"В морозный день" - читать интересную книгу автора (Афанасьев Юрий Николаевич)

«А МЫ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ!»

— Аркашка?! — От радости Ундре чуть не упал со стула.

От сельповского магазина по единственной улице Кушевата в овчинном полушубке важно вышагивал Аркашка. Он шёл медленно, будто знал, что за ним подглядывают завистливые глаза, и откусывал от булки корочку за корочкой. Булка больше походила не на хлеб, а на старую редкозубую пилу. Нет, никакой мороз Аркашку удержать не может, даже уши у шапки торчат вверх. В тундре ни взрослые, ни дети со злым Иськи-холодом не играют. Если дедушка собирается в дорогу, он проверит, чтобы меховые носки-чижи и кисы были сухие, чтобы в кармане и ещё где-нибудь в тайном месте припрятаны были спички, чтобы перед дорогой не бегал и не был потным.

У Аркашки шапка на голове торчком, и мороз то за одно ухо ужалит, то за другое, то враз за оба. Аркашка захлопал себя по ушам рукавицами-шубёнками, выронил булку, подхватил со снегом и, не вытерпев, побежал от злого Иськи домой.

— Ты над чем так громко смеёшься? — спрашивает мать.

— Как Аркашка из магазина идёт, — отвечает Ундре. — Смешной он какой-то, аньки. Почему он смешной?

— Потому что глупый.

— Глупые не смешные, а глупые. — Ундре подыскивает нужные слова. — Он такой, потому что всё хочет делать, как Фёдор, но сам ещё не взрослый.

— Если бы на геолога походил, тебя бы с ним в учительскую не приводили, — вздыхает мать.

— У нас же нечаянно так получается, — возражает сын. — Мы хотим перевоспитать Сем Ваня и бабку Пелагею.

Да, Аркашка в последнее время крепко взялся за своих стариков. Осенью Сем Вань хотел тёмной ночью побраконьерничать на Оби. Осетров ему захотелось и нельмы, хотя в это время такую рыбу ловить запрещается. Аркашка деду политинформацию прочитал. Сем Вань поддакивал, а сам помаленьку продолжал собираться. Раз политинформация не подействовала, Аркашка незаметно отогнул и снял с сети свинцовые грузила. Плавная сеть должна по дну идти, а без груза как она утонет? Вернулся с рыбалки Сем Вань злым, хотел за ноги стащить с кровати Аркашку, сдёрнул одеяло, а там вместо внука — подушка, завёрнутая в фуфайку, и кот, жмурясь, заботливо лизал лапу. Аркашка преспокойно спал у Ундре.

Утром Аркашка пришёл домой как ни в чём не бывало, заявил, что в сельсовет двух браконьеров привели этой ночью. Сем Вань с облегчением вздохнул — пронесло, может, и к лучшему, что не поехал. Но Аркашкино терпение кончилось.

…После того случая, когда больного Фёдора привезли в Кушеват, Аркашка даже не дал опомниться Ундре, схватил его за рукав и потащил к больнице.

— Опять ты здесь, — попыталась закрыть от Аркашки дверь няня. — Ишь исходился весь. Сказала — не пущу, и нечего здесь шататься.

Но Аркашка подставил снизу ногу, и няне не удалось накинуть тяжёлый ржавый крючок. Он был, наверное, тяжелее самой дощатой двери, от старости потрескавшейся и изогнутой.

— Вот сейчас этим повоспитываю тебя по клин-башке, — рассердилась няня и угрожающе замахнулась длинным крюком.

— Попробуйте, — огрызнулся Аркашка. — Видите, кто перед вами? — подтолкнул он вперёд Ундре. — Это он…

— Кто он? — высунулась из-за двери няня.

— Ха, — снисходительно усмехнулся Аркашка. — Она не знает. Это же Ундре спас Фёдора. Про него в газете написали, а она не знает…

Аркашка уже втолкнул Ундре в сени и сам наполовину протиснулся в дверь.

— То-то уж разговоров не слышу в Кушевате, — попыталась оправдаться няня. — Умник сыскался, ещё и поучает, — ворчала она, но отступала, с любопытством рассматривая Ундре.

