"Восточный кордон" - читать интересную книгу автора (Пальман Вячеслав Иванович)

Глава восьмая ВРЕМЯ КРУПНЫХ ЗВЁЗД

1

В лесах Жёлтой Поляны ещё не облетели листья, стоял прохладный, задумчивый декабрь, на бровках у дороги зеленел свежий пырей, а вершины окрестных гор уже нахлобучили на себя белые зимние шапочки. Рыжие скалы Пятиглавой побелели до самой границы леса. Чёрный хребет на востоке покрылся ровным молодым снегом, дальние горы стеклянно и холодно сияли ночью под рассеянным светом луны.

На верхнем Кавказе царствовала зима.

С северной стороны гор, у Майкопа и Лабинска, на сотни километров во все стороны лежала, дожидаясь мороза и снега, размокшая, похолодевшая степь, там грохотали реки, напитанные обильным дождём, а вершины гор за Псебаем уже посеребрила зима.

Поредел опавший лес, открылись дальние дали, горы сделались пустынными, нерасчётливо открытыми для ветров и морозов. Только пихтовый лес стоял по-прежнему суровый и цельный. Снег припорошил сверху черно-зеленые конусы великанов, улёгся на ветках, но вниз не просыпался, лишь завалил опушку леса и сделал непроходимыми подступы к нему. В самом лесу стало темней, там по-прежнему лежала сухая хвоя, а в ней шуршали и попискивали сони-полчки.

Зима. Крупные звезды на небе.

Кабаны ушли вниз ещё ранней осенью, привлечённые обилием кормов в каштанниках и буковых лесах, где они дневали и ночевали, старательно перекапывая затвердевшими пятачками коричневую лесную землю.

Чуть позже кабанов с гор спустились осторожные ланки с подросшими оленятами, но они на утренней заре снова уходили наверх, стараясь как можно ловчее укрыться от рыси, медведя, человека и волка — своих опасных соседей и врагов. Вместе с ними, держась особняком, совершали путешествие сверху вниз и обратно пугливые серны с маленькими, близко стоящими между ушей красивенькими рогами, которыми их неизвестно для чего снабдила щедрая природа: для обороны они явно не годились. А нападать серна могла разве что на зайца, но и его она не трогала, получив в наследство от своих предков девичий, смирный характер.

И только круторогие, истинно горные жители — знаменитые кавказские туры не покидали и зимой своих недоступных для других животных скал. С первым же похолоданием туры получили от заботливого каптенармуса — природы новёхонькие шубы взамен изрядно потрёпанных за лето, принарядились, а заодно и пополнели, накопив порядочное сало. Когда выпал снег, он их ничуточки не испугал. Все туры, даже молоденькие сеголетки, преотлично находили сухую траву на наветренных откосах, где снег сдувался ветром, умели они доставать траву из-под твёрдого наста, а при неустойке утоляли голод веточками кустарника.

Если кто и не очень огорчился сменой времён года, так это зубры. Спаянные в крепкие стада, все время загоняя свою беспомощную молодь в центр движущегося клина, зубры выбирали какую-нибудь безветренную долину и ходили от одной рощи к другой, отыскивая ежевичник погуще. Они с аппетитом, презирая колючки, поедали ожину и напрямик пробирались через самые мудрёные завалы так, что только треск в лесу стоял. Они не боялись никого и ничего. В горах не было зверя сильнее зубра. Массивные тела, мохнатая шерсть, свисающая на груди и животе, сбыченные шеи и ужасные бронированные лбы с короткими рогами — так выглядели они со стороны. Постоянная насторожённость, злое помахивание хвостиком, подозрительный взгляд из-под курчавых начесов над глазами делали зубров страшными даже для стаи волков. Матёрый медведь, заметив стадо, стыдливо отводил глазки и старался незаметно уйти в сторону.

Люди привезли на Кавказ и заботливо взрастили полутысячное стадо совсем было исчезнувшего вида. Они и теперь не оставляли зубров без внимания. То в одной, то в другой долине поднимались стожки сена, лежали заготовленные веники из лиственных веточек, белела под навесом соль. Зубры принимали людскую заботу как вполне законную, как выплату процентов по тому долгосрочному кредиту, который когда-то позаимствовали глупые и жестокие охотники у природы, уничтожив здесь настоящих кавказских зубров.

