Железников ВладимирСолёный снег

Владимир Карпович ЖЕЛЕЗНИКОВ

Солёный снег

Повесть

В своих произведениях известный детский писатель рассказывает о жизни современных мальчишек и девчонок, о сложных жизненных ситуациях, в которые попадают герои, о том, как важно для людей взаимопонимание.

Глава первая

Это началось тридцать первого августа. Маленький мальчик вышел во двор - он только что вернулся с дачи, увидел неизвестного ему человека и сказал: "Завтра я иду в школу".

Неизвестный человек остановился, сдвинул кепку на затылок, посмотрел на мальчика, подмигнул и скрылся в толпе людей, которые сновали мимо их двора по улице.

А первого сентября мальчик действительно пошёл в школу. Ну, разумеется, он волновался, боялся опоздать, не разрешил матери провожать его. Впрочем, это не совсем точно, он разрешил ей идти на несколько шагов позади него. Получалось, что вроде он шёл один, ведь никто не знал, что женщина, которая шла за десять шагов от него, была его матерью.

Как видите, он совсем не желал, чтобы его провожала мать, - такой он смелый и решительный, но, чем ближе он подходил к школе, червячок страха и сомнения всё больше и больше беспокоил его.

Сначала он оглянулся, незаметно скосил глаза назад: решил проверить, здесь ли мама. Она была здесь, и он немного успокоился. Затем почему-то у него начали по-стариковски волочиться ноги. Он скрёб подмётками новых ботинок по асфальту, создавал искусственное торможение. В конце концов матери пришлось просто подталкивать его в спину. А потом он увидел толпу ребят в школьном дворе и вообще остановился. Мать взяла его за руку и чуть не волоком втащила в школьный двор.

Потом, когда мальчик попал в толпу первоклассников, он совсем притих, боялся даже поднять глаза.

А толпа первоклассников росла и росла, но она была какая-то особенная, молчаливая и таинственная. Но вот на школьное крыльцо вышли четыре женщины: это будущие учительницы первоклассников. И все ребята, как по команде, повернули головы в их сторону.

Добрых две сотни глаз устремились на учительниц: испуганные - а вдруг учительницы очень строгие? Любопытные - интересно, какая из четырёх наша? Влюблённые, они готовы были уже всем доказывать, что их учительница самая-самая умная и самая-самая справедливая; они нетерпеливо, молча ждали, что будет дальше.

- Ребята, внимание! - громко крикнула одна из четырёх. - Я учительница первого класса "А". Зовут меня Александра Ивановна. Сейчас я буду вызывать по списку своих учеников по фамилиям, а они должны построиться около меня парами. - Она развернула листок со списком и начала громко и отчётливо выкликать ребят: - Первая пара: Авдеев!

- Я! - крикнул испуганно какой-то мальчик.

- Иди сюда, - сказала Александра Ивановна.

Мальчик пробирался сквозь толпу, низко опустив голову, а все смотрели на него и удивлялись его храбрости. Первому всегда трудно.

- Афонин...

Из толпы вышел ещё один мальчик.

- Беседкина...

- Здесь, - вместо девочки ответила её мать. - Идём, Ирочка, - громко сказала она, прошла вместе с ней сквозь толпу и стала в строй ребят.

- Вас я попрошу отойти, - вежливо сказала Александра Ивановна.

Мама Беседкиной неохотно отошла в сторонку.

Потом учительница вызвала ещё нескольких ребят, а потом крикнула:

- Огоньков!

Никто не откликнулся.

- Огоньков! - громко и раздельно повторила Александра Ивановна.

Все стали оглядываться друг на друга, ища Огонькова, и тут мальчик, наш старый знакомый, спохватился и крикнул каким-то чужим голосом:

- Я Огоньков Саша! - но остался стоять рядом с мамой.

- Иди сюда, - позвала его Александра Ивановна. - Ты что, забыл свою фамилию?

Саша, не отвечая, встал в строй ребят.

- Сапегин...

- Здесь! - тут же откликнулся мальчишка и, лихорадочно расталкивая ребят, стал пробираться вперёд.

- Молодец, Сапегин, - сказала Александра Ивановна. - Громко ответил. Как тебя зовут?

- Гошка, - уверенно сказал мальчишка.

И все почему-то засмеялись, и Саша так расхрабрился, что засмеялся вместе со всеми.

А потом мелькнуло такое милое, единственно знакомое здесь, дорогое, взволнованное лицо матери, и он вместе с другими ребятами скрылся в школьном здании.

Но зря он так расхрабрился, потому что в первую же перемену на него обрушился неожиданный удар.

У них в классе было пятнадцать мальчиков и четырнадцать девочек. И все девочки были одеты и причёсаны совершенно одинаково. А мальчишки были не все одинаковы. У четырнадцати были коротко остриженные волосы и впереди, на лбах, чёлки, а у пятнадцатого, то есть у Саши Огонькова, была буйная, словно спутанная ветром, шевелюра.

Видно, Сашиной матери очень нравились волосы сына, и она уговорила его не стричься.

И вдруг на первой перемене один из мальчишек показал на Сашу пальцем и противным голосом закричал:

- Смотрите, смотрите, у него волосы как у девчонки! - и громко, нахально засмеялся, захохотал - так обычно хохочут актёры, когда играют злых колдунов в театре.

А все другие мальчишки, вместо того чтобы остановить этого нахала, тоже засмеялись. Саша неожиданно оказался в центре круга, и мальчишки начали его толкать, громко, нараспев кричать при этом: "Дев-чон-ка, дев-чон-ка, дев-чон-ка!" И никто не подумал за него заступиться. И даже девочки, которые до сих пор жались в углу плотной стайкой, захихикали и стали тоже тыкать в него пальцами.

Саша растерялся и просто не знал, что ему делать. Он испуганно втянул голову, сел на парту и закрыл пальцами уши, чтобы не слышать, как они его дразнили.

Всё это было возмутительно. Вы подумайте, это в наше-то время, в нашей стране так издеваться над человеком, когда на помощь одному несчастному бросаются десять, сто, тысяча, миллионы людей, а в этом первом классе четырнадцать мальчишек, не задумываясь почему, смеялись и издевались над пятнадцатым!

Саша открыл уши, и снова раздались крики: "Дев-чон-ка, дев-чон-ка, дев-чон-ка!" Тогда он выхватил портфель из парты и побежал к дверям. Но мальчишки догадались, что он решил сбежать, стали кричать ещё сильнее, отчаяннее, схватили его за руки и не пускали, а он вырывался и почти плакал от обиды.

И тут в класс вошла их учительница Александра Ивановна. Она была очень старая учительница. Александра Ивановна так давно учительствовала, что её первый ученик сражался ещё на гражданской войне. А потом она провожала своих учеников на фронты Великой Отечественной войны.

Александра Ивановна была очень старая и очень мудрая учительница; она вошла в класс и сразу поняла, что тут что-то не так.

Ребята разбежались по своим местам, а перед ней остался Саша Огоньков. Его портфель, его новенький портфель валялся, затоптанный, на полу.

- Подними портфель, Саша, - сказала Александра Ивановна.

Она думала, что же здесь случилось, но пока ничего не могла придумать. Ей и в голову не могло прийти, что в её классе двадцать восемь человек ополчились на одного только за то, что у него длинные красивые волосы.

Саша поднял портфель.

- Далеко ли ты собрался? - спросила она.

- Домой, - ответил Саша.

- Домой? - удивилась Александра Ивановна. - А знаешь ли ты, что домой можно уходить только после уроков?

- Я хочу домой, - упрямо сказал Саша.

- Ты подумай, прежде чем говорить, - сказала учительница. - Вот сейчас ты уйдёшь, а мы начнём учить буквы. А ты их не выучишь. А завтра ты снова захочешь домой, а мы тем временем выучим ещё новые буквы. Ты отстанешь и вырастешь просто дурачком.

Класс дружно засмеялся. Это не понравилось Александре Ивановне. Она строго посмотрела на ребят и снова подумала: что же это такое случилось в её отсутствие и почему Саша Огоньков решил уйти из школы?

- Ну, вот что, дорогой мой, - сказала она, - садись на своё место и слушай, что я буду говорить.

Глава вторая

Саша жил в большом старом доме на старом Арбате. Квартиры в этом доме были большие, потому что до революции там жили богачи. А Сашина квартира в те далёкие времена принадлежала царскому генералу, у которого в кухарках служила его бабушка.

Генерал занимал восемь комнат вдвоём с собакой. Саша против собак не возражал, собак все любят, особенно овчарок или, например, боксёров. Но жить одному в восьми комнатах, а его, Сашину, бабушку поселить в тёмном чулане за кухней?.. Этому даже трудно поверить, так это несправедливо, но бабушка говорит, что богачи и не думали о справедливости.

А потом, после революции, царский генерал сбежал, и квартиру из восьми комнат разделили на две. В их половине в двух комнатах разместились Саша Огоньков с бабушкой, с мамой, которая работала в Институте физики земли, и с папой, который работал в этом же институте, но сейчас уехал в экспедицию на Камчатку. А третью комнату в самом конце коридора занимал Пётр Петрович Добровольский. Он был пенсионер и жил один: жена у него умерла, а его единственный сын служил на флоте и наезжал домой редко.

Пётр Петрович никогда не закрывал свою комнату на ключ, не имел такой привычки, и Саша мог входить к нему, даже когда самого хозяина не было. Вот и сегодня, как только бабушка его покормила, он, стараясь не отвечать на её вопросы, направился в комнату Петра Петровича.

- Опять туда? - спросила бабушка. - Ну, чего ты сидишь в этом старом, пыльном, заштопанном кресле? Иди лучше погуляй, а потом принимайся за уроки. А то ты всё в игрушки играешь, как маленький.

Саша молча прошмыгнул в коридор.

- Ти-ше, ти-ше, - шепчет он себе под нос.

Ти-ше, ти-ше! Об этом нельзя говорить громко: ведь старое кресло в комнате Петра Петровича волшебное. Единственное во всём мире, последнее волшебное кресло. Только это величайшая тайна. Ти-ше, ти-ше! Ох, как громко скрипят половицы под Сашиными ногами! Ти-ше, ти-ше! Они страшно скрипят в темноте коридора, но свет зажигать нельзя. Прежде всего надо сохранить всё в тайне.

Саше страшно в этом длинном, чёрном коридоре. Скорее бы добраться до комнаты Петра Петровича, взяться за дверную ручку, толкнуть дверь и...

Три стены в этой комнате занимали книжные полки от пола до потолка. А в самом дальнем углу стояло знаменитое старое кресло. Материя на его спинке и ручках давно истёрлась, а в центре сиденья гордо торчала пружина.

Саша влез в кресло с ногами, вдохнул его пыльный, дразнящий запах, вспомнил весь сегодняшний день и горестно вздохнул. Нет, совсем не так он представлял себе свой первый школьный день. Может быть, этот неизвестный, которого он встретил вчера во дворе, ничего не ответил, когда он ему заявил, что идёт в школу, из жалости? Ведь эти взрослые очень много знают, а от детей скрывают. Только подмигнул, вроде предупредил: "Смотри, мол, наплачешься!" А он ничего не понял. Саша опять длинно и печально вздохнул.

Но в том-то и дело, что Саша сидел в настоящем волшебном кресле. Хотите верьте, хотите нет, как только Саша глубоко вздохнул, тут же под ним запели старые ржавые пружины. И в первую очередь та самая главная пружина, которая протёрла материю и торчала в центре сиденья. Они качнули Сашу сначала легко, робко, потом сильнее, сильнее и стремительно понесли в неизвестную радостную даль...

Это кресло было очень хитрое: во-первых, оно умело выдумывать всякие истории; во-вторых, умело успокаивать, уводить от печальных мыслей; в-третьих, его пружины умели звенеть красивые песни. А в-четвёртых - и это самое главное! - оно умело из труса в один миг делать первейшего храбреца. Это было самое-самое ценное его качество!..

Саша преобразился в один миг. Теперь это уже совсем не тот Саша, который испугался в школе мальчишек и их крика, а герой, атлет, и ему ничего не страшно...

