"Катюша" - читать интересную книгу автора (Воронина Марина)

Глава 12

Грузный мужчина с комплекцией начинающего терять форму боксера-тяжеловеса бросил взгляд на золотой “ролекс” и раздавил в пепельнице сигарету.

— Время, — сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь, и неторопливо поднялся из глубокого кожаного кресла.

— Может быть, все-таки не стоит, Банкир? — с надеждой спросил заросший густой иссиня-черной бородой человек, поспешно вскакивая со своего места. — Боюсь, нечисто тут. А ну, как засада?

— Не сепети, Борода, — сказал Банкир и солидным округлым жестом провел ладонью по лысому черепу. — Какая засада? Откуда ей там взяться? Эта соплячка к ментам не пойдет. Раньше — да, могла, но не теперь. Она, дружок, теперь по самое некуда увязла, и дорога ей одна — в зону. А в зоне о ней позаботятся... Но она к ментам не пойдет. Ей, пташке божьей, кажется, что она сможет у меня жизнь свою выторговать. Опять же, могла бы, кабы раньше об этом подумала. Я ведь добрый, ты знаешь.

Борода с самым серьезным видом покивал головой.

— Давай я сам съезжу, — предложил он. — Ну, зачем ты туда поедешь? Легавка землю роет, аж комья летят. Отсидеться бы тебе, не рисковать. А я бы ребят взял и смотался туда и обратно. Всех делов-то на две минуты — курицу эту замочить...

Банкир медленно повернул голову и надолго остановил на Бороде тяжелый тусклый взгляд. Борода увял.

— Ну, чего ты, в самом деле, — не выдержав, промямлил он. — Я ведь хотел как лучше...

— Замочить... — с непередаваемо презрительной интонацией процедил Банкир сквозь белоснежные зубные протезы. — Замочить... Все верно. Чего уж проще — бабу замочить. Сколько раз вы ее уже мочили, уроды?! — вдруг страшным голосом заорал он. — Сколько раз, я тебя спрашиваю?! И скольких из вас она уже перемочила? А сама, между прочим, жива и здорова! Телефончик вот раздобыла, стрелки мне забивает, сука! А ты знаешь, как она его раздобыла, этот телефончик?! По харе твоей песьей вижу, что знаешь! Одна баба против вас, а вы дохнете пачками, как наши воины в Чечне! Твари позорные, суки лагерные, нары по вас плачут, так вы же и меня за собой утянете, козлы безмозглые! Нет уж, дружочек, — сказал он вдруг совершенно спокойно и далее вкрадчиво, — я с вами поеду. Вы ее, конечно, замочите, только я хочу на это своими глазами посмотреть. Убедиться хочу, что она опять из могилы не встанет. Да и послушать интересно, что она петь будет. А менты... Не допрыгнуть им до меня, дружочек ты мой, кишка у них тонка. Только и могут, что за неправильную парковку оштрафовать... Скажи Спиннингу, пускай запрягает.

Сильно уменьшившийся в размерах за время этой тирады Борода, сутулясь, вышел из комнаты. Банкир проводил его длинным нехорошим взглядом и, пробормотав: “Пидоры гнойные, вонючки”, отошел к окну и стал смотреть на улицу. За окном шумели вечнозелеными кронами сосны, тревожимые верховым ветром. По бетонной дорожке, рассекавшей участок надвое, пробежала белка. Охранники в будке у ворот заметили ее и оживились, тыча в ее сторону пальцами. Дурак Лапоть прицелился в белку из автомата и изобразил выстрел, дернувшись от воображаемой отдачи. Большой загоготал, разевая черную пасть и что-то сказал, проиллюстрировав сказанное незатейливой пантомимой. Похоже, он советовал, куда Лаптю следует подвесить беличий хвост.

— Сявки, — презрительно сказал Банкир, наблюдая за этим представлением. — С жиру беситесь, петухи...

Он отвернулся от окна, но в комнате смотреть было не на что — эту дачу он купил совсем недавно, предполагая организовать здесь потайную нору на черный день, и вот, поди ж ты, пригодилась норка, даже обставить толком не успел. Банкир снова испытал приступ глухого раздражения против Профессора. Вот ведь втравил в историю, сучий потрох... Да только кто мог знать, что выполнение рядового заказа обернется настоящей войной? Шестерых он потерял убитыми, да еще четверых повязали вчера менты — не дороговато ли за эту соплячку? Заговоренная она, что ли? И ведь с кладбища никто не ушел, кроме, похоже, этой девки. Или кто-то дал ментам наводочку?

Тогда кто? Кто-нибудь из своих? Да быть такого не может, до самой последней минуты никто не знал, кто конкретно пойдет на это дело. Кому же охота добровольно лезть под ментовские пули?

Вернулся Борода и сообщил, что машина готова и можно отправляться.

— А только остаться бы тебе, Банкир, — просительно сказал он.

— Заткни пасть, — посоветовал ему Банкир. — Ты меня еще учить будешь, шестерка.

Он выдвинул ящик письменного стола ручной работы и переложил из него в карман громоздкую “беретту”, уродливую и страшную, как сама идея убийства.

— Все сам, — сообщил он почтительно стоявшему поодаль Бороде, — все приходится делать самому.

Банкир знал, что именно его так раздражает. Дело было не в потерях — в конце концов, это были всего-навсего мордовороты, обыкновенные бандиты, ни один из которых не имел даже маломальской воровской квалификации и выучки. Они только и могли, что выбивать бабки из ларечников да бить морды на “стрелках”. Любой из них мог не задумываясь спустить курок по его приказу, но Банкир сильно удивился бы, окажись что-то иначе: в конце концов, он достаточно платил им за преданность. Так что выстрелить для них не проблема, проблема попасть в цель. Таких героев он мог в любой момент набрать хоть тысячу, и потери его не волновали — ни те, что уже были, ни те, что могли случиться в будущем.

Не волновала его и плата, назначенная

Профессором за головы Студента и этой девчонки. Что, в конце концов, такое эти двадцать кусков? Капля в море. Охотясь за Студентом, Банкир преследовал свой личный интерес.

