Наталья Баранская Женщина с зонтиком

В послеобеденный час они сидели в беседке — смотрели на озеро в низких берегах, широко раскинувшее свои заливы, на острова, старые деревья в парке, на отдыхающих.

Люди двигались двумя потоками: один, торопливый, стремился к ресторану, другой, неспешный, медленно растекался в поисках свободных скамеек в тени. Было жарко.

В беседке изредка обменивались ленивыми фразами.

— Какая прелесть наше озеро, — сказала полная блондинка, розовая от свежего загара.

— Ничего озерцо, ничего Ярве, — ответил плотный рыжеватый мужчина в распахнутой рубашке.

Профессор Дюжин не любил чувствительной восторженности в своей молодой супруге. Подсмеиваясь, он называл ее порой «Дюшечкой» или «Дюшенькой», что выводил из их фамилии, памятуя рассказ Чехова.

К природе профессор относился как к фактору, способствующему оздоровлению, но по сторонам смотреть не хотел. Все предобеденное время он отдавал преферансу вместе с другими любителями сидеть спиной к озеру.

— Рыбы в этом озере маловато, — сказал дочерна прокаленный солнцем мужчина помоложе.

— У дальнего берега есть, с лодки можно удить, — отозвалась его жена.

Московские доценты по фамилии Рыбак были удивительно похожи. Оба сухие, прямые, чернявые. Оба в одинаковых шортах, теннисках, кедах. И даже подстрижены одинаково. Они удили рыбу то в одном, то в другом озере и знали о водоемах, окружавших маленький эстонский городок, больше, чем его жители. Добыча рыбаков вялилась, сушилась во дворе дома, где снимали комнаты обе четы, а также использовалась для коллективных ужинов.

— Не вижу ничего интересного, — вздохнул молодой человек, опутанный ремнями фотоаппарата, полевой сумки и бинокля, через который он наблюдал за противоположной стороной узкого залива в поисках фотодобычи.

Фотограф был аспирантом Рыбачки и приехал сюда отдыхать по ее совету. Она стесняла его — опекой, а также шортами, открывающими чересчур прямые волосатые ноги. Легко и просто было Игорю с Дюшенькой, но мечтал он о встрече с молодой девушкой. Может, такой, какая сидит здесь в беседке в углу, согнувшись над книгой. Он еще не успел ее разглядеть, но по тонкой шее и худым смуглым рукам видел, что она совсем молоденькая.

Однако, поглядывая искоса на девушку, он не опускал бинокля.

— Ого, на горизонте небесное явление! — воскликнул аспирант.

Все оживились, задвигались — где, что, покажите…

Оторвалась от книжки и девушка. Откинула темные волосы, оглядела всех строгими глазами — ей мешали читать, — потом взглянула, куда указывал этот аккуратный и, пожалуй, красивый парень.

По дорожке, вдоль берега, медленно двигалась высокая худая женщина в белом, чуть не до земли, платье. Вытянув руку, она несла торжественно, словно хоругвь или знамя, черный раскрытый зонт. Он плыл перед ней не прикрывая от солнца головы, а на голове кусок белой вуали, концы которой спускаются по спине.

Теперь биноклем завладела Дюшенька, и Рыбачка тоже нетерпеливо протягивала руку.

— Бедняжка, как ее жаль, сразу видно, что она душевнобольная.

— У нее чудовищно нелепый вид, она ступает, словно циркачка на канате, — заметил Игорь.

— Не смейтесь над несчастной, — остановила его Дюшенька.

Рыбачка, рассмотрев женщину, подтвердила: она действйтельно психическая больная, изредка появляется в парке в своем странном наряде, из-за которого ее называют «невестой».

— А по-вашему, милые дамы, длинное платье и черный зонт доказательство сумасшествия? — посмеялся Дюжин.

— Но ты не видишь, какой это зонт, — испуганно округлила глаза Дюшенька: — Он же обшит белым кружевом! Вероятно, бедняжка потеряла на войне жениха, поэтому и прозвали ее так.

— Милая моя, не будем ничего придумывать. Прелесть жизни в том, чтобы наслаждаться реальными ее ценностями.

И профессор поцеловал руку жены.

Дюшенька опять взялась за бинокль. Почему душевнобольные так притягивают наше внимание? Мы хотим заглянуть в их темный мир и жаждем и боимся неведомого.

— Где же она? Не вижу!

