"Катюша" - читать интересную книгу автора (Воронина Марина)

Глава 11

Майор Селиванов с грохотом обрушил трубку на рычаги. Многострадальный телефон, переживший в этом прокуренном кабинете не одного следователя, покорно звякнул и немедленно притворился, что его здесь нет — он хорошо знал, как себя вести, когда у хозяев не идут дела.

— А вот возьму и не поеду, — сказал майор Селиванов в пространство.

Пространство тоже промолчало, поскольку ему случалось видеть и не такое, и нервы очередного майора, занимавшего столь малую его часть, ему были до фонаря.

Майор яростно раскурил восемнадцатую за день папиросу.

Ну что за дело! Материала — на пять полновесных уголовных дел, и все пять — типичные “глухари”. “Кому бы это их скинуть, — между делом подумал майор, ненадолго давая волю энтропии. — Скинуть и забыть, а самому заняться разгадыванием зловещей тайны исчезновения пододеяльника, принадлежавшего гражданке Леоновой Вере Павловне, каковой пододеяльник был вывешен во дворе для просушки и бесследно исчез вместе с двумя наволочками, трикотажными рейтузами и бельевой веревкой, принадлежавшими все той же гражданке Леоновой”.

Майор прекрасно видел, как роют копытами землю его ребята. Особенно старался выглядевший из-за всего этого как-то уж очень комично Колокольчиков. Ну, еще бы: гора трупов, прямо-таки Чикаго начала тридцатых, вагон отобранного у раненых и снятого с тел убитых оружия, которое многие из ребят, в том числе и Колокольчиков, видели только в кино да на плохих фотографиях в милицейских сводках. Есть, от чего закружиться голове...

Майор невесело усмехнулся. Лучше всего, по его мнению, было бы утопить и оружие, и вообще все материалы по этому делу в ближайшем болоте, привязав к ним стальной проволокой двухпудовую гирю, чтобы это дерьмо никогда больше не смогло всплыть.

Селиванов тихо удивился самому себе: прямо под его носом людей шлепали одного за другим, как глиняные тарелки в тире, а его это все едва ли не забавляло. Да и то сказать: кто были потерпевшие? Насильник, садист и маньяк-убийца Костик, какой-то не до конца проясненный прапорщик со своей заваленной ворованным военным имуществом квартирой, явный уголовник Панин, его дружок по кличке Серый — из молодых, да ранний, и трое мордоворотов, подобранных вместе с Серым на загородном кладбище. Все это был мусор, не поддающийся перевоспитанию и, если уж на то пошло, никакой ценности для общества не представляющий, и грустить по этим людям майор Селиванов не собирался. Другое дело, что разгуливал по городу некто, для кого человеческая жизнь не стоила и ломаного гроша, а это, как всю жизнь считал майор Селиванов, была как раз та ситуация, ради предотвращения которой он на корню загубил свою личную жизнь.

Этот некто явно стремился к совершенно определенной цели и был неплохо вооружен. Одно оружие могло запутать кого угодно. Для начала, как видно, в качестве разминки, из некоего пистолета системы Макарова был убит в строящемся микрорайоне один из боевиков Костика, читай — Банкира. Затем, уже на кладбище, из этого же пистолета в ходе состоявшейся там перестрелки был убит еще один человек Банкира, и сразу же вслед за ним из того же ствола застрелили Сергея Горохова по кличке Серый, известного майору как ближайший друг и доверенное лицо Студента. Это уже было черт знает что, но самое интересное заключалось в том, что пистолетик этот числился за одним небезызвестным в военных и политических кругах генералом и был объявлен им потерянным черт знает когда, сразу после вывода наших войск из Афганистана. Майору Селиванову пришлось спалить никак не меньше пяти миллиардов нервных клеток и перелопатить тонну совершенно секретной документации, чтобы найти в окружении общительного генерала знакомое имя. Этим человеком оказался сосед Панина по подъезду прапорщик Мороз, в которого, между прочим, в упор всадили четыре пули из того же пистолета. И сделано это было, уже после смерти Студента.

Далее, в деле фигурировал пистолет ТТ, из которого стреляли на квартире у Кати Скворцовой. Пистолет этот был найден дома у прапорщика Мороза, а на его рукоятке красовались отпечатки не только бравого прапорщика, но и Костика (что было логично и вполне укладывалось в версию майора, считавшего, что дома у Кати палил недокастрированный Костик) и, как это ни парадоксально. Студента.

И, конечно же, посреди всего этого насквозь гнилого дела колом торчал “люгер” — великолепная девятимиллиметровая игрушка с удлиненным стволом, специальной планкой для оптического прицела и резьбой на наружной поверхности ствола для того, чтобы навинчивать глушитель. Глушитель совершенно случайно нашли на кладбище, где он преспокойно лежал в куче палой листвы, а сам “люгер”, из которого был застрелен Панин, лежал в шаге от тела его лучшего друга Серого. Из этого “люгера” Серый застрелил двоих Банкировых боевиков, а “Макаров”, из которого добили его самого, валялся совсем рядом.

Майору Селиванову очень не нравилась эта чехарда с пистолетами. На первый взгляд все это выглядело так, будто некий очень опытный профессионал нарочно затеял игру без правил, чтобы запутать любого, кто попытается разобраться в этом деле. Однако майор так не считал. Его упорно не оставляло ощущение, что все карты спутал совершенно случайно попавший в эту мясорубку человек — несомненно, очень везучий, поскольку труп его до сих пор не был найден. Майор Селиванов знал двоих таких людей: коллекционера Прудникова и безработного фотографа Катю Скворцову. Оба они исчезли, как сквозь землю провалившись, при весьма необычных обстоятельствах. И эта фотография Прудникова у Кати дома!.. Что, черт возьми, это должно означать?