— Газету, может, в Москве сейчас читают, — наступал Аркашка. — Может, Ундре медаль дадут.

Аркашка до того сбил с толку няню, что она окончательно отступилась, и, пока ходила в палату, Ундре с Аркашкой уже стояли в халатах.

— Спит, — объявила шёпотом няня.

— А мы только глянем, — тоже почему-то шёпотом сказал Аркашка…

Кровать стояла около окна. Фёдор был забинтован от шеи до самого пояса.

— Здорово шлёпнуло его, — шепнул Аркашка.

— Ага.

— Много ты ему крови перелил?

— Не я, а дядя…

— Как это не ты, когда в газете писали, что ты?

— Перепутали, у маленьких кровь не берут.

Веки дрогнули, и на бледном лице в уголках губ обозначились ямочки — геолог, наверное, не спал, а просто лежал с закрытыми глазами. Фёдор слегка повернул голову, глазами показал подойти поближе…

— В общем, так, — поспешил Аркашка. — Вам шевелиться нельзя в связи с героической раной, поэтому мы с Ундре будем говорить всю обстановку.

Глаза геолога потеплели, он кивнул.

— Каждый день передают: Р-78 дала первый фонтан ямальского газа в нашем районе, — информировал Аркашка. — Вчера в районной газете хвалили Уразова, что он первое место занял по скоростному бурению. А мы с Ундре так думаем…

Ундре так не думал, он вообще никак не думал, он только восхищался, откуда столько знает Аркашка, как у него хватает терпения читать газету.

— …Мы с Ундре так думаем, пусть Уразов бурит, как крот, а газ-то ты первый нашёл. — Аркашка забыл про официальный визит и снова стал обращаться к Фёдору, как и раньше. — Он, может быть, всю жизнь пробурит, а газ не найдёт.

Фёдор отрицательно покачал головой и вдруг зашевелил потрескавшимися губами:

— Так нельзя думать… Все, все, и Уразов, очень рады за наших ребят.

Аркашка задумался.

— Ну, всё равно он героический поступок не совершил, этот Уразов… А я сразу подумал и хотел предложить в классе, если ты умрёшь, то наш отряд будет носить твоё имя…

— Дедушка Валякси говорит, — вставил Ундре, — от оленя красивые рога остаются, хорошего человека поминает племя.

В глазах геолога заплясали искорки.

— Вы что, хоронить меня пришли? — беззвучно рассмеялся он. — А я ведь не герой, таких героев надо наказывать…

— Как не герой? — ахнули от неожиданности Ундре с Аркашкой. — Как наказывать?

— За нарушение правил — техникой безопасности называются, — объяснил Фёдор и посмотрел на ребят. — Вот, к примеру, — обратился он к Аркашке, — жаловались на тебя, что ты в классе стреляешь из резинки гвоздиками. Тоже правила нарушаешь, сам знаешь, но ведь думаешь — ничего не случилось. А если в глаз?..

Вот и здесь также. Дежурный буровик не проследил, чтоб не было никого на задвижках. Думали, как бурили, так и дальше будет… Оказывается, подошли к газовому пласту. Потом всё произошло неожиданно, растерялись… В последний момент бросился я перекрывать задвижки фонтанной арматуры… Не пострадал бы я — пострадали б другие… Но виноваты мы все, нельзя было допустить аварии, — с трудом проговорил Фёдор.

Ундре с Аркашкой спохватились, что наговорили лишнего, разволновали Фёдора.

— Мы пойдём, — вскочил первым со стула Аркашка. — Сейчас главное вам — спокойствие, — перешёл снова на официальный тон. — Сейчас главное — аппетит. Это кажется, что не хочешь есть, а организм всё равно надо кормить… Мы с Ундре брусники принесли и варенья из черёмухи. Мне его бабка всегда даёт, когда с животом не ладится…

Фёдор устало прикрыл веки, ничего не ответил. Бледное лицо его снова стало безразличным и чужим. Ундре с Аркашкой на цыпочках поспешили в прихожую.

