"Тевтонский орден" - читать интересную книгу автора (Урбан Вильям)

Глава одиннадцатая Долгий упадок и конец ордена в Прибалтике

Последствия Грюнвальдской битвы

После трехдневного отдыха Ягайло отдал своим войскам приказ двинуться на север. Он не спешил. Этот король вообще никогда не спешил. Тем не менее он не дал себя отвлечь возможностью занимать города и замки, которые были готовы легко сдаться, но неторопливо направился прямо к Мариенбургу. Если бы Ягайло овладел этой крепостью, он был бы в состоянии оккупировать и всю остальную Пруссию. Итак к нему уже торопились светские рыцари и горожане, изъявляя свое желание стать польскими подданными, если им сохранят их прошлые права и привилегии. Гарнизоны замков, часто не получавших приказов сражаться, либо не имевших достаточно людей, чтобы выполнить такой приказ, сдавались на милость победителей. Кастеляны, попытавшиеся оказать сопротивление, как в Остероде, Кристбурге, Эльбинге, Торне и Кульме, были изгнаны местными горожанами, сдававшими города. Казалось, нет никакого смысла сопротивляться неизбежному. Даже епископы Эрмлянда, Кульма, Помезании и Самландии поспешили к Ягайло признать его своим господином. Менее знатные люди, охваченные духом пораженчества, следовали их примеру. Канцелярия Ягайло едва успевала издавать документы, определяющие права и обязанности новых вассалов.

Король отправил своих людей найти тело Ульриха фон Юнгингена и отвезти его в Остероде для захоронения. Позднее тело павшего Великого магистра было перевезено в Мариенбург, где и было погребено рядом с его предшественниками в часовне Св. Анны.

Генрих фон Плауэн

Ягайло и Витаутас добились триумфа, о котором едва смели мечтать. Их дед когда-то претендовал на реку Алле, которая более или менее обозначала границу между заселенными землями вдоль побережья и безлюдными местами к юго-востоку на литовской границе. Теперь же, казалось, Витаутас мог претендовать на все земли к востоку от Вислы. Ягайло был готов к осуществлению старых польских притязаний на Кульм и Западную Пруссию. Однако именно в тот момент, когда победители праздновали свой оказавшийся кратковременным успех, среди тевтонских рыцарей нашелся единственный человек, чьи качества лидера и твердая воля сравнялись бы с их собственными – Генрих фон Плауэн. Ничто в его прошлой биографии не предвещало, что он станет кем-то большим, чем простым кастеляном. Но он был из тех, кто неожиданно проявляется и возвышается в периоды кризисов. Фон Плауэну было сорок лет, когда он прибыл как светский крестоносец в Пруссию из Фогтлянда, что располагался между Тюрингией и Саксонией.

На него столь большое впечатление произвели монахи-воины, что он принял их обеты бедности, целомудрия, послушания и войны против врагов Церкви. Благородное происхождение обеспечило ему офицерскую должность, и после длительной службы он был назначен комендантом замка Шветц. Этот крупный пункт находился на западном берегу Вислы к северу от Кульма и имел важное значение для защиты границ Западной Пруссии от набегов.

Когда фон Плауэн узнал о размерах поражения, постигшего орден, он единственный из оставшихся кастелянов принял на себя ответственность, выходящую за рамки обычной службы: он приказал подчиненным ему трем тысячам воинов выступить в Мариенбург, чтобы укрепить гарнизон крепости до того, как туда подойдут польские войска. Ничто другое для него в тот момент не имело значения. Если Ягайло решит повернуть на Шветц и захватит его – пусть. Своим долгом фон Плауэн считал спасение Пруссии – а это означало защитить Мариенбург, не заботясь о меньших замках.

Ни опыт, ни предыдущая служба фон Плауэна не готовили его к такому решению, ведь он брал на себя огромную ответственность и всю полноту власти. Тевтонские рыцари гордились своим неукоснительным подчинением приказам, а в тот момент было неясно, спасся ли кто-то из старших по рангу офицеров ордена. Однако в этой ситуации послушание оказалось принципом, обернувшимся против самих рыцарей: офицеры ордена не были приучены выходить за рамки данных им инструкций, особенно не рассуждать и не принимать самостоятельных решений. В ордене редко приходилось спешить – всегда было время подробно обсудить возникающие проблемы, посоветоваться с капитулом или советом командоров и прийти к общему взаимопониманию. Даже самые самоуверенные Великие магистры советовались со своими рыцарями по военным вопросам. Теперь же для этого не было времени. Эта традиция ордена парализовала действия всех уцелевших офицеров, ожидавших приказов или возможности обсудить свои действия с другими. Всех, но не фон Плауэна.

Генрих фон Плауэн начал отдавать приказы: командорам крепостей, находившихся под угрозой нападения,– «Сопротивляться!», морякам в Данциге – «Явиться к Мариенбургу!», ливонскому магистру – «Как можно скорее послать войска!», немецкому магистру – «Набрать наемников и отправить их на восток!». Традиция послушания и привычка подчиняться приказам оказались столь сильны в ордене, что его приказы выполняли!!! Произошло чудо: повсюду усилилось сопротивление. Когда первые польские разведчики приблизились к Мариенбургу, они обнаружили гарнизон крепости на стенах, готовым сражаться.

Фон Плауэн собирал людей отовсюду, откуда только мог. В его распоряжении был небольшой гарнизон Мариенбурга, его собственный отряд из Шветца, моряки из Данцига, светские рыцари и ополчение Мариенбурга. То, что горожане были готовы помогать защищать крепость, было результатом действий фон Плауэна. Один из первых его приказов был: «Сжечь дотла город и пригороды!». Это лишило поляков и литовцев укрытий и припасов, предотвратило распыление сил на защиту стен города и расчистило подступы к замку. Возможно, моральное значение его решительного поступка имело еще большее значение: такой приказ показал, как далеко фон Плауэн готов пойти для защиты замка.

Уцелевшие рыцари, их светские собратья и горожане начали приходить в себя от шока, в который их привело поражение. После того как первые польские разведчики ретировались из-под стен замка, люди Плауэна собрали внутрь стен хлеб, сыр и пиво, пригнали скот, привезли сено. Были приготовлены пушки на стенах, расчищены секторы обстрела. Нашлось время, чтобы обсудить планы обороны крепости против возможных атак. Когда 25 июля подошло основное королевское войско, гарнизон уже собрал припасов на 8-10 недель осады. Этих припасов так не хватало польско-литовской армии!

Жизненно важным для обороны замка было состояние духа ее командующего. Его гений импровизации, желание победы и неутолимая жажда мщения передались гарнизону. Эти черты характера, возможно, раньше мешали его карьере – яркий характер и нетерпимость к некомпетентности не ценятся в армии в мирное время. Однако в тот критический момент именно эти черты фон Плауэна оказались востребованы.

Он писал в Германию:

«Всем князьям, баронам, рыцарям и воинам и всем прочим добрым христианам, кто прочтет это письмо. Мы, брат Генрих фон Плауэн, кастелян Шветца, действующий на месте Великого магистра Тевтонского ордена в Пруссии, сообщаем вам, что король Польский и князь Витаутас с великим войском и неверными сарацинами осадили Мариенбург. В обороне его заняты все силы ордена. Мы просим вас, пресветлые и благородные господа, позволить вашим подданным, кто пожелает помочь нам и защитить нас во имя любви Господней и всего христианства ради спасения души или ради денег, прийти нам на помощь как можно скорее, чтобы мы могли изгнать наших врагов».

Призыв Плауэна о помощи против «сарацин», возможно, был гиперболой (хотя некоторые из татар и были мусульманами), но тем не менее апеллировал к анти-польским настроениям и побуждал к действию немецкого магистра. Рыцари начали собираться у Ноймарка, где бывший протектор Самогитии Михель Кюхмайстер сохранил значительные силы. Офицеры ордена спешно рассылали извещения, что орден готов принять на военную службу любого, кто сможет приступить к ней немедленно.

Ягайло надеялся, что Мариенбург быстро капитулирует. Повсюду в других местах деморализованные войска ордена сдавались в плен при малейшей угрозе. Гарнизон Мариенбурга, убеждал себя король, поступит так же. Однако, когда крепость, вопреки ожиданию, не капитулировала, королю пришлось выбирать между плохим и худшим. Он не хотел идти на приступ, но отступление стало бы признанием поражения. Так что Ягайло приказал начать осаду, ожидая, что защитники сдадутся: сочетание страха смерти и надежды на спасение было серьезным стимулом для почетной капитуляции. Но король быстро обнаружил, что у него не хватает сил осаждать столь большую и хорошо спроектированную крепость, как Мариенбург, и одновременно посылать к другим городам войска в количестве, чтобы те капитулировали. В распоряжении Ягайло не было и осадных орудий – он не приказал вовремя отправить их вниз по Висле. Чем дольше его войско стояло под стенами Мариенбурга, тем больше времени было у тевтонских рыцарей, чтобы организовать оборону других крепостей. Трудно судить короля-победителя за его ошибки в расчетах (что бы сказали историки, если бы он не попытался ударить прямо в сердце ордена?), но его осада провалилась. Польские войска восемь недель пытались взять стены замка, используя катапульты и пушки, снятые со стен близлежащих крепостей. Литовские фуражиры жгли и разоряли окрестности, щадя только те владения, где горожане и знать поспешили предоставить им пушки и порох, еду и фураж. Татарская конница носилась по Пруссии, подтверждая во всеобщем мнении, что репутация свирепых варваров ею вполне заслужена. Польские войска вошли в Западную Пруссию, захватив много замков, оставшихся без гарнизонов: Шветц, Меве, Диршау, Тухель, Бютов и Кенитц. Но жизненно важные центры Пруссии – Кенигсберг и Мариенбург остались в руках ордена. В литовских войсках вспыхнула дизентерия (слишком много непривычно хорошей еды), и наконец Витаутас заявил, что уводит свою армию домой. Однако Ягайло был исполнен решимости оставаться, пока не возьмет замок и не захватит его командующего. Ягайло отказался от предложений мирного договора, требуя предварительной сдачи Мариенбурга. Король был уверен, что еще немного терпения, и в его руках будет полная победа.

Тем временем войска ордена уже двигались в Пруссию. Ливонские отряды подошли к Кенигсбергу, высвободив силы Прусского ордена, находившиеся там. Это помогло опровергнуть обвинения в измене: ливонских рыцарей порицали за то, что они не нарушили договор с Витаутасом и не вторглись в Литву. Это, возможно, заставило бы Витаутаса послать войска для защиты границы. На западе венгерские и немецкие наемники спешили в Ноймарк, где Михель Кюхмайстер формировал из них армию. Этот офицер до сих пор оставался пассивным, слишком беспокоясь о взаимоотношениях с местной знатью, и не рисковал выступать против Польши, но в августе он направил небольшое войско против отряда поляков, примерно равного по численности силам Кюхмайстера, одолел их и захватил вражеского командующего. Затем Кюхмайстер двинулся на восток, освобождая один город за другим. К концу сентября он очистил Западную Пруссию от вражеских войск.

К этому времени Ягайло уже был не в силах продолжать осаду. Мариенбург оставался неприступным, пока его гарнизон сохранял свой боевой дух, а фон Плауэн заботился о том, чтобы его наспех собранные войска сохраняли желание сражаться. Более того, гарнизон замка был воодушевлен уходом литовцев и новостями о победах ордена. Так что, хотя запасы и истощались, осажденные черпали свой оптимизм из добрых вестей. Их подбадривало и то, что их ганзейские союзники контролируют реки. Тем временем польские рыцари побуждали короля возвращаться домой – срок, который они должны были служить по своим вассальным обязанностям, давно истек. В польской армии не хватало припасов, среди воинов начались болезни. В конце концов, Ягайло не оставалось ничего иного, кроме как признать, что средства защиты по-прежнему торжествуют над средствами нападения: кирпичную крепость, окруженную водными преградами, можно было взять лишь длительной осадой, и даже тогда, вероятно, лишь с помощью счастливого стечения обстоятельств или предательства. У Ягайло же в тот момент не было ни сил, ни провианта для продолжения осады, да и в будущем не было на это надежды.