Все дело было в том, что примерно месяц назад он проиграл Студенту в вульгарнейшее очко украшение своей коллекции. И дернул же его черт в тот день шиковать! Лежало бы колечко в тайничке, и есть бы не просило, так нет же, повело кота за салом... В общем, колечко он надел. Налезало колечко только на мизинец, да и то не дальше второй фаланги, но было красоты необычайной. Банкир подозревал, что было оно вдобавок еще и очень старым, но ни разу не отважился его проверить. Была за ним такая слабость: он не доверял нынешним экспертам и ювелирам, не без оснований считая половину их отпетым жульем без стыда, совести и инстинкта самосохранения, а вторую половину полагая штатными стукачами на жалованье у ментовки. Он пытался определить стоимость кольца самостоятельно, даже проштудировал несколько книг по этому вопросу. По книгам выходило, что колечко либо не имеет цены вообще — в том смысле, что цена была бы просто неподъемной, — либо представляет собой интерес лишь как талантливая подделка. Постепенно Банкир начал склоняться ко второй точке зрения, но кольцом дорожил — и просто по привычке, и потому, что золото и камни были самые настоящие, уж в этом-то он как-нибудь разбирался без экспертов и заумных книг.

В тот вечер Студенту ненормально везло.

Банкир внимательнейшим образом следил за руками партнера и готов был поклясться, что Студент не передергивает. Тем не менее, он спустил все, что было в карманах — немногим более пяти тысяч долларов, — этому нахальному нестриженому юнцу. В долг играть Банкир не то, чтобы не любил, а не признавал этого принципиально. В его возрасте и при его положении было бы нелепо в один прекрасный день обнаружить себя без гроша в кармане, вечной шестеркой при каком-нибудь удачливом сукином сыне или, того хуже, шулере.

Коротко говоря, он поставил на кон любимое колечко и проиграл. Это не давало ему спать ночами, хотя тогда, встав из-за стола, он нашел в себе силы улыбаться и даже, помнится, сказанул что-то этакое... вроде того, что теперь ему непременно должно повезти в любви. Присутствующие дружно заржали, поскольку все до единого знали, что Банкир не ложится спать, не уложив предварительно в свою постель двух-трех шлюх. Когда он сильно уставал за день, шлюха бывала одна, но зато тогда уж экстра-класса. Уж лучше бы он подарил кольцо какой-нибудь шлюхе...

Короче, кольцо необходимо было вернуть. Потребовать его назад напрямую Банкир не решался — он был бы неверно понят всеми, и в первую очередь — своими собственными гориллами, а это было чревато самыми неприятными последствиями. Продать кольцо Студент отказывался под тем предлогом, что хочет якобы узнать его настоящую цену. Банкир кипел от ярости, но поделать ничего не мог. И вот теперь, когда Студент отправился на два метра под землю в модном деревянном бушлате, вдруг выяснилось, что кольцо исчезло. Квартиру Студента трижды обшарили тщательнейшим образом, но кольцо как в воду кануло — его не было нигде. Банкир бесился, подозревая всех поголовно, обещал нашедшему большие деньги, но кольцо никак не желало находиться. Он словно сошел с ума, причем сам прекрасно понимал нелепость своего поведения, и от этого бесился еще сильнее.

Раздраженно задвинув ящик стола, он прошел мимо стоявшего столбом с покаянно-обиженным видом Бороды и вышел вон, сильно хлопнув ни в чем не повинной дверью. В коридоре ракетой взвился с банкетки и по-военному вытянулся Сверчок, который никак не мог забыть свои дурацкие армейские замашки.

— Вольно, — ворчливо сказал ему Банкир. — И перестань все время дергаться! Скоро ты мне честь начнешь отдавать, как какому-нибудь недоделанному генералу...

Сверчок угодливо захихикал ему в спину. “Вот же падло, — подумал Банкир. — От этого надо избавляться при первом же удобном случае. Отправить в зону годика на два, на три, пусть его там паханы уму-разуму поучат. Может, и выйдет из него толк.” Просто кончить Сверчка Банкиру было жаль — он был виртуозом подрывного дела, настоящим специалистом, каких поискать, и другого такого на горизонте пока не было.

Но вот доверия он у Банкира не вызывал.

“Заботы, заботы, — думал Банкир, усаживаясь на заднее сиденье огромной длинноносой “вольво” и ерзая, чтобы расправить под собой плащ. — Чуть недоглядишь, и эти идиоты обязательно все изгадят. Некому дело передать, а ведь скоро и на покой... Годков десять еще, а там можно и рыбалкой заняться.” Мысли об уходе на покой настроили его на лирический лад, и он благосклонно проводил глазами объехавший его машину и занявший место впереди дочерна набитый людьми “гранд-чероки”. Машина тронулась, и он обратился мыслями к предстоящей встрече. “Забрать, что ли, девчонку с собой? Тут говорить будет спокойнее, да и ребята позабавятся... закончат то, что не получилось у Костика, царствие ему небесное. Это ж надо — погиб человек через хрен свой ненасытный. Сто раз ему говорил: головой надо думать, головой, а не головкой... Вот и додумался... производитель. Нет, — подумал он, — нельзя ее сюда везти. Засветиться не засветимся, но ведь она, наверное, орать станет. Терпеть не могу этот визг. Потолкуем где-нибудь в лесочке, по-над речкой, да и пустим девочку поплавать... А кому сильно приспичит, вполне может потом задержаться и выловить. Костик, например, мог бы и выловить. Была у него такая слабость...”

Передняя дверь открылась, и на сиденье плюхнулся запыхавшийся Борода.

— Где тебя носит? — недовольно спросил Банкир.

— Виноват, Банкир. Инструктировал охрану.

— Онанировал ты, а не инструктировал... Ну что, мы можем, наконец, ехать? Еще никто не говорил про Банкира, что он опоздал на стрелку. Репутацию мне хотите подмочить, враги... симулянты...