— «Умрёшь»… — передразнил Ундре друга, когда они одевались в тёмном коридоре.

— Да я что, — оправдывался Аркашка, — я потому сказал, что если что случилось бы, то мы его не забыли бы… А сам… «Красивые рога, племя поминает, дедушка говорит…» — в ответ передразнил Аркашка.

Няня сердито посмотрела на друзей.

— А ну, спасатели, — пригрозила она, — выметайтесь живо. Эх вы, Роговы… — сказала она, обращаясь к Аркашке. — Человек на волоске от смерти, а тут молоко за деньги приносят… Тьфу!

— Кто?.. Зачем? — сжался в комочек Аркашка. Он всё понял и такой был беспомощный и жалкий, что Ундре отвернулся от него.

— Кто, зачем… Ишь какие чистенькие да добренькие, — няня вытолкала Аркашку за шиворот. Старый крючок тяжело плюхнулся в разношенную петлю.

Этого уж Аркашка своим старикам простить не мог. Вечером прибежал за Ундре.

— Какой суд? — не понял Ундре.

— Какой, какой… самый настоящий, — Аркашка вытащил из брезентовой куртки бумажный рулончик. — Тут у меня всё написано. Помнишь, как браконьеров судили, я тогда в клубе целый день просидел — всё запомнил, как и что… В общем, ты будешь главный свидетель. Когда понадобится и я обращусь к тебе, ты сразу отвечай: слушаюсь, товарищ судья…

— А если они нас не будут слушать? — Ундре представить не мог, как это можно спорить со стариками. — Аркашка, — заупирался он, — не надо, они ещё и дедушке Валякси пожалуются.

Аркашка сплюнул под ноги и остановился. Он отчуждённо засвистел и сузил глаза:

— Значит, тебе всё равно… Пусть надо мной смеются… Так, что ли?

— Да нет же, Аркашка, — попытался объяснить Ундре. — За жадность, конечно, людей наказывать надо… Но старших мы должны слушаться.

— А если старшие неправильно поступают? — замахал руками Аркашка. — Что тогда? Если мы не будем бороться за справедливость?

На это Ундре ничего не мог ответить.

— Да ты не бойся, — подбодрил Аркашка. — У меня всё тут написано, где что сказать. Ты только вовремя вскакивай и говори: «Слушаюсь, товарищ судья». Знаешь, как это слово на них подействует.

…Бабушка Пелагея и Сем Вань мирно пили чай. Пили они всегда с наслаждением и долго. Сегодня был сытный чай, пили они его с солёной рыбой, прикусывая луком, который крупными кольцами лежал на тарелке. На никелированных боках самовара отражались и искажались их лица. У бабки Пелагеи оно было вытянуто, лоб заострён, а нос выпирал грушей. У Сем Ваня наоборот — лоб сросся с бровями, а рот, как у лягушки, забегал за уши, один ус разметался с лошадиный хвост, а другой чуть-чуть виден был под носом. Не обращая внимания на отражения, они отпыхивались, вытирали пот полотенцами и снова пили.

Аркашка спрятал Ундре на кухне за занавеской. Для себя вытащил тумбочку и стул, развернул рулон. Старики не замечали Аркашки, они привыкли к его возне. Вот всё и приготовлено. Тихо, как в клубе, только слышно потикивание настенных часов с кукушкой да почмокивание. Блюдца старики осторожно держали на пальцах за самое донышко…

— Встать, суд идёт! — дико взревел Аркашка. Он даже испугался самого себя. Тик-так, тик-так — то ли стучат настенные часы, то ли бьётся в груди сердце.

Сем Вань икнул, поражённый, уставился почему-то на бабку: мол, кто это такой? Бабка Пелагея не знала, кто такой, поставила блюдце, растерянно стала поправлять кокошник. Теперь они оба не знали, кто перед ними. За тумбочкой в образе Аркашки стоял неприступный человек. Чёрный костюм, взрослый галстук и запонки на рубашке принадлежали Фёдору, а вот тонкая шея, голова клином — Аркашке. Его как будто засунули в костюм — настолько было всё велико и мешковато.

