"Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей" - читать интересную книгу автора (Вронский Константин)5Снег пошел… Небо еще с вечера окрасилось в трупно-серый цвет, но по-прежнему крепилось, старалось удержать снежинки в своих внутренностях. А вот теперь не выдержало – испражнилось белым пухом. Как будто там наверху сидел кто-то и без перерыва ощипывал гусей. Фаддей приоткрыл рот, ловя снежинки на язык. Надо же, сладкие. Да возможно ли такое? Снег же вода всего лишь замерзшая. Булгарин поймал еще одну снежинку. И в самом деле. Сладкая. Да и похож снег иногда на кусочки сахара, особенно когда поле заснеженное на солнце блестит нестерпимо ярко. Но чтоб и сладкими казались снежинки? Ха, как будто у него на языке вытанцовывают какие-то маленькие человечки, обсыпанные сахарной пудрой… О, господи! До чего же сейчас рань несусветная! Вот что сейчас? Уже утро? Или все-таки ночь? Эвон как небо затучило, и не разберешь, который час. Четыре? Возможно. Господа офицеры доблестного наполеоновского сброда всякий раз что-то новенькое придумают. А сегодня как на праздник какой всех из казарм согнали. Вот только радости чего-то не чувствуется… Неужели все это из-за Дижу? Ну да. Так оно и есть. Бедняга, ожидание казни куда хуже и горше, чем сама казнь. Мишель, замирая от страха, сказал намедни, что ожидает беглеца: трехдневный проход сквозь строй. Значит, шпицрутены? Дижу придется шесть раз пройти сквозь строй – туда и обратно – и так в течение трех дней. Сквозь строй, состоящий из двухсот солдат. И все это в четыре часа ночи. Или утра? На жутком морозе. Отведя глаза в сторону, Мишель добавил, что после такого наказания еще никто не выживал. Фаддей скрипнул зубами. До чего же мерзостно все это! Омерзительно! Ведь в этом строю всяк только о собственной шкуре думает и без зазрения совести по трупам шагать зачнет. Всяк всего боится, а потому вылизывает сапоги сильному. А что им еще остается? Только маршировать под пулями противника. Послушно. Идущие на смерть приветствуют тебя, Наполеон! Эх, если бы все были такими же, как Дижу, не было бы тогда на свете солдатских казарм. И войн тоже не было. Возможно… А ведь ему, Фаддею, ясно, отчего казнь на ночь назначили! Кто ж посреди ночи проснется в радости? Да они в таком настроении родную мать сквозь строй пропустят и не поморщатся! Да, Дижу свечку Богородице поставить должен, коли выживет. За их спинами выстроились факельщики. Как мило! Казнь с подсветкой. А то, не дай-то бог, не заметят Дижу в темноте, не попадут еще по живому-то телу. Лошади пофыркивают. Ага! Кого-то из высокого начальства нелегкая принесла! Мда. А высокое-то начальство больше на дьявола смахивает. Даву никак собственной персоной? Мама родная! Уж сколько россказней слыхал Булгарин о знаменитом наполеоновском маршале – и не перечесть! А скольких людей сей маршал вместе со своим «маленьким капралом»1 на тот свет отправил, тем паче подумать страшно! И вот теперь Даву здесь, дабы присутствовать при наказании непокорного. Снег припустил еще сильнее. Барабанщики, стоявшие в начале строя, в его середине и самом конце, озабоченно схватились за палочки. Как дети неразумные! Волнуются за сохранность своих игрушек и плевать им на обмишурившегося товарища! А вот и Дижу вывели с гауптвахты. Высокий. Маленького капрала Биду уж точно головы на две выше. Темноволосый. Кудри дикие какие, право слово. Хм, а руки ему Четыре караульных солдата подвели Дижу к началу строя, и тут капрал перерезал веревку на руках беглеца. А потом велел раздеваться – до портков. Ох ты, дети человеческие, ну и тело у этого Дижу: любой бог греческий обзавидуется. Если б удумал сопротивляться, точно троих уложил бы зараз… Но Дижу и не думал сопротивляться. Вообще. С таким видом