"Русский Рэмбо для бизнес-леди" - читать интересную книгу автора (Звягинцев Александр)Глава 24Сегодня с самого утра Ольгу было не узнать – трезвая, подтянутая. Отпуск за свой счет удался, как никогда. Никаких Канар, никаких Ницц, все устроила, как сама того хотела, рассчиталась со всеми, никому теперь не должна. По пути на аэродром она заглянула на бабушкину квартиру, чтобы взять талисман в кабину своего нового самолета. В квартире она застала форменный кавардак: разбросанные в беспорядке свои вещи, выпотрошенные ящики шкафов, а в своей постели спящую домработницу Ларису. – Так! – сказала Ольга. – Дрыхнем! Ей хотелось побыть в этом сокровенном месте одной. – Где кошечка? – Убежала, Ольга Викторовна, вот вам истинный крест, убежала. Я только дверь чуть-чуть, вот такую щелочку, приоткрыла… – Мерзавка ты, Ларка. Тебе бы только с мужиками в моей постели трахаться, а ни работы, ни заботы о квартире от тебя не дождешься. – Не правда, все это соседки наговаривают. Вот вам истинный крест, наговаривают… – Так уж наговаривают? – Ну, был вчера один курсант из кагэбистов, мальчику в увольнении некуда деться было… – Так это ты с ним квартиру вверх дном перевернула? Все бумаги перерыли? Что искал твой стукач гэбэшный, отвечай, лахудра! – закричала Ольга, направив на побелевшую домработницу никелированный "браунинг" – подарок отца. – Заграничный адрес какого-то Хабулы, – жестяными губами ответила та. – Все, собирай манатки и выкатывайся! Будешь знать, как в чужих бумагах рыться и телефонные разговоры мои передавать плешивому Кострову. – Ольга Викторовна, они же генерал! В Чимкент грозили обратно меня выслать! – Ну вот, поганка, испортила все настроение! – после ее ухода не могла найти места Ольга. Позвонила по телефону. – Дядя Игорь спит, – ответил мальчишеский голос. Потом она прошла в спальню, порылась в гардеробе и вынула оттуда что-то белое, воздушное. Всплакнула, свернула это в комок и уложила в плотный пакет. Нашла на столе почтовый конверт, а вот над письмом просидела целый час, роняя слезы и сморкаясь. Написав, вложила письмо в конверт, надписала адрес и, сунув его в пакет, заклеила вдоль и поперек широким скотчем. В соседней квартире дверь открыла ее выгнанная домработница. Ольга протянула ей ключи: – Черт с тобой, живи, лахудра. Но за это дай слово, что этот пакет отнесешь по указанному адресу. И только по этому адресу, ты поняла? – Только по этому адресу! – выпучив глаза, истово перекрестилась лахудра. По дороге на аэродром Ольга заехала на Центральный телеграф и набрала Цюрих: – Алло, герр Коробофф?.. Я, твоя дочь Ольга… Через четыре дня буду крестить Нику в православную веру… Нет, только в православную… Да, да, договорилась… Высылай Нику с фрау Мартой немедленно… Немедленно, потому что поезд идет долго… Нет, нет, только поездом – она не переносит самолет… Я сама привезу Нику потом в Цюрих, тогда и поговорим о Танзании… Целую, папуля!.. Привет супруге и братику!.. Ольга не понимала и не принимала тех людей, которым не везло в жизни. В конце концов человек с головой всегда окажется на плаву, при любой власти и в любых природных условиях. Все дело в том, какую ты цель ставишь перед собой. Когда пресмыкаешься и ползаешь перед жизненными препятствиями на животе, они вырастают перед тобой в непреодолимые горы. Но стоит подняться, так и перешагнуть их окажется не так трудно. А уж если взмыть в небо, то невозможного перед тобой как не бывало. Тем, кому удается оторваться от земного притяжения, наши беды и горести кажутся смешными, а земля такой маленькой. Ольга не летела, а парила на своем легкокрылом самолете над заснеженной Москвой. Как хорошо вот так, вольно заложить руки за голову, выгнуть спину и поплевывать сверху на все ваши неурядицы, злобу, вражду вашу, мелкие вы букашки-буржуашки. Мелкие и гнусные у вас страстишки и мыслишки… В свободном полете на собственном самолете – не об этом ли она мечтала в детстве, предводительствуя ватагой дворового хулиганья?.. Нет, в юности ее мечты были