Женщина в белом действительно исчезла. Напрасно целились биноклем в тот берег и Рыбачка и Дюжин. Женщина пропала, словно призрак, так же внезапно, как появилась, будто улетела, поднятая своим странным зонтом ввысь.

Аспирант-фотограф, уступив бинокль, отошел от своей компании. Легко отклонив в сторону книгу, которую читала девушка, он спросил вполголоса, мягко: «Детектив?»

— Детектив! — ответила она сердито, повернула книгу и приоткрыла титульный лист.

— «Преступление и наказание», — прочитал он и улыбнулся. — Ничего не скажешь — детектив. Один из самых интересных…

— Вы читали или только в кино?

— Вот вы какая…

— Какая?

— Злючка-колючка. Вы-то сами до кино читали?

— Честно — нет. Начинала и не смогла. А сейчас не могу оторваться.

— Выросли. Вы студентка?

— А вы?

После тихой беседы Игорь повернулся к своей компании.

— Разрешите вас познакомить — Ира.

— Очень приятно. — Дюжин привстал и снисходительно оглядел девушку. «Хорошенькая, личико узковато, носик островат, но ничего. Ножки длинные. Милая девушка».

— Мы рады. — Дюшенька протянула руку и прикоснулась к плечу девушки. — Будем знакомы.

«Игорю с нами скучно — пусть развлечется».

Рыбачка молча оглядела темные блестящие волосы, открытый сарафан, золотистый загар.

«Все свои косточки выставила. Скоростное знакомство. Век растущих скоростей».

Она опять принялась смотреть в бинокль.

Рыбак кивнул.

«Ничего пичужка — куличок болотный».

Разговоры внезапно оборвались. Все затихли. Наступило долгое неловкое молчанье.

Вдруг раздался резкий голос Рыбачки:

— Смотрите, смотрите! Вот еще экземпляр. Еще одна сумасшедшая. Несется, как торпеда. А зонтик!

— Опять зонтик? Это уже неоригинально… — проворчал Дюжин.

— …Зонтик, зонтик у нее… — Рыбачка не могла продолжать от смеха и, толкнув биноклем Дюшеньку, махнула рукой, указывая на скрещение двух аллей.

Все повернули головы.

В том месте от главной аллеи, плавно скругляясь, отходила дорожка. Обогнув розарий, она шла к беседке и, минуя ее, углублялась в парк. На эту дорожку и свернула женщина с зонтиком. Не сразу удалось разглядеть эту странную фигуру.

Она шла торопливо, почти бежала, сильно наклонившись, выставив зонт впереди себя наподобие щита. Из линялого его купола торчала кверху, как антенна, голая спица. Зонт закрывал всю верхнюю часть фигуры. Из-под него были видны только худые сильные ноги, при каждом шаге натягивающие юбку.

Повернув вместе с дорожкой, женщина стала приближаться и вскоре прошла возле беседки. Они увидели ее в профиль, совсем близко.

— У нее неплохая голова, — сказал Дюжин. — Нос великоват, но благородной формы.

— Правая туфля у нее стоптана, подшлепывает, — наблюдательная Дюшенька опустила бинокль.

— Мне нравится, когда у женщин волосы заложены узлом, — добавил Рыбак, — красиво.

— Все же она ненормальная, хоть и с благородным носом и с узлом, — ответила мужчинам Рыбачка. — Ну скажите, куда она летит? Там дальше абсолютно ничего нет — заросший берег и лес.

— Почему обязательно «ненормальная»? Просто она… шлепалка, — и профессор Дюжин со вкусом произнес еще раз удачно найденное словечко. — Шлепалка, вот и все. И зонт такой носить может только шлепалка.

Все пятеро засмеялись.

— Перестаньте! — Ира вскочила, захлопнула книгу. — Вы насмехаетесь… Вы даже не знаете… Она преподает в Московском университете. Я видела ее там. Она — профессор… У нее… Она…

От волнения девушка переступала с ноги на ногу. Щеки ее раскраснелись, глаза потемнели.

— Как ее фамилия? — спросил Рыбак.

— Фамилии не знаю. Она доктор наук, профессор…

— Милая, вы напрасно горячитесь. Вы ее не знаете, могли ошибиться. Вероятно, эта женщина похожа на того… на ту — профессора. — Дюшенька всегда старалась сгладить разногласия.