— Тоже мне, стрелка, — хохотнул Борода, делая знак сидевшему за рулем Спиннингу.

Мотор бесшумно заработал, и машина мягко покатилась по бетонной подъездной дорожке к массивным металлическим воротам. Впереди маячила высоченная корма “джипа”.

— Знаешь, Вова, — мягко сказал Банкир, и Борода едва заметно дернулся и сел ровнее — обращение по имени в устах Банкира было грозным признаком, указывавшим на то, что есть реальный шанс получить пулю промеж ушей, — ты меня сегодня утомляешь. Сколько раз я должен тебе повторить, что эта девка опасна? Она свихнулась, понимаешь? Помнишь... хотя вряд ли, молод ты еще... В общем, была как-то в Баку, кажется, одна семья. Берберовы была их фамилия. Не слыхал?

Борода осторожно пожал плечами, не понимая, к чему клонит босс.

— Конечно, не слыхал. Так вот, семья была как семья, жили они в самой обыкновенной совковой квартире — чуть ли не в хрущобе, знаешь ли. И все бы ничего, да уж больно им хотелось быть не как все. Ну, богатства, сам понимаешь, никакого, талантов особых тоже нету — чтобы петь там или, скажем, плясать... в общем, люди как люди. Так они что делают? Они себе, Вова, заводят льва и держат его у себя в хате, как котика или, к примеру, хомячка...

— В натуре? — забыв о своем испуге, поразился Борода. Он винтом перекрутился на сиденье и уставился на Банкира вытаращенными глазами.

— Век воли не видать, — подтвердил Банкир, со скучающим видом глядя в окошко. — Про них еще фильм был документальный. Помню, в конце там их девчонка по берегу бежала со львом... или с двумя? Запамятовал. По-моему, все-таки два их там было. Но это сути дела не меняет.

Он помолчал, неторопливо раскуривая сигарету. Ведомая целиком превратившимся в слух Спиннингом машина выкатилась в предупредительно распахнутые ворота и, набирая скорость, пошла по гладкому, как стекло, асфальтированному проселку.

— Так вот, — продолжал Банкир, — жил у них этот лев, по диванам валялся, в углы, сам понимаешь, гадил, соседи волками выли, в подъезде зверинцем воняет, а этим — хоть бы что: слава все-таки, да не на район, не на город — на весь Союз слава, и даже за рубежом. Мясцо им подбрасывали — мясокомбинат, надо думать, шефство взял, не знаю я... Да только как-то раз дочка их руку порезала, а лев возьми да кровь и унюхай...

— И чего? — жадно спросил Борода, а Спиннинг, продолжая внимательно следить за дорогой, навел на хозяина правое ухо, как локатор.

— Порвал всех на портянки, — равнодушно сообщил Банкир и выпустил в потолок салона густую струю дыма.

Впечатлительный Спиннинг даже подскочил, и машина опасно вильнула. В другое время Спиннингу бы не поздоровилось, но сейчас Банкир не обратил на это внимания — он был сосредоточен на вразумлении зарвавшегося Бороды.

— Так вот, Вова, — подвел он черту, — баба эта, как я понимаю, вроде того льва. Сбесилась она, Вова. Понюхала крови и сбесилась. И действует она без ваших приблатненных заморочек. Ей пальцы веером распускать некогда, под ней земля горит, так что она сперва стреляет, а уж потом базары разводит. Костику вон яйца оторвала... Костик один больше народу замочил, чем вы все, вместе взятые, а на этой бабе прокололся... А почему? А потому, что тоже, как ты вот, думал: делов-то — бабу замочить... Вот и замочил...

— Пофартило суке, — рискнул высказаться Спиннинг, но тут же пожалел о сказанном, поскольку Банкир перенес свое внимание на него.

— А ты молчи, недоделанный, — сказал ему Банкир. — То же мне, специалист по фарту... Что ты в этом понимаешь-то? Я тебе так сказку: нет на свете никакого фарта, его умные люди для таких, как вы с Бородой, придумали. Думай быстрее, стреляй быстрее, когти рви вовремя да старших слушайся — вот тебе и весь фарт.

Спиннинг покраснел ушами и скукожился за баранкой так, что почти перестал быть виден. Борода сидел молчком — переваривал информацию. “Завтра будет звонить, что месяц назад в каком-нибудь Ереване лев сто пятьдесят человек схавал, — подумал Банкир. — И еще на меня ссылаться станет: Банкир, мол, сказал, не веришь — пойди и переспроси... Шестерка безголовая”.

Он перестал буравить затылки своих шестерок тяжелым недобрым взглядом и уставился в окно. За окном опять была осень — пустые раскисшие поля, желтые перелески, грязно-серое небо, и в этом небе черные озябшие вороны. Вскоре по сторонам дороги замелькали тоскливые в своей безликой одинаковости пригороды, проскочил черный от дождя сосновый лесок и, как всегда внезапно, выпрыгнули из-под земли разлинованные лоджиями высотные коробки окраинного микрорайона. Машина медленно проползла через пост ГАИ. Спиннинг косил под порядочного, экономил хозяйские бабки. Это было правильно: мусора в последние годы взяли неприятную манеру шмонать иномарки, которые поновее, да и вообще все тачки без разбора, а тем оружием, что было сейчас в двух банкировых машинах, можно было вооружить если не стрелковую роту, то уж отделение легашей наверняка.

Банкир скользнул равнодушным взглядом по топчущимся у полосатого шлагбаума неуклюжим фигурам в бронежилетах. “Студент вот тоже любил в бронежилете на стрелку ездить — очень о своем здоровье заботился, только вот спать в бронежилете неудобно, тепленьким его взяли, хоть и пришлось ребятам побегать. А вот баба ускользнула. Видно, психованным и вправду фартит, зря я на Спиннинга наехал... Что же она мне про Профессора-то хочет сказать, чего я про него не знаю? Вообще-то, про него чего-нибудь не знать — дело нехитрое, это как два пальца обмочить. Темненький он, крученый, все вертит чего-то, ни слова в простоте... На дно зачем-то лег. Студента он кинул, вот что, решил Банкир. И сильно, по всему видать, кинул, раз такие бабки за его голову отвалил. Сам отвалил, между прочим, я бы этого сучонка и за четверть суммы замочил, не говоря уже о бабе. На чем же он его подловил, что такое ценное стяжал, что ни хлопот, ни расходов не испугался? Ведь такой солидный был бобер...”

