"Тевтонский орден" - читать интересную книгу автора (Урбан Вильям)

Глава десятая Битва при Танненберге

Два конфликта обозначали исход XIV века в Пруссии. Первый, начавшийся еще в первом десятилетии века, был связан с приобретением Тевтонским орденом Западной Пруссии, изначально известной как Помереллия. Эта территория была стратегически важной по нескольким причинам. Ее восточной границей была Висла, поэтому правитель этих земель мог блокировать жизненно важный торговый путь по этой реке. Людские и экономические ресурсы Помереллии играли важную роль в экономике Пруссии (особенно Данцига) и в военной структуре ордена. Французские, бургундские и немецкие крестоносцы могли в безопасности прибывать в Пруссию через Бранденбург, Ноймарк и Помереллию, если по каким-то причинам обычный маршрут через Великую Польшу оказывался перекрытым. Однако польские короли и духовенство расценивали переход Помереллии к ордену (напомним, путем войны и покупки) как кражу их собственности. Их не особо интересовало прошлое этой области или ее этнический состав. Они считали ее польской, обосновывая это тем, что ее жители платили Риму «Грош святого Петра» – вся Польша платила этот налог, а немецкие земли – нет. И польские патриоты не упускали ни одной возможности оплакать потерю этой провинции.

Второй конфликт, завершившийся в самом конце столетия, был связан с Самогитией. Рыцари ордена рассматривали эту территорию частично как мост в Ливонию, который позволял круглый год поддерживать связь с северными владениями ордена, частично как средоточие языческого сопротивления обращению в христианство. Литовские великие князья, чью власть сами самогиты признавали лишь изредка, изо всех сил старались, чтобы удержать эту провинцию в составе литовского национального государства.

Как ни удивительно, но орден смог заключить мир как с Польшей (Калишский договор в 1343 году), так и с Литвой (Салинский договор в 1398 году). Два литовца – Ягайло Польский и Витаутас Литовский – даже помогли ордену покончить с сопротивлением самогитов в обмен на помощь в походах против Москвы и Орды.

Эта эпоха сотрудничества окончилась в 1409 году, когда началось восстание в Самогитии. У рыцарей были основания подозревать Витаутаса и Ягайло в содействии мятежникам. Но в этот момент их обычно осторожная дипломатия находилась в руках темпераментного Великого магистра – Ульриха фон Юнгингена, который был не только сравнительно молод, но и уверен в том, что его орден потерял из виду свою изначальную цель – борьбу с язычниками. Под язычниками он понимал прежде всего самогитов и их союзников, а не русских, татар или турок. Он видел непосредственных врагов прямо под рукой: Польшу и Литву.

Требования Великого магистра о прекращении помощи мятежным самогитийцам со стороны Польши и Литвы спровоцировали призывы к войне в обеих странах. Но еще было неясно – последуют ли этим призывам большинство дворян и церковников, которые высоко оценивали военную репутацию тевтонских рыцарей.

Основная масса тевтонских рыцарей, а особенно советники Великого магистра, были уверены в своей способности справиться с польской знатью, литовскими боярами и церковниками обоих государств. Для них было не важно, что патриотический гнев поляков и литовцев был вызван действиями самого Ульриха фон Юнгингена в 1409 году. Рыцари считали, что между Литвой с Польшей слишком много разногласий для совместных действий против ордена. Всем была известна история их вражды, последующих примирений и новых ссор. Знать же и духовенство обеих стран, как и на Западе, казалось, не желали подчиняться воле правителей. Ягайло и Витаутас никогда не пытались повести свои войска вглубь Пруссии, поэтому в ордене были уверены, что литовские и польские войска нанесут удары по далеко отстоящим друг от друга направлениям – вероятно, в Самогитии и Западной Пруссии, возможно, в Кульме. Великий магистр мог бы противопоставить этим нападениям оборонительную тактику с использованием местных войск, сосредоточив свои подвижные силы против основной армии, которая, скорее всего, вторгнется в Западную Пруссию.

Кроме того, всем было известно, что Ягайло и Витаутасу постоянно приходилось следить за своим тылом – с востока им обоим угрожали татары, а с юга – Сигизмунд, который в любой момент мог собрать ополчение и вассалов в Венгрии, Богемии и Силезии и вторгнуться в Польшу. Наконец, практически каждый немецкий рыцарь верил, что польская знать может отважно сражаться на защите своей отчизны, но будет неохотно собирать войска для похода на чужие земли. Считалось аксиомой, что польские рыцари и прелаты могут быть храбры в речах, но тем не менее откажутся собирать средства на войну или исполнять феодальную повинность. Эта ошибка в расчетах руководителей ордена основывалась на факте – поляки действительно долго не доверяли Ягайло, почти так же как Витаутасу или ордену. Однако времена меняются, и за десятилетие правления Ягайло отношение польских подданных к своему королю изменилось. Они стали больше доверять Ягайло, да и просто привыкли к нему. Пусть у него не было пока сына, но дочь, многозначительно названная Ядвигой по своей матери, могла бы однажды унаследовать престол. Поляки теперь были более склонны считать Ягайло своим королем, а не просто иноземным князем.

Это изменение в отношении поляков к королю проявилось в декабре 1409 года, когда Николас Траба, будущий архиепископ Гнезно, принял участие в секретном совещании Ягайло и Витаутаса в Бресте, где разрабатывались планы войны. Последовавшие дипломатические маневры сделали их союзником князя Януша Мазовецкого, хотя Зимовит IV остался нейтральным, а герцог Померании встал на сторону ордена. Что более важно, народ Литвы и Польши был психологически готов к решающей схватке.

Даже те немногие немцы, кто допускал, что Ягайло решится на войну, не ожидали, что гнев Великого магистра, запрет на торговлю с Польшей и Литвой и набег на Мазовию и Великую Польшу приведут к грандиозной битве. Во-первых, крупные сражения были редкостью – слишком велик был риск и слишком мала материальная награда, особенно в сравнении с безопасными набегами на земли, обороняемыми лишь почти безоружными крестьянами, или выбивание выкупа с горожан. Во-вторых, за исключением отдельных случайных конфликтов, таких как в 1409 году, между Польшей и Пруссией вот уже семьдесят лет сохранялся мир. Вопрос о Самогитии был решен договорами Салинским в 1398 году и в Рационже в 1404 году, поэтому война с Литвой казалась маловероятной. Немногие из живущих могли помнить последние значительные вторжения поляков и литовцев. Да, можно было ждать пограничного набега на какую-нибудь слабо защищенную приграничную область Восточной Пруссии, но потом снова будет подписан мир. В принципиальном вопросе о Самогитии литовцы, конечно же, отступят в 1410 году, как отступили поляки в 1409-м!

Также казалось невероятным, что Великий магистр вновь вторгнется в Польшу. Учитывая недавно обновленные пограничные крепости, орден уже не мог рассчитывать на новые легкие победы без основательной поддержки крестоносцев из других стран. На то, что такая помощь придет в необходимом количестве, не приходилось рассчитывать, если к обычным приманкам, касающимся рыцарского духа, не будет добавлен существенный финансовый стимул. Ведь это было уже вторжением в христианское королевство, хотя подобные рассуждения не остановили бы многих немецких или богемских наемников. О вторжении в Литву не могло быть и речи. Ни один Великий магистр не посылал на восток значительные силы, если не был уверен, что тем временем поляки не вторгнутся в Пруссию. Наконец, казалось, что ставки в конфликте не настолько высоки, чтобы какая-то из сторон решилась на генеральное сражение со всем вытекающим из него риском. Это и было причиной того, что хотя и оба папы – в Авиньоне и Риме, и оба императора – Венцеслас Богемский и Рупрехт Палатинатский – обратили свое внимание на растущую напряженность в 1409-1410 гг., их усилия по примирению сторон были минимальными. Этот далекий конфликт не казался им заслуживавшим чрезвычайных мер.