— Вот и получилось, как в анекдоте про старушку. Думали — уборщица, оказалось — завкафедрой квантовой механики, — благодушно добавил Игорь.

Ира не знала анекдота, но остальные, видно, знали и дружно рассмеялись. Ира нахмурилась.

— А я вам говорю, что она — профессор. Да если подумать, разве дело в том, кто она?

— Никакой она не профессор, — возразила Рыбачка. — Не будет профессор вуза ходить со сломанным зонтиком. Она бы давно купила себе японский. Я готова спорить, что вы ошибаетесь.

Дюшенька сказала миролюбиво:

— Вот она села на складной стульчик и копается в сумке. Все пенсионерки постоянно ищут что-то в сумках. Она типичная пенсионерка…

— И к тому же наверняка старая дева. Старая дева и чудачка, — повторял свое Дюжин.

— Нет, она профессор. Сейчас я вам докажу. Давайте подойдем и спросим. Вот вдвоем с Игорем… — Ира схватила его за руку. — Спросим и узнаем фамилию.

— Ну, это уж школярство, — проворчал Дюжин.

— Постой, Ира, так неудобно, лучше я пойду один, — сказал Игорь. — Скажу, что я — корреспондент…

Дюшенька погрозила Игорю пальцем:

— Вы расшалились. Не дурите!

Рыбачка слегка подтолкнула его:

— Идите, Игорь, я разрешаю, Только не забудьте узнать, не старая ли она дева.

Игорь выскочил из беседки и на ходу крикнул:

— Следите за мной в бинокль! И ждите! Жди, Ира!

Общество в беседке притихло. Сдержанно заговорили о других предметах, подчеркивая свою непричастность к выходкам молодежи. Но бинокль все же пошел по рукам. Только Ира не подняла головы от книги. Она читала и читала все одну и ту же страницу. А четверо, передавая друг другу бинокль, наблюдали немую сцену и сопровождали ее своим комментарием.

Игорь подошел к женщине, поклонился, заговорил. Улыбается. Она подняла голову, отвечает. Вид строгий. Достала из сумки очки и книжку.

Дюжин. Похоже, интервью с Шлепалкой окончено. Игорь снимает фотоаппарат с плеча, присаживается на корточки. Она протягивает руку ладонью к аппарату.

Рыбачка. Запретительный жест — лишняя слава мне ни к чему.

Игорь достает записную книжку и авторучку. Сел на землю. Спрашивает. Почтительно ждет ответа. Она говорит, смеется. Игорь тоже.

Рыбак. Беседа проходила в дружественной непринужденной обстановке.

Игорь убирает блокнот. Поднимается. Откланивается. Она протягивает ему руку.

Дюшенька. Смотрите, смотрите — обаятельный Игорь ее покорил!

Игорь поднимает с земли незакрытый зонт, вертит его, рассматривает.

Рыбачка. Скажите, пожалуйста, откуда у вас такая редкость?

Игорь делает что-то с зонтом. Шлепалка с интересом смотрит, достает из сумки какой-то предмет, протягивает ему. Игорь сосредоточенно возится с зонтом.

Дюшенька. О! Зонтик закрывается, открывается и спица больше не торчит!

Шлепалка говорит, улыбается. Кивок головой. Надела очки. Читает.

Рыбачка. Ну, Игорь — корреспондент ТАСС, товарищ Зонтиков!

Игорь прибежал, смеется.

— Она пресимпатичнейшая старушенция. Сначала пыталась меня прогнать. Говорит — вполне серьезно — «я в отпуске и никаких корреспондентов!» Она действительно доктор наук, биолог. Корецкая Софья Львовна. Профессор МГУ. Когда я починил ее зонт, сказала: «Теперь я вас уважаю».

Дюжин. И тогда вы спросили, не старая ли она дева?

Игорь. Да. То есть, конечно, не так. Я спросил, не муж ли ее Никанор Корецкий, художник. Она ответила: «Я не замужем».

Рыбачка. Вот видите, мы с профессором правы!

Рыбак. Итак, кто же победил?

Игорь схватил руку Ирины, поднял.

— Победила Ира! Девушка сердито рванулась.

— Знаю, на отдыхе полагается развлекаться. Но так развлекаться, как вы, я не хочу.

— Уж и пошутить нельзя, — сказала Дюшенька мягко, — не сердитесь!

— «Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно!» — Рыбачка с вызовом посмотрела на Иру, — Сказал же это Иван Андреевич в какой-то басне.