Олени, застигнутые в горах обильным снегопадом и метелями, спокойно ложились под защиту скал, густых кустов или в пихтарнике и долгими часами дремали, поджав ноги и полузакрыв крупные, блестящие глаза. Только длинные чуткие уши их ни на минуту не переставали поворачиваться туда-сюда, прослушивая воздух и землю. Влажный чёрный нос ловил запахи леса и подрагивал, учуяв непонятное. Переждав ненастье, олени шагали по глубокому снегу, высоко и грациозно подымая ноги, или прыгали, обрушивая и приминая снег всей тяжестью тела. Они шли в лиственный лес и там лакомились вечнозелёными листьями ломоноса, который завивался вокруг стволов граба и дуба. Не брезговали и молодыми веточками лиственных деревьев, искусно ломая их. Лес кормил оленей и скрывал от врагов.

Зима. Морозный ветер. Стылые камни. Мёртвый шелест перемороженных веток. Стучат на сухостое работящие дятлы, покрикивают, перелетая с дерева на дерево, белобокие сороки; светит яркое, холодное солнце; нестерпимо блестит подплавленный сверху снег, вершины гор сторожат девственную тишину высокогорья, а в глубине бледного, отрешённого неба плывёт лёгкое перистое облачко, как будто узорный след мороза на чистом-чистом окне во Вселенную. Просторно, холодно, девственно-бело зимой на Кавказе.

2

Утро опять выдалось чистое и морозное. Семью цветами радуги горели колючие льдинки на поверхности снега. И больно глазам, и радостно было смотреть на калейдоскопическую изменчивость снежного поля, выровненного недавним тяжёлым снегопадом и устойчивым ветром снизу.

От чёрного пихтового леса к прозрачному березняку на краю ущелья уже пролёг хорошо видный свежий след: цепочка круглых и глубоких вмятин слева и вторая цепочка более продолговатых — рядом. За этими удлинёнными — как будто зверь ставил лапу не круто вниз, а клал её на снег гибко и всем суставом, — за этими вторыми следами тянулся лёгкий волок от опущенного хвоста. Любой охотник, взглянув на следы, сказал бы, что здесь прошли волк и собака. Сказал бы и пожал плечами: волк и собака вместе? Небывало.

Но след все-таки существовал. Свежий след.

Покинув своё уютное логово на опушке смешанного и потому очень густого леса, Самур и Монашка решили наконец спуститься ниже. В последние дни охота в этом районе не удавалась, слишком много зверья перекочевало на южные склоны, в более тёплый и обильный буковый лес.

Монашка шла впереди Самура. Её озабоченная и хитрая мордашка беспокойно вертелась из стороны в сторону. Голод гнал вперёд. Самур в новёхонькой черно-белой шубе, такой свежей и чистой, словно только что со склада, где её бережно хранили все лето в прохладном чехле, вышагивал рядом, сохраняя на морде выражение спокойствия и уверенности. Чувство голода он подавлял стоически.

Внезапный скачок волчицы в сторону заставил его остановиться. Нюх у неё был отменный. Самур помчался за ней, но не так скоро, чтобы догнать: он проминал брюхом нетвёрдый снежный наст, тогда как волчица словно летела на крыльях.

Она привела его в ущелье. Здесь царил невообразимый хаос. Снежные комья, чёрные камни, целые деревья, переломанные, как спички, загромождали устье. Лавина только что упала. Воздух вокруг был насыщен блёстками снега и какой-то неизъяснимой тревогой.

Монашка бегала из стороны в сторону, старательно обнюхивая спрессованные глыбы снега. В одном месте она остановилась и быстро-быстро начала скрести отвердевший сугроб. Вскоре из развороченной глыбы проглянул клок белесой шерсти, и только тогда Самур почуял запах тура. Обрадованный, он тоже принялся отрывать находку так быстро, как только позволяли силы. Монашка клацала зубами, прицеливаясь, где ловчее ухватить козла.