Жителям Западной Европы Пруссия казалась далекой незначительной страной – у них было много своих проблем – Пизанский Собор, который, как ожидалось, покончит с расколом Церкви[71].

Турки продолжали продвигаться на север и уже перешли из балканских стран в Штирию и Хорватию, угрожая землям Сицилийской династии, связанной семейными узами с Ягайло и Сигизмундом Венгерским. Они были уже готовы пересечь Альпы и войти в Австрию и Италию. Между Бургундией и Францией разогрелась война, в которую оказались втянутыми многие семейства, традиционно посылавшие своих рыцарей в крестовые походы в Пруссию. И тем не менее 15 июля 1410 года на поле между деревнями Танненберг и Грюнвальд произошла великая битва.

Эта битва при Танненберге (Грюнвальде, Жальгерисе) – как соответственно называют ее немцы, поляки и литовцы – получила известность, превосходящую ее подлинное значение. История северной и центральной Европы не изменилась резко из-за этого сражения. Перемены в балансе сил начались задолго до сражения, перемены настолько фундаментальные, что, не произойди эта битва, все равно сегодняшний мир стал бы таким, каков он сейчас. Польское королевство было уже на подъеме, а век военных орденов прошел. Маловероятно, чтобы орден мог в политическом и военном смысле сохранить паритет со столь многочисленной, богатой и энергичной нацией, как поляки. Более того, Польша была многонациональным государством, и на дворе был XV век, а не нынешний. Этнический состав Пруссии вряд ли резко изменился бы, войди она сразу же в состав Польши. Через год после битвы тевтонские рыцари уже снова могли обороняться и изгнать поляков и литовцев со своих земель. Тем не менее в Грюнвальдской битве орден понес такие людские и материальные потери, что последующие Великие магистры так и не смогли вернуть ордену былую силу и престиж. Орден ступил на путь, закончившийся окончательной катастрофой в Тринадцатилетней войне (1453-1466). Так что, хотя Грюнвальдская битва и не была решающим моментом в истории средневековой Пруссии, она послужила началом быстрого упадка ордена.

Наконец, Грюнвальдская битва имела огромное значение, потому что была драматическим событием, ставшим источником бесчисленных исследований и повествований, и – верно или нет – с ней связываются судьбы целых народов.

Даже будущие участники этой битвы не ожидали чего-то подобного. Хотя отношения между Великими магистрами ордена, Ягайло и Витаутасом оставляли желать лучшего уже несколько десятилетий, военный конфликт, который начался в августе 1409 года, вполне мог закончиться компромиссом. К этому побуждали обе стороны как авиньонский, так и римский папы, желавшие достичь согласия между европейскими государствами, преодолеть церковный раскол, остановить, наконец, неумолимое продвижение турок.

Более всех европейских правителей разрешению конфликта содействовал Венцеслас Богемский. Хотя и отвергаемый своими немецкими подданными как император, он отправил в 1409 году своих послов, призванных быть посредниками в решении конфликта. Им даже удалось в октябре того же года усадить за стол переговоров Ульриха фон Юнгингена и Ягайло, что привело к перемирию до Иванова дня (24 июня) следующего года. Это внушало надежды на дальнейшее примирение сторон. Наиболее важной статьей в условиях перемирия было право Венцесласа предлагать справедливые условия для постоянного мирного договора. Эти предложения он должен был сделать до Пасхи, что позволяло сторонам провести новые переговоры до истечения срока перемирия. Критический момент, однако, наступил перед Пасхой, когда фон Юнгинген и Ягайло попытались склонить известного переменчивостью решений монарха каждый на свою сторону[72].

Великий магистр приказал подготовить краткую историю крестового похода в Самогитии, документ, рисующий литовцев как неисправимых ренегатов, нарушивших свои обещания, данные полякам в 1386 году, а немцам – в 1398 году. Более того, в документе утверждалось, что литовцы, считавшиеся христианами, были на деле еретиками и схизматиками православного толка, а самогиты – законченными язычниками, которые не допустили ни единого крещения за последние пять лет. Не полагаясь лишь на бумагу и перо, Великий магистр отправил в Венгрию делегацию высокопоставленных чиновников ордена. Эти посланцы в декабре подписали с королем Сигизмундом договор, в котором выразили согласие выплатить ему сорок тысяч гульденов за его помощь. Сигизмунд, в свою очередь, почтил гостей, пригласив их быть крестными отцами своей новорожденной дочери Елизаветы. Из Венгрии делегация ордена отправилась в Богемию, где представила свои аргументы Венцесласу, который принял окончательное решение 8 февраля 1410 года.

Сутью его предложения по условиям мира было возвращение к status quo ante bellum (состоянию до войны.– Пер.). Такое предложение не могло удовлетворить ни Витаутаса, ни Ягайло, особенно потому, что жалобы литовцев на орден не были учтены. Полякам вменялось воздержаться от какой-либо помощи «нехристианам» Самогитии. Венцеслас пригрозил, что объявит войну любой из сторон, нарушившей условия мира, но у него не было сил, чтобы подкрепить делом свои слова. Орден одержал полную победу, получив подтверждение своих прав на Западную Пруссию и Ноймарк. В действительности это была слишком полная победа, потому что не оставалось никакой возможности убедить короля Польши принять условия арбитра.

Время, отпущенное ордену на ликование, было коротким. Польские дипломаты пробыли в Праге еще месяц, тщетно пытаясь убедить Венцесласа, что условия мирного договора не были справедливыми, пока Венцеслас не потерял терпения и не пригрозил Польше войной. Поляки отбыли на родину, уверенные в неминуемости войны с орденом, а возможно и со всеми западными соседями. Ягайло, который лучше знал Венцесласа, беспокоился меньше. Он отверг все предложения о новых переговорах, а когда Венцеслас пригласил его на съезд в Бреслау в мае, император и представители ордена тщетно прождали поляков, которые заявили, что не приедут.

Войска начали собираться. Подготовившись к войне, Ягайло предложил Витаутасу соединиться с ним в Мазовии, куда до сих пор приходилось буквально продираться через болотистую лесную чащу. Благодаря открытию торгового пути по Нареву, Витаутас смог теперь, не испытывая непомерных трудностей, привести своих людей в назначенное место близ Плоцка. Основная часть королевских сил оставалась на западном берегу Вислы, но Ягайло отправил польские отряды удерживать броды до подхода Витаутаса, и каждый день прибывали все новые войска. К середине июня король имел в распоряжении более тридцати тысяч всадников и пехотинцев (18 000 польских рыцарей и дворян, несколько тысяч пехотинцев, наемников из Богемии и Моравии, 11 000 литовцев, русских, татарской конницы, большой отряд из Молдавии, возглавляемый князем Александром Добрым, и небольшой отряд самогитов).

