"Новый свет" - читать интересную книгу автора (Азаров Юрий Петрович)8Конечно же ему опять повезло, потому что семеро напавших на него ребят были из новеньких – совсем лопоухий Гена Кривонос, губастый, шепелявящий, говоривший так, будто у него преогромный язык, который ему тяжело ворочать во рту, а с ним Касьян, Петька Касьянов, тоже неуклюжий, неповоротливый шестиклассник с руками чуть ниже колен, ребята уж точно вымеряли, Смола сказал, что с такими руками можно сделать фехтовальную карьеру: рычаги уникальные. Собственно, эти двое и возглавили нападение на Почечкина. – Бей предателя! – дал команду Касьян. – Проучим рыжего, – зашепелявил Кривонос. – Смерть стукачам! – крикнули еще двое пятиклассников. Они, эти семеро, конечно же, не предполагали, что с виду неповоротливый Коля Почечкин обладает такой прытью. А Коля сам за собой замечал, что в трудных ситуациях в нем рождалась особая ориентировка, великолепное хладнокровие приходило к нему в опасные минуты, и решения сами подсказывались с такой быстротой, с какой он любил решать арифметические задачки. Коля встретил агрессивно настроенных семерых абсолютным покоем, только руки сами чуть-чуть приподнялись и все тело приготовилось к встрече с противником. Прежде чем сгруппироваться и упасть, Коля молниеносно представил двух бегущих ребят – Касьяна слева, а Кривоноса – справа. Касьян уже раскручивал над головой свои длиннющие клешни, а Кривонос шел в стойке боксера. И как только Касьян размахнулся и его рука описала дугу, Коля сделал нырок, и Касьян со всего размаху влепил оплеуху Генке Кривоносу. Обиженный Кривонос тут же ответил Касьяну, Касьян вцепился в Кривоноса. Он вопил: «Предатель!» – и отвешивал своему однокласснику тумак за тумаком. Пятиклассники, растерявшиеся при виде неожиданной схватки (собирались колотить Почечкина, а лупят Кривоноса), между тем вдруг опомнились и пошли в наступление. К сожалению, повторить прием Коле не удалось, но он снова поступил совсем непонятно даже для самого себя: плюхнулся под ноги двум нападающим, схватив их чуть выше щиколотки, отчего пятиклассники повалились с ног. Двое подбежавших шестиклассников с криком «Мала-куча» набросились на Колю Почечкина, который сумел тщательно укрыться двумя пятиклассниками. Поверх двух шестиклассников с разбега врезались в человеческую пирамиду еще три четвероклассника. Где-то в середине «мала-кучи» лежал очень вредный пятиклассник Вовка Трусов. – Проучим рыжую зазнайку! – пищал он, наметившись головой попасть в Почечкина. Но в это время произошло непредвиденное: Коля Почечкин, натренированный на поднятие тяжестей, – хоть двадцать человек могло забраться ему на грудь, важно, чтобы он ожидал тяжести, а уж перенести – так это одно удовольствие, по Смоле так и грузовик проезжал, сначала Коля удивлялся, а потом и сам стал проделывать такие номера, – так вот, сейчас Коля чувствовал себя великолепно, спокойно расположившись у самого основания пирамиды. Но, к сожалению, просто отдыхать и блаженствовать ему не удалось, пришлось думать, соображать, и быстро соображать, чтобы превратить неорганизованную «мала-кучу» в организованно действующий человеческий механизм. И в тот самый момент, когда Вовка Трусов нацелился в Почечкина головой, Коля вогнал острие булавки, которую он в свое время одолжил у Славки, – маленькая шпага, говорил Славка, лучшее оружие, – в чью-то ногу, которая тут же саданула со всего размаху по трусовской голове. Последовали еще два укола, и «мала-куча», как и предполагал Коля, перевернулась и покатилась по дороге, и в этой «мала-куче» все колошматили друг друга. Теперь Трусов лежал в третьем слое «мала-кучи», и так как руки у него были придавлены и ноги были точно спеленуты, а свободным оставался один рот, то им он и воспользовался как самым удобным оружием. Трусов увидел перед собой ногу, носок с которой съехал и держался только на половине ступни, и эта нога показалась ему рыжей, то есть в веснушках, он в нее недолго думая и