Майор яростно затянулся окурком папиросы, наглотался горячего табака, закашлялся, отхаркиваясь и энергично сплевывая в угол, в сердцах раздавил окурок прямо о полированный стол и раздраженно упал на свой протестующе взвизгнувший стул.

— Убью, — пообещал стулу майор, и стул немедленно заткнулся, вообразив, по всей видимости, некий мебельный ад, как две капли воды похожий на чугунную печку-буржуйку, простую и неприхотливую, способную извлечь тепло из чего угодно — от дамского носового платка до много повидавшего казенного полумягкого стула.

“Конечно, — думал майор, — не исключено, что вся эта бодяга затеяна каким-то совершенно неизвестным нам лицом с богатой фантазией и еще более богатым опытом, но как-то все это получалось громоздко и совершенно бессмысленно. Должна же, черт побери, существовать какая-то причина, мотив, из-за которого началась эта бойня! Стоп, — сказал он себе, — давай разберемся по порядку”.

Он с отвращением закурил новую папиросу и стал разбираться по порядку. Увлекшись, он даже придвинул к себе первый попавшийся лист бумаги, оказавшийся циркулярным письмом за подписью министра внутренних дел, и стал чертить на обратной стороне кружочки и стрелки.

“Вначале был Прудников с его богатой коллекцией и с его странными, мягко говоря, связями. Впрочем, пусть бросит камень, кто без греха, подумал майор. Взять хотя бы некоторых моих знакомых... Жил себе человек, обстряпывал какие-то свои делишки, и вдруг исчез, оставив после себя лужу крови и коллекцию, из которой исчезли самые ценные экспонаты. И еще остались улики, прямо и недвусмысленно указывающие на то, что главным злодеем является Студент. У Студента алиби, и потом, убийства и похищения — все-таки не его профиль, совсем не его... Майор был почти уверен, что Панина попросту пытались подставить, причем довольно грубо и неумело. Если бы этим занимался Банкир, он придумал бы что-нибудь более убедительное, по этой части он дока... И потом, куда все-таки подевался Прудников? Похоже, что весь этот любительский спектакль он сам и организовал. Вот только почему выбрал козлом отпущения именно Панина?

Ну хорошо, — продолжал рассуждать майор, — сказал он себе, предположим, что так оно и было: Прудников почему-то решил исчезнуть, утопив при этом Панина. Панина утопить ему не удалось, и тогда за ним почему-то начал охотиться Банкир, до той поры взиравший на проделки Студента со снисходительным полупрезрением и далее, по слухам, любивший перекинуться с ним в картишки. Впрочем, подобные вещи случаются сплошь и рядом, причем порой по совершенно ничтожным поводам. Тут интересно другое: практически одновременно Банкир зачем-то вплотную взялся за Катю Скворцову, которую он ни разу в жизни в глаза не видел. Наверняка не видел, потому что подруга Скворцовой Волгина была убита явно по ошибке.

Брать у Скворцовой было нечего, и, выходит, интересовать Банкира в ее квартире могла только фотография Прудникова — та самая, которую я подобрал на полу среди окровавленных осколков стекла. Знать бы, когда был сделан этот снимок, — подумал майор. — Все могло бы быть гораздо проще... Если предположить, что Скворцова щелкнула Прудникова уже после его исчезновения, то получается, что Банкир действовал по заказу, причем вполне понятно, по чьему именно...

В довершение всего, в исчезновении Скворцовой оказался каким-то образом замешан вездесущий Студент. Что ему было от нее нужно? Господи, да ясно же, что! Конечно, эта треклятая фотография... Как-то он узнал про этот снимок, кто-то ему о нем рассказал, вот он и примчался туда, попав, похоже, на самое интересное... Вот вопрос, — подумал майор, — сама она управилась с Костиком или Студент помог? Да нет, сама, конечно: на топорике, которым раскроили череп Костику, и на том бутылочном горлышке, которым его без малого кастрировали, обнаружены отпечатки только Катиных пальцев”.

Вспомнив Костика, майор зябко передернул плечами.

Костик стрелял в Катю четыре раза, и ни разу не попал. Все четыре пули нашли в квартире. Четыре гильзы и четыре пули, и еще изуродованный труп стрелка... Выходило, что Катя все-таки жива, и уехать она могла только вместе со Студентом, вопрос только, по своей ли воле. Скорее всего, да. Зачем Панин стал бы ее насильно увозить? Ведь дураку ясно, что она в этом деле — человек случайный, а Панин далеко не дурак. “Был не дурак, — поправил себя майор. — Достал-таки его Банкир... А прапорщик, похоже, был большой хитрец: пистолет Панину продал явно он, и Панина Банкиру продал он же... и его же потом из этого же пистолета...”

Майор снова вздрогнул: его рассуждения завели его далековато. Из них прямо следовало, что чересчур умного прапорщика расстреляла Катя. Само по себе такое предположение не выглядело таким уж диким: в конце концов, никто из нас не знает, как поведет себя, дойдя до последней черты, но то, что сделали с прапорщиком Морозом, было не просто убийством — это могло быть только пыткой. Раздробленные пальцы правой руки, пуля в левом локте, пуля в коленной чашечке, и только потом — пуля в затылок. Совсем как Студенту... Трудно было представить себе хрупкую большеглазую Катю с пистолетом Макарова в руке, хладнокровно расстреливающую лежащего на полу человека. С Костиком все было ясно — его она изрубила на куски в состоянии аффекта, не помня себя от ужаса. Но это... И потом, если прапорщика убила Катя, то и Серый, выходит, ее работа... Серый и еще тот хмырь на кладбище, которого, как ему только что доложили по телефону, свалили на бегу выстрелом в глаз с расстояния в пятнадцать-двадцать метров, как какую-нибудь белку. И шкурка цела...