сей неудачливый беглец стоял – в портках, темноволосый, покинутый всеми в беде, перед строем затаивших ненависть солдат, – что не хватало ему лишь креста за плечами да венца тернового на голове. Фаддей криво усмехнулся: экий ты, студиозус, святотатец. Хотя с чего бы? Парня сейчас тоже на муки погонят, и мучить его те примутся, кому он ничего совершенно дурного не сделал. И Булгарин вдруг понял: он не станет бить этого Дижу. Уж скорее поможет нести крест незримый. Он просто обязан познакомиться с тем, кто хотя бы попытался вырваться на свободу. А потом появился конюшенный. Тощий, мрачноватого вида парень тащил огромную связку ореховых прутьев. Слава богу, всего лишь розги! Не шпицрутены! С самым серьезным видом конюшенный прошелся по строю. Солдаты вытягивали по пруту, стараясь не встречаться друг с другом взглядами. А впрочем, был ли у них выбор? Палачом стать, кто ж сам выберет? Палачом вас делают… У Фаддея даже живот свело, когда конюшенный к нему подошел. Не смей брать этот проклятый прут! И Фаддей протянул руку. Конюшенный ухмыльнулся ему понимающе, как будто работал у Булгарина личным дьяволом на подхвате. Господи, мерзостно до чего. Только не хватало еще, чтоб петух трижды прокричал… И что это его тексты евангельские вспоминать потянуло? А снегопад, знай себе, продолжался. Холодные снежные хлопья падали за воротник, таяли на шее и ленивой струйкой стекали по спине. И тут раздался грохот барабанов. Грохот, болью отдавшийся у него в ногах и животе. Даву подал знак. Самолично! Караульные подтолкнули Дижу. И тут же скрестили у него за спиной штыки. Дижу побежал. В воздух взметались прутья и падали на тело дезертира. Он бежал, как уж мог, быстро бежал, словно на перегонки с собственной смертью, сквозь пелену снега, сквозь строй. Руками прикрывая лицо от ударов. Вот только к середине строя бег его стал куда как неувереннее. Скоро, скоро он пробежит мимо него. У Фаддея даже пот на лбу от волнения выступил. Солдаты рядом с ним уже давно вскинули розги. Даву неторопливо проезжался у них за спинами, словно выжидал, кто не ударит. «Э-э, Дижу даже не знает тебя, – пронеслось в голове у Фаддея. – Бей его, как остальные бьют! Если один ты его не ударишь, Дижу сие не поможет!» И Фаддей почувствовал, как его рука против воли начинает подниматься вверх. «Ударь его! – приказывал личный дьявол в душе. – В толпе и не разглядишь! Никто не посмеет упрекнуть тебя в излишней жестокости!» И Фаддей ударил. Ударил даже сильнее, чем хотел. И прежде чем успел упрекнуть себя за жестокость, Дижу добежал до конца строя и повернул обратно. Скоро он вновь мимо пробежит. Кожа на спине беглеца начинала кровоточить. Парень задыхался. Но все еще прикрывал глаза руками. Господи, стыд-то какой! Кто ж или что вынудило его ударить Дижу супротив его собственной воли? Крики солдат обжигали Дижу на каждом шагу, словно еще раз ударяли по обнаженному телу. Неужели он, Фаддей, одержим дьяволом? Ведь он не хотел бить Дижу! Господи, на что бедолага похож! Бледное лицо, спина залита кровью. А ему еще пять раз сквозь строй бежать! Да не переживет он такого! И ударив Дижу, он, Фаддей, тоже будет повинен в гибели несчастного! Дижу вновь приближался. Его бег все более походил на бег загнанного, смертельно раненного зверя. А они без сожаления били его и смеялись. Им начинало нравиться истязать проштрафившегося товарища, они Розги опускались на окровавленную плоть. Все сильнее, все злее, как будто им было важно убить его. Дикое зверье, отыскавшее беззащитную жертву, собиралось растерзать ее. И он – один из них. Нет! Фаддей бросил прут на землю. Тот падал долго, очень долго на запорошенный снегом плац. Стоявшие рядом с ним солдаты в недоумении воззрились на Булгарина. Фаддей вышел из