куда приземленной, как и сама юность. Тогда ей грезились всего-навсего белая "Волга" и космонавт или, на худой конец, первый секретарь какого-нибудь процветающего обкома. Он открывает дверцу, и оттуда выныривает стройная красавица в белых шортах с распущенными золотыми волосами, окутанная ореолом тайны, духов и мечтаний. Но появился капитан-десантник – тоже ничего. Из капитанов с годами вырастают генералы. Красавец капитан сгинул в тюремных пересылках и зонах так же быстро, как и появился, оставив пробудившуюся для неистовых ласк, неутоленную женщину. Пана подарил безутешной единственной дочери белую "Волгу" и в приложение к ней нового жениха, а сам свалил в Швейцарию. Положение его со временем там стало прочным. Он знал, что рано или поздно придут новые времена для России, а с ними и новые ее хозяева. В этом Коробов был убежден и, как затаившийся в зарослях тигр, ждал своего часа. Московский сват Коробова – Мучник-старший – входил в силу. Рокировка сына-фарцовщика с отцом позволила Мучнику – заведующему торговой базой и цеховику с его нелегализованными в то время валютными миллионами – остаться в тени, из которой всегда удобнее следить за изменением формы пятен на солнце. Астрологи по ним предсказывали быстрое развитие капитализма в России, Мучнику-старшему – виллу вблизи Хайфы, а Мучнику-младшему – каменные палаты, губернскую тройку и графский титул. Потом пошли Канары и Лазурный берег, Ямайка, Акапулько. Все новенькое, свеженькое, как в первую брачную ночь. А потом пошло-поехало… Легкокрылая "Сессна" легко и гордо парит над Москвой. За штурвалом она, красивая, как на телеэкране. Здесь, в полете, к Ольге пришло пьянящее ощущение свободы. Только здесь ей мог встретиться достойный избранник, кто бы он ни был, человек, антихрист или ангел… Она загадочно улыбается и прищуривает свои огромные голубые глаза Яркое солнце играет на пластиковых обтекателях, искорки на концах крыльев похожи на отблески огня, отсвечиваемые мамандами… Шума мотора не слышно, только звучит откуда-то тягучая постоянная музыка, как призыв в неизвестное и неизбежное… И вдруг, словно взмахом руки, кто-то прерывает музыку и пресекает полет… Когда самолет шел прямо над солнцевским массивом, Ольга сняла управление с автопилота и положила руку на штурвал, но штурвал как-то слишком легко подался назад. Нос самолета задрался вверх к солнцу и закрыл собой панораму Москвы. Ольга дернула штурвал на себя, но снова перед ней отблескивал только задранный в небо нос машины. Вертикальные тяги штурвала не слушались. Стрелка альтиметра стремительно поползла вниз, двигатель стал кашлять и работать с перебоями, скорость падала Снова появились какие-то дома, но с каждым мгновением они становились все крупнее и вот уже заполнили все панорамное стекло кокпита. Ольга подала штурвал вправо – дома уплыли влево Внизу появились заборы какой-то промзоны, редкий березняк рядом с товарной станцией и вдали – припорошенная снегом ледяная гладь. Самолет падал прямо на железнодорожный переезд с поднятой стрелой шлагбаума… – Ну нет, дорогой Скиф, ты не будешь торжествовать… Я не стану подтверждением твоего пророческого дара… Она легко взяла влево и последнее, что увидела, был румяный пупсик, похожий на купидона, который вздрогнул на стекле и подмигнул ей напоследок. Но прежде чем он исчез из вида, Ольга успела громко крикнуть: – Прощай, – любимый! В то утро на явочной квартире во Внукове Романов проснулся к полудню. Заглянув в соседнюю комнату, обнаружил там спящего на диване Кобидзе. Ставя на плитку чайник, он вспомнил вчерашнее странное поведение Кобидзе и его слова: "Завтра из "ящика" узнаешь, дарагой". "Что я должен узнать из "ящика"?" – подумал Романов и включил маленький японский телевизор. На экране после порции пошлых клипов и рекламы женских прокладок начались последние известия. Диктор вещал о "прекрасном" состоянии экономики страны и, как о событии эпохального значения, сообщил о презентации очередной политической партии. Но вот диктор вскинул глаза и по инерции, с таким же восторженным пафосом, проговорил: .