"Эге-гей! - Это кричит Гошка Сапегин, мальчишка, который обидел Сашу в школе. - Выходите на бой, кто самый смелый!" Он ходит посреди класса и хвастается своими упругими мускулами, а все ребята испуганно жмутся к стене. Он ходит, вобрав в себя живот, расправив могучие плечи, похваляясь силой. Тогда вперёд выскакивает Саша, и тот бросает его на пол. Но Саша только улыбается, ему совсем не страшно и не больно, он чувствует свою силу, и мужество его велико, и он снова бросается вперёд и побеждает Гошку Сапегина.

Саша вскочил и стал прыгать в кресле, радуясь победе, а пружины стонали и звенели под его ногами. Но тут дверь открылась, и в комнату вошёл сам Пётр Петрович. Он был очень худой и очень высокий, он был такой высокий, что его седая лохматая голова доставала почти до притолоки.

- Как дела, герой? - спросил он.

Пётр Петрович начал медленно раздеваться, он всегда всё делал медленно, потому что у него была только одна рука. Вторую руку он потерял на войне.

- Хорошо! - бодро сказал Саша.

- А в школе?

Саша помолчал. Перед ним снова всплыли неприятности дня. Потом неохотно ответил:

- Ничего особенного.

- "Ничего особенного"? Нет, вы видели этого нахального мальчишку? Возмутительно! - закричал Пётр Петрович. - Если я ещё раз услышу эти слова, я прогоню тебя прочь, я тебе руки не подам. Нет, это поистине возмутительно. Сейчас, когда перед тобой открываются необозримые просторы знаний, когда ты, счастливый человек, можешь постигнуть тайны космоса и недр земли, когда ты можешь открыть для себя Буратино, Золушку, ты отвечаешь мне: "Ничего особенного!" Вон сейчас же из моей комнаты! Вон!

Пётр Петрович никогда не кричал на Сашу, и поэтому тот обиделся и решил на самом деле уйти. В этот момент Пётр Петрович смущённо закашлял.

- Прости меня, я погорячился, - сказал он. - Но ведь ты неправ.

- А они меня дразнили, - сказал Саша. - Обзывали "девчонкой" из-за этих волос.

- Какая чепуха, какая чепуха! - сказал Пётр Петрович. - Подожди, пройдёт совсем немного времени, и все эти ребята будут твоими товарищами.

Глава третья

Сон наскакивал на Сашу, как ураган. Ещё только что он разговаривал с мамой и бабушкой, а в следующую секунду какая-то неодолимая сила прикрыла ему глаза. Он слышит их разговор, пытается вставить слово, но язык у него не желает шевелиться.

- Саша пришёл сегодня из школы расстроенный, - сказала бабушка. - Его дразнили "девчонкой" за длинные волосы.

- Не страшно, - сказала мама. - Привыкнут.

Саша хотел возразить, что это очень страшно, что его должны обязательно постричь, он хочет быть, как все, но язык его не слушался.

- Не скажи, - заметила бабушка. - Твой сын - тебе виднее, а только смотри, задразнят мальчишку.

- Ты неправа, - сказала мама. - Нужно с детства воспитывать мужество. Он во всём уступает, со всеми соглашается. Это нехорошо. Типичный бабушкин внучок.

- Пустые слова, - сказала бабушка. - И всё он, старый фокусник, тебя с детства накачал, а теперь его настраивает. Вот я ему дам, вот я его отчитаю! Придумал какие-то сказки, какое-то волшебное кресло, какой-то укромный уголок для Саши и - слыханное ли дело - запретил мне туда заходить. Говорит, у каждого маленького человека должен быть свой укромный уголок, и никто там не имеет права его беспокоить. Ишь чего старый выдумал!..

Саша решил заступиться за Петра Петровича, а то ещё, чего доброго, бабушка его отчитает, но у него снова ничего не получилось...

...Ровно в восемь бабушка подняла Сашу с кровати и отвела в ванную, чтобы он умылся и почистил зубы. А Саша сел на табуретку, которая стояла в ванной, и уснул сидя.

Потом прибежала бабушка, разбудила Сашу, умыла и накормила геркулесовой кашей.

Пётр Петрович рассказывал Саше, что в Древней Греции такую кашу ел сам Геркулес. Правда, тогда эта каша называлась по-другому. Он ел эту кашу каждое утро и всё время подымал тяжести: он мечтал быть самым сильным человеком. А потом на спортивных состязаниях Геркулес поднял быка. Тогда у него стали спрашивать, как он этого добился, и Геркулес ответил, что просто по утрам он ел кашу земли. И с тех пор овсяную кашу стали звать геркулесовой и ею кормили всех детей в Древней Греции. Обо всём этом Саша вспомнил, чтобы ему легче было съесть свою тарелку каши.

Пока Саша завтракал, бабушка сложила ему в портфель тетради и букварь. Из соседней комнаты выбежала Сашина мама, горестно всплеснула руками и сказала:

- Ну кого ты растишь: барчука и лежебоку! Разве он не может собрать сам книги и тетради? Вот приедет Сергей, он тебе задаст.

- Что-то он долго не едет, твой Сергей, - ответила бабушка.

Мама сразу помрачнела, вышла из комнаты, а когда Саша уже убегал в школу, мама надела платье, которое не любил отец. Ясно, что она сердилась на него.

Около школы Саша увидел Гошку Сапегина. Он замедлил шаги, чтобы не нагонять Гошку, но тот, как назло, еле-еле тащился. Гошка заметил Сашу, показал ему нос и захохотал.

Саша попробовал его обогнать. Гошка побежал рядом с ним и всё время показывал ему нос. Тогда Саша остановился, а Гошка добежал до школьных дверей и стал поджидать Сашу. Скоро рядом с ним собралось ещё пять мальчишек из их класса, и все они улюлюкали на Сашу.

Зазвенел звонок, мальчишки бросились в школу, чтобы не опоздать. А Саша помедлил минуту и тоже пошёл в школу.

В школе было удивительно тихо.

Саша подошёл к дверям своего класса и услыхал голос Александры Ивановны:

- Сейчас мы, ребята, будем писать букву "а" маленькую и букву "А" заглавную, большую...

У Саши мелко-мелко забилось сердце, и ему стало жарко. Вот сейчас они начнут писать букву "А", а он стоит за дверью. Нужно быстрее войти в класс, но он тут же представил себе, как Александра Ивановна отчитает его перед классом и ребята снова будут над ним смеяться.

И вместо того чтобы войти в класс и выучить букву "А", так необходимую для покорения космоса и недр земли, эту первую букву алфавита, без которой не узнаешь второй и останешься дурачком, как сказала Александра Ивановна, Саша повернулся и побежал вон из школы.

Нет, ему совсем было нелегко, он даже готов был заплакать от обиды, но всё это он мог сделать только втихомолку. А сделать что-нибудь решительное и смелое он не мог. Эх, сейчас бы ему сюда волшебное кресло, и он прямо на нём, точно на гоночном мотоцикле, влетел бы в класс. Он бы тогда им показал!..

А пока Саша уже бежал школьным двором, потом выскочил на улицу и снова бежал долго-долго не останавливаясь, бежал до тех пор, пока у него сердце не стало биться где-то у горла, и он задохнулся. Может быть, в эти минуты он поставил рекорд по скорости бега, может быть, он бежал так же быстро, как бегали знаменитые чемпионы братья Знаменские, но это был не тот бег, которым он мог гордиться. Про такой бег никому не расскажешь.

Домой он вернулся вовремя, прогулял ровно столько, сколько полагалось заниматься в школе. Бабушка встречала его на улице, стояла у ворот. Она еле дождалась Сашу.

- Ну, что проходили сегодня? - спросила бабушка.

- Букву "А" большую, заглавную, и букву "а" маленькую.

- Молодцы, - сказала бабушка. - А ты, верно, голодный?

- Голодный, - согласился Саша.

И хотя Саша не заслужил вкусного обеда, потому что всем у нас в стране известны очень хорошие слова: "Кто не работает, тот не ест", он спокойно пообедал. Работаешь или не работаешь, а есть-то охота.

Глава четвёртая

После обеда Саша вытащил тетрадь и сел к столу. Он решил писать букву "А". Сидел, сидел, но не написал ничего. Вообще-то он знал букву "А", но перед ним был чистый лист бумаги, и он боялся к нему притронуться. Вдруг напишет что-нибудь не так.

Саша взял тетрадь и отправился к Петру Петровичу. Может быть, тот выручит его. Но Петра Петровича не было дома, а в углу комнаты так заманчиво темнело волшебное кресло, и Саша решил немного посидеть в нём.

Он сел, кресло печально и жалобно скрипнуло, точно оно было чем-то недовольно.

- Ну-ну! - крикнул Саша и сильно качнул кресло.

Пружины привычно и звонко откликнулись на его призыв.

- Эх ты, буква "А"! - снова закричал Саша. - Неужели ты думаешь, что я тебя боюсь?

- Нет, нет, нет, - ответил он себе жалобным, тоненьким голоском. Почему-то ему хотелось унизить букву "А", и поэтому он говорил за неё таким робким голоском. - Я совсем этого не думаю.

- То-то! - крикнул Саша своим голосом.

И понеслось... Он махал в воздухе рукой, словно быстро-быстро писал на невидимом листе и буквы сами собой выскакивали у него из-под пера и ровными рядами ложились одна к другой. Это он писал у доски, и весь класс, и Александра Ивановна, и сам нахальный Гошка, - все смотрели на него с открытыми ртами, а он писал и писал. И Александра Ивановна сказала: "Прости меня, Саша: ты не вырастешь дурачком, этому никогда не бывать".

Саша соскочил с кресла, подбежал к книжной полке, выхватил самую толстую книжку, открыл её на первой странице и хотел уже вслух начать читать, чтобы все видели и слышали!

Он верил в чудо, вот сейчас он начнёт читать, и эти неприступные, гордые книги откроют ему наконец свои тайны... Вот сейчас... Он уже пожирал буквы глазами и ждал, что они начнут у него складываться в слова, и чудная музыка чтения, необыкновенная музыка чтения сорвётся у него с языка... Право, лучше бы Саше оставаться в волшебном кресле - там так легко и удобно.

Саша поставил на прежнее место книгу и решил отправиться во двор. Надо ему погулять в конце концов, тем более что лозунга: "Кто не работает, тот не гуляет", не было.

Он вышел во двор и оглядел поле сражения. Двор был пуст, только в углу, в песочке, возилась Маринка - это его старая подружка. Раньше они были неразлучными друзьями.

Маринка увидела Сашу и замахала ему рукой: мол, иди скорее сюда. Саша поколебался, ведь теперь между ними и Маринкой была огромная пропасть: он учился в школе, а Маринка по-прежнему ходила в детский сад. Он нехотя подошёл.

- Ну? - сказал он.

- Задаёшься? - спросила Маринка.

- И не думаю, - сказал Саша. - Просто устал в школе.

Маринка вздохнула:

- А я, когда пойду в школу, никогда не буду уставать.

- Много ты знаешь, там одних букв сколько нужно выучить - голова кругом идёт.

- А как зовут твою учительницу?

- Александра Ивановна. У неё есть орден Ленина. Ты когда-нибудь видела орден Ленина?

- Конечно. По телевизору.

- Ох, рассмешила. А ты на живых людях видела?

- Нет ещё... Но ты будешь со мной дружить по-прежнему?

- Ладно, буду, - согласился Саша и тут же забыл о Маринке, потому что в глубине их двора стоял гараж и сейчас ворота этого гаража были открыты настежь.

Ну, машины - это была его страсть. Он знал все марки советских автомобилей. Саша подошёл к открытым воротам гаража, осторожно заглянул и остановился на пороге. Дальше он идти без разрешения боялся.

Шофёр, который возился в моторе "Волги", совсем молодой на вид парень, поднял голову и улыбнулся ему.

- Здравствуйте, дядя, - сказал Саша.

- Здравствуй, малый, если не шутишь, - ответил шофёр.