После восьми недель осады, 19 сентября, король дал приказ к отступлению. Он возвел хорошо укрепленную крепость возле Штума, к югу от Мариенбурга, снабдил ее многочисленным гарнизоном из своих лучших войск и собрал там все припасы, что мог набрать по окрестным землям. После чего Ягайло приказал сжечь все поля и амбары вокруг новой крепости, чтобы затруднить тевтонским рыцарям сбор провианта для осады. Удерживая крепость в самом сердце Пруссии, король надеялся оказывать давление на своих врагов. Существование крепости также должно было ободрить и защитить тех из горожан и землевладельцев, которые перешли на его сторону. По пути в Польшу он остановился у гробницы Святой Доротеи в Мариенвердере, чтобы помолиться. Ягайло нынче был очень набожным христианином. Помимо набожности, сомнения в которой возникали из-за его языческого и православного прошлого и которые Ягайло старался всячески искоренить, ему нужно было продемонстрировать общественности, что он использовал православные и мусульманские войска лишь как наемников.

Когда польские войска отступили из Пруссии, история повторилась. Почти за два века до этого именно поляки несли на себе бремя значительной части сражений, но тевтонские рыцари постепенно завладели этими землями потому, что как тогда, так и теперь слишком мало польских рыцарей желало остаться в Пруссии и защищать ее для своего короля. У рыцарей ордена терпения было больше: благодаря этому они пережили катастрофу при Танненберге.

Плауэн отдал приказ преследовать отступающую вражескую армию. Ливонские войска двинулись первыми, осадив Эльбинг и вынудив горожан сдаться, затем направились на юг в Кульм и овладели там большинством городов. Кастелян Рагнита, чьи войска контролировали Самогитию во время Грюнвальдской битвы, направился через центральную Пруссию к Остероде, один за другим захватывая замки и изгоняя с земель ордена последних поляков. К концу октября фон Плауэн вернул почти все города, кроме Торна, Нессау, Рехдена и Страсбурга, находящиеся прямо на границе. Даже Штум был взят после трехнедельной осады: гарнизон сдал замок в обмен на право свободного возвращения в Польшу со всем имуществом. Худшие дни рыцарей, казалось, миновали. Фон Плауэн спас орден в самый отчаянный момент. Его отвага и целеустремленность вдохнули эти же чувства в остальных рыцарей, превратив деморализованные остатки уцелевших в проигранном сражении людей в настроенных на победу воинов. Фон Плауэн не верил, что единственная проигранная битва определит историю ордена, и убедил многих в окончательной будущей победе.

Помощь с запада также подоспела на удивление быстро. Сигизмунд объявил войну Ягайло и отправил к южным границам Польши войска, которые не позволили многим польским рыцарям присоединиться в армии Ягайло. Сигизмунд хотел, чтобы орден оставался угрозой для северных провинций Польши и его союзником в будущем. Именно в этом духе он ранее договаривался с Ульрихом фон Юнгингеном: что никто из них не заключит мир с кем-то еще, не посоветовавшись с другим. Амбиции Сигизмунда распространялись на императорскую корону, и он желал выказать себя перед немецкими князьями как твердого защитника немецких сообществ и земель. Превысив законную власть, как это и должен был сделать подлинный лидер в кризисной ситуации, он созвал выборщиков императора во Франкфурте-на-Майне и убедил их немедленно послать помощь в Пруссию. Большей частью эти действия со стороны Сигизмунда были, конечно, игрой – он был заинтересован в избрании его королем Германии, и это был первый шаг на пути к императорскому трону.

Самая действенная помощь пришла из Богемии. Это было удивительно, так как король Венцеслас изначально не выказывал интереса к спасению ордена. Хотя новости о

Грюнвальдской битве достигли Праги уже через неделю после сражения, он ничего не предпринял. Такое поведение было типичным для Венцесласа, который часто оказывался в запое именно тогда, когда нужно было принимать решения, и даже в трезвом виде он не слишком интересовался своими королевскими обязанностями. Лишь после того как представители ордена проницательно одарили щедрыми подношениями королевских любовниц, пообещали выплаты безденежным представителям знати и наемникам и, наконец, сделали королю предложение, по которому Пруссия становилась подчиненной Богемии, этот монарх начал действовать. Венцеслас неожиданно пожелал, чтобы его подданные отправились на войну в Пруссию, и даже ссудил дипломатам ордена свыше восьми тысяч марок на оплату услуг наемников.

Прусское государство было спасено. Помимо потерь в людях и имуществе, которые со временем должны были восстановиться, Тевтонский орден, казалось, не особенно сильно пострадал. Его престижу был, конечно, нанесен урон, но Генрих фон Плауэн отвоевал большинство замков и изгнал врагов за границы орденских земель. Позднейшие поколения историков рассматривали поражение в Грюнвальдской битве, как смертельную рану, от которой орден постепенно истек кровью. Но в октябре 1410 года такое развитие событий казалось маловероятным.

Значение Грюнвальдской битвы

Следующее сражение нужно было вести за общественное мнение. Генрих фон Плауэн пытался разъяснить знати в Германии и Франции, Сигизмунду и Венцесласу, трем прелатам, которые претендовали на папскую тиару, что же произошло под Танненбергом. Ему требовалась правдоподобная история, которую он мог противопоставить польской пропаганде, уже активно ведущейся представителями Ягайло. Эта версия должна была объяснить поражение, не нанеся урона чести рыцарей ордена и подчеркнув уверенность в будущей победе. Фон Плауэн не мог сказать, что поляки оказались лучшими воинами, или что ими лучше командовали, или даже то, что врагов было слишком много. Он предпочел говорить об «ударе в спину» (версия, повторенная после 1918 года, хотя логики в этом тогда было еще меньше), который нанесли светские рыцари польского происхождения; он обвинил членов Лиги Дракона[78] в том, что они опустили свои знамена и бежали, тем самым вызвав панику в рядах крестоносцев.

Юнгинген, как утверждалось, «пал смертью храбрых», пытаясь переломить последствия этой измены. Таким образом, родилась теория заговора, которая отравляла немецкую историографию вплоть до 1945 года.

Для некоторых влиятельных правителей и церковников последствия Грюнвальда были слишком ясны. Для них это была долгожданная возможность лишить гордых рыцарей ордена денег и привилегий. Оппортунист Венцеслас, который десятилетиями демонстрировал свое непостоянство, еще раз показал, что он «политический флюгер». Не более надежным был и Сигизмунд. Оба они поддерживали Великого магистра до тех пор, пока эта поддержка наполняла золотом их сундуки. Но у фон Плауэна не было неистощимой казны. Поэтому он неизбежно должен был взимать дополнительные налоги с провинций и городов, совсем недавно разоренных вражеским нашествием. В первое время он получал значительную поддержку, отчасти потому, что многие желали избегнуть подозрения в измене, отчасти потому, что люди понимали, что без этих сборов фон Плауэн не может рассчитывать на продолжение помощи из-за рубежа. Но такое состояние не могло продолжаться долго: люди не могли давать то, чего у них нет.

У фон Плауэна было много дел. Теперь, когда он изгнал польско-литовское войско из Пруссии, ему нужно было реорганизовать нарушенную экономику, восстановить ряды ордена, назначать новых сановников и убеждать правителей Европы, что орден остается силой, с которой следует считаться. Если бы он смог одержать военную победу, он мог бы достичь разом всех этих целей и ему не пришлось бы покупать ничью дружбу. Однако такая победа была проблематичной, потому что его подчиненные были уверены, что Пруссия нуждается в мирной передышке.

Фон Плауэн приказал силам ордена собраться в Западной Пруссии для вторжения в Польшу, но, когда с ним случился приступ болезни, его подчиненные сместили и арестовали его. Заговорщики спешно созвали Великий Капитул, запугали его участников и избрали Великим магистром Кюхмайстера, который получил инструкции распустить наемников и начать переговоры с польским королем о «вечном» мире. Эта политика оказалась ошибкой. Война, которую хотели предотвратить заговорщики, вскоре обрушилась на них. Неуклюжие попытки Кюхмайстера вести тонкую и гибкую дипломатию были легко парированы Ягайло, который, разоружив своих врагов, принудил их затем к покорности. Условия Первого Торнского договора (1411 г.) были намного жестче, чем те, что Ягайло предлагал фон Плауэну. Танненберг не обернулся незамедлительной гибелью ордена, но необходимость содержать многочисленных наемников, постоянно готовых к войне, постепенно истощила финансовые ресурсы, которые до той поры десятилетиями поддерживали в строю военную машину ордена. Дорога в будущее для тевтонских рыцарей отныне вела вниз.

Век упадка

Что же произошло с Тевтонским орденом после поражения под Танненбергом? Конечно, к упадку этого государства привело нечто гораздо большее, чем поражение рыцарей превосходящими силами противника, большее, чем личные ошибки людей, стоявших во главе ордена, большее, чем просто действие закона инерции. Внутри самого ордена существовали причины, которые непосредственно привели его к упадку.

Во-первых, в критический момент многие офицеры, которые никогда бы не делали карьеру в другое время, были вынуждены взять в свои руки управление в тех сферах, что ранее управлялись из центра. Прекратились контрольные проверки ревизоров ордена, и со временем офицеры, привыкнув действовать самостоятельно, стали отвергать приказы из Мариенбурга, которые ограничивали их автономию. Не стоит даже говорить о том, что в последовавшие после Грюнвальда годы эти посты занимали либо слишком молодые, либо слишком старые офицеры, часто прибывшие из других провинций. Стали возникать фракции, часто на основе землячества – баварцы и австрийцы не доверяли рейнцам и наоборот. Авторитет Великого магистра был подорван успешными заговорами, так что кастеляны и протекторы чувствовали себя правыми в своем сопротивлении малейшим реформам, направленным на восстановление его власти над монастырями ордена. Рыцари ордена уже не могли похваляться неукоснительным подчинением приказам, ибо для показного смирения и скрываемой гордыни больше не было оснований.

Во-вторых, навязчивой идеей стала церковная реформа. В эпоху, когда верили, что Господь судит организации и государства за моральные грехи народов и их руководителей, для тевтонских рыцарей логично было прийти к заключению, что поражения при Танненберге и после него были наказанием за неспособность жить согласно обетам бедности, целомудрия и послушания. Многим современным читателям эта мысль покажется странной, кроме того момента, что жизнь в пирах и охотах не могла не повлиять на исполнение обязанностей, на воинскую подготовку, а также могла настроить подданных против своих господ так, что они при первой же возможности постарались поменять хозяев. Нет доказательств того, что ситуация была такова до 1410 года. Гости ордена находили Пруссию образцовым государством. Смертным грехом рыцарей ордена накануне Танненберга была гордыня. Жалобы на плохое управление стали накапливаться после, когда отчаянно нуждающиеся в средствах кастеляны и протекторы год за годом собирали чрезмерные налоги, понуждали подданных к чрезмерной барщине и высокомерно отвергали любые просьбы о справедливости и милосердии.

В-третьих, государство, находящееся в упадке, редко функционирует хорошо. Орден не был исключением, и реформа монастырей практически не распутывала этот клубок проблем. Быть может, больше молитв или больший акцент на соблюдении обета целомудрия и приводят к лучшему обращению с подданными, но эту связь трудно продемонстрировать. Когда тевтонских рыцарей сравнивают с современными им церковнослужителями, можно ли сказать, что офицеры ордена были чрезвычайно грешны? Или что они были более заносчивыми и жестокими правителями, чем их светские соседи?