Догадка обожгла его, как кислота. “Старею, — подумал Банкир. — Ведь все же ясно, как на ладошке! Колечко он у Студента попятил, вот и все дела. Наверное, тот ему колечко на экспертизу отнес, да и кому же нести-то, другого такого спеца днем с огнем не сыщешь. И выходит, что колечко-то было настоящее, цены немеряной, и хихикает сейчас эта гнида над моим колечком — как же, всех он объегорил... ну, паскуда!”

Банкир заерзал на сиденье, борясь с искушением приказать Спиннингу разворачиваться и гнать к Профессору.

— Однако, — сказал майор Селиванов. — Ты хоть соображаешь, что ты мне предлагаешь?

Колокольчиков качнул головой, обмотанной большим белым тюрбаном с буроватым пятном на затылке.

— Я все понимаю, товарищ майор. Я понимаю, что это противозаконно и очень рискованно, но сколько можно терпеть! Ведь мы ничего не можем сделать с этой сволочью, а он сидит и ухмыляется. Мы его, между прочим, даже найти не в состоянии. Я уж. не говорю об этой невинной жертве...

— О какой это жертве?

— Да о Прудникове вашем. У него даже кличка есть, оказывается. Профессор он, видите ли!

— Н-да, Прудников... А ты представляешь себе, что с нами будет, если нас на этом деле подловят? Тут ведь даже не увольнением из органов пахнет, за это, друг ты мой сердечный, и посадить могут... И потом, с какой такой армией ты пойдешь Банкира воевать? Наших ментов к этому делу подключать нельзя, сам понимаешь.

— А вы понимаете, товарищ майор, что Скворцова все равно пойдет на эту стрелку? Предупредить ее о том, что выходим из игры, мы не можем. Она придет туда и ее шлепнут, как глиняную тарелку на соревнованиях по биатлону. Просто подъедут и шлепнут, даже не выходя из машины... А что касается армии, можете не беспокоиться. Есть у меня один знакомый, так вот он поможет и не будет задавать вопросов. И, уж тем более, он не станет потом трепаться.

— Какой полезный знакомый... Он у тебя один такой?

— У меня — да, но у него тоже есть знакомые. Такие же, как он.

— Слушай, Колокольчиков, перестань говорить притчами, как библейский пророк! Что ты заладил, как попугай: знакомый, знакомые, родственники, друзья... Он не с Сицилии, этот твой кореш?

— Никак нет, Сан Саньгч. Он из спецназа.

— Из какого спецназа?

— Ну, Сан Саныч, ну какая вам разница...

— И то правда. Какая мне, в самом-то деле, разница? И сколько таких знакомых ты сможешь собрать?

— Думаю, за десять человек можно ручаться. Может быть, за пятнадцать.

— Господь с тобой. Колокольчиков, ты что, на войну собрался? Хватит и пяти.

— Как скажете, Сан Саныч. Так я пошел звонить?

— Это просто уму непостижимо. Послушал бы нас кто-нибудь! Кстати, ты представляешь себе, что будет, если мой кабинет прослушивается? Помнишь, как диссиденты в свое время говорили: а у нас микрофон — вон, вон и вон. А? Загремим под фанфары из органов, Колокольчиков!

Колокольчиков поднял глаза на начальство. Начальство, похоже, совсем не огорчала перспектива загреметь под фанфары. В бесцветных глазах начальства вовсю прыгали развеселые чертики, и даже сутуловатые плечи под мятыми погонами словно бы расправились и стали заметно шире. Начальство явно сгорало от нетерпения.

— Место твоя Скворцова выбрала неудачное, — сказал майор. — Жилые дома кругом, народ целый день туда-сюда мотается. А ну, как кого-нибудь зацепят твои знакомые?

— Эти не зацепят, — уверенно пообещал Колокольчиков. — Вот только за тех козлов я ручаться не могу. Те могут и зацепить.

— Грош нам цена, если мы им это позволим, — сказал майор. — Да и твоим знакомым тоже. Ах, неудачное место! Ты что, подсказать ей не мог?

— А то она меня спрашивала, — обиженно возразил Колокольчиков. — Да и потом, я тогда ничего не соображал. Валялся под батареей с дырой в башке и думал, как бы не облеваться...

— Лучше бы ты облевался, чем пистолет потерять. И ведь это, между прочим, новая статья для Скворцовой, и даже не одна.

— Далась вам эта Скворцова, — пожал плечами Колокольчиков. — Пусть бы шла. К тому же, мы с ней так и договорились. Авторитет органов подорвать хотите, товарищ майор. Нехорошо. Пусть бы шла.

— Пусть бы шла... — передразнил его Селиванов. — А тебе не кажется, что ей просто нравится убивать? Это сейчас она прикрывается необходимостью, желанием выжить и самообороной, а потом может просто отказаться от оправданий за ненадобностью: а что, добрые менты ее отпустили, значит, отпустят снова в обмен еще на чью-нибудь голову...

— Ну, Сан Саньгч, это уже метафора...

— Гипербола. Темный ты все-таки, Колокольчиков. Серый.

— Так под цвет формы, товарищ майор, и чтобы не раздражать начальство.

— Чтобы чем не раздражать?

— Ну, как сказать... Интеллектуальным уровнем.

Селиванов фыркнул.

— Гляди-ка, — сказал он, — замаскированный гений у нас в ментовке отыскался. Раскрыл наконец инкогнито.

Колокольчиков снова скромно потупился.

— Так я пойду звонить?

— Пойдешь, пойдешь. Запри-ка дверь.