Они оттащили задавленное животное в сторону и стали рвать ещё не замёрзшее мясо, урча от нетерпения и жадности. Три зимы назад волчица усвоила от своих родителей одну непреложную истину: иди туда, где прогремела лавина. Чаще всего при обвалах гибнут туры; они сами нередко и вызывают эти обвалы. Отрыть погибшего козла всегда легче, чем взять его живьём.

Когда пиршество закончилось, от тура мало что осталось. Но Монашка не пожелала уходить из этого ущелья. Она нашла снег помягче, отоптала его и легла, свернувшись калачиком. Самур посидел рядом, позевал, равнодушно поглядывая, как очищают вороны кости тура, тоже лёг и скоро уснул, не ведая забот и тревог. Сытый желудок принёс успокоение.

Волчица проснулась первой. Потянулась, наклонила морду, хитро посмотрела на Самура и, разбежавшись, толкнула его грудью. Он ошалело вскочил; тогда волчица пружинисто вытянула передние лапы и прижала морду к земле. Ей хотелось поиграть, попрыгать, и она приглашала его. Самур оскалился, прыгнул. Они забавно побегали по каменистой площадке, пожевали хрусткого, перемороженного снега. Ещё раз осмотрели добела очищенные кости тура и только тогда деловито побежали вниз по ущелью.

Оно привело их на широкое мелкогорье. Покатые горки щетинились голым дубом, на кустах шиповника и лещины лежали толстые краюхи застаревшего снега. Под ними чернели уютные и таинственные проходы.

Самур обогнал Монашку и повёл её поперёк склона, уходившего к реке. Так ходят охотники, чтобы пересечь звериные тропинки к водопою.

Вскоре они напали на кабанью тропу. Монашка заскулила: хотелось мяса. Не дожидаясь согласия Шестипалого, она пошла за кабанами вниз, повизгивая от нетерпения. Тропа привела в низкую ольховую заросль с кочками. Снег скрывал неровности почвы, лапы проваливались, скользили. Самур громадными прыжками обошёл волчицу и сделал круг возле зарослей. Оттуда раздалось сердитое хрюканье, стадо поднялось и пошло прямо на Монашку. Черно-жёлтый секач, тяжело переваливаясь, смело ринулся в атаку. Волчица отпрыгнула, кабан мотнул головой, чтоб ударить сбоку клыками, но промахнулся и упал. Она успела рвануть его за ногу, секач взвизгнул и с поразительной быстротой опять бросился на волчицу.

Стадо бежало, оставив вожака сражаться с волчицей.

Самур только и ждал этого момента. Нацелившись на отстающего поросёнка, он грузно свалился сверху, подмял его и начал рвать. Остальные кабаны даже не оглянулись. Тем временем Монашка ловко уводила секача в сторону, отпрыгивая и нападая. Снег окрасился кровью, а когда Самур потащил свою добычу в лес, она изловчилась, царапнула задыхающегося от ненависти вожака за лапу и легко поскакала на подъем. Мстительный кабан не отставал. Рыча и хрюкая, оставляя пятна крови, он бежал за ней до тех пор, пока на пути их не выросла гряда крупных скал. Монашка прыгнула наверх и, остановившись на самом краешке отвесной скалы, защёлкала зубами, подразнивая разъярённого зверя. Кабан брызгал розовой слюной, царапал камень клыками, рычал и тяжело, загнанно дышал внизу. А она, довольная проделкой и успешной охотой, отправилась искать Самура.

Он ждал её в уютном уголке под кустами, придавленными снегом. Поросёнок лежал нетронутый.

3

Волчица облизнулась, предвкушая славный обед, но тут носа её коснулся лёгкий, крайне неприятный запах, и шерсть на загривке чуть-чуть поднялась. Настроение вмиг изменилось. Самур тоже вскочил. Этот запах встревожил и его. Близко ходила стая Прилизанного. Степные волки напали на их след ещё высоко в горах и пошли за ними, но, спустившись, внезапно встретились с оленем и позволили отвлечь себя от мстительной гонки за Самуром, чтобы подкормиться.

Погоня за оленем оказалась недолгой, волки во главе с Прилизанным загнали жертву на речной лёд. Олень поскользнулся, упал, и все было кончено. Стая пировала, а потом опять отыскала ненавистный след и пошла за Самуром и его подругой.