За исключением последнего (Альбрехта фон Гогенцоллерна), Великие магистры оставались верны своим монашеским обетам, набожны и аскетичны. Конечно, их личного примера было мало, чтобы удержать офицеров и других членов ордена в узких рамках, предписанных Уставом, но большинство в ордене также должны были поддерживать их усилия по соблюдению статутов и традиций. В конце концов, рыцари, капелланы и сержанты раз за разом избирали на Великом Капитуле Великих магистров, выступавших за реформы в ордене. Хотя рыцарственные «приманки» в ордене давно уже больше бросались в глаза окружающим, чем то, что орден был монастырской организацией, Римская католическая церковь никогда не считала, что помпезность и торжественные церемонии несовместимы с религиозными функциями. И сегодня даже на самого решительно настроенного протестанта огромное впечатление может произвести папская месса в Ватикане. В Средние века же делался гораздо больший акцент на церемонии празднования, публичные молитвы. Сегодня трудно представить себе, что глава государства приказывал всему населению своей страны молиться за успех его дипломатов и сам выстаивал день за днем длительные службы (а народ добровольно делал то же самое!).

Настоящей проблемой было то, что Великие магистры издавали эдикты, которые не выполнялись или не имели отношения к реальным проблемам, стоявшим перед кастелянами или протекторами. Это не значит, что орденские монастыри заполонили женщины или прочие «миряне», но однообразие и дисциплина, которыми когда-то гордился орден, канули в Лету. Когда военные катастрофы следуют одна за другой, офицерам трудно держать в узде своих людей, а особенно наемников. Когда выпивка и прочие излишества стали обыкновением, в монастырях ордена началось падение морали, сопровождаемое насмешками общества. Религиозное сообщество могло лишь защищаться, неспособное взять верх убеждением или силой. Решением проблемы с дисциплиной были бы длительный мир, восстановление финансового благополучия в стране и отыскание новой военной задачи, которая заняла бы рыцарей, одновременно духовно вознаграждая их.

В-четвертых, численность рыцарей в ордене уменьшалась. Население Европы медленно восстанавливалось после чумы, и теперь было гораздо меньше молодых представителей из мелкой и средней знати, ищущих религиозного служения. Что еще более важно, престиж ордена упал слишком низко, чтобы привлекать хороших новобранцев. Это еще не было катастрофой, как было бы веком раньше: изменения в военной тактике сделали рыцарей менее полезными на поле боя, чем наемников. Катастрофическим было влияние этого на мораль. Самые успешные армии XV века состояли из наемников, мужчин в цвете лет, нанимаемых на короткое время, а затем распускаемых. Такие армии доказали свою способность одерживать верх над дворянской конницей, толпами вооруженных крестьян-пехотинцев и стареющими рыцарями, которые когда-то были грозными воинами. Более того, солдаты (от немецкого Sold – плата) хотели воевать столько, сколько потребуется, лишь бы им платили. Наемники уже стали обычным зрелищем в Пруссии, а теперь их невозможно было распустить. Немногочисленные братья-рыцари теперь служили лишь как офицеры, командуя наемными войсками, дворянским ополчением и военными специалистами – канонирами, инженерами и квартирмейстерами. Так как денег постоянно не хватало, Великие магистры предпочитали тратить их на наемников и снаряжение, а не на благородных всадников. Рыцари чувствовали, что их роль меняется, и отнюдь не всем это было по душе. Мало кто из них легко вписался бы в образ рыцаря, сложившегося 250 лет назад. Они не годились и для будущего.

В-пятых, ордену требовалось гораздо больше денег, чем раньше. Купеческая олигархия в городах и рыцари в сельских поместьях осознавали свое растущее значение и сопротивлялись обязательствам, которые накладывал на них орден, особенно когда речь шла о военной службе и налогах, выступали против ограничений их роли в судопроизводстве и внешней политике. Пока орден защищал интересы купцов против конкурентов и пиратов, города жаловались вполголоса, но после Танненберга им приходилось платить все больше и больше денег, получая при этом все меньше и меньше защиты. По крайней мере, они хотели иметь право голоса во внешней политике. Точно так же дело обстояло и с местной знатью. Шаг за шагом Великие магистры уступали протестующим подданным, пока не остались перед выбором: либо дать Прусской Лиге полноправное участие в управлении посредством какого-либо рода ассамблеи, либо попытаться подавить протест городов и светской знати. В 1454 году Великий магистр Эрлихсхаузен выбрал последнее – и с катастрофическим результатом.

Эти основные причины внутреннего упадка не до конца объясняют, почему же Пруссия так низко пала. Для объяснения этого явления нам нужно заглянуть за узкие пределы Прибалтики и рассмотреть глобальные проблемы, которые в это время потрясали Европу.

В первую очередь отметим, что падение авторитета Великих магистров в ордене не было уникальной местной проблемой. Неспособность главы государства или организации воспользоваться своей номинальной властью была характерна для Священной Римской империи и Польского королевства, Римской католической церкви и Великого княжества Литовского, объединенных королевств Скандинавии и т. д. Повсюду люди из нижних слоев общества оспаривали право высших слоев устанавливать свои порядки. Повсюду, на каждом уровне, отдельные люди и группы пытались отнять власть у тех, кто выше их. Картина колеса Фортуны иллюстрирует проблему каждого правителя: монарх восседает на свободно вращающемся колесе, его руки заняты скипетром и державой, на голове высокая корона, а на плечах роскошная мантия. Но баланс слишком неустойчив, легкое дуновение ветра нарушает равновесие – и вот уже он падает с высот власти в бездну отчаяния и унижения.

Во-вторых, изменились цели крестовых походов. Пока литовцы, хотя бы самогиты, оставались язычниками, существовало религиозное обоснование крестового похода в Прибалтике, возглавляемого Тевтонским орденом. Однако когда литовский князь Ягайло стал Ладиславом Ягелло, королем Польским, а Витаутас был крещен и отправил на Констанцский собор своих делегатов, провозгласивших, что Самогития перешла в католическую веру, представителям Великого магистра стало крайне трудно убеждать европейских рыцарей в том, что операции ордена в Литве были крестовым походом, что война с Польшей была справедливой и что европейские рыцари должны добровольно предоставить свои услуги и пожертвовать своим состоянием ради этих авантюр. Доверенным лицам ордена в курии также все труднее было традиционными аргументами убеждать пап поддерживать орден.

Основная опасность для христианства в это время находилась на Балканах. Турки продолжали продвигаться вглубь христианских земель, или, по крайней мере, всем так казалось. Быть может, они были больше заинтересованы в угоне пленников и скота, чем в захвате новых провинций, но это служило слабым утешением тем, кто попадал в их руки. Исламские завоевания в XIV веке испугали тех, кто традиционно поддерживал крестовые походы, а теперь был не в состоянии защитить свои владения в Греции и кто уже предвидел падение древних христианских королевств к югу от Венгрии. Великий крестовый поход 1396 года, который, как надеялись, обратит нашествие турков вспять, закончился катастрофой под Никополем. Насколько оказавшееся фатальным презрение французских рыцарей к своим противникам было обусловлено опытом походов в Самогитии, можно только гадать: литовцы считались хорошими воинами, в своих лесах и болотах они не уступали европейцам и оценивались почти так же высоко, как татары. И все же крестоносцы раз за разом наносили самогитийским язычникам поражения. Было ли это доказательством того, что западные крестоносцы справятся и с турками, и их славянскими союзниками? Увы, как оказалось, нет. После Никополиса французы уже не посылали крупных экспедиций в Пруссию. Они оставили северные крестовые походы немцам. Теперь эти походы возглавлял присмиревший организатор никопольской авантюры Сигизмунд, король Венгрии. Позднее его сменил император Священной Римской империи, чей единственный интерес в крестовых походах (насколько он вообще мог сосредоточиться на какой-либо одной проблеме) заключался в том, чтобы защитить свое королевство от турецкой угрозы и сокрушить гуситских мятежников в Богемии[79].

Тевтонский орден поставлял множество воинов для походов Сигизмунда против гуситов, но почти всегда эти походы терпели поражение. Сигизмунда мало интересовали мелкие пограничные войны ордена, разве только как средство оказания давления на Ягайло, у которого он оспаривал контроль над Силезией и Богемией.

Третьей опасностью были ереси. Гуситы в Богемии не только защищались от немецких и венгерских войск Сигизмунда, но и переходили в наступление. Орденской собственности в Германии и Богемии они нанесли немалый урон. Так в борьбе с гуситскими еретиками и турками истощалось движение крестоносцев в Центральной Европе. Сил на войну с христианскими народами Литвы и Польши у них уже не оставалось.

В-четвертых, среди населения Европы в целом распространялось настроение упадка и депрессии, ощущение неминуемого краха любых начинаний. Даже успехи были, казалось, преходящи и тщетны. Иоганн Хейзинге назвал эту эпоху «Осень Средневековья» и сравнил ее со старческой дряхлостью. И конечно, в эти годы уже куда меньше благородных господ было готово пожертвовать комфортом ради религиозного служения, еще меньше желало путешествовать куда-то в далекие и холодные леса Самогитии, чтобы рисковать жизнью. Разговоры заменили дела, театр заменил служение. Зачем все? Существует ли надежда добиться хоть чего-либо? Мир был в сомнении, полон подозрений и цинизма. Если что-то и стоило делать, то действовать нужно было против турков. Но даже там Господь, казалось, был не на стороне христиан.

Рыцарство еще не умерло, и именно оно долго служило двигателем крестовых походов в Самогитии. Но рыцарство уже «перегрелось»: его составные части сплавились, и все остановилось. Те аспекты, в которых рыцарство еще продолжало существовать, становились дорогостоящей формой похвальбы, которую могли позволить себе только самые знатные лорды. Рыцарство уже было не по карману тем дворянам, что сопровождали князей в Пруссии, и никто из князей не желал состязаться с Альбрехтом Австрийским, чьи расходы в 1377 году были просто небывалыми. Ордену тоже не хватало денег, чтобы устраивать щедрые приемы, согласно новым меркам. То, что было роскошью в XIV веке, стало бедностью в веке XV, и состояние Великих магистров не достигало даже старых мерок. Никто не желал совершать крестовый поход в условиях недостаточно комфортабельных, но мало кто мог позволить себе совершать поход как богатый человек.

Короче говоря, крестовые походы перестали быть захватывающим приключением. Экстравагантность в поведении, восхищение авантюрами и поиски славы, что характеризовало рыцарство ушедшего века, исчезли. Reisen в Самогитии, как ничто другое, объединяли в себе азарт охоты, опасности войны и путешествия, наполненные приключениями, блестящие развлечения и празднества. Теперь же крестоносцы не могли вторгаться в Литву, чтобы в набегах жечь деревни, а сил для открытого сражения уже не хватало. Они даже не могли ставить рыцарские спектакли, что были в моде от Бургундии до Италии[80]. Ничего подобного не могли предложить и другие крестовые походы. Так что потенциальные крестоносцы сидели по домам и вспоминали старые истории.

Упадок Пруссии как государства остался вне сферы интересов Великих магистров. Впрочем, он даже не слишком волновал немецкие монастыри Ордена. Хотя они часто обсуждали происходящее и давали многочисленные советы, но не предоставляли ни воинов, ни денег – а без этого, что толку было в их советах?! Новым занятием ордена в Германии была поддержка императора во всех его авантюрах. Крестовый поход в Пруссии пришел к концу – это стало фактом. Тевтонские рыцари стали не нужны там. Дело было только за наглядным подтверждением этого факта.