Только что к нам поступило сообщение о трагической гибели талантливой тележурналистки Ольги Коробовой Пилотируемый Ольгой Коробовой самолет "Сессна" во время тренировочного полета по неизвестным причинам потерял управление и рухнул на лед Клязьминского водохранилища. На место катастрофы самолета выехала оперативно-следственная группа. Романов застыл с открытым ртом. В памяти всплыла вчерашняя стычка между Кобидзе и Лисьей мордочкой. "Они вчера под видом пожарников были на аэродроме Нинку с подругами там сняли, – вспомнил Романов. – Неужто катастрофа с самолетом Коробовой – дело их рук? Если их, то чей приказ они выполняли? Кострова?.. Вряд ли, для Кострова заказать дочь Хозяина – петлю для своей шеи намылить…" Одевшись, Романов снял с предохранителя свой "ПМ". Удар милицейского ялового сапога сбросил Кобидзе с дивана. Следующий удар в живот отбросил его к стенке. Разрядив пистолет в пол" между его голыми ногами, Романов сунул пахнущий горелым порохом ствол в ноздрю летчика: – Что ты вчера делал на аэродроме?.. Отвечай, мразь, или пристрелю, как пса шелудивого. Ты меня знаешь, гюрджи… Кобидзе ошалело хлопал глазами. Из разодранной ноздри струйкой текла кровь. Романов снова влепил пулю в пол и сунул дымящийся ствол в его хрипящий рот. – Кто тебе отдал приказ гробануть Ольгу Коробову? Ну-у, твою мать!.. Зубы Кобидзе лязгнули о металл. – Кккаку-у-ую Кккоррробову-у? – просипел он. – Фирма "СКИФЪ"… Что ты сделал с ее самолетом? – Рррулевые тяги ослабил… – Кто заказал ее? – Костров… Бортовой Номер сказал, чей самолет нэ сказал… – Вышибить твои ишачьи мозги или сдать с потрохами в прокуратуру?.. Выбирай… – Нэ знал я, мамой клянусь – нэ знал, что самолет Ольги Коробовой. – Что Костров не поделил с ней? – Бля буду, нэ знаю… – Не костровский почерк оставлять живыми исполнителей… А ты еще живой – почему? – Сказал – будет еще заказ. – Какой? – Сссказал, через три дня скажет и "зелень" дэсят штук отвалит… – Мудак! – заорал Романов. – Тебе поминальную молитву заказывать, а ты мне про "зелень"! По твою душу Шведов идет, уже на пятки наступает. Помнишь Шведова, а?.. Глаза Кобидзе замутились страхом. Он знал по Афганистану волчью хватку и дотошность Шведова, накрывшего десять лет назад на границе его вертолет с большой партией опиума. – Пачему Шведов? – просипел он. – Патаму! – выдернув ствол из его рта, заорал Романов. – Шведов ведет у них покушение на Ольгу в Останкине, а ты, ваше ослиное благородство, и там засветился. – Тамнэя… – Кнопку не ты нажимал. Ты лишь магнитную чушку под ее машину сунул… – Нэ докажут… – Плохо ты чекистов знаешь. Думаешь, не поинтересуются, что за пожарники вчера в ангаре, где самолет стоял, отметились? Шведов сегодня же раскрутит блядей, которых ты вчера притащил на явочную квартиру. – Всэ три замужние – молчать будут, – прохрипел Кобидзе. – А если не будут? Кобидзе отвел от Романова затравленный взгляд, зашмыгал носом. – Правда я Олгу Коробову? – выдавил он сквозь всхлипывания. – Сомневаешься? – Тогда слушай! – в прозрачных, не грузинских глазах Кобидзе плеснулась грузинская ярость. – Очень болшую "зелень" с казла снять нада – пополам раздэлим… Потом в Грузию… Нэт, в Турцию свалю. Там "Сэрые волки" помогут на дно лечь… – Козел ты балаклавский, но мысль интересная, – усмехнулся Романов и достал из кармана милицейской куртки блокнот и ручку. – Пиши, если трупом быть не светит… – Что писать? – Пиши, что отправил на тот свет Ольгу Коробову не ты, а Костров. А ты лишь, выполняя его приказ, ослабил рулевые тяги у самолета с указанным им бортовым номером, не зная, кому тот самолет принадлежит, и все такое… Пиши как есть, коли жить хочешь и крутые баксы с плешивого, как с куста, снять. А баксы, они и в Антарктиде у пингвинов баксы… – Сколко с казла снять можна? – "Лимон", а то и боле… – Баксов? – сглотнул слюну Кобидзе. – У него и фунты имеются. Пиши, гюрджи, пиши, как говорится у ментов, "чистосердечное