Великий магистр Ульрих фон Юнгинген также собрал большое войско, вероятно, около двадцати тысяч воинов. Так как он позволил ливонскому магистру заключить мир с Витаутасом, никто из превосходных воинов Ливонского ордена не мог присоединиться к нему. Как бы там ни было, рыцари Ливонии прохладно отнеслись к этой войне. Хотя магистр Ливонии отправил Витаутасу извещение, что через определенное время разорвет договор, он также заявил, что не отправит свои войска в Пруссию, или в тыл Витаутасу, или в Литовские северные земли, пока не истечет срок договора. Кроме того, хотя Юнгингену удалось собрать в Пруссии около десяти тысяч орденской конницы, остальная часть его войска состояла из «пилигримов» и наемников. Сигизмунд прислал ему на помощь двух знатных придворных с двумя сотнями рыцарей, а Венцеслас позволил Великому магистру набрать большое количество своих знаменитых богемских наемников.

Численность обеих армий по различным оценкам колеблется от половины называемой выше до почти астрономической цифры. В любом случае, соотношение войск обеих сторон было примерно три к двум в пользу польских рыцарей и литовского Великого князя. Но у ордена было преимущество в вооружении и организации и близко расположенные крепости, служившие местом хранения провианта и снаряжения, а также местом укрытия. Так как фон Юнгинген знал, что его противники еще не объединились, он рассчитывал, что сможет сразиться с ними поодиночке. Мало кто из командующих отрядами в войсках Ягайло и Витаутаса воевали вместе в предыдущих кампаниях против крестоносцев и татар. В целом польско-литовское войско было настолько пестрым по своему составу, что взаимодействие его отдельных частей было затруднительным. У Великого магистра было больше дисциплинированных рыцарей, привыкших воевать сплоченными отрядами, но у него были также и светские рыцари, и крестоносцы, подверженные приступам как энтузиазма, так и паники. К тому же орден держался оборонительной стратегии, был способен опираться на подготовленные позиции и лучше знал местность. Так что шансы у противников были примерно равны.

Безымянный летописец ордена, продолживший работу своего предшественника – Иоганна фон Позильге, описывает приготовления к битве, используя яркие детали, и таким образом дает нам лучше понять отношение крестоносцев к их противникам:

Вряд ли можно ожидать взвешенной оценки от летописцев, но современному читателю странным кажется обвинение в использовании наемников, так как орден поступал точно так же. Люди Средневековья, как и многие люди сегодня, ненавидели страстно, часто совершали импульсивные поступки и рассуждали нелогично. Впрочем, они могли поступать и весьма рационально. Вскоре мы увидим, что вожди обеих армий покажут себя людьми своего века, действуя попеременно то сообразно холодному рассудку, то поддаваясь своему темпераменту. В начале кампании верх брал рассудок.

Венгерский придворный граф и воевода Трансильвании, упомянутые в приведенном отрывке из летописи, спешно вернулись на юг, чтобы собрать войска у южных границ Польши. Однако эта угроза была неубедительной и потому не оказала никакого влияния на кампанию. Сигизмунд, как обычно, пообещал больше, чем был готов сделать. Он ничего не предпринял, кроме того, что позволил ордену набрать наемников, хотя в это время как раз находился в северной Венгрии и мог бы сам быстро собрать большое войско.

Стратегии двух командующих были весьма различны. Великий магистр поделил свои силы, как обычно, между Восточной и Западной Пруссией, ожидая вторжения в далеко отстоящих друг от друга пунктах и полагаясь на своих разведчиков, которые должны были определить направления главного удара противника. Именно туда он планировал быстро подтянуть свои войска, чтобы изгнать захватчиков. Ягайло, напротив, планировал объединить польские и литовские силы в одно большое войско, что было достаточно необычно для тактики того времени. Хотя эта тактика и применялась время от времени в Столетней войне, ее больше придерживались монголы и турки – постоянные враги поляков и литовцев. Тевтонские рыцари поступали так же во время своих Reisen в Самогитию, но при гораздо меньшей численности.

На этом этапе кампании командование Ягайло было безукоризненным. Как только он узнал, что Витаутас пересек Нарев, он приказал своим людям построить 45-метровый понтонный мост через Вислу. За три дня он перевел основные силы своего войска на восточный берег, а затем разобрал мост, чтобы использовать его в будущем. К 30 июня его войска соединились с войском Витаутаса. 2 июля объединенная армия начала продвижение к северу. До этого времени король умело обходил попытки Великого магистра блокировать его продвижение на север и даже сумел скрыть от него переправу своей армии через Вислу. Посланцы императора предупредили об этом факте Юнгингена, но тот не поверил им, настолько он был уверен, что основной удар будет направлен на западный берег Вислы и будет нанесен только польскими войсками.

Когда Юнгинген получил сведения, подтверждающие факт переправы противника, он спешно переправил свое войско и стал искать позицию, на которой он мог бы перехватить Ягайло среди лесов и озер до того, как польские и литовские фуражиры смогут разорить богатые деревни этого края. Его планы были полностью оборонительными – обратить против врага его численность, ожидая, что провиант и фураж у них закончится быстрее, чем у его собственных, хорошо снабжаемых войск. На землю Пруссии давно уже не вступала нога противника.

Великий магистр оставил три тысячи человек под командованием Генриха фон Плауэна в Шветце на Висле, чтобы защитить Западную Пруссию от неожиданного вторжения польского войска, если оно снова сумеет обойти его и ударить вниз по реке в самые богатые области Пруссии прежде, чем войско ордена сумеет форсировать реку обратно. Плауэн был уважаемым военачальником, но невысокого ранга, подходящей фигурой для организации обороны, но ничем не проявивший себя на поле боя. Юнгинген желал оставить при себе своих самых ценных командиров, которые могли бы дать ему здравый совет и показать пример мудрости, отваги и рыцарского духа. Великий магистр был довольно молод и несколько горяч, но весь его опыт подсказывал действовать с крайней осторожностью, пока битва не завязалась. Дерзкая отвага хороша перед лицом противника, но не ранее.

Ягайло, со своей стороны, также был осторожным командующим. В течение всей своей карьеры он старался избегать риска. Никто не может назвать случая, когда бы он подвергал опасности свою жизнь или бросался во главе своих войск на противника. Но в этом не было ни тени малодушия. Общественные нормы менялись, все уже признавали, что командующий должен оставаться в живых и что командующий должен командовать армией, а не искать личной славы на поле боя.

Поэтому неудивительно, что продвижение королевской армии по территории противника было очень медленным. Эта осторожность была понятной. В конце концов, Ягайло не был уверен, что его уловка сработала, и он высоко ставил военное мастерство Юнгингена.

Несомненно, он опасался попасть в засаду, которая могла бы принести крестоносцам величайшую победу. Должно быть, Ягайло несколько успокоился, узнав, что войска ордена заняли оборонительную позицию на переправе через Дрвенцу. По крайней мере, теперь он знал, где находится Юнгинген. С другой стороны, его отнюдь не обрадовали донесения разведчиков о том, что позиции крестоносцев хорошо укреплены.

Итак, оба командующих медленно и осторожно двигали свои армии навстречу друг другу. Ягайлло и Юнгинген одинаково опасались совершить какую-нибудь грубую тактическую ошибку – например, оказаться вечером там, где нельзя разбить лагерь, или двигаться по местности, подходящей для засад. Кроме того, обоим приходилось беспокоиться о транспорте, запасных лошадях и скоте для пропитания. Хотя оба командующих не были новичками на войне, они впервые вели столь крупные силы, что усугубляло опасности ошибки, неправильного понимания приказов, наконец, просто паники.

