваленое римское воинство, втягиваясь глубоко внутрь. И галлы врубились в самое сердце римского легиона, торжествуя победу над ранее непобедимым противником, не обращая внимания на то, что творится позади, устремившись вперед.

Спустя полчаса, исход схватки был предрешен. Римский легион, на который пришелся основной удар галльской армии, перестал вдавливаться внутрь, превратившись в неприступную стену, ощерившуюся частоколом копий и остриями мечей, изрубающих в клочья любого галла, сумевшего протиснуться сквозь смертоносный частокол копий. Наступление галльской армии прекратилось, а когда их вожди обратили внимание на тыл своей армии, чтобы отойти от растянувшегося и обхватившего их по флангам легиона, они обнаружили, что их провели. Сзади к месту схватки бегом подходили пехотинцы свежих римских легионов, до этого не принимавшие участия в сражении, скрываясь в лесу. В ожидании момента, когда неприятель увязнет в схватке, чтобы окружить его и уничтожить.

Вопль ярости и ужаса пронесся над галльским воинством, о продолжении сражения не могло быть и речи. Вид спешащих к месту схватки свежих римских легионов, торопящихся захлопнуть крышку котла, в котором оказались варвары, мог лишить воинственности кого угодно.

О победе больше никто не думал. Речь шла о собственном спасении, которого могло не быть, если они замешкаются еще хоть немного. И галльское воинство в панике бежало назад, туда, в небольшой промежуток между лесом и подходящими легионами, просвет, дарующий шанс на спасение. Драпали коренастые, бородатые и звероподобные крепыши к лесу, чтобы укрыться там от неминуемой смерти, проскользнуть подобно диким зверям мимо римских копий и мечей.

Но не только копьеносцы и мечники составляли боевую основу римских центурий. Были еще лучники, и кавалерия. Лучники встретили самых шустрых и быстрых галлов, которым удалось вырваться из смертельной ловушки. Беглецы ради спасения жизни, побросали дубины, топоры и тяжелые щиты, все, что мешало бежать.

Быстрые ноги помогли им уйти от кавалерии. Едва галльское воинство дрогнуло и обратилось в поспешное бегство, сдерживающие их ряды римской пехоты расступились, и на поле брани появилась конница. Конные сотни римлян устремились в погоню за беглецами, внося опустошение в их ряды, превращая поспешное отступление в паническое бегство. Редкий бегущий пытался сопротивляться, подавляющее большинство падало на землю с разрубленными головами, не помышляя о сопротивлении.

Плотная масса бегущих не позволила кавалерии обогнуть их с флангов и закрыть единственный просвет, ведущий к лесу, между двумя подходящими к месту схватки, легионами. Может, и не было в том надобности, и, оставляя бегущим открытое пространство, они преследовали определенные цели. У галлов выбора не было. Сзади наседала римская кавалерия, внося опустошение в их ряды. Побросавшие оружие в паническом бегстве, они становились легкой добычей всадников. С флангов ощерилась копьями пехота, уничтожая всякого, кто пытался пробиться через нее. Спереди подходили свежие легионы, встреча с которыми деморализованной галльской армии, не сулила ничего, кроме окончательного разгрома.

Остаткам раздавленной, еще час назад такой воинственной дикой армии, не оставалось иного, как бежать в свободный промежуток между подходящими легионами, в лес. Они вполне успевали укрыться в лесу до подхода основных сил римлян. Там, под сенью деревьев, привычных с детства их никогда не выследит коварный римлянин. И пусть римляне победили сейчас, но с ними они обязательно поквитаются позже, вот только оклемаются от сокрушительного поражения и соберутся с силами. В следующий раз они будут умнее, и не позволят снова заманить себя в ловушку.

До спасительной кромки леса оставалось не более сотни метров. Галлы уже не просто мчались к лесу, они летели, словно на крыльях, побросав все, что могло замедлить стремительный бег. И ничто, никакая сила в мире не могла их остановить. Еще мгновение и их лавина с разгону вольется в лес, сминая кусты, выкорчевывая молодые деревья, сметая все на своем пути.

Но не суждено было неудержимой человеческой лавине докатиться до спасительной кромки леса. Когда передние ряды оказалась в сотне метров от спасения, неподвижная доселе зелень леса дрогнула, и из нее полетели стрелы. Сотни стрел, залп за залпом, в самую гущу набегающего людского потока. И каждая стрела находила цель, отправляя к праотцам очередное человеческое существо. Падали утыканные стрелами бегуны, на их месте появлялись другие, валящиеся под ноги очередным бегущим. И лишь когда гора трупов закрыла кромку леса, до беглецов дошло, что они угодили в засаду, куда их умело загнало римское воинство. В засаду, в которой они будут все перебиты, не имея возможности побороться за жизнь. Их перебьют, как мишени в тире. А пехотинцы будут стоять и смотреть на избиение, следя за тем, чтобы никто не ускользнул с места бойни.

Подошедшие римские легионы довершили окружение. В тылу галльской армии, бесчинствовала кавалерия, внося опустошение. Сквозь конницу пробиться было невозможно, как невозможно пробраться живому сквозь тучу летящих из леса стрел. Оставался крохотный шанс на спасение, попытавшись пробиться через пехоту. В отчаянном броске галлы бросились на подошедшие к месту побоища легионы. Безоружные, готовые рвать врага зубами. Они были страшны в отчаянии и гневе. Но сила, даже помноженная на гнев, без оружия не многого стоит. Галлы гибли сотнями, не приблизившись ни на шаг к спасению.

С раннего утра и до позднего вечера продолжалось истребление дикой армии. Из тысяч воинов, собранных со всей Галлии, спастись не удалось никому. Еще до наступления полуночи, все они поливали кровью землю. Проткнутые копьями, изрубленные мечами, пронзенные стрелами. Кто еще был жив, умирал с размозженным черепом, или вспоротым брюхом в страшных мучениях, задыхаясь от боли, и тяжести навалившихся сверху тел людей, которым повезло умереть быстро, избежав мук предсмертной агонии.