— Александр Сергеевич сказал. Грибоедов Александр Сергеевич!

Ира повернулась и зашагала прочь от беседки, в глубину парка.

— Ира, подожди, — крикнул Игорь ей вслед.

И тут все увидели, как хороша девушка в движении. Казалось, она идет под какую-то неслышную музыку, легко переступая, слегка покачиваясь, с той свободной, чуть угловатой грацией, с какой передвигаются молодые косули.

— Пошли, господа. И хватит споров.

Профессор Дюжин встал. Все поднялись, заговорили:

— Не хотите с нами в кино; мы идем на озеро Юуе; Игорь, вы пойдете с нами?

Но Игорь убежал, догоняя Иру.

До главной аллеи компания шла молча.

— Может, она и заведует квантовой механикой, но все ж она… — и Рыбачка покрутила указательным пальцем у виска.

— И к тому же старая дева, — добавил Дюжин.

Наступил вечер, час заката. Солнце садилось за лесистый холм. Меж темных зубцов елей пылал его край. Последние лучи, поднимаясь в купол неба, зажигали перистые облака. Они загорались ярким ликующим светом, потом меркли, становясь серебристо-розовыми.

Овальное озеро, по названию Юус, отражая небо, меняло цвет. Сейчас оно было розовато-серебряным поверху, но через живое плывущее серебро виднелась черная неподвижная глубина. Западный край озера, где стояла роща, был темнее, глуше, а восточный, открытый — светился. В озерном зеркале ветвями вниз висела роща, а ближе к середине — опрокинутая островерхая кирха с тонким крестом. Далекая церковь, отсюда невидная, казалась подводным чудом.

Софья Львовна стояла на высоком берегу Юуса долго. Стояла, завороженная тишиной, игрой света, таинством общения воды с небом, жутким ощущением глубины, холодного мрака.

В каждый свой приезд в этот городок приходила она к озеру Юус вечером и подолгу стояла на его восточном берегу. В этом озере покоилась ее любовь. Не было на земле другого места, куда бы она могла прийти к нему. Не было уже того дома, где они прожили короткую общую жизнь. Не было могилы. Она даже не знала, в каком краю похоронен ее муж. Она говорила себе, что здесь, в тихом озере, в глухой глубине его, под невесомым надгробьем-крестом покоится их любовь, и не может быть места торжественнее и святее для нее, чем это.

Близ озера Юус жили они вдвоем в первое свое лето. Тогда на южном берегу стоял небольшой хутор, и, набредя на него, они упросили хозяев сдать им маленький сарайчик. Хозяйка поставила туда старинную деревянную кровать ящиком, набитую свежим сеном, стол, два табурета. В маленькое окошечко без стекла ветер заносил запахи озера, скошенной травы, древесных опилок. Бревенчатые стены сочились смолой на дневном солнце. Ночью под полом возились мелкие лесные зверьки. Пищу готовили во дворе на тагане, жгли щепки, хворост, и еда, самая простая — уха, каша, картошка — вкусно пахла дымом.

Тогда Софья Львовна была молоденькой, легкой. Если уставала в дальней прогулке, муж подхватывал ее, нес на плече. Был он силен, вынослив, привык к ходьбе, походам, поклаже. Географ, лесной человек, он любил природу просто, без сантиментов, понимал знаки ее и знаменья.

Каждый день утром и в час заката они приходили к озеру — выкупаться, набрать воды, наловить рыбы. И пока он сидел с удочкой, она тихо бродила вокруг или стояла здесь, вот так же любуясь озером.

Много лет прошло с того лета. Многое изменилось вокруг. От хутора почти ничего не осталось. Дом перестроен. Разрушились, обветшали амбар и хлев. Исчез их сарайчик. Остался от него только фундамент, сложенный из дикого камня, заросший крапивой.

Даже озеро изменилось за эти годы. Сдвинулись, заросли камышом берега. Осела, издырявилась плотина, позволявшая озеру наполнять свою чашу весенними водами. Убыточный ручей тек непрестанно, заболачивая низину, где даже в середине лета дышали под ногой тропки. Одряхлели старые ветлы, устало нависли над водой.

Да, много лет прошло с того лета.

Короткой была их жизнь вместе. Всего два года. Потом прощанье. Разлука. Разлука навсегда.