Вспомнив про кладбище, майор недовольно пожевал губами и даже закряхтел от переживаний — на кладбище ехать ему совершенно не хотелось. “Ну, чего я там не видал, — подумал он. — Жмуриков я там не видал? Так их уже всех увезли, все-таки общественное место, а те, которые остались, уже не по нашей части, пусть себе лежат...”

Небо услышало его молитвы — дверь без стука отворилась, и в образовавшееся отверстие боком протиснулся Колокольчиков, казавшийся на фоне убогой обстановки майорского кабинета особенно огромным. По обыкновению молча пройдя в кабинет, он без приглашения опустился на стул для посетителей и, забывшись, откинулся на спинку. Спинка угрожающе хрустнула, и Колокольчиков поспешно сел прямо.

— Ну, что там у тебя? — устало спросил майор. День только начинался, а он уже чувствовал себя вымотанным, словно сутки разгружал мешки с цементом. — Ты с кладбища?

Колокольчиков кивнул тяжелой головой.

— Оттуда... В общем, Сан Саныч, это, конечно, Банкир. Уделал он таки Студентову компанию, почитай что всю целиком. Машину заминировали, там спецы возятся до сих пор, кумекают, что да как.

— А почему Серый со всеми не поехал, удалось выяснить?

— Взяли там четверых хмырей, все Банкирова братва. Мужики тертые, один, правда, пожиже будет. В общем, он уже начал петь. Сказал, что Серого задержала на кладбище какая-то баба...

— Молодая, невысокая, худощавая, волосы темные, стрижка короткая... Так? — упавшим голосом спросил майор.

— В точности так, — снова кивнул Колокольчиков. — Кожаная куртка, джинсы и темные очки. Они за Серым, в общем-то, приехали, но за эту девку им Банкир, оказывается, тоже премию обещал. То-то радости у них было...

— Из “Макарова” стреляла она?

— Она. Это что же, Сан Саныч, получается, что это вроде бы Скворцова?

— Получается так.

— Но тогда, значит, это она... Серого. Эти, которые за ними гнались, его только подранили. А добили его из “Макарова”.

— Знаю, знаю... Очень она не хотела, чтобы мы на нее вышли. Надо, брат, ее найти. Непонятное что-то творится. С ума она сошла, что ли?

— Вполне может быть, — авторитетно заявил Колокольчиков.

— Рехнулась с перепугу, когда Костик ее хотел заломать, и пошла крошить всех направо и налево...

— Слишком просто, — покачал головой майор. — И потом, мы с тобой вполне можем ошибаться.

— Да какое там ошибаться... — вскинулся Колокольчиков.

Стул под ним опять затрещал, и он обмяк.

— Не шуми, — посоветовал ему Селиванов. — За ее квартирой надо установить наблюдение. Сомнительно, конечно, что она туда вернется, но шанс есть. Она ведь, похоже, убежала оттуда, в чем была, без денег и без документов. Надо установить ее связи и обойти всех — должна же она где-то жить и что-то есть, как ты полагаешь? В общем, мы ее возьмем, это дело времени... Где Банкир, неизвестно?

Колокольчиков горестно помотал головой.

— Сволочь, — в сердцах сказал майор. — Непременно надо его найти и упечь. А еще лучше, — добавил он неожиданно для самого себя, — пристрелить к чертовой матери при попытке к бегству...

Колокольчиков заметно вздрогнул.

— Шучу, — неубедительно сказал майор. — Неудачно шучу... Устал я, брат, как собака. Ничего ведь мы про него не докажем. Сам он никого не убивал, а эти его мордовороты лучше язык себе откусят, чем против него показания давать. И вот что: надо искать Прудникова.

— Прудникова? Так где ж его найдешь? Замочили, наверное, давно.

— Наивняк ты, Колокольчиков. Неужели ты еще не понял, что это именно он всю кашу заварил? Что-то он у Студента украл, где-то он его кинул, вот и решил избавиться.

— А Скворцова?

— А Скворцова, похоже, сфотографировала его в ненужное время и не в том месте. Так мне, во всяком случае, кажется.

— Знаю я, как вам кажется... Когда вам кажется, можно дело закрывать.

— Твои бы слова да Богу в уши... Ладно, хватит трепаться. Квартирой Скворцовой займись сам. Чует мое сердце, должна она туда заявиться...

— Ах, сердце, — многозначительно повторил Колокольчиков, вставая. — Тогда я поехал, а то как бы не опоздать.

Пока Колокольчиков сидел у майора, на улице, оказывается, прошел короткий дождик. Асфальт был влажный, а небо уже успело затянуться облаками — не слишком темными и не слишком низкими, но плотными, без единого просвета.

Колокольчиков вынул из кармана бумажку с адресом, еще раз перечитал, прикинул, где это, и в сердцах плюнул: ехать предстояло к черту на рога, да еще и с тремя пересадками, в битком набитом транспорте. Тяжело вздохнув, он засунул бумажку на место и решительно зашагал в сторону автобусной остановки.

Спустя час с небольшим, встрепанный и помятый, он с трудом выбрался из переполненного троллейбуса в десяти минутах ходьбы от Катиного дома. Сунув руку в карман куртки, он обнаружил, что у него пропали сигареты — то ли выронил он их в давке, то ли залез кто-то. к нему в карман под шумок. Так или иначе, но курить было нечего. Колокольчиков испуганно полез за пазуху и с облегчением вздохнул: бумажник, удостоверение и табельный “Макаров” были на месте. “Хорош бы я был, — криво улыбнувшись, подумал он, озираясь в поисках табачного ларька.

