"Мародеры" - читать интересную книгу автора (Влодавец Леонид)

СНОВА У ЕГОРОВНЫ

Пока ехали из краеведческого музея, Андрей и Алла наперебой расхваливали друг другу прошедшее посещение этого культурного учреждения. Было такое ощущение, что они, которые каждую субботу и воскресенье, не говоря уже о будних днях, могли любоваться экспозициями этого музея, «открыли его для себя», как Рита из телерекламы «открыла для себя» какие-то очередные прокладки с крылышками или без. Никита, конечно, из чисто благотворительных побуждений, поддерживал разговор и тоже вовсю восхищался тем, что на самом деле произвело на него самое жалкое впечатление. Впрочем, при том, что он усердно поддерживал беседу, мысли его уже торопились к Егоровне. Интересно, посвятит ли его бабка в тайны беседы с краеведом-директором или оставит в неведении? Кроме того, была надежда на то, что вернется Василий Михайлович. А уж это для Никиты было и вовсе вопросом первостепенной значимости.

Взойдя на скрипучее крылечко, Никита постучал в дверь.

— Кто там? — послышался голос Корнеева.

— Это Никита Ветров…

— А-а… — без прежнего недовольства произнес Владимир Алексеевич и открыл дверь.

— Что ж ты бабушку так волнуешь? — строгим тоном произнес директор школы, будто Никита учился у него, примерно в пятом или в шестом классе. — Сказал, что на час уходишь, а сам три часа гуляешь?! Ай-яй-яй! Она только-только по поводу Василия Михайловича успокоилась, а теперь ты куда-то запропал?

— Нашелся Василий Михайлович?! — обрадовался Никита. — И где ж он был?

— У меня он, на квартире, в добром здравии.

— Ну а что ж вы его сюда не привезли? — спросил Никита, и это Корнееву не понравилось.

— Долго рассказывать. И вообще, какое тебе до этого дело?

— Но я вообще-то именно к нему ехал. И письмо предварительно написал. А он мне ответил и пригласил приехать в выходные. Вот я и приехал, а его нет дома…

— Ну, это еще не повод, чтобы поднимать панику.

— Да ладно, Володя, — оборонила Никиту бабка, — чего напустился на малого?

Иди, Никитушка, чайку попей с нами.

Никита уселся за стол, Егоровна налила ему крепкого чаю. Владимир Алексеевич пристально посмотрел на Никиту и спросил:

— Ну, погулял, ознакомился с достопримечательностями?

— Да, — кивнул Никита, которому очень хотелось заметить, что он не ученик пятого класса, и не пил с директором на брудершафт, а потому просит именовать его на «вы». Но было неудобно заводить склоку по такому пустячному поводу. В конце концов, ему надо как следует познакомиться с краеведом-общественником, да еще с такими разносторонними интересами: он и народные предания насчет клада Федьки Бузуна собирает, и с сыном красного героя Ермолаева на дружеской ноге…

Тем более что о том, где Василий Михайлович, он осведомлен, хотя и не очень хочет почему-то вводить Никиту в курс дела. Отхлебнув чай, он произнес:

— У вас в краеведческом музее, — ответил Никита, — очень интересная экспозиция, только вот о Ермолаеве там ничего нет, да и вообще о мятеже 1919 года не упоминается. Зато Нина Васильевна нам много рассказала о том, как вы народные предания собираете.

— Неужто? — воскликнула Егоровна, поглядев на Корнеева. — В самом музее про тебя рассказывают?!

— Ну а что тут такого? — невозмутимо произнес директор. — Нина Васильевна одно время у нас в школе историю преподавала. Очень приятная старушка. Надо будет как-нибудь съездить в музей, навестить ее… Работы только много. А тебя, Никита, как я понял, Интересует история советского периода? На каком курсе учишься?

— На втором, — ответил Ветров.

— Странно, — покачал головой Владимир Алексеевич, — в мое время на втором курсе проходили историю СССР XIX века… И курсовые вроде бы по этой же теме писали. A ты, стало быть, вперед забежал? Или теперь такие новые веяния?