Колокольчиков с деланным удивлением задрал брови, сморщился от боли в затылке и пошел запирать дверь.

— Красиво она тебя все-таки, — сказал Селиванов, гремя ключами о дверцу сейфа. — Чем, говоришь, тебя приласкала гражданка Скворцова?

— Молотком, — вздохнул Колокольчиков, возвращаясь к столу, на котором среди раздвинутых в стороны бумаг уже возвышалась початая бутылка божьей слезы и два стакана.

— Так приложила, что сразу вырубился. С разбега, что ли...

Селиванов опять хрюкнул, едва не разлив водку.

— Смешно вам, — буркнул Колокольчиков, осторожно пристраивая свои сто десять кило на хлипком стуле для задержанных, и, не удержавшись, рассмеялся сам. — Я вот тут подумал: если для меня это было таким сюрпризом, то каково же Банкиру? Весь, наверное, на дерьмо изошел. Они со Студентом вдвоем хорошо его потрепали.

— Ну, дуболомов он себе новых наберет, — сказал майор, разливая водку по стаканам. — Но ты прав, мысль приятная. Ладно, старлей, давай-ка за успех этого сомнительного дела.

Они выпили, не чокаясь, и Селиванов сразу налил еще.

— Совесть заливаете, товарищ майор? — поинтересовался Колокольчиков. — Наше чувство долга...

— Не угадал, — сказал Селиванов, разминая папиросу. — Не совесть, а инстинкт самосохранения. Слыхал про такую штуку?

— Не приходилось как-то, — покачал своим тюрбаном Колокольчиков. — Это, наверное, что-то мелкобуржуазное и глубоко чуждое здоровой натуре отечественного мента. Надо будет как-нибудь разузнать, что это такое, и попробовать в экспериментальных целях. Тянет иногда предаться мелкобуржуазным порокам.

— За мелкобуржуазные пороки! — провозгласил майор, высоко поднимая свой стакан.

На этом водка кончилась. Селиванов спрятал пустую бутылку и стаканы в сейф, а Колокольчиков отпер дверь и пошел звонить, ощущая смутное недовольство: во-первых, недостаточным количеством выпитого, а во-вторых, некой недоговоренностью, оставшейся между ним и майором. Сан Саныч, похоже, всерьез вознамерился надеть браслеты и на Банкира, и на Скворцову, и на Прудникова, если повезет. В принципе, это было вполне законное желание, но Колокольчиков рассчитывал на большее понимание со стороны начальства, хотя что именно должен был понять и не понял майор Селиванов, он не смог бы объяснить даже под угрозой расстрела.

Договорившись со своим таинственным знакомым и получив от него заверения, что все будет тип-топ, Колокольчиков втиснулся за свой колченогий стол и стал разглядывать позапрошлогодний настенный календарь с изображением некоей красотки в камуфляжной куртке и голубом берете. В руках красотка кокетливо сжимала АКМ с таким видом, словно это был искусственный член, а из выреза расстегнутой камуфляжной куртки выглядывала крепкая грудь — примерно третьего размера, насколько мог судить инспектор уголовного розыска старший лейтенант Колокольчиков. Все вместе это выглядело, как соленый огурец с медом, но Колокольчикову нравилось — он вообще питал слабость к парадоксам и грудям третьего размера. Вот только лицо у красотки подкачало: при всей своей миловидности было оно глупым и многоопытным одновременно, а такое сочетание Колокольчикова, несмотря на свою слабость к парадоксам, полагал достаточно неприятным. Иное дело — Катя Скворцова. Парадоксов в ней было хоть отбавляй: при своей субтильной внешности она уже успела показать себя умелым и беспощадным бойцом, и старший лейтенант не сомневался, что Банкир лично прибудет на назначенное ею свидание, хотя, по банкировым понятиям, была она чуть меньше, чем пустым местом. То есть, была бы, если бы не успела так грозно проявить себя на полях сражений. Подумав о полях сражений, Колокольчиков немедленно вспомнил реактивный миномет времен второй мировой, по странной иронии судьбы носивший то же имя, что и гражданка Скворцова — “катюша”. “А что, — подумал он, — очень даже похоже. Она практически в одиночку наковыряла в Банкировой банде столько дыр, что это напоминало Сталинград и Курскую дугу одновременно. Вот только этот малый... Серый, кажется. Что, если майор прав, и ей действительно понравилось убивать? Чужая душа — потемки”. Колокольчиков прекрасно знал, что простоват, и потому никогда не брался судить о людской психологии, но эта сумасшедшая девка, едва не проломившая ему череп, заинтересовала его всерьез. Вдобавок к чисто научному интересу, Колокольчиков поймал себя на том, что наяву видит ее голое колено, маячащее как раз на уровне его губ, и вырез клетчатой мужской рубашки, слишком свободной и потому позволяющей при желании довольно глубоко заглянуть вовнутрь...

“Что-то я не о том думаю, — с некоторой неловкостью оборвал он себя. — Неделовые какие-то у меня мысли. Не стоило, пожалуй, мне пить сегодня”.

Его все еще сильно мутило, и пульс стучал, как барабан войны. Голова, казалось, готова была развалиться пополам, и отчетливо представлялась глубокая трещина, проходившая по центральному меридиану черепа через то место, по которому пришелся удар молотком. Молотком, господи! Если ты есть, в чем я сильно сомневаюсь, то куда же ты смотришь, когда голодных российских, равно как и сытых американских и всяких прочих ментов дубасят молотками по черепу? Ведь мы, по идее, поставлены охранять твое стадо от волков. Или наша работа идет вразрез с твоими предначертаниями — кому, мол, что на роду написано и так далее? Тогда — извини-подвинься. Или научись выбирать для претворения в жизнь своих предначертаний другие орудия. Тоже мне, инструмент кары божьей — Костик без штанов...

“Во, наколбасил, — подумал он, осторожно трогая забинтованную гулю на затылке. — Сильно она меня все-таки гвозданула, все реле перемкнуло, скоро из ушей дым повалит. Эк меня занесло — господу Богу проповеди читать!”