Тринадцатилетняя Война

В 1449 году Великий Капитул избрал Великим магистром ордена Людовика фон Эрлихсхаузена. Желавший объединить под своей властью Пруссию, Эрлихсхаузен был уверен, что проблема ордена – не в отсутствии средств, а в отсутствии воли. Чувствуя (и совершенно правильно), что Прусская Лига главный его противник на тот момент, он последовал примеру наиболее успешных немецких князей, пытаясь обуздать, а, если повезет, то и сокрушить ее самых влиятельных членов. Его не только поддерживали, его просто подталкивали к этому высшие офицеры ордена. Эрлихсхаузена оскорблял не только тон, с которым выступали представители Лиги с требованием отменить чрезвычайные налоги на торговлю, но и то, что они настаивали, чтобы Великий магистр отозвал из Ассамблеи своего юриста, весьма эффективно действовавшего во благо ордена. Эрлихсхаузен знал, что слабым местом Лиги было отсутствие законных обоснований: поэтому он отправил молодого юриста – Лаврентиуса Блюменау (происходившего из знатной данцигской семьи и получившего образование в Италии) – с обращением к императору Фридриху III (1440-1493) и папе Николаю V (1447-1455) по поводу кризиса. В этой ситуации голос епископа Эрмлянда оказался решающим. Он был среди ратующих за то, чтобы расправиться с Лигой, но его совет постоянно отвергался предыдущим Великим магистром – Конрадом фон Эрлихсхаузеном, братом Людовика. Теперь же по его совету трое кардиналов отправили папского легата – португальского епископа Луиша да Сильву в Пруссию. Произошло это в конце 1450 года.

В равной степени втянутым в этот конфликт оказался и кардинал Николас фон Куза – епископ Бриксена, чья репутация дипломата и ученого сделала его влиятельной фигурой в немецкой политике. Его обширная переписка с Beликим магистром содержит советы, которые были всерьез восприняты орденом.

Прокуратор ордена (юрист, который представлял Великого магистра в Курии), весьма одаренный Йодокус фон Гогенштайн, заявлял, что Лига была создана с умыслом, чтобы уничтожить Тевтонский орден. Такой демарш прокуратора не снискал всеобщей поддержки даже среди членов ордена. Это заявление имело под собой юридические основания, но время для него было выбрано неудачно. Великому магистру стоило подождать, когда его враги будут разъединены или ослаблены, но терпеливое ожидание не было характерным для Эрлихсхаузена. Он действовал быстро и уверенно, надеясь, вероятно, запугать противников силой своего характера. А присутствие Блюменау только усиливало склонность Великого магистра с пренебрежением относиться к менее знатным или менее образованным оппонентам.

Великий магистр и его советники были хорошо осведомлены о развитии конфликта между Данцигом и Любеком. Стороны не могли прийти к соглашению в вопросе об английских конкурентах и пиратах (занятия, которые были взаимозаменяемыми в то время). Данциг был готов к компромиссу, а Любек – нет. Если когда-либо и было подходящее для Великого магистра время, чтобы бросить вызов Данцигу, то именно в этот самый момент.

Людовик фон Эрлихсхаузен, без сомнения, имел основания для уверенности в том, что сможет запугать своих оппонентов. Он только что добился значительных успехов в Ливонии: в июне 1450 года скончался Хаденрайх Винке фон Оверберг, положив конец эпохи гражданской войны в ордене, войны между рыцарями из Вестфалии и с Рейна. Несколько ранее Винке привел вестфальскую партию к бескровной победе над их противниками, затем заключил мир с Литвой. Когда же Великий магистр приказал ему оказать давление на врага, ливонский магистр вместе с немецкими монастырями ордена предпринял попытки ограничить власть Великого магистра. В результате это привело бы к децентрализации управления в ордене, позволив каждой провинции заниматься своими проблемами. С уходом Винке с политической сцены Эрлихсхаузен получил возможность вернуть выходцам из Рейнских земель статус, уравнивавший их с вестфальцами. Новый магистр Ливонии Иоганн фон Менгеде, хотя и был родом из Вестфалии, был согласен с фон Эрлихсхаузеном в том, что ордену следует сокрушить Лигу. Слишком уж очевидно было ее сходство с ненавистной ему Ливонской конфедерацией.

В короткий срок Эрлихсхаузен с Блюменау сумели запугать членов Прусской Лиги, которые поверили в то, что помпезные декларации юриста отражают будущие действия Великого магистра против их свободы и собственности. Знать, мелкое дворянство и горожане начали строить планы, как защитить себя.

Эрлихсхаузен недооценил своих оппонентов, решив, что они примут императорское или папское решение как последнее слово в их споре. Великий магистр перехитрил сам себя, разрешив Блюменау обратиться к императору или папе с вопросом, законна Прусская Лига или нет. Конечно же, папа и император назначили юристов для проверки хартий, изданных орденом. Те выдали ясный ответ: Лига незаконна и должна быть распущена. Это заявление ни к чему не привело. Разве что города и знать теперь были предупреждены, что следует опасаться юристов, особенно «умников», подобных Блюменау, который оказался способен убедить папских и имперских официальных представителей в том, что дорого обошедшиеся Лиге сфабрикованные документы не были подлинными. Юрист Лиги проиграл юристу ордена: Блюменау мог вести исследования в обширном архиве ордена и предоставлял экспертам любой требуемый ими документ; у юристов Лиги такой возможности не было.

Вскоре этот диспут привлек внимание Энея Сильвиуса Пикколомини, папского легата при императорском дворе. Пикколомини, вероятно, вспомнил некий вечер много лет назад, во время Базельского собора, когда он зачарованно слушал рассказы миссионеров о жизни в Литве и проблемах, вызванных деятельностью тевтонских рыцарей. Позднее он тесно сотрудничал с легатом Людовиком Сильвиусом. Пикколомини был многогранной личностью. Бесспорно, он был одним из самых выдающихся ученых Церкви, чей мастерский риторический и возвышенный стиль сочинений определял стиль латыни, на которой желал говорить каждый подающий надежды юрист и писать каждый делающий карьеру чиновник. Пикколомини не зря называли «апостолом гуманизма в Германии» – его целенаправленные усилия впечатлять «варваров» принесли ему столько же друзей, сколько и врагов. Его не волновало или он просто не желал знать о том, что его почта вскрывается и все его резкие высказывания о способностях современных политиков и слабостях оппонентов будут прочтены. Способность Пикколомини менять точку зрения в угоду моменту приводила в ярость «простых честных немцев», которые быстро окрестили его «изворотливым итальянцем», которому ни в коем случае не следует доверять (стереотипы – отнюдь не современное изобретение).

У Пикколомини была трудная задача. Прежде всего, он не должен был допустить созыва еще одного церковного собора. Папство и так было слишком слабым, чтобы еще раз пройти испытание, подобное Базельскому собору[81].

Христианству требовался лидер, а не тяжбы и войны. Поэтому Пикколомини считал, что новый собор не послужит ничьим интересам. Реформы, конечно, следует проводить, но традиционным путем: например, освобождать церкви и монастыри от контроля местных землевладельцев. Однако подобную программу отнюдь не приветствовали менее знатные князья Германии. В конце концов, утверждал Пикколомини, папству требуются доходы, чтобы осуществлять эффективную международную политику: в принципе, чем больший доход получает папа, тем более способен он поддерживать крестовые походы. А чем меньше на него смогут влиять светские правители, тем более способен он будет поддерживать в обществе справедливость.

Второй же задачей Пикколомини было сохранить власть тех самых князей, которые лишали церковь и империю самых важных ресурсов. Пикколомини беспокоили лиги городов и рыцарей (типа Прусской Лиги), которые становились более могущественными, чем любой отдельно взятый князь. Если все князья сделаются бессильными, бессильной станет и Священная Римская империя; без сильных князей христианство будет слишком слабым, чтобы защитить себя. Увы, Пикколомини не видел возможности создать эффективное парламентское правление или придать твердости императору Габсбургу – Фридриху III.

Третьей задачей было убедить императора, королей Венгрии и Польши и немецких князей поддержать крестовый поход на турок. Уже в 1451 году те напали на Белград, но тогда город был спасен Иоанном Капистрано; следующей их целью явно был Константинополь, и, когда великий город был осажден в 1453 году, Пикколомини было поручено договориться о всеобщем мире в Европе, чтобы немцы, поляки и венгры могли прийти вместе на выручку осажденным. Решение прусского конфликта неожиданно стало приоритетной задачей Пикколомини.

Правосудие, увы, часто движется медленно. Константинополь пал прежде, чем прусский магистр смог предстать перед императорским судом. Задержки в процессе были вызваны тем, что кто-то ограбил по дороге представителей Лиги и похитил их документы, а также тем, что посол Польши предупредил, что король Казимир не будет участвовать в любом крестовом походе, если кто-то еще будет вмешиваться в дела Пруссии, что вызвало громкие угрозы со стороны немецких князей. Все, чего смог добиться Пикколомини, было постараться отложить принятие решения. Как бы он ни недолюбливал лиги городов, война сейчас была ему совершенно не нужна.

Письмо, написанное в октябре 1453 года Пикколомини кардиналу Олешницкому, сильной личности, стоявшей за польским троном, великолепно иллюстрирует, как Пикколомини пытался одурачить, убедить, запугать своих слушателей и читателей, чтобы заставить тех действовать согласно его желаниям. Это послание – шедевр красноречия, классических цитат, мудрости, лести адресату:

«Я прекрасно осведомлен о многочисленных церковных обязанностях, которые вы несете в соответствии с занимаемым вами постом. Обязанности, которые разделяет с вами и сам король. После него, уже по одному рангу кардинала, вы являетесь вторым по значению человеком в Польше. Я знаю, что без вашего одобрения не выходит ни один королевский указ, что высшие суды королевства жаждут услышать ваше мнение, что ни один из вопросов войны и мира не решается без вашего участия».

В письме помимо похвал в собственный адрес содержались также иронические пассажи и упреки в адрес поляков за их попытки захватить короны Богемии и Венгрии. К тому моменту, когда письмо было окончено, оно, по словам самого Пикколомини, превратилось в книгу, но сама сила изложения внушала уверенность, что ее будут читать гораздо больше читателей, чем это понравилось бы августейшему епископу Кракова.

Речь Пикколомини, обращенная к Рейхстагу, также является одним из шедевров его ораторского искусства. Как отмечается в его истории, de Pruthenorum origine, он заявил:

«Эта ссора, о великий Цезарь, не кажется мне ни небольшой, ни презренной… спор идет здесь не за поля Арпинаса или Тускулануса, но за огромные провинции, которых жаждет могущественный король».

Пикколомини закончил свою речь отрицанием войны в целом, цитируя пословицу «Законы молчат, когда говорят короли». Его совет, впрочем, был, как обычно, отвергнут. В январе 1454 года император вынес решение против Прусской Лиги. Теперь уже Великому магистру приходилось искать пути, как выполнить это решение, не признавая вторую часть императорского вердикта, которая гласила, что прусские владения Тевтонского ордена являются частью Священной Римской империи. Немецкие монастыри ордена были только рады пойти на любые уступки, лишь бы спасти орден, особенно если эти уступки оборачивались ростом влияния немецкого магистра. Великий магистр, однако, не желал расставаться со своим суверенитетом и властью. Фридрих III также не собирался предпринимать ничего, что могло бы втянуть его в войну. Его путь к успеху лежал через брачное ложе (Belle gerant alii, tu felix Austria nube – «Другие затевают войны, а ты, счастливая Австрия – свадьбу»): император совсем недавно женился.

Что касается надежд Пикколомини на крестовый поход для освобождения Константинополя, его труды были близки к успеху, когда скончался папа Николай V; теперь уже ничего нельзя было предпринять до избрания нового папы, который мог выбрать другую политику и другие приоритеты. В результате, хотя новый папа Каликст III (1455-1458) был решительно настроен возродить дух крестовых походов и возвел Пикколомини в кардиналы, чтобы тот имел достаточную власть для преодоления сопротивляющихся, христианский мир потерял целый год.

Война

Члены Прусской Лиги осознавали, что не смогут противостоять Великому магистру, если дадут ему время собрать армию. В феврале эта тяжба закончилась письмом Лиги, в котором они заявляли о выходе из Прусского государства и переходе под руку польского короля. Этот документ стал отзвуком самых крайних польских заявлений о суверенитете Польши над Пруссией. Естественно, король Казимир (1447-1492) приветствовал этот шаг, хотя в тот момент не имел ни сил, ни желания вести войну на стороне Лиги.