строя, подобрал с земли злополучный прут и сломал его о колено на глазах у Дижу, на глазах у маленького капрала из казармы, на глазах у прославленного маршала Даву. Тишина. Мертвая тишина. Оглушительные вопли были убиты ударом прута о колено. Фаддей слышал, как падает на обшлага его мундира снег, такая тишина внезапно воцарилась вокруг. Все замерли, глядя на Булгарина. Даже Дижу и то поднял залитое кровью лицо. И замер. Снег у него под ногами окрашивался в алый цвет. А Фаддей продолжал стоять неподвижно перед строем, сжимая в руках поломанный прут. – Продолжайте! – разрезал тишину голос наполеоновского маршала. – Продолжайте экзекуцию немедленно, иначе я Булгарин видел, как Даву вырвал из рук какого-то солдата розгу и направил коня прямо на него. Удар розги пришелся ему по лицу. Жеребец маршала взвился на дыбки. Фаддей попытался отшатнуться, но конское копыто ударило его в бок. И он мешковато рухнул на землю. – Продолжайте! – крикнул еще раз маршал Даву. В тот же момент в рядах солдат вновь послышались крики, на Дижу вновь посыпались удары. Вот только Дижу и не думал дальше бежать сквозь строй. Он стоял на месте, позволяя им забить себя. Если так надо, вершите свое дело поскорее. Его темные глаза глянули на Фаддея. Вот только благодарности в них Фаддей не прочитал. В глазах Дижу плескалась ненависть. Безысходная, отчаянная, всепоглощающая ненависть. А потом Дижу пошатнулся. Застонал протяжно и рухнул лицом в снег. Кто-то из товарищей презрительно сплюнул ему на спину. Фаддей осторожно пощупал правую щеку. Полковой лекарь обработал рану и теперь она горела, как сковородка в преисподней. Слава богу, чертов маршал не повредил ему глаз. В такой-то ярости еще как мог. Был бы он тогда одноглазым. Он сидел на шатком табурете в батальонном лазарете. Рядом с ним на деревянном лежаке валялся Дижу. Без сознания. Когда полковой лекарь Бернье обрабатывал ему раны, беглец потерял сознание. Спина его напоминала поле боя. Поле боя доблестной наполеоновской армии. Сплошное месиво. Бернье конечно же наложил повязки, но бинты мгновенно пропитались кровью. Ирония солдафонов: сначала они залечат спину Дижу а затем продолжат истязание. Впрочем, полковой лекарь оповестил офицеров, что вряд ли Дижу быстро оправится, может, те еще и отменят наказание. Фаддей попытался устроиться на табурете поудобнее. Какое там. Хорошо ему жеребец маршальский бок припечатал. Маршал-то не дурак конем врагов стаптывать. Теперь вся нога Булгарина состояла из сплошной пульсирующей боли. Эх, и что на него нашло? То, что он отказался участвовать в избиении Дижу, офицеры уж точно на заметку возьмут. Пророческие слова Мишеля вновь зашелестели в ушах: тому, кто противопоставляет себя капралам, быстро конец приходит. Надобно хитрее быть, иначе желание вырваться на свободу иной стороной обернется. Возможно, уже обернулось… И все же! Правильно он сделал, что отказался избивать Дижу. По совести так-то. Но когда Дижу рухнул посредь плаца, в его глазах сверкала ненависть. Почему, господи, почему? Не слишком ли уж горд сей Дижу, эвон, никак помощи принимать не желает. Правду про него Мишель-то рассказывал. Вот он, значит, какой, Дижу этот: гордый молокосос. Посмотрим, как он запоет, когда очухается. Гордый али не гордый, а Дижу отыскал лазейку, через которую выбрался на свободу, и он, Фаддей, обязательно должен расспросить его обо всем. Пусть-ка Дижу ему расскажет, в чем ошибка его состояла, на чем он проштрафился и в лапы Два темных глаза пристальнейшим образом ожгли Фаддея взглядом. О-ля-ля! Очнулся никак Дижу. Он лежал на животе, уткнувшись подбородком в сцепленные руки. – Болит? – Что болит? – неохотно отозвался Дижу. – Ну, как же, твоя спина… Дижу демонстративно закрыл глаза. – Такие