"Сумеречные Врата" - читать интересную книгу автора (Волски Пола)8Луч солнца, пробившийся сквозь решетчатые ставни, разрисовал пол светящимися клетками. Ренилл открыл глаза и сел. Позднее утро, понял он. Спал он долго и хорошо отдохнул - впервые за много дней почувствовал себя свежим и сильным. Поднялся - ни малейшего головокружения - и осмотрелся вокруг. В комнате никого. Постель гочанны Джатонди аккуратно застелена, сетка от москитов свернута. Не понять, спала ли она вообще. На столе чисто. Должно быть, она убрала остатки вчерашнего ужина и сама перемыла тарелки. Невероятно, ни одна авескийка ее положения не снизошла бы до такой работы. Даже люди скромного достатка в этой стране держат множество слуг. А он и не предложил помощи. Даже в голову не пришло. Где же она? Только бы девушка не вышла в сад, где могут поджидать вивуры. Очень уж она уверена, что высокая каста защитит ее. Может, в чем-то она и права, и жрецы-убийцы Аона-отца не решатся повредить Лучезарной, но все же… Ренилл подошел к окну и выглянул сквозь ставни. На солнце блестела золотая крыша беседки. В саду, насколько он мог судить, не видно было ни девушки, ни вивур. Сон отступал, и Ренилл начал соображать быстрее. Она так и не сказала, что думает о его рассказе. Отправила спать. Он так устал, что согласился не споря. Но вот уже утро, и пора выяснить ее мнение. Так где же она? Ренилл прошел к двери, приоткрыл ее и выглянул в коридор. Утренний свет заиграл на грязных мозаиках стен, ярко осветил пятна черной плесени под арками, мраморные полы, залитые пометом. Ренилл поднял глаза. Под декоративными карнизами висели гроздья летучих мышей. Ренилл по коридору прошел к знакомой ванной. Джатонди не было и там. Он умылся, побрился и переоделся в собственную одежду, чистую и сухую. Уже возвращаясь в спальню, он столкнулся с гочанной Джатонди. Девушка, руки которой были заняты множеством свертков, безуспешно сражалась с дверью. Одета она была в простое сари цвета серого камня. В таком могла бы ходить служанка из касты Потока. В черных глазах при дневном свете ярко сверкали голубые искры. – Позвольте, я помогу. - Ренилл забрал у нее ношу. Еда, заметил он. Фрукты, хлеб, кувшин с каким-то настоем, несколько жестянок. Он вдруг снова почувствовал, что голоден. – Благодарю вас. - Она открыла дверь, и Ренилл следом за ней вошел в комнату. – Вы побывали на кухне? – Украдкой. Строго говоря, мне не запрещено, пользоваться припасами, но я предпочитаю не искушать судьбу. – Но ведь мать не оставит вас голодной? – Я для нее чужая, Безымянная, станет ли она заботиться обо мне? – Может, она и сердита, но уж не настолько! – Вы не знаете гочаллу. – Положить все это на стол? – Да, пожалуйста. Я принесу тарелки и йиштры. – Я могу помочь? – Садитесь и ешьте, - приказала гочанна, - а потом поговорим. Ренилл надеялся, что угроза в этих словах ему только почудилась. Присев за стол, он налил в чашки сока мыльной ягоды. Джатонди тем временем открывала консервы. Они ели молча, но молчание не казалось натянутым. Рениллу даже хотелось бы, чтобы оно продлилось подольше, но гочанна, наконец, заговорила: – Я много думала о том, что вы рассказали мне этой ночью, - сообщила она. - Я обдумывала ваш рассказ, взвешивала немногочисленные доказательства и старалась смотреть на все беспристрастно. Наконец, после долгих колебаний, я пришла к заключению… – Что я вам верю, - закончила девушка. – Вы говорите это так, словно предпочли бы не верить. – Предпочла бы. Было бы гораздо проще и спокойнее счесть вас бродячим сумасшедшим. Но я так не думаю. – Что же убеждает вас в обратном? – Несколько обстоятельств. Прежде всего, содержание манускрипта, найденного вами в ДжиПайндру, полностью согласуется с верованиями и преданиями нашей семьи. Пересказанная вами легенда практически не известна за пределами нашего рода, и уж конечно, неизвестна людям запада. Мы не хвастаем своей связью с богами, однако вы о ней узнали. Затем, - продолжала она, - ваш отчет о церемонии Обновления. Это ужасно, отвратительно - и все же ваш рассказ подтверждает самые мрачные слухи, которые ходили с давних пор - опять же неизвестные вонарцам. То, что в саду оказалась вивура, древнее орудие Сынов, существо, чуждое здешним холмам, - также подтверждает услышанное мною. И наконец, катастрофа на пруду РешДур - несомненно, явление чудесной природы, говорящее о недовольстве богов, - также говорит в вашу пользу. – Гочанна всегда столь рассудительна? – Гочанну, которая от рождения предназначена нести царственную ответственность за свой народ, приучили пользоваться головой. Хотя эта привычка может показаться излишней для нации, подчиненной соотечественникам заместителя второго секретаря Ренилла во Чаумелля. Тема была скользкой. Ренилл промолчал. – Итак, я верю вашему рассказу, - смягчилась Джатонди. - Что поднимает новый вопрос: следует ли что-либо предпринять по этому поводу, и если да, то что именно? Что можно противопоставить мощи Аона-отца? – Вы, образованная девушка, верите, что торжество - в покорности? – Торжество - едва ли. Возможность выжить - да. Мы всего лишь смертные, и должны склониться перед волей богов. – Гочанна, существо, которое я видел в храме, не было богом! – Что же это было? – Не знаю. – Вы не знаете. Не было ли это существо огромным, могущественным, способным творить чудеса и внушать ужас? – Было. Слон тоже огромен и могуч, но я ему не молюсь. – Но вы стараетесь не гневить его - если вы достаточно благоразумны. Так что же вы видели в храме ДжиПайндру? Слона? – Нечто гораздо менее симпатичное. Я видел существо… не из нашего мира, как мне кажется… обладающее огромной силой, природа которой для нас непостижима. И все же я отказываюсь признать его божеством, но