Но на сытый желудок не хотелось ввязываться в драку. Поэтому они залегли неподалёку от места своей трапезы, чтобы выспаться и доесть оставшуюся половину от оленя. Овчар от них не уйдёт.

Самур и Монашка топтались на месте, ожидая нападения и не решаясь начать первыми. Они понимали, что уходить бесполезно, волки уже не отстанут. Самур тихо рычал. Он предвидел тяжёлую битву.

Завечерело. Пасмурное небо стало быстро темнеть. Они сделали один круг вблизи своего временного логова, где остался нетронутый обед, потом пошли по широкому кругу, изучая местность. Преследователи залегли в чащобе ольховника недалеко от реки. По запаху Самур определил, что их много. Но это не поубавило в нем храбрости. Схватка будет, избежать её нельзя.

Разведка вывела насторожённую пару к приречным кустам. И тут Самур увидел людей. Три человека. Три лошади.

Люди приехали в сёдлах, спешились в виду разорванного оленя, привязали коней и стояли, тихо переговариваясь между собой. Порыв ветра принёс до боли знакомый запах. Самур вскочил, отбежал, снова вернулся, он вздёргивал морду, нюхал и страшно волновался. Монашка не отходила от него ни на шаг, все время, будто нечаянно, тёрлась боком, тыкалась холодным носом в шею овчару, то и дело напоминала о себе.

На той стороне реки стоял Егор Иванович Молчанов и его друзья-лесники.

Самур, по врождённой склонности к добру, уже забыл обиду, но зато он прекрасно помнил ласковые руки хозяина, его голос, проникающий в душу, его взгляд, который нельзя долго выносить от переполнявшего собаку таинственного счастья дружбы и доверия. Не будь рядом волчицы, он бросился бы к людям, чтобы упасть у ног хозяина и уже не отходить от него. Монашка, почувствовав неладное, вертелась перед Самуром, отбегала, звала его назад и рычала, напоминая об угрозе, нависшей над ними. И она победила. Постепенно Самур успокоился, но не ушёл, а лёг и внимательно стал разглядывать из кустов, что делают эти близкие и далёкие ему люди, его хозяин.

Их разделяло расстояние метров в двести. Стояли поздние сумерки, люди переговаривались, но голос их сюда не долетал, да если бы к долетел он, что понял бы Самур из сказанного?

А говорили они вот о чем.

— Это работа степной стаи, они в урочище уже трех оленей порвали, — сказал один.

— Больше десятка собралось. Самая крупная орава из всех, что приходили в горы, — согласился Молчанов.

— Что будем делать? — спросил третий. — Может, сесть в засаду, перестрелять?

— Ночью ты много настреляешь, — критически заметил первый.

Молчанов потрогал усы, подумал и спросил:

— Сколько у тебя капканов, Матвей?

— Семь. Если ты хочешь ставить, тогда придётся перенести тушу на берег. Где на льду упрячешь?

Егор Иванович задумчиво смотрел на речку. Она разливалась в этом месте широко и оттого мельчала. А тонок ли лёд? Ни слова не промолвив, он отыскал на берегу тяжёлое корневище и стал ломать лёд.

Лицо у лесника повеселело.

— Поставим на месте, хлопцы, — сказал он.

— Тогда чего дорогу губишь? — заметил Матвей. — Нам же тушу тащить.

— Куда её тащить? И близко не подойдём, чтобы не отпугнуть. А капканы поставим в воде. Наверняка сработают. Тут мелко. Кто смелый?

Они взялись обламывать лёд вокруг растерзанной туши. Олень остался на ледяном островке. Битый лёд, шурша, уходил под кромку. Вода очистилась, и тогда Матвей и Егор Иванович скинули телогрейки, засучили рукава и осторожно стали опускать в воду капканы, связав их одним тросиком, конец которого обмотали за прибрежный пенёк. Везде было неглубоко, чуть выше колена, и течение спокойное, только с одной стороны, где стрежень, поставить ловушки не удалось из-за быстрой воды и глубины. Но ведь и волки туда не полезут, они пойдут по мелкому.