Этот вызов Лиги застал всех врасплох. Великий магистр, который собирался воевать, но не был еще к этому готов, обнаружил, что его сил не хватит для войны на всех фронтах. Замки в Эльбинге, Данциге и Торне пали моментально, а затем были полностью или частично разрушены.

От строений и стен в Эльбинге и Данциге не осталось ничего. В Торне сохранился лишь величественный данскер[82] – единственное напоминание о долгом правлении ордена. Вскоре все важные укрепления в Западной Пруссии, кроме Мариенбурга, Штума и Конитца, попали в руки мятежников. Офицеры Великого магистра могли лишь медленно собирать наемников в Саксонии, Майнце, Австрии, Богемии и Силезии – пока их число не достигло пятнадцати тысяч.

Такая ситуация шестьдесят лет назад немедленно вызвала бы набег язычников-самогитов, пятьдесят лет назад – набег татар-мусульман. Сейчас же вся Литва была христианской страной и объединилась с Польшей. Уже не было мстительных князей, побуждаемых фанатичной антинемецки настроенной знатью и духовенством унизить своих гордых врагов. Совсем наоборот. Во главе Польши стоял Казимир, тихий спокойный человек, чьей главной заботой было заставить своих неуправляемых шляхтичей и духовенство принять какую-либо политическую линию в иностранных делах, хотя бы направленную против очевидной турецкой угрозы. Вместо того чтобы беспокоиться об южных и восточных границах королевства, знать была озабочена тем, что в случае завоевания Пруссии в руках короля окажутся средства не только для отражения мусульманского нашествия, но и для утверждения своей власти над подданными. Шляхетские группировки опасались, что любое усиление власти, которое усилит военную мощь королевской армии, может быть использовано против них в мирное время. Так что в сейме не слишком были рады успехам роялистов в Пруссии.

Казимир предпочел поддержать прусских мятежников, несмотря на отсутствие энтузиазма со стороны своих подданных. К его изумлению и восторгу, непрерывные победы, казалось, говорили о том, что разгром ордена в Пруссии будет дешевым, быстрым и полным. Король поспешил на север, чтобы заявить свои права на прусские земли, с триумфальной процессией проехал по этим территориям, приветствуемый населением городов и провинций, мэрами и знатью. Казалось, что конец власти ордена – дело дней, а не месяцев.

Прусская Лига начала осаду Мариенбурга, в то время как королевское дворянское ополчение окружило Кониц[83]. Единственной опасностью казалось прибытие войск с запада, где Немецкий магистр набирал богемских наемников. В то время это были лучшие войска в Европе, до сих пор купавшиеся в лучах славы, заслуженной ими в гуситских войнах, когда они добились паритета сил со Священной Римской империи и Римской церковью. Но Казимир был уверен в том, что его дворянская конница справится с наемниками, войди они в Пруссию. Он ошибался. Кастеляном Коница был Плауэн – еще один – Генрих Ройс фон Плауэн, будущий Великий магистр. Когда фон Плауэн увидел, что две армии сошлись в битве под стенами его крепости, он сделал вылазку и ударил в тыл польским войскам. Зажатые между двумя противниками, польские рыцари были изрублены, а сам король едва избежал пленения. Не требуется особого воображения, чтобы представить, чего потребовал бы Людовик фон Эрлихсхаузен, попади в его руки король Польши, за освобождение августейшего пленника. Мечты о подобном шансе десятилетиями поддерживали упорство тевтонских рыцарей, и в этот раз они были так близки к реальности!

Однако этого не случилось, и сам исход сражения был далеко не решающим. То, что могло стать завершением ненужного конфликта, положило начало ужасам Тринадцатилетней войны. Недостаток денег мешал Казимиру набрать новые войска, а сейм не ассигновал достаточных средств на наемников. Знать отказывалась служить срок, достаточный для того, чтобы нанести противнику окончательное поражение. Прусская Лига, возглавляемая Данцигом, пополнила казну короля, собрав налоги куда большие, чем те, которые решился бы потребовать Великий магистр. Но эти попытки также были тщетны – успехи ордена на полях сражений аннулировали их.

Война превратилась в серию локальных стычек. Рыцари ордена выиграли несколько мелких сражений, потеряли часть пограничных замков, бессильно наблюдали с бастионов, как мимо их укреплений маршируют всевозможные наемники, заполонившие страну и грабившие население, независимо от того, на чьей стороне оно находится. Орден постепенно редел в многочисленных незначительных столкновениях. Флот Лиги (три судна из Данцига) разгромил намного больший ливонско-датский флот в ночном бою возле острова Борнхольм в августе 1457 года. Хотя Дания вышла из войны, данцигские купцы не видели другой возможности получить какую-то выгоду от победы.

Хотя налоговые тяготы Лиги и толкнули некоторых ее членов обратно к ордену, а в некоторых городах вспыхнули мятежи других гильдий, фон Эрлихсхаузен был не способен воспользоваться ситуацией. Он не мог эффективно командовать наемниками, так как не мог платить им, а его финансовое положение не позволяло ему обещать налоговые льготы в качестве приманки для купцов и горожан, чтобы те переходили на его сторону. В качестве временной меры он заложил наемникам свои города и крепости, даже Мариенбург, одновременно требуя все новых денег со своих подданных.

Сдача Мариенбурга наемникам оказалась фатальной ошибкой, уступавший только развязыванию этой войны. Наемникам не было дела до происходящего, лишь бы им платили их деньги, и чем дольше их не платили, тем более наемники беспокоились о своих доходах. Великий магистр мог платить им только частично, и его успехи – взятие города Мариенбурга и восстания в городах Лиги – их совершенно не интересовали. Они скорее были склонны поверить, что Лига выигрывает войну. Олигархия купцов в меньших городах Пруссии, поддержанная войсками, посланными из Данцига, потопили в крови мятежи нижних слоев, временно угрожавшие их режиму, а король помог справиться с мятежами в Кульме и других пограничных провинциях. Так что наемники уверенно требовали с Великого магистра денег. В феврале 1457 года Эрлихсхаузену пришлось пойти с ними на временное соглашение. Он договорился об еще одной частичной выплате и разрешил наемникам продать заложенные им крепости тому, кто заплатит большую цену, если орден не сможет выплатить им остаток своего фантастического долга. Конечно же, в нужный срок Великий магистр не смог собрать требуемую сумму.

Именно в этот момент данцигские купцы продемонстрировали свою финансовую мощь, У Казимира также не было денег на оплату наемникам, а большинство членов Прусской Лиги слишком пострадали от войны, чтобы собрать сумму, которую те требовали. Но Данциг мог собрать такие деньги, и он сделал это. Несмотря на то что король Дании надеялся ослабить Ганзейскую Лигу и объявил войну с ней, торговля Данцига процветала. Не без жертв и трудностей, но требуемая наемниками сумма была собрана: это разрушило планы Эрлихсхаузена и обеспечило Данцигу выигрышное положение на руинах государства Великого магистра. Казимир, со своей стороны, даровал Данцигу такие привилегии, которые сделали этот город доминирующим в местной политике и торговле. В свою очередь, купцы вручили королю ключи от неприступных прежде крепостей. Людовик фон Эрлихсхаузен был бесславно изгнан из своей штаб-квартиры в Мариенбурге и заключен под стражу в Конице, где ему сообщили, что его передадут королю. Блюменау, который пытался убедить наемников, что их действия «противны Богу, справедливости и Святому Писанию», был избит и изгнан прочь из замка. В последний момент фон Эрлихсхаузену удалось ускользнуть и добраться до Кенигсберга. Эта крепость, недоступная Прусской Лиге и ее флоту, стала с тех пор резиденцией Великого магистра. А война продолжалась.

Казалось, самое время было вмешаться в события кардиналу Пикколомини: подходящим поводом была угроза изгнания епископа Эрмлянда, верного сторонника Великого магистра. Если бы Прусская Лига смогла добиться избрания на его место своего человека, баланс сил был бы нарушен. В Данциге проживали трое каноников, еще шестеро – в изгнании в Силезии, и семерых держал в плену Великий магистр (за что был отлучен папой). Фон Эрлихсхаузен узнал, что силезийские каноники предлагают нынешнему епископу отречься от своей обанкротившейся епархии, чтобы могли состояться выборы польского помощника канцлера в епископате. Фон Эрлихсхаузен отправил эрмляндского декана Бартоломеуса Либенвальда в Рим, чтобы тот обратился к Пикколомини. Из Рима Либенвальд успел добраться лишь до Силезии, когда его настигла весть о смерти епископа. Следуя совету кардинала избрать епископом недюжинного человека, знакомого как папе, так и императору, а не кого-то из незначительных людей, предложенных Лигой и Великим магистром, Либенвальд предложил избрать самого Пикколомини. Шесть каноников согласились и отправили Либенвальда обратно в Рим, чтобы объявить свой выбор папе Каликсту III.

В течение нескольких дней папа подтвердил избрание Пикколомини и дал ему полную власть действовать так, как тот пожелает. Что бы ни потребовалось для восстановления мира, папа обещал свою полную поддержку. Конечно, Пикколомини не мог отправляться в Пруссию лично. Папа к этому времени заболел, а у Пикколомини было слишком много дел в Риме. Вместо этого он дал детальные инструкции Либенвальду, назначил его епископским викарием и дал ему полное право вести переговоры, созывать войска и собирать налоги. Пикколомини писал польскому королю любезные письма, убеждая Казимира направить в Рим посланника для заключения мира. Монарх был отнюдь не рад такому развитию событий и не желал помогать епископу. Тогда Пикколомини поднял ставки.

Смерть епископа Кульма дала Пикколомини такой шанс. Епископ Эрмлянда был надежным сторонником Прусской Лиги, по существу он являлся ключевой фигурой этого союза. Когда польский кандидат на кульмский епископат появился в Риме, а за ним – кандидат от Великого магистра, Пикколомини выступил от лица первого лишь затем, чтобы заставить папу передать дело юристу. А тот велел Пикколомини выбирать между двумя кандидатурами. Замешательство возросло. Что собирался предпринять этот «скользкий итальянец»? Замешательство удвоилось, когда Пикколомини отказался от крупной взятки. Что творится с миром, если итальянец, да еще и церковник, не берет взятку?!

Вокруг этого дела ходили всевозможные слухи. Потребует ли Пикколомини выплаты «гроша святого Петра» в Западной Пруссии? Слухи приутихли лишь тогда, когда его усилия свести враждующие стороны в Праге провалились. Затем, в августе 1458 года Пикколомини стал папой Пием II. Теперь у него не было ни времени, ни физических сил, чтобы сводить для мирных переговоров кандидатов, представителей короля, юристов Лиги и прокуратора Великого магистра. Формально Пий II сохранил пост епископа Эрмлянда, отверг новую взятку, которую ему пытались дать, и отправил на север администратора, который должен был вести дела епархии и попытаться выработать мирное соглашение. Этот администратор вначале был союзником Великого магистра, затем был настроен нейтрально и, наконец, стал сторонником Лиги. Его военная роль в конфликте была незначительной, но с этого времени Эрмлянд стал независимой территорией, свободной от прямого правления как Великого магистра, так и короля. Перемирие, заключенное администратором епископа на срок с октября 1458 года по июль 1459 года, не смогло привести к конкретным результатам, но до конца 1461 года серьезных боевых действий не происходило.