Если судить их с этих позиций, оба – и Ягайло, и Юнгинген – заслуживают высокой оценки за то, как они привели свои армии к месту будущего сражения, не совершив серьезных ошибок. Обе армии были хорошо снабженными, готовыми сражаться и уверенными в своей победе. Все командиры хорошо знали противника, местность и особенности погоды, умели обращаться с техникой того времени. Эти армии не были толпами вооруженных людей. Военные традиции, личная подготовка и тренировки подразделений, опыт сражений в локальных войнах делали их грозными противниками. Ни в одной из армий не было разногласий в командовании, ссор между отдельными частями, эпидемий или излишней нервозности перед сражением. Эти проблемы существовали, но были общими для обеих сторон и не заслуживали упоминания в современных им летописях. Одним словом, ни у одной из армий не было причин ожидать поражения.

Со стороны ордена каждый командор и каждый рыцарь находились в постоянной готовности к бою, насколько это было возможно. Оставалось непонятно, когда начнется сражение, как поведут себя в нем отдельные люди, как будут разворачиваться события – ибо эти неизвестности всегда присутствуют на войне. Хотя многие из воинов обеих армий участвовали в набегах и осадах, лишь у нескольких был опыт большого полевого сражения. Некоторые из крестоносцев прошли через поражение под Никополем в 1396 году[73], а некоторые из их противников пережили поражение на Ворскле на Украине в 1399 году, когда войско Витаутаса было почти уничтожено татарами. Но лишь эти немногие знали лично, что такое битва, в которой десятки тысяч сражающихся сталкиваются в течение нескольких минут для ожесточеннейшего боя.

Только они знали, что такая битва – это xaос, поражающий воображение. В таком бою командующие не могут поддерживать связь с большинством своих частей. Движение войск сдерживается огромным числом людей и животных на поле боя. Чувства человека глушатся шумом, пороховым дымом и пожарами, пылью, поднятой копытами коней. Людей мучает жажда от возбуждения и стресса, так же как и от жары и тяжести доспехов. Люди в такой битве испытывают иррациональную тягу снять хоть как-то это напряжение – либо бежать, либо бросаться в бой. Нужно помнить, что военный опыт большинства рыцарей и оруженосцев ордена ограничивался тренировками и немногочисленными мелкими стычками – между орденом и литовцами не было крупной войны уже сорок лет, а между орденом и поляками – почти восемьдесят. Лишь немногие опытные рыцари имели за плечами опыт небольших войн в Самогитии, кампании на Готланде[74] и вторжения 1409 года в Польшу[75].

Во всей Европе в эти годы было много кампаний, но мало сражений. Как ветераны, так и новички находили утешение в болтовне, хвастовстве, молитвах и пьянстве.

У литовцев было больше опыта, но в ведении войны с другими противниками – с татарами в степях и русскими в их лесах. Литовцы ездили на невысоких конях и носили легкие русские доспехи. Они были недостаточно защищены для сражения «лоб в лоб» с большим войском западных рыцарей, но равнялись противникам в своей гордости и уверенности в успехе. Память о поражении Витаутаса на Ворскле меркла перед последовавшими успешными кампаниями против Смоленска, Пскова, Новгорода и Москвы. С 1406 по 1408 год Витаутас три раза водил войско против своего зятя Василия Московского, один раз даже осадив московский Кремль, и наконец заставил Великого князя Руси принять мир на условиях возвращения к границам 1399 года. Сильной стороной литовской конницы была ее способность проходить по пересеченной местности, которую противники могли счесть непроходимой; слабой – неспособность выстоять против лобовой атаки тяжелой рыцарской кавалерии (литовцы рассчитывали, что татарские разъезды не допустят такой «неожиданности»).

Польская кавалерия была более многочисленна, лучше вооружена и лучше готова к генеральному сражению с немецкими рыцарями, но полякам не хватало уверенности в том, что они способны выстоять в бою против ордена. Современник тех событий польский историк Длугож жаловался на ненадежность польских рыцарей, их жадность к добыче и склонность впадать в панику. Большая часть польских рыцарей – не менее 75 процентов – пренебрегала доспехами ради подвижности и удобства, но и их вооружение было ближе к западным образцам, чем у литовцев. В этом плане они ненамного отличались от большей части войск ордена – легкой кавалерии, приспособленной к местным условиям. Что касается оставшейся четверти, многие из них носили пластинчатые доспехи и предпочитали копью арбалет, так же как и большинство в тяжелой кавалерии ордена. Слабость поляков была в плохой подготовке и отсутствии опыта – многие из польских рыцарей были «любителями», землевладельцами, годами сидевшими в своих поместьях, и совсем молодыми людьми, они были непрофессионалами, знавшими, что им предстоит столкнуться с лучшими воинами христианского мира. Хотя некоторые из польских дворян служили ранее под знаменами короля, кажется, к этой кампании он привлек силы в основном с севера страны, а ведь именно рыцари южной Польши в первую очередь служили ему в кампаниях в Галиции и под Сандомиром. Ягайло мог бы призвать и больше рыцарей, но у него не хватало ни места в лагере, ни продовольствия. Массы плохо обученных и почти не подготовленных крестьян-ополченцев были гораздо удобнее для управления: их знатные господа могли не заботиться о своих ополченцах, полагая, что те как-нибудь прокормят себя сами и смогут ночевать у костров, невзирая на погоду. Хотя польза от этих ополченцев в бою была невелика – в лучшем случае они могли на какое-то время отвлечь противника, позволяя своей кавалерии сманеврировать или отступить,– их можно было посылать грабить деревни, решая проблему снабжения армии продовольствием. А дым от сжигаемых ими деревень вводил противника в заблуждение о месте расположения основных сил королевской армии.

Сама численность армий Ягайло и Витаутаса должна была создавать серьезные проблемы для арьергарда. Когда тысячи лошадей проезжали по дорогам, жидкая грязь в низинах затрудняла движение и становилась практически непроходимой для телег. Хуже того, чем более многочисленны и измотаны войска, тем легче они поддаются необъяснимым приступам паники. Донесения разведчиков были ненадежны: вокруг было слишком много лесов, рек и вражеских разъездов. Но король с советниками, неважно, насколько в реальности измотанные, нервные или неуверенные, не имели права на любое выражение нерешительности или страха. Ему нужно было постоянно выглядеть спокойным и уверенным: в этом сами черты характера Ягайло сыграли в его пользу. Не употребляющий алкоголя, он постоянно оставался трезвым, а его поведение выражало полную уверенность в себе. Страсть к охоте подготовила короля к многочасовому пребыванию в седле. В густых лесах Добрина и Плоцка он чувствовал себя как дома. Витаутас, сильно отличаясь от Ягайло, служил тому прекрасным дополнением. Энергичный и вдохновляющий лидер, который, казалось, мог находиться везде одновременно, презирающий трудности, свой среди воинов… Никто из польско-литовской армии не мог пожаловаться, что их командующие не знакомы с жизнью простых воинов и опасностями лесов или что они не делят со всем войском трудности и лишения.