— Я еще с прошлого года этой темой занимаюсь, — ответил Никита, — изучаю вашу здешнюю историю.

— А почему именно нашу? Почему, допустим, не лево-эсеровский мятеж 1918 года в Москве?

— Потому что про него уже много чего написано. А про ваш здешний — ничего.

Немного в губернских газетах, чуть больше в брошюре 1929 года издания, да еще коротенькие упоминания в монографиях по истории гражданской войны.

— Запретная тема считалась… — вздохнул Владимир Алексеевич. — Точнее сказать, непопулярная. Вообще-то, раньше у нас помнили об этом эпизоде. Даже был стенд в краеведческом музее, в зале, где рассказывалось о революции и гражданской войне. И о Ермолаеве там было кое-что. По-моему, был его портрет, личные вещи. «Маузер», шашка, часы, портсигар, кажется. Ну а после 1991 года, сами понимаете, директор музея решил обновить экспозицию, все убрали в запасник. Ну а тут гайдаровская реформа. Цены подскочили до небес, а бюджет у музея начал прирастать только нулями к зарплате. Так все и осталось до сих пор.

Или почти так же. Так что получается, что коллективизация и индустриализация у нас в области начались сразу после аграрной реформы Столыпина и промышленного подъема 1910-1913 годов. Хе-хе!

— Хорошо еще, что не сразу после восстания Степана Разина… — произнес Никита. — Между прочим, именно в связи с ним Нина Васильевна вас упоминала.

— А-а, насчет клада Федьки Бузуна?

— Конечно. Вообще-то я о кладах Степана Разина много слышал, но, по-моему, это такая же химера русской истории, как библиотека Ивана Грозного или клад Наполеона, брошенный в Семлевское озеро.

— Как тебе сказать, в какой-то мере — да. Но история, как ты, наверно, уже понял, обучаясь в университете, в чистом виде довольно скучная наука. Поскольку она изучает, в принципе, самую обычную жизнь, только протекавшую несколько столетий или десятилетий назад. А эта самая обычная жизнь: производственная работа, торговля, Добывание хлеба насущного, воспитание детей — то есть повседневная рутина — ничего сенсационного не содержит. Во всяком случае, для широкой публики. Интерес у нее вызывают лишь всякие тайны, загадки, легенды и мифы, иногда отдающие мистикой…

— …Или мистификацией, — добавил Никита. — Разумеется. Кстати, уже давно замечено, что чем сложнее и труднее складывается обыденная жизнь людей, тем больше в них интереса ко всякому загадочному, невероятному, потустороннему.

Почему так мало людей ходило в церковь, допустим, при Брежневе? Особенно в первые годы его правления? Вовсе не потому, что это «запрещалось» или «не поощрялось». Может, и были какие-нибудь отдельные случаи, когда начинали цепляться к тому, что комсомольцы в церкви обвенчались или ребенка окрестили, но они погоды не делали. Хочешь в Бога верить — верь, хочешь в комсомол — не верь, позиция достаточно четкая. Или душу спасай, или делай карьеру. Но все-таки в церковь не шли потому, что нужды в потустороннем большинство людей не испытывало. Жилось-то, в общем, неплохо. Именно тогда нас приучили к хорошему среднему уровню, причем за малым исключением — почти для всех. И в принципе, все знали, что зарплату всегда заплатят, что постепенно наберешь и на телевизор, и на холодильник, и на стиральную машину, и на «Жигули», если очень постараешься. Поэтому к Богу обращались только тогда, когда случалось что-то экстраординарное: смерть близких, стихийное бедствие… Да и то, если государство не могло помочь в какой-то чрезвычайной ситуации. А сейчас наша жизнь — одна большая чрезвычайная ситуация. Причем, в общем и целом, для всех.

— И для «новых русских»? — спросил Никита.