Такового в пределах видимости не обнаружилось, но зато прямо через дорогу Колокольчиков заметил большой гастроном, в котором наверняка можно было не только приобрести сигареты, но и выпить чашечку кофе, а то и сжевать что-нибудь более существенное. Старший лейтенант вдруг вспомнил, что не ел со вчерашнего вечера, и немедленно в желудке что-то с урчанием провернулось — природа брала свое, и даже куча трупов, которую Колокольчиков наблюдал всего лишь пару часов назад, не могла надолго лишить его аппетита.

Перейдя, как и все прочие граждане, дорогу в неположенном месте, Колокольчиков преодолел металлическое ограждение проезжей части, галантно помог перебраться через него полноватой даме в возрасте, у которой никак не получалось перекинуть ногу через низенькую оградку, молчаливо кивнул в ответ на высказанные сквозь сильную одышку слова благодарности и вошел в напоенное сытными запахами тепло гастронома.

Кафетерий здесь был довольно уютный и не слишком дорогой, что вполне устраивало не бравшего взяток старшего лейтенанта Колокольчикова. Отстояв короткую очередь, он получил свои сигареты, большую чашку сильно пахнущего жженым сахаром растворимого кофе и ненормально горячий хот-дог на пластмассовом блюдце. Два хот-дога, конечно, были бы предпочтительнее, но утлое суденышко лейтенантского бюджета свободно могло пойти ко дну, не выдержав такой массированной атаки.

Колокольчиков пристроился за столиком в углу. Он любил располагаться лицом к окну, но в кафетерии было полно народу, так что выбирать не приходилось, и он вынужден был глотать еду стоя, невольно изучая в деталях рекламный плакат сигарет “Уинстон”. На плакате был изображен остров Манхэттен, заснятый с высоты птичьего полета. Некоторое время старший лейтенант внимательно изучал ощетинившуюся небоскребами панораму, после чего равнодушно отвел взгляд и стал разглядывать сильно накрашенную девицу в кокетливо сдвинутой шапочке, лихо орудовавшую возле кофейного автомата. Остров Манхэттен Колокольчикова не интересовал — в целях сохранения душевного равновесия тот давно, еще на заре перестройки, решил считать, что никакой Америки на свете не существует. “Впрочем, — мимоходом подумал он, — швали там все равно ничуть не меньше, чем здесь, и тамошним ментам тоже, наверное, приходится несладко”. Занятый своим хот-догом и своими мыслями, развернутый спиной к окну Колокольчиков не увидел, как мимо гастронома неторопливо прошла девушка в кожаной куртке и темных очках, приметы которой полностью совпадали с теми, которые полтора часа назад перечислил ему майор Селиванов. Перед витриной кафетерия она ненадолго остановилась, раздумывая, по всей видимости, не зайти ли на чашечку кофе, но не зашла, поскольку ее бюджет был сейчас гораздо беднее бюджета старшего лейтенанта. Откровенно говоря, она как раз раздумывала, а не наведаться ли ей в “Ингу”. Правда, пистолета у нее больше не было, но она не сомневалась, что теперь сможет вытрясти из сердечного друга Витеньки любую сумму, просто погрозив ему пальцем. Она невесело улыбнулась своим мыслям, подслушав которые, старший лейтенант Колокольчиков наверняка подавился бы хот-догом, отвернулась от витрины и все так же неторопливо двинулась в сторону своего дома.

Колокольчиков жевал неторопливо и вдумчиво, но все равно хот-дог кончился как-то незаметно. Залпом допив отвратительный, слишком сладкий кофе, старший лейтенант со вздохом отвалился от столика и вышел на улицу, на ходу разрывая целлофановую обертку на сигаретной пачке. Вкусовые рецепторы все еще хранили сладостное воспоминание о сосиске с кетчупом и горчицей, что способствовало интенсивному слюноотделению, и Колокольчиков торопливо закурил, чтобы прекратить это безобразие.

Сориентировавшись по номерам домов, он двинулся направо, отставая от Кати на каких-нибудь двести метров. Он шагал неторопливо — в конце концов, он сегодня заслужил если уж не отдых, то хотя бы десять минут такой вот неторопливой прогулки, да и тягостное впечатление, оставшееся от разговора с майором Селивановым, в значительной степени сгладилось, вероятно, под благотворным воздействием все того же хот-дога.

В самом деле, ну мыслимо ли это, чтобы какая-то девчонка устроила такую бойню, вышла один на один с самим Банкиром и все еще была жива после этого? Даже если и так, то кой черт погонит ее сейчас домой? На ее месте старший лейтенант Колокольчиков сунулся бы к себе домой в самую последнюю очередь.