природе своей заслуживающим поклонения и покорности человека. – Вы проводите уж очень тонкие различия. Я их не совсем понимаю. Вы описываете существо, наделенное всей мощью и атрибутами божества, и при том почему-то уверены, что это не бог. Или, по крайней мере, не желаете назвать его этим словом, хотя и не в состоянии подобрать Другого. В чем же основное отличие? – Выглядит, как бог, действует, как бог, пахнет, как бог… да, я понимаю вашу мысль. С чисто практической точки зрения вы, пожалуй, правы. Но все же, мне кажется разница есть. То, что кроется в глубинах ДжиПайндру, низко и презренно, при всей его мощи. – Берегитесь! – Оно пожирает, оскверняет и уничтожает, оно питается человечиной. Это не бог, а скорее чудовище. Ужасное, не спорю, но никак не заслуживающее верности и добровольной покорности. – Добровольная или нет, покорность есть покорность, - пожала плечами Джатонди. - Авеския может покоряться мощи Аона-отца так же добровольно или насильственно, как покоряется мощи Вонара. Исход один - она покоряется. – Быть может, гочанна Джатонди, не будь авескийцы так вышколены покоряться воле богов, они бы отказали в покорности Вонару. – Ну, в данный момент мы не так уж покорны воле Вонара, не правда ли, заместитель второго секретаря? - Жаркие пятна гнева выступили на щеках Джатонди, но голос ее оставался ровным. - Именно это вас и заботит в первую очередь. Похоже, что вас, иностранцев, выставят из Кандерула. – И страна останется в руках Сынов и той твари, что правит ими. – Ага, вы не признаете законности божества, чьи действия не совпадают с вашим жалким человеческим моральным кодексом. Подобное божество попирает уютные детские представления вонарцев о том, что добро правит миром. Должно быть, это непереносимо. – Я вам скажу, что еще труднее перенести - видеть, как чудовище попирает людей, и некому встать у него на пути. И хуже того, видеть людей, которые славят свое рабство. Что ж, если это в самом деле бог, может, ничего другого и не остается. Но если я прав, и эта тварь, называемая Аоном, не священна и не всемогуща, с ней можно, хотя и трудно, справиться. – Людям это не под силу, Чаумелль. Даже людям, вооруженным вонарскими пушками. – Откуда вы знаете? Разве кто-нибудь пытался?! Но, предположим, вы правы - а я подозреваю, что так и есть. Манускрипт в храме упоминает других существ, подобных Аону, некогда обитавших в Авескии. – Когда-то. Они ушли - вернулись в Ирруле. Так вы, прочитав о давней дружбе моего рода с меньшими богами, пришли в УудПрай в надежде получить через нас их поддержку и милость? – Что-то в этом роде. Мне пришло в голову, что эти существа, кем бы они ни были, могут сжалиться над нами. Возможно, искупая вред, причиненный одним из них, они могли бы помочь? – Чтобы боги - искупали причиненный ими вред? Перед нами? Не поручусь, но думаю, такое заявление расценивается как страшное богохульство. – Я дрожу, ожидая молнии с небес. Но в самом деле, кто лучше справится с Аоном, чем его родичи? – Не знаю, не знаю. Аон всегда был величайшим среди них. – За это время остальные могли подрасти. Разве не стоит попытаться узнать? – Если и стоит, это невозможно. – Гочанна, я вижу, вы отважная и гордая девушка. Такая, как вы, не позволит, чтобы какой-то голодный пришелец из другого мира пожирал ее народ, словно скот. Если бы видели этих несчастных девчонок в храме - отупевших, развращенных - если бы вы видели, как этот людоед пожирал собственное потомство, если бы вы видели… – Нет нужды заново перечислять все ужасы. В сущности, я разделяю ваши чувства больше, чем вам кажется. Но я не могу помочь вам, Чаумелль - буквально не могу, потому что не знаю, как. Видите ли, способность взывать к богам - не врожденное умение. Этому надо учиться. Знания, то, что невежды зовут волшебством, передается в нашей семье из поколения в поколение. Но гочалла еще не учила меня, а теперь, учитывая мои провинности, и не станет. Она так и сказала. Сейчас она одна владеет этой тайной, и возможно, умрет вместе с ней. – Если найти подход к Сиятельной, если она услышит мой рассказ… – От кого? От меня? Она не станет слушать и слова из моих уст. Мне запрещено даже приближаться к ней. Или вы сами надеетесь ее убедить? Не надейтесь, при всем вашем красноречии и дерзости - даже при том, что вы напоминаете авескийца и прекрасно владеете языком - вы остаетесь вонарцем, а она числит за вашим народом много обид, нанесенных как всему нашему народу, так и ей самой. Гочалла убеждена, что стоит изгнать вонарцев из Авескии, и все будет хорошо. Разумеется, она все несколько упрощает, но от этого убеждения не откажется. – Но при первой встрече я, по-моему, произвел на нее приятное впечатление… – Даже если она и вспомнит вас, это ничего не изменит. Вы - вонарец, и стоит ей узнать, что вы пытаетесь выведать семейные тайны, она без колебаний скормит вас поджидающим в саду вивурам. Вы и не представляете, сколько горечи накопилось у нее в душе. – Если уж она так нас ненавидит, почему не призовет меньших богов, чтобы с их помощью избавить Авескию от Вонара? Самый простой способ. Джатонди взглянула на него широко открытыми глазами. – Я ни разу не осмелилась ее спросить, - тихо призналась она. – Но вы тоже об этом думали? Да, понимаю. – Это не имеет значения. – Или она не верит, что боги справятся с таким делом? - настаивал Ренилл. - Или просто боится, что они не ответят? – Быть может, ей не хочется проверять. - Джатонди, казалось, говорила сама с собой. – А вы не хотели бы проверить, гочанна? В ее черных глазах блеснули голубые искры. Да, конечно, она хотела бы. Такие, как она, не терпят неуверенности. – Мои желания не относятся к делу. Я уже объяснила вам. – Те знания, о которых вы говорили - назовем их волшебством, за неимением лучшего определения - им владеет только ваша матушка? – Только она. – И она хранит все в памяти? Никаких записей? – Если и есть записи, они для меня недоступны. В общем-то, я не знаю. - Джатонди задумалась. - Есть одна комната, ее называют Святыня Ширардира, в самом сердце УудПрая. Она была построена первой, и уже вокруг нее разрастался дворец, словно древесные кольца вокруг сердцевины. Не знаю наверняка, правда ли это. Семейное предание гласит, что в Святыне когда-то работал сам Ширардир, упражняясь в своем высоком мастерстве. Говорят, там все еще хранятся талисманы, списки и орудия мага. Если записи, из которых мои предки узнали о богах и стране Ирруле, и существуют, то они хранятся там. – Вы когда-нибудь бывали в той комнате? – Никогда не ступала даже на порог. Дверь всегда заперта. – А ключи у вашей матери? – К ней нет ключей, по крайней мере, таких, как вы себе представляете. Двери Святыни заперты на слышащий замок. – Это что такое? – Дверь открывается, если произнести вслух тайный пароль. Я его не знаю. – Однако вы могли бы узнать его у матушки. – Никогда. Дерзни я спросить, она бы ударила меня по лицу. – Так не спрашивайте. – Что вы предлагаете? – Из простой предосторожности, не говоря о других причинах, Лучезарная должна была где-то записать пароль. Она могла скрыть запись в своих записках, среди писем или в шкатулке с драгоценностями. – И вы… осмелились… предложить мне обокрасть собственную мать? – Что вы, ни в коем случае! Не надо ничего брать. Просто посмотрите. – То есть выкрасть тайну, и это точно такая же низость, как и обычное воровство. – Но ведь эта тайна принадлежит вам по праву рождения - в конце концов, вы такая же наследница Ширардира Великолепного, как и сама гочалла. Эта тайна принадлежит вам так же, как и ей. – Жалкие отговорки. Вы сами знаете, что толкаете меня на низкий поступок. Удивляюсь, как вы решились предложить мне такое. – Едва ли вы так уж удивлены, гочанна. Мое предложение не может быть для вас полной неожиданностью. – Что вы хотите сказать?! - Она резко выпрямилась в кресле и напряженно застыла. – А что хотели сказать – Просто разговор так сложился. Уж конечно, я не ожидала, что вы посоветуете мне таиться и воровать! – Чего же вы ждали? Что, по-вашему, я мог предложить? – Я просто не думала об этом… - Она опустила глаза. - Может быть, надеялась, что вы сами найдете какой-то способ проникнуть в святыню. – Мне, значит, можно? – Мне и не снилось, что вы попросите меня помогать вам. - Она не ответила на вопрос. - Взлом и тайны больше по вашей части, не так ли? Вы ведь сами назвали себя шпионом. – Это не моя профессия. Вспомните, я просто помощник второго секретаря - гражданский чиновник, не более того. – Для любителя вы достигли больших высот в новой профессии. – Гочанна, я бы не просил вашей помощи, если бы мог обойтись без нее. Но я просто заблужусь в лабиринтах вашего дворца. Я не могу бродить здесь, рискуя, что меня заметят. А вы… – Я… Да, совсем другое дело. Как вам повезло, а? – Надеюсь, что так. – Кажется, вы просто не представляете, чего требуете от меня. Обмануть мать, гочаллу, правительницу Кандерула… – Вы уже осмелились однажды пойти ей наперекор, когда причина показалась вам достаточно веской. Теперь дело еще важнее. – Вы, на западе, легко смотрите на такие вещи. Для вонарца дочерняя почтительность и послушание всего лишь нелепые устаревшие предрассудки. Но у нас в Авескии им еще знают цену. – Понимаю. – Тогда вы должны понять и то, что мать, уже глубоко оскорбленная мной, никогда не простит мне второго предательства. – Это не предательство. – Она сочтет мой поступок изменой, и тогда уж наверняка изгонит меня из УудПрая - и из самого Кандерула. Я потеряю родину. – У сиятельной гочаллы не достанет власти проследить за исполнением подобного приговора. – Тем более я должна буду почтить ее приказ. Я повинуюсь без рассуждений, поскольку ее власть законна и справедлива. Гочалле нет нужды утверждать свои права силой оружия. Можете ли вы понять это? – Я понимаю и восхищаюсь. Но ведь я не прошу вас предать или ослушаться гочаллу. Я прошу только помочь мне проникнуть в Святыню, и не собираюсь ни воровать, ни осквернять ее. Мне нужно всего лишь получить некоторые сведения. Ваша мать ничего не узнает, ее законная власть не потерпит ущерба, а вы, гочанна, окажете услугу своей стране. – Как все для вас просто! – Совсем не просто, но я не вижу иного выхода. И по-моему, вы тоже это понимаете. – Не знаю. Хотелось бы мне иметь вашу уверенность. Но одно я знаю твердо - мне нужно поразмыслить. Вам придется подождать моего ответа, Чаумелль. – Я готов. – А тем временем можете воспользоваться случаем отмыть для себя какую-нибудь комнату. Потому что, обещаю вам, здесь вы больше спать не будете. А жаль. – Ведра и тряпки я оставила в ванной, - продолжала Джатонди. - Найдете там все, что нужно. Не пытайтесь работать в такую жару слишком быстро, и, пожалуйста, остерегайтесь змей. – Само собой… - – Нет. Поберегите силы. Они вам пригодятся, - не без злорадства посоветовала гочанна. - Беритесь за дело, помощник второго секретаря. А я, пока вы потеете, отскребая полы, поразмыслю, чем боги отличаются от слонов. Ренилл выбрал для себя внутреннюю комнату, ведущую в огромные покои, в старину служившие спальней восьми женам Ширардира. Выбранная им комнатушка в те времена использовалась как чуланчик для служанки. Он счел, что крошечную спаленку без особых украшений отмыть будет легче. На грязном, выложенном плиткой полу еще лежали древние ковры, загаженные до изумления. Окошко выходило в огороженный стеной садик. Ренилл потел и скреб. Отмыл ковер и расстелил его сохнуть на солнце. Совет гочанны поберечь