Такая необходимость постоянно держать под контролем действия войска таила опасность – любую армию на марше может задержать река или узкий проход между озерами или болотами, даже в отсутствии неприятеля. Командующему приходится в такой ситуации отдавать приказы, практически любые, даже просто «сесть и отдыхать», лишь бы только не показать неспособность командовать. Такие обстоятельства, дополненные усталостью, жаждой и тревогой, часто приводят к поспешно отданным приказам атаковать или, наоборот, отступить, которые войска не могут эффективно выполнить. Короче говоря, обстоятельства могли принудить короля сделать плохой выбор, а спешка могла привести к худшему выбору из возможных вариантов. Ягайло, конечно же, понимал это, так как он вел не первую в своей жизни камланию. Однако доныне ему приходилось только заставлять противника отступать перед его превосходящими силами или осаждать крепости. Его целью всегда было вынудить противника к переговорам и открыть дорогу дипломатии. Сейчас же он вел огромную армию для боя с противником, которого они до сих пор не видели, чтобы сразиться, если на это пойдет вражеский командующий, в ожесточенной битве на территории противника.

Ягайло, видимо, сделал остановку на реке Дрвенце перед тем, как вступить на территорию Пруссии. Он не хотел рисковать, переходя реку через единственный брод в виду у хорошо укрепившегося противника. В то же время он не хотел двигаться на восток вверх по течению: хотя в верхнем течении река не представляла собой серьезного препятствия, эта местность была очень лесистой – здесь, еще сохранялись остатки древних пущ. Кроме того, хотя за прошедший век тевтонские рыцари основали в этих холмистых краях много деревень, дороги, соединяющие их, были узкими и извилистыми. Петляя среди холмов и болот, эти дороги могли завести чужеземцев в чащобы. Местные жители прятались в лесах или укреплениях. И хотя многие из них говорили по-польски (в те дни иммигранты не подвергались такому языковому влиянию, как в наше время), они были на стороне ордена, и уж точно никто из них не хотел попасть в руки разведывательных отрядов Витаутаса, часто состоящих из внушавших ужас татар. Эти отряды старались нащупать пункты обороны и найти пути их обхода. Заставлять крестьян давать информацию или служить проводниками было частью войны. Горящие деревни отмечали продвижение конных разъездов. Хотя две армии, стоявшие друг напротив друга возле брода, почти не могли ничего видеть из-за лесов, они узнавали друг о друге из-за поднимавшихся столбов дыма.

Впрочем, такая тактика разорения местных деревень, грабежа и террора была слабым отголоском того поведения, которого когда-то придерживались поляки: длительный период мира смягчил нравы этих «воинов-любителей». Уже вскоре польские рыцари жаловались Ягайло на поведение союзников: те, особенно татары, волокли в свои шатры женщин и насиловали их, убивали крестьян, говоривших по-польски, бесчеловечно обращались с пленниками. В конце концов, королю пришлось отпустить часть пленных и приказать степным всадникам избегать подобной практики в будущем. Такой приказ был не в его интересах – надежда короля на то, что Юнгинген ослабит свои позиции, основывалась именно на причинении вреда близлежащим областям, чтобы вынудить Великого магистра послать войска на защиту местных жителей. Впрочем, вскоре Ягайло и Витаутас осознали, что Юнгинген был слишком хорошим командующим, чтобы распылять свои силы в критический момент.

Ягайло был огорчен подобным поворотом дел, но не желал ни позволить войне закончиться из-за пустых желудков его солдат, ни посылать их на убой, форсируя какую-нибудь безвестную речку. Пока было неясно, сможет ли он двинуться на восток через леса, болота и чрезвычайно сложную систему озер без того, чтобы позволить Великому магистру легко блокировать польско-литовскую армию. Подобное ожидание было единственно возможным. В конце концов, эта земля была почти родной для ордена, и тот просто обязан был за прошедшие годы построить здесь хоть какие-нибудь дороги. А если так, почему же они не пользуются ими, чтобы тревожить тылы поляков?

Юнгинген, со своей стороны, не казался слишком озабоченным фланговыми маневрами поляков. Тевтонские рыцари из близлежащих монастырей часто охотились в этих лесах и хорошо знали каждую деревню, поле и лес, а также знали, как многочисленные длинные, узкие и извилистые озера могут сковывать действия вторгшейся армии. Польские и литовские разведчики дни напролет искали пути через окружающие леса и пока не находили ни одного подходящего. Уверения местных проводников, бесспорно служивших в войсках ордена, что местные дороги непроходимы для сколько-нибудь крупного войска, вероятно, внушили Юнгингену большую, чем следовало, уверенность в превосходстве его стратегической позиции.

Эта чрезмерная уверенность и стала причиной последующих событий. Когда литовские разведчики доложили, что обнаружили несколько дорог, ведущих к Остероде, по которым было возможно провести армию, если выступить до того, как немцы узнают об этом,– король и Великий князь действовали быстро.

Ягайло посоветовался со своим малым советом, а затем отдал приказ готовиться к тайному ускоренному маршу к востоку и на север вокруг укрепленных позиций ордена. Он назначил каждому отряду его место на марше и велел всем беспрекословно слушаться двух проводников, которые знали местность. Королевский трубач должен был отдать сигнал к выступлению утром: до этого часа никто не должен был создавать шума или иным образом выдавать планы короля. Если бы армия не смогла внезапно и быстро выступить в поход, замысел короля провалился бы.

Тем временем Ягайло еще раз отправил герольда в немецкий стан попытаться решить спор мирным путем. Вполне правдоподобно, что это могло быть как обманным маневром, чтобы убедить Великого магистра, что король находится в отчаянном положении, так и формальным способом убедить посланников из других держав, что Ягайло действительно желает закончить войну без дальнейшего кровопролития. Трудно представить, какие условия показались бы Юнгингену приемлемыми в этой ситуации, но Великий магистр тем не менее собрал на совет своих офицеров: за единственным исключением, они проголосовали за войну вместо переговоров.

Подобные действия Ягайло могли лишь укрепить чрезмерную уверенность Великого магистра в том, что он владеет ситуацией. Конечно, когда немецкие разведчики Юнгингена увидели, что польский лагерь пуст, они решили, что король отступает. Войска ордена быстро переправились через реку по наплавным понтонным мостам и бросились в погоню, зная, что легче всего уничтожить отступающую армию. Однако, когда разведчики донесли, что поляки и литовцы двигаются двумя колоннами на северо-восток, по широкой дуге обходя фланг позиций ордена, Юнгингену пришлось пересмотреть свои планы. Если бы его отряды продолжили преследовать вражеское войско, они не смогли бы помешать татарским отрядам Витаутаса жечь деревни на своем пути, более того, преследуя противника в густых лесах, они рисковали попасть в засаду, не имея поддержки за своей спиной. Поэтому Великий магистр изменил направление движения своих войск так, чтобы опередить вражеские колонны. И действительно, скорость продвижения немецких отрядов почти позволила им обогнать противника, в то время как польские разъезды совершенно потеряли войска ордена из виду и, к своему удивлению, обнаружили, что немецкие отряды опять преграждают им путь на север.

Ягайло, выманивая немецкие силы на восток из укреплений, также вел свою армию далеко от возможных укрытий для нее. Более того, он разделил свои силы, послав литовцев к востоку и северу от дороги, по которой двигались польские войска. Если бы Великий магистр смог атаковать его неожиданно, особенно прежде чем королевские войска соединятся, Ягайло мог потерпеть необратимое поражение. Поскольку многие поляки все еще считали его «литовцем в польской шкуре», Ягайло рисковал самой своей короной, добиваясь сражения на этих условиях. Этот момент точно понимал Ульрих фон Юнгинген. Победа над войсками Польши и Литвы могла навеки сокрушить его старинных врагов.

Великий магистр не понимал, что он просто обязан оставаться спокойным и действовать рационально. Когда разведчики доложили ему, что противник дошел до Гильгенбурга[76] и сжег город, учинив жестокую расправу над его жителями, Юнгинген утратил хладнокровие.