вцепился своими клыками. – Пу-у-у-сти-и-и! – заорал что есть мочи интернатовец голосом, совсем не похожим на голос Почечкина. Пришедший в ярость Трусов не отпускал предполагаемого Почечкина, пока владелец ноги, Женя Кравцов, не двинул Трусова по уху. Трусов отпустил ногу, но тотчас же его осенила гениальная догадка – исправить ошибку: ему показалось, что другая нога, которая была совсем рядом теперь, уж точно принадлежит Почечкину. И он впился зубами в эту ногу. Подвергнутый пытке, Степан Жуйков не только вскричал, в нем родилась такая бешеная сила, что он забарахтался так решительно и так наступательно, что «мала-куча» теперь не просто перевернулась и покатилась, она завертелась, как ошалелая, и вид у этой «мала-кучи» был совершенно непонятный – клубок тел вертелся волчком, а руки и ноги дубасили почем зря по первым попавшимся туловищам. Конечно же в эти минуты Эльба должна была находиться рядом со своим другом, и она наверняка бы находилась рядом с товарищем, если бы не ее давняя слабость – кокетство. Когда ей оказывали внимание, она теряла голову. Именно в момент нападения на Колю она разговорилась с Вестой в присутствии вновь прибывшего Шарика – сторожевого пса, добытого где-то Каменюкой. – Нет-нет, здесь жизни не будет! – рассуждала Веста. – Отсюда надо бежать. Это всегда трудно, но надо. Мои хозяева уже это давно решили. – А мы тут народились, тут и помирать будем, – сказала Эльба, поглядывая на Шарика. – Шарову предлагают место новое, – продолжала Веста. – Тут скоро такое начнется, что и ног не унесешь. – Да, обозлился народ, – поддержала Эльба. – Разорвать готовы на части друг друга. Слышите, знову десь драка! – Эльба прислушалась. До ее чутких поздрей донесся запах двух прокушенных конечностей, и она ринулась к месту происшествия. Эльба застала неприятную картину. Касьян с колом в руках гонялся за Кривоносом, а у самого берега реки катился ком из человеческих тел, от которого вдруг отделился Коля Почечкин и спокойно пошел в сторону леса. Эльба не решилась подбежать и лизнуть друга: она чувствовала свою вину. Будь она рядом, может быть, и не плакал бы ее друг горькими слезами. А Коля плакал, потому что неожиданно.для него случилось непоправимое: он стал предателем. Настоящим предателем. Коля не чувствовал боли физической, и не было у него радости от того, что так ловко он расправился с семеркой ребят. У Коли болела душа. – Почему же так несправедливо все? – рассуждал вслух Коля Почечкин. – Я всем хотел добра, а теперь все против меня. Даже Славка назвал меня изменником. И Коля Почечкин вспомнил, как он совсем растерялся, когда при всех ребятах Школьников схватил его за грудки и спросил сквозь зубы: – Неужели ты на всех настучал?! Коля молчал, а Никольников тряс его, и ребята впились в него злыми глазами. – Говори, признавайся! – кричали дети. – Ты все инспектору рассказал? – тряс из него ответ Витька. – Я, – ответил Коля, и две огромные слезы прокатились по его веснушчатому лицу. – Заложил всех! Всех! Ты понимаешь, что ты сделал? Какое ты имел право? – безжалостно повторял Никольников. А Коля смотрел на товарищей невинными глазами и не знал, как ему объяснить, что он никак не хотел предавать, что так все само получилось. Он и теперь помнил, как оказался на пороге комнаты, куда ему велено было прийти по просьбе инспектора Марафоновой. Он топтался у ее порога. Дверь открыла крупная женщина, которую он видел всего лишь один раз полтора месяца назад: она приехала в школу инспектировать и восхищалась успехами Коли Почечкина, и угощала его необычными городскими конфетами, и тискала его в своих огромных теплых руках. – Нет, вы только посмотрите, кто к нам пришел?! – восторженно сказала Марафонова. – Это я, Коля, – удивился чистосердечно Почечкин. – Нет, ну кто это такой взрослый пришел к нам в гости? Альберт Колгуевич, – обратилась она к инспектору, – вы не знаете, кто это к нам пришел? – Это же я, Коля Почечкин. Мы же с вами знакомы. – Ах, как