"М. С." - читать интересную книгу автора (Чистяков Владимир Юрьевич)

Глава 6.

Сколько дней они идут вдвоём? Марина не помнит. Десять, не меньше. И идти предстоит ещё как минимум столько же, если не больше. И временами Марина почти ненавидела Маму. М.С. словно не знает усталости. Марина уже валится с ног, а М. С. всё шагает, таща на спине тяжеленный рюкзак и ракетницу, да ещё и постоянно отпуская бесконечные пошло-черные шуточки. Рюкзак Марины тоже нелёгкий, под завязку набитый концентратами и консервами. И как ей кажется, всю еду тащит на себе она, а в рюкзаке Мамы и нет ничего, кроме пеналов ракет да блоков сигарет. М. С. курит почти безостановочно. И к фляжке прикладывается частенько. Дорогой конечно попадаются не слишком разрушенные городки и деревни, но М.С. туда заходить не желает ' 50 процентов, что дадут еды, 50- что схлопочешь пулю, а голова у меня одна' .

А Марине каждое утро всё труднее вставать. Но на усталость не жаловалась- знает что мама устаёт не меньше, если не больше. И ещё она знает то, о чём бы никогда не осмелилась сказать — знала, что страшной М.С. тоже страшно. Это было ночью. Марина обычно спала как убитая, М.С. её по утрам обычно с трудом могла растолкать. Но тут она от чего-то проснулась посреди ночи. Сначала она не сразу поняла, что ещё ночь, и что никуда вставать не надо, но повернувшись на другой бок и открыв глаза увидела М.С. Та ёе не видела, похоже, что она вообще в тот момент ничего не видела. Она сидела у костра и смотрела в огонь, но во взгляде её был ужас, и ничего больше. И дорожки от слез по щекам — вот что буквально шокировало Марину — она представить себе не могла, что мама тоже может плакать, плакать как и любой другой человек, и что ей тоже бывает страшно.

И старательно старается убедить себя, что это был только сон.

Марина проснулась. Её это весьма удивило, ибо за эти дни ни разу не просыпалась сама, её будила М.С. 'Неужели так рано '- подумала она. Но уже слишком светло. Она взглянула на часы — действительно уже одиннадцатый час.

— Проснулась- спросила М.С.

Марина села, накинув на плече покрывало.

— Мы ещё не уходим?

— Нет, сегодня никуда не идём. Ты ведь на ногах не стоишь. А мне надо было думать, что ты не можешь выдержать мой темп. Давай есть.

Марина подвинулась к костру. Еда, как обычно поутру уже готова. М.С. ничего не ест, как обычно успела пораньше, и сейчас в очередной раз перебирает свои бумаги — в кажущемся бездонном рюкзаке лежит и несколько папок, а что в них, Марина исходя из прошлого опыта, знать не очень хочет. Потом М.С. вытащила кертерскую электронную книжку, и стало быстро набирать что-то на клавиатуре. Книжку Мама называет каким-то странным словом ноутбук. 'Ненавижу американизмы, но приходится их иногда употреблять' — сквозь зубы говаривала она. Что пишет — непонятно, но Марина уверена — не дневник, и не мемуары. Печатает она очень быстро, Марина почти не успевает заметить, как мелькают по клавиатуре тонкие пальцы.

Почему-то Марине вдруг вспомнилось, как во время побега из столицы мама, что бы отшить какого-то пьяного типа, пристававшего к ней и напугавшего Марину, словно бы невзначай взяла одну из в изобилии висевших на стенах бара как украшения подков. И с милой улыбочкой без усилий сломала. Марина такого никогда не видела, и представить не могла, что мама настолько сильна. Но все остальные, как оказалось тоже. Глаза мужчины округлись. Он отодвинулся. А М. С. улыбнулась, и сделала вид, что хочет взять его за руку.

Повалился вместе со стулом.