Рассуждая подобным образом, Колокольчиков незаметно преодолел расстояние, отделявшее его от Катиного дома. Как и говорил майор, это оказалась шестнадцатиэтажная панельная махина, средняя в ряду из трех таких же облупленных белых громадин. Место оказалось довольно уютным, несколько портила его только близость ЛТП, бетонный забор которого возвышался справа. К дому пришлось идти по длинному извилистому проходу между этим забором и другим таким же, принадлежавшим, как понял Колокольчиков, какому-то ремонтному заводику. Проход был жутковатый. Колокольчиков представил, каково здесь поздно вечером, и поморщился. Более удобное место для того, чтобы снять с кого-нибудь штаны, можно было бы найти разве что в лесу. В остальном же здесь было вполне уютно и даже тихо. Снова сверившись со своей бумажкой, Колокольчиков вошел в подъезд. Судя по номеру квартиры, ему нужно было на самую верхотуру, аж на шестнадцатый этаж. Лифт мучительно долго громыхал сверху — видимо, кто-то загнал его под самую крышу. “Уж не наша ли девица”, — подумал Колокольчиков и даже улыбнулся этому дикому предположению. Нервишки у него что-то расходились, с того самого момента, как нажал кнопку вызова лифта, он ощущал какой-то мандраж, словно перед первым задержанием. Он припомнил, как стоял тогда с ребятами, прижавшись к исписанной мелом стене подъезда с пистолетом в потной ладони и с холодной жабой в груди... Куртку потом пришлось чистить, с улыбкой вспомнил он, измазался мелом, как первоклассник у доски...

Лифт наконец прибыл, с лязгом распахнув тускло освещенное нутро.. Колокольчиков шагнул в опасно просевшую под его весом кабину, нажал кнопку шестнадцатого этажа и, тихо насвистывая “Наша служба и опасна, и трудна”, поехал наверх. Он все еще насвистывал, когда кабина поднялась на шестнадцатый этаж и двери неохотно разъехались в стороны. Он продолжал насвистывать, сворачивая за угол коридора и отыскивая глазами табличку с номером Катиной квартиры. И вдруг свист резко оборвался, и старший лейтенант Колокольчиков застыл на месте, расширившимися зрачками вглядываясь в полумрак коридора, слабо разжиженный желтушным светом сорокаваттной лампочки.

С двери Катиной квартиры были сорваны печати.

Более того, дверь была приоткрыта, и сквозь узкую щель на лестничную площадку проливался тоненький ручеек негромкой музыки. Насколько мог определить никогда особенно не увлекавшийся музыкой Колокольчиков, пел Луи Армстронг.

Колокольчиков тихо выпустил из легких воздух — оказывается, он стоял, затаив дыхание, — вынул из наплечной кобуры пистолет и, стараясь не производить ни единого звука, крадучись двинулся вперед — туда, где пел Луи Армстронг и откуда тянуло слабым ароматом хорошего вирджинского табака.

Стоя в неосвещенной ванной с молотком в заранее занесенной для удара руке, Катя вдруг почувствовала себя усталой и одинокой.

Это чувство накатило с такой внезапностью и остротой, что она едва не всхлипнула. Одинокая слеза проложила себе дорогу из-под век и скатилась до середины щеки, рука с молотком непроизвольно расслабилась и наполовину опустилась. Катя стиснула зубы и снова занесла молоток над головой.

В комнате тихо играл Луи Армстронг, недокуренная сигарета дымилась на столе в кухне, и уже бормотал, собираясь вот-вот закипеть, Катин любимый чайник со свистком. В прихожей осторожно хрустел битым стеклом тот самый здоровяк, которого Катя заметила из окна, когда он стоял перед подъездом и озирался по сторонам, держа в руке какую-то бумажку. Судя по тому, что он насвистывал, выходя из лифта, это был мент. Катю подмывало нагнуться и посмотреть в пробитую Костиковой пулей дырку, но она сдерживалась — ее могли услышать.

“Устала, — подумала она. — До чего же я устала! Трое суток спать, не раздеваясь, мотаться по холодному городу с руками по локоть в крови, шарахаться от каждого встречного, за версту обходить милицейские патрули, прятаться от них в заплеванных подъездах и воняющих аммиаком подворотнях, ночи напролет ерзать на жестких вокзальных скамейках, пытаясь устроиться так, чтобы поменьше дуло, питаться пережаренными пирожками с капустой и страдать потом от изжоги, часами выискивать общественные туалеты... Он пришел за мной. Селиванов, наконец, допер, что я замешана в этом деле гораздо сильнее, чем можно было предположить, и прислал этого быка посмотреть, не забрела ли я погреться. И до чего же вовремя! Ну, вот что мне теперь с ним делать?

Интересно, а много ли они знают? Много, наверное. Селиванов хитрец и умница, да и потом, они ведь взяли тех четверых на кладбище. Серого не стоило убивать, — поняла она. — Все равно Селиванов все понял, и этот мент в коридоре наверняка держит в руке готовую к бою пушку...

Эх, Серый, и угораздило же тебя подвернуться под пулю! Мне так нужен был напарник... нет, будем честными и не станем врать без особой необходимости: Серый нужен был в роли подставного, чтобы на какое-то время отвлечь на себя телохранителей... А что теперь? Снова одна, Банкир недосягаем, оружия нет, в прихожей сопит и топчется по битому стеклу мордатый опер... Даже чаю не дал попить, скотина. Соблазнить его, что ли? — Катя с трудом сдержала истерический смешок. — Да, Скворцова, это тебе не драка портфелями на школьном дворе. Тебе уже мало просто дать кому-то в морду, ты выросла и поумнела, тебе уже нужны подставные... А может, сдаться? Нет, в колонию мне нельзя, я не хочу в колонию, я там обязательно кого-нибудь удавлю голыми руками, я не позволю над собой издеваться... Да что за бред, Скворцова, — оборвала она себя, — какая колония? Ты же не доживешь до суда... Сдаться!.. Вот выйдешь сейчас отсюда с поднятыми руками, а этот мордоворот с перепугу нафарширует тебя свинцом, как утку. Стоило тогда огород городить...