60ти тысячная армия дикарей-галлов была полностью уничтожена тремя римскими легионами, насчитывающими вдвое меньшее количество бойцов. В этом, даже не сражении, а избиении диких людей, погибло немногим более тысячи воинов из числа тех, что приняли на себя первый удар армии варваров, заманив их в ловушку, из которой выбраться живьем, никому не удалось. Воинское мастерство и опыт, взяли верх над числом. Римлянам было не в первой наголову разбивать превосходящие по численности орды варваров, и они по праву носили звание лучшей армии мира. В этот день они с блеском подтвердили право называться лучшими. Для них это была очередная победа, выигранная не числом, а умением.

Для галлов самый черный день в истории. Лучшие сыны земли галльской, бесславно сгинули в кровавой мясорубке, осиротили семьи, оставив без защиты родные селения. Долгие годы будет слышан на порабощенной земле плач и стон по ее погибшим сынам, которых не вернуть и за все золото мира. Потребуются годы, пока на галльской земле вырастет и окрепнет новое поколение воинов, способных сражаться за свободу родной земли.

После того памятного сражения, в котором непобедимые римские легионы напрочь разбили галльскую армию, процесс покорения Галлии не занял много времени. Села и городки, лишившись защитников, не оказывали сопротивления. Их жители, прихватив все самое ценное, бежали в горы, в надежде переждать смутное время. Но всю жизнь в лесу просидеть невозможно и постепенно они начали возвращаться в свои поспешно брошенные жилища, к хозяйству, которое вели на протяжении сотен лет.

Римляне особенно не докучали. Не претендовали на их скромное имущество, убогие жилища, да и на самих галлов, которых воспринимали скорее как разумных животных, нежели людей. Свои крепости предпочитали строить в стороне от поселений галлов, чтобы не портить обзора видом грязных, укутанных шкурами людишек и их убогого жилья. Римское присутствие сводилось к тому, что над галльскими деревнями и городками реяли знамена империи, да на въездах в поселения дежурили караулы, взимавшие плату за вход в селение в казну великого императора.

Император был жаден до денег. Его армия была огромной, и одних лишь подданных римской империи было недостаточно для того, чтобы содержать ее. Десятки тысяч воинов, выходцев из покоренных римлянами народов, служили в армии за звонкую монету. Тысячи варваров с еще не покоренных территорий, также служили империи, пленившись звоном золота. Воевали варвары, находящиеся на службе Рима, с такими же варварами, грабившими римские поселения и земли, находящиеся под их влиянием.

Бесконечные войны вела Великая Римская Империя, чтобы удержать в сохранности границы своих бескрайних территорий, а по возможности и раздвинуть их вширь. То и дело на ее необъятных просторах вспыхивали восстания и бунты, для подавления которых требовались войска и золото. Ежедневно, огромная римская армия поглощала горы золота, требуя все новых и новых вливаний.

И поэтому новые территории, попавшие под власть империи, облагались налогом на содержание армии расквартированной там. Чем больше воинский контингент, тем больше налог на содержание армии, налагаемый на местных жителей. Чем больше налог, тем сильнее недовольство людей, перерастающее порой в открытое противостояние.

Восстания жестоко подавлялись, дабы дурной пример не заразил соседние области, не привел к цепной реакции, совладать с которой, и вся римская армия будет не в состоянии. Все мужское поголовье, старше 7 лет, истреблялось под корень в назидание потомкам, чтобы и мыслей не возникало о мести. Женщин, оставшихся без мужей, детей и стариков, ожидала иная участь. На несколько дней они отдавались на потеху легионерам, что вольны были делать все, что им заблагорассудится.

Вынужденные месяцами находиться вдали от дома, лишенные женской ласки, они желали только одного. И не важно, что вместо облаченных в платья, ухоженных, благоухающих римских матрон им доставались дикарки, грязные, ужасно одетые и дурно пахнущие. В конце концов, их можно отмыть, переодеть и надушить. И тогда окажется, что они очень даже ничего, и на ближайшие несколько дней, как нельзя лучше подойдут на роль мужской утешительницы. Самым строптивым дозволяется и мечом полоснуть по горлу, лишь бы случилось это в отведенные им три дня. Пускай расплачиваются за грехи мужей и сыновей, дерзнувших бросить вызов римскому владычеству. И слышались три дня и три ночи над павшим селением варваров крики и стоны насилуемых женщин, а также довольное ржание выстраивающихся в очередь легионеров.

По окончании отведенных для развлечений дней, когда вдоволь натешившие плоть легионеры убирались обратно в палаточные городки, на селение опускалась зловещая тишина. Мало кому удавалось пережить кошмарные дни. Мужское поголовье было истреблено под корень, за исключением совсем юных. Старики и старухи убиты, просто так, походя, как отработанный материал, проку от которого нет, и место ему только на свалке. Женщины и девочки, начиная с шести лет и старше, все были неоднократно изнасилованы легионерами, рыскающими по дворам в поисках поживы. И не всегда потеха заканчивалась групповым изнасилованием, зачастую им только начиналась. Нередко, вошедшие в раж легионеры, затрахав жертву до потери сознания, убивали ее, вспарывая мечами живот.

Тем, кто выжил, пройдя все круги ада, оставалось разграбленное, залитое кровью, нередко сожженное дотла селение. И не было душевных сил оставаться там, где каждый камень был свидетелем величайшего насилия и унижения, боли и слез. Выжившие навсегда покидали разоренные жилища, уходя в леса, или другие селения, растворяясь среди местных жителей, неся кошмарную историю римских бесчинств. Бесчинств людей считающих себя цивилизованными носителями просвещения в дикие земли.

Наученные горьким опытом, в дальнейшем галлы не давали возможности легионерам отыграться на женщинах и детях. Зверства и бесчинства, творимые римлянами, не могли их запугать, заставить сложить оружие, и безропотно трудиться во благо далекого императора, облагодетельствовавшего их своими легионами. При малейшей возможности, галлийцы устраивали бунты. Убивали солдат охраняющих городские ворота, нападали на разъезды и патрули, убивали римских наместников и вельмож, встретившихся на пути.