— Господи, да он что, спятил? — схватилась за сердце бабка Пелагея.

Сем Вань всё ещё сидел с полуоткрытым ртом.

— Суд идёт над гражданами Роговыми за их жадность, — уже более уверенно объявил Аркашка.

— Ах ты, таракан чахоточный, заноза ехидная, — завозмущалась бабка Пелагея и пошла в наступление: — Уж я тебе сейчас такой суд устрою, уж так вытяну…

— Записывается первое оскорбление, — невозмутимо сделал пометку на бумаге Аркашка. Однако когда бабушкина рука потянулась к его уху, он неожиданно из-под листа бумаги выхватил ракетницу, которую, видно, тоже взял у геолога. — Ни с места!

— Ой, беда, беда! — скороговоркой взвизгнула бабка и, путаясь в сарафане, отпрянула к Сем Ваню. — Убьёт, застрелит, — вскрикивала она, заткнув уши ладонями. — Убери хоть нагану свою! Так и целится в лоб.

— Вопрос направлен к обвиняемым, — между тем продолжал Аркашка. — Главный свидетель…

— Слушаюсь, товарищ судья, — стеснительно вышел из-за занавески Ундре. Он робел перед взрослыми, он не мог вот так превратиться в кого угодно, как Аркашка. Но ведь приказание друга…

— Это что за блин? — с интересом уставились на Ундре старики. Ундре не блин, у него просто лицо круглое, как у всех хантыйских детей.

— Записывается второе оскорбление с последним предупреждением, — отметил неприступный Аркашка. — Главный свидетель, что вы выяснили про молоко в Кушевате?

— Я выяснил, что все молоко продают по 30 копеек литр, а Роговы продают геологам за 60 копеек.

— Что скажете в оправдание? — сурово обратился к старикам Аркашка.

— А то скажу, что с жиру ты бесишься, Клин-Башка, — не вытерпел Сем Вань. — Распустили вас отцы, своего-то гнезда не имея. Кто из дому, а кто в дом… Молочко-то труда стоит. Грибки вот с ножками, да сами в избу не приходят.

— О чём говорить… Да наше молочко и по вкусу не ровня другим, — поддакнула бабка Пелагея. — Вот ему и цена справедливая. И чего с ним цацкаться, — обратилась она к старику, — опояшь ремнём — вот и весь спрос. Судильщик нашёлся… от горшка два вершка.

— А вот и будем судить, — Аркашка поправил съехавший с плеч пиджак. — Все в Кушевате на вас пальцем тычут. Даже… даже Фёдору в больницу за деньги молоко приносите… — Аркашка зло всхлипнул. — А мне… а мне в школе хоть не показывайся, как будто я так делаю…

Старики насупились, только слышно было всхлипывание «судьи».

— Это уж ты хватила, — вдруг огрызнулся Сем Вань на бабку.

— А ты? Да ты домой не придёшь, пока с чужого двора полено не стащишь, — взъерошилась и бабка Пелагея.

И старики так рассорились, что стали наскакивать друг на друга через стол. А никелированные бока пузатого самовара строили им страшные рожи.

— Спина вон к печке просится, а мы с тобой, не пойму, куда готовимся, — наконец устало опустился на стул Сем Вань. — Вот он нас, энто, и учит, поколению свою показывает. Невелик комариный укус, а спать всю ночь не даёт…

— Да я что, — вытирая полотенцем мокрое лицо, пыталась оправдаться бабка Пелагея, — ты что на меня-то окрысился… Я, может, к Фёдору, как к родному сыну, привыкла…

— Ой уж, — усомнился Сем Вань. — Один был, и того дом не удержал… Прыгает где-то по горам.

— Я и виновата, — развела руками бабка Пелагея.

— Ты!..

— А ты?! — снова набросились друг на друга старики.

На столе появился откуда-то чулок с деньгами, который летал с одного края стола на другой.

— Возьми, может, тебе спокойней будет с ним…

— Нет, ты возьми, а то и сна лишишься…

Ундре с Аркашкой едва успевали переводить глаза с деда на бабку… Что с ними?