"Лицо неприкосновенное" - читать интересную книгу автора (Войнович Владимир)

11

В этот день Чонкин успел переделать кучу дел. Натаскал воду, наколол дров, накормил отрубями кабана Борьку и сварил обед для себя и для Нюры. После этого он обычно, как был, в Нюрином переднике садился к окошку и, подперев голову рукой, поджидал Нюру. А другой раз, чтобы время быстрее текло, садился к окну с вышиванием. Посмотреть на солдата, который сидит в женском переднике у окна да еще занимается вышиванием, смех, но что делать, если Чонкину нравилось вышивать? Интересно ему было, когда из разноцветных крестиков складывалось изображение петуха, или розы, или еще чего-нибудь.

Сейчас он тоже начал вышивать, но работа не клеилась, мысли о неопределенности его положения отвлекали.

Несколько раз он выходил на крыльцо поговорить с Гладышевым, но того не было, а зайти к нему домой, беспокоить Чонкин стеснялся, тем более что до этого ни разу не заходил.

Чтобы как-то убить время, занялся более тупой, чем вышивание, работой — вымыл полы. Грязную воду вынес за калитку и выплеснул на дорогу.

Девочка лет пяти в цветастом ситцевом платье играла возле забора с кабаном Борькой: сняла с головы шелковый бантик и повязала Борьке на шею. Борька вертел шеей пытаясь разглядеть бантик, но это ему не удавалось. Увидев Чонкина, девочка поспешно сняла бантик с Борьки и зажала в руке.

— Ты чья будешь, девочка? — спросил Иван.

— Я-то Килина, а ты чей?

— А я сам свой, — усмехнулся Иван.

— А я папина и мамина, — похвасталась девочка.

— А кого ты больше любишь — папу или маму?

— Сталина, — сказала девочка и, смутившись, убежала.

— Ишь ты, Сталина. — Глядя ей в след, Чонкин покачал головой.

Впрочем, Сталина он по-своему тоже любил.

Помахивая пустым ведром, направился он назад к дому, и в это время на свое крыльцо вылез Гладышев, взлохмаченный с красными полосками на щеке.

— Слышь, сосед! — обрадовался Чонкин. — А я тебя тут дожидаю уже более часу, куда это, слышь, думаю, запропал?

— Соснул я малость, — смущенно сказал Гладышев, потягиваясь и зевая. — После обеда книжку прилег почитать по части селекции растений, а оно, вишь, разморило.п Жара-то какая стоит, прямо наказание. Не будет дождя, так все чисто попалит.

— Слышь, сосед, — сказал Чонкин, — хошь табачку? У меня самосад крепкий, аж в горле дерет. Нюрка вчера на рынке в Долгове купила.

Он отогнул передник, достал из кармана масленку из-под ружейного масла, набитую табаком, и газету, сложенную книжечкой.

Табак для здоровья — вреднейшее дело, — изрек Гладышев, подходя к жердевому забору , разделявшему два огорода. Ученые подсчитали, что капля никотина убивает лошадь.

Однако, от угощения отказываться не стал. Закурил закашлялся.

— Да уж табачок-крепачок, — одобрил он.

— Табачок самсон, молодых на это дело, стариков на сон, — поддержал Чонкин. — А у меня к тебе, слышь, сосед, дело есть небольшое.

— Какое ж дело? — скосил на него глаза Гладышев.

— Да дело-то зряшное, ерунда совсем.

— Ну, а все-таки?

— Да так, не стоит даже и говорить.

— Ну, а не стоит — не говори, — рассудил Гладышев.

— Это, конечно, правильно, — согласился Чонкин. — Но, с другой стороны, как же не говорить? Прислали меня сюда на неделю, и сухой паек на неделю, а прошло уже полторы, а меня не берут. И опять же насчет сухого пайка никакого известия. Значит, я что же, выходит, должон жить за счет бабы?

— Да, это нехорошо, — сказал Гладышев. — Ты теперь называешься — Альфонс.

— Ну, это ты брось, — не согласился Чонкин. — Ты, слышь, жену свою как хошь называй, хоть горшком, а меня зови попрежнему Ваней. Так вот я тебе к чему говорю. Письмишко надо составить к моему командиру, что я есть и как мне быть дальше. Ты-то человек грамотный, а я вообще-то буквы понимаю, а пишу плохо. В школе еще кой-как кумекал, а потом в колхозе и в армии все на лошади да на лошади знай тяни вожжу то вправо, то влево, а грамоты там никакой и не нужно.

— А расписываться умеешь? — спросил Гладышев.

— Нет, это-то я могу. И читать, и расписываться. Я, слышь, знаешь, как расписываюсь? Сперва пишу "И", потом "Ч", потом кружочек, и дальше все буква к букве, и в конце такую черточку с вывертом, и на всю страницу от края до края. Понял?

— Понял, — сказал Гладышев. — А бумага, чернила у тебя есть?

— А как же, — сказал Иван. — Нюрка-то, она почтальоншей работает. Тоже работа, тебе скажу, не для каждого. Голову надо большую иметь.

— Ну ладно, — наконец согласился Гладышев, — пошли к тебе, а то у меня там баба с дитем, будут мешать. А это дело серьезное, тут надо писать политически выдержанно.

Через час политически выдержанный документ был составлен Выглядел он так:

Командиру батальона тов. Пахомову от рядового красноармейца тов. Чонкина Ивана Р А П О Р Т Разрешите доложить, что за время Вашего отсутствия и моего присутствия на посту, а именно по охране боевой техники самолета, никаких происшествий не случилось, о чем сообщаю в письменном виде. А также разрешите доложить, что воспитанный в духе беззаветной преданности нашей Партии Народу и лично ВеликомуНГению тов. Сталину И.В., я готов и в дальнейшем беспрекословно служить по защите нашей Социалистической Родине и охране ее Границ, для чего прошу выдать мне сухой паеквна неопределенное время, а также недополученный мною комплект обмундирования.

В моей просьбе прошу не отказать.

К сему остаюсь…

Складно, — одобрил Чонкин сочинение Гладышева и поставил свою подпись, как обещал, через всю страницу.

Гладышев написал еще и адрес на приготовленном Чонкиным конверте без марки и ушел довольный.

Чонкин положил конверт на стол, взял растянутую на пяльцах салфетку и сел к окошку. За окном было уже не так жарко, солнце клонилось к закату. Скоро должна была прийти Нюра, кабан Борька поджидал ее уже на бугре за деревней.