— А как же! Для них, пожалуй, в первую очередь. Да, ему, «новому», конечно, насчет пищи и одежды беспокоиться не надо, но разве он не переживает по поводу каждой сделки, в которой его могут надуть или, как теперь принято говорить, «кинуть»? А разве он не боится, что конкуренты подошлют к нему киллеров? Или мафия возьмет детей в заложники? Боится, еще как боится! А сама мафия?! Если брать ее как целое — да, она бессмертна. Но каждый отдельный босс или пахан смертей. Не говоря уже о всякой «пехоте», которую ежегодно валят десятками и сотнями. Свои же или конкуренты — неважно. Плюс милиция, которая все-таки работает и регулярно кого-то сажает в тюрьмы а также применяет оружие на поражение. Кроме того, на их душах — куча преступлений. И слыша о Боге, они волей-неволей думают о возможном воздаянии за грехи. А поскольку Бог, как известно, милостив, то надеются заслужить прощение, жертвуют на церкви, молятся, кресты на золотых цепях носят…

— Ну а власть? — Никиту эта тема заинтересовала. — Для нее тоже сплошная ЧС?

— Для власти? Безусловно! Бюджет, налоги, преступность, зарплата, забастовки, скандалы в прессе — сумасшедший дом, а не страна. Плюс внутренние разборки, борьба за кабинеты, постоянные интриги и подсиживания. Да еще и внешняя политика, где тоже много всяких фокусов. И каждое слово, которое могут не так понять, может резко испортить карьеру. Нет, сейчас никому не позавидуешь… И потому всем-всем-всем захотелось поверить в нечто трансцендентное, фантастическое, потустороннее. Во всякие кармы, ауры, гороскопы, в святые мощи и прочее, прочее, прочее. Из-за костей императорской фамилии и мумии товарища Ленина люди на стенку лезут.

— Сами по себе? — прищурился Никита.

— Конечно, нет. Пресса подначивает. Раз есть спрос — значит, будет и предложение. Ну а чтоб спрос не падал, нужна реклама. Если одним перекормили

— дадим другое, погорячее. Пресса ведь не может без чего-либо чрезвычайного. Кто ее будет читать или смотреть, если там не будет склок и скандалов, всяческих компроматов и разоблачений? Поэтому газетчики и телевизионщики выхватывают из жизни все самое пакостное, самое омерзительное и грязное, самое нервное. И более того, стремятся все обострить До предела. То есть даже относительно безобидным вещам видают вид глобально-катастрофический. А если им еще и заказывают что-то, выплачивая хорошие денежки, то они из любой мухи могут раздуть слона. Конечно, у вас, в Москве, им полегче накручивать публику: там и правительство и депутаты, и крупный бизнес, и всякие иные «звезды». А у нас, в провинции, все куда мельче и скучнее. Поэтому тут приходится шуметь из-за заказного убийства какого-то вполне заурядного бизнесмена вроде Валентина Балясина или вокруг поисков клада Федьки Бузуна…

— А кто это, Балясин?

— Генеральный директор АОЗТ «Прибой», его вчера вечером расстреляли из автомата вместе с шофером и телохранителем у подъезда дома на Индустриальной улице. Там вроде бы жила его любовница. Мелочь, у вас в Москве такие случаи каждый день. Я ведь выписываю «МК», там в разделе «Происшествия» ежедневно вижу такие сообщения. А у нас — почти сенсация. Можно помусолить эту историю, порассуждать на околовсяческие темы, понапридумывать версий, которые могут ничего общего с делом не иметь, но привлечь внимание публики.

— Ну а насчет клада?