- Я не шучу. - Саше понравилось, что шофёр назвал его "малым". Это для него звучало необычно, ну, вроде как он сродни стал этому необыкновенному человеку, от которого так хорошо пахнет бензином, мазутом и ещё чем-то таким, отчего просто захватывает дух.

- А если не шутишь, вот тебе ведро, принеси воды, - сказал шофёр. Вон там, в глубине гаража, есть водопровод.

Саша взял ведро, и дужка его глухо звякнула, как пружина на волшебном кресле. И он, Саша, пошёл в глубь гаража.

В гараже было полутемно, но Саша совсем не боялся, он легко и свободно шёл между машинами. Потом набрал полнёхонько ведро воды, еле дотащил, а когда шофёр сказал, что ведро, пожалуй, было для него тяжёлым, он улыбнулся: "Ерунда, мол, не такие таскали", хотя он в своей жизни не притащил ни одного ведра воды и сейчас, когда тащил, от собственной неловкости облил себе ноги.

Шофёр залил воду в машину, закрыл капот и протянул Саше руку.

- Заходи, когда будет время, - сказал он.

Саша крепко пожал ему руку и ответил:

- Обязательно зайду, я ведь живу в этом доме.

Шофёр уехал, а у Саши на руке осталась широкая тёмная полоса - это шофёр вымазал его руку машинным маслом. Саша оглянулся, но Маринка уже ушла. Жалко, а то можно было ей показать эту полосу на руке.

Саша постоял ещё немного во дворе, поздоровался с двумя незнакомыми взрослыми, потом услыхал вой пожарных машин и выскочил на улицу, чтобы посмотреть на них. Мимо него с воем промчались здоровенные тупорылые красные закрытые машины. Потом где-то в воздухе грохнуло, и он со знанием дела задрал голову кверху, потому что знал: так грохочут реактивные самолёты. Они выбрасывают облако горячего отработанного керосина, облако сталкивается на большой высоте с холодным воздухом - и раздаётся взрыв.

Саша долго вертел головой, даже снял берет, чтобы не мешал смотреть, но всё равно самолёта не нашёл и решил вернуться домой.

Дома бабушка отправила его мыть руки. Он открыл кран и увидел на руке шофёрскую заметину, решил её не смывать - не каждый день ведь выпадает такое счастье.

Пришёл в комнату и сел ужинать, а правую руку с заметиной спрятал под стол, чтобы не увидела бабушка. Взял вилку в левую руку и стал ковырять котлету.

- Что это ещё за новости? - сказала бабушка. - Ну-ка, бери вилку в правую руку.

- А как же Пётр Петрович всё ест левой? - сказал Саша.

- Эх ты, дурачок, - ответила бабушка. - У Петра Петровича нет правой руки, поэтому он ест левой. Правую руку ему оторвало под Москвой, когда он воевал с фашистами.

Пока бабушка рассказывала, Саша переложил вилку в правую руку и быстро съел котлету.

- А было время, когда у Петра Петровича обе руки были на месте. Я ведь его знаю, дай бог память, с тысяча девятьсот восемнадцатого года... Тогда в Москве только революция случилась, а потом юнкера подняли восстание, хотели царскую власть восстановить, и началась в городе стрельба. Бывало, выйдешь на Арбат, а на улице убитые валяются. Это юнкера убивали рабочих. А тут ещё бандиты развелись, грабили народ. И вот однажды иду я по улице, вечереет, вдруг ко мне шасть мужчина, а за ним второй. У меня сердце дрогнуло, думаю - пропала. А они говорят: "Ну-ка, тётка, вытряхай сумку". А у меня там хлеб, дневная норма. Ах, думаю, изверги окаянные, бандиты. Как заору в голос, откуда только силища взялась, ору: "На помощь, грабят!" И со всех ног от них. А они за мною топают. И вдруг как метнётся мне чёрная тень наперерез, как закричит эта тень: "Стой, а то стрелять буду!" Тут я сразу остановилась, а вокруг почему-то тихо-тихо стало. "Эй, тётка, - слышу голос. - Убежали грабители". Подняла голову, а передо мной стоит молодой матрос. Бескозырка на макушку сдвинута, весь пулемётными лентами обмотан. Посмотрел мне в лицо и говорит: "Извините, мисс, что назвал вас тёткой. Из-за платка не рассмотрел вашего лица". - "А вы кто такой?" - спросила я его. Он козырнул мне и говорит: "Балтийский матрос Пётр Добровольский, прибыл в Москву в помощь московскому пролетариату от Петроградского комитета партии большевиков". Пётр Петрович проводил меня домой, а я тогда жила во всех восьми комнатах одна - хозяин мой сбежал. Вот он одну комнату и занял в нашей квартире.

Бабушка села на кончик стула и задумалась, и, вероятно, перед ней мелькало то далёкое время, когда она была молоденькой девушкой, а Пётр Петрович Добровольский матросом революционной Балтики.

А может быть, и другие времена, может быть, те времена, когда её муж, мастер завода "Серп и молот", вместе с Петром Петровичем ушли осенью сорок первого года в народное ополчение, а вернулся обратно только Пётр Петрович, да и то без руки. А может быть, она вспомнила, как под фашистскими бомбами в лютую стужу в сорок втором рыла противотанковые рвы, чтобы танки врага не прорвались в город. Или как в сорок третьем ездила в брошенные деревни и выкапывала из-под снега маленькие замёрзшие картофелины, чтобы прокормить свою дочь, больного Петра Петровича и его сынишку.

Многое вспомнишь, когда прожита такая жизнь!

Глава пятая

Когда утром Саша вошёл в класс, то все сразу стали смотреть на него. Он прошёл под этими напряжёнными взглядами к своему месту и положил портфель в парту.

- Ты что это вчера убежал? - спросил Гошка.

- Захотел и убежал, - ответил Саша.

- А если Александра Ивановна узнает, что ты прогулял, тогда что?

- А ты это видел? - Саша выставил свой главный козырь. - Ты это видел? - И он протянул Гошке прямо к носу правую руку, на которой была шофёрская заметина.

- А что это? - спросил Гошка.

- "Что, что"!.. Работал в гараже, вот что, помогал одному шофёру ремонтировать машину и выпачкал руку машинным маслом.

- Брось врать, - сказал Гошка.

- А ты понюхай.

Гошка долго нюхал заметину на Сашиной руке, прямо вынюхал её. Саша даже испугался, что он её сотрёт. Потом её нюхали все мальчишки подряд.

- Подумаешь, - сказал Гошка, - а я собираю марки.

Саше не хотелось упускать с таким трудом завоёванное внимание ребят, и он соврал:

- И я собираю.

Хотя он марок не собирал, а только слышал, что их собирает отец Маринки.

- Давай меняться, - обрадовался Гошка.

- Как - меняться? - не понял Саша.

- Обыкновенно, - сказал Гошка, - я тебе отдаю лишние марки, а ты мне. Это и называется "меняться".

- Давай, - согласился Саша.

- Так завтра не забудь, принеси, - сказал Гошка.

- Не забуду, - сказал Саша.

Но вот зазвенел звонок, и появилась Александра Ивановна. Она проверила, все ли в классе, и спросила у Саши, почему он вчера не был в школе. Саша опустил голову.

- Саша, - сказала Александра Ивановна, - когда с тобой разговаривает учительница, надо встать.

Саша встал.

- Так почему же ты вчера не был в школе? - снова спросила Александра Ивановна.

- У меня болела голова, - соврал Саша.

- Это уважительная причина, - сказала Александра Ивановна. - Только в следующий раз, ребята, если кто-нибудь пропустит школу, принесите справку от родителей или от врача.

И все страхи остались позади. А ребята думали, что Саша простак. А он соврал - и концы в воду. А если бы он сказал правду, тут такой бы скандал начался: "Как смел, да как тебе не стыдно!" Нет, Саша не простак, он очень-очень хитрый.

- Ребята, - сказала Александра Ивановна, - положите свои тетради справа от себя на парте, а я пройду по рядам и посмотрю, как вы написали букву "А" заглавную и букву "а" маленькую.

Все вытащили тетради и положили с правой стороны, и Саша тоже положил. Только у всех были написаны буквы, а у него были чистые листы.

Александра Ивановна шла по рядам и одобрительно кивала головой: ей нравилось, что ребята аккуратно выполнили домашнее задание. Потом она дошла до Саши, посмотрела на чистые листы его тетради и сказала:

- Огоньков, пройди к доске, возьми мел и напиши нам букву "А" заглавную. Знаешь, как её писать?

- Знаю, - ответил Саша.

Взял мел и написал букву "А" вверх ногами.

Все ребята начали смеяться, а Гошка крикнул:

- Буква "А" встала на голову! Не буква, а акробат.

- Тише, тише, ребята, - сказала Александра Ивановна. - Саша вчера не был в школе, поэтому он написал неправильно.

Саша стёр ладошкой то, что написал, и вывел мелом букву "А".

- Вот теперь правильно, - сказала Александра Ивановна. - В следующий раз никогда не торопись, сначала подумай, а потом пиши.

Глава шестая

Саша осторожно, стараясь не шуметь, опустился в кресло. Оно жалобно-жалобно звякнуло. Саша потянул носом, всё было по-прежнему. Теперь надо было сидеть и ждать, когда Петру Петровичу надоест читать, он снимет очки, потрёт глаза рукой и скажет: "Чертовски устали глаза". Тогда, значит, настала очередь разговора с Сашей.

Но сегодня Пётр Петрович долго не откладывал книгу, и Саша сидел как мышь, боялся ему помешать. Что-то у него пело в голове, что-то путалось... Потом вдруг в комнату вошёл высоченный человек в сандалиях на босу ногу и в тунике. У него была шея борца, она была у него прямая, как колонна, и на ней покоилась голова, украшенная длинными кудрявыми волосами.

Кто бы это мог быть? И вдруг Саша догадался: это был сам Геркулес. Ну да, конечно, древнегреческий герой Геркулес. Хорошо бы спросить его об этом, чтобы окончательно убедиться, но неудобно.

Человек в сандалиях подошёл к Саше и поднял его вместе с креслом на вытянутых руках, и Саша достал руками до потолка, и где-то внизу остался Пётр Петрович.

Ясно, что это был Геркулес. Ах, как ему стало хорошо и весело! Теперь Саша убедился, что Геркулес действительно могучий человек, настоящий богатырь, прямо чемпион мира Юрий Власов.

"И всё это от геркулесовой каши?" - спросил Саша.

"Да, - ответил Геркулес. - И ещё от настойчивости".

Саша слышал, как хлопнула входная дверь, и сразу Геркулес пропал, исчез, просто испарился... Он закричал:

- Геркулес, Геркулес, не уходи, мне надо спросить у тебя одну очень важную вещь!

- Ты что раскричался? - Перед Сашей стоял Пётр Петрович. Правое плечо, то, что без руки, у него было поднято выше подбородка.

- Здесь был Геркулес, - сказал Саша. - Я только что с ним разговаривал. Он был в сандалиях на босу ногу и в тунике. Я его сразу узнал. Мне надо было спросить у него одну важную вещь, а он пропал.

- Не расстраивайся, - сказал Пётр Петрович. - Он ещё обязательно придёт к тебе. Я лично знал одного мальчика, так только стоило ему сесть в это кресло, к нему тут же заявлялся сам великий Христофор Колумб. И они вместе отправлялись в далёкие путешествия.

- Это вы рассказываете про Игоря? - спросил Саша.

- Про него, - ответил Пётр Петрович. - А теперь иди встречай мать, она вернулась с работы, все матери очень любят, когда их встречают сыновья.

Саша встал и пошёл к матери, но в голове у него пело: "Геркулес милый, милый Геркулес".

- Мама сидела за письменным столом, перед ней лежала толстая книга, а глаза у неё были закрыты.

- Не подвигается работа? - спросил Саша.

- Не подвигается, - ответила мама.

- Я знаю, - сказал Саша, - ты волнуешься, что от папы нет давно писем.

Мама растрепала Сашины волосы. Она любила их так трепать.