Пикколомини был необычной фигурой для людей пера. Вначале реформатор, затем дипломат и писатель, под конец жизни он стал крестоносцем. Однако его тщетные усилия организовать сопротивление вторжению турков были отражением его неудач в Пруссии. Император Фридрих III больше хотел отобрать Венгрию у Маттиаса Корвинуса (1458-1490-е годы), чем сражаться на Балканах. Так что успешная оборона Белграда в 1456 году привела лишь к временному облегчению турецкого натиска, но не к освобождению завоеванных христианских земель. Когда же во время этой осады скончался Ян Ханьяди, христиане потеряли незаменимого генерала. Кроме того, французы были оскорблены проитальянской политикой папы, итальянские города были слишком заняты своими делами, и даже сам Рим постоянно находился в смятении. В 1464 году, после четырехлетней подготовки, Пию II удалось собрать небольшое и недисциплинированное войско, которое он повел на юг, чтобы, встретившись с венецианским флотом, переправиться через Адриатическое море на Балканы. Однако больной подагрой понтифик скончался, прежде чем его войска погрузились на корабли. Ему наследовал папа Павел II (1464-1471), который не знал толком латынь, но зато хорошо разбирался в политике. Настроенный ликвидировать гуситскую ересь, он был очень недоволен Грегором фон Хаймбургом, юристом Георга Подебрадского (1458-1471), прогуситского короля Богемии. Так как Хаймбург представлял также и Тевтонский орден, папа автоматически встал на сторону врагов Великого магистра. Так, гордый во времена Пия II Святой престол, отражение гуманистического Ренессанса, начал свое падение в предреформационное убожество. Интересы Святого престола на севере были теперь в основном ограничены финансовыми поступлениями. Но деньги в папскую казну доставались с трудом.

Так как даже Данциг теперь не мог заплатить всем наемникам, Прусской Лиге пришлось распустить многих из них. Однако это не означало, что солдаты удачи покинули Пруссию. Они просто продолжали грабить крестьян, иногда от имени какой-либо из враждующих сторон, иногда сами по себе. К ним присоединялись банды обнищавших крестьян. Поначалу собиравшиеся, чтобы защитить свои деревни и поля, теперь они переходили из провинции в провинцию в поисках еды и крова не как нищие попрошайки, но вооруженными отрядами, беря все, что им требовалось, угрозами или силой. Это была война всех против всех, в которой надолго были забыты сострадание, преданность и нравственность.

Город Мариенбург временно вернулся во владение ордена из-за предательства командира богемских наемников, но затем орден снова потерял его, когда изголодавшиеся защитники сдали город после годовой осады. У Великого магистра не было денег, чтобы набрать войско и помочь осажденным, не было кораблей, на которых он привез бы зерно из Ливонии. Месть победителей была необычайно суровой: все офицеры орденских наемников были казнены.

Несмотря на эти неудачи, как император, так и папа поощряли орден продолжать войну. Пий II даже использовал против Лиги и короля Польши церковное оружие, наложив на них интердикт, но безрезультатно. Польский король игнорировал требования папы так самодовольно, как никогда не осмеливался кто-либо из Великих магистров. Теперь и непослушная немецкая знать, и горожане также могли пренебрегать эдиктами папы. В войну уже были втянуты все скандинавские страны и ганзейские города, Польша и гуситская Богемия. Свои интересы в войне имел и император. В Пруссии война оставалась по существу гражданским конфликтом, польские войска часто были наименьшим из факторов в военных действиях. Казимир был по-прежнему не способен поднять налоги или собрать общее ополчение без согласия сейма, а знать не желала успехов короля в Пруссии. Олешницкий вернулся с Базельского собора в 1451 году, лишь чтобы отвергнуть политику короля. Его смерть в 1455 году не остановила оппозицию духовенства по отношению к королю. Казимир был настроен взять под свой контроль назначение церковных официальных лиц, а церковь считала, что это скорее ей приличествует назначать короля.

Вклад Литвы в эту войну состоял в том, что она связывала действия войск Ливонского ордена. В 1454 году литовский сейм, проведя переговоры с тевтонскими рыцарями о союзе, вынудил Казимира выполнить данную когда-то клятву защищать права Литвы, а затем – вернуть Волынь Великому княжеству, после чего оставил его воевать своими силами. Казимир мог получить деньги на наемников, лишь делая уступки сейму: это стало главным шагом к установлению прав Нижней палаты равными Сенату (королевскому совету).

В конце 1461 года Великий магистр набрал войско наемников в Германии, которое, несмотря на свою малочисленность, казалось способным разгромить своих измотанных противников. Таким образом, единственная решающая битва в сентябре 1462 года была столкновением двух малочисленных отрядов. Армия Великого магистра выступила из Кульма, где с большим трудом была основана база для войска. Войска Лиги вышли из Данцига – столицы коалиции мятежников и единственного города, еще способного оплачивать услуги наемников. В действительности обе армии представляли собой пестрое сборище из городских ополчений, обездоленных крестьян, неуправляемых наемников и горсти рыцарей. Отряды Лиги оказались чуть менее слабыми. Используя непростую тактику сражения, когда сражающиеся укрыты за оборонительной линией, построенной из повозок, они сокрушили силы ордена, заняли ряд замков и городов и загнали войска Эрлихсхаузена в их последние убежища. Осенью 1463 года флот Лиги уничтожил корабли ордена.

Уже наступило время для мирных переговоров, но еще не наступило время для мирных соглашений. Обе стороны еще окончательно не ослабели в конфликте. Почти все, кто играл какую-то заметную роль в политике, предложили свои услуги в улаживании конфликта. Папа Павел II и Ганзейская Лига предпринимали самые решительные попытки, пока наконец в 1466 году папский легат не добился подписания мирного соглашения. Только повторяющиеся неудачи и невозможность нанять войска убедили Эрлихсхаузена принять его жесткие условия.

Второе мирное соглашение в Торне (1466 год)

Мирный договор вернул Западную Пруссию и Кульм польскому королю, а Эрмлянд стал независимым. Мариенбург, Эльбинг и Кристбург также отошли к Польше. Эти земли с тех пор стали известны как Королевская Пруссия. Кроме того, орден обещал разорвать свои отношения со Священной Римской империей, стать вассалом польской короны и принимать в свои ряды польских подданных, чтобы они составили половину численности ордена. Незаконченность победы разочаровала тех, кто надеялся полностью уничтожить государство Великого магистра. Но это было реалистичное соглашение, отражавшее ситуацию, которую, несмотря на все усилия, не могла изменить значительно ни одна из сторон. Поляки могли радоваться тому, что наконец завладели столь долго оспариваемыми территориями, и надеяться, что разделение Пруссии сделает их врагов слишком слабыми, чтобы доставлять им новые хлопоты. Однако Прусская Лига не рассматривала юридическую ситуацию таким образом: пруссы, даже те, кто стали теперь польскими подданными, продолжали думать о своих землях как о единой стране.

Все эти противоречия прятались за формальными церемониями. Эрлихсхаузен отправился к Казимиру и поклялся хранить мир. Конечно же, он не собирался выполнять все условия соглашения: он не принес феодальную присягу, как требовалось, заявляя, что его связывают предыдущие обязательства перед папой и императором, ни один из которых не потерпел бы в этом случае ущемления своих прав. Святой Престол тут же поддержал Великого магистра, объявив договор недействительным, нарушающим указы папы и вредным для интересов Церкви. Связь военного ордена с Престолом вновь перевесила мирские связи, поставив польского короля перед проблемой, которая казалась неразрешимой: как избавиться от неудобного соседа, даже одержав над ним почти полную военную победу. Не было у него и рыцарей, которые хотели бы вступить в орден. Так что это положение договора был мертворожденным с самого начала.

Несмотря на то что условия договора были официально отвергнуты, ничто не мешало им быть реализованными позднее. Феодальная присяга была, в конце концов, принесена в 1478 году, хотя и была строго личной, налагая обязанности лишь на самого Великого магистра, а не орден или его земли. Теперь тем более не было причин для продолжения войны. Самое важное было то, что де-факто были сделаны территориальные уступки Польше и независимость Прусской Лиги была достигнута. Другие причины были относительно несущественны. Казимир добился того, чтобы Великий магистр склонился перед ним, и это уже не забылось – прецедент был установлен.

Великий магистр перенес свою резиденцию в Кенигсберг, заняв ставку маршала ордена. Это было осуществлено без труда, так как тот находился в польском плену. Но для того, чтобы замок мог служить местом пребывания Великого магистра и его двора, ему требовались дорогостоящие переделки. Кенигсберг, конечно, не мог сравниться с Мариенбургом, но он также был достаточно внушительной крепостью. Возможно, смену резиденции стоит рассматривать как символ утраты статуса и власти Великого магистра. Его кастеляны и протекторы завладели самыми важными землями и доходами, оставив ему доход, недостаточный для исполнения обязанностей, диктуемых его статусом. Реальная власть перешла в руки маршала Генриха Ройса фон Плауэна, который был избран Великим магистром в 1469 году. Плауэн смог продолжать реорганизацию ордена всего в течение года. После его смерти этот пост принял осторожный, но более склонный вести традиционную политику Генрих Реффле фон Рихтенберг, чьей надеждой было вернуть процветание орденским землям и положить конец запутанным внутренним конфликтам. Однако он не смог решить эти задачи с теми слабыми ресурсами, которые находились в его распоряжении: теперь и позднее эгоистичные интересы кастелянов и протекторов блокировали любые попытки реформ.

Тринадцатилетняя война принесла радикальные изменения в Пруссию. К 1466 году местные землевладельцы уже не жаловались на несправедливость ордена в таких делах, как налоги или обесценивание монеты. Эти недостатки в ретроспективе казались просто смешными. Знать и горожане завоевали всего одно значительное преимущество из тех, за которые боролись,– контроль над местными властями. Этим-то они и пользовались для того, чтобы угнетать гильдии и работников настолько, чтобы получить с тех доход, достаточный для выплат ими же установленных налогов и поборов. В Восточной Пруссии возник новый класс землевладельцев, состоящий из бывших наемников, которым оплатили их услуги владениями погибших на войне рыцарей или землями ордена. Эти наемники сменили многих местных рыцарей, и именно от них произошли многие юнкерские семейства Пруссии. Будущим Великим магистрам приходилось уже с осторожностью или выдвигать амбициозные проекты в поддержку Ливонии или деятельности императора на Балканах, или бросать вызов прусским землевладельцам, польскому королю или своим собственным подчиненным. Тевтонский орден впал в застой, рыцари не представляли, что предпринять, даже если фортуна им улыбнется.

Польша, напротив, добилась успехов, в частности вышла к морю, овладела землями, на которые претендовала с XIII века,– Кульмом, Помереллией, Данцигом – и даже простерла свои владения за них – к Штольпу и Померании. На какое-то время Казимир получил возможность заложить новое основание королевской власти, опираясь на города и мелкое дворянство. Такая политика позволила ему достичь военных и политических успехов в Пруссии. То, что он не распространил эту политику на горожан и дворян по всей Польше, было его ошибкой, имевшей далеко идущие последствия. Казимир вступил в Тринадцатилетнюю войну против воли магнатов и церкви (в 1454 году Олешницкий советовал ему принять уступки, на которые был готов пойти в тот момент Великий магистр, предвидя упорное сопротивление, которое он может оказать, укрепившись в своих замках). Добившись мира в Пруссии, король переключил свое внимание на династическую политику. Ради этой цели он пожертвовал внутренними реформами и своим временным преимуществом над теми, кто желал ограничить королевскую власть.

Большую часть последующих пятидесяти лет Великие магистры оставались обнищавшими вассалами польских королей. Строго говоря, их верность делилась между двумя сеньорами, но на практике они ничего не могли предпринять против польских владык. Любая попытка изменить ситуацию вызвала бы немедленный хор возмущенных воплей со стороны городов и вассалов, оппозицию со стороны высокопоставленных чиновников и упреки от того или другого из их сеньоров. К концу XV века, однако, рыцари ордена заметили, что некоторые немецкие князья нашли способы усилить свою власть над подданными, способствовать расцвету промышленности и торговли, а затем обложить налогами получаемые прибыли. Рыцари начали обсуждать средства, с помощью которых орден мог бы совершить подобное в Пруссии. Следует заметить, что те же самые светские реформаторы первыми ухватились за популярные требования реформ в церкви, что в итоге и привело к Реформации.