раны… Это ведь не прыщик на заднице, – слабо улыбнулся Фаддей. Дижу вновь приоткрыл глаза и враждебно глянул на Фаддея. – Люди добрые, помогите! Никак меня вместо лазарета к сумасшедшим упрятали? Фаддей лишь пожал плечами. – Вполне возможно. Кто ж здесь не сумасшедший… Дижу помолчал. – Мда, я тоже задумался, экая глупость выскакивать из строя и ломать розгу, – произнес он спустя довольно долгое время. – Но если вспомнить, что всяк здесь безумен… А тебе что, казнь скучноватой показалась? – Кажется, ты огорчен тем, что я не стал бить тебя. Ты – Ого-го, – фыркнул Дижу. – Нет, не оскорблен. Но, скажем так, я не ожидал подобной выходки. – Просто я надеялся, что в случае чего ты тоже окажешь мне подобную услугу. – Услугу? – Может же случиться и такое, – вздохнул Фаддей, – что меня тоже сквозь строй прогонят. Вот я и подумал, раз я не ударил тебя, то и ты меня тоже не ударишь. – А тебя-то с чего бы сквозь строй прогонять? За то, что ты в экзекуции участвовать отказался, что ли? – Ну, положим, за это сквозь строй не погонят. Надеюсь. А вот за то же самое, что и тебя… Дижу даже приподнялся на лежаке, чтобы пристально глянуть на Фаддея. – Ты… ты хочешь бежать? – Да, я очень хочу бежать. – Ну, так забудь об этом! – с тихим стоном Дижу вновь рухнул на лежак. – Но почему? – выкрикнул Фаддей. Несмотря на боль, Дижу вновь приподнялся на локтях. – Да потому, что это невозможно! Если б была хоть маленькая возможность, я бы тут сейчас не лежал. Вот так-то! – Но ведь ты вырвался. Они не могли отловить тебя целых два дня. – И что? Что мне с того сейчас? Или меня новой спиной наградят? Фаддей замотал головой. – Послушай, я ведь не знаю, что с тобой произошло на свободе, не знаю, как они тебя выловили. Меня, впрочем, тоже… выловили. – То есть как это – выловили? – Я хотел в Речь Посполитую перебежать прежде, чем в рекруты попаду. Вот они меня на границе и сцапали… – Так, кажется, здесь и впрямь лазарет для неудачников… – хмыкнул Дижу почти весело. – Ничего, бог троицу любит… – Нет. – Что значит – нет? – Нет, как и обычно, означает всего лишь «нет». Сиречь категорический отказ. Нет, если ты думаешь, что я убегу вместе с тобой. И нет, если ты думаешь, что у тебя одного все получится. – Когда я сегодня увидел тебя в первый раз, мне показалось, что так быстро ты не сдашься… – А у меня спина тогда еще целая была, дружок. К тому же я не – На войне она тоже будет стоять на кону. И вот там-то ты уже не сможешь спастись. – Но ведь сейчас нет никакой войны! – Все может измениться. И тогда бежать будет слишком поздно. Дижу спрятал лицо в ладонях. – Убегая, я думал точно так же, как ты, – глухо произнес он. – Но теперь-то думаю, что скорее уж выживу, оставшись здесь. И поэтому я остаюсь. А ты, конечно, волен уходить. – Вот именно так я и сделаю. – Все равно ничего у тебя не получится. Фаддей тяжело вздохнул. – Это почему же ты так в том уверен? – Потому что они удвоили караулы. И не только перед казармой, но и у городских ворот. – А еще почему? Дижу попытался приподняться. Деревянный лежак жалобно заскрипел. Пальцем Рудольф ткнул в сторону окна. – Потому что на улице стоят чертовски сильные морозы! – выдохнул он. – Попробуй развести огонь, когда тебя преследуют! А жратва? Ничего не жрать слишком непросто, дружок. Тебя гонят, как какую-то дичь по сугробам, ты никогда точно не знаешь, где ты сейчас, потому что нельзя тебе ни с одной душой человеческой и словом перемолвиться. И в конце концов они изловят тебя, – со стоном Дижу вновь опустился на лежак. Фаддей запустил руки в волосы. Ведь правду, правду говорил Дижу! Но как не попытаться? Попытаться бежать, несмотря на все преграды! Зазорно ему, русскому человеку, служить проклятому корсиканцу! Дверь распахнулась. На пороге