- О, какой у меня наблюдательный сын! - сказала мама и попыталась улыбнуться, но из этого ничего не вышло.

Они замолчали. В комнате появились тёмные углы. Горела только настольная лампа под зелёным абажуром. Потом они услыхали звук шагов.

- Геркулес, милый Геркулес, - прошептал Саша.

- Что ты там шепчешь? - спросила мама.

- Ничего, - ответил Саша. - Ты слышала, по коридору кто-то прошёл?

- Это Пётр Петрович, - сказала мама.

Саша знал, что это Пётр Петрович. Он его шаги узнавал всегда, потому что Пётр Петрович чуть волочил левую ногу, ему её прострелили в гражданскую войну. Это было в 1918 году.

- А по-моему, это кто-то другой, - сказал Саша. - Например, Геркулес. (Ах, как это имя звенело у него в голове и камешком каталось во рту!) Знаешь что, пойдём в комнату Петра Петровича, и ты посидишь в волшебном кресле. У тебя все заботы как рукой снимет.

- Нет, Саша, - сказала мама, - мне надо работать.

- Даже если тебе не хочется? - спросил Саша.

- Надо уметь себя заставить, - сказала мама. - И потом, я уже взрослая, и мне ни к чему сидеть в волшебном кресле.

- А Пётр Петрович?.. - сказал Саша. - Он совсем старик, а сидит. Он говорит, что это ему помогает думать. Пойдём, я тебя очень прошу.

Мама встала, взяла Сашу за руку, и они молча, без единого слова, стараясь ступать осторожно, так, что был слышен только скрип половиц и какой-то непонятный шорох, а шагов их не было слышно, отправились в комнату Петра Петровича.

Их зеленоватые длинные тени упали на стену, прошлись по занавескам и вышли в дверь. В коридоре они растворились: в коридоре не было света, а они не стали его включать.

- Осторожно, - сказала мама шёпотом, - не наскочи на холодильник.

Саша только крепче сжал её руку, и она крепко-крепко сжала его маленькую тёплую ладошку...

Они вошли в комнату Петра Петровича и в темноте подошли к волшебному креслу. Было тихо-тихо.

- Ну, садись, - великодушно предложил он матери. - Садись, а я постою рядом.

Мама осторожно опустилась в кресло. Оно прозвенело под ней всеми своими пружинами.

- О, какая я стала тяжёлая, - сказала мама. - Раньше оно подо мной так не пело.

Саша промолчал. Он знал: сейчас, в этот миг, ничего нельзя говорить. Ничего.

- Здравствуй, кресло, - сказала мама. И слегка качнулась в нём, как это делал всегда Саша.

Кресло снова прозвенело свою песню.

- Ведь я что волнуюсь... - сказала мама. - Он пошёл на штурм действующего Авачинского вулкана. А вулкан этот выбрасывает лаву, её температура семьсот градусов: это всё равно что раскалённая, клокочущая сталь, выпущенная из доменной печи. А ему, видите ли, обязательно надо спускаться в кратер вулкана.

- Он это делает ради науки, - сказал Саша. - Он говорил мне: вулканы - пушки земли. Они стреляют лавой, а эту лаву можно собрать, и потом узнаешь, что делается глубоко-глубоко под землёй.

- Он и тебя перетянул на свою сторону, - сказала мама.

- Но он не первый раз спускается в кратер, - ответил Саша.

- В прошлом году он сломал себе руку, - сказала мама. - А в позапрошлом году его ударило глыбой лавы по спине, и ему пришлось пролежать целый месяц. Врач боялся, что у него повреждён позвоночник, а когда повреждён позвоночник, надо лежать на доске. Там никаких досок не было, пришлось сорвать с домика экспедиции двери, и он лежал на этих дверях. А ты видел, какие у него руки? Все в ожогах.

Они снова помолчали. За окном в небе полыхали отсветы большого города.

- Можно, я сяду рядом с тобой? - спросил Саша.

Мама подвинулась, и он сел и стал раскачиваться и звенеть пружинами. И этот звон, как нежный звук струн, раздавался у них в ушах, и чуть-чуть веселил их души, и соединял их со всем миром. Теперь для них не существовало темноты, одиночества, далёких расстояний.

- Как хорошо, что ты привёл меня сюда, - сказала мама. - Конечно же, Сергей прав, что поехал на Камчатку, что взбирается на эти вулканы, а потом, точно цирковой акробат, спускается в кратеры. Он спускается на тысячу метров в глубину, а навстречу ему подымаются испарения лавы... Мягкое, мудрое кресло, я буду терпеливо ждать его писем.

Мама обняла Сашу за плечи и потихоньку укачивала его, точно маленького. Сколько они так просидели, неизвестно, но только Саша слышал, как к нему подошёл Геркулес, тронул его за плечо и сказал:

"Вот я и пришёл. Прости меня, что я так неожиданно исчез, но здесь раздались чужие голоса".

"Это был Пётр Петрович, - сказал Саша. - Правда, он не такой сильный, как ты, но тоже герой. Некоторые взрослые кое-чего не понимают, а он всё-всё понимает".

"Ну, я слушаю, о чём ты меня хочешь спросить?"

"А ты не будешь смеяться?" - спросил Саша.

"Ни за что! - сказал Геркулес. - Клянусь тебе именем богини Афины Паллады".

"А-а-а! - сказал Саша. - Вообще-то я в бога не верю, мы теперь знаем, что бога нет. Но ведь ты жил три тысячи лет назад, и у тебя не было другого выхода".

"Афина Паллада - богиня мудрости, - сказал сердито Геркулес. - Она не позволит мне соврать".

"Прошу тебя, не сердись, - сказал Саша. - Если бы ты жил в наше время, и ты бы не верил в бога".

"Спрашивай", - сказал Геркулес.

"Геркулес! - Саше было неловко, и он тянул время. - Скажи, тебя не дразнят "девчонкой" за то, что ты носишь длинные волосы?"

"Я не обращаю внимания на глупых людей, а умные никогда никого не дразнят".

"А меня дразнят "девчонкой". Это Гошка Сапегин придумал, хотя он совсем, по-моему, не глупый".

"Ну, если он не глупый, то он скоро перестанет тебя дразнить. А ты пока потерпи".

"Вот и мама говорит: "Ты пока потерпи". А знаешь, как трудно терпеть?.. Геркулес, а почему ты носишь длинные волосы?"

"Так нравится моей матушке, - сказал Геркулес. - А это для меня закон..."

Мать Саши осторожно подняла его на руки и понесла из комнаты.

"Ах, какой он стал тяжёлый, - подумала она. - Почти мужчина".

Глава седьмая

Стоило ему войти в класс, как на него вихрем налетел Гошка.

- Принёс марки? - спросил он, увидел по Сашиному лицу, что тот ничего не принёс, и закричал: - Не принёс? Несчастный хвастунишка, врун, врун! А может быть, у тебя их даже нет?

- Нет, есть, - соврал Саша. - Просто я забыл.

- Посмотрим, - сказал Гошка. - Потерпим до завтра. А то придётся тебя звать не просто "девчонкой", а "девчонкой-врунишкой".

После школы Саша решил зайти к Маринке и попросить у неё две марки. Подумаешь, две какие-то несчастные марки, неужели она не даст ему их. Он вошёл во двор и увидел, что ворота гаража открыты. Саша сначала заглянул в гараж. Там он увидел своего знакомого шофёра.

- Здравствуйте, дядя, - сказал Саша.

- А, здравствуй, малый, если не шутишь.

- Хотите, я вам принесу воды?

- Ну принеси, - ответил шофёр.

Саша схватил ведро и побежал в глубь гаража за водой. Принёс воду и сказал:

- А теперь мне надо идти.

- Важное дело? - спросил шофёр.

- Да, - ответил Саша. - Важное.

После разговора с шофёром у Саши настроение стало получше. И он побежал к Маринке.

Она была дома одна. Сначала пришлось поиграть с ней в куклы, потом в пароходы, а потом Саша попросил у Маринки, чтобы она показала ему коллекцию папиных марок.

Маринка влезла в папин стол и достала большой квадратный альбом в синем переплёте... Каждая страница была прикрыта в нём папиросной бумагой, а под бумагой, на сером толстом картоне, в карманчиках лежали марки.

- Только ты не перепутай их, а то папа будет ругаться. Он эти марки собирает всю жизнь, с девятилетнего возраста.

- А у нас в классе один мальчик, Гошка Сапегин, - сказал Саша, - тоже собирает марки. И даже меняется.

- Как это - меняется? - не поняла Маринка.

- Очень просто, - сказал Саша. - Он отдаёт, например, твоему папе лишние марки, а твой папа ему свои лишние марки.

- А у моего папы нет лишних марок, - сказала Маринка.

Саша подумал, что, пожалуй, Маринка не даст ему две марки для Гошки, и представил себе, как Гошка завтра будет кричать на него на весь класс: "Врунишка, хвастунишка!"

На каждом листе было написано название страны, но Саше трудно было прочесть эти названия. Он просто ворошил марки: на них были портреты каких-то людей, какие-то дома, деревья, звери, церкви... Их здесь было так много, и Саша подумал, что Маринкин папа совсем не обеднеет, если отдаст ему две марки для этого ненасытного, кровожадного Гошки.

- Ну, насмотрелся? - спросила Маринка.

Ей хотелось побыстрее убрать альбом в стол, потому что папа никому ни под каким видом не позволял брать альбом с марками без его разрешения. И Маринка впервые его сама держала в руках, и сделала она это только ради Саши.

- Сейчас, - ответил Саша и покосился на Маринку. Нет, и просить не стоит, всё равно не даст.

Он уже хотел отложить альбом, но тут позвонили в дверь, и Маринка побежала открывать. А Саша вдруг сделал нечто странное, нечто ужасно необыкновенное, нечто такое, что нельзя никому делать ни при каких условиях: он вытащил из марочного карманчика две маленькие старенькие марки (нет, он не взял большие, хорошие марки) и быстро положил их в карман. При этом у него сильно-сильно заколотилось сердце.

Тут же вернулась Маринка. Саша уже стоял в другом конце комнаты. Маринка взяла альбом и сунула обратно в стол. Саша решил ей сказать что-нибудь весёлое и беззаботное, хотелось ему притвориться, но вдруг у него пропал голос. Он постоял немного и прохрипел:

- Я пойду.

- Посиди ещё немного. Давай поиграем в "дочки-матери". Ты будешь мой сын, а я буду готовить тебе обед.

Но Саша не стал играть и ушёл домой.

Дома он вытащил марки из кармана, разгладил их и положил в дневник.

Глава восьмая

Нельзя сказать, что Саша чувствовал себя спокойно. Нет, совсем не так. Во-первых, ему совсем не хотелось есть, во-вторых, когда он делал уроки, то поставил две большие кляксы.

Бабушка уже два раза говорила ему, чтобы он шёл гулять во двор, но он отказывался.

И вдруг, когда Саша так сидел, раздался звонок в дверь. Он по привычке прислушался, кто пришёл. И когда он услышал голос Маринкиного папы, им овладел дикий страх, он судорожно схватил дневник и сунул его под тахту.

- Евдокия Фроловна, - сказал Маринкин папа, - вы меня ради бога извините, но произошла какая-то странная история: пропали мои две самые ценные марки. Вы понимаете, каждой марке по сто двадцать лет. Я за ними гонялся с детства.

- Вы уж простите меня, но я марки не собираю, - сказала бабушка.

- Извините, извините, я волнуюсь и говорю непонятно. Да, в конце концов, дело даже не в марках, а в факте...

- В каком факте? - спросила бабушка.

- В факте пропажи.

- В факте пропажи?

- Ну да. Возможно, он взял их по глупости. Ну, знаете, как ребята, не отдавая отчёта в своём поступке. Он ведь не понимает, какая это ценность.

- А я тут при чём? - не поняла бабушка.

- Их мог взять только Саша, - ответил Маринкин папа. - Он сегодня был у нас, попросил у Маринки посмотреть мой альбом... И вот результат: нет двух самых ценных марок.

В следующую секунду Маринкин папа и бабушка появились перед Сашей. Они стояли рядом, безмолвные, как статуи.