Когда римские сотни окружали взбунтовавшееся селение, чтобы предать его огню, а жителей смерти и насилию, их уже ждали. В городке оставались лишь те, кто мог и хотел драться с римлянами, да старики со старухами, чья жизнь уже прожита. Чьи лучшие годы далеко в прошлом, чья смерть вопрос скорого времени и лишний день отсрочки ничего не решал. И не только зрелые мужи и молодые мужчины брали в руки оружие, нередко вместе с ними, плечом к плечу сражались и женщины, предпочитая смерть в бою, мучительной смерти от насилия, или позора на всю оставшуюся жизнь.

И когда натиск римских сотен крушил городские ворота, сметал со стен защитников и защитниц, грабить и насиловать было некого. Все, на ком они могли отыграться за свои раны, за гибель друзей-товарищей, давно покинули селение, прихватив с собой почти всю живность и все самое ценное. И только умело установленные самострелы, ямы с вкопанными на дно кольями, и прочие смертоносные ловушки поджидали римлян, желающих воспользоваться правом на разграбление городка. Но пища и вино, что остались в брошенных домах, были отравлены, в чем убедился не один римлянин, умерший в мучениях и корчах, рядом с оброненным наземь кувшином или недоеденным куском. От яда и ловушек, устроенных покинувшими селение жителями, погибало порой не меньше бойцов, чем при штурме городских стен. Где на их головы летели здоровенные камни, лился кипяток и кипящая смола, а самых резвых, первыми сумевших забраться на стены, встречали дубины и топоры, в обращении с которыми галлы были отменными мастерами.

Ввиду слишком больших небоевых потерь, римский наместник в Галлии был вынужден повсеместно, запретить специальным указом трехдневный разбой легионерам. Слишком сильно напугали его потери, из-за которых он в обозримом будущем мог лишиться армии, накопленных богатств и самой жизни. Отныне легионерам запрещалось грабить дома галлов. Оставалось право предавать галлийцев огню и мечу.

Сжигались деревни дотла. На месте бывшего поселения оставалась лишь огромная пустошь выжженной земли, пропитанная кровью ее защитников, где еще долгие годы ничто не будет расти, и многие десятилетия не будут селиться люди. И лишь редкий зверь, порой рискнет пересечь огромный, выжженный пустырь, да стервятник, опустится на пепелище в поисках поживы.

Отказ от законного разбоя мог, и вызвал, неудовольствие тех, кто потом и кровью заслужил это право. Недовольство грозило перерасти в мятеж, справиться с которым не так-то просто. Одно дело укрощать очередную взбунтовавшуюся галлийскую деревушку, и совсем другое укрощать взбунтовавшуюся римскую центурию, прекрасно вооруженную и искусную в ратном деле. А если взбунтуются сразу несколько, если огонь неудовольствия перекинется на легионы, что тогда? Как совладать с бунтовщиками, принимая во внимание, что истинных римлян, ничтожное меньшинство. Основная часть легионеров, облаченных в цвета великого Рима, такие же варвары, что и жители земли, на которой они несли службу. Они привыкли зарабатывать на жизнь разбоем и грабежом. Во многом именно благодаря этому, они и пополняли римские центурии.

И вдруг их лишают такой возможности, руководствуясь безопасностью. Это право они заслужили кровью, и никакому наместнику не дано их этого права лишать. Они позаботятся о себе сами в законный трехдневный срок. И пусть наместник лучше не вмешивается, если не желает неприятностей. Плохо, когда волнуется местное население, но если брожение начнется в легионах, это первый шаг к гражданской войне. Всегда найдется предводитель, что сумет объединить бунтующие легионы и двинуть их в поход. Вот только куда они направятся и что станут делать? Наведут свои порядки на захваченных землях, казнив императорского наместника и посадив на его место другого, или двинутся в края побогаче, чтобы грабить тамошних жителей. И плевать, что эти земли дружественные империи, или ее старинные колонии, исправно платящие дань Великому Риму. А может, они двинутся прямиком на Рим, чтобы бросить вызов императору, усадив на трон предводителя взбунтовавшихся легионов.

И хотя сместить императора силами нескольких легионов никому еще не удавалось, но гражданские войны в Римской империи уже случались, и ничего хорошего не приносили. Лишь разруху, хаос и запустение, разброд и шатания. Трещание границ империи по швам, откалывание огромных территорий, наместники и правители которых, пользуясь беспомощностью императора, занятого ведением гражданской войны, вместо того, чтобы прийти на помощь господину, служить которому присягали верой и правдой, вместо того, чтобы бороться с возмутителями спокойствия империи, только еще более усугубляли положение. Пользуясь беспомощностью власти, наместники и местные царьки, наделенные властью императора править от его имени, объявляли себя единственными правителями подвластных им земель, провозглашая независимость от Рима. Проходили годы, а то и десятилетия, прежде чем самопровозглашенные царства вновь возвращались под власть Рима. И, как правило, бывших подданных империи, приходилось завоевывать заново.

Наместник Галлии не желал смерти, что неминуема, если он лишится армии, по причине ее уничтожения местными жителями, или из-за бунта, связанного с запретом их грабить. Наместник сделал хитрый ход, что позволял ему сохранить и свой пост, и армию, а также уберечь ее от потерь из-за сюрпризов, приготовленных коварными галлами в брошенных селениях. Наместник запретил грабить жилища галлов, введя взамен этого права, существенную доплату золотом. Грабить в галльских деревушках было нечего, жили они бедно по римским понятиям. Насиловать в последнее время стало некого. Молодые женщины и девушки, вместе с детьми уходили в леса, пробираясь в спокойные селения. Женщины покрепче и поопытнее, брали в руки оружие и вместе с мужчинами противостояли натиску римских центурий, предпочитая смерть в бою насилию и позорной смерти от рук похотливых легионеров.