прекрасно, Коля, что это ты! Какая встреча! Проходи, Коля. Садись. Угощайся. Вот буженина, рыба. Чай будем пить. Коля сразу потерял голову, как только оказался в обществе двух взрослых людей. Он всегда терял голову, когда его захваливали. А тут все было приятно. Он был в центре внимания: отвечал на любые вопросы, ощущал себя взрослым, умным взрослым. Где-то в самой глубине души он чувствовал, что выкладывает совсем лишнее, что надо бы и попридержать язычок. А этот крохотный его язычок сам вертелся во рту, сам выбалтывал, не слушался хозяина. Он, наверное, так вел себя потому, что ему было очень вкусно во рту – и от рыбы, от мяса, и оттого, что все было так душисто, оттого, что так прекрасно пахло от Марафоновой: такого запаха не было на территории школы, и так ласково смотрел Белль-Ланкастерский, и так хорошо он, Коля, говорил. – Ах, как интересно ты рассказываешь! – восхищалась Марафонова, подкладывая Коле новые куски мяса. – Как точно ты все помнишь. Вы обратите внимание, – обращалась она к Белль-Ланкастерскому, – у него же определенный дар пропагандиста. Значит, ты говоришь, что вам платят отдельно и на консервном комбинате, и в мастерских. – Ну конечно же, – ответил Коля. – На предприятии мы работаем как сезонные рабочие, по договору, а в мастерских у нас спецсчет. Наши мастерские – хозрасчетная единица. – Смотрите, как сыплет экономическими терминами! – восхищался Белль-Ланкастерский. – Все это конечно же ведет к перегрузке. Тебе очень тяжело, Коленька, сочетать учебу с таким напряженным трудом? – Так это же интересно и выгодно. У меня сейчас на моем счете восемьсот рублей. У нас самая лучшая бригада. Мы перевыполнили нормы и по консервному комбинату, и в мастерских. – И у вас у всех по восемьсот рублей? – Что вы? Мы против уравниловки. Славка и Витька – универсалы-слесари и универсалы-конструкторы, они получают в два раза больше нас. Но когда я стану такой большой, как Витька, я тоже буду универсалом. Валерий Кононович сказал, что для этого у меня есть все данные. – А почему в вашей бригаде сначала было десять человек, а теперь стало шесть? – спросила Марафонова. – Мы много над этим думали, правильно ли мы поступаем. В нашей бригаде был Ребров, -например, и он ушел от нас в другую бригаду. Во-первых, мы тот фронт работ, какой берем на себя, лучше, легче и быстрее выполняем вшестером, чем вдесятером. У нас Николай Варфоломеевич вместе с Валерием Кононовичем провели специальное психологическое исследование на совместимость, на повышение производительности труда за счет соединения творческой и исполнительской работы… – И что же, Ребров оказался несовместимым с вами? И вы его попросили перейти в другую бригаду? – Совсем не так. Ребров дружит с Сашей Злыднем, а Саша – бригадир, и у них особый интерес к сельскохозяйственному труду. – Смотри, как любопытно все у вас! И Ребров не обиделся, когда вынужден был перейти в другую бригаду? – А почему он должен обижаться? Он знает наш закон: умей ценить рабочее место! А он не ценил. Ребров – лентяй. – А почему же вы не исправили Реброва? – А почему мы его должны исправлять? – удивился Коля. – Разве можно человека исправлять? Он же не проволока. – Смотрите, как оригинально! – в один голос сказали оба инспектора, обменявшись улыбками. – И Ребров не обиделся на вас? – А почему он должен обижаться, мы же его не обижали. У нас правило: если занимаешь рабочее место, то должен выполнять норму, какую наметила бригада. А если не будешь выполнять, то получишь только тот минимум, какой установит бригада. – Но это же произвол! – возмутилась Марафонова. – Ничуть не произвол! – возмутился Почечкин. – Еще Фурье сказал, что дети могут быть самыми страшными паразитами в обществе. А Ленин, например, говорил в тысяча девятьсот двадцать первом году, что кормить надо только хороших работников. – Ты и Фурье знаешь? – спросил Белль-Ланкастерский. – Мы читали его книгу о Новой школе при строе Гармония. – Ну и как? – Как утопия это интересная