силы оказался к месту. Работа была еще далеко не закончена, а Ренилл уже обливался потом и совершенно выбился из сил. Конечно, коренной авескиец ни за что не стал бы работать в такой зной. В самые жаркие часы вся страна отправлялась на покой. Только вонарское упрямство не давало Рениллу последовать этому мудрому правилу. Только через пару часов после полудня он позволил себе передохнуть, устроившись на полу и облокотившись о стену. В окно он увидел гочанну, которая прогуливалась, защищенная от солнечных лучей широкополой шляпой, сплетенной из речной травы, и кружевным зонтиком. Она шла медленно, склонив голову, в тревожной задумчивости. Должно быть, девушка позабыла о появлении ядовитых ящериц. Или же, полагаясь на свой титул, верила, что эти твари не осмелятся напасть на Лучезарную. Рениллу стоило немалого труда протиснуться в узкое окошко, но через минуту он уже стоял в сожженном солнцем саду, обшаривая взглядом буйные заросли сорняков и жалкие остатки кустарников, крышу и планки беседки, трещины мраморной стены… К белому камню прижалось узкое крылатое тельце. Головка крошечного дракона высовывалась из темной расщелины. Ренилл выломал сухую ветвь, подкрался и, прицелившись, с силой ударил. Сухая ветка сломалась о мрамор. Обломки разлетелись во все стороны. Вивура скрылась в темной глубине трещины. Ренилл собирался заглянуть в убежище ядовитой твари, но поспешно пригнулся, когда она выскочила обратно, с шипением описала круг у него над головой и скрылась за стеной сада. Ушла. Надолго ли? Звук удара привлек внимание Джатонди. Обернувшись, она успела заметить улетающую ящерицу и поинтересовалась: – Вы задумали самоубийство? – А вы? – За меня не беспокойтесь. – Вы объяснили, но я от природы труслив. Снизойдите к моей робости, уйдите из сада. – Ну хорошо, раз вы просите. Но вы в самом деле напрасно тревожитесь… Она договаривала эту фразу уже за дверью. Оказавшись под защитой стен, Ренилл расслабился, но тревога не улеглась. Джатонди так и не дала ответа. О чем она думает, неизвестно, и не стоит спрашивать. Она сама скажет, когда будет готова. – Закончили уборку? - спросила Джатонди. – Почти, гочанна. Я знаю, что вы думаете иначе, но уверяю вас, с этими ящерицами надо что-то делать. По-моему, вы не понимаете опасности… Полная упрека поднятая бровь прервала его дерзкое заявление. – Я понимаю больше, чем вам кажется, - в ее голосе появился ледок. - Мне, например, известно, что вивуры, посланные жрецами-убийцами, не видят никого, кроме намеченной жертвы. А эта жертва - вы, заместитель второго секретаря. – А вы верите в способность рептилий отличить одного человека от другого? – Именно так. Вера - ключевой камень спокойствия души, без которого в нашем жарком климате невозможно существовать, - доброжелательно пояснила Джатонди. - Я ценю вашу заботу, но вы напрасно тревожитесь обо мне. Вот вам не стоит появляться в саду. Лучше посидите дома. – Вы, должно быть, хотите пить. - Джатонди явно простила допущенную им дерзость. - Будете сок? – С удовольствием! – К сожалению, не охлажденный. Надо бы найти для вас кувшин и чашку. Пусть стоят у вас в комнате. – Я захвачу в следующий раз, когда наведаюсь в кладовую. Скорее всего, завтра утром. Она продолжала вежливую беседу ни о чем всю дорогу до своей комнаты. Гочанна решительно была готова говорить о чем угодно, лишь бы не касаться вопроса, который более всего волновал Ренилла. Он заподозрил было, что девушка нарочно поддразнивает его, в стиле Цизетты в'Эрист. Но быстро понял, что легкомысленная болтовня призвана скрыть беспокойство и тревогу. Значит, она еще не решилась. Выбор ей предстоит не из приятных, и решиться нелегко. Ей и без того было плохо, а тут еще появление Ренилла. В нем шевельнулась совесть. Они вошли в комнату гочанны и присели за антикварный столик, прихлебывая сок. Джатонди продолжала щебетать. Ренилл из вежливости поддерживал пустой разговор, хотя предпочел бы молчание. Наконец, в том же ни к чему не обязывающем тоне, предложенном девушкой, Ренилл поинтересовался, подражая любопытствующему туристу: – Какая часть дворца обитаема, гочанна? – Часть покоев владыки занята гочаллой. Еще моя комната, ванна и гостиная - просто бывший чулан, - с улыбкой призналась она. - Да, вот и все. Можете не спрашивать, я читаю вопрос в ваших глазах. Не забывайте - с нами живет великое множество летучих мышей, крыс, змей, пауков и насекомых - но всего один слуга. Паро едва удается содержать в относительном порядке хоть эти несколько комнат. Иногда я сама прибирала свое жилье, но только украдкой. Паро, узнав об этом, был бы жестоко уязвлен. – И так было всегда? – Нет. Много лет назад, когда я была маленькой, все было иначе. Тогда у нас были слуги - меньше, чем требует УудПрай, но достаточно, чтобы поддерживать чистоту в главных покоях. Флигели и пристройки ветшали уже тогда, и мне запрещено было туда заходить. Само собой, я пользовалась каждым случаем нарушить запрет. Однажды моя чахсу, - она выбрала авескийское слово, обозначающее няню, - поймала меня, когда я играла в камине ванной комнаты в восточном крыле. Она отлупила меня так, что до сих пор помнится. Тогда я и поняла, что священная неприкосновенность Лучезарной - понятие относительное. Моя мать и теперь еще отказывается признать эту печальную истину. Кстати, через неделю после того случая труба над камином рухнула, и на мой тайник обвалилась груда камней. – Что и положило конец запретным странствиям? – Казалось бы, это должно было меня остановить, верно? Но я не знала удержу. Мой отец, гочаллон-консорт, говаривал, что у меня, должно быть, огнежалы в башмачках и голодный гирао в голове. Он, понятно, имел в виду, что я до ужаса любопытна и непослушна. – Вы любили