Имея достаточно золота, легионеры могли в большей степени удовлетворять свою страсть к выпивке и женщинам. За стенами военного, раскинулся гражданский городок, непременный его спутник, призванный облегчить жизнь и карманы легионеров. Торговцы всякой всячиной, что может понадобиться в жизни человеку, спешили за войском, торгуя там, где останавливалось войско. Наибольшим спросом у легионеров пользовались торговцы вином и женщинами. Походные трактиры, расположившиеся сразу же за стенами военного городка, никогда не пустовали. Именно туда спешили свободные от несения службы воины, если в их карманах звенели монеты. После трактира, изрядно выпив, они требовали женщин. Походные бордели постоянно следовали за армией, не опасаясь остаться без клиентов и без золота. Располагались бордели по соседству с кабаками, чтобы захмелевшие легионеры не утруждали себя поисками. К тому же в каждом кабаке, находилось на услужении несколько шлюх. Они раскрутят клиентов на покупку выпивки, а затем отработают угощение и плату за любовные утехи, в номерах на верху таверны, специально предназначенных для подобного рода свиданий, приносящих хозяину таверны дополнительный и весьма ощутимый, доход. И не нужно кого-то, насиловать, копаясь в вонючих одеждах, прикрывающих грязные тела галльских женщин. Чистые и ухоженные, неизменно ласковые и приветливые жрицы платной любви, уложат в постель, разденут, и полюбят по полной программе, тем горячее и страстнее, чем больше им перепадет монет.

Галльский наместник уберег армию и от гибели, и от бунта. Он дал воинам больше золота, отобранного у вонючих галлов, которых ненавидел и презирал, ощутимо увеличив и без того немалый налог на содержание армии и империи. И плевать, что с увеличением налога, галлы стали все чаще огрызаться и устраивать волнения. Центуриям приходилось гораздо чаще покидать военные городки для их усмирения, только и всего. Но зато воины не теряли навыков, безвылазно просиживая в гарнизонах, среди борделей и кабаков. Что касается галлов, он изничтожит их под корень, если в том возникнет необходимость, нисколько не сожалея о том, что с лица земли исчезнет еще один народ.

…Очередное восстание в небольшой галльской деревушке, не отличалось от множества предшествовавших ему. Все происходило по давно опробованной дикарями, схеме. Они напали на сборщика налогов путешествующего по Галлии с десятком легионеров, взимающего с покоренного народа дань на содержание армии и империи. Заодно перебили и римский пост, охранявший ворота поселения и взимавший плату с желающих войти. Убив легионеров и разграбив собранное сборщиком золото, галлы и не думали разбегаться, рассчитывая отсидеться за стенами укрепления. Они были не менее наивны, чем их предшественники, дерзнувшие напасть на людей императора. Множество селений и городов Галлии лежало в руинах, уничтоженные и за менее тяжкие прегрешения, нежели посягательство на казну империи. Ничто, даже самая малая пакость, направленная против империи, не должна оставаться безнаказанной, любое нарушение, должно караться смертью.

Наученные горьки опытом сборщики налогов, предпочитали лишний раз не рисковать. Посетив два-три селения, нагрузив сундук золотом, заворачивали в ближайший военный городок, и сдавали его под расписку тамошнему центуриону. И не беда, что по возвращении, сборщик не досчитывался десятка-другого монет, в убытке он все равно не оставался. К налогу на армию и империю, хитрый сборщик добавлял налог и на содержание себя, любимого, а также на покрытие незапланированных издержек. Знали о дополнительных поборах и власти, призванные следить за соблюдением законности на вверенных территориях. Но никаких мер к сборщику налогов не применяли. Одернуть его, значит оттолкнуть собственную руку, тянущуюся за лишней пригоршней галльского золота. А то, что несчастные дикари, у которых отобрано это золото, скрежещут зубами в бессильной злобе, или обливаются слезами, до этого никому нет дела.

Пусть хоть все передохнут. В Римской империи найдутся тысячи желающих заселить пустующие земли, дикие и привольные, не испорченные пришествием цивилизации, как в метрополии. И налоги они, приученные к порядку и дисциплине, будут платить гораздо охотнее. Несколько десятилетий, в здешних землях не будет кровопролития. Пока они не перемешаются с остатками местных дикарей, не переймут их нравы и обычаи, не станут считать себя вольным народом, а не подданными империи. А когда такое случится, армия, пришедшая в эти края всерьез и надолго, быстро поставит их на место.

Очередной сборщик налогов, уже третий с тех пор, как наместник Галлии объявил о повышении налогов, был убит на территории, находящейся под патронажем центуриона Дубиния. Жалеть о смерти какого-то ничтожного сборщика налогов Дубиний не думал, как не переживал и о гибели десятка легионеров сопровождавших его. Легионеры из центурии наместника, напыщенные и самодовольные болваны, жирующие подле здешнего правителя. Но пост у ворот состоял из его легионеров. Он знал всех по имени, многое мог рассказать о них за кубком вина любому желающему послушать, особенно если слушатель не скуп, и успевает ставить на стол перед центурионом, все новые винные подношения, до которых командир большой охотник.

За своих он не мог не поквитаться с вонючими галлами, само существование которых ему претило. Если бы не строжайший наказ наместника поддерживать на вверенной территории закон и порядок, Дубиний со своей центурией, давно бы очистил окрестные земли от варваров, вывел бы под корень гнусное племя нелюдей. Но наместнику было виднее. И если он видит смысл в существовании варваров, так тому и быть. Пускай живут, но упаси их Господь нарушить законы установленные для них. Он будет скор на суд и расправу.

За время пребывания в этой дикой стране, он предал огню и мечу добрый десяток галльских деревень, за гораздо более мелкие провинности, нежели убийство имперского сборщика налогов и его солдат. Более мелких, нежели убийство легионеров, с которыми прошагал полмира вовсе не для того, чтобы их умертвили вонючие дикари, место которым в каменоломнях, или на галерах, прикованными к веслам.