Больше не будет позиционной войны – он выступит ночью и на рассвете неожиданно нападет на врагов. Приводя в движение свою армию, Великий магистр шел на риск, которого мог бы избежать. Немецкий летописец Позильге, наиболее информированный из современников, описывал последовавшие действия враждующих армий следующим образом:

Так передвигались обе армии. Юнгингену удалось неожиданно выдвинуть свои силы против поляков и литовцев, что было для той эпохи немалым достижением. Затем он потерял это преимущество, так как оставил утомленных солдат стоять в боевых порядках без еды и питья. Противник тем временем успел приготовиться к битве. За это время магистр приказал вырыть замаскированные ямы перед своими позициями, чтобы в эту ловушку попала атакующая польская кавалерия, а затем приказал так отступить с этих позиций, что королевские войска, находившиеся в лесу, смогли выйти на поле боя и построиться в две линии против порядков ордена. При этом вырытые «волчьи ямы» стали частью польской оборонительной линии, а мощная артиллерия ордена оказалась на позиции, откуда ее стрельба была неэффективной. Более того, его пехота оказалась на позициях, откуда не могла оказать действенной помощи рыцарям. Даже если предположить, что Великий магистр не ожидал, что польские рыцари пойдут в атаку, не имея удобного места для построения, все равно его приказы нельзя оценить как удачные. Войска ордена устали, промокли под утренним дождем, проголодались и, без сомнения, их дух все больше падал. Кроме того, день выдался необычайно теплым, а большинство воинов ордена не были привычны к жаре. Тем не менее у Юнгингена оставались серьезные шансы на победу. Если бы ему удалось вынудить короля первым пойти в атаку, позволив опытным рыцарям ордена нанести один из тех мощных контрударов, которыми они славились, то, возможно, орден победил бы. Хотя Великий магистр был горд, высокомерен и опрометчив, эти качества отчасти уравновешивались его отвагой и мастерством в битве. А за его спиной стояла грозная сила. Многочисленность рыцарских полков скрывала неудачное расположение вспомогательных войск и внушала своему командующему уверенность в победе.

Вид огромных армий, выстраивающихся в боевые порядки, для участников битвы остался незабываем. Лучшие войска Великого магистра в белых плащах построились вокруг большого белого знамени с черным крестом. На поле битвы развевались разноцветные флаги кастелянов и епископов: украшенного короной белого орла Ягайло на красном поле, белый на красном крест архиепископа Гнезно, коронованного медведя кастеляна Кракова, выдыхающую пламя львиную голову на голубом поде – стяг маршала Польши, белого рыцаря Литвы (Витиса) на белом коне, геометрический узор стяга Вильнюса. Сомкнутые ряды пехоты и лучников выходили на поле под музыку. На любые возвышения, дающие преимущество в стрельбе, тащили артиллерию. Туда и сюда скакали посыльные, передавая приказы полкам, а командиры обращались к своим воинам, убеждая их отважно сражаться с противником.

Нельзя игнорировать роль, которую в этом сражении играли духовные и нравственные ценности той эпохи. Великий магистр потерял полученные им преимущества, не напав на противника немедленно, затем снова медлил начинать сражение лишь для того, чтобы послать рыцарский вызов – два меча[77]. Король намеренно выстаивал мессу, не обращая внимания на просьбы своих командиров отдать приказ о наступлении. Ягайло продемонстрировал отличные способности командующего, приведя в порядке свои войска на поле боя, даже если учесть медлительность его продвижения после того, как польско-литовская армия ускользнула из лагеря, теперь же он, казалось, позволил событиям развиваться своим путем, не вмешиваясь в них. Возможно, король воспользовался церковной службой, чтобы оттянуть начало сражения, надеясь, что немецкие рыцари и их кони устанут под тяжестью вооружения; возможно, он ждал подкреплений; но, возможно, он просто был парализован нервным истощением и неуверенностью. Споры историков об этом так никогда и не будут полностью разрешены. Не исключено и то, что его истинная набожность подсказала ему, что время, проведенное в молитве, это самое важное, что он может сделать в тот момент.

В те времена больше надеялись на обращение к богу во время церковной службы, чем на хладнокровное планирование или тактические решения. «Да исполнится воля Господня!» Противник короля, Юнгинген, также отвел время молитве. Немецкие войска запели свой хорал Christ ist erstanden (Господь воскрес). Тем временем польские и литовские войска затянули свою боевую песню Bogu rozica dzewica (Гимн Богородице).

Рыцари, которые привезли два обнаженных меча, высокомерно вручили их королю и Витаутасу, вызывая их выйти на бой и сражаться. Король отреагировал спокойно, отпустил герольдов, а затем дал сигнал к началу битвы. В то время как поляки наступали в относительно строгом порядке, распевая гимн, литовцы бросились в бешеную атаку и рассеяли противостоящие им легковооруженные части. Затем силы противников истребляли друг друга примерно в течение часа. Только этот момент сражения описывается одинаково. Кроме признания этого факта среди летописцев, описывавших сражение, практически нет согласия. Поляки явно не ввели в бой свои основные силы, так как немцы продолжали обороняться, ожидая возможности нанести безжалостный удар в тыл какому-либо отступающему полку или в разрыв между вражескими рядами.

Битва при Грюнвальде до сих пор проигрывается историками снова и снова. Хотя общие черты сражения ясны, немецкие, польские и литовские историки так и не приходят к согласию о различных действиях, происходивших в ходе сражения, и даже о точном месте битвы на широком поле. Место, где в районе массовых захоронений расположена мемориальная часовня, было установлено археологами, но, так как последние вполне могли отмечать места, где были захоронены убитые пленники или умершие от ран после битвы через несколько дней, не существует общепринятого мнения даже о месте, где строились к сражению армии. Историки сходятся во мнениях о следующих фактах: крестоносцы, пришедшие на помощь ордену, располагались напротив литовцев. Возможно, потому, что они предпочли бы сражаться с татарскими язычниками, чем с польскими христианами. Но, возможно, просто потому, что это была самая удачная позиция. Тевтонские рыцари держали центр и правый фланг, напротив поляков и их наемников.

Самое значительное описание битвы принадлежит Яну Длугожу, польскому придворному историку. Оно краткое и прославляет вклад поляков в победу, преуменьшая заслуги литовцев. Он пишет, что один из флангов крестоносцев после жестокой битвы разбил конницу Витаутаса. Хотя Витаутас и смоленские полки оставались на поле боя, татары бежали, а за ними многие литовские и русские воины. Немецкие крестоносцы, увидев бегство неприятеля, сочли, что одержали победу, и оставили свои позиции, чтобы преследовать врага. В рядах ордена появилась «дыра». Поляки тем временем удерживали свои позиции против тевтонских рыцарей. Когда крестоносцы смешали свои ряды, преследуя татар, поляки увидели в этом благоприятный для себя шанс, усилили свой натиск и кинулись в образовавшийся разрыв. Вскоре основные силы ордена оказались в затруднительном положении.

Общепринятый взгляд на ход сражения значительно изменился после обнаружения письма, написанного в 1413 году хорошо информированным рыцарем или капитаном наемников. Его строгое наставление, чтобы рыцари держали строй, подкрепляет версию, выдвигаемую не слишком известными историками, что часть крестоносцев в составе войск ордена попалась на тактическую уловку литовцев: притворное отступление, заведшее преследователей в ловушку, устроенную польскими рыцарями, стоявшими на фланге. Литовцы и поляки затем ворвались в расстроенные ряды немцев и развалили строй крестоносцев.