книга, но для сегодняшнего дня устарела. Сейчас более сложные вопросы возникают. – Какие? – Например, как сделать так, чтобы каждый был счастлив тем, что есть в нем. Некоторым, например, всегда мало, всегда не хватает. Вот у нашего Славки Деревянко всего невпроворот, а он все равно жадничает. Если он видит сгущенку, то сразу делается сумасшедшим. А как выпьет две банки, тоже с ума сходит, потому что от сгущенки у него в середине все слипается. – А где он столько сгущенки берет? – Раньше мы доставали. На складе было много лишней сгущенки. – Как лишней? – Ну, незаприходованной. Каменюка у нас мировой завхоз. Он всегда держит на складе лишнее. Вот здесь Коля уж точно почувствовал, что проговорился, и тут бы ему в самый раз остановиться, но ему так хотелось еще и еще раз рассказать о той прекрасной жизни, какая наступила теперь у ребят и взрослых в Новом Свете, что он на вопрос о заработной плате тут же ответил, намеренно показывая выигрышную сторону интернатского уклада: – Я, конечно, заработал больше, чем восемьсот рублей. Но по нашему решению мы одну треть средств отдаем на улучшение жизни школы, района, области, а еще одну треть – на всестороннее развитие личности, и еще одна треть той одной трети, которая идет на улучшение жизни района, отдается нами в фонд инвалидов, одиноких стариков и детей-сирот – дошкольников. – А почему в вашей бригаде девочки? – спросила Марафонова. – На этот вопрос ты никак не сможешь ответить? – Смогу. Почему же? Во-первых, Маша и Лена дружат со Славкой и Витькой, а во-вторых, они у нас выполняют такую работу, с какой нам, мальчикам, справиться очень трудно. У девочек руки обладают такой высокой чувствительностью, какой никогда не достигнуть мужчинам… – И кто это вам сказал? – А мы на приборах сами установили. – Замечательные девочки. Я их видела вчера в балетной студии. Знаете, Альберт Колгуевич, я была поражена тем, что от девочек, когда они выполняли упражнения, шел какой-то странный свет. Мне, конечно, это померещилось, но это было необыкновенно. – А вам совсем не померещилось, – перебил Коля инспектрису. – У этих девочек нежно-голубая многослойная аура. Они уже овладели некоторыми законами собственного свечения. – Что-что? – рассмеялась Марафонова. – Господи, куда ни пойдешь нынче, всюду одни и те же разговоры о каких-то мистических феноменальных явлениях! – Ничуть это не мистика, – сказал Коля. – У доброты, грации, красоты, изящества есть свои собственные цветовые и звуковые формы самовыражения. Надо только научиться слышать, видеть и различать эти формы. – И ты чувствуешь цвет доброты? – Конечно, – ответил Коля. – Раньше мы допускали одну и ту же ошибку, считая, что доброта может быть только нежно-розового или нежно-голубого цвета. Нет, и черный, и алый, и густой краплаковый, и кобальтовый цвет могут выразить доброту. Все зависит от того, в каком сочетании будут представлены эти тона, в какой насыщенности, каким мазком положены и какая энергия вложена человеком в цветовую гамму. – Да-а-а, – протянула Марафонова, вопросительно поглядывая на своего коллегу. – Далеко вы заехали. – Коля, – спросил вдруг Белль-Ланкастерский. – А что у вас за бои идут на уроках? – О, это здорово! – сказал Коля.- Я, например, по русскому ассистирую по теме «Глагол», а Гена Жуков по теме «Прилагательное». Моя группа для его группы составляет карточки. Разрешается смотреть карточки всем. Моя группа в день составляет двенадцать карточек, в каждой два теоретических вопроса и одно сложное предложение. И они составляют двенадцать карточек. Потом начинается бой. Мы тянем их карточки, а они – наши. И любой ученик должен ответить на оба вопроса… – И оценки ставят ученики? – Фактически мы учимся без оценок, – сказал Коля. – Оценка – дело прошлое. Но в ассистентской игре оценки допустимы, и каждый получает до двадцати оценок за урок. – Любопытно! – сказал Белль-Ланкастерский. – И что же, вы во время урока на шпагах деретесь? – Это разминки! Мы доказали, что