Он посмотрел на часы. Рабочий день закончился тридцать две минуты назад, и можно было отправляться домой — чистить перышки перед завтрашним культпоходом и решать сложную морально-этическую проблему: брать завтра с собой незарегистрированный “вальтер”, хранящийся на кухне под отставшей половицей, или не брать? Табельный пистолет старший лейтенант Колокольчиков благополучно подарил преступнице и почти не сомневался в том, что, если Банкира и Профессора все же убьют, то сделано это будет именно из его табельного оружия, что, в свою очередь, порождало массу проблем. Конечно, Селиванов не настолько черствый человек, чтобы послать своего подчиненного навстречу банде с голыми руками только потому, что подчиненный этот состроил из себя круглого идиота, но, опять же, на майора надейся, а сам не плошай. В любом случае, лишний ствол про запас не помешает.

Решив таким образом проблему, Колокольчиков огорчился: он-то рассчитывал занять этим весь вечер, а теперь что же? Он посмотрел в окно. Там был уже вечер, небо стремительно темнело, свет убывал прямо на глазах, как в кинотеатре перед началом сеанса, и уже пошли загораться вдоль проспекта цепочки фонарей, а транспорт, двигавшийся по проезжей части, превратился в два потока электрического света. Правый поток был красным, а левый ярко-белым. Он вдруг представил себе Катю, как она бредет по темному берегу одного из этих потоков, высоко подняв воротник своей кожаной куртки, неспособный защитить ее от непрерывно сеющегося сверху мелкого, как мука, дождика, или сидит в гулком, вдоль и поперек протянутом сквозняками, полном транзитных пассажиров, карманников и транспортных ментов зале ожидания, наблюдая за семьей украинцев, разложивших поверх своих необъятных баулов скатерть-самобранку, распространяющую дурманящий аромат копченой колбасы и свежего хлеба. Они упоенно очищают сваренные вкрутую яйца, стараясь не сорить скорлупой и все равно соря, потому что скорлупы много, и не оттого, что это какие-то особые яйца с трехслойной скорлупой, а оттого, что их тоже много...

“Вокзалы, что ли, проверить, — подумал он, плотно застегивая куртку и машинально охлопывая карманы. — Чушь собачья. Не может она доверять нам с майором настолько, чтобы устроиться на ночлег там, где ее легче всего найти. И потом, там время от времени проверяют документы. Паспорт она, конечно же, из дома взяла. Не только же помыться она приходила. Но даже женщина должна соображать, что ее фото вполне может быть разослано по всем отделениям милиции. Впрочем, — подумал он, — это-то как раз ерунда. Патрульные менты с трех шагов не отличат собственную задницу от нефтяной скважины, а на фотографию их капитан дрочит у себя в кабинете... Нет, — решил он, спускаясь по лестнице в вестибюль и бросая косой взгляд на то место, где уже сегодня могли бы повесить его портрет с траурной лентой на уголке. — Нет, не поеду я на вокзалы. Чего я там не видал? Чего она там не видала? А поеду-ка я домой, покормлю рыбок, посмотрю на них полчасика, потом включу ящик, а заодно и “вальтер” на всякий случай почищу... под полом ведь лежит, мыши, наверное, все загадили, крысы ствол отъели...”

Дверь вестибюля протяжно заныла. Преодолев привычное сопротивление мощной дверной пружины. Колокольчиков вышел под моросящий холодный дождик, на ходу безо всякого удовольствия закуривая очередную сигарету. С бетонного козырька над крыльцом сорвалась полновесная капля и с завидной точностью упала прямо на сигарету. “Как в “Ну, погоди!”, — подумал Колокольчиков, с отвращением выбрасывая размокшую сигарету. — Самый первый выпуск”.

Он целился в урну, но не попал, и сигарета шлепнулась на покрытый тонким слоем воды бетон крыльца, в последний раз тихо и коротко зашипев, когда огненный кончик коснулся воды. Колокольчиков в сердцах плюнул ей вслед, хотя и чувствовал, что курить ему сейчас, скорее всего, не следует — уж очень кружилась голова.

Колокольчиков спустился с крыльца и зашагал в сторону троллейбусной остановки, не разбирая дороги и не обращая никакого внимания на лужи.

— Алло, старлей, — окликнули его сзади.

Он резко обернулся едва не потеряв равновесие — сотрясение мозга и алкоголь делали свое дело. В трех шагах позади него стояла Катя, и по прилипшим к голове волосам ее сбегали крупные капли воды.

— Привет, — сказала Катя.

— Д-добрый вечер, — едва выдавил из себя ошеломленный Колокольчиков.

— Ты уже на ногах, — констатировала она с одобрением. — Вам что, черепа вместе с бронежилетами выдают?

— Выдают, выдают, — отмахнулся Колокольчиков. — Бронечерепа, бронежилеты, бронемозги... Ты решила все-таки сдаться?

Катя быстро отступила на шаг, потянувшись рукой к отвороту куртки.

— Но-но, — сказала она. — Оставь свои шутки для филармонии. Я ведь, кажется, все очень ясно тебе объяснила.

— Ну, и что ты, в таком случае, здесь делаешь? — спросил он. — Только не говори, что пришла поохотиться на милиционеров.

Катины плечи вдруг устало опустились.

— Слушай, Колокольчиков, — сказала она, — ты женат?

— Допустим, нет.

— Даже и не знаю, как сказать... В общем, ты единственный мой знакомый в этом городе, которому я не должна врать и который полностью в курсе всего. Пусти меня переночевать, а? Чего-то я устала, а завтра у меня тяжелый день.

— Вот психованная, — сказал Колокольчиков. — Пошли скорее, пока нас майор не увидел. Сядем тогда вместе.

В молчании они торопливо дошли до троллейбусной остановки и влезли в битком набитый троллейбус.

— Ты далеко живешь? — спросила Катя.