Если бы центурион Дубиний был наместником, и в его власти было бы решение судьбы варваров, он бы легко решил их участь. Грубых и примитивных мужланов, обладающих недюжинной физической силой, отправил бы прямиком в каменоломни. Будет куда приложить силушку на благо империи. Детей обоего пола, отдал бы на услужение в богатые римские семьи. Воспитанные на римских законах, они станут примерными рабами и наложницами для своих хозяев. Женщин бы хорошенько отмыл, переодел из звериных шкур в наряды жриц платной любви и определил в бордели. И воинам приятно, и деньги бы потекли рекой не только в карманы алчных владельцев борделей, но и в казну императора, а заодно и в карман наместника. Стариков и старух, больных и калек, всех кто не пригоден на роль раба, или шлюхи, он бы перебил, и бросил на растерзание хищным зверям. Грязные деревушки и городки Галлии, сжег дотла, чтобы не осталось ничего, кроме выжженной земли. На их месте построил бы прекрасные римские города, поселиться в которых найдется масса желающих из числа жителей перенаселенной метрополии. И тогда, вместо диких галлов, он имел бы лояльных подданных, что будут самоотверженно трудиться на благо империи.

Но, центуриону Дубинию было также далеко до кресла наместника, как простому смертному до звезд. Он не мог претворить в жизнь свои планы относительно галлов, но он был в состоянии сделать их жизнь невыносимой. И он делал все, чтобы осложнить жизнь обитателям вверенной ему на попечение территории, прослыв среди галлов жестоким и бездушным врагом, посчитаться с которым они давно мечтали. Именно в его владениях, чаще всего вспыхивали восстания и мятежи. Именно центурион Дубиний, спалил больше всех галльских селений и перебил жителей, дерзнувших бросить вызов империи.

Поход на усмирение очередной галльской деревушки, был для Дубиния обыденным делом. Имевшаяся в наличии сотня легионеров, при поддержке конного десятка Лешего, легко решала подобные задания. Вряд ли мятежники смогут оказать им сколько-нибудь серьезное сопротивление. Разве только соберутся силами сразу нескольких деревень. Но это вряд ли. Они слишком напуганы. Еще свежи в их памяти события черного для Галлии дня, когда они бесславно лишились армии, а с нею и большинства мужчин. Шпионы Дубиния, шныряющие по галльских поселениям под видом нищих и бродяг, вынюхивая все, что может представлять ценность для центуриона, ничего не сообщали о готовящемся заговоре. Значит, силы варваров ограничены одним поселением. Его защитников он перебьет максимум за час, как это бывало уже не раз, если им на помощь не придет что-нибудь сверхъестественное, что смогло бы помешать Дубинию в стремлении превратить в груду пепла, очередную грязную деревушку. Чем больше он их спалит, тем ближе приблизится к своей мечте, - очистить Галлию от человеческих отбросов, заселив людьми, более достойными равнин, лугов и лесов, раскинувшихся за пределами военного городка.

Дубиний был не молод. Прослужив верой и правдой много лет, он дослужился до центуриона, пройдя путь от рядового легионера, понимая, что большего достичь, ему не удастся. Место наместника для него также недостижимо, как и двадцать лет назад, когда он, будучи еще совсем зеленым юнцом, вступил в легион, чтобы увидеть мир, и бросить его к своим ногам. За десятилетия службы, он прошагал половину мира. От знойной Африки, до суровой Галлии, крепя мечом величие и славу Римской империи, неся цивилизацию в мир варваров.

Он ненавидел варваров, какого бы цвета они не были, и какому бы богу не поклонялись. Черный, белый, продубленный ветрами до коричневого цвета абориген невиданной ранее страны, все равно оставался варваром. Полным ничтожеством перед величием Великой Римской империи и перед ним, Дубинием, грозным оружием империи. Даже если жители покоренных стран рядились в золото и парчу, для него они все равно оставались варварами, которых нужно безжалостно истреблять. И лишь немногим, как высшее благо, сохранить жизнь. Сделать рабами, бездушными вещами в руках избранного народа. Что касается шитой золотом парчи, сорвать ее прочь, чтобы не примазывались варвары к цивилизации, которую олицетворяет Дубиний и его товарищи по легиону.

Все отобрать и поделить между более того достойными людьми. Они найдут применение золоту и парче, и прочим драгоценным вещицам, изъятым у варваров. Золото осядет в трактире, а в парче станут щеголять путешествующие с легионом шлюхи. Они более достойны этого, нежели презренные варвары. И Дубиний не упускал случая облегчить варваров на золото, которое скрашивало жизнь легионерам, денно и нощно несущим службу на благо империи.

Для поощрения легионеров, императором был издан указ, отдавать захваченные в бою города на три дня в полное распоряжение воинов. Все, что смог добыть легионер за эти дни, его. Золото, драгоценности и даже рабыни, которыми можно попользоваться в свое удовольствие, а когда игрушка надоест, продать торговцам, сопровождающим легионы во время странствий. Или обменять на пару кувшинов мерзкого на вкус вина, которое подают в тавернах. Гнусное пойло, которое хозяин наверняка разбавляет ослиной мочой, для придания ему еще большей крепости и омерзительности. Проиграть в кости собрату по оружию, или просто подарить. На худой конец раба можно убить. Раб существо бездушное и безголосое, скорее вещь, нежели человек. Коврик, дышащий воздухом, об который можно вытирать ноги.

Дубиний люто ненавидел варваров всех мастей, откуда бы родом они не происходили. Злые языки, шептавшиеся за спиной центуриона, поговаривали, что неспроста в душе у Дубиния такая ненависть. Дубиний был гражданином Рима и всегда кичился своим происхождением среди легионеров, большая часть которых была наемниками, поступившими на службу империи за звонкую монету. Коей император щедро расплачивался с армией, берегущей власть и могущество империи, выдавливая все соки из бесправных рабов и преступников.