Саша поднял на них глаза и, стараясь говорить как можно громче, сказал:

- Я не брал марок. Честное слово, я не брал никаких марок.

Может быть, сейчас он даже сознался бы, отдал бы эти марки, но он просто боялся сознаться.

- Саша, - сказал Маринкин папа. Он смотрел на Сашу сверху вниз, и Саше казалось, что он сейчас клюнет его носом в самую макушку. - Я понимаю, ты просто не подумал, тебе ничего не будет, я тебя заранее прощаю, только отдай мне марки.

- Я не брал марок, - снова сказал Саша и даже более уверенно.

Маринкин папа снова клюнул носом. Только теперь Саше показалось, что он просто готов заплакать и совсем не собирается клевать его в макушку.

- Ну, хочешь, я тебе дам за эти две марки пять марок: одну новую, например, марку республики Танганьики, Великобританию, Канаду, Ирак и любую страну по твоему выбору... Ну ладно, я тебе дам десять любых марок.

- Честное слово, я ничего у вас не брал, - сказал Саша. Ему стало как-то полегче, он понял, что никто не докажет, что именно он взял эти марки.

- Саша у нас никогда не врёт, - сказала бабушка.

Маринкин папа снова жалобно клюнул носом и сказал:

- Значит, это всё же сделала она, ну, я ей сейчас покажу!

Он выскочил из комнаты размашистым шагом, и Саша представил себе, как он бежит по лестнице, прыгая сразу через пять, нет, через десять ступенек, как он врывается домой и начинает страшным голосом кричать на Маринку и клевать её своим длинным птичьим носом.

- Саша, - сказала бабушка, - а может, ты всё же взял марки?

- Ничего я не брал, - сказал Саша. - И чего вы ко мне все пристали? Он немного помолчал. - Бабушка, а что он сейчас сделает Маринке?

- Не знаю, - ответила бабушка. - Всякие бывают отцы. Один покричит и успокоится, а другой перестанет разговаривать. Не будет её замечать, точно она для него не существует: в общем, будет прорабатывать её своим молчанием и презрением. А другой, может быть, и накажет ремешком.

Бабушка вышла из комнаты. Саша тяжело вздохнул. Он сидел на тахте, под которой лежал его дневник с двумя марками. Ох эти проклятые две марки!

У Саши сами собой потекли слёзы и закапали на пол. Они падали на чистый, аккуратно натёртый паркетный пол, и на полу появились светленькие точечки от Сашиных слёз. И тут вернулась бабушка. Она посмотрела на Сашу и сразу всё поняла.

Бабушка так сильно побледнела, точно случилось какое-то большое-большое несчастье. Она подбежала к телефону, дрожащими руками набрала номер телефона и закричала в трубку маме: "Немедленно приходи домой!" Мама, видно, что-то спросила бабушку, и та ответила: "Жив, но немедленно приходи домой". Она повесила трубку и заметалась по комнате. Она металась по комнате до тех пор, пока не влетела мама.

- Полюбуйся на своего сынка, - сказала бабушка. - Вот к чему приводит отсутствие отца. Он, он, он... - Бабушка заплакала. - Он украл две марки у Маринкиного отца. Влез в альбом и украл.

- Так, - сказала мама. - А откуда это стало известно?

- Сначала пришёл Маринкин папа, - ответила бабушка. - И он отказывался, нахально так отказывался, нагло. Представляешь, говорит: "Честное слово, я не брал". И я, старая дура, говорю: "Наш Саша никогда не врёт". А потом тот убежал, а он разревелся.

- Ты лгун и вор, - сказала мама. - Сейчас же собирайся, пойдём к Маринке.

Саша сидел, низко опустив голову.

- Посмотри на меня. - Она взяла Сашу за подбородок и подняла его голову.

И Саша увидел её глаза, и её рот, и веки глаз, которые всё время напряжённо вздрагивали. Всё-всё в этом лице было для него незнакомым и чужим.

- Где эти марки? - спросила мама.

Саша встал на колени, вытащил из-под тахты дневник и достал марки. Мама взяла марки в руки и долго-долго смотрела на них, стараясь прочитать, что там написано, точно это сейчас было самое главное.

- Пошли, - сказала мама.

- А может быть, их отнесу я? - робко прошептала бабушка.

Мама ей ничего не ответила, и они вышли на лестничную площадку. Саша шёл медленно-медленно, мама изредка подталкивала его.

Они вышли во двор, пересекли его и вошли в подъезд, где жила Маринка. Сели в лифт и поднялись на шестой этаж.

- Звони, - сказала мама.

Саша надавил кнопку звонка. Им открыла дверь Маринка. Саша внимательно посмотрел на неё: она была такая же, как всегда. Значит, отец её не выполнил своей угрозы.

- Марина, позови своего папу, - сказала мама.

Маринка убежала и вернулась с отцом.

- Здравствуйте, - сказала мама.

- Здравствуйте, - ответил Маринкин папа и как-то весь согнулся, словно ему было неудобно, что он такой высокий.

- Ну? - сказала мама.

- Это я взял, - сказал Саша. Больше он ничего не мог выдавить.

Мама протянула марки Маринкиному папе. Он схватил их и тут же стал рассматривать.

- Всё в порядке, - сказал он довольным голосом, - уголки не повредили. Знаете, я был уверен, что они найдутся, только боялся, что повредят уголки. Это самое ценное в марке. - Потом он посмотрел на Сашу и добавил: - Из тебя никогда не выйдет настоящего коллекционера.

Саша ещё ниже опустил голову, чтобы никого не видеть. Он теперь видел только ноги. Мамины ноги в туфлях на высоких каблуках, ноги Маринкиного отца в туфлях сорок пятого размера и Маринкины ноги в ботинках с облупленными носами. Эти ноги иногда немного двигались. Там наверху над ним его мама и Маринкин папа произносили какие-то слова, но Саша ничего не слышал.

- Нам пора, - сказала мама. - До свидания. Простите.

- Что вы, - сказал Маринкин отец. Он почему-то тронул Сашу за плечо и клюнул носом. - В конце концов всё кончилось благополучно, и нечего так расстраиваться.

Он открыл им дверь. Первой вышла мама, а когда Саша проходил мимо него, он тихо прошептал ему: "Мужайся". И клюнул носом.

Всю дорогу домой Саша шёл позади матери. И думал, что теперь его долго-долго будет ругать бабушка, а потом она ещё возьмёт да скажет Петру Петровичу. Вот тогда-то совсем неизвестно, что делать...

Глава девятая

На следующий день утром Саша из дому вышел один. Обычно он выходил вместе с мамой, но сегодня она собралась раньше его и, не дожидаясь, не говоря ни слова, хлопнула дверью. А Саша вышел следом.

Он догнал её уже во дворе, вернее, не догнал, а увидал её спину. Рядом с ней шёл Маринкин папа. Мама что-то говорила ему, а он жалобно клевал носом. Видно, мама возмущалась Сашей, говорила, что она теперь никогда-никогда не простит его, что он распропащий человек. Маринкин папа клевал носом, слегка покачивал головой, значит, он был во всём согласен с мамой.

Саша проводил их до троллейбуса, посмотрел, как они сели в троллейбус, как Маринкин папа подталкивал маму в двери машины, потому что троллейбус был набит до отказа. Потом Саша увидел в заднем окне мамино лицо и мамин весёлый платочек, который привёз ей папа из экспедиции по Средней Азии.

А потом Саша развернулся, чтобы идти своей дорогой, и тут на него наскочило такое настроение, такой страх перед Гошкой, перед его приставанием и дразнилками, что он просто не пошёл в школу. Пускай они учат там свои "А" заглавные и "а" маленькие, "Б" заглавные и "б" маленькие, пускай они учат все остальные буквы, а он останется дурачком. Лучше быть дурачком, чем встречаться с Гошкой, с этим вредным Гошкой, которому он наобещал марки и столько из-за них перетерпел.

А в Москве для прогулок места много, и интересного в Москве очень много, столько интересного, что неизвестно, кто будет дурачком: Саша или те, кто сидит в школе...

Так он прожил целых пять дней. Приходил домой, его кормили, потом он для отвода глаз возился с тетрадями, потом всё прятал в портфель и убегал во двор. Никто с ним не разговаривал: ни мама, ни бабушка. А от Петра Петровича и от Маринки он прятался всеми правдами и неправдами.

В этот день он задержался дома дольше обычного. Бабушка куда-то ушла, и Саша ждал её возвращения, чтобы пообедать.

По коридору прошёл Пётр Петрович, достал что-то из почтового ящика, открыл к Саше дверь и сказал:

- Вам письмо с Камчатки, а мне с Южного полюса. - Потом он внимательно посмотрел на Сашу. (Тот на всякий случай низко опустил голову - так было удобнее: не видишь глаз человека, который с тобой разговаривает.) И добавил: - Где это ты пропадаешь последнее время?

- Я не пропадаю, - сказал Саша. - Просто много уроков.

- Уроки уроками, - сказал Пётр Петрович, - а старых друзей забывать не полагается.

Саша был рад, что поговорил с Петром Петровичем, всё-таки легче на душе. И поэтому, когда Пётр Петрович позвал его условным стуком через стену, он с радостью побежал к нему.

Он вошёл в комнату и почувствовал, что соскучился по ней, по этому беспорядку, по книгам, которые валялись в разных концах комнаты в раскрытом виде: Пётр Петрович всегда читал сразу несколько книг; по карточкам Игоря, развешанным на стенах, по любимому волшебному креслу, по запаху этой комнаты.

- Какая жалость, - сказал Пётр Петрович. - Написал Игорю письмо, стал искать конверт и смахнул очки. Разбились вдребезги. Ты меня не выручишь, не напишешь адрес на конверте? Без очков я ничего не вижу.

Пётр Петрович встал со своего места и подтолкнул к стулу Сашу.

- Ну, давай пиши, - сказал Пётр Петрович. - Ты уже всю азбуку знаешь?

Саша мотнул головой: понимай как хочешь.

- Ну, давай пиши. Сверху, в углу, большими, печатными буквами напиши: АВИА.

Эти буквы Саша знал и с радостью, низко склонясь к конверту, написал сначала заглавную "А", потом "В", потом "И" и снова "А". Ах, как Саша старался, и как у него полегчало на сердце, когда он с такой лёгкостью справился с этим словом!

- Теперь напиши: Одесса. Давай по буквам: О, Д, Е, С, второй раз С, А. Написал?

- Написал, - ответил Саша, хотя в этом слове он пропустил букву "Е", а букву "С" развернул в другую сторону.

Ему стало немного жарко, и он уже со страхом стал ждать продолжение адреса.

- Теперь напиши: улица Карла Маркса, двадцать пять. По буквам: У, Л, И, Ц, А. Написал?

Саша кивнул, он окончательно запутался и ждал, когда же кончится это мучение.

Теперь, когда Пётр Петрович ему диктовал, он писал какие придётся буквы, писал их кверху ногами, и развернув в другую сторону, и просто придумывая какие-то новые, никому не известные буквы. А Пётр Петрович диктовал ему название улицы, потом название экспедиции и, наконец, фамилию и имя сына. Это ведь письмо должно было пройти далёкий путь. Сначала до Одессы на самолёте - для быстроты, потом пароходом поплывёт к Южному полюсу, через Чёрное и Красное моря, по Суэцкому каналу, огибая Африку, пересекая экватор, и, наконец, его привезут Игорю.

- Так. Спасибо, - сказал Пётр Петрович. - Теперь мы его заклеим.

Саша медленно пошёл к дверям. У дверей он оглянулся. Пётр Петрович рассматривал его каракули. Саша сделал последние два шага, чтобы навсегда покинуть эту комнату, и тут Пётр Петрович сказал:

- Прекрасно, прекрасно... Может быть, ты его бросишь в почтовый ящик, когда пойдёшь гулять?

Саша на секунду замер, потом бросился обратно к Петру Петровичу значит, он ничего не разобрал из-за глаз, - схватил конверт.