Юнгинген, видя разворачивающуюся катастрофу, должен был, возможно, скомандовать отступление. Однако ничего подобного не пришло ему в голову. Его горячая кровь забурлила, он созвал всех рыцарей, кого смог, построил их клином и бросился прямо к невысокому холму, где, как он полагал, находился король: несомненно, Великий магистр мог видеть там развевающееся королевское знамя и множество тяжеловооруженных рыцарей. У Юнгингена хватило отваги поставить все на этот единственный удар – он знал, что их кони будут слишком измотаны, чтобы унести своих всадников с поля боя, если атака захлебнется. Возможно, он надеялся, что его удар, нанесенный довольно неожиданно, не даст полякам возможности перестроить свои ряды, чтобы встретить атаку ордена. В этом Юнгинген ошибся. Витаутас, который изображен в центре батального полотна Матейко, казалось, успевал быть везде на своих позициях, проявляя чудеса отваги: теперь он поспешил к королю со своими людьми, возможно, чтобы убедить Ягайло укрепить порядки поляков резервами. В любом случае, атака Юнгингена захлебнулась, докатившись почти до телохранителей Ягайло. Тщетно Великий магистр кричал «Отступать!». Окруженный врагами и изнемогший от усталости, Юнгинген пал вместе с множеством своих лучших рыцарей. Уцелевшие воины, видя гибель Великого магистра, бежали в беспорядке. По немецким рядам покатилась паника. Кажется, бегство возглавила легкая кавалерия из Кульма. Польские рыцари, уничтожив основной отряд ордена, набросились на уцелевшие и дезорганизованные отряды немцев, пытавшиеся ускользнуть с поля сражения по узким дорогам, и уничтожали отряды один за другим. Арьергард панически отступающего немецкого войска не мог пробиться через ряды своих же полков, скучившихся в тесных местах. Не в состоянии прорваться через массы людей, коней, телег, не в силах сражаться с неприятелем, преследующим их, они могли лишь пытаться сдаться в плен или сражаться без надежды на победу. Крестоносцы левого крыла, одержавшего победу, вернулись, отягощенные добычей, лишь для того, чтобы попасть в руки противника, завладевшего полем боя. Таково было описание битвы Длугожом, быстро ставшее общепринятой версией сражения. С Длугожем соглашаются даже немцы, возможно, потому, что он признает за тевтонскими рыцарями хотя бы частичную победу – над «языческим» флангом польсколитовского войска.

Польские историки подчеркивают умелое командование короля. Они описывают, как Ягайло решил лично участвовать в битве, как в один момент королевское знамя было повергнуто на землю и как сам король был спасен в последний момент благодаря вмешательству Збигнева Олесницкого, королевского секретаря, когда рыцарь из Майнца Люппольд фон Кекритц напал на главнокомандующего вражеским войском. Историческое мифотворчество не преминуло превратить этот эпизод в поединок между Ягайло и Юнгингеном. Короче говоря, согласно польской патриотической школе историков, ум, мужество и опыт поляков, их отвага, рыцарственность и самопожертвование выиграли битву.

Литовские историки резко возражают против такой трактовки событий. Они настаивают на том, что люди Витаутаса совершили тактический маневр – ложное отступление, широко применявшееся в степных войнах, а крестоносцы попались на эту уловку, смешали свои ряды и попали в засаду. Они рассматривают то, что Витаутас и смоленские полки сражались в ходе решающего момента битвы, доказательством того, что основные литовские силы не побежали, а спровоцировали немцев разрушить собственный строй, так что их войска стали уязвимы для атаки поляков. Литовские историки утверждают, что слава победителя должна принадлежать Великому князю, который придумал эту уловку. Он загонял одного коня за другим, лично управляя кавалерийскими отрядами, сначала на правом крыле, затем, в ключевой момент сражения, в центре, куда он привел подкрепления, отразившие натиск Юнгингена. А соперник Витаутаса – Ягайло был практически бесполезен в течение всей битвы, не способный ни командовать, ни воодушевлять воинов личным примером.

Современные ученые, несмотря на новые данные археологических раскопок и новые архивные материалы, так и не пришли к полному согласию о том, что же произошло на поле сражения. Все согласны, что Юнгинген допустил ошибки, развертывая свою армию на поле сражения. Все согласны, что и Витаутас, и Юнгинген были храбрыми воинами, рисковавшими своими жизнями в ожесточенном сражении. Почти все согласны, что Ягайло по тем или иным причинам предпочел оставаться там, где все могли видеть его, подле своего шатра на холме, и что решающим моментом битвы была минута, когда атака крестоносцев на королевские позиции провалилась. Все, кроме литовцев, почти единодушно соглашаются, что притворное отступление целой армии было рискованным и трудным маневром, хотя и обычной тактикой для небольших отрядов по всей Европе; к тому же если отступление было притворным – почему крестоносцев, которые преследовали литовцев, не ожидала засада? Или она все-таки была? Скорее всего, бегство литовского крыла армии не было запланировано. Ягайло был осторожным командиром и понимал, что отступление целого фланга его армии обернулось бы катастрофой, если бы торжествующие крестоносцы смогли сохранить дисциплину и повели атаку всеми силами в разрыв польско-литовского строя, оставленного побежавшей конницей, а затем ударили во фланг польским полкам. С другой стороны, лес позади польских порядков мог бы препятствовать отступлению, мог прикрыть центральный польский полк от наблюдения или атаки с фланга или тыла. Так как все согласны с тем, что поражение тевтонских рыцарей стало результатом недисциплинированного преследования литовских сил, то спор о причинах отступления литовцев не может быть решен к всеобщему согласию. Было ли это намеренным отступлением значительной части войск Витаутаса, или эти литовские, русские и татарские отряды бежали, разгромленные, с поля боя, трудно решить наверняка.

С точки зрения наблюдателя, живущего почти шесть столетий спустя, важным является тот факт, что войска Великого магистра нарушили свои порядки, чем воспользовались польские и литовские полки, ведомые Витаутасом. Ученые, отстаивающие версию ложного отступления, задаются вопросами, много ли татар было на службе у Витаутаса, как будто лишь эти степные всадники могли выполнить такой маневр. К сожалению, ни в одном из современных источников нет более подробной информации, чем у Длугожа, о численности войск и не все ученые согласны даже в вопросе о составе польских и литовских войск. Впрочем, это не настолько важно. Татарские отряды не были многочисленными и, насколько известно, не смогли нанести заметный урон своим преследователям. Впрочем, это и не повлияло на результат: то, что на левом фланге ряды ордена были нарушены, привело к последующей победе поляков в центре. До этого момента литовцы несли на себе основную тяжесть сражения, что подтверждают цифры потерь, и продолжали натиск на смешавшиеся ряды противника.

Великий магистр, должно быть, обдумывал мысль об отступлении, но отверг ее. Решение Юнгингена поставить все на массовую атаку на королевский шатер, возможно, было лучшим из имевшихся вариантов. Беспорядочное отступление через лес могло привести точно к такому же поражению; и, разумеется, Великого магистра обвинили бы в том, что он упустил свой шанс добиться полной победы над врагом, который был настолько же измотан, изрядно дезорганизован и, скорее всего, на грани поражения. К этому времени уже тысячи поляков и литовцев пали на поле боя, некоторые полки были разбиты, а другие колебались. Случись так, благодаря случаю или умению, что король или Великий князь пали бы от стрелы, меча или копья, победа могла бы повернуться к Юнгингену.