Почему-то неё так все смотрели, что она сочла за лучшее побыстрее уйти. Впрочем, тот путь через полстраны был всё-таки гораздо легче этого. Тогда, по крайней мере, точно знали, что где-то есть свои, и до них обязательно дойдут. А сейчас…

Сейчас понятно только то, что три четверти мира превращено в руины, а три четверти оставшейся четверти людей явно сошло с ума или очень близко подошло к этому состоянию.

— А я в этом списке сумасшедших, безусловно, первая — с мрачноватой иронией съязвила М. С., когда Марина попуталась сказать об этом своём наблюдении.

Марина попыталась перевести разговор на другое.

— Мама, а как ты думаешь, что нас ждёт в столице?

— Если бы я знала, впрочем, сейчас никто не знает, что ждёт даже за следующим поворотом.

— Мне очень страшно.

М. С. как-то странно взглянула на неё.

— А мне, думаешь, нет?

— Я не знаю, мне казалось, ты не можешь бояться.

— Иногда боюсь и я. Я ведь сначала человек, а потом уже М. С.

— Почти все думают иначе.

— Ты тоже?

— Видимо, да.

— Да-а-а… Впрочем, я сама в этом виновата. Я тебя видела, можно сказать, урывками. И перемены, происходящие в тебе, которые были бы незаметны в обычной семье, для меня слишком бросались в глаза.

— Ты знаешь, когда я была меньше, я очень интересовалась тем, у кого, какая семья.

— И что?

— И я узнала, что довольно у многих нет отцов, я имею в виду причины не связанные с войной, у некоторых не было матерей. И я очень осторожно стала узнавать у тех, у кого не было родителей, о том, куда они делись.

— И что? — поинтересовалась М. С.

— Да собственно, ничего, у кого-то мать, у кого-то отец ушли к другому, или к другой, вот только ни у кого мама не ушла на баррикады, как ты.

— Это комплимент, или как?

— Тебя даже враги не называли глупой, так что сама догадайся.

М. С. хмыкнула.

— Разве я сказала что-либо смешное?

— Да нет. Если вдуматься, то я в своё время могла бы сказать Бестии то же самое.

— Но всё же ты её понимала лучше, чем свою маму.

— Я и Бестия — одного поля ягоды, я и Керетта — нет.

— Какую Керетту ты имеешь ввиду?

— И об этом, стало быть знаешь?

— Да. Я даже с ней виделась пару раз.

— И как она тебе?

— Даже не знаю. Она словно как Софи. Но не как ты. Но она зла, как и ты, хотя нет, и ты, и она вовсе не злы просто не добры вы очень. И ненавидите людей.

— Ей есть за что людей ненавидеть. А что же в ней от Софи?

— Не знаю, может и не от Софи это всё, а от вашего отца. Но всё-таки есть в ней какой-то… свет что ли. В ней есть. А в тебе не свет. В тебе пламя бушует. И обжигает всех.

— Хочешь сказать, и тебя тоже?

— Я сказала, всех. А твоё пламя оно слишком яркое.

— Только вот Бестия не успела тогда, когда она тебе нужнее всего была. А ты — успела.

— Ещё добавь, что Бестия в принципе не могла оказаться в то время и в том месте. Да и друзьями в то время мы фактически и не были.

— Однако, тебя уже очень давно за глаза зовут дочерью Бестии.

— Если на то пошло, то я её дочь… — сказала М. С. — и заметив изменившееся лицо Марины поспешила добавить — По духу я действительно её дочь, а по крови — Кэретты и Саргона. Сразу говорю, чтобы и на эту тему больше не возникало вопросов, а то ты явно наслушалась слишком большого количества светских сплетен… Вот только когда и где? — М. С. с усмешкой взглянула на дочь. — и добавила. — Впрочем, понятно в нашей прессе и не такого можно было начитаться.

Марина неожиданно стала серьёзной и сказала.

— От Софи я это всё узнала. Она в те дни трезвой почти никогда не была. Более того, иногда она