отца? – Очень. - Джатонди улыбнулась своим воспоминаниям. - И мать тоже. В те времена, когда отец был жив, она была… как бы это сказать… спокойнее, мягче. Хотя, при всей своей мягкости, она всегда оставалась прежде всего гочаллой. Царство по наследству принадлежит ей, а отец был всего лишь консортом. Правила только мать. Иногда они спорили - конечно, не при мне, но я в детстве имела привычку беззастенчиво подслушивать. Чаще всего спорили о расходах. Казна быстро истощалась. Отец призывал к бережливости, а мать всегда настаивала на необходимости поддерживать достоинство царствующего дома в глазах всего мира. Думаю, она была так воспитана, что просто не могла постичь идею финансового краха - эта мысль не укладывалась у нее в голове. Для матери понятия Лучезарной и нищеты были несовместимы. Она просто не могла понять, что даже в царском доме колодец может иссякнуть. Отец-то прекрасно понимал, но переубедить ее был не в силах. Он всего один раз сумел настоять на своем, и мать уступила ему только потому, что он умирал. Тогда он добился от нее обещания послать меня учиться в Вонар. – А я-то удивлялся, как вы туда попали. – Трудно поверить, да? Но отец считал, что за Вонаром, за современной жизнью запада - будущее. Не всегда радостное будущее, иногда тревожное и даже отвратительное, но в то же время привлекательное и во многом превосходящее наше время. А главное, неизбежное. Он хотел, чтобы его единственное дитя могло понять и совладать с этим будущим, а без вонарского образования это было невозможно. Мать, сами понимаете, ненавидела самую мысль об этом. Но ее супруг был болен, умирал - он был еще молод, и тем тяжелее было принять его смерть - а это была его последняя воля. Так что, в конце концов она дала слово, а для нее это все равно, что клятва, высеченная на каменных скрижалях. Отец умер, семейная казна истощилась, слуги разбежались, дом разваливался на глазах, и неприязнь матери к вонарцам выросла в настоящую ненависть. Так прошло шесть лет, и к концу этого срока мать отправила меня в Ширин. Не знаю, где она нашла деньги, и не знаю, как сумела совладать со своей жестокой обидой, но слово она сдержала. Так что я провела следующие семь лет в Вонаре и вернулась преображенной и, как кажется моей матери, - совсем чужой для нее. – Когда вы вернулись в Кандерул? – Уже три года назад. – И лучше не становится? – Не заметно. – Никогда не думали вернуться в Ширин? – К чему? К показной снисходительности записных либералов? Они проявляют такую терпимость! Они настолько широких взглядов, что способны даже время от времени принимать представительницу низшей расы как гостью в своих холодных, забитых мебелью домах. Меня от этого немного тошнит. – Могу себе представить! – Вы? Да, мне почему-то кажется, что вы можете. Как бы то ни было, мое место здесь. Я нужна гочалле. – Зачем? Как девочка для порки? – Вы совершенно не знаете моей матери. Ваше замечание неуместно, Чаумелль. – Простите меня, гочанна. Думаю, мне лучше вернуться к работе. – Пожалуйста, останьтесь. Я не имела намерения прогонять вас. Налейте себе еще сока и расскажите… о, может быть, вы расскажете мне, как получилось, что вы, вонарец, так превосходно овладели кандерулезским. Ренилл рассказал ей о Собхи, которая так многому научила его. Потом заговорил о детстве, проведенном на плантациях Бевиаретты, о дядюшке и тетушке и о других своих знакомых. Больше всего он говорил о Зилуре и о Дворце Света. Он вовсе не собирался рассказывать ей все это, но она слушала так внимательно, с таким пониманием, что он невольно вспоминал все новые и новые случаи. Вечерние тени протянулись уже далеко к тому времени, как он дошел до последнего своего визита в Бевиаретту и рассказал о том, как получил от Зилура краткий урок по религии Сынов и талисман Ирруле в подарок. – Вот он. - Ренилл достал из кармана талисман и протянул Джатонди. - Что вы о нем скажете? – Признаться, почти ничего. - Она со всех сторон осмотрела странный предмет. - На вид настоящий, но больше я ничего не скажу. Гочалла, возможно, и догадалась бы о его происхождении и назначении, но расспрашивать ее не советую.- Джатонди вернула ему подарок Зилура. – По крайней мере, не сегодня, - согласился Ренилл и спрятал шар в карман. Теперь пора было уходить, но он почему-то остался и продолжал говорить. Он рассказал гочанне о случае, когда его совет привел маленького нибхоя к порке, описал школу в Ширине, а тем временем спустились сумерки, и голубые искры в глазах девушки погасли в тени. Пора было зажигать серебряные светильники и ужинать. Этим вечером Ренилл помогал гочанне накрывать на стол. Они поели, и он отнес драгоценный фарфор в грязную ванную, чтобы вымыть его под струей насоса, а Джатонди вытерла найденным в шкафу дырявым полотенцем. Все это время разговор не прерывался. Но когда они отнесли посуду обратно в комнату и расставили на полке, больше не нашлось предлогов для задержки. Ренилл откланялся и ушел, с удивлением поняв, что ему жалко с ней расставаться. Он вернулся в свой одинокий чуланчик и от нечего делать завершил уборку. Покончив с работой, подошел к окну и снова увидел гочанну Джатонди, тоненькая фигура которой казалась почти призрачной в лунном свете. Она хмуро смотрела в землю, застыв в мучительном колебании. Если бы сейчас вернулись вивуры, она бы их не замела или не обратила бы внимания. Рениллу хотелось силой затащить ее в укрытие, но он сдержал порыв. Она бы не стерпела подобного обращения, да оно и понятно. Придется найти более тонкие средства справляться с сиятельным упрямством. Через несколько часов, дождавшись, пока гочанна покинет сад, а луна спустится к самому краю неба, он сам выскользнул наружу. Теплый ночной воздух влажной лапой, пахнущей