Любил Дубиний за кубком вина разглагольствовать о своей юности, когда он, будучи пацаном, бродил по улицам вечного города, еще не помышляя о службе в легионе. Подолгу и с упоением рассказывал о роскошном доме в центре Рима, не менее великолепном, чем особняки римской знати. О том, как он жил в роскоши, ни в чем, не испытывая нужды. И что в легион пришел не из желания заработать, а из высших побуждений, не имеющих ничего общего с презренным металлом. О своем детстве и юности, о квартале, в котором родился и рос, Дубиний мог разглагольствовать часами, но стоило разговору зайти о родителях, как он либо замолкал на полуслове, либо переводил его на другую тему, или же отделывался односложными фразами. Разговора о родителях он старательно избегал и на основании этого злые языки, шепчущиеся за спиной центуриона, решили, что Дубиний, незаконнорожденный сын знатной римской матроны, плод любовной связи с рабом. Либо рожден от богатого римлянина наложницей, его рабыней. Иначе, зачем Дубинию что-то скрывать, стесняться родителей, если его рождение законно и пристойно.

Если он что-то скрывает, значит один из его родителей, раб. Дубиний молиться на них должен, что избежал участи раба, став воином, а не вещью. Возможно, один из родителей был не рабом, а вольноотпущенником, с дарованной вольной от хозяина, или госпожи. Нередки были случаи, когда наложницы рожали детей бездетным супругам, и получали вольную, а также некоторую суму для возвращения домой. Ребенок оставался в римской семье, не догадываясь о своем истинном происхождении, искренне считая себя ребенком воспитывающих его родителей. Подобное процветало в семьях, в которых один из супругов по какой-либо причине не мог иметь детей, хотя и очень хотел. Когда ребенок рождался, надобность в биологическом родителе отпадала. Более того, настоящая мать ребенка, становилась лишней в доме господина, и ей надлежало уйти, получив за ребенка свободу.

Если ребенок был всего лишь следствием плотской любви господина к симпатичным наложницам, его ожидала участь раба. Его матери строго-настрого запрещалось открывать ребенку тайну его происхождения. За ослушание рабыне грозила смерть, или продажа в другой дом, где все могло быть гораздо хуже. Нередко детей и матерей разлучали, не доверяя обету молчания. Их продавали на торгах поодиночке, или вместе, если находился желающий купить обоих. Помятуя об этом, наложницы предпочитали помалкивать, не напоминая господину о его ребенке, для которого он таковым не являлся. Обычная вещь, в производстве которой он принял некоторое, надо признать, приятное участие.

Случалось, что в доме оставалась и любимая наложница и ее ребенок, и господин не третировал их, считая членами семьи. В качестве радушного хозяина и заботливого отца, выступал немолодой мужчина, чаще вдовец. Овдовевший и сменивший немало женщин аристократ, давно разочаровался в семейной жизни. В подобной же ситуации, сохраняется ее видимость, со всеми плюсами, и она напрочь лишена минусов, что делают семейную жизнь порой просто невозможной. Можно пользоваться благами супружества, не обременяя себя печатями, и не взваливая на плечи бремя излишних проблем.

Общественное мнение также не стоит сбрасывать со счетов. Одно дело, когда знатный римлянин имеет наложницу, или несколько. Это приветствуется, поощряется, даже является обязательным условием высокого общественного статуса человека. Другое дело, когда гражданин живет с наложницей, как с женой. Это не поощряется, но все-таки терпимо, если гражданин не выводит ее в общественные места, предназначенные для посещения семейными парами. И совсем иное дело, если свободный римлянин женится на рабыне, даже написав ей предварительно вольную. На него станут указывать пальцем и плевать вслед. Никому, ни нищему, ни знатному и богатому вельможе, не дозволено попирать заведенных правил.

Удел вольноотпущенницы, выйти замуж за рядового горожанина и создать с ним семью, что приличиями не возбраняется. Либо навсегда статься в доме господина, пусть любимой и вольной, но не женой, а любовницей. Прожить остаток жизни в соответствии с установленными в обществе, нормами приличий.

Скорее всего, в такой семье и родился Дубиний. Отец аристократ, или богатый горожанин, мать наложница, или вольноотпущенница. Наверняка Дубиний знал, чей он сын, но похвастаться знатным предком и матерью-рабыней, пусть и бывшей, не мог. Не позволяла гордость римского гражданина. Но за одно он должен благодарить судьбу денно и нощно, что ему повезло с родителями, и участь его не столь печальна, как у большинства внебрачных детей.

Случалось, что и римские аристократки зачинали детей от рабов. Красивых и сильных, зачастую купленных специально для любовных утех. Плод запретной любви был истинным римлянином, гражданином по праву рождения, ибо ни одна из добропорядочных матрон никогда не признается в порочащих связях с рабом, и тем более, в рождении от него ребенка. И не беда, что ребенок не имеет ничего общего с официальным отцом, законным супругом развратной и похотливой римлянки. Кем бы не был отец, мать ребенка всегда известна и не даст свое дитя в обиду. И не беда, что нет у него ничего общего с официальным папашей, достаточно того, что он наследует ее фамильные черты. А чтобы рогатый супруг не заподозрил чего, не уловил в подрастающем отпрыске подозрительного сходства с одним из его рабов, биологический отец ребенка по самому незначительному поводу продавался на ближайших торгах. Если же любовная страсть хозяйки не угасала, раб отправлялся в такую глушь, где он вряд ли когда попадется на глаза хозяину, но где хозяйка в случае надобности, всегда сможет его найти.

Каково бы не было происхождение центуриона Дубиния, никто в его команде не сомневался в том, что родословная воинского начальника, не такая безупречная, как он пытался доказать всем, и в первую очередь самому себе. Если он что-то скрывает в своем прошлом, значит оно не такое безупречное, как хочет его представить бравый центурион. Где-то в его родословную вкрался варвар.

Все рабы варвары, по утверждению Дубиния, следовательно, и он сам, пусть и наполовину, но варвар. И именно поэтому, как говаривали злые языки, была у Дубиния такая ненависть к варварам. Поэтому он старался извести всех варваров под корень, терзаемый комплексом неполноценности, от которого сбежал в легион.