— Да, в общем-то, не очень, — ответил Колокольчиков, борясь с неловкостью, поскольку более дикой ситуации он просто не мог себе вообразить. — Как прошел день? — спросил он, тут же поняв, что сморозил глупость.

Катя, однако, отреагировала вполне спокойно. Она пожала плечами, равнодушно глядя в забрызганное грязью окно, поправила забинтованной рукой волосы на лбу и безразлично сказала:

— Да никак, в общем. Ты — самое яркое мое впечатление за сегодняшний день. Замочить мне сегодня никого не удалось, если ты это имел в виду. Походила вокруг своего банка — хотела снять хоть немного денег, но как-то не отважилась...

— Твое счастье, — невольно вырвалось у Колокольчикова.

— Я, в общем-то, так и поняла, — сказала Катя. — Только вот есть хочется, а так — что ж, все понятно, на войне как на войне. Хотела пойти кого-нибудь ограбить, но настроение не то — устала.

— Знаешь, — сказал вдруг Колокольчиков, — Селиванов думает, что ты немного того. Что тебе просто понравилось убивать.

— Дурак твой Селиванов, — все тем же бесцветным голосом сказала Катя. — Что он в этом понимает? Тоже мне, светило психиатрии... Хотя, надо тебе сказать, что это очень удобный способ решать спорные вопросы. Нажал — и твоему оппоненту больше нечего сказать. Тебе никогда не хотелось решить свои проблемы подобным образом? Только честно.

Колокольчиков порылся в памяти.

— Пять раз, — сказал он, завершив подсчет.

— Всего-то? — удивилась Катя. — Хотя да, говорят, что крупные люди гораздо спокойнее и флегматичнее.

— Просто я не считаю эту бритоголовую шваль, — признался честный Колокольчиков. — Этих я бы просто руками душил без суда и следствия.

— Ну и как — не пробовал?

Колокольчиков покачал забинтованной головой.

— Нет, — медленно сказал он. — Не пробовал. Я все-таки мент. Должен же хоть кто-то держать себя в руках.

— Ого, — удивилась Катя, — вот это сильно сказано! Да ты не мент, ты тогда у нас получаешься просто святой!

Колокольчиков пожал плечами.

— Не бывает святых с такими фамилиями, — сказал он. — Сама подумай, как это будет звучать: святой великомученик Колокольчиков... Попы проповеди не смогут читать — народ смеяться будет.

Катя вымученно улыбнулась. Слегка повернув голову влево, она заметила сидевшего да инвалидском месте мужчину в добротной матерчатой куртке и солидной фетровой шляпе, державшего на коленях кейс с кодовыми замочками. Мужчина в упор смотрел на них из-под мощных линз в роговой оправе расширенными глазами, в которых застыл испуг — как видно, он слышал весь их разговор.

— Ну, чего уставился? — устало спросила у него Катя. — По рогам захотел, козел?

Мужчина так резко отвернулся к окну, словно был на плацу и только что получил команду “равнение налево”.

— Вот так и сиди, — похвалила Катя. — Береги здоровье.

— Ты что, рехнулась? — понизив голос, спросил Колокольчиков. Ему не понравилось, как это прозвучало — словно они были заодно в каком-то заговоре.

— Это просто наглядный пример того, насколько проще жить, не терзая себя моральными проблемами, — ответила Катя. — Черт, старлей, ну как ты не поймешь, что я действительно влипла по уши?

Колокольчиков ничего на это не ответил, потому что за окном мелькнула знакомая вывеска гастронома и сплошь залепленная лохматыми бумажками объявлений рекламная тумба.

— Выходим, — сказал он, и первым шагнул наружу.

Под ногами, как и следовало ожидать, оказалась лужа, и старший лейтенант моментально набрал полные туфли холодной грязной воды. Он протянул руку спускающейся следом Кате и помог ей перепрыгнуть через лужу на относительно сухое место.

— Мерси, — сказала Катя. — Моя милиция меня бережет.

Они миновали гастроном, углубились в темные недра заросших облетающими зелеными насаждениями дворов, спугнули двоих угнездившихся на краю мусорного бака мокрых облезлых котов и через пять минут остановились перед подъездом желтой облупленной “хрущобы”, над которым горел вполнакала одинокий электрический фонарь с разбитым стеклом.

— Вот моя деревня, — сказал Колокольчиков. — Только ты того... не смущайся. У меня там, знаешь...

— Успокойся, старлей, — сказала Катя. — Ты же был у меня дома, видел, какой там порядочек.

— Ну, меня все-таки не убивали на дому, — сказал Колокольчиков. — Меня, как правило, убивают исключительно в гостях. Так что бардак у меня естественного происхождения.

— Может быть, мы прекратим прения и посмотрим, так ли там страшно, как ты утверждаешь? — устало спросила Катя. — Главное, что меня сейчас интересует, это содержимое твоего холодильника и какая-нибудь плоскость, на которой можно уснуть.

Они поднялись на третий этаж, и Колокольчиков отпер дверь справа от лестницы.

— Прошу, — сказал он, пропуская Катю в прокуренную темноту квартиры.

Возле вешалки Катя замерла в нерешительности.

— Слушай, — сказала она, — я тебя очень прошу... Я все понимаю, я сама напросилась в гости, я бешеная стерва, убийца и вообще законная дичь... Все это так, и я со всем согласна, но я тебя прошу, как человека: не отбирай у меня пистолет хотя бы до завтра. Завтра, если останусь жива, я его тебе сама отдам.

— Гм, — задумчиво сказал Колокольчиков.

— Я понимаю, как глупо выгляжу. Я зря сюда пришла, конечно. Это у меня от усталости крыша поехала. Я пойду. Выпусти меня, пожалуйста.

Колокольчиков и не подумал сдвинуться с места. Он стоял, большой и широкий, в белой марлевой чалме, загораживая собой узенький коридорчик, и с интересом разглядывал Катю.

— Не заставляй меня пугать тебя твоим же пистолетом, — попросила Катя, стараясь, чтобы душившие ее слезы усталости и отчаяния не вырвались наружу. — Я могу тебя застрелить, ты знаешь.