...А ведь если бы я тогда легла в постель с другом сердечным Витюшей, ничего бы этого не было, — поняла вдруг она. Пережила бы я как-нибудь эту печальную страницу своей нелегкой биографии. Работала бы, как все нормальные люди, жила бы спокойно... Замуж бы вышла, — подумала она с внезапным отвращением. — За кого-нибудь. Родила бы что-нибудь такое... Шейпингом бы занялась вместо своего дзюдо. Что дзюдо?

Все равно, против лома нет приема...

Мамочка, мама, — подумала она, убьют меня обязательно. Просто не могут не убить. Во что же это я влезла, мамочка моя...”

Милиционер заглянул в комнату... Катя услышала, как тихонько скрипнула дверь. Удивительно тихо для своей комплекции мент вернулся в прихожую и стал подбираться к ванной. Только бы не промазать... Только бы он не оказался слишком шустрым, второго шанса наверняка не будет... Он точно знает, что в доме кто-то есть, и врасплох его не застанешь...

Старший лейтенант Колокольчиков положил левую ладонь на ручку двери, за которой стояла Катя, и тут на кухне пронзительно засвистел чайник. Колокольчиков вздрогнул от неожиданности и, бесшумно отпрянув от двери, метнулся туда. На пороге он замер, глядя на скособоченную фигуру в кожаной куртке с поднятым воротником и почему-то в зимней мохнатой шапке, сидевшую спиной к нему у стола. Чайник истерично свистел, почти визжал, извергая из короткого носика толстую струю пара, но сидевшая за столом фигура не реагировала. Спит? А может, она... того? Или не она, а ее — того?.. Что за черт?

Колокольчиков сделал еще один осторожный шаг, заходя сбоку, и теперь ему стало видно, что это за фигура. Сзади послышался неясный звук, и понимание того, что его обвели вокруг пальца, как последнего сопляка, пришло к старшему лейтенанту за долю секунды до того, как на его голову обрушился страшный удар.

...Сознание возвращалось постепенно, и вместе с ним пришла тупая пульсирующая боль в затылке — такая огромная, что Колокольчиков не понимал, как она там помещается. Он вообще не сразу понял, где он и что с ним произошло, а когда понял и вспомнил, чуть было не застонал от обиды и злости на себя. “Обвела, стерва, обвела, проклятая... Чем же это она меня? В ванной пряталась... или в туалете. Сука”. Осторожно повернув голову, он обнаружил, что прикован собственными наручниками к радиатору парового отопления. “Хорошо, что хоть трубы едва теплые, не то спалила бы мне руку, тварь бешеная...” Он осторожно потрогал свободной рукой затылок и поднес руку к лицу. Пальцы были обильно перепачканы кровью. “Больничный дадут, ни к селу ни к городу, — подумал он и тут же поправил себя: — да нет, пожалуй, уж скорее скинутся на похороны. Портрет в вестибюле повесят... Тебя надо в вестибюле вешать, со злобой подумал он. Не портрет, а тебя, дурака. Причем за яйца. Портрет тут не при чем. Это не портрет обгадился, а ты. Лично. Персонально, так сказать”.

Сидеть на полу возле батареи в утепленной куртке было жарко. Колокольчиков потел и злился. Его подташнивало, и он вспомнил, что это, вроде бы, является одним из симптомов сотрясения мозга. Он попытался припомнить, какие еще симптомы им называла симпатичная медичка на занятиях по оказанию первой помощи, но не смог — в голове все плыло, и кухня перед глазами периодически начинала двоиться. “Какие тут, к черту, симптомы, — вяло подумал он. — Хорошо, что жив остался. Впрочем, — успокоил он себя, — это, скорее всего, ненадолго. Так я той медичке клинья и не подбил... Как бишь ее звали? Александра Васильевна. Саша. Как Селиванова. То-то он обрадуется, когда узнает, что старший лейтенант Колокольчиков позволил бабе весом в сорок кило проломить себе башку и приковать к батарее, как какого-нибудь нового русского!” Колокольчиков в сердцах дернул рукой и зашипел от боли — железный браслет впился в запястье, а голова от толчка, казалось, развалилась пополам.

“Интересно, — подумал он, — давно я тут сижу?” Напротив него за столом по-прежнему возвышалось кособокое, наспех состряпанное из подручных материалов чучело в мохнатой зимней шапке, насаженной на верхушку фотографического штатива. Пониже шапки красовался лист плотной бумаги с размашистой крупной надписью, сделанной не то губной помадой, не то красным маркером. “Не скучай!” — гласила надпись, и Колокольчиков тихонько зарычал от переполнявшей его ярости.

Из прихожей доносился женский голос — похоже, хозяйка говорила с кем-то по телефону. Тон у нее был деловой, чуть ли не приказной. “С кем это она?” — подумал Колокольчиков.

— Повторяю, — говорила Катя со сдерживаемым раздражением в голосе, — это не твое дело, откуда у меня номер. А я говорю, не твое. Твое дело — передать Банкиру то, что я тебе сейчас скажу.

“Связной, — понял Колокольчиков, — диспетчер. Так вот что она делала с этим беднягой прапорщиком — узнавала у него номерок...”

— Сам знаешь, какому Банкиру, — продолжала между тем Катя. — Слушай, ты, гнида, не заставляй меня приезжать и узнавать у тебя номер Банкира так же, как я узнала твой.

Она немного помолчала, видимо, слушая ответ, и заговорила снова:

— Да, это я... Да. Это было совсем просто. Он почти не упрямился. Да. Я, знаешь ли, умею быть убедительной... Банкир меня научил. Да нет, не знакома... Откуда звоню? Из дома. Да, из своего. Слушай, не валяй ваньку, ты ведь давно засек, откуда звонок. Если ты рассчитываешь, что ваши гориллы успеют меня здесь прихватить, то лучше забудь — я сейчас ухожу, а перед уходом вызову сюда ментов. Понял? Вот-вот, отзови...