физическое развитие тогда получается хорошее, когда оно доставляет удовольствие и когда соединяется с какой-нибудь творческой умственной работой. – Какой уровень обобщений! – восхищался Белль-Ланкастерский, обращаясь к Марафоновой. – Овзросленностью пахнет, – рассмеялась инспектриса, и Коле показалось, что ее желтые зубы излучают убийственный свет. – Коля, а у тебя остается время на детские игры, шалости? – ласково спросил Белль-Ланкастерский. – А у нас все соединено с игрой. Всюду развивающая, творческая игра. – Оборотничество, – рассмеялась Марафонова, и Коля почуял в ее голосе что-то неладное. – Все наоборот. – У нас и на эту тему есть творческие задачи, например, мы сочиняем сказки, где все наоборот. – Как это? – Ну, например, не волк, а Красная Шапочка обижает волка, потом нам не нравится сказочный Иван-дурачок. – Скажите, как интересно! – воскликнула Марафонова. – А не жалко вам Золушку, которую вы превратили в замарашку, от которой ушел принц? – Здесь есть мысль, – ответил Коля. – Мы хотим, чтобы наши девочки всегда были красивыми, опрятными, умными и не злыми. Маша и Лена дружат, но у них тоже бывает разное. Однажды… Коля Почечкин шел по парку и плакал. Он вспоминал, как рассказал и про Машу, и про Лену, и про Славку, и про Витьку. Не скрыл он и того, что сам любит Машу Куропаткину. Правда, он умолчал, что сделал ей предложение, но зато заявил, что Маша – самая лучшая девочка в Новом Свете. – Я всех предал! – сказал Коля Эльбе, и та жалостно завыла. – Теперь мне остается только утопиться. – Но ты же не знал, что предаешь, – будто возразила Эльба. – Человек всегда должен знать, что он делает, – ответил Коля. – Но ты же можешь поправить дело. – Как я могу поправить дело, когда со мной никто не разговаривает? Сегодня в спальне все от меня отвернулись. А на обеде поставили передо мной три тарелки с мясом. «Ешь, – говорят, – и иди еще закладывать нас». – И ты съел? – Дура. Ты совсем сумасшедшая. Я расплакался как последний идиот и убежал, а малыши кричали вслед: «Ябеда, ябеда». – А ты бы им надавал. – Разве всем надаешь? Их вон сколько! – Но ты же не виноват? – будто снова повторяла, поскуливая, Эльба. – Я трепло несчастное, вот кто я. Коля лег на землю и плакал до тех пор, пока Эльба не стала покусывать Колькину голову – это особый вид ласки, которого удостаивался Почечкин лишь в особые, торжественные дни. – Утопиться – единственный выход! – сказал Почечкин. И он представил себе унылую процессию. За гробом шла одна Эльба, а Славка с Витькой говорили другим: – Даже на похороны никто не пришел. Кому нужен предатель?! – Да, чего и говорить, дрянной мальчишка, – кричала кому-то Марафонова. – Видите, только эта скверная собака и провожает его в последний путь. Эльба огрызнулась, но тут же дети стали бросать в нее комками земли. – А ну марш отсюда! – кричал Кривонос. – Бей предательскую собаку! – орал Касьян, размахивая палкой. Коля отчетливо увидел себя, как он покинул жесткое ложе продолговатого ящика, именуемого таким непонятным и неуютным словом, как «гроб», и побежал за Касьяном. Нет, возвращаться снова в гроб, даже в мыслях своих, Коля уже не решился. Он сидел на берегу реки, и Эльба щекотно полизывала его ноги. От мысли утопиться Коля отказался, когда на его голую спину сели две бабочки – одна красная с бархатно-черными узорами, а другая салатная с черными усами и длинным хвостом. Бабочки, должно быть, затеяли между собой игру, и Эльба изнывала от нетерпения придавить их лапой. Но Коля сурово посмотрел на собачку, и Эльба стыдливо опустила голову. Бабочки последний раз взмахнули крыльями и стали кружиться над золотой головой мальчика. Потом они улетели, и Коля долго следил за ними, пока они не скрылись в синем, теплом и бесконечно прекрасном небе. «Есть выход!» – подумал Коля. Его осенила великолепная мысль, навеянная, должно быть, полетом бабочек. Он вскочил, вытер слезы кулачком, поцеловал заскулившую было Эльбу и помчался в сторону интерната. |
||
|