— Еще лет пять назад на заседании областного краеведческого общества я сделал доклад о изустных народных преданиях как источнике по топонимике северо-западных районов нашей области. То есть как народ объясняет происхождение тех или иных географических названий. В частности, выяснилось, что лесной массив, обозначенный на картах как «Бузиновский лес», протекающая через него река Бузиновка, а также заболоченное озеро Бузиновое, расположенное в самом центре этого лесного массива, местные старожилы напрямую связывают с легендарным разбойником Федькой Бузуном. Якобы именно там скрывался его отряд и хранилось сорок возов драгоценностей, которые Бузуну поручил спрятать от царских воевод атаман Степан Тимофеевич. Туда же, дескать, Бузун и его разбойники прятали то, что награбили на большой дороге. А большая дорога — нынешнее Московское шоссе — проходит как раз по краю этого самого Бузиновского леса. Позже я посмотрел старые карты нашей губернии и обнаружил, что еще в 1812 году этот массив — прежде он был намного просторнее! — назывался «Бузунов бор», и речка была Бузуновка, и озерцо называлось «Бузуново». А первая карта с названием «Бузиновский лес», которую мне довелось видеть, была составлена в 1831 году. К сожалению, точно узнать, когда и что переименовали, очень сложно, если вообще возможно. Наверно, знаешь, что наш областной архив был разбомблен и сгорел во время войны?

— Да, слышал, — кивнул Никита. — Ну, значит, вы сделали доклад, а журналисты раздули это в сенсацию?

— Совершенно верно! Какой-то прощелыга скромненько сидел с диктофоном и записал мое сообщение. Потом прихожу как-то в школу и меня встречает завуч с газетой:

«Владимир Алексеевич, а про вас тут пишут!» Читаю — и прихожу в ужас.

Спокойное, вполне научное и безо всяких отсебятин сообщение превратили черте во что!

— Что, так сильно переврали?

— Не то чтобы переврали, а просто так изложили факты, что получилось, будто мне доподлинно известно насчет сорока возов драгоценностей, которые Федька Бузун увез в лес и запрятал где-то в районе Бузинового озера. И что я призываю областную администрацию организовать поиски этих сокровищ. А я говорил только о том, что в Бузиновском лесу, возможно, сохранились какие-то следы пребывания отряда Бузуна, и желательно провести там археологические изыскания.

Да и то добавил, что вполне сознаю невозможность этого в настоящее время. Это ведь был 1992 Год, самый буйный галоп инфляции.

— Ну и какие были последствия?

— Да уж не самые лучшие. Во-первых, мне звонили какие-то подозрительные типы, предлагали встретиться и поговорить. Потом пару раз приходили в школу. Я решил, что они от меня отстанут, если я расскажу все, как есть, откровенно сообщу, что никаких точных сведений о кладе Федьки Бузуна у меня нет, а тем более — какой-либо карты с надписью в духе Стивенсона: «Копай здесь!» Думаешь, они мне поверили?

— Могу догадаться, что нет…

— Совершенно верно. Все выслушали, а потом сказали: «Братан, все понятно, сами деньги любим: говори процент — поторгуемся». Я сказал, что они не поняли и торговаться из-за того, чего нет, я не могу. На какое-то время звонить и приходить прекратили, но зато стали следить… Почти год за мной наблюдали.

Потом опять пришли и сказали: «Смотри, если вдруг тебе кто-то что-то предложит и ты согласишься — заказывай гроб». Вот что может сделать одна-единственная публикация в прессе. Поэтому я всех этих журналюг, если появляются, гоню поганой метлой. И вообще-то тебя тоже принял за одного из них.

— А с бандитами чем все закончилось?

— Ну, они ведь не дураки. Когда увидели, что все это выеденного яйца не стоит, то прекратили беспокоить. К тому же в Бузиновском лесу не так-то просто что-то искать. Туда и сейчас никто из местных заходить не решается. Там полно неразорвавшихся снарядов и мин. Да и землянки со скелетами не редкость. Сам я там не был, но один из моих коллег когда-то ходил туда с отрядом «красных следопытов». Кстати, их тогда же и перестали туда пускать, потому что один паренек наступил на немецкую противопехотную мину и погиб. Но это еще при Советской власти было. Хотели провести разминирование, собрать останки, провести захоронение… Но бросили. Потому что на все это деньги нужны, а все предпочитают их получать, а не тратить.

— Так что у вас тут своя Зона, вроде как в «Сталкере»? — спросил Никита.

— Да… Чем-то похоже. Ну, засиделся я, а то у меня небось семейство волнуется. И Михалыч, конечно, тоже.