Странно, она помнила, как ее отрывали, оттаскивали от него силой. Как заставляли разжать руки, разгибали пальцы… Даже так — разгибали пальцы. Почему таким запомнилось ей прощанье? На самом деле этого не было.

Очень сдержанная, она закаменевала в горе. Застыла она и тогда. Прощаясь, она не бросилась к нему, не обхватила его руками, не вцепилась в его плечи, как это кажется ей сейчас. Нет, она стояла и смотрела на него, оцепенев. Он сделал шаг к ней, она подняла к нему одеревеневшее лицо и дала поцеловать холодные губы.

Так он ушел без ее прощального поцелуя. Ушел навсегда.

С тех пор она одна. Никого у нее нет, не было. Никого не смогла она полюбить. Был случай — могла выйти замуж, но ответить на любовь не смогла. А без любви ей не надо было.

Ушло и это. Давно было и давно ушло. Уже много лет она живет работой и только работой. Не совсем так: работой, друзьями и еще ребятами. Впрочем, ребята — часть работы. Это студенты ее, аспиранты. Слава богу, их много, поток их неиссякаем.

Они ее мучают: обманывают, оправдывая свою нерадивость или неспособность, выпрашивают четверку вместо заслуженной тройки, берут и не возвращают книги, а порой и деньги, приходят вечерами домой проконсультироваться и заодно поужинать, выплакивают перед ней свои горести и обиды. И всегда ей надо кого-то утешить, заступиться за кого-то перед деканом, кому-то выхлопотать общежитие, а потерявшему билет — право посещать читалку.

Они любят ее, конечно, любят, Какой день рожденья устроили ей ребята этой, юбилейной, весной! От официального юбилея она отказалась. Наскучалась она за свою жизнь на таких торжествах. Ребята явились к ней домой в карнавальных масках, в смешных костюмах, исполняя какую-то какофонию на колбах, мензурках, губных гармошках и гребешках. Остроумные сценки, пародии на официальные торжественные речи, юмористические адреса от имени разных институтов и обществ. Они немало потрудились, чтобы подарить ей этот веселый праздник.

Хорошо, что они у нее есть, и, расставаясь с одними, она тут же получает других.

Но годы бегут, она стареет, ей уже шестьдесят. Наступит день, когда она сама скажет, что пора им расстаться. Думать об этом тяжко. Может, здесь, на берегу Юуса, тяжелей, чем где-либо еще.

Софья Львовна взглянула на потемневшую воду, на небо, в котором истаивал розовый свет, на первый легкий туман, повисший у темного берега. Сказала: «Уж поздно, пора».

Она сказала это вслух, она часто говорила вслух, когда бывала одна. Усмехнулась: разговаривает сама с собой — дожила. Вспомнились забавные стишки:

Она шла пустым берегом, минуя нежилой дом, — проторенная тропка огибала крапивные кущи. Повторяла стихи вполголоса, под них хорошо шагалось:

Вдруг рядом зашуршали, засвистали камыши и возникли две темные фигуры в одинаковых плащах, стянутых в талии, в одинаковых очках, в руках одинаковые удочки. Непонятно кто — мужчины ли, женщины? Мужской голос воскликнул: «Вот это клев — успевай таскать!» Женский ответил: «У меня черви кончились, брось коробку».

Тут они сразу подскочили, запрыгали по траве, ловя мятущихся на лесках рыб. К ногам Софьи Львовны шлепнулись две рыбины и забились, задергались, задыхаясь. Отпрянув, она наскочила на ведро, полное рыбы, шуршащей в душной тесноте, шагнула в сторону и чуть не попала ногой в располосованные тушки, окруженные кольцом склизкой чешуи и розоватых внутренностей.

Софья Львовна брезгливо фыркнула, обошла рыбацкую стоянку и заспешила прочь. Она шла все быстрей и быстрей, наклонясь вперед, как бы рассекая головой воздух, и вскоре исчезла в туманной дымке.