Видать, ожгла все-таки холодная вода лесников, потому что Молчанов и его напарник стали сильно тереть руки, притопывать и кряхтеть на берегу, а третий взялся обломать лёд пошире. Он опасался, как бы волки не сиганули через воду на ледяной островок.

Стемнело. Лесники сели на коней и растаяли в густых сумерках. Тогда Самур повёл Монашку к оленю.

Они хотели есть, им так и не удалось пообедать кабанчиком. Вполне понятно, почему Монашка заторопилась и перешла на рысь. Но когда она, побегав вокруг ледяного островка, сделала попытку спуститься в речку, Самур вдруг ни с того ни с сего окрысился и больно цапнул волчицу за спину. Она отскочила. В чем дело? Глаза её выражали боль и обиду. А Самур уже оттирал её от воды, все время настойчиво становясь между волчицей и рекой.

Овчар прекрасно знал, что такое капканы, он не один раз видел зверей, попавших в железные зубы беспощадной немой пасти, и все ещё помнил запах этого железа, сколько бы ни натирали его пахучей мятой, оленьим помётом или парным мясом. Он слышал этот запах, пока хозяин и двое других стояли на берегу, до него доходил звон железа. Сейчас здесь уже не было ни запаха, ни звона, но трос выдавал их, Самур догадывался, что капканы рядом, и не хотел, чтобы Монашка испытала цепкость их на своих лапах.

Он так и не дал ей сойти в воду, чтобы полакомиться чужой добычей, ещё и ещё раз огрызнулся и до тех пор не успокоился, пока не увёл её на прежнее место, а оттуда — в покинутое логово, где их ждал сытный обед.

Какова же была их растерянность, их досада, когда кабанчика не оказалось! Волчица злобно тявкнула и, чтобы выместить на ком-нибудь голодную обиду, куснула Шестипалого. Но он и не поморщился. Он только старательно обнюхал огромные следы вора-медведя и отшатнулся от противного и сильного запаха, оставленного у дерева. Нечего и думать ввязываться в драку с владыкой горных лесов.

Ведь они сами хотели полакомиться чужой добычей. А их законную унёс другой, более сильный. Увы, так нередко случается. И не только у зверей.

Самур не пожелал уходить, хотя голод и звал его на охоту. Монашка подчинилась. Они свернулись под заснеженными кустами и заснули.

В это время поднялась стая.

Вожак обежал своих подчинённых, ничего угрожающего не заметил и пустился напрямик к реке. Стая безропотно последовала за ним.

Глубокой ночью, когда чёрное небо с большими блестящими звёздами давит на белый снег, а свет излучают только эти мохнатые звезды, да ещё сам снег, словно впитавший в себя бледное сияние дневного неба, серые тени, молчаливо бегущие нестройной цепочкой между кустов, представляются грозной опасностью, живой, неотвратимо идущей смертью, которая не минет слабого, попавшего в поле зрения голодной стаи.

Прилизанный бежал впереди, гордый тем, что ведёт за собой такую крупную и такую послушную стаю, и тем, что у них есть в запасе добрая половина туши, и тем, что впереди их ожидает несомненно удачная охота на выслеженного овчара, который отнял у стаи волчицу.

Вид оленьей туши, чернеющей на ледяном островке, подхлестнул волков. Но добыча была окружена тёмной, опасной водой. Стая сгрудилась и остановилась. Через секунду волки рассыпались по берегу, стали осторожно подходить к журчащей воде и принюхиваться. Вода попахивала теплом, затхлостью и немного каким-то железом. Этому находилось оправдание: рядом дорога. Вокруг воды, где снег был утоптан, и вдоль дороги они не обнаружили ничего угрожающего. Так, слабый запах человека и лошади. Обычный запах пути человеческого.

Кто-то из стаи, особенно разгорячённый видом недоступной туши, разбежался и прыгнул через русловой поток, но лишь царапнул когтями по льду островка, сорвался и поплыл назад с испуганными глазами на вытянутой морде. Его отнесло, но он благополучно вылез на берег, отряхнулся и побежал туда, где около вожака сгрудились остальные волки.