Она опять ненадолго замолчала. Колокольчиков услышал, как зашуршала сигаретная пачка и щелкнула зажигалка. Из прихожей потянуло ароматным дымом, и контуженного Колокольчикова сильно замутило. Он тяжело помотал головой из стороны в сторону, но от этого стало только хуже.

“Срамота, — с отчаянием подумал он. — Вот бы подохнуть...”

— Отозвал? Как хочешь, ментов я вызову все равно, так что, если ты пошутил, еще есть время передумать. Ладно, верю, верю... Теперь слушай. Пусть Банкир приедет к моему дому завтра в это же время. Я не указываю, дурак, а назначаю свидание... Сам у себя отсасывай, педрила. Это в его интересах. Передай ему, что я кое-что знаю о Профессоре, чего не знает он. Понял? Повтори. Молодец. Можешь жить.

Загремела брошенная на рычаги трубка, и в кухню, энергично вытирая мокрые волосы мохнатым полотенцем, вошла Катя. Одета она была в мужскую рубашку, прикрывавшую лишь самый верх бедер, а когда Катя поднимала руки, не прикрывавшую и того. Выглядела она в таком наряде как-то очень по-домашнему и в то же время весьма призывно. Совершенно не верилось, что это она гвозданула Колокольчикова по башке чем-то тяжелым... не говоря уже обо всем остальном.

— Долго спишь, старший лейтенант Колокольчиков, — весело сказала она. — Я уж и чаю попила, и душ приняла, и по телефону поговорила... Ну и фамилия у тебя, старлей. С такой будкой — и вдруг Колокольчиков. Я чуть со смеху не померла, честное слово, еле-еле тебя до этой батареи дотащила.

— Сам хохочу с утра до вечера, — с трудом ворочая языком, поддержал беседу Колокольчиков. — Обхохатываюсь прямо.

Катя набрала воды из-под крана в тяжелую керамическую кружку и протянула ее Колокольчикову.

— Пей, — сказала она, — только швыряться ею не вздумай. Эта кружка мне от отца осталась, так что, если разобьется, убью на месте. И вообще, старлей, давай без всех этих глупостей.

Колокольчиков, гулко глотая и обливаясь жадно выхлебал отдающую хлоркой воду и перевел дух.

— Без глупостей так без глупостей, — согласился он. — Ты откуда знаешь, кто я такой?

Катя озадаченно посмотрела на него.

— Похоже, я тебя все-таки чересчур сильно стукнула, — сказала она и, взяв со стола, показала Колокольчикову его удостоверение. — Тебя ведь Селиванов прислал?

Колокольчиков кивнул.

— Если вы у него все такие, то понятно, почему у нас бандит — самая уважаемая профессия, — сказала она. — Что он про меня знает?

— Кто, Сан Саныч? Думаю, что все. Или почти все. Прапорщик и Серый — твоя работа?

— Моя. Серого жалко, а прапорщик — тварь, наводчик, мокрушник, клептоман, алкаш... Я бы его второй раз убила и не задумалась.

— Чего ты хочешь?

— Ты уж не допрашивать ли меня нацелился, красавец? Впрочем, почему бы и нет? Я хочу, чтобы Банкир вывел меня на Профессора.

— А потом?

— А потом я убью обоих.

— Слушай, — хрипло сказал Колокольчиков, превозмогая очередной приступ тошноты, — ты что, сумасшедшая?

— Я просто защищаюсь, — просто ответила Катя. — Я их не трогала, понимаешь? А они хотели меня убить. Банкир и Профессор. Точнее, Профессор и Банкир.

— Погоди, — сказал Колокольчиков, оттягивая книзу ворот свитера, — постой... Кто такой Профессор?

— Как это — кто такой? Ну, ты даешь, старлей. Его фамилия Прудников. Юрий Прудников, слыхал про такого?

— Профессор, значит... Ну и козлы же мы...

— Приятно слышать. Умнеешь, Колокольчиков.

— Слушай, Скворцова, на что ты рассчитываешь? Тебя же шлепнут, а если не шлепнут, то мы посадим. Знаешь, какой срок ты себе уже намотала?

— Не знаю и знать не хочу. Я уже говорила тебе. Колокольчиков: не я это затеяла. Выбора у меня не было, можешь ты это понять? За мою голову выдали аванс. Ну скажи честно, старлей: защитили бы вы меня от Банкира? Только избавь меня от благоглупостей.

— Постарались бы, — сказал Колокольчиков и отвел глаза под ее прямым яростным взглядом.

Катя еще некоторое время молча смотрела на него в упор, а потом шумно выдохнула через стиснутые зубы и отвернулась.

— Постарались бы... — передразнила она глядя в сторону. — Взяли бы Костика и упекли года на три... или сколько у вас там дают за попытку изнасилования?

Колокольчиков вздохнул и промолчал.

— А остальные? Этот прапорщик, к примеру, или тот гад, которого я подстрелила сегодня на кладбище? Сколько бы я прожила, Колокольчиков? Это ты мне можешь сказать?

Она снова закурила, нервно чиркая зажигалкой. Колокольчиков бросил на нее осторожный косой взгляд и поспешно отвел глаза: похоже, она собиралась заплакать. “А ведь она права, — подумал Колокольчиков с тоской. — Что мы можем-то? Одно слово — менты... Банкиру все едино ничего не пришьешь, он своими руками никогда и ничего не делает. Ну, Прудников, сука, — с внезапной яростью подумал Колокольчиков. — Если она до тебя не доберется, то уж я постараюсь, чтобы это тебе с рук не сошло.”