вездесущим бурьяном, гладил его по лицу. Кругом звенела мошкара. Ренилл, вооружившись тяжелой палкой, принялся за поиски. Глаза привыкли к слабому серебристому свету, и он скоро высмотрел вивуру, которая, свернувшись на перилах беседки, следила за ним бессмысленным холодным взглядом рептилии. Ренилл с трудом удержался от бегства. Он полностью оправился от действия яда, но память об укусе была еще очень свежа. А если она завтра поутру опять выйдет в сад? С огнежалами в башмачках и голодным гирао в голове? Он заставил себя шагнуть вперед. Вивура взглядом проследила за его движением. Ренилл вскинул палку, услышал шипение, ударил, но палка опустилась на пустые перила. Ящерица успела взлететь и кружилась низко над его головой. Ренилл рывком развернулся, чтобы не упустить врага из виду, и серебряный сад покачнулся в глазах. Он ударил наугад, каким-то чудом попал. Легкое тельце упало на землю, извиваясь в агонии. Второй удар прикончил гадину. Ренилл подкинул неподвижный трупик носком башмака. Мертва, можно не сомневаться. Он поднял ящерку за кончик крыла и выкинул из сада. Пусть вивури сами хоронят своих любимчиков. Теперь в саду нечего опасаться ни ей, ни ему. Ренилл пребывая в этой спокойной уверенности до утра, когда, поднявшись вместе с солнцем, увидел новую ящерицу, повисшую на решетке окна и уставившуюся на него. Сперва ему пришло в голову, что убитая им ночью тварь ожила. Но красные полоски на морде маленького дракона выдали различия. Новый гость. Убей этого, и следующего недолго ждать. У вивури их, должно быть, хватает. Вот и совершай после этого рыцарские подвиги! Через час гочанна снова показалась в саду, беспокойно расхаживая среди зарослей. Ящерица, не замечая ее, висела на окне. Ренилл заметил, что девушка гуляет босиком. Она показалась ему сейчас особенно очаровательной, босая, с заплетенными в одну толстую косу волосами. Ренилл не отрывал от нее глаз, пока гочанна не вернулась в комнату. Чуть позже они встретились за завтраком, после чего девушка устроила для него экскурсию по-дивному, разрушающемуся западному флигелю. Коридоры были пусты, если не считать нескольких довольно зловонных представителей животного мира. Они беззаботно прогуливались, не опасаясь, что их заметят, а Ренилл упивался древними, покрытыми налетом плесени чудесами дворца. Потом они посетили комнату игр, где еще сохранились резные головоломки и сложные механические игрушки, за которыми женщины коротали время между визитами своего повелителя. Здесь они сразились в старинную настольную игру Они говорили без конца, обо всем на свете, и только одной темы не коснулись ни разу. Джатонди молчала о Святыне Ширардира с ее слышащим замком, и Ренилл тоже не заговаривал об этом. Но она не забыла. Он иногда замечал, как она хмурится и замолкает посредине фразы, погруженная во внутренний спор. Тогда Ренилл почти слышал, как работает ее острый ум. В свое время она примет решение. Как ни странно, Ренилл ждал совершенно спокойно. Эту ночь он проспал на свежевыстиранном матрасе в относительно чистом чуланчике, и в его сновидение ни разу не вторгался Аон-отец. Он спал спокойно, проспал долго и проснулся, чтобы провести день так же, как предыдущий. И как следующий. Постепенно установился обычный распорядок. Совместные трапезы, развлечения, беседы и работа, размышления каждого в одиночестве и сон в разных комнатах. Все выходило естественно и легко, если бы не голубые искры в ее глазах, не мерцание света на золотистой коже, если бы не музыка ее голоса, если бы не желание коснуться ее. Он понимал, что поддавшись этому желанию, погубит все. Но может быть, она ждала от него попытки… С женщинами никогда не угадаешь. Они так непостоянны, так капризны. Они сбивают с толку. Конечно, не все. Перед ним на мгновенье возникло лицо Собхи. Нечестно чесать всех под одну гребенку, но удержаться трудно, учитывая его жизненный опыт. Он навидался обманов, глупости, ребяческого стремления подчинять. Наверняка есть и другие, но кто? Сейчас не время об этом думать. Лучше бы ему выкинуть из головы все мысли о насквозь Лучезарной гочанне Джатонди, да только она уже успела подцепить его на крючок. Нравится - не нравится, а никуда от этого не денешься. Сознает ли она, что делает? По виду не скажешь, но не могла же она не замечать, что с ним происходит. Сам виноват, не надо было впускать ее в душу. Как же она умудрилась пробраться туда? Что в ней такого особенного - в лице, в голосе, в фигуре? Он не мог, как ни старался, припомнить, как и когда она это сделала, что бы «это» ни было. А ведь он не новичок, и в наблюдательности ему не откажешь: должно быть, она очень искусна. Если, конечно, Ренилл не выдумывает. Может быть, она ничего и не делала, а просто была собой - изящной, красивой, умной - а «это» существовало только в его воображении, возникло из его собственной души? - Не только. Наверняка. Может, это загадка и разрешится со временем, но пока его душевный покой был нарушен. Джатонди сама не знала, когда приняла решение. За долгие дни упоительной праздности возможность постепенно вырастала в ней в вероятность и превращалась в уверенность. Однажды утром она проснулась и поняла, что процесс завершен. Это открытие встревожило ее, тем более, что девушка не могла разобраться в себе. Хотелось верить, что ее решение покоится на твердом основании логики и моральных принципов, но честность подсказывала, что существует и другая, менее возвышенная причина - невольный отклик на привлекательность Гостя. Она была о себе лучшего мнения. Существовали ведь разумные доводы в пользу необходимости посетить Святыню. Чаумелль ясно изложил их, и спорить с ним трудно. Она еще раз перебрала в памяти его доводы и нашла их вескими. В