"Повести и рассказы" - читать интересную книгу автора (Аверченко Аркадий)Глава XI ВЕСТИ ОТТУДАВ большой комнате, в которой жили раньше трое, а теперь, после женитьбы Подходцева, только двое, было тихо… Даже мышь не скреблась под полом вероятно, издохла от бескормицы. В комнате находился один толстый Клинков. Конечно, он лежал на кровати. Его дела, как и дела Громова, пришли в упадок: доходов не было, а расходы требовались колоссальные: на одну еду уходило не меньше рубля в день. Да квартира, на оплату которой расходовалось вместо денег чрезвычайно много нервов (при объяснениях с хозяйкой), да папиросы, да то и се… Беззвучные вздохи раздирали массивную грудь Клинкова. «А тут еще Громов исчез, — думал Клинков. — Наверное, попал в компанию меценатов и забыл и думать обо мне». Но в этот самый момент в виде наглядного, фактического опровержения в комнату влетел запыхавшийся Громов. — Что это ты, брат?! — спросил Клинков, скосив на него глаза. — Будто бы только что из церкви вырвался? — Почему… из церкви? — Да ведь ты принадлежишь к тому незадачливому разряду людей, которых и в церкви бьют. Вот я и думал… — Ты? Думал?! Может ли с тобой это случиться? — Тебя это удивляет? Очень просто: я думаю бесшумно, поэтому снаружи ничего не заметно, а ты, когда над чем-нибудь задумаешься, то в твоей голове слышно легкое потрескивание. Будто чугунная печка постепенно накаливается. — Хочешь, я тебя сейчас водой оболью? — Если ты этим докажешь высокое состояние твоих умственных способностей — обливай. — Просто оболью. Чтоб ты не приставал. — Не надо. Я предпочитаю сухое обращение. — Недурно сказано. Запишу. Может быть, в редакции «Скворца» за это нам заплатят рублишку. Кстати! Сейчас швейцар передал мне письмо с адресом, написанным женским почерком… — Тебе письмо? — Нет. — Мне?! — Нет. — А кому же?! — Нам обоим. — Странный вы народ, ей-богу. Сколько вас по всем церквам ни бьют, все вы не умнеете. От кого письмо? — Недоумеваю. Наверное, какая-нибудь графиня, увидя меня на прогулке, пишет, что я поразил ее до глубины души. — Возможно. Если она гуляла на огороде, а ты стоял в своей обычной позе — растопыря руки и скривившись на бок для наведения ужаса на пернатых… Не слушая его, Громов разорвал письмо и вдруг вскричал в неописуемом удивлении: — Не сон ли?! Знаешь, кто нам пишет? Madame Подходцева! — Уже? — Что уже? — Собирается изменить Подходцеву? — Кретин! — Первый раз слышу. Что она там пишет? Не просит ли развести ее? — «Многоуважаемые Клинков и Громов»… — Видишь, меня первого написала, — съязвил Клинков. — А тебя приписала так уж… из жалости. — «Я знаю, что, выйдя замуж за Боба,[2] я похитила у вас любимого друга, но, надеюсь, вы на меня не сердитесь. Чтобы доказать это, приходите нынче вечером пить чай. Познакомимся и, думаю, будем друзьями». — Ишь ты, пролаза, — проворчал Клинков. — Сколько сахару! Больше там про меня ничего нет? — Есть. Вот: если Клинков, благодаря своей толщине, не пролезет в квартиру, мы ему вышлем чаю на улицу, к воротам… Впрочем, может быть, он сидит в лечебнице для умалишенных, и потому… — Брось, надоел. Как она подписалась? — «Ненавистная вам Ната Подходцева». — Правильно. Так что же мы… пойдем? — Противно все это. А? — Тошнехонько. Вышитые салфеточки, на чайнике вязаный гарусный петух… — Верно. А Подходцев лежит в халате на диване, курит трубку и заказывает кухарке на завтра обед. — А сбоку полотеры ерзают по полу, стекольщики вставляют стекла, а в углу мамка полощет пеленки. — С ума ты сошел? Они всего два месяца как поженились! — Ну да, — скептически покривился Клинков. — Будто ты не знаешь Подходцева. Так пойдем? — Черт их знает. Правда, что там накормят. А я с утра ничего не ел. — Красивая она, по крайней мере? — Клинков! — И о чем с ними говорить, спрашивается? — Сейчас видно, что ты не бывал в хорошем обществе. Ну вот, предположим, приходим мы… «Здравствуйте, как поживаете?» — «Ничего себе, спасибо. Садитесь». Сели. Оглядываемся. «Хорошая у вас квартирка. Не дует?» — «Что вы, что вы!» — «С дровами?» — «Без дров. А за дрова теперь так дерут, что сил нет». — «Да, уж эти дрова». — «Можно вам чаю стаканчик?» «Пожалуй». Понимаешь? Этакая нерешительность: «пожалуй». Могу, мол, и не пить. А то ведь я тебя знаю… Предложишь тебе чаю, а ты хлопнешь себя по животу, да еще подмигнешь, пожалуй: «Ежели с ветчиной да с семгой, то я и полдюжины пропущу». — Гм… да. Может, там речи какие-нибудь за столом нужно говорить? — Какие речи? — Ну там по поводу брака; «ум, мол, хорошо, а два лучше». — Там будет видно. Только ты уж не забудь, когда войдем; ручку у нее поцеловать. — На этот счет я ходок. — Еще бы. Сколько побоев принял — пора научиться. Кстати… могу тебе дать три совета: на ковер не плюй, в самовар окурки не бросай и, если будешь есть крылышко цыпленка, — руки потом об волосы не вытирай. — О свои не буду. А об твои готов хоть сейчас. Переругиваясь, эти странные друзья принялись за свой туалет. |
||
|