Катя справилась с собой, раздавила наполовину выкуренную сигарету в пепельнице и снова заговорила — сухо и деловито, словно Колокольчиков был ее подчиненным, и она ставила перед ним задачу.

— В общем, так, старлей. Я предлагаю вашей конторе сделку: головы Банкира И Профессора в обмен на то, что вы забудете о моем существовании. Сами вы их век не найдете, а если и найдете, то посадить не сможете. Не сможете ведь, правильно я говорю? Все вы про них знаете, а доказать не можете.

Любой сопливый адвокатишка выдернет их у вас из зубов одной левой, а они наймут не сопливого.

— Все это так, — сказал Колокольчиков слабым голосом.

В глазах опять двоилось и плыло, он забыл, что хотел сказать дальше и долго ловил ускользающую мысль. Пока он этим занимался, Катя с болезненной гримасой наблюдала за его лицом.

— Все так, — повторил он для разгона, — но наша, как ты выразилась, контора на такую сделку не пойдет.

— Значит, я неправильно выразилась, — сказала Катя. — Я имела в виду вас с Селивановым. Вы на это сможете пойти?

— Думаю, смогли бы, — тяжело кивнул непослушной головой Колокольчиков. — Я бы, наверное, пошел. Не знаю, как майор. Только что нам за выгода? Представь: ты сдаешь нам Банкира и Прудникова...

— Трупы Банкира и Прудникова, — поправила его Катя.

— Хорошо, трупы. Ты сдаешь нам трупы, мы берем тебя. Законность соблюдена, ментовская совесть чиста, раскрываемость повышается, премиальные капают... какой нам смысл тебя отрубать?

— Меня вы не возьмете, — спокойно сказала Катя. — Разве что уже холодную. А я постараюсь прихватить с собой побольше народу. Ты же видишь, мне терять нечего. В зону я не пойду.

— Знаешь, как это называется? — через силу усмехнулся Колокольчиков. — Детский лепет. Впрочем, я тебя понимаю. В зоне ты точно долго не проживешь.

— Короче говоря, — сказала Катя, — завтра примерно в это же время сюда приедет Банкир... думаю, что приедет. Ваше дело ментовское: дуть в свистки, суетиться и стрелять в воздух — короче, отвлекать охрану. Я беру Банкира и еду с ним к Профессору. Все. И расстанемся друзьями, — добавила она, вспомнив Костика.

— Все гениальное просто, — с натужной иронией сказал Колокольчиков. — А почему ты решила, что Банкир вот так запросто отвезет тебя к Прудникову?

— А я его попрошу... Дай-ка я все-таки перевяжу тебе голову, старлей, а то как бы последние мозги не вытекли.

— Там что, дырка? — поинтересовался Колокольчиков.

— Нету, нету, не дрожи. Череп у тебя типично ментовский, гвозди можно ровнять.

— Спасибо, — сказал Колокольчиков. — Чем это ты меня?

— А молотком, — откликнулась Катя уже из ванной. — Я женщина одинокая, у меня в хозяйстве все есть: и молоток, и дрель...

— Хорошо, что не дрелью, — сказал Колокольчиков.

— Почему это хорошо? — спросила Катя, возвращаясь с мотком бинта.

— Терпеть не могу, как они жужжат, — признался Колокольчиков. — На бормашину похоже, а я ее боюсь больше всего на свете.

— Эх ты, — сказала Катя, подходя, — моя милиция меня бережет... Надеюсь, обойдется без глупостей?

— Здоровья у меня на глупости нет, — вздохнул Колокольчиков. — А жаль. Глупости ведь разные бывают.

— Слюни подбери, — сказала Катя, присаживаясь рядом с ним на корточки. Ее голое гладкое колено оказалось прямо у Колокольчикова перед носом, и он стал смотреть на это колено, чувствуя, как в нем постепенно просыпается желание делать глупости. — Пришел сюда с пистолетом, а теперь глазки строит, — продолжала между тем Катя, ловко бинтуя ему голову. — Старший лейтенант Колокольчиков при исполнении служебных обязанностей, будучи контужен и прикован к батарее собственными наручниками, делал преступнице нескромные предложения... Что скажет майор Селиванов? Ну вот, на первый случай сойдет. В твоей ментовке тебя перебинтуют, и больше не входи к женщинам без стука.

Она снова ушла в ванную и через минуту вернулась в свитере и джинсах. Сдернув со штатива куртку, она натянула ее на плечи и взяла со стола пистолет Колокольчикова, который, оказывается, все это время пролежал там.

— Это я возьму себе, ты уж не обессудь, — деловито сказала она, засовывая пистолет во внутренний карман куртки.

Колокольчиков вздохнул. “Хорошо бы отделаться строгим выговором”, — подумал он с тоской. Катя вышла в прихожую и тут же вернулась, неся телефон, за которым волочился длинный провод.

— Это тебе, — сказала она. — Когда я уйду, позвонишь Селиванову, пускай он тебя заберет. Передашь ему наш разговор. Да, это тоже твое, — она бросила на колени Колокольчикову его служебное удостоверение. — Выздоравливай, старлей.

Она вышла, аккуратно притворив за собой дверь. Колокольчиков снова вздохнул, придвинул к себе телефон и стал набирать номер, неловко орудуя левой рукой.

— Сан Саныч, — сказал он в трубку, — Колокольчиков говорит. Тут такое дело...

Он на секунду замялся, опять протяжно вздохнул, вознес к небу коротенькую молчаливую молитву и стал излагать.