лазарета стоял полковой лекарь Бернье. Интересно, что-то он на хвосте принес? Что будет с ними? С Дижу? С ним самим? Маленький седовласый лекарь молча подошел к окну, скрестив руки за спиной, выглянул наружу, демонстративно не обращая внимания на своих пациентов. Его тщедушная фигурка отразилась в оконном стекле, за которым жила собственной жизнью морозная зимняя ночь. Лекарь неторопливо стащил с носа очки и задумчиво погрыз дужку. – Дижу, – оглушительный бас полкового лекаря так не вязался с его тщедушной фигуркой. – Вы избавлены от процедуры дальнейшего наказания. Мне удалось убедить Дижу не отвечал. Просто лежал неподвижно и все. Впрочем, Бернье это нисколько не смутило. Вид у полкового лекаря по-прежнему оставался довольным сверх всякой меры. Бернье был единственным нормальным человеком среди казарменной своры. Он ни словом не упрекнул непокорных новобранцев, просто возился с ними так, будто они на поле боя поранились, а не на штрафном плацу. А еще он был единственным, кто обращался к ним на «вы». И ведь при этом Бернье прекрасно знал, что о нем говорили офицеры. Так почему же он до сих пор не подал в отставку? Внезапно Бернье повернулся к своим пациентам и взглянул на Фаддея. – Какое же вы еще в сущности дитя, Булгарин! – укоризненно покачивая головой, промолвил он. – Со сколькими уж спинами дезертиров-неудачников я возился… Но такого пациента, как вы, мне еще не попадалось. Сынок, ты даже представить себе не можешь, как умудрился унизить господ офицеров и самого маршала, – лекарь выдержал торжественную паузу и вновь нацепил очки на нос. – Буду краток, – вздохнул он, вновь стянув очки. – Маршал Даву потребовал у батальонного командира прогнать тебя сквозь строй. А ты на что надеялся, когда шуточки свои выкомыривал? Фаддей пожал плечами. Да и что тут скажешь… Как будто в – Скажи спасибо своему командиру, что не согласился исполнять требование Фаддей вздохнул с облегчением. Аллилуйя! Слава богу, сквозь строй не погонят! Бернье с грустью глянул на двух проштрафившихся новобранцев. – Знаете что, мальчики… – тут лекарь смолк, шумно вздохнул. А потом мгновенно посуровел. – Булгарин! Я зову караульных, пусть отведут тебя на гауптвахту. И чтоб вылежался там как следует. Дижу! А ты останешься здесь! И вышел прочь из лазарета. Значит, на гауптвахту! Что ж, бывает и похуже. Эвон, что маршал Даву-то удумал, сквозь строй прогнать. Значит, от маршала ждать хорошего не приходится. – Значит, твоя фамилия Булгарин, – внезапно оживился Дижу – Да, Фаддей Булгарин. А ты – Рудольф Дижу. Неудавшийся дезертир усмехнулся: – Да уж, беглецы быстро становятся знаменитостями, правда? – Верно! Это бы тебе раньше понять. – Всего не предусмотришь… – Это уж точно… Дижу помолчал, а потом добавил пылко: – Забудь о побеге, Фаддей! Иначе затравят, как шелудивых собак. Да мы и есть для них собаки. Два года назад русский император Александр под давлением ближайшего своего окружения сместил графа Аракчеева с поста военного министра, назначив на его место генерала Барклая де Толли. Новый министр оказался весьма энергичен в делах, но все его начинания парализовались вмешательством ничего не смыслящего в военном деле императора, пребывавшего под влиянием адепта прусских доктрин генерала Карла Людвига фон Пфуля. Сей проповедник абстрактных военных теорий за шесть лет пребывания в России не сумел даже выучиться русскому языку, хотя его денщик, неграмотный солдат Федор Владыко, за это время отлично выучился говорить по-немецки, помогая при случае своему хозяину объясняться с русскими. Именно Пфуль выработал нелепый, по сути, план обороны, одобренный императором. Русские войска, стоявшие на западных границах, разделялись на три армии. Именно этого и ждал от Пфуля Наполеон… |
||
|