конце концов, она приняла решение, потому что оно казалось ей единственно правильным. Приходилось признать, что и любопытство подстегивало, подбивая разузнать побольше о природе самих Богов - чувство, возможно, несколько вульгарное, но ничего недостойного в нем нет. И совершенно не при чем тут то обстоятельства, что впервые за долгие годы она испытала теплое чувство товарищества. Не при чем его голос, улыбка, высокая худощавая фигура и ее невольный отклик на чувство, которое она иногда ловила в его взгляде, когда он думал, что она не видит. Все это не при чем. С другой стороны, она в самом деле достойна презрения, достойна всех обидных слов, сказанных матерью, и еще худших. В конце концов, это смешно. Разве она не гочанна, не наследница высокого, хоть и пустого титула Ксандуниссы? (А может быть, уже нет? Быть может, мать лишила ее наследства?) А Чаумелль не принадлежит к Лучезарным, не кандерулезец, даже не авескиец. Хотя он и не совсем вонарец, не чистокровный, во всяком случае, но тем нелепее его положение. Он, в сущности, просто иностранный шпион и беглец, который норовит использовать ее в своих целях. Но его цели - по крайней мере в том, что касается ВайПрадхов - совпадают с ее целями, ради осуществления которых она осмелилась навлечь на себя гнев гочаллы, рискуя потерять мать. Что бы сказала гочалла, узнав о решении своей изгнанной дочери? Страшно подумать. Между ними все было бы кончено. Навсегда. Только бы она не узнала. А этот заместитель второго секретаря? О нем тоже лучше не думать, не отвлекаться на пустяки. Он скоро уйдет, и она забудет о нем в ту же минуту, как он повернется спиной к УудПраю. И этот взгляд, который, казалось бы, так много говорит, он, верно, бросал на многих женщин. Она мало знала мужчин. В ширинской академии, где получали образование дочери богатых вонарцев, все профессора были скучными и дряхлыми старичками. После возвращения в Авескию она почти ни с кем не встречалась. Вспоминая разговоры более опытных одноклассниц и истории, вычитанные из книг, она приходила к выводу, что мужчины эгоистичны и безжалостны, и верить им нельзя. Бесспорно, существуют исключения, но считать таким исключением Чаумелля - опасная глупость. Воспоминания о проведенных с ним днях со временем выветрятся из памяти… рано или поздно. Времени будет достаточно. Многие годы. Здесь, в запустении прославленного УудПрая, наедине с гневной матерью и немым Паро. Времени хватит. Да она никак жалеет себя! Лекарство от этого одно - действовать. И без того немало времени потрачено на размышления. Само предприятие, при том, как хорошо Джатонди знала распорядок дня гочаллы, казалось почти простым. Каждый день незадолго до полудня Ксандунисса принимала ванну в ониксовом бассейне ванной комнаты больших покоев, и проводила там не менее получаса. Паро в это время неизменно удалялся в сад, где занимался прополкой и поливал физалии, которые составляли львиную долю стола правительницы. Спальня оставалась пустой - большая спальня, где хранились драгоценности, дневник, письма, документы и памятные для гочаллы сувениры. Сейчас время как раз подходило к полудню. Джатонди не дала себе больше ни минуты на размышления. Стоит задуматься, и здравый смысл победит решимость, потому что дело, на которое она решилась, было воистину мерзким. До сих пор она не допускала мысли, что способна унизиться до такого. Джатонди вышла из спальни взволнованной торопливой походкой. Коридоры пусты, как всегда. Ей никто не встретился. Через несколько минут она уже стояла перед дверью в покои матери. Негромко постучала и выждала с минуту. Ответа не было. Паро, как она и ожидала, ушел. Глубоко вздохнув, Джатонди открыла дверь. Не заперта, разумеется. Гочалле и в голову не придет, что кто-то из смертных посмеет проникнуть к ней без приглашения. Джатонди пронзило чувство вины. Сердце бешено стучало. Не раз за последние три года ей приходилось набираться смелости, чтобы перешагнуть этот порог, но никогда это не было так трудно, как в этот раз. Она стояла в вестибюле, стены которого были расписаны десятью тысячами павлиньих перьев, и каждое блестело золотыми нитями, каждое переливалось бирюзой, лазуритом и малахитом. Слева резная золоченая дверь, похожая цветом на все те же павлиньи перья, преграждала вход в залу для аудиенций гочаллы. Справа, за такой же, дверью скрывалась маленькая приемная. Прямо впереди, за золотой аркой, открывался узкий голубой зал, откуда вели двери в комнаты и комнатки покоев правителя. Гочанна пробежала сквозь арку по голубому залу прямо к двери опочивальни матери. Дверь была распахнута, комната пуста. Девушка скользнула внутрь и остановилась, оглядываясь. Комната матери - тихая, тайная, святая святых… Джатонди застыла на месте. Ей сюда входить не полагалось, мать всегда настрого запрещала. Если поймают здесь, ее ждет наказание… Она чувствовала себя непослушным ребенком. Но нет, она уже не ребенок - взрослая воровка. Подлая шпионка, орудие вонарцев, их творение и жалкая подражательница. Изменница. По крайней мере, в глазах гочаллы. Но гочалла ошибается. Джатонди вскинула голову. Мать не права, а она всего лишь подчиняется необходимости, и нечего заниматься самобичеванием. В глаза ей бросилась накрытая золотым покрывалом постель. Древние занавеси, за столетия выцветшие почти добела. Драгоценные ковры, вытертые до основы. Великолепная мебель, изъеденная жучком. Пышный куст лурулеанни в большом алебастровом горшке. Мать до смешного дорожила этим растением и никому не позволяла касаться его. Неподвижные опахала над головой. Неподвижный воздух, сохранивший едва уловимый аромат материнских духов, горьковато-пронзительный запах горных трав. Неосязаемое и неуловимое присутствие