признание" – Чистосэрдэчное признание? – заерзал тот. – Тэбэ зачем? – Дурдом ты, Кобидзе!.. О своей шкуре думай. Костров тебя же крайним перед ее отцом выставит. Здесь или там, в Турции, ничто тебя не спасет. Щенки твои "Серые волки" перед волкодавами из службы безопасности "Феникса". Кстати, знаешь, кто у "Феникса" босс? – "Феникс" – крутой, знаю. Кто босс – не знаю. – Родной отец Ольги Коробовой, которую ты с неба на землю опустил… Врубился, придурок?.. – Щютишь? – вздрогнул летчик, подняв на Романова белые от страха глаза. – Слушай, щютишь, да? – До шуток мне… Не слабо плешивый тебя подставил!.. – Шен гижо! – выругался по-грузински Кобидзе. – Кышки из казла выпущу! – Пиши себе оправдательный приговор, Кобидзе, пока не поздно. Может, мне еще удастся отвести топор от твоей ослиной головы. – Два "лимона"! – округлил глаза тот. – "Лимон" – мнэ, "лимон" – тэбэ! – Там посмотрим, – усмехнулся Романов. – По ситуации… Кобидзе лихорадочно заскрипел пером. Написал одним духом, не забыв поставить дату и размашистую подпись. Романов взглянул на написанное и сунул блокнот в карман: – Кострову о нашей беседе ни гугу… Получишь наколку на следующую мокруху, сразу мне дай знать. Не дашь – "Феникс" и Лубянка тут же получат твой портрет в голубых и розовых тонах. Будет тебе Турция с Грузией и Чечней в придачу… Ищейку, мудозвона твоего, в долю брать нам не с руки… Усек, о чем я?.. – Усек, тащ полковник… – Ну и славненько, Кобидзе, – погладил его по голове Романов. – Как там в вашем братстве говорится – в жизни выживает сильнейший? Скиф проснулся весь в холодном поту от телефонного трезвона. Трясущимися руками снял трубку. Звонила Аня. Задыхающимся голосом она выпалила: – Игорь, стряслось несчастье. Ольга разбилась на самолете. – Так я и знал. – Тебе кто-нибудь уже звонил? – Я только что видел сон про нее. Разбилась у Солнцева? – Нет… Над Клязьминским водохранилищем. – Самолет сгорел? – Нет. Упал в воду. – Тело нашли? – Нет, Игорь, нет. Со дна подняли только какие-то вещи. – Тебе позвонил… Ты узнала от Романова? – Ой, ты про него уже знаешь! – Да, я с ним встречался. – Игорь, это что – покушение? – Откуда я знаю. – Я так боюсь, что следующим будешь ты. – А я уже отбоялся свое, родная. Ну, все… Спасибо за звонок. Скиф так сжал трубку, что она лопнула, как скорлупа, и острые осколки впились в ладонь. По дороге в свой загородный терем Романов пытался понять, где насмерть перехлестнулись интересы двух торговых партнеров по нелегальному оружейному бизнесу, Кострова и Ольги Коробовой, но, как ни старался, за отсутствием информации понять ничего не мог. Одно он знал – за любой кровью у "новых русских" стоят большие деньги. "И у их конкурирующего клана, которым негласно заправляет недавно отставленный от большой политики кремлевский фаворит, баксы тоже ломовые", – неожиданно пришла в его голову шальная мысль. Год назад, чтобы быть в курсе дел конкурирующей фирмы, Романов, по заданию самого Коробова, внедрился в личную охрану тогдашнего фаворита. Сопровождал его в рестораны, сауны, на великосветские тусовки, именуемые презентациями. На них незаметно для посторонних глаз порой оговаривались с агентами зарубежных клиентов разного рода сделки. Информация Романова позволила Коробову выхватить буквально из-под носа фаворита несколько таких сделок. Его холуи тогда, как ни старались, не смогли обнаружить источник утечки информации. Романов же к тому времени получил от Центра новое задание и, уволившись от фаворита, по своему ощущению, следов особых за собой не оставил. Дома, прежде чем спрятать листок с "чистосердечным признанием" в тайник, Романов снял с него несколько ксерокопий. Шальная мысль о конкурентах между тем не уходила, продолжала колотиться в голове осенней назойливой мухой. "А что я теряю? – убеждал он себя. – Баксы с Кострова – журавль в небе, а экс-фаворит хоть заплатит немного, да наличными. Опять-таки преданность ему выкажу. Он хоть отставленный, но, судя по тому, что с госдачи его еще не поперли, из