Дубиний предпочел соблазнам Рима карьеру военного, в которой пусть и не особо преуспел, но все-таки выбился в начальники, дослужившись до центуриона. Сейчас он вел свою центурию на усмирение взбунтовавшейся галльской деревушки. Грязные животные, убившие нескольких римских солдат, возомнили себя великими воинами, способными бросить вызов империи, и лично ему, центуриону Дубинию. Он разберется с ними, вот только доберется до мерзкого селения, зальет его кровью мятежников, а затем спалит дотла, чтобы ничто не напоминало о некогда обитавших там нелюдях. Дожди и ветер доведут начатое Дубинием дело до конца. Ветер развеет пепел и прах, дожди смоют следы пожарища. Выросшая на пепелище трава, навсегда укроет зеленым ковром даже малейшие признаки некогда существовавшего здесь городка.

…Дорога к галльскому городку пролегала через лес. В авангард Дубиний отправил Лешего, командира конной десятки центурии. В ее обязанности входила разведка местности, для безопасного продвижения основных сил. Также в задачу конной десятки, входило преследование неприятеля, если он попытается бежать из обреченного селения. Стратегия, избранная центурионом, себя вполне оправдывала. Им уже не раз доводилось заливать кровью, а затем сжигать взбунтовавшиеся деревушки варваров.

Никогда раньше не возникало на их пути препятствий, они всегда добирались до обреченной деревни без происшествий. Но сегодня Леший был не в восторге от этой затеи. Виной тому дурной сон, от которого он проснулся в холодном поту, с трясущимися руками и бешено бьющимся сердцем. Снился ему дремучий лес и он, сидящий в кромешной тьме на древесных ветвях, крепко обхватив руками ствол. Холодно, его знобит, мороз пробегает по коже, он затылком чувствует, как его буравят, изучая, чьи-то холодные, пытливые глаза. С каждой минутой ему все холоднее и неуютнее, страх когтистой лапой все сильнее сдавливает сердце. Еще чуть-чуть и когти проткнут зашедшееся в безумном галопе сердце. Нет больше сил терпеть в тягостном ожидании, и неизвестно откуда придет опасность. И когда он уже готов был сойти с ума от ожидания чего-то ужасного, во тьме случилось движение. Мелькнула стрелой зловещая тень, из находящегося в десятке метров от дерева, мертвенно-неподвижного озера. И ударила черная молния в переплетение древесных ветвей где застыл скорчившийся человек, оскалившись на него жуткой мордой гигантской змеи. И разверзлась пасть, усеянная множеством мелких острых зубов, мгновение спустя впившихся человеку в горло. И он захрипел в предсмертной агонии, разжал руки и полетел, теряя сознание вниз, не прекращая истошно визжать на невероятно высокой ноте. Рухнув с дерева вниз, он со всего размаху треснулся головой о здоровенный камень, разбросав повсюду кровавые ошметки мозгов.

И даже стукнувшись башкой о камень, с раскроенным черепом, он продолжал истошно орать, пока чьи-то руки не стали трясти его за плечи. И только тогда он перестал вопить и открыл глаза. Он лежал в палатке, на земляном полу, в окружении встревоженных бойцов. Значит это всего лишь сон, но насколько реален и физически ощутим посетивший его кошмар. Неведомый ужас поджидает его в лесу, чтобы напасть и убить. После такого кошмара, Леший по доброй воле вряд ли бы рискнул отправиться в лес по какой-либо надобности, пока не выветрится из памяти, поселившийся там ужас, не забудется оскаленная морда гигантской змеи, целящаяся ему прямо в горло.

Забыть приснившийся кошмар, он не успел. Спустя пару дней после зловещего кошмара, взбунтовалась очередная галльская деревушка, убив и ограбив сборщика налогов, его охрану и римский караул, охранявший вход в селение и взимающий плату с желающих войти. А значит, пора собираться в поход, исход которого заранее предопределен.

Но даже такие походы, в которых победитель заранее известен, таили в себе немалые опасности, неизбежные на любой войне. Даже при самом благоприятном раскладе, центурия не досчитается нескольких легионеров, павших под стенами галльской деревушки. Несмотря на заранее предрешенный исход схватки, галлы дрались отчаянно, стремясь унести с собой в могилу, по возможности большее число врагов. И им это удавалось с каждым разом все лучше и лучше. Центурия несла все более ощутимые потери. Леший чувствовал, что вскоре центуриону придется смирить гордыню и признать, что в одиночку справиться с мятежным районом, ему не под силу. И тогда ему придется идти на поклон к командиру близлежащего гарнизона, чтобы, объединившись, продолжить изничтожение мятежных селений огнем и мечом.

Дубиний не сомневался в исходе предстоящей карательной акции. Что для него два десятка бойцов, погибших при последнем штурме? Безликие существа, многие из которых даже не были настоящими римлянами. Варвары, перешедшие на службу империи за золото, которым император щедро одаривал наемников. Потери центурии были восполнены прибывшим подкреплением из легиона. Легион располагался в нескольких днях пути от ставки Дубиния, вблизи единственного, более-менее крупного галльского города, до нашествия римлян бывшего столицей окрестных земель. Статус столицы городом был потерян, так как нет иной столицы, кроме Рима. Нет в диких землях иных правителей, кроме императора и его наместников. Варвары, правившие этим диким краем до пришествия римлян, были казнены. Тела их сожжены, дабы не стать объектом поклонения диких подданных, а головы на золоченых подносах отправлены в Рим, в дар великому императору, вместе с новыми землями империи.

Сколько людей погибнет, Дубиния не волновало. Он всегда получит из легиона бойцов, сколько бы не запросил, даже если в запросе будет числиться целая центурия. Его цель уничтожить, выжечь как заразную язву очередное галльское селение, еще хоть немного сократить поголовье дикого племени, не желающего покориться власти Рима.