гочаллы. Ее мыслей. Ее надежд и обид. Не время думать о них. Ящики и дверца шкафа, заподлицо вмурованного в стену. Столики, светильники, подушки. Золоченый секретер - редкая уступка западному стилю. Джатонди шагнула к секретеру. Ящики не заперты. Наскоро обыскав их, она обнаружила пачку старых писем, перевязанных полинявшей ленточкой, счетные книги, бумагу, перья, чернила, список приглашенных гостей тридцатилетней давности и миниатюрный портрет отца на пластинке слоновой кости, крошечную костяную шкатулку с двумя прядками волос: черной и серебристой, и наконец, в среднем ящике - дневник гочаллы Ксандуниссы, переплетенный в черную кожу с золотым тиснением. Джатонди нерешительно взяла дневник в руки. Конечно, никаких замков: гочалла не может представить, что в ее доме найдется человек, столь низкий… столь подлый… который опустится до того, чтобы… Ее рука дрогнула и сама потянулась положить дневник на место. Джатонди сдержала порыв. Она не собирается вынюхивать чужие тайны. Только перелистает тетрадь в поисках коротких строк стихотворного пароля-ключа. Она твердо придерживалась этого решения, пока в глаза ей не бросилось собственное имя. Невольно задержав взгляд, она начала читать. Твердый и понятный почерк матери. Совсем недавняя запись: Гочанна захлопнула тетрадь. Ее ожег стыд, словно, подсматривая в замочную скважину, она увидела мать голой. Листок, заложенный между страницами, выпорхнул и приземлился на пол. Девушка подобрала его и прочла ровные короткие строки: Ключ к Замку Сторож верный и надежный, охраняй в Святыню дверь. Древних знаний ты не выдай, вору хитрому не верь. Ты от всякого пришельца Нашу тайну сохрани, лишь по слову моему дверь послушно отвори. Детский стишок. Считалочка. Веселым человеком был Ширардир или кто-то из его преемников. Джатонди быстро запомнила звонкую песенку, вложила листок обратно в дневник, положила тетрадь обратно в ящик и ушла. Вернувшись в западное крыло, она не нашла Чаумелля. Сейчас ей было не до поисков и не до размышлений, куда он мог запропаститься. Пробежав по коридору к купальне, Джатонди заперлась там, наполнила ванну водой, разделась и долго отмывалась щеткой и ароматным мылом. Она растерла кожу докрасна, и все равно не чувствовала себя чистой. «…и кощунственный вонарец во Чаумелль нашел убежище в сстенах УудПрая, куда мы не можем посследовать за ним. Здессь он убил ещще одну из наших крылатых сесстер, и весе же гочалла не изгнала его из ссвоего дома. Мы ожидаем за сстенами дворца. Рано или поздно неверный покажетсся…» Странно шипящий голос вивури умолк. Из-под темного капюшона зеленоватым блеском светились глаза. Безмолвным жестом КриНаид-сын отпустил говорившего. Жрец-убийца с поклоном попятился к выходу, не сводя взгляда со своего повелителя, пока их не разделила закрывшаяся дверь. Не бывает у людей такого блеска в глазах - но ведь в нем течет немало крови верхнего плана. В ДжиПайндру такое - не редкость, но теперь каждый обладатель этой крови драгоценен. Вивури - Безымянный, как и все они - нес в своем теле материю Ирруле. Потомок божественного отца-Аона, родич КриНаида - он мог принести Отцу щедрую жертву. Кровь верхнего мира, пища Аона. Крошечные частицы ее были разбросаны по всему храму, как золотая россыпь, слишком скудная для разработки. Но теперь, в час великой нужды, каждая крупица ее драгоценна. Вклад вивури, пусть скромный, будет принят с радостью. А весть, принесенная им… Вот и ответ Лучезарной Ксандуниссы на призыв ВайПрадхов. Ответ, не высказанный вслух, но от того не менее красноречивый. Правительница Кандерула укрывает вонарского лазутчика. Решение гочаллы ясно без слов. Она не дочь Отца, не сестра Сынам. Она связала свою участь с чужеземцами, чье назойливое присутствие в Кандеруле стало нестерпимым. Наконец настало время Авескии очиститься, долгожданное время, но возжечь очистительное пламя может только Отец, а Отец пока… занят другим. Презирает мелочные заботы смертных. Холоден. Безразличен. Непознаваем, непостижим. Его великий разум недоступен пониманию существа Исподнего мира. Всякая мысль об этом - святотатство. От такого есть верное средство. КриНаид-сын снял маску и застыл в неподвижности. Он изгнал из своего разума все мысли, открыв его свету сознания Аона. Подобное состояние полной открытости всегда означало мольбу, призыв. Опустошив свой разум, он впускал в себя Отца. Но на сей раз отклика не было. КриНаид ждал напрасно. Минуты шли, а молчание оставалось молчанием. Пальцы Первого жреца - длинные сияющие щупальца - потянулись к величайшему из талисманов Ирруле, усыпавших его одеяние. Обычно возлюбленный Первенец, любимый сын Отца, не нуждался в искусственной поддержке. Но мир изменился. Несомненно, мощь Сияющего мира поможет восстановить разорванную связь. Он позвал: и вслух, и молча. Его ум пребывал в полной готовности, и в нем загорелся знакомый внутренний свет. Он послал свой разум, усиленный высшим светом, на поиски, но во всем мире ответом ему была лишь пустота. Никого. Пустыня, мертвая, как отчаяние. Впервые зов его остался без ответа - впервые. Словно Отец умер - но это невозможно. Быть может, он спит. Или вернулся обратно, в родное ему Сияние, покинув Исподний мир навсегда. Покинув своего первенца одного во мраке нижнего уровня. Не может быть! Отец всего лишь уснул. Он проснется, снова став Собой, и будет голоден и готов к Обновлению. Конечно же, он скоро проснется. Талисманы на плаще первого жреца то наливались светом, то тускнели - знак нарушенной сосредоточенности или сильной страсти. Но КриНаид-сын, наследник Сияния, не знал страстей. Просто глубоко в его душе зародился странный холод. Он не знал, что это означает. Быть может, что-то в нем превращалось в камень. |
||
|