команды, значит, пока не списанный, и кто знает, кем его завтра назначат?" К госдаче экс-фаворита в Барвихе Романов подъехал затемно. Небритый, с отечным лицом, экс-фаворит встретил его в большом холле, увешанном картинами художников-авангардистов: летающие по небу среди стай рыб трансформированные дома, цветные линии, похожие на извивающихся червей, перекошенные лица с провалами ртов в окружении ржавых консервных банок и строительной арматуры… – Теще с женой в самый кайф, а по мне эту блевотину бомжам бы на свалку, – перехватив удивленный взгляд Романова на картины, усмехнулся экс-фаворит. – Какими судьбами, Геннадий Васильевич? – Дело привело, Борис Иванович, – сдержанно ответил Романов, покосившись на тумбочку с телефоном. Экс-фаворит понимающе кивнул и молча проследовал на застекленную веранду. Неотапливаемая веранда была сплошь заставлена дубовыми бочками, а один из углов занимала гора скукоженных от мороза яблок. Экс-фаворит оглянулся на дверь и достал спрятанную в яблоках бутылку водки. – Теща признает огурчики с помидорчиками и капусту лишь собственного посола, – выудив из бочки по соленому огурцу, пояснил он. – Кулацкая порода, из старообрядцев… – Свое-то оно безопасней, – вступился за тещу Романов. – За ваше здоровье, Борис Иванович. – На сколько твое дело потянет? – пошутил тот, хрустя огурцом. – Почитайте и сами определите, – протянул ему ксерокс "чистосердечного признания" Романов. Экс-фаворит прочитал и равнодушно пожал плечами: – Ну, грохнул плешивый журналистку, по нашим временам – не событие. А признание исполнителя?.. Во-первых, по закону это не самое главное. Во-вторых, адвокат Кострова как дважды два докажет, что было оно получено с применением недозволенных методов, что, думаю, так и есть… Подождав, пока экс-фаворит еще раз выпьет и похрумкает огурцом, Романов, оглянувшись опасливо на дверь, сказал шепотом: – Виктор Иванович Коробов – ее отец. Тот, из Общего отдела ЦК КПСС. Который ныне дела крутит в Цюрихе. Тот самый, Борис Иванович, смекаете… Экс-фаворит поперхнулся, застыл с вытаращенными глазами и с огурцом во рту. – Надо же: на ловца и зверь бежит! – пробормотал экс-фаворит. – Сколько за бумагу просишь? – Смотря сколько вы из Кострова за нее выжмете. – Выжимать бабки я – мимо. А почему бы тебе самому Кострову яйца не прищемить?.. Ездишь, что ли?.. – Возможность-то прищемить есть, да не про мою честь. Извиняйте, Борис Иванович, – разочарованно протянул Романов, убирая "чистосердечное" в карман. – Постой! – сдавленным голосом бросил тот. – Оригинал у тебя есть? – Ну-у… – Впрочем, и ксерокса хватит. За сколько сторгуемся? – Воля ваша… – Жди тут. Появившийся через несколько минут экс-фаворит сунул ему нераспечатанную пачку стодолларовых банкнот и выхватил ксерокс, будто боясь, что он передумает отдавать его. – Оценил, что ты, полковник, с этой бумагой ко мне пришел, – сказал экс-фаворит на прощанье. – Намекни плешивому, что его карта может тузом козырным быть бита… Постарайся за неделю дожать его. Упрется рогом или решится на подозрительные телодвижения, сразу звони – мои мальчики его бандитам с радостью устроят детский плач на лужайке. "Экс-фаворит прав, тряхнуть плешивого стоило бы, – уговаривал себя Романов по дороге домой. – Он еще на афганской наркоте миллионы сколотил. А ты, Геннадий Васильевич?.. Лох ты нищий по его меркам. А всю черную работу кто за него делал? Уж коли такой случай бог послал – баксы на бочку, плешивый, или "чистосердечное" Хозяину уйдет… Сам не за красивые глаза чемоданы компромата на рыжих и кудрявых ему в Цюрих сливаешь… Да-а… Очумелые "завлабы" с вашей подачи пещерный капитализм в больную Россию фуксиком протащили – вот и кушайте свое дерьмо, ребята! Жрите его солдатскими черпаками из позолоченного корыта… Коли зазеваетесь – не обессудьте… Это у зеков выживает сильнейший, а в вашей "рыночной" буче смердючей, кипучей – подлейший", – засмеялся Романов, ощущая в кармане приятную тяжесть нераспечатанной пачки стодолларовых купюр. |
||
|