Полные потери почти не поддаются точному подсчету: самые старые (и самые низкие) подсчеты оценивают их в восемь тысяч человек с каждой стороны. Для ордена это означало, что в сражении погибла половина его воинов. Тысячи других попали в плен, где большинство из них победители зарубили мечами. Лишь светским рыцарям и командорам сохранили жизнь для последующего выкупа. Те, кто выжил, ошеломленные, измученные, часто израненные и безоружные, пробирались позднее вдалеке от поля битвы, в близлежащих городах и замках.

Ягайло и Витаутас, со своей стороны, были не способны поспешить со своими войсками вглубь Пруссии. Потери победителей были также велики. Войска были измотаны, лошади измучены. Литовцы сражались много часов подряд. Поляки также страдали от недостатка сна и воды, напряженного ожидания и последовавшей затем отчаянной битвы. Когда немцы побежали, поляки и литовцы преследовали их десять миль, убивая всех, кого успевали настигнуть, и загоняя остальных в болота и леса, обрекая на почти верную смерть. Когда победители вернулись в лагерь, они нуждались в отдыхе. Самые стойкие отправились за добычей, вернувшись позднее столь же уставшие, как и те, кто не мог уже ступить и шагу с поля боя. Тем временем пехотинцы были заняты на поле боя, собирая оружие, деньги, драгоценности и одежды, приканчивая раненых, убивая простых пленных и погребая мертвых в братских могилах. Польско-литовскому войску требовалась короткая передышка, чтобы отдохнуть и отпраздновать победу, быть может, помолиться, позаботиться о раненых и павших товарищах. Татары и другие нерегулярные части рассыпались по окрестностям, чтобы грабить, насиловать, убивать и жечь, распространяя панику, которая мешала организовать оборону.

Заметного сопротивления им не было. Орден потерял так много кастелянов, протекторов, рыцарей и ополченцев, что сражаться было просто некому. Те, кто выжил, искали убежища, где могли, часто совсем не в намеченных пунктах сбора. Сановники ордена, занимавшие высокие посты, пали почти все до одного: Великий магистр, Маршал, Великий Командор, Казначей и двести рыцарей. Марквард фон Зальцбах, бывший чиновник ордена по отношениям с Литвой и – когда-то – друг Витаутаса, был, очевидно, захвачен в плен людьми Ягайло, а затем обезглавлен по приказу Великого князя: он отказался вести себя смиренно и покорно. Высокомерные и гордые до самого конца, не раскаивающиеся в том, что насмехались над добродетелью матери Витаутаса, Марквард и его товарищи ждали, что с ними обойдутся согласно их статусу. Но даже когда их судьба стала ясна, их отвага не поколебалась. Они с самого начала понимали, что нет ничего хорошего в том, чтобы быть бывшими друзьями Ягайло и Витаутаса.

Некоторые современники полагали, что Танненберг стал для крестоносцев катастрофой, сравнимой с поражением при Никополисе, но большинство были просто поражены громадными потерями людей, коней и снаряжения. Как говорится далее в летописи Позильге:

Катастрофа была столь абсолютной и окончательной, что размер бедствия современникам было тяжело охватить. Новость распространилась при дворах Германии и Франции, где старики вспоминали приключения своей юности в Литве и с трудом верили в катастрофу. О сражении узнали клирики, епископы и горожане Ливонии, которые не знали, радоваться им или горевать. В Польше и Литве о победе узнали жены и семьи воинов, которые восторгались успехами своих правителей и благодарили небеса за то, что сохранили жизнь их мужьям, братьям и друзьям. Весть о Грюнвальде дошла до соседних владык, которые, возможно, надеялись на другой исход войны, при котором обе противостоящие армии потерпели бы поражение. Все хотели больше информации, особенно объяснения того, как тевтонские рыцари могли потерпеть столь неожиданное поражение. Ответы на эти вопросы были различными. Тевтонские рыцари говорили о предательстве, размерах вражеского войска, неудачных приказах Великого магистра и неудачной тактике. Поляки довольствовались рассказами об отваге, воинском умении их армии, хорошем командовании и Божьем благоволении.

Пропагандисты ордена усердно старались убедить современников, что катастрофа не столь глобальна, как кажется, что она – суть дело рук дьявола и его приспешников – язычников и схизматиков, и более всего – что в ней виновны сарацины. Кроме того, они заявляли, что теперь еще более чем когда-то требуются крестоносцы в Пруссии, чтобы продолжить дело Господа. Польские пропагандисты также не покладая рук добивались признания своей версии событий, но им недоставало долговременных контактов в Западной Европе, которые были у ордена благодаря многочисленным Reisen. Похвалы Ягайло и его рыцарям пробуждали скорее сочувствие к разгромленному ордену, что было не в интересах Польши. После первого впечатления от новостей, после первых трудных месяцев, в европейских дворах стала преобладать трактовка событий, более благоприятная для ордена.

Современный читатель, отделенный от тех дней шестью столетиями, события которых уменьшают масштабы этой битвы при Танненберге, но не изгоняют ее из людской памяти, вряд ли знает, как понять негативное отношение к тевтонским рыцарям. Сравнения с кайзеровской Германией 1914 года или с гитлеровским Рейхом неоправданы, хотя немцы, жившие в те времена, думали о своих действиях как о национальном отмщении за поражение 1410 года. В контексте событий XX века возникает искушение сказать, что современники Грюнвальдской битвы были правы, утверждая, что в мире существует Божий суд. Приходя к заключению, что тевтонские рыцари заплатили поражением за то, что жили мечом и гордились своим высокомерием, современники легко находили предостережения в Библии: поражение при Грюнвальде стало Господним наказанием Тевтонского ордена за его возмутительное поведение. Гордость его вознеслась слишком высоко, Юнгинген воплощал повсеместно признаваемую склонность членов ордена к гордыне и гневу – и падение его было неизбежным.

Недостатки подобного метода оправдания и подтверждения прошедших событий очевидны: если победа на поле боя отражает волю Господа, тогда татарское владычество в степи и их набеги на польские и литовские границы – также отражение высшей справедливости: Бог наказывает королей, жертвуя тысячами невинных. Эта доктрина Старого Завета с трудом укладывается в рамки Нового. Так не будем же блуждать в туманных просторах популярной психологии или в темных дебрях религиозного национализма, но вернемся к несколько более ясному миру летописей и личных писем.

Борьба мнений современных историков о Грюнвальдской битве и ее последствиях представляет интересный, хотя и запутанный предмет для чтения. Несколько утрируя, можно сказать, что в 60-х годах XX века работы ученых отражали скорее национальные интересы, чем реальные факты. С той поры историки с обеих сторон стали как более вежливы, так и менее уверены в своей непогрешимости. Археологические исследования проливают определенный свет на факты сражения, давая надежду, что проблемы, оставленные литературными источниками, могут быть решены. Политизированные подходы, с которыми описывали все исторические события в Польше и Германии, исчезли вместе с партиями, которые раздували их, так что наконец стало возможным спокойно обсуждать события минувших веков. Самое важное, что с падением коммунистической системы польские и немецкие историки стали относиться друг к другу с терпимостью достаточной, чтобы со вниманием рассматривать чужие идеи. Так что есть причина надеяться, что однажды мы сможем прийти к согласию относительно того, что же произошло на поле у Танненберга и что это значило на самом деле.