Три молодых и решительных двухлетка скользнули в воду и пошли по камням к островку. Вода чуть-чуть не доставала им до спины. Остальные ждали. Вдруг что-то глухо клацнуло, один из смельчаков, жалобно взвизгнув, завертелся на месте. В жёлтых глазах его вспыхнул лютый страх. Невидимый зверь цепко и больно сдавил под водой переднюю лапу. Волк неудачно повернулся, присел, вода тотчас захлестнула его с головой, он выставил морду и вдруг страшно, предсмертно завыл. Ещё раз щёлкнуло, и другой волк, почти добравшийся до островка, как-то странно сел на задние лапы, хлебнул воды и мгновенно скрылся. Третий продолжал идти. Ему повезло, он выскочил на лёд и жадно вцепился в подмороженную тушу.

Вожак бегал взад-вперёд по берегу. Почуяв неладное, он хотел удержать стаю, но голод и вид счастливчика на льду гнали волков вперёд, непонятный случай с двумя подростками не сказал об опасности, и тогда ещё четверо или пятеро спустились в воду. И опять щёлкнуло под водой, забились, завыли гибнущие, но ещё двое уже выбрались на островок, и оттуда послышалось их сытое рычание и возня. Переправа шла, стая катастрофически уменьшалась. Трос туго натянулся.

Лишь вожак, слишком мудрый, чтобы рисковать, так и не сошёл в речку, где вытянулись под чёрной и страшной водой пять захлебнувшихся волков. Он чувствовал опасность, он знал её. В далёкую пору ещё неокрепшим волчонком попался он в предательскую петлю, и она туго захлестнула его за шею и подвесила над землёй так, что волчонок едва доставал задними лапами мягкий, хвойный настил. Тогда ему повезло: нащупав сбоку упавшее бревно, он забрался на него, и петля ослабела. Всю ночь пленник только и делал, что натягивал или ослаблял гибкий тросик, пока вдруг случайно не задел петлю лапой и не расширил её немного. Освобождаясь, он лишился кожи на голове. Старый, разлохматившийся трос сдёрнул лоскут на затылке, изуродовал уши. С тех пор у матёрого волка между ушей уже не росла шерсть. Так и жил он со снятым скальпом. Люди назвали его Прилизанным.

Это случилось давно. Он стал осторожней. Сейчас вожак метался по берегу голодный, злой, но решительно не хотел спускаться в воду. Его рычание, короткое тявканье и грозный вид не могли заставить счастливчиков вернуться, как он того требовал. Они пировали на глазах у вожака, грызлись между собой, жадно насыщались. Пиршество длилось долго, туша заметно поуменьшилась, но вот где-то в долине стукнул одинокий выстрел, волки насторожились и нехотя, тяжело спустились в воду. Там ещё щёлкнуло, и два сытых хищника забились в воде. Остальные выбрались на берег. Первого тут же сильно искусал вожак, а другой сломя голову умчался в кусты, презрев дисциплину и организованность. Прилизанный бежал от реки не оглядываясь. Сзади тяжело рысили ещё три волка. Это было все, что осталось от великолепной стаи.

4

Возня на реке, предсмертный вой несчастных и рычание вожака достигли чутких ушей Самура, и он догадался, что там произошло. Смерть настигла стаю. Кто-то поплатился за жадность. Теперь пришла пора свести счёты с теми, кто остался из враждебной стаи, и, конечно, в первую очередь, с вожаком.

Самур повёл носом. Ветер принёс ему нужную информацию, и он крупно пошёл напрямик через притихший, заснеженный лес, стараясь перерезать пути отхода Прилизанному. Волчица покорно шла за Шестипалым, раздосадованная его вспыхнувшей воинственностью.

У неё не было особого желания ввязываться в драку на голодный желудок. Если их оставили в покое, то можно заняться охотой.