На ужин ели жареную рыбу, приготовленную Дюшенькой, с помидорами, огурцами, укропом. Потом пили чай и разговаривали. Игорь отсел в сторонку, перелистывал журналы. В разговоре он не участвовал, думал об Ире. Рыбаки рассказывали о встрече на озере. Дюжины перебивали их рассказ вопросами:

«…Смотрим, несется Шлепалка… — Марширует… — И бормочет вслух… Как будто даже напевает… — Какой-то марш — там-па-па, па-па-там, там-па-па, па-па-там… — Да ну, какую-то чушь — «я себе, сам себе»… — Нет, это были стихи… — И конечно, с зонтиком? — … — Зонтик, сложенный, болтался на руке… — А тут ей под ноги летят две рыбы… — И она подпрыгнула и понеслась… — Нет, она сначала остановилась и выругалась… — Неужели выругалась?.. — Ну, чертыхнулась, заворчала… — Запрыгала возле ведра с рыбой и как рва-анет! — Понеслась, словно скаковая лошадь…»

Дюжин засмеялся:

— Значит, все правы: она и профессор, она же и сумасшедшая. А в общем-то Шлепалка.

Дюшенька вдруг сладко и громко зевнула: «Ой, простите!»

— Извините, господа, уже поздно. Вы устали, мы устали. Давайте уберем со стола. Кто у нас не работали Игорь не работал. Все трудились, Игорь — гулял. За дело, Игорек, за дело…

Дюжин взял со стула фартук в цветочках, надел на Игоря и подтолкнул его к столу.

Время шло, уходило лето, заканчивались каникулы.

Ира вернула в библиотеку Достоевского, так и не дочитав. Они с Игорем катались на лодке, гуляли, ходили к дальним озерам. Оба увлекались фотографированьем, «Промышляют слайды», — говорил Дюжин. Это увлечение спасло их от ссоры и даже сблизило.

Игоря тянуло к девушке — он все пытался обнять ее за плечи, взять за руку, поцеловать. Она отстранялась — сначала легко, необидно. Потом с раздраженьем, резко, И наконец сказала:

— Что ты ко мне липнешь, как муха к варенью?

Он обиделся. Три дня бродил с утра до вечера один — скрывался. Потом не выдержал: совместные прогулки возобновились. Ира попросила научить ее фотографировать. Теперь она была не только милой моделью на фоне пейзажей, но и сметливой ученицей.

Природа этих мест, им непривычная, предлагала множество интересных слайдов. С высоких холмов открывались дальние земли. Зеленые луга чередовались с желтыми полями и коричневыми сенокосами, всюду были вкраплены голубые или свинцово-серые пятна озер, пологие возвышенности сменялись крутыми, похожими на куличи, холмами в темных шапках еловых лесов. И везде рассыпаны оглаженные ледниками валуны.

Когда они смотрели на все это сверху, с какой-нибудь высоты, и видели сразу небо со вздутыми облаками и землю с бегущими тенями этих облаков, казалось, что они тоже летят. С криком пускались они наперегонки вниз, прыгая, скользя на ногах по травянистому склону.

Однажды они отправились на озеро Нюпль. Игорь вел Иру к знакомому месту лесной, дальней дорогой. Это имело свой смысл, он знал, зачем надо идти так.

Поднялись на холм.

— Вот сейчас будет опушка, откроется окно и через него увидишь такой слайд!

Вскоре они вышли на просеку. Впереди заголубело небо. Ели стали перемежаться с ольхой, появился орешник. Игорь свернул на едва заметную тропку. Через сотню шагов тропка протиснется через молодой ельник, и внезапно откроется то, что он называет окном, — прогал в деревьях, крутой склон и неожиданная тут на холме, высоко над водой, старая ива, одним из двух стволов прилегшая к земле. А через иву — вид на озеро.

Игорь волновался так, будто должен показать Ире написанный им пейзаж. Сердце у него забилось, он сжал Ирину руку, и, удивительно, она руки не отняла.

И вот оно — окно на озеро Нюпль! Блестящее, все в солнечных бликах озеро, постепенно темнея, уходило к дальним холмам. Серые ветви полузасохшей ивы придавали картине глубину, слегка притеняли ликование света.

На прилегшем стволе сидела Софья Львовна, обхватив руками согнутое колено, и, откинувшись назад, смотрела вдаль.

Игоря охватила такая досада, что он чуть было не сказал: «Гляди, Шлепалка уже тут!», но вовремя удержался. При Ире он избегал этого прозвища. Они остановились поодаль. Корецкая не видела и не слышала их.

— Подойдем? — спросил Игорь тихо. — Оттуда виден ближний берег с валунами… В некотором роде я с ней знаком. Подойдем, я спрошу, как ведет себя зонтик после починки.

— Не надо, не будем мешать.

Игорь прищурился, потом посмотрел сквозь кулак.