- Я сейчас же пойду на улицу и брошу его в почтовый ящик. Я это сделаю сию же секунду. - Он выбежал в переднюю, на ходу схватил куртку, чтобы Пётр Петрович не передумал, и выскочил из квартиры.

Только во дворе Саша пришёл в себя: вытащил письмо, полюбовался своими каракулями, сложил письмо вдвое и спрятал в дальний карман. Надо было что-то придумать, нельзя ведь просто не отправить письмо. И тут он столкнулся носом к носу с Маринкой.

- Здравствуй, Саша, - сказала Маринка.

- Здравствуй, - сказал Саша.

- Ой, снова пошёл дождь! - сказала Маринка. - Ты без дела вышел на улицу или по делу?

- Без дела, - сказал Саша.

- Тогда пойдём ко мне, - сказала Маринка.

- Нет, - ответил Саша.

- Пойдём, - сказала Маринка и добавила между прочим: - У нас дома никого нет.

- Не пойду, - сказал Саша.

- Глупый, - сказала Маринка. - Папа совсем на тебя не сердится.

- Я видел, как моя мама разговаривала с ним. Она меня ругала, ругала, а он кивал головой, что согласен с ней. Теперь у меня вообще знаешь какая жизнь: мама со мной не разговаривает, бабушка не разговаривает. - Он сунул руку в дальний карман, пощупал письмо Петра Петровича и просто чуть не заплакал.

- Мой папа так делал головой? - спросила Маринка и показала, как её отец клевал носом.

- Так, - ответил Саша.

- Это значит, что он тебя совсем не ругал, это значит, что ему было тебя жалко. Он всегда так делает, когда ему кого-нибудь жалко. Ясно тебе?

- Ясно.

- Смотри, какой сильный дождь пошёл, - снова сказала Маринка. - И листья на деревьях все облетели... Скоро придёт зима. Ну, побежали к нам.

И они побежали к Маринке.

Они поиграли в автомобили, потом в самолёты. А потом Маринка сказала:

- Давай смотреть марки.

- Не хочу, - решительно сказал Саша. - И вообще я ухожу.

- А мне теперь папа разрешает смотреть свой альбом, - сказала Маринка. - Это теперь наш общий альбом. Мы с ним вместе собираем марки.

Маринка, не дожидаясь, когда Саша уйдёт, вытащила альбом и положила его на стол.

- Смотри, вот новая марка республики Алжир. А вот новая кубинская марка. Правда, красивая?

Саша взял марку и долго разглядывал её рисунок. А Маринка несколько раз выходила из комнаты, чтобы показать, что она полностью доверяет Саше.

...Когда Саша открыл входную дверь в свою квартиру, он услыхал голос Александры Ивановны.

- Может быть, он перестал ходить в школу, потому что его один мальчик дразнил "девчонкой"? - сказала Александра Ивановна. - За его длинные волосы. А может быть, ещё что-нибудь случилось, в этом надо разобраться...

Саша слышал, как бабушка жалобно всхлипнула.

- Ну, что вы, право, Евдокия Фроловна, - услышал Саша голос Петра Петровича. - Ничего ведь страшного не произошло. Мальчик выходит в жизнь, на его пути первые трудности... Ну, вот он перед ними и спасовал.

- Не успокаивайте меня, Пётр Петрович, - сказала бабушка. - Просто мы его не так воспитали. Мало было строгости. Что теперь делать, ума не приложу, а Ольге даже боюсь об этом сказать. Столько у неё переживаний, столько переживаний... А ведь раньше он был такой смирный, ласковый мальчик.

- Слишком смирный, - сказал Пётр Петрович. - Вы помните моего Игорька, Александра Ивановна? Парень был боевой.

- Боевой, - сказала Александра Ивановна. - Очень боевой, а Саша весь в себе, он, когда откроется, когда наберётся храбрости, тоже будет боевой.

- Ну что же делать? - снова спросила бабушка.

- А вы положитесь на меня, - ответила Александра Ивановна. - Вот он придёт, я с ним переговорю и всё улажу.

Саша потихоньку сделал шаг назад, всунул ключ в замочную скважину, чтобы дверь не щёлкала замком, и осторожно прикрыл её.

Он шёл по улице, не разбирая дороги, ступая по лужам, в лицо ему хлестал противный колючий дождь, подгоняемый ветром. А он всё шёл и шёл, мимо освещённых окон, мимо людских теней на этих окнах, он шёл совсем один, и ему сейчас было так жалко себя и хотелось умереть, хотелось навсегда расстаться с этой постылой жизнью.

Ну скажите, разве это не глупо? Разве это не глупо - из-за каких-то неприятностей так думать о жизни и отказаться от школы, от учения, от будущих полётов в космос, от мамы и бабушки, от отца, который, может быть, сейчас, в этот момент, открыл тайну вулканов. Всё только из-за того, что он не может пойти и во всём честно сознаться, всё только из-за того, что не может постоять за себя. Ах, какой он был слабовольный!

Его нашла во дворе мама, привела домой, напоила горячим чаем с малиной и уложила в кровать. Она всё делала молча, не ругала его, и Саша даже не знал, рассказала ли бабушка ей о том, что к ним приходила Александра Ивановна.

Ночью Саша проснулся от каких-то шорохов. Ему стало страшно и захотелось закричать, но потом ему показалось, что это кто-то плачет. Видно, это плакала бабушка.

- Бабушка, бабушка! - тихо позвал он.

Но бабушка не откликнулась, а Саше ужасно хотелось пить.

Он осторожно встал и, ступая неслышно, почти не касаясь ногами пола, вышел из комнаты. Прошёл по коридору и, вместо того чтобы идти на кухню за водой, открыл комнату Петра Петровича.

Как он долго не сидел в этом кресле, просто ужасно долго, целую неделю, он так соскучился по креслу. А сейчас он сядет в кресло и будет сидеть в нём столько, сколько ему захочется.

И вдруг он увидел, что кресло уже кем-то занято. Опять ему не повезло, даже ночью, когда уже все спят, кто-то захватил его любимое кресло.

И вдруг, вдруг, вдруг случилось такое необыкновенное счастье: в кресле сидел сам Геркулес!

"Милый, милый Геркулес, - прошептал Саша. - Спасибо, что ты пришёл. Тебе не страшно ходить ночью?"

"Я ничего не боюсь", - ответил Геркулес.

"Ах, какой ты храбрый, - сказал Саша. - Я тоже хочу стать таким храбрецом, но мне всегда что-нибудь мешает. Вот сейчас я ужасно хочу пить".

"Пить, пить, пить, - пропел Геркулес. - Самое главное, чтобы ты сохранил верность другу Петру Петровичу".

"Геркулес, можно, я посижу рядом с тобой? - попросил Саша. - А то я целую неделю не сидел в кресле..." - Саша тихо опустился в кресло, оно звякнуло под ним, и этот звук отчаянно-громко зазвенел в ночной тишине.

И в ту же секунду в комнате загорелся свет, и перед Сашей появился Пётр Петрович. Саша испугался, что он сейчас накричит на него, но Пётр Петрович не стал кричать. Он нагнулся и потрогал губами его лоб.

- Э, брат, да ты горишь, у тебя, брат, жар, - сказал Пётр Петрович.

Он взял Сашу за руку и повёл обратно к нему в комнату. Разбудил бабушку и маму, и они втроём уложили Сашу в кровать. И мама впервые за эти дни поцеловала Сашу и стала расспрашивать, что у него болит.

Глава десятая

Саша лежал уже несколько дней и никак не поправлялся. У него была сильная ангина, и ещё доктор сказал, что Саша чем-то сильно взволнован и это мешает ему, доктору, бороться с болезнью.

Саша лежал в абсолютной тишине. Так нехорошо, когда сильная ангина. Не хотелось разговаривать, больно было открывать глаза, больно глотать и совсем не хотелось есть.

И вдруг он услышал чей-то громкий голос. Приоткрылась дверь, и Саша увидел Петра Петровича: его лохматую седую голову, его лицо.

- А, Пётр Петрович, здравствуйте, - сказал Саша, и, хотя у него сильно болела голова, он сразу вспомнил, что на самом дне кармана его куртки до сих пор лежит неотправленное письмо. - Что-то у меня голова кружится.

- Э, брат, да ты совсем сдаёшь позиции. - Пётр Петрович сел около Саши и положил ему руку на лоб. - Не такая уж горячая голова.

У Петра Петровича была мозолистая рука, и Саша почувствовал, как твёрдые камушки его мозолей царапают ему лоб.

- Я заразный, - сказал Саша.

- Ерунда, - ответил Пётр Петрович. - Я этой проклятой ангиной болел сто тысяч раз.

Саше было трудно разговаривать с Петром Петровичем, и он закрыл глаза.

Пётр Петрович встал, потоптался и осторожно, на цыпочках пошёл к двери. Потом остановился, повернулся к Саше и сказал:

- Но пасаран! - громко так сказал, так громко, как давно уже никто не говорил в Сашиной комнате.

Саша поднял глаза на Петра Петровича. Ему трудно было это сделать, но Пётр Петрович произнёс какие-то непонятные слова, и Саша заставил себя открыть глаза.

- Но пасаран! - ещё громче сказал Пётр Петрович. - Они не пройдут!

- Кто не пройдёт? - спросил Саша.

- Так говорили испанские революционеры.

- Всё вы перепутали, - сказал Саша. - Во-первых, не испанские революционеры, а кубинские. А во-вторых, не "Но пасаран", а "Патриа о муэртэ" - "Родина или смерть".

Пётр Петрович снова сел на Сашину кровать.

- Дело в том, - сказал Пётр Петрович, - что это было двадцать девять лет назад. Поэтому ты ничего об этом не знаешь. Ты меня слушаешь?

Саша кивнул.

- Испанские революционеры сражались не хуже кубинцев, но их было мало, а испанским фашистам помогали германские и итальянские фашисты. Силы были не равны, но дрались революционеры храбро... Я сам был в Испании в те годы, солдатом Интернациональной бригады. У нас в бригаде были немцы, французы, англичане, венгры - в общем, все, кому дорога была испанская революция, кто ненавидел фашизм. - Он помолчал. Потом прибавил: - Как это хорошо, когда умеешь ненавидеть. Знаешь, люди, которые умеют ненавидеть плохое, самые замечательные люди.

- Пётр Петрович! - У Саши сильно-сильно закружилась голова, он крепко сжал кулаки и уже хотел из последних сил крикнуть: "А я плохой, я самый плохой человек на свете, потому что в кармане моей куртки лежит ваше письмо к Игорю..." Но вместо этого он сказал: - Пётр Петрович, расскажите мне ещё про Испанию.

- Ладно, - согласился Пётр Петрович, - слушай... Во время одного боя меня сильно контузило, и я потерял сознание, ну и фашисты меня схватили. Привезли в деревню и бросили в подвал. В подвале уже сидело трое мужчин. Один старик, видно испанский крестьянин, и двое мужчин помоложе. Они сидели в трёх разных углах подвала. Я сел в четвёртый. Так мы и сидели, каждый в своём углу. А где-то совсем недалеко слышались разрывы гранат, уханье пушек. Наши продолжали бой.

"Надо поговорить с ними, - подумал я. - Но, может быть, среди них был фашист, которого посадили сюда подслушивать наши разговоры? Такое тоже могло быть".

Сидим, молчим, смотрим друг на друга. И вдруг я слышу в перерыве между грохотанием боя, будто кто-то поёт. Тихо так поёт, еле слышно. Поднял голову, оглянулся: вижу - поёт мужчина, который сидит напротив меня. Поёт на французском языке. Рубашка на нём разорвана, один глаз заплыл от удара. В общем, совсем вроде ему незачем петь. А он поёт. И вдруг меня как ударило: он пел "Интернационал"!

- Понимаешь, - сказал Пётр Петрович, - этот человек пел "Интернационал", хотя был избит и еле двигал губами, и рядом шёл бой, и надо было совсем не петь, а постараться, пользуясь наступлением наших, вырваться из подвала.

Саша открыл глаза.