Роспуск и возрождение Прусского Ордена

Буря, которую несла Реформация, обрушилась на Пруссию, Литву и Польшу. Римская католическая церковь в Польше, осаждаемая требованиями немцев о реформах, сопротивлением Литвы польскому влиянию, желанием униатов добиться большей автономии, ненавистью православных христиан и страхом собственных прихожан перед всеми этими народами, была вынуждена искать адекватный ответ. Более того, Святой Престол рассматривал центрально-восточную Европу задворками христианского мира, проблемы которых можно игнорировать. В это время Церковь была занята иной проблемой: как отстоять физическую свободу папы в Риме от посягательств местных семейств. Римская церковь боролась с испанским и французским владычеством в Италии и помогала императору в восстановлении власти Церкви над лютеранскими диссидентами в Германии. Как же Святой Престол мог помочь юному императору Карлу V (1519-1556) сокрушить его многочисленных врагов, среди которых был теперь все более агрессивный турецкий султан, при этом не усилив его настолько, что он стал бы угрожать независимости самого папы? Этот вопрос так никогда и не решился удовлетворительно. Точно таким же образом нельзя было найти способа помочь польскому королю до наступления контр-Реформации, когда в Кракове и Вильнюсе появились иезуиты.

Но переходить к этим событиям еще рано. Реформация не произошла одновременно и повсеместно, и не все современники сразу поняли, чем она обернется позже.

В центрально-восточной Европе, как и везде, предвестником Реформации стало распространение культуры Ренессанса среди знати и интеллигенции. Центрами новой латыни, которая отмечала принятие идей и отношений Ренессанса, всегда были суды и архивы, в первую очередь королевские, затем суды и архивы епископов, и – как модель для всех них – суды и архивы Святого Престола. В Германии князья соперничали с гордыми городами и честолюбивыми прелатами в том, кто больше поддерживает новое искусство, литературу и обычаи Ренессанса. Но основание и развитие университетов было даже более неопровержимым свидетельством преимуществ интеллекта в эпоху, ценившую внешнюю сторону дела, пожалуй, больше, чем любая другая в европейской истории.

Саксония была среди первых в применении сконструированных, но тем не менее логичных результатов развития воззрений Ренессанса в области правления. Ученые-гуманитарии презирали людей благородного происхождения, занимавших высокие посты, за их неумение выполнять свои обязанности. Все же они предлагали прислушивавшимся к ним князьям способы централизации власти, получения больших доходов и поощрения ремесел и торговли. Успехи саксонских князей были столь заметны, что Тевтонский орден избрал физически слабого Фридриха Саксонского Великим магистром в надежде, что тот сможет сотворить такое же чудо с экономикой и управлением в Пруссии.

Фридрих делал все, что мог, но этого было недостаточно, чтобы предотвратить упадок ордена. Впрочем, он подготовил почву для реформ, подобных тем, что через несколько лет были предложены профессором Саксонского университета в Виттенберге – Мартином Лютером. В целом, однако, роль этого Великого магистра была не такой уж незначительной: Фридрих поощрял епископов вводить гуманитариев в свои кафедральные собрания и позволять им реорганизовывать систему управления так, чтобы улучшить экономическую и моральную жизнь их епархий. Фридрих также нанимал гуманистов, чтобы создавать эффективную бюрократию по саксонской модели, которая позволила бы ему осуществлять более эффективное и справедливое управление.

Гуманитарии Фридриха, в первую очередь Пауль Ватт, бывший учитель Фридриха, теперь профессор в Лейпциге, а также Дитрих фон Вертерн, юрист, организовали новые учреждения. Они сместили стареющих рыцарей с их постов, объединили монастыри, направив некоторые из их доходов Великому магистру, устранили практику, когда то или иное сословие или еще кто-нибудь мог наложить вето на законы, пересмотрели судебные процедуры и этикет, наконец, после безжалостной бюрократической войны изгнали своих противников из страны. Когда умер магистр Германии, брат Фридриха, герцог Георг Саксонский разработал план, как «разобраться» с потенциальными противниками Фридриха. Он предложил устранить пост немецкого магистра. Как и следовало ожидать, эта идея не нашла поддержки в Священной Римской империи. Новый магистр Германии организовал оппозицию переменам в традиционном укладе жизни, и визиты Фридриха в Германию в 1504 и 1507 годах привели только к прояснению проблем, но не к их решению.

Внешняя политика была столь же воинственной. Угрозы войны следовали друг за другом: ответственность за напряженность несли обе стороны. Тевтонский орден не делал секрета из своих намерений – освободиться от обязательств перед польской короной, вернуть себе потерянные территории и вновь стать великой державой. В ответ на это король и его советники начали обсуждать, как полностью уничтожить ненавистный орден или, по крайней мере, смирить его знаменитую гордыню. Впрочем, король хорошо знал, что герцог Георг, армии которого могут легко вторгнуться через Силезию в самое сердце Польши, был готов защитить своего брата. Много позднее Август Сильный, герцог Саксонский, продемонстрировал, насколько близко находятся эти земли. Более того, война на севере Польши не прошла бы незамеченной соседями. В действительности обе стороны не пошли дальше сжигания соседских деревень и угона скота, так как ни те ни другие были не в состоянии нести огромные расходы на войну. И король, и Великий магистр были не в силах собрать армию. Король не мог убедить сейм собрать военные налоги, потому что сейм не желал усиления королевской власти, опасаясь того, что Казимир уподобится тем немецким князьям, которыми так восхищались тевтонские рыцари. Кончина Великого магистра Фридриха в конце 1510 года вновь дала ордену возможность обсудить новые идеи на «национальном» уровне. Одно из предложений, выдвигаемое в основном польской знатью и клириками, заключалось в избрании новым Великим магистром польского короля. Их бы порадовал монарх, давший обет целибата, что гарантировало бы выборность наследника. Король же, со своей стороны, хотел рассмотреть это предложение применительно к своим наследникам в том случае, если он сможет для себя получить позволение папы жениться. Однако тевтонские рыцари уже выбрали свою кандидатуру – Альбрехта Гогенцоллерна-Ансбаха (1490-1568). Это семейство было одним из самых значительных в Германии, но вряд ли достаточно богатым, чтобы обеспечить подходящим наследством восьмерых сыновей. Интересы ордена и Гогенцоллернов прекрасно совпадали. Добиться единогласия на выборах было нелегко, хотя молодой Гогенцоллерн был связан родственными узами с королями Польши, Богемии и Венгрии и имел прекрасные отношения с империей и церковью. Поддержка монастырей Германии и Ливонии была получена – собственно выборов практически не было,– и в 1511 году Альбрехт вступил в орден и был избран его Великим магистром в один день. Он тут же получил моральную и политическую поддержку со стороны императора Максимилиана (1493-1519), который побуждал его посещать рейхстаг и другие имперские собрания и, кроме прочего, уделять больше внимания пожеланиям императора. Во время встреч с императором в Нюрнберге в начале 1512 года Альбрехт объяснил императору, что, прежде чем он сможет принести ему клятву, он должен освободиться от обязательств перед королем Польши. Император запретил Великому магистру приносить феодальную клятву польскому королю, и Альбрехт продолжил политику своих предшественников во внешней и внутренней политике – любыми возможными средствами саботировать положения двух мирных договоров в Торне. Но личную жизнь новый Великий магистр вел совершенно по-другому.

Альбрехт не скрывал, что не собирается вести жизнь в воздержании, и его советники поспешно объявили, что если простые рыцари и священники должны строго исполнять требования устава, то Великий магистр – представитель высшей знати и занимает высокий пост, поэтому ему не обязательно слишком строго придерживаться общих правил. Они говорили, что он только не может жениться, так как он давал обет безбрачия, а не целомудрия. Разумеется, если папы открыто живут со своими женщинами, а кардиналы и архиепископы появляются в обществе со своими любовницами, то уж великий немецкий князь двадцати одного года от роду, привыкший к светской жизни, неужели он не сможет получить прощение за то, что не играет роль простого монаха?

Альбрехт понимал лучше, чем многие его современники, что будущее принадлежит тем князьям, которые могут контролировать свои земли, подавлять вздорных вассалов и непослушные ассамблеи, развивать торговлю и промышленность, облагать налогами возросшее богатство своих подданных, а затем нанимать профессиональные армии для рациональной и одновременно дерзкой внешней политики, пользуясь любыми возможностями, когда такие появляются. Короче говоря, он был среди первых князей-абсолютистов, еще лучше использовавший предоставлявшиеся возможности. Так орден уже сделал дисциплину и порядок государственной традицией. По крайней мере, в ордене их чтили, несмотря на то что эти идеалы заметно померкли по сравнению со славными днями XIV века. Хотя предыдущие Великие магистры сумели уменьшить раздоры в ордене и вернуть себе контроль над чиновниками, им не хватало средств на что-то большее, чем устройство впечатляющих парадов и церемоний, в которых были перемешаны идеи религиозные и рыцарские. Бесспорно, изысканные костюмы офицеров и рыцарей, епископов и их каноников, аббатов с монахами и послушниками, горожан, объединенных в гильдии, конных рыцарей с войсками создавали первоклассные зрелища. Но между спектаклем и властью существовала большая разница, и Альбрехт в отличие от многих современников со временем понял эту разницу.

Для осуществления этих планов молодому князю потребовалось огромное терпение. В первую очередь он должен был провести необходимые реформы, чтобы усилить свою власть. А во-вторых, он должен был ждать шанс, чтобы употребить эту власть. Вначале он полагался на Железного епископа Помезании Хиоба, одного из величайших гуманистов своего времени, чье уважение к традициям и умеренности не относилось к польскому монарху и его прелатам. В 1515 году, однако, Альбрехт попал под влияние Дитриха фон Шенберга, харизматичного молодого шарлатана, который занимался математикой, астрономией и астрологией. Молодой Великий магистр, всегда внимательный к новейшим культурным веяниям, восторженно внимал предсказаниям своего фаворита. Он также стал спутником Шенберга в его амурных ночных похождениях. Избавившись, наконец, от общества священников и набожных престарелых рыцарей, Альбрехт показал себя выдающимся учеником в распутстве, по крайней мере в той мере, что мог предложить Кенигсберг. Шенберг также убедил его, что Великому магистру пора заняться внешней политикой и использовать стратегическое положение Пруссии в тылу Литвы теперь, когда польский монарх Сигизмунд I (1506-1548) готовился начать войну против русского Великого князя Василия III (1505-1533). Шенберг побывал в Москве, вернувшись с договором, обещавшим финансовую поддержку любой армии, достаточной, чтобы отвлечь польские силы или даже нанести им поражение. Затем Шенберг применил свои незаурядные дарования оратора, чтобы внести смуту в Прусскую ассамблею и возбудить воинственный дух в ее членах. Он обрисовал в общих чертах планы Польши. Детали его рассказа были большей частью придуманы, а в остальном преувеличены, но в них было достаточно правды, чтобы сделать их правдоподобными. Он утверждал, что Польша хочет потребовать, чтобы половину рыцарей ордена составляли поляки, а также намерена ввести тираническое правление по польскому образцу, неизбежным результатом чего было бы распространение нищеты и крепостничества по всем еще относительно процветающим провинциям Пруссии. Горожане и рыцари Пруссии не были глупцами, но были подвержены пропаганде и расовым предрассудкам, зная, какой ущерб польские магнаты и прелаты приносят их родине.