— Не успеешь, — отрицательно качнул большим черепом Колокольчиков. — Между нами каких-нибудь полтора метра, а его надо достать, снять с предохранителя... долгая песня.

Катя все-таки заплакала. Такого бессилия она не ощущала, наверное, никогда в жизни.

— Мы сделаем по-другому, — сказал Колокольчиков как ни в чем ни бывало, легко отодвинул Катю в сторону и прошел на кухню.

Катя слышала, как он там возится, двигая что-то тяжелое и невнятно бормоча. Сейчас ничто не мешало ей выскочить за дверь, но сил не было совершенно. Она только вынула из-за пазухи пистолет и сняла его с предохранителя — на всякий случай.

— Я предлагаю обмен, — отдуваясь, сказал Колокольчиков, снова выходя в прихожую. — Да ты проходи, что ты стоишь тут, как бедная родственница? Вон на кухню сразу и проходи, сейчас есть будем... гм... что-нибудь. Ты яичницу употребляешь? Давай куртку, не на вокзале все-таки...

Пистолета в Катиной руке он словно бы и не замечал, галантно помог даме раздеться, аккуратно повесил куртку на вешалку, показал, где можно помыть руки и вообще держался так, словно в гости к нему зашла старинная приятельница, а всего предыдущего разговора попросту не было. Он явно что-то такое решил — возможно, в его голове созрел план выкрасть свою табельную пушку ночью, когда Катя уснет, а то и что-нибудь еще, не менее или даже более иезуитское. Катя мысленно обругала себя дурой и поклялась уйти отсюда, как только поест. Слова этого контуженного мента о каком-то обмене она пропустила мимо ушей.

Мыть руки, держа в одной из них пистолет, оказалось затруднительно, и Катя сунула его за пояс джинсов.

— Чокнутая, — миролюбиво сказал ей Колокольчиков, стоя за спиной с полотенцем наготове, — на предохранитель хотя бы поставь. Отстреливать у тебя там, конечно, нечего, но к чему рисковать?

Катя молча поставила “Макаров” на предохранитель, вымыла руки и вслед за хозяином прошла на кухню.

— Садись, — предложил Колокольчиков. — Так как насчет обмена?

— Какого обмена? — спросила Катя, усаживаясь боком к столу и с облегчением приваливаясь ноющей спиной к стене.

— Понимаешь, — начал Колокольчиков, зажигая плиту и брякая на нее закопченную сковородку, — ты, конечно, в своем праве: пистолет ты добыла в бою, я сам виноват, и так далее, и тому подобное. Это я все понимаю. Но пойми и ты: каково мне будет знать, что из моего пистолета кого-то замочили? И без того, если о нашем договоре станет известно, мы с тобой пойдем по одной статье.

— Я ни по какой статье идти не собираюсь, — непримиримо сказала Катя.

— Хорошо, хорошо, — сказал Колокольчиков, ловко разбивая яйца. Кухня наполнилась скворчанием и аппетитным ароматом. — Не хочешь, не надо. Я могу пойти и один, но мне бы этого, честно говоря, не хотелось.

— Брось, Колокольчиков, — сказала Катя. — Это же какой-то бред. Мент жарит яичницу и между делом уговаривает преступницу вернуть ему его собственный пистолет. Ну, не позорься. Все равно ведь не отдам. Он мне нужнее.

— Чудачка, — улыбнулся Колокольчиков. — Ты же прекрасно понимаешь, что я уже десять раз мог его отобрать, а тебя отвезти в кутузку. И сейчас могу, и через час. Думаешь, ты меня напугала пистолетом? Не такие пугали. Я же тебе битый час толкую: обмен. Вот смотри.

Он открыл холодильник и вынул из него что-то, аккуратно завернутое в промасленную тряпку. Развернув ветошь, он показал Кате тускло-черный пистолет незнакомого образца — небольшой, прикладистый, красивый той хищной красотой, которая всегда поражала Катю в стрелковом оружии.

— Это “вальтер”, — сказал Колокольчиков. — От сердца отрываю. “Макарыч” наш ему в подметки не годится, кого хочешь спроси.

— И кого же я спрошу? — подняла брови Катя. Весь этот бред ей уже надоел, она хотела спать и готова была променять колокольчиковский “Макаров” хоть на дуэльный пистолет семнадцатого века, лишь бы ее оставили в покое.

Колокольчиков явно не ожидал такого вопроса.

— Кого? — растерянно переспросил он. — Давай Селиванову позвоним, если хочешь. Он подтвердит. Не знаю, правда, кого он после этого за нами пришлет: наряд милиции или “скорую”, но позвонить можно.

— Ладно, верю, — вяло махнула рукой Катя. — Патроны-то есть в нем?

Колокольчиков ловко выщелкнул обойму и продемонстрировал Кате.

— Ну как? — спросил он.

Вид у него был комичный — ни дать ни взять мордатый торговец с вещевого рынка, втирающий провинциальной простушке залежалый товарец. Он со щелчком загнал обойму на место и стоял, протягивая Кате “вальтер” рукояткой вперед.

— А с этим твоя ментовская совесть тебя мучить не будет? — поинтересовалась Катя.

— Этот — не служебный, — ответил он. — Его как бы вообще не существует.

— Ишь ты, — уважительно сказала Катя и, вздохнув, бросила на стол увесистый “макаров”. Пистолет тяжело брякнул о крышку стола. На клетчатой скатерти он смотрелся неуместно и дико. — Давай свой хваленый “вальтер”. И имей в виду, что у тебя яичница горит.

Колокольчиков схватился за голову, швырнул “вальтер” на стол рядом со своим счастливо возвращенным служебным пистолетом и кинулся спасать яичницу. Катя некоторое время сидела неподвижно, переводя задумчивый взгляд с его широкой спины на лежащие рядом пистолеты и обратно, потом коротко вздохнула, тряхнула головой, отгоняя какие-то неуместные мысли, и убрала “вальтер” за пояс.