Рано утром центурия двинулась в поход к мятежной деревне, чтобы стереть ее с лица земли. Впереди центурии двигалась конная десятка Лешего, в обязанности которой входила разведка местности на предмет обнаружения возможной засады, или скрытых передвижений неприятельских групп. Мобильный конный отряд был в состоянии легко выполнить поставленную задачу. В случае необходимости всадники без риска быть уничтоженными, быстро покинут опасное место, оповестив об опасности двигающуюся позади центурию. В случае обнаружения вражеского соглядатая, им не составит особого труда схватить его и доставить Дубинию, слывшему непревзойденным мастером по части развязывания языков, даже у самых неразговорчивых. В его умелых руках, даже немые с рождения, начинали заливаться соловьями, без утайки выкладывая все, что знали, и чего не знали, но что хотел услышать центурион.

При обнаружении вражеской разведки, закаленной в многочисленных стычках десятке Лешего, ничего не стоило вступить в бой, отправив слишком ретивых варваров к праотцам. Подойдя к селению, десятке Лешего надлежало патрулировать ее на некотором удалении, чтобы быть вне досягаемости стрел варваров, но отслеживать все их передвижения, не дать улизнуть из обреченного городка. Хотя, на веку Лешего, еще никто не пытался бежать. В городке оставались только воины и не важно, мужчины это, или женщины, чтобы сражаться и умереть на родной земле.

Молодые женщины, которых любили насиловать римские легионеры, загодя покидали селение, уводя детей и унося все, что могло пригодиться для начала новой жизни в другом месте. Скот и домашняя птица уводились, за тем немногим, что оставалась на прокорм защитников селения до прихода римлян.

Задача, поставленная десятке Лешего, была привычной, они уже не раз ее с блеском выполняли. Вот только проклятый сон, с мрачным лесом и гигантской змеей вгрызающейся в горло. Слишком свежи воспоминания о нем, и они тревожили душу, не давая покоя. Что это? Навязчивый кошмар, намертво засевший в мозгу, или тревожное предзнаменование, должное удержать его от визита в лес? Он бы с превеликим удовольствием сделал крюк в несколько километров, чтобы обойти лес и выйти к деревне с другой стороны. Но спорить с Дубинием, пытаться навязать свое мнение, было не только бессмысленно, но и опасно. По бытующим в легионе законам, трусов и паникеров ожидала смерть, как и за отказ, исполнять приказ вышестоящего начальства. И хотя Лешему безумно не хотелось лезть в лес, но ослушаться центуриона Дубиния он не мог.

…Лес встретил тишиной и покоем. Ласково светило солнце, пробиваясь сквозь густые древесные кроны, скрывающие от глаз людей небо, без единого облачка, падая на землю причудливыми лучистыми узорами. В зеленых кронах пели невидимые глазу птицы, в изумрудной траве стрекотали кузнечики. Лес жил привычной, тихой и размеренной жизнью, что и миллионы лет назад, до появления первого человека. Лес дышал покоем. И чем тише и умиротвореннее казался окружающий конную десятку лес, тем тяжелее и неспокойнее становилось на душе у Лешего, тем сильнее его терзали нехорошие предчувствия. И чудилась ему за каждым кустом затаившаяся смерть, в образе гигантской и свирепой змеи, наблюдающей за ним немигающих взглядом злобных глаз. И когда нервы у Лешего оказались, напряжены до предела, все и случилось.

В воздухе послышался свист стрел. Черная туча затмила небо, словно белый день внезапно сменился ночью. И падали воины Лешего на землю, утыканные стрелами, как ежи колючками. Лошади с пронзительным ржанием валились вослед седокам. А следом за свистом стрел пришел рев десятков человеческих глоток. Из-за деревьев, размахивая мечами, дубинами и топорами, катилась толпа плечистых и коренастых бородачей, облаченных в звериные шкуры.

Они угодили в галльскую западню из которой им вряд ли удастся выбраться живыми. Не сговариваясь, Леший, и пара воинов, уцелевших среди роя смертоносных стрел, повернули обратно. Но путь к отступлению им преградил десяток решительно настроенных бородачей. Уже ни на что, не надеясь, бойцы Лешего вклинились в толпу галлов, нанося с высоты разящие удары. Леший, окруженный со всех сторон, вертелся на коне, обрушивая меч на патлатые головы варваров, мельтешащие внизу. И всякий раз удовлетворенно ухмылялся, краем глаз успевая заметить, как разваливается на части очередной, рассеченный ударом череп. Уже с полдюжины варваров валялось под копытами коня, который дико хрипел и безумно вращал глазами, закусив удила, топча лежащих на земле. Леший вновь и вновь продолжал наносить разящие удары, всякий раз достигающие цели, уклоняясь и отводя, направленные на него выпады.

Но силы были не равны. Не мог он в одиночку долго противостоять галльскому отряду. Воины, попытавшиеся прорваться через неприятельский заслон, перекрывающий путь к отступлению, давно были мертвы. Кровавыми кусками изрубленного мяса, завалившись поверх тел варваров, которых успели порубить, прежде чем дубины и топоры добрались и до них. Все труднее становилось Лешему следить за нападавшими, окружившими его со всех сторон. Все чаще оскальзывался конь на окровавленных телах варваров, отправленных к праотцам. Леший чувствовал, секундомер его жизни, отсчитывает последние секунды, готовый в любой момент остановиться.

Сокрушительный удар пришелся точно по позвоночнику. Дубина варвара, словно былинку, переломила хребет римского десятника, выбив его из седла. Леший, ничего не соображая от пронзившей тело безумной боли, оказался на земле, не в силах пошевельнуться. Упав, он ударился сломанным позвоночником обо что-то твердое. Новая волна боли захлестнула рассудок. Но помешательство длилось не более секунды, а затем вернулось восприятие мира, а вместе с ним и нестерпимая боль. Последнее, что увидел в своей жизни десятник Леший, это опускающееся на лицо, остро отточенное лезвие топора. Последнее, что уловил угасающий разум, - злобный посвист гигантской змеи, настигнувшей свою жертву.