Прилизанный почуял Самура и волчицу, когда они приблизились на расстояние выстрела из охотничьего ружья. Бежать было поздно, да он, собственно, и не хотел бежать. Он сделал то, что привык делать, когда позади находился опасный зверь: ускорил ход, вырвался вперёд, оставив трех других волков по бокам, чтобы завлечь противника в клещи и напасть сразу со всех сторон. Манёвр, достаточно хорошо известный Самуру. Овчар не обратил внимания на отяжелевших волков по сторонам и, свирепея, бросился за вожаком. Он бы догнал его. Но Монашка запальчиво накинулась на одного из объевшихся не столько потому, что был он ненавистен, а скорее от обиды, что вот он сытый и ленивый, тогда как она голодна и зла, как фурия. Зависть руководила ею. Они сцепились, и чужому волку удалось крепко куснуть Монашку. Раздался крик боли, для Самура он прозвучал призывом о помощи. Овчар кинулся назад. Как таран, налетел на глупца, осмелившегося сделать больно его подруге, отшвырнул волка в снег и не дал ему опомниться. Расплата наступила мгновенно.

А Прилизанный ушёл, как и в первый раз, подставив вместо себя другого.

Оглядевшись по сторонам, Самур удивился: совсем близко от места схватки стояли два дома, в одном окне теплился ранний свет, где-то за стеной сарая фыркала лошадь. Монашка уже отскочила к лесу и ждала. Вся её поза говорила об одном: скорее отсюда, подальше от опасности!

Самур лёг, прижался. Любопытство пересилило страх. Да он, собственно, и не очень боялся людского жилья, и в этом они расходились с подругой.

В доме открылась дверь, вышли два человека.

— Светает? — хрипловатым со сна голосом спросил неизвестный человек.

— Шестой час, Ростислав Андреевич, хоть и зима, а день-то прибавляется, да и солнце уже греет в полдень. — Это говорил хозяин дома, он шёл к сараю, где стояли лошади.

Кажется, они собирались ехать. И когда, оседлав коней, люди тронулись со двора и взяли курс не к реке и не к Самуру, а прямо в горы, он встал и, ласково зацепив Монашку, побежал тоже в горы, забыв на время о Прилизанном, о погибшей стае, о воришке-медведе. Все это ушло. Их ждал новый день, охота, дружный бег по горам. Им нужна была пища, и она определяла поведение, действие, направление пути до тех пор, пока не найдётся добыча и не придёт вместе с ней благополучие, а затем и сон, отдых, чтобы дать начало новым заботам о пище. В этом состоял смысл жизни.

Когда совсем рассвело, с другой стороны долины к парившей на морозе реке верхами приехали Молчанов и его товарищи. Лошади захрапели, почуяв волчий дух.

— Есть, Егор Иванович! — радостно крикнул молодой лесник, едва только увидел натянутый трос.

Молчанов и сам не ожидал такого результата. Сработали все семь капканов. Велика же была стая, нацеленная на оленью тушу! Он задумчиво смотрел на мокрые шкуры хищников, вытянутых из воды на берег.

— Считай, что мы сохранили жизнь трём десяткам оленей и коз, — сказал он. — Такая орава растреплет за зиму не одно стадо. Вот уж и правда «смертию смерть поправ». Не всякое убийство преступно, так, что ли, дружок?

— Начитался, — насмешливо отозвался лесник. — Ты у нас скоро совсем учёным будешь, Егор Иванович. Ишь какими словами ворочаешь! Давай погрузим, что ли, зверя. Хоть покажем на кордоне.

Лошади отскакивали, били ногами, они и близко боялись подойти к волкам. Даже мёртвые, хищники вызывали неодолимый страх. Только один из трех коней — старый, видавший виды мерин — без особых эмоций позволил прицепить к седлу поводок со связкой волков и, легонько всхрапывая от непривычной тяжести, потащил груз шагов на сорок от остальных лошадей.

Мягко, зачарованно прокаркал ворон, угревшись на суку. У чёрного обрывчика, на припёке, закапало и образовался первый робкий ручеёк. Солнце высекло из него радугу, тотчас же прилетела серая оляпка и разбросала, купаясь, светлые брызги, словно мало ей соседней реки, где воды вдоволь. А на кустах шиповника, усеянного сморщенными красными ягодами, запрыгала, радуясь солнцу, смазливенькая синичка и что-то такое пропела задорное, как вызов зиме или привет уже недалёкой теперь весенней благодати.

Суровые ледянистые горы глядели сверху на легкомысленную долину, где полуденное солнце вызвало вдруг столько примет живой жизни.

Горы ещё не почуяли весны.

Но весна шла и к ним.