- И тут я догадался, почему он пел. Он искал товарищей по борьбе. Он хотел узнать, кто сидит рядом с ним: друзья или враги. Тогда я встал перед ним и тихо пропел по-русски: "Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов. Кипит наш разум возмущённый и в смертный бой вести готов..."

Ах, как ударили по сердцу Петра Петровича эти слова, хотя прошло столько лет и казалось, что эта испанская история давно забыта. Он замолчал. Перед ним стояли те трое из подвала.

- Ну? - сказал Саша.

- "Камарад", - сказал мне француз. Это значит - товарищ, друг. И показал на место рядом с собой.

Теперь нас было двое. И тогда поднял голову второй мужчина и запел "Интернационал" на немецком языке. Потом он пересел к нам. Мы сидели рядом, плечом к плечу: русский, француз и немец. Мы сидели рядом, и я чувствовал тёплое плечо француза. Понимаешь, мы верили друг другу. В этот момент во всём мире не было более верных товарищей, чем были мы. Без слов. "Интернационал" был для нас как пароль...

А бой приближался. Старик испанец что-то сказал по-испански, подошёл к ящикам, которые стояли у стен, и попытался сдвинуть один из них. Ящики были тяжёлые, и он показал нам, что нужно дверь завалить этими ящиками и чтобы мы помогли ему это сделать. Мы стали подтаскивать ящики к дверям. Ставили один на другой. В два ряда поставили, накрепко завалили дверь.

Старик правильно придумал; нам надо было продержаться в подвале, пока наши захватят деревню. И только мы отошли от дверей, как послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то откинул засов и толкнул дверь. Но дверь даже не шелохнулась: ящики были тяжёлые. Тот толкнул дверь сильнее и громко крикнул по-испански. По лестнице зацокали ещё чьи-то шаги, и теперь уже вдвоём они поднавалились на дверь. Мы все четверо, как по команде, бросились к ящикам и стали их придерживать со своей стороны...

А бой уже был в деревне, нам нужно было продержаться, может быть, минут десять, не больше. Мы услышали, как те двое стали быстро подниматься по лестнице...

Мы думали, что они ушли, а они не ушли. Они подобрались к окну, вышибли стекло и бросили к нам в подвал гранату. Она упала ближе всех к немцу. Я видел её упругий гофрированный корпус. Ещё секунда, она взорвётся и разлетится на тысячу мелких осколков. И тут немец бросился вперёд и накрыл эту гранату своим телом, и она взорвалась под ним.

- Зачем он это сделал? - спросил Саша.

- Он не хотел, чтобы погибали все, - сказал Пётр Петрович. - Он хотел, чтобы мы остались жить и продолжали борьбу. По-моему, он ненавидел фашизм больше, чем любил жизнь. Такой был человек. И тогда старик испанец, который, может быть, до сих пор даже не участвовал в революции, тихо-тихо сказал: "Но пасаран"...

К Саше пришла медсестра, чтобы сделать ему укол пенициллина, и Пётр Петрович замолчал.

Саша крепко-крепко зажмурился, он очень боялся. Он даже не мог смотреть на иглу, так он боялся. Но Саша не выдал себя, потому что над ним возвышалась лохматая голова Петра Петровича. А рядом с ним стояли те трое из подвала: француз, немец и испанский крестьянин. Саша отлично их всех видел.

Они стояли перед ним как живые.

Глава одиннадцатая

Однажды, когда Саша был ещё болен, пришло от папы письмо. Бабушка надела очки, села около Саши и стала читать.

- "Дорогие мои Оля и Саша! - писал папа. - У нас уже выпал снег, и работа моя теперь идёт медленнее. Только вчера вернулся из небольшого похода: ходили в район гейзеров. Мороз был десять градусов, а температура воды в озерках от гейзеров тридцать шесть градусов тепла. Мы все отлично выкупались. А теперь о самом главном: я здесь должен прожить до следующей осени. Может быть, вы ко мне приедете? А то я совсем одичал и сильно скучаю о вас. А здесь для вас дивное диво. Будете купаться в озёрах зимой, ходить на лыжах, ездить на собаках. А кроме всего прочего, здесь снег солёный, потому что морские штормы и ветры поднимают большое количество морских капель в воздух, эти капли замерзают и вместе со снегом падают на землю. Разве это не сказка: солёный снег? Приезжайте, не пожалеете.

Сашка, ты будешь ездить в школу на собаках. Их у меня девять: Троп, Ветка, Игла, Леди, Музыкант, Тяпа, Сокол и Бутон. А самый главный пёс Алерт - это вожак, он бежит впереди, ведёт упряжку. Он рыжий, очень сильный и умный. Приезжайте. Я вас подыму к кратеру вулкана, и вы почувствуете, как дрожит под ногами земля и кто-то сопит в кратере, точно дышит через большой-большой нос. И вы сможете просто, например, плюнуть в кратер. Это ведь замечательно!

Ваш бородатый "очкарик". Самый низкий поклон Евдокии Фроловне. Сергей".

- Не надо мне его поклонов! - возмутилась бабушка. - Чего придумал! Больного, слабого ребёнка тащить на Камчатку. Виданное ли дело: солёный снег, купание в озёрах, в школу на собаках ездить. Сказочник. Вот я ему сама отпишу.

- А я поеду на Камчатку, - сказал Саша. - Я поеду.

- Прежде всего, - сказала бабушка, - надо поправиться и посоветоваться с врачом. А может быть, тебе нельзя менять климат?

- А ты не пиши пока папе письмо, - попросил Саша. - Не будешь писать?

- Не буду, - сказала бабушка. - Только поправляйся поскорее.

А когда пришла мама, он сказал:

- Я скоро поправлюсь, и мы поедем к папе. Ладно? Я тебя очень прошу. Очень, очень, очень...

Вот хорошо бы уехать к папе на Камчатку, забыть про московские неприятности, не ходить в эту школу. А письмо Петра Петровича можно было оставить у бабушки, и она всё бы сделала как надо. Тогда ему стало бы так легко и свободно и можно было жить в полное своё удовольствие.

Глава двенадцатая

Когда Саша первый раз вышел из дому, уже наступила поздняя осень. Во дворе были лужи, а в лужах плавали жёлтые листья.

Первым делом он отправился в гараж. Ничего не изменилось там за его отсутствие. В гараже по-прежнему пахло бензином и маслом, и даже его знакомый шофёр, как прежде, возился со своей "Волгой".

- Здравствуйте, дядя! - сказал Саша.

- А, здравствуй, малый, - сказал шофёр. - Как живёшь?

- Я болел, - ответил Саша. - У меня была ангина.

- То-то, я смотрю, ты побледнел, и лицо у тебя как-то вытянулось. Небось ослабел?

- Ничего, - ответил Саша. - Я теперь буду есть каждый день геркулесовую кашу и поправлюсь.

Потом Саша увидел Маринку и побежал к ней.

- Какой ты худой, одна кожа и кости, - сказала Маринка.

- А мне делали уколы, - сказал Саша.

- Больно? - спросила Маринка.

- Нет, совсем не больно, - сказал Саша. - А потом, я терпеливый.

- А вот это тебе. - Маринка вытащила из кармана конверт и протянула Саше.

Саша взял конверт.

- А ты открой, открой, - сказала Маринка.

Саша открыл и увидел там несколько марок.

- Десять штук, - сказала Маринка. - Это тебе от моего папы, для начала коллекции.

- Спасибо, - сказал Саша.

Мимо них проехала машина из гаража, и Саша помахал рукой шофёру. Машина подъехала к воротам. А в воротах стояла Сашина бабушка, разговаривала с какой-то женщиной и не видела, что загородила дорогу машине.

- Эй, тётка! - грубо крикнул шофёр. - Нашла где стоять, а то толкану машиной, костей не соберёшь.

И Саша это всё услышал. Это так кричали на его бабушку, на самого хорошего, доброго человека! И кричал не кто-нибудь, а его друг - шофёр, дружбой с которым он так гордился!

Саша покраснел, потом побелел и вдруг бросился со всех ног за машиной. Он подскочил к шофёру и крикнул ему в лицо:

- Если вы ещё раз когда-нибудь закричите на мою бабушку, я вас... я вас... я вас ударю! - Он кричал высоким тонким голоском.

Вот сейчас что-то должно было случиться. К нему подбежала Маринка и стала рядом.

- Ух ты, - сказал шофёр, - какой рыцарь, прямо благородный рыцарь! Он оглушительно рассмеялся.

Больше он ничего не мог сказать. Просто не знал, что ему говорить. Может быть, ему стало стыдно. До сих пор он часто так гремел басом на людей и никогда не задумывался, что обижает их. Он кричал на них и уезжал дальше своей дорогой.

А тут впервые ему сказали такие слова. И кто сказал? Маленький мальчик, которого он мог одним щелчком опрокинуть на землю, о котором он даже не помнил, стоило ему уйти с работы. Он даже не знал его имени.

Саша стоял перед ним, как дикий зверёк, решительный, отчаянный, готовый до конца отстоять свою бабушку. Он сейчас совсем не боялся и совсем не стеснялся, это было с ним впервые. Пусть все-все люди смотрят на него, а он ничего не боится. Пусть на него смотрят случайные прохожие. И только где-то в глубине его глаз шофёр увидел и боль и обиду. Тогда он сказал:

- Ну, прости, малый, виноват, кругом сто раз виноват, и вы, бабушка, великодушно простите.

Он тронул машину и помахал Саше рукой.

- Ой, Саша, какой ты храбрый! - сказала Маринка. - Ты просто настоящий храбрец.

Смешная Маринка! Она клевала носом совсем как её отец.

А бабушка хотела сначала отругать Сашу за то, что он лезет не в своё дело, но потом передумала. Разве можно ругать человека за благородные поступки: нет, конечно! И бабушка это отлично знала. Тем более что у неё в голове вдруг запела старая забытая песня. Ей захотелось запеть эту песню вслух, так у неё было радостно на сердце, но она сдержалась.

Пели одни глаза, пели тысячи мелких морщинок около глаз, пели губы, они почему-то расползлись в улыбку. Никто бы даже не поверил, что бабушка умеет так весело и молодо улыбаться. Пели руки, когда они стали, непонятно зачем, поправлять шапку у Саши. Так у неё было хорошо на сердце, ведь до чего дожила: Саша заступился за неё! Значит, не зря она сидела около него ночами, когда он болел. Жив человечек.

Это всё бабушка подумала про себя, а вслух сказала самые обыкновенные слова:

- Тебе пора домой. Для первого дня вполне достаточно. - Она взяла Сашу за руку и повела домой.

Глава тринадцатая

- Тебе надо немного отдохнуть, - сказала бабушка. - Ты ещё не окреп после болезни. Ложись в постель.

- Лучше я посижу в кресле у Петра Петровича, - сказал Саша. - Можно?

- Можно, - ответила бабушка.

По дороге в комнату Петра Петровича Саша остановился у вешалки, вытащил письмо из кармана куртки и переложил в брюки. Он решил сегодня обязательно всё рассказать Петру Петровичу. Пришёл, сел в кресло и стал ждать.

Вот хорошо было бы, если бы с письмом тоже всё кончилось, а потом они бы уехали к отцу на Камчатку. Неужели Пётр Петрович не простит его?

Саша тяжело вздохнул: может быть, и не простит. Но всё равно он ему всё скажет. А то ведь что получается: Игорь там ждёт это письмо и волнуется, что Пётр Петрович молчит, а письмо лежит у него. Хорошенькое дело!..

"Ах, наконец ты появился, милый Геркулес. Я тебя ждал столько дней, ты мне был нужен, у меня были неприятности".

"Я всё знаю", - ответил Геркулес.

"Ты знаешь всё? - испугался Саша. - И про марки тоже?"

"И про марки", - сказал Геркулес.

"Ты меня очень презираешь?"

"Сначала я тебя очень презирал и решил навсегда тебя покинуть, а потом я понял, что ты это сделал случайно и что ты больше никогда не сделаешь ничего подобного. И потом, у тебя хватило мужества во всём сознаться. Ты пошёл к хозяину марок, а это не каждый может..."

"Это меня мама заставила, - ответил Саша. - Сам бы я никогда не решился".

"Когда я был мальчишкой, у нас на острове жил слепой старик. Он был очень бедный и писал стихи. А люди приносили ему еду, кто что мог. Виноград, хлеб, молодое вино. А мы, мальчишки, из озорства воровали у него эту еду. И вот старик перестал писать стихи, потому что ему нечего было есть и ещё потому, что он решил: раз люди не приносят ему еды, значит, им не нравятся его песни. Тогда я ему всё рассказал".

"Геркулес, а он простил тебя?"

"Он меня очень долго не хотел прощать, но я ходил к нему каждый день: убирал в его доме, носил еду, стирал одежду в море. А он всё равно не хотел меня прощать. Тогда я выучил много-много его стихов на память и стал их читать людям, и он простил меня".

"И я обманул одного человека, Петра Петровича. Ты его знаешь. А он тоже очень много сделал для меня. Например, если бы не он, то я бы не знал о тебе ничего..."

"Нехорошо! - закричал Геркулес. Он выхватил из-за пояса широкий короткий меч и стал им размахивать над Сашиной головой. - Опомнись, пока не поздно, опомнись..."

"Геркулес, Геркулес, куда ты пропал? Где ты? Я тебе не успел сказать, что я уже решился, я сегодня всё расскажу Петру Петровичу..."

Перед Сашей стояла мама.

- А куда девался Геркулес? - спросил Саша.

- Убежал, - сказала мама. - Увидел меня и убежал. А спать, между прочим, полагается в постели. Вот справка от врача. Тебе разрешается, во-первых, завтра идти в школу, а во-вторых... - мама замолчала, и у Саши гулко-гулко забилось сердце, потому что он, кажется, догадался, что ему разрешается во-вторых, - а во-вторых, тебе разрешается выехать на Камчатку.

- Ура-а-а! - закричал Саша. - Ура-а-а! Значит, мы уезжаем к папе. Значит, завтра я в школу не пойду, а буду собираться в дорогу.

- Чудачок, - сказала мама. - Мы с тобой поедем весной. Раньше меня с работы не отпустят. А теперь пошли, я тебе остригу волосы, а то ты совсем как девочка.

Мама взяла ножницы и уже хотела подстричь его, но он остановил её руку.

- Я не хочу стричься, - сказал Саша.

- Ты сам просил, а теперь не хочешь? - удивилась мама. - Сам говорил - мужчина должен носить короткие волосы.

- А у Геркулеса тоже были длинные волосы, - сказал Саша.

- Откуда ты это знаешь? - спросила мама.

- Знаю, - ответил Саша. - Я не буду стричься.

- Тогда давай укладывайся спать, - сказала мама. - А то завтра проспишь.

- Мне надо подождать Петра Петровича, - ответил Саша. - Мне это очень надо.

- Ты ложись и жди, - сказала мама. - А когда Пётр Петрович вернётся, я попрошу, чтобы он к тебе заглянул.

Но Пётр Петрович пришёл поздно, Саша уже спал. А утром, когда Саша уходил в школу, Пётр Петрович ещё спал. Поэтому по дороге в школу у Саши было скверное настроение: неотправленное письмо всё время напоминало о себе. Попробуй тут повеселись!

Глава четырнадцатая

- Огоньков пришёл, Огоньков пришёл! - закричали ребята и бросились к нему навстречу.

А потом, когда кончились первые минуты встречи, когда ребята похлопали его по плечу и узнали, что ему делали уколы, вдруг в наступившей тишине раздался ехидный голос Гошки. Он один не подошёл к Саше.

- А, пришла наконец наша девица-красавица златокудрая! - сказал Гошка.

Трое или четверо мальчишек захихикали. А остальные промолчали, они видели, как Саша побледнел. Ещё секунда, ещё полсекунды, и он опять смолчит и оставит Гошкины слова без ответа, и всё пойдёт по-старому. И тогда он, затравленный, как Пушкин был затравлен французским офицером Дантесом, решил восстать.

Саша подошёл к Гошке. Тот встал ему навстречу, а Саша сильно толкнул его в грудь, и Гошка от неожиданности снова сел.

- Я ни за что не остригу волосы, - сказал Саша. - Потому что так нравится моей маме.

И столько в нём было решимости и отваги, столько стойкости, ровно столько, сколько было во всех тех взрослых людях, которые совершали подвиги на войне или на работе.

А потом Саша достал из портфеля конверт, который ему подарила Маринка, вытащил оттуда две марки и протянул Гошке.

- Вот тебе то, что я обещал, - сказал Саша.

Тут же вокруг них образовалась толпа ребят, им всем было интересно посмотреть, что Саша дал Гошке.

- Осторожнее, осторожнее, - сказал Гошка. - Марки-то ценные. - Потом он повернулся к Саше: - Завтра я тебе принесу в ответ две марки, они будут не хуже твоих.

- Мне не надо, - сказал Саша. - Я ещё пока не начал собирать марки.

Мальчишки увлеклись марками и прослушали звонок.

В класс вошла Александра Ивановна.

- Это что за безобразие! - сказала она. - Почему вы не на местах? Никакой дисциплины.

Они, как стая испуганных воробьёв, тут же разлетелись по своим углам, и только Саша остался стоять около Гошки.

- А, Огоньков, здравствуй, - сказала Александра Ивановна. Поправился, значит?

- Поправился, - сказал Саша.

- Ему уколы делали! - выкрикнул Гошка.

- Болеть плохо, - сказала Александра Ивановна. - Но если уж заболел, то нужно быть терпеливым. Не бояться уколов, принимать горькие порошки...

- А он смелый! - снова выкрикнул Гошка.

- Помолчи, Сапегин, - сказала Александра Ивановна. - А тебе, Саша, мы все очень рады. Только теперь придётся тебе подналечь на учёбу. Садись на своё место. Ты не забыл, где оно?

Все рассмеялись, и Саша тоже рассмеялся.

Смешная Александра Ивановна! Разве можно забыть своё место?

Саша прошёл через весь класс и сел за парту.

- Ребята, вы помните, какой сегодня день? - спросила Александра Ивановна. - А то ведь Саша Огоньков этого не знает.

- Помним, помним! Сегодня нас принимают в октябрята!

- Да, сегодня вас принимают в октябрята, - сказала Александра Ивановна. - Теперь вы будете не просто ученики первого класса, а ленинцы-октябрята. А Владимир Ильич Ленин был такой правдивый человек, он так любил правду, что даже в шутку никого не обманывал. Это вам всем надо запомнить на всю жизнь.

Саша посмотрел на Александру Ивановну, и ему вдруг показалось, что она знает, что на самом донышке его кармана лежит неотправленное письмо Петра Петровича, а её бывший любимый ученик, а ныне капитан дальнего плавания Игорь Добровольский ждёт это письмо.

Ему захотелось вскочить с места, и опрометью броситься к Петру Петровичу, и рассказать ему всё, а потом уже спокойно вернуться в школу. Он выскочил из-за парты, чтобы уйти.

- Ты что, Огоньков, опять за старое? - удивилась Александра Ивановна.

- Мне нужно домой, - ответил Саша.

- Что такое произошло? - строго и недовольно спросила Александра Ивановна.

- Я не могу вам рассказать, но мне нужно домой.

- Может быть, у тебя что-нибудь болит? Ты сядь, успокойся.

Саша мог соврать, что у него заболела голова или живот, но ему так снова не хотелось врать, так ему было противно врать. Он снова встал.

- Огоньков, я тебя слушаю, - сказала Александра Ивановна.

Саша посмотрел на ребят: они притихли и ждали, что он ответит. Ему было страшно-страшно. Если бы кто-нибудь знал, как ему страшно! Вот бы стать взрослым - им всё легко и просто, они знают, что хорошо и что плохо, и никогда не мучаются, если надо в чём-то признаться. Он совсем сник, но потом он сделал над собой ещё одно героическое усилие и тихо-тихо сказал:

- Пётр Петрович, наш сосед, написал своему сыну письмо. У него сын капитан дальнего плавания и сейчас плавает около Южного полюса. Но он не успел написать адреса на конверте: уронил очки на пол и они разбились. А без очков он ничего не видит. Тогда он позвал меня, чтобы я написал адрес. Он диктовал адрес по буквам, а я не знал, как они пишутся. Я стал писать вместо них палки. А потом он заклеил письмо и отдал мне, чтобы я тут же отнёс и бросил его в почтовый ящик.

- И ты бросил его в почтовый ящик? - спросила Александра Ивановна.

- Нет, - ответил Саша. - Вот оно. - Он вытащил письмо из кармана и протянул Александре Ивановне.

Александра Ивановна взяла конверт и попыталась прочитать то, что написал Саша, но у неё ничего не получилось. Вот ведь какой этот Саша Огоньков, вечно с ним что-нибудь случается! Потом она вспомнила Игоря Добровольского, того самого Игоря, которому было адресовано это письмо, и подумала, что у него тоже всегда случались какие-то истории.

А потом она вспомнила десяток других мальчишек и девчонок, которые прошли через её руки, через её старые, грубые, рабочие руки, и эти руки до сих пор ещё помнят тепло их кожи и нежность волос, и все они выдумывали какие-то истории. И сейчас вот этот герой, Саша Огоньков. Но ведь главное было в том, что Саша Огоньков сделал самое трудное - он признался. Будут в его жизни ещё и ошибки и трудности, и пот и соль, но в одном он уже окреп: он полюбил правду. И это было самое главное.

В классе было тихо-тихо. Александра Ивановна подняла голову.

Вот они сидят перед ней: двадцать девять учеников. И у всех у них разные глаза, разные волосы, разные носы. Говорят, нет на свете двух одинаковых носов или двух одинаковых рук. Удивительно.

"Нет, нет, - подумала Александра Ивановна. - Глаза-то у них разные и руки разные, а вот в характерах много общего: сейчас они все ждут, что я скажу. И всем им очень хочется, чтобы я простила Сашу. А какие глаза у Огонькова, я не помню. Стара стала, теряю наблюдательность".

Она подошла вплотную к Саше и посмотрела ему в глаза.

- На, возьми это письмо, - сказала она. "А глаза-то у него синие, мои любимые". - Сегодня его отдашь Петру Петровичу и передай от меня привет.

И все в классе вздохнули, а Саша наконец сел на своё место.

Глава пятнадцатая

Домой Саша возвращался с Гошкой. Они шли и разговаривали. У Гошки пальто было нараспашку, чтобы все-все встречные видели, что у него слева на груди краснеет звёздочка октябрёнка.

А у Саши пальто было застёгнуто на все пуговицы, его не приняли в октябрята. Он понимал, что, прежде чем его примут в октябрята, он должен сделать очень многое. Он понимал, но всё равно у него было печально на сердце.

- Смотри-ка, идёт снег, - сказал Гошка. - Значит, скоро зима.

- А на Камчатке уже зима, - ответил Саша. - А снег там солёный на вкус.

- Ловко ты придумал, - засмеялся Гошка. - Солёный снег. Опять врёшь.

- Я так полюбил правду, - сказал Саша, - что теперь даже в шутку никогда не буду врать. А снег там солёный от морской воды. Ясно?

- Ясно, - неуверенно ответил Гошка.

Всё в этом мире загадочно и неожиданно. Это теперь Гошка тоже понял. Солёный снег где-то на Камчатке или чудесные марки, которые ему принёс сегодня Сашка. Или вот сам Сашка: ещё вчера все думали, что он последний трусишка. А сегодня убедились, что он просто храбрец.

- Я прекрасно всё понял, - сказал Гошка. - Прекрасно. Позволь, Саша, я пожму тебе руку.

- Ну что ты, - растерялся Саша.

- Нет, позволь, позволь. - Гошка схватил Сашину руку и начал её трясти. - Позволь, позволь...

Потом они долго шли вместе и молчали. На них часто оглядывались взрослые, потому что они были очень серьёзные и этим привлекали внимание. А один взрослый им даже подмигнул: "Мол, выше голову, ребята!"

И они ему улыбнулись.