Такая деятельность не могла остаться в тайне от короля Сигизмунда, да Альбрехт и не собирался держать ее в секрете. Лишь когда Альбрехта признали повсеместно человеком, способным повлиять на баланс сил между великими державами, он мог выдвинуть требования, способные вернуть ордену земли и власть, которыми он обладал более ста лет назад. Такая ситуация требовала нового правителя, отличавшегося от тех, чья набожность и верность требовали исполнения приказаний императоров, ведших орден к одной катастрофе за другой. Альбрехт, вероятно, не был умнее своих предшественников, он, возможно, даже был не более заблуждавшимся; он точно не трудился больше, чем они, по крайней мере в молодости. Зато у него было чувство реальности, понимание того, что он стоит над традициями и обычными правилами. Его рыцари благоговейно относились к его происхождению. Его воспитание выработало в нем чувство власти, дававшее ему ощущение того, что он имеет право судить и приказывать, у него были стать и голос, дававшие прочим понять, что они находятся в присутствии высшего по происхождению. Ни один Великий магистр прежде и помыслить не смел бы о проведении турнира, тем более о личном в нем участии. Альбрехт провел турнир в Кенигсберге в 1518 году и участвовал не только в поединках, но и в общей рукопашной схватке.

Хотя авантюрная политика нового Великого магистра сделала его важной фигурой в международной дипломатии, она была очень непрактична. Пока не было войны, Альбрехт мог строить из себя великого правителя, впечатляя немецкого магистра своими планами и планами планов, но, когда в 1519 году дело дошло до реальной войны между Польшей, Литвой и Москвой, стало ясно, что обещанной Москвой помощи не будет и Альбрехт не сможет платить своим войскам. Помощи от императора также не было: Максимилиан скорее был заинтересован в польской помощи в его предприятиях, чем в спасении Великого магистра. В результате политических ошибок Альбрехта любая попытка решить проблемы делала его положение еще более ненадежным. Укрепления Кенигсберга в последний момент отразили нападения поляков, и часть земель, потерянных в первые месяцы войны, удалось вернуть, но все надежды возлагались на большую армию, которую немецкий магистр должен был собрать и привести на поле боя. Восемнадцать сотен всадников и восемь тысяч пехотинцев прошли через Бранденбург к Данцигу. Но там наемника тщетно ожидали Великого магистра и денег, обещанных им. Альбрехт так и не смог появиться. Польские гарнизоны блокировали переправы через Вислу, а данцигские суда патрулировали море. Кроме того, у Альбрехта было слишком мало денег, чтобы заплатить всей армии. В конце концов, наемники отправились домой, без сомнения разнося новости о ненадежности Великого магистра Тевтонского ордена в качестве нанимателя.

Если бы Сигизмунд не был так занят на юге, это положило бы конец правлению Альбрехта, но король смог послать в Пруссию лишь небольшое войско. Этого было недостаточно, чтобы надолго связать войска ордена. Отряды Великого магистра опустошили Королевскую Пруссию, отвоевали Ноймарк и с беспокойством ожидали, когда же объявятся королевские войска. Когда поляки, наконец, появились, они привели с собой татар, богемских наемников и хорошую артиллерию, но их было слишком мало, чтобы захватить хорошо укрепленные крепости Альбрехта. Тем не менее Великий магистр знал, что он потеряет все, если у неприятеля появятся большие силы на севере, к тому же мало у кого из его подданных осталась возможность поставлять провиант войскам и платить налоги. Поэтому Альбрехт в конце 1520 года охотно подписал мирный договор. Шенберг отправился в Германию, где погиб в битве под Павией в 1525 году, сражаясь за императора Карла V. Он так и не сумел поймать императора в свою сеть, как он сделал с Альбрехтом. У императора было и так слишком много забот: турки, французы и протестанты, чтобы еще искать конфронтации с польским монархом из-за отдаленной и незначительной провинции.

Так что конец римского католицизма в Восточной Пруссии не был ни для кого сюрпризом. В ходе визита Альбрехта в Нюрнберг, где он тщетно выпрашивал денег у князей Священной Римской империи, стало ясно, что лютеранское учение оказало на Великого магистра заметное влияние. В начале 1523 года Мартин Лютер направил одно из своих главных заявлений «правителям Тевтонского ордена, чтобы избегали они ложного целомудрия». Это заявление легко нашло дорогу к умам рыцарей ордена. Их редеющие ряды поддерживали волнения в Германии, направленные против коррупции в Церкви. Они понимали проблемы, поднятые Лютером, и страдали от упадка морали в папской курии. Они слишком хорошо знали, что значит коррупция – папа Клемент VII назначил на пост в Помереллии отсутствующего епископа. Альбрехт, вероятно улавливающий общественное настроение и уж точно лично озабоченный коррупцией в Церкви, предпринял шаги, чтобы подготовить членов ордена к принятию реформ. Во время празднования Рождества 1523 года, еще находясь в Германии, Великий магистр разрешил лютеранским проповедникам проводить обряды при дворе ордена в Кенигсберге.

Это не было двуличием. Когда-то дерзкий молодой князь в суровых испытаниях научился набожности. Грехи молодости привели к катастрофе не только его, но и его безвинных подданных. Альбрехт явно решил посвятить остаток жизни замаливанию своих грехов. В отличие от раскаивавшихся грешников прошлых поколений, он никогда не обдумывал свой уход в монастырь. Этот князь эпохи Ренессанса обдумывал возможности, стоявшие перед ним, и сделал нелегкий выбор. Он решил исправить основной изъян в статусе ордена, который обрек Пруссию на сотню лет иностранных вторжений и гражданских конфликтов. Речь шла о смешении светских и религиозных обязанностей, что делало Пруссию чем-то большим, чем религиозный орден, но меньшим, чем суверенное государство.

Исподволь Великий магистр пытался разузнать, как отреагируют его соседи-князья, если он последует совету Лютера, как делали многие немецкие епископы, и секуляризирует свои прусские владения. Уже во время его отсутствия протестантские священники ввели основы реформ – немецкий язык в церковные церемонии, пение гимнов, запрет на паломничества и на почитание святых. Эта реформа была очень практичной, она базировалась на общем неудовлетворении состоянием дел в церкви, но без методологических или теологических обоснований, появившихся позднее. Теперь, когда монахи, монахини и священники снимали с себя обеты целибата, поползли слухи, что Великий магистр также собирается снять с себя этот обет, жениться и стать главой светского государства. Этот вероятный скандал обсуждался повсюду.

Как ни удивительно, такие новости вызвали очень мало возмущения. Папа и император, конечно же, посоветовали Альбрехту не предпринимать подобных шагов, бранденбургские родственники Альбрехта также не одобрили его политику, но рыцари, знать и города Пруссии решительно поддержали ее, и король Польши позволил себе также одобрить ее. Секуляризация разом решала две насущные проблемы. Конфискация оставшейся церковной собственности дала бы Великому магистру возможность оплатить долги, а также открывался бы прямой путь для включения Восточной Пруссии в польское королевство. Таким образом устанавливались мирные, без угроз, взаимоотношения с польским монархом. 10 апреля 1525 года герцог Альбрехт принес клятву верности в Кракове, что запечатлено на одной из величайших польских картин Яна Матейко, художника, боровшегося за национальное освобождение Польши в XIX веке.

Восточная Пруссия так и не была включена в польское государство даже в такой минимальной мере, как это было с Западной. У герцога оставалась собственная армия, свои деньги, ассамблея и более или менее независимая внешняя политика. Административная система практически не изменилась, и все законы оставались в силе. Были лишь пересмотрены некоторые титулы. Введение лютеранских реформ привело к куда более заметным результатам.

В 1526 году Альбрехт вступил в «подлинное целомудрие брака» с Доротеей, старшей дочерью Фридриха Датского (1523-1533). Дания специализировалась на поставках невест для немецких государств на побережье Прибалтики, и Пруссия завершала коллекцию местных альянсов. Этот союз давал Альбрехту могущественного защитника и нескольких высокопоставленных сводных братьев и сестер. Кроме прочего, Фридрих был самым важным лютеранским правителем в это время.

Вопль возмущения в Верхней Германии был столь же громким и угрожающим, как и овации в протестантской Германии, но в Пруссии все было тихо. Горстка рыцарей, слишком старых или не готовых следовать требованиям светского рыцарства, или все еще хранивших верность католицизму, отправились к немецкому магистру в Мергентхайм и были распределены там по монастырям и госпиталям. Те, кто остались в Пруссии, получили посты или фьефы, некоторые женились и основали семейства, став частью класса юнкеров, которым впоследствии прославилась бранденбургская Пруссия. В целом, однако, знать Пруссии мало изменилась по своему составу. Сильно изменилась власть землевладельцев над своими крепостными, которая значительно возросла, когда Восточная Пруссия стала светским государством. Впрочем, знать и горожане так и не получили политического влияния, на которое они рассчитывали после подписания Краковского договора. Великое крестьянское восстание 1525 года стало реакцией свободных крестьян на слух, что их новые господа низведут их до состояния крепостных. Альбрехт легко подавил это восстание, но оно настолько подорвало самоуверенность знати и мелкого дворянства, что они стали смотреть на герцога как на лидера в этих, и других вопросах.

Альбрехт Прусский вскоре оставил попытки стать князем империи. Благодаря этому он получил прощение императора и его защиту от чрезмерных притязаний Польши в будущем. Однако Карл V был далеко или слишком занят проблемами с Лютером и турками, чтобы внимательно отнестись к таким незначительным делам, даже когда у него находилось на это время. В 1526 году, однако, увидев, что произошло в Восточной Пруссии из-за его бездействия, император даровал княжеский титул ливонскому магистру. В 1530 году Карл V назвал немецкого магистра новым Великим магистром ордена, с тем чтобы орден служил политическим целям Габсбургской династии.

Королевскую Пруссию секуляризация управления Восточной Пруссии не затронула, хотя, конечно же, протестантские идеи стали легче распространяться от города к городу. Потенциально жители этой части Пруссии рассматривали себя как автономную немецкоязычную часть польского королевства с правом на независимые решения в области религии. Горожане приветствовали как мирные перспективы, так и распространение лютеранских реформ. Казалось, открылся не только путь к духовному и культурному объединению Пруссии, но и к еще большему усилению власти торгового класса и мелкого дворянства над церковными деятелями, которые были официальными правителями многих городов и большей части сельских владений.

Многим из тех, кто в иных условиях возражал бы против реформ, заткнула рот пугающая перспектива крестьянского восстания. Крестьянские бунты, то здесь, то там вспыхивавшие в Пруссии в 1525 году, вслед за Великим крестьянским восстанием в Германии, были отрезвляющим предупреждением. Они показывали, что возможны и куда худшие перемены, чем те, что связаны с очищением от старых проблем местных церквей и монастырей. Восстание в Данциге в 1526 году продемонстрировало, что беспорядки перекинулись и на нижние слои городского населения. Для высших классов было не время ссориться на почве религии. Живи сам и давай жить другим – вот что было практичной политикой.

Альбрехт не считал себя мятежником или разрушителем единства Церкви. Через много лет он все еще продолжал вести переписку с Римом и чтить папу как главу Церкви. Формальное отделение произошло позднее, как один из многих неизбежных шагов. Роль перемен в Пруссии легко преувеличивать: в 1525 году протестантство было реформой, которую защищали и приветствовали многие приверженцы Римской католической церкви. Они не видели практических альтернатив протестантству. Уже через год Сигизмунд мог поздравить себя с дальновидными действиями. Людовик Ягеллон Венгерский (1516-1526) пал в битве под Мохаком, и турки заняли большую часть его королевства. Его малолетний и больной наследник передал остатки Венгрии и свои права на другие королевства одному из Габсбургов – Фридриху Австрийскому, который позднее стал императором. Теперь, когда Польшу окружали враги с востока (Москва), с юга (турки) и с запада (Габсбурги), счастьем было то, что Сигизмунду не приходилось беспокоиться о северной границе.

Тем временем император получил в свое распоряжение немалые ресурсы Тевтонского ордена в Германии, которые мог использовать в войнах против турков. Ему также не хотелось отвлекаться на проблемы на севере. Короче говоря, секуляризация прусских земель оказалась выгодной всем. Такая оценка не была, впрочем, всеобщей, и любой, кто предложил бы использовать прусский пример в Ливонии, мог с уверенностью ожидать, как минимум, ожесточенного спора.