— Знаешь, хороший кадр. Контр жур — против света. Погляди: женственный силуэт. Она хорошо вписывается в эту старую иву… Щелкнем?

Игорь снял аппарат, но пока он искал точку, устанавливал экспозицию, Софья Львовна внезапно и как-то незаметно исчезла. Только в траве тянулся серебристой полоской след — вниз, к озеру.

Теперь они устроились на поникшей иве и долго молчали, любуясь видом. Потом Ира сказала:

— Она была замужем. Я это знала, просто не хотелось говорить. Она была замужем, давно. Ее муж погиб.

— На войне?

— Не знаю. Кажется, нет. Но как-то страшно погиб. Она уже давно одинока.

— И детей нет… не было?

— Говорю тебе — она одинока, одна.

Игорь спросил:

— Ты думаешь, она одна, потому что ждала его все долгие годы?

— Ждала? Не знаю. Просто не могла забыть. Хорошо полюбить так — раз на всю жизнь.

Игорь в такую любовь не верил, считал ее нежизненной, книжной. Не возражать не стал. Они долго молчали. Он поднялся, приглядываясь, стал выбирать точку съемки — кадр, будущий слайд с Ириной. Она так мило прилегла сейчас на поникшем стволе.

— Не двигайся, Иринка, отличные кадры. Снимаю. Замри!

«Зенит» защелкал, Игорь подходил, захватывал все более крупные планы. Ирина без пейзажа. Без спускающихся сверху ветвей. Одна на стволе ивы — будто плывет на челне.

Когда он подошел и наклонился, опуская на землю фотоаппарат, она вдруг вскинула руки и обхватила его за шею.

Игорь вспыхнул от неожиданности и потерял дыханье в долгом поцелуе.

Сухой настой хвои, земляничного листа, травы, мяты поднимался от нагретого солнцем склона. Теплый воздух дрожал, вился тонкими струйками над землей, и казалось, что озеро дышит легкой живой зыбью.

Был хмурый холодный день. Ветер гнал низкие лохматые тучи, то и дело налетали дожди.

После обеда Дюжины и Рыбаки решили пройтись в парке. Дошли до беседки, поглядели на озеро, взъерошенное ветром. Уже собирались повернуть, когда появились Игорь с Ириной.

— Куда вы пропали? — спросила Дюшенька. — Мы вас обедать ждали…

— А мы поднимались на большой трамплин! — ответили они в два голоса.

— И не страшно вам было? В такую погоду!

— Страшно! Весело! Хорошо!

Большой лыжный, трамплин, недавно достроенный, был высотой с пятнадцатиэтажный дом. Наверх вела узенькая лестница без перил.

— А если бы вас сдуло ветром? — Дюжин разглядывал Иру через ее прозрачный плащик. В брючках и свитере она была по-новому мила.

— Нас не сдуло, и на обратном пути мы поели в кафе, — ответил Игорь.

— Похоже, это надолго, — сказал Рыбак, изучавший движенье туч.

— Нам-то все равно, — отозвалась Дюшенька, — скоро нас здесь не будет.

Они на днях уезжали, у всех были взяты билеты. Рыбачка молча оглядывала дорожки, потом спросила:

— А почему это не видно Шлепалки?

— Осторожно! — Дюжин округлил глаза, изображая испуг. — Говорить надо так: «Интересно, где имеет местопребыванье профессор Ша».

— Профессор Ша уехала в Москву, — спокойно отозвалась Ирина. — Мы вчера видели ее на автостанции.

— Она поехала тартуским экспрессом? — деловито осведомился Рыбак. — Много ли было народу?

— Она уехала на такси. Ей повезло: машина приехала из Тарту, я успел ее захватить, — ответил Игорь.

Дюжин. Ах, вот как — корреспондент Зонтиков не забыл своего знакомства…

Игорь. Просто случайно оказался рядом. И помог ей с чемоданами.

Рыбачка. Надеюсь, она не забыла свой зонтик?

Ирина. Она его выбросила…

Дюшенька. Почему вы решили, что выбросила, а не забыла?

Ирина. Мы видели. Когда машина сворачивала на шоссе, из нее вылетел зонт.

Игорь. Она так ловко им запулила, что он повис на дереве…

Дюшенька. Странный способ избавляться от ненужных вещей.

Дюжин. Все-таки она, прошу извинить, ненормальная.

Ирина. Вы забыли добавить — «и к тому же старая дева».