— Вы мне так и не сказали, отчего он у вас остался… Я ведь все-таки к нему приехал. Или, может быть, мне с вами съездить? Он здоров?

— Тебе все Степанида Егоровна расскажет. А я пошел. Будь здоров, коллега!

— Из этого следовало, что везти Никиту к себе домой он не собирается.

Корнеев оделся, попрощался с Егоровной, пожал руку Никите и вышел за дверь.

— Странно… — пробормотал Никита. — Что случилось-то?

Этот вопрос был обращен к бабке.

— Я, Никитушка, сама знаю только то, что он сказал, — осторожно произнесла Степанида Егоровна, как бы предупреждая, что не несет ответственности за достоверность сведений.

— Ну и что ж он сказал? — с некоторым нетерпением спросил Никита.

— Ну, значит, позвонил он ему вроде бы в семь. Володя его ждать стал.

Ехать-то дотудова — час, не больше. А за два, если ноги ходят, пешком дойти можно. До Белинского-то. Ждет-пождет, час прошел, другой, третий, а деда нет.

Володя решил тогда сам сюда съездить. Оделся, спустился в подъезд, а там у двери, под батареей, Михалыч сидит раздетый до трусов и плачет… Ну, Володя-то его в свое пальто завернул, наверх отвез на лифте, в квартиру привел и в ванну посадил отогреваться. Чаем с медом напоил, а уж потом расспросил, что и как.

Получается, будто на него в подъезде бомжи напали, оглоушили, да и раздели.

Им-то, бомжам, сейчас к осени на зиму одежка нужна. Вот они Михалыча-то и ограбили. Да синяк еще под глазом поставили… А Михалыч-то помнит, что ты к нему должен приехать. Стыдно ведь с синяком-то показываться. Да и одежи нет.

Опять же деда успокоить надо. Вот он и остался пока у Володи.

— Да-а, — протянул Никита с недоверием в голосе. -Интересно, Степанида Егоровна, а вы ему рассказывали про то, как мы на Коммунарскую ездили?

— Как не рассказала — рассказала. С самого начала и рассказала.

— Раньше, чем он про Михалыча сообщил?

— Да конечно! Он же сразу, как ты ушел, спросил у меня: «Егоровна, ты, поди, за дядю Васю переживаешь?» Я говорю: «А как не переживать, когда скоро сутки уж, как его дома нет? А к нему парень из Москвы приехал, отца его изучает для истории. Да еще Похабыч, пьянь несчастная, пришел да и говорит, будто Васю машина задавила…» И как в милицию ходили, и как в морге покойника глядели — все рассказала. И что верхняя одежда была его, а споднее

— чужое. И про шрам, и про осколок не забыла. Ну, а Володя улыбнулся и говорит: «Успокойся, все в порядке, у меня твой сосед, живой, хоть и не совсем здоровый». Ну а потом и рассказал то, что я тебе перед этим говорила.

Никита сразу прикинул: директор школы человек говорливый и вполне мог придумать что-нибудь такое, что бы вписывалось в те обстоятельства, которые Корнеев узнал от бабки. А если та под горячую руку еще и рассказала Владимиру Алексеевичу одну из тех версий, которые они обсуждали с Никитой, а конкретно — про нападение бомжей, — то ему не пришлось надрываться, фантазируя…

Но хотя это предположение Никите казалось весьма реальным, высказываться он не стал. Во-первых, потому, что он хоть и чувствовал, что Корнеев врет, но не знал, зачем ему это нужно. Может, просто уже знает, что с Ермолаевым худо, и не хочет Егоровну волновать? Но могло быть и что-то еще, не столь безобидное.

Да и сама старуха почему-то не вызывала доверия. Мало ли о чем они тут совещались, пока Никита знакомился с краеведческим музеем… Ведь если речь шла только о том, что передала бабка, то зачем было изображать сверхсекретность и выставлять Никиту за дверь? А если говорили о чем-то еще, то, значит, Егоровна вовсе не искренняя бабулька. И вообще, может быть, вся эта информация, которую она для Никиты озвучивает, постоянно ссылаясь на то, что, мол, «за что купила, за то продаю», была загодя согласована с Владимиром Алексеевичем. Тогда Никита решил задать контрольный вопрос:

— А зачем же все-таки Михалыч хотел с ним встретиться?

— Да просто сказал, что, мол, важное дело, — глаза у бабки малость забегали. — Забыла спросить-то. Мне так все одно, об чем они говорить хотели.

Главно дело, что живой он, Михалыч-то.

Вроде бы можно было согласиться, но, чем больше Никита анализировал свой разговор с Корнеевым, тем больше ощущал неприятное волнение.

То, что директор-краевед подробно рассказывал о том, как его, бедного-несчастного, мафия одолевала из-за какой-то неудачной публикации в прессе, было не очень логично. Тем более что подозревал в Никите журналиста.

Если б он действительно один раз обжегся на излишнем паблисити, то не стал бы распространяться об этом самом «кладе Федьки Бузуна». Ведь с чего пошел разговор? Никита просто заметил, что милая старушка, экскурсовод Нина Васильевна, упомянула труды Корнеева в связи с историей восстания Степана Разина. А тот сразу насчет клада переспросил, Федьку Бузуна вспомнил и погнал сначала всякую политику с философией, а потом взялся рассказывать о своих изысканиях. Наверняка проверял реакцию Никиты. То есть присматривался, заинтересует Ветрова информация насчет клада? Может быть, его действительно бандюги запугали? Москва, как известно, тоже охотниками до халявы славится. И связываться с ними, ежели они вдруг за Никитиной спиной стоят, ему не хочется.

Даже если начнешь говорить, что ничего нет, кто ж тебе поверит? Опять же риск большой. А ну как бандюки, не удовлетворившись этими россказнями, решат попросту похитить бедного директора, затащить его на какую-нибудь неприметную дачку и начать всякие эксперименты с утюгами, паяльниками и обычным мордобоем, который тоже далеко не всякий стоик выдержит. Но интересно, почему он тогда темнит насчет старика Ермолаева? Ведь история с евстратовским мятежом никаким боком не связана с кладом Федьки Бузуна… А может, все-таки связана?! Егоровна сказала:

— Притомилась я что-то, Никитушка. День сполошныи был, сердце что-то прихватило. Давит. Пойду-ка, прилягу, что ль… А ты, коли надо, ночуй тут, где утром дремал. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отозвался Никита, хотя подозревал, что ночь может получиться и неспокойной. Прежде всего потому, что мысли всякие начнут его дергать за нервы, далеко не восстановившиеся после чеченской заварухи. Так, чуть-чуть отошел за полтора года. Кроме того, он подсознательно ощущал какую-то опасность. Может быть, из-за этой утренней истории с киллером, а может, из-за неясностей с Василием Михайловичем Ермолаевым, которые разговор с директором Корнеевым отнюдь не устранил.

Толком не понимая, что именно ему угрожает, Никита чуял дискомфорт. Опять эта чертова Чечня вспоминалась. Там тоже, и не раз, несмотря на отсутствие каких бы то ни было признаков нападения, Никита ощущал подобный же мандраж. И чаще всего не ошибался: через час-полтора начиналась пальба.

Тогда же, с Чечни, в нем прочно поселилась привычка держать ухо востро и не доверять никому, особенно с тех пор, как после ночной перестрелки на блоке, в кустах, откуда строчили боевики, обнаружили труп пацана лет пятнадцати, светловолосого и совсем русского по виду. Этот парень столько раз приходил к посту днем, дружески разговаривал, шутил… А ночью, выходит, стрелял по тем, кто привык к нему относиться по-приятельски. Никите тогда очень хотелось верить, что именно его пуля достала этого гаденыша.

Бабка захрапела у себя в комнате, а Никита достал дневник Евстратова. Надо было еще раз перечитать последние записи. Ветрову чуялось, будто где-то там, в этих столько раз уже читанных строчках, кроется некая полезная информация, которую он при прошлых прочтениях не замечал…