"Кровное дело шевалье" - читать интересную книгу автора (Зевако Мишель)

XV ТРИ ПОСЛАНЦА

Жанна д'Альбре выбралась из Парижа, миновав Сен-Мартенскую заставу, которая располагалась возле Тампля. У городской стены ее ждали двое слуг с каретой. Покинув жилище Исаака Рубена, королева долго хранила молчание. Только подойдя к карете и приказав Алисе занять в ней место, она сказала Пардальяну:

— Месье, я понимаю, что вы не станете требовать от меня проявлений благодарности, но позвольте мне заверить вас: я всегда буду вспоминать о вас как об одном из немногих благородных людей, еще оставшихся на свете…

С этими словами королева Наваррская подала шевалье руку, которую тот почтительно поцеловал, согнувшись в грациозном, исполненном спокойного достоинства поклоне.

Жанна д'Альбре устроилась в экипаже, и быстрые тарбские кони стремительно унесли его в ночь.

А Жан де Пардальян еще долго бродил вдоль парижских стен и упивался сладкими мечтами:

— Благородный человек! Королева сказала, что я — благородный человек! Следует признать, что в наши дни сила, ловкость и отчаянная смелость и в самом деле зачастую оказываются омерзительными свойствами натуры, если служат жадности и злобе… Но я смогу доказать, что эти же черты становятся истинными добродетелями, если…

Тут шевалье остановил бег собственных мыслей, усмехнулся, пинком откинул за спину Молнию и сердито пробурчал:

— Ну и ну! Вот это называется — воспарил… А ведь отец меня предупреждал: не верь самому себе! Отправлюсь-ка я лучше на постоялый двор — вдруг мой добрый Ландри припрятал на кухне какую-нибудь курицу или перепелку!

И он двинулся в путь, насвистывая охотничий марш, который обычно играли фанфары; эту мелодию ввел в моду сам король Карл IX — большой любитель фанфар. В Париж шевалье вернулся довольно поздно, едва успев прошмыгнуть в закрывающиеся городские ворота.

Вскоре Пардальян уже восседал за столом, а молодая жена почтенного хозяина лично подавала ему аппетитное жаркое и наш герой имел при этом удовольствие созерцать ее соблазнительные пухленькие ручки, открытые по самые локти. Надо сказать, что старалась Югетта зря: наш герой, наш рыцарь так проголодался, что все его внимание было поглощено лишь едой да бутылкой сомюрского. Пардальян не просто ел, он пожирал курицу…

Наевшись, Жан с легким сердцем поднялся к себе, мечтая хорошенько выспаться, а Ландри тяжко вздохнул, обнаружив, что юноша опорожнил в задумчивости три кувшина отличного вина. Вздохнула и прекрасная госпожа Югетта, убедившись, что все ее несравненные прелести оставляют Пардальяна равнодушным…

Подвиги этого дня страшно вымотали Пардальяна, и назавтра он встал довольно поздно. Вскочив с кровати, Жан натянул на себя рубаху и штаны, а потом принялся за свой обычный труд — начал зашивать колет. Юноша расположился у окна, где было светлее, усевшись спиной к двери.

Возможно, столь прозаическое занятие уронит достоинство шевалье де Пардальяна в глазах какой-нибудь очаровательной читательницы. Однако заметим, что мы стремимся с максимальной точностью рассказать о жизни бедного дворянина в годы царствования Карла IX.

Итак, Пардальян вытащил шкатулку, где хранил иголки, нитки, шнурки, крючки, пряжки и прочие необходимые принадлежности для штопки и шитья (в этом искусстве шевалье весьма и весьма преуспел). Он уже вышел победителем из нелегкой борьбы с одной дырой и хотел было атаковать другую, нагло зиявшую на самом видном месте, но тут раздался деликатный стук в дверь.

— Заходите! — громко сказал Пардальян, не прекращая работы.

Дверь отворилась, и господин Ландри, сгибаясь в почтительном поклоне, медоточивым голосом промурлыкал:

— Соблаговолите пройти сюда, ваше высочество…

Пардальян поднял голову от шитья, заинтересовавшись, какое такое высочество пожаловало в его апартаменты. Да, столь великолепная особа, похоже, впервые удостоила своим посещением славный постоялый двор. Жан увидел сапоги с высокими голенищами, сшитые из тончайшей кожи и дополненные роскошными золотыми шпорами, темно-сиреневые бархатные штаны, атласный колет, золотые пряжки и банты из сиреневых лент, длинный сиреневый плащ и такого же цвета перо, прикрепленное к шляпе огромной изумрудной брошью. Так был одет вошедший в комнату молодой мужчина. С завитыми напомаженными волосами, нарумяненными щеками, подкрашенными губами, маленькими подкрученными усиками; он распространял вокруг себя аромат духов и благовоний. Короче, перед Пардальяном стоял блистательный придворный в щегольском наряде.

Шевалье поднялся и, не откладывая иголки, обратился к посетителю:

— Пожалуйста, входите, месье.

— Беги, доложи своему господину, что Поль де Стюер де Коссад, граф де Сен-Мегрен, желал бы с ним кое-что обсудить, — распорядился гость.

— Прошу прощения, — с каменным лицом отозвался Пардальян. — О каком господине вы говорите?

— Да о твоем господине, дурак! Я же выразился вполне ясно: доложи твоему господину — и не стой, как столб!

Теперь Пардальян, казалось, весь обратился в мраморную статую. Не повышая голоса, он с холодной вежливостью произнес:

— У меня нет другого господина, кроме самого себя.

Было непонятно, смутила или нет Сен-Мегрена его ошибка. На его лице по-прежнему лежала печать полнейшего равнодушия. Единственное, что его занимало, — это собственные старания не измять гигантский кружевной воротник.

— Раз так, возможно, вы, месье, — шевалье де Пардальян? — вежливо поинтересовался граф.

— Да, я ношу это благородное имя.

Тогда Сен-Мегрен, строго следуя этикету, обнажил голову и отвесил грациозный поклон.

Пардальян набросил себе на плечи изношенный плащ, указал посетителю на единственное кресло, сам же опустился на стул.

— Месье, — начал Сен-Мегрен. — Герцог Гиз оказал мне огромную честь, попросив передать вам, что вы заслужили его искреннее уважение и безграничное восхищение.

— Спешу вас заверить, — с чувством проговорил Пардальян, — что я отношусь к его светлости точно так же.

— Понимаете, ваше вчерашнее приключение прекрасно продемонстрировало, на что вы способны. Сегодня, во время утреннего туалета его величества, придворный поэт Жан Дора сообщил об этом эпизоде королю. Жан Дора лично наблюдал за стычкой.

— Да что вы?! И что же сказал этот сочинитель?

— Что вас нужно засадить в Бастилию, ибо вы спасли жизнь двум еретичкам.

— А что ответил король?

— Если бы вы были допущены ко двору, вам было бы известно, что его величество не слишком многословен… Но в любом случае у вас теперь репутация Ахиллеса или Алкида. Встать на сторону двух дам — против всей парижской черни!.. А как вы описывали круги шпагой! И какие стремительные удары! Да еще снесенный до основания дом!.. Одним словом, герцог Гиз с удовольствием предлагает вам свое покровительство. И в подтверждение тому он попросил меня вручить вам этот алмаз — в качестве первого доказательства тех добрых чувств, которые он к вам питает… Но, умоляю, не отвергайте этот дар, возьмите его или вы смертельно обидите его светлость!

— Да не волнуйтесь так, я вовсе не собираюсь ничего отвергать! — пожал плечами Пардальян и примерил перстень, который передал ему граф.

— Я совершенно очарован тем любезным приемом, который вы соблаговолили мне оказать… — продолжал Сен-Мегрен.

— Помилуйте, — возразил шевалье, — для меня это такая честь… И такой дорогой подарок, — добавил он.

— Вы о перстне? Не стоит, право, сущая безделица…

— Безделица? Я бы не сказал… Но, сударь, я прежде всего имел в виду, что для меня огромная честь принимать в моем убогом жилище столь блистательную особу. Признаюсь, мне давно хотелось познакомиться поближе с таким изящным кавалером. И вот, наконец, удача улыбнулась мне… Черт побери! Ваш наряд безупречен. Плащ — настоящее чудо! Камзол… не хватает слов!.. А ваши фиолетовые штаны меня просто потрясли. Что же касается шляпы… ах, эта ваша шляпа!.. Да я теперь в жизни не надену свое воронье гнездо!

— Помилуйте, шевалье! Вы так любезны… вы мне льстите!

Пардальян, вообще-то человек не очень разговорчивый, расточал сейчас перлы красноречия, продолжая безудержно восхищаться костюмом Сен-Мегрена. А тот все рассыпался в благодарностях.

Правда, Жан произносил горячие похвалы весьма холодным тоном. Сен-Мегрен так и не понял, что собеседник издевается над ним, шевалье же в душе ликовал.

— А теперь поговорим о делах. Назревают серьезные события, и герцог Гиз повсюду ищет надежных людей. Нет ли у вас желания послужить славному роду великих Гизов? Заметьте, я с вами совершенно откровенен…

— Что ж, вы спросили без обиняков — и я вам без обиняков отвечу. У меня есть желание служить лишь одному-единственному роду.

— И какому же?

— Своему собственному!

— Но что мне сказать герцогу?

— Передайте его светлости, что меня до глубины души взволновало известие о его милостивом внимании к моей скромной особе и что я прошу соизволения лично сообщить герцогу о результатах своих раздумий над его лестным предложением.

«Дело сделано! — решил Сен-Мегрен. — Он проглотил наживку, но медлит, боясь продешевить».

Не сомневаясь в своей правоте, граф с любезной улыбкой подал Жану руку, и тот пожал кончики холеных пальцев.

Пардальян проводил посетителя до дверей, и на пороге молодые люди еще долго обменивались поклонами и заверениями во взаимном почтении.

— Уф! — облегченно вздохнул Жан после ухода гостя. — Вот уж не ожидал! Служить герцогу Гизу… Самому богатому, влиятельному и блестящему дворянину Франции… У меня сразу появится много денег. Возможно, я даже прославлюсь. Но почему-то предложение герцога не приводит меня в восторг. Разумеется, нужно согласиться… И все же я откажусь! Понять бы еще — по какой причине? По какой причине, черт возьми?!

Пардальян нервно забегал по комнате.

— А вот по какой! Отец велел мне остерегаться всего на свете и никому не верить…

Обрадовавшись, что сумел так ловко обосновать свой отказ от герцогской службы, шевалье решил немедленно выкинуть из головы всю эту историю. Он восторженно осмотрел перстень, который принес ему Сен-Мегрен.

— За него дадут сто пистолей, а то и сто двадцать… А вдруг удастся выручить сто пятьдесят?..

Вскоре он уже грезил, как заимеет двести пистолей, но дверь опять распахнулась, и в комнату шагнул человек в длинном темном плаще, какие обычно носят купцы. Жан изумленно воззрился на нового посетителя, а тот отвесил почтительный поклон и вежливо поинтересовался:

— Я имею счастье видеть шевалье де Пардальяна?

— Да, да, месье. Чем могу быть полезен?

— Сейчас скажу, — отозвался гость, сверля глазами лицо Жана. — Но сначала сообщите мне точную дату вашего рождения. Мне нужно знать час, месяц и год.

Вопросы незнакомца показались Жану несколько неожиданными, но на безумца странный посетитель похож не был.

— Я родился в феврале 1549 года, — честно признался шевалье. — Увы, ни день, ни час моего рождения мне неизвестны.

— Peccato! — воскликнул загадочный пришелец. — Однако делать нечего! Попробую составить гороскоп без этих данных.

Потом он спросил Пардальяна:

— Месье! Вы свободны?

— Разве на такой вопрос ответишь? — искренне удивился шевалье. — Вы изволили поинтересоваться, свободен ли я? Но кто может утверждать, что действительно является свободным? Даже король — и тот не вправе располагать собой… Свободен! Трудный вопрос, месье… Вы бы еще спросили, богат ли я! Клянусь Пилатом и Вараввой! Да, я имею возможность просыпаться в полдень, а засыпать на утренней заре; имею возможность, ничего не боясь, не испытывая угрызений совести и не оглядываясь в испуге по сторонам, спокойно войти в таверну или в храм; имею возможность есть досыта и пить допьяна… Тише, Пипо, прекрати рычать!.. Я имею возможность целовать в прелестную щечку очаровательную мадам Югетту Грегуар или болтать с девчонкой из кабачка «Золотой рог»; имею возможность круглые сутки шляться по Парижу… Да не беспокойтесь, Пипо не кусается… Мне наплевать на караульных, следящих за порядком в городе, и на грабителей, разбойничающих в городе; я делаю то, что пожелаю, и могу по собственному усмотрению располагать каждым часом, каждой минутой своей жизни. Если вы подразумеваете именно это, то я совершенно свободен! А вы?

Загадочный гость приблизился к столу, извлек из-под плаща туго набитый кошелек и бросил его на стол.

— Месье, — объявил незнакомец, — тут двести экю.

— Двести экю? Недурно!

— Двести экю по шесть ливров!

— Вот как? Целых двести экю по шесть ливров?

— Парижских ливров!

— Ах, даже парижских ливров? Тяжелый, видно, кошелек!

— Он ваш, — внезапно сказал гость.

— Раз так, — задумчиво проговорил шевалье, явно не собираясь волноваться по этому поводу, — разрешите мне убрать его в надежное место. И, если уж вы так любезны, соблаговолите объяснить, почему вы полагаете, что эти двести экю по шесть парижских ливров именно мои.

Посетитель, похоже, намеревался поразить Пардальяна. Но вместо этого сам был до крайности удивлен поведением шевалье: человек в плаще думал, что юноша потеряет голову от радости и рассыпется в благодарностях, а тот будто вылил на гостя ушат холодной воды. И незнакомцу стало ясно: справиться с Пардальяном будет непросто. Впрочем, гость молниеносно сообразил, как выкрутиться из неловкой ситуации.

— Эти деньги ваши, поскольку я плачу их за вашу свободу.

Не моргнув глазом, Жан с надменной небрежностью бросил:

— Тогда тут не хватает девятисот девяносто девяти тысяч восьмисот экю по шесть парижских ливров. Этот долг — за вами, месье!

— Briccone! — прошептал человек в плаще. — Ей-богу, недурно, шевалье! Значит, вы полагаете, что цена вашей свободы — ровно миллион экю?

— Несомненно, и это лишь за первый год, — решительно заявил Пардальян.

И тут Рене Руджьери — читатели, разумеется, давно поняли, что таинственным гостем был именно он, Рене Руджьери, — признал себя побежденным.

— Шевалье, — сказал астролог, восхищенно глядя на юношу, — вы с равным искусством разите своих противников как оружием, так и словом. Я намеревался ошеломить и потрясти вас, но не смог. Что ж, больше я не стану посягать на вашу свободу и перейду прямо к делу. У вас доброе сердце — в этом я убедился вчера; у вас острый ум — это я увидел сегодня. Ваша шпага не знает промаха, ваши слова летят в цель словно стрелы. С вашей верной рукой и светлой головой вы просто обязаны служить высокой, чистой и — не побоюсь этого слова — святой цели. Так вот: одной влиятельной, знатной и весьма щедрой даме очень небезразлично ваше будущее…

— Да что вы все о делах?! Расскажите лучше об этой даме! Кто она? Мадам де Монпансье?

— О нет! — покачал головой Руджьери. — И не пытайтесь угадать! Но заверяю вас, что речь идет о самой влиятельной особе Франции!

— Но надо же мне знать, кто станет моей госпожой!

— Разумеется. Завтра в десять вечера будьте у Деревянного моста, подойдите к первому дому справа и три раза постучите в дверь…

Пардальян не мог сдержать непроизвольной дрожи: ему пришло на память мертвенно-бледное лицо таинственной женщины, скрывавшейся за зарешеченным окном.

— Что ж, я там буду, — решительно сказал он.

— Это все, о чем я намеревался сегодня поговорить с вами! — объявил астролог.

И он покинул комнату, а Пардальян погрузился в размышления.

— Пусть черти выщиплют мне усы, если эта знатная дама не Екатерина Медичи. Ну, а что касается высокой святой цели… это мы еще поглядим. Однако меня беспокоит, что этому человеку известна вся моя подноготная, а я даже не знаю, как его зовут… Будем надеяться, что он хотя бы не фальшивомонетчик…

Шевалье высыпал на стол содержимое кошелька, тщательно пересчитал монеты, сложил их в столбики и довольно улыбнулся:

— Да, деньги настоящие, новенькие и блестящие, и на каждой монете портрет нашего обожаемого короля Карла! А может быть, мне это только снится?.. Похоже, шевалье, вы стали состоятельным человеком. Золото и алмаз… Ох, не нравится мне все это…

Но неожиданный стук в дверь отвлек Жана от созерцания внезапно свалившихся на него сокровищ. Пардальян аж подпрыгнул от неожиданности, хотя с давних пор решил ничему на свете не удивляться.

Но в следующий миг изумление сменилось настоящим потрясением: в первую секунду юноше показалось, что третий гость — точная копия второго. Жан снова увидел мрачно-надменное лицо, гордо посаженную голову, правильные тонкие черты, пылающие очи. Однако кошелек с деньгами Жану вручил мужчина лет сорока пяти, небольшого роста, с неискренними глазами; сразу чувствовалось, что эта личность часто прибегает к хитрости и редко к силе. (Напомним читателям, что вторым гостем был Рене Руджьери.)

Новому же посетителю было не больше двадцати пяти лет. Лицо этого высокого статного мужчины дышало честностью и благородством, однако на нем лежала печать безысходной тоски — будто молодого человека угнетала какая-то страшная тайна.

Гость и хозяин посмотрели друг на друга, и, хотя более непохожих людей вообразить было невозможно, они мгновенно ощутили не поддающееся объяснению взаимное расположение.

— Я имею честь говорить с шевалье де Пардальяном? — осведомился третий гость Жана.

— Вы совершенно правы. Позвольте же и мне узнать, кого судьба привела в мою скромную обитель? — в свою очередь осведомился и Пардальян с неожиданной для него дружелюбной мягкостью.

Вполне естественный вопрос Жана заставил посетителя содрогнуться и побледнеть:

— Да, разумеется. Как воспитанный человек я сразу обязан был представиться. Мое имя — Деодат, просто Деодат. Вернее, не имя, а прозванье, полученное тем, кто не имеет ни отца, ни матери. Деодат означает по-латыни «врученный Богу». Я подкидыш, найденный на ступенях храма. Мои родители отдали меня Богу, положившись на Его милость, и судьба распорядилась так, что я попал к женщине, которая позаботилась о бедном сироте не хуже самого Господа. Вот почему я ношу такое имя, месье.

Грустная история, которую внезапно рассказал гость, глубоко взволновала Жана. Стараясь ничем не выдать охвативших его чувств, шевалье поинтересовался:

— И кто же та женщина, что нашла вас?

— Жанна д'Альбре!

— Королева Наваррская?

— Да! Но извините, я совсем упустил из виду, что прислан сюда с поручением, а вовсе не затем, чтобы докучать вам подробностями своей ничтожной жизни…

— Ну что вы! — с горячностью воскликнул Пардальян. — Я польщен, что вы доверились мне как другу. Не скрою, вы мне чрезвычайно симпатичны!

— Но мы совсем не знаем друг друга… Разве вас не шокирует мое сомнительное происхождение?.. Ведь у меня нет даже нормального имени…

— Прекратите!.. Сделаем так: я буду называть вас Деодатом, а вы меня Жаном. Кстати, уже полдень, и в это время все приличные люди отправляются обедать. Соблаговолите же разделить со мной мою скудную трапезу!

Лицо Деодата осветила улыбка, согнав с него выражение печали и суровой гордости.

— Ах, шевалье, ваши речи врачуют истерзанное сердце! — с чувством промолвил молодой человек.

— Ну вот и отлично! Любен, Любен! — закричал Пардальян и пояснил своему гостю: — Любен — это здешний слуга. Вообразите: он был монахом, но покинул монастырь, предпочтя молитвам и постам паштеты и куропаток. Когда у меня есть деньги и желание, я его частенько угощаю — уж очень он любит хорошо покушать и крепко выпить. А вот и он собственной персоной.

Но в комнату вбежал не только Любен; за ним, быстро перебирая коротенькими ножками, вкатился почтеннейший Ландри с медоточивой улыбкой на круглом лице.

— Чего изволите… э… монсеньор?.. — подобострастно кланяясь, промурлыкал хозяин «Ворожеи». Он так и пожирал глазами деньги, разложенные на столе.

— Ого! Монсеньор?! Стало быть, я уже не просто дворянин, а настоящий принц?! Отлично, дорогой Ландри, я верю, что ты угостишь нас, как истинных принцев крови.

Услышав эти слова, Деодат стал белее мела. Пардальян же, не обращая внимания на волнение нового друга, отдавал распоряжения Ландри:

— Подашь нам королевский обед: добрый кусок жаркого, несколько копченых колбасок, которыми заслуженно славится здешняя кухня, пирог со сливами — гордость мадам Югетты, ветчину, омлет, ну и еще что-нибудь… Да не забудь пару-тройку бутылок сомюрского и того бордо, которым ты всегда потчуешь мэтра Ронсара.

Через пятнадцать минут Жан и Деодат уже сидели за столом, ломившимся от всевозможной снеди. Любен рвался им прислуживать, надеясь, что и ему перепадет кусок-другой, но Пардальян вытолкал лакея в коридор. Даже будучи богатым, он пока в состоянии своей рукой наложить себе в тарелку еды и налить в бокал вина, объявил шевалье.

— Дорогой Жан, — промолвил Деодат, — я счастлив, что познакомился с вами, однако должен выполнить поручение, которое меня сюда привело…

— О, суть этого поручения мне прекрасно известна!

— То есть как… известна?

— Ну разумеется! Королева Наваррская велела вам еще раз передать мне благодарность за то, что я защитил ее величество от озверевшего сброда. Далее, она поручила вам предложить мне службу при Наваррском дворе и прислала дорогой дар. Не правда ли?

— Но как вы догадались?

— Это было нетрудно! Сегодня утром ко мне явился придворный одного знатного господина. Он вручил мне изумительный перстень с бриллиантом и поинтересовался, не желаю ли я пойти на службу к этому господину. Потом сюда прибыл чрезвычайно таинственный человек, оставил на столе двести экю и поведал, что некая дама не отказалась бы от моих услуг. Так что вы уже третий и, как подсказывает логика, повторите сейчас все то же самое.

— Вы совершенно правы! Вот подарок, — и Деодат положил перед Пардальяном дивной красоты аграф с тремя рубинами. — Ее величество просила сказать вам: этот аграф — из той сумочки, которую вы вчера тоже спасли. И еще королева заверяет вас, что всегда будет помнить о том, чем она вам обязана. Как только вы пожелаете, немедленно займете достойное место в армии короля Наварры.

— Стало быть, вы говорили с королевой совсем недавно? — осведомился Пардальян.

— Да, я поджидал ее величество в Сен-Жермене, затем она отправилась в Сент, а меня послала к вам.

— Позвольте полюбопытствовать… Поднимаясь сюда, не столкнулись ли вы на лестнице с человеком лет сорока пяти, закутанным в длинный, широкий плащ?

— Нет, я никого не видел, — покачал головой Деодат.

— И последний вопрос: когда вы сами собираетесь покинуть Париж?

— Пока не знаю, — погрустнел Деодат. — Королева Наваррская приказала мне оставаться в городе. Мне нужно уладить здесь кое-какие дела.

— Отлично! Не утруждайте себя поисками пристанища. Поживите у меня.

— Спасибо, но меня уже ждут в одном доме… Впрочем, не хочу ничего от вас скрывать. Я должен встретиться с господином де Телиньи, тайно приехавшим в Париж.

— Это зять адмирала Колиньи?

— Совершенно верно. И если вы вдруг захотите меня увидеть, что будет для меня истинным счастьем, отправляйтесь на улицу Бетизи, во дворец адмирала. Три раза стукните в маленькую дверку и, когда откроется замаскированное окошко, назовите пароль: Жарнак и Монконтур!

— Я запомню, мой друг. Но известно ли вам, что говорят о Телиньи?

— Да. Утверждают, что он нищий; что все его достояние — быстрый ум и смертоносная шпага; что адмирал зря отдал ему в жены свою дочь.

— Верно, но говорят и другое. Болтают, что Телиньи — отъявленный головорез, что он не раз ввязывался во всякие темные дела и служил весьма сомнительным особам. Рассказывают, что перед свадьбой Телиньи и Луизы де Колиньи адмиралу нанес визит один очень знатный господин, заявивший о своей любви к его дочери и просивший ее руки.

— Этот господин — Генрих де Гиз, — кивнул Деодат. — Признаюсь, я слышал об этой истории. Генрих де Гиз, и правда, обожал Луизу. Он попробовал доказать адмиралу, что если династия Гизов породнится с династией Шатильонов, из которой происходит Колиньи, то религиозные распри во Франции наконец прекратятся. Превозмогая гордость, Гиз на коленях умолял адмирала объявить о расторжении помолвки и отдать ему руку Луизы.

— И как же отреагировал на это адмирал?

— Сказал, что дал Телиньи слово, от которого теперь не откажется. Главное же — что этот брак по сердцу его дочери, а он всей душой желает ей счастья. Генрих де Гиз едва не сошел с ума от горя, а Телиньи обвенчался с Луизой де Колиньи. Тогда герцог Гиз назло всем немедленно взял в жены Екатерину де Клев.

— Болтают, что Екатерина весьма пылкая особа и дарит своей благосклонностью многих, но только не собственного мужа.

— Ее нынешний любовник — граф Сен-Мегрен. Вы с ним знакомы?

— Удостоился этой чести сегодня утром. Но знаете ли вы, мой друг, что Гиз в Париже?

— Вы не ошибаетесь? — разволновался Деодат.

— Видел его, как сейчас вас. И, клянусь вам, его появление вызвало бурю ликования славных жителей Парижа.

Деодат поднялся из-за стола, пристегнул шпагу и закутался в плащ.

— Мне нужно идти. До свидания! И позвольте обнять вас на прощание, дорогой Жан. Мне нечасто удается насладиться такой мирной, приятной беседой, как та, что мы вели с вами за этим восхитительным обедом.

— Так расстанемся же как братья! — воскликнул Пардальян, тоже вставая со стула.

И молодые люди крепко обнялись.

— Так помните! — еще раз повторил Деодат. — Дворец Колиньи… маленькая дверка…

— Жарнак и Монконтур! Я не забуду!.. Вы можете не сомневаться, Деодат, если мне потребуется друг, готовый плечом к плечу со мной биться с врагами не на жизнь, а на смерть, я разыщу вас…

— Благодарю вас! — вскричал Деодат.

С этими словами последний гость Жана удалился, а сам он бросился к торговцу, чтобы купить себе приличную одежду. Он выбрал костюм из серого бархата, похожий на его старое облачение. К этому шевалье добавил новую шляпу, к которой пристегнул рубиновым аграфом свое любимое петушиное перо. А затем он посетил дом Исаака Рубена, где и продал великолепный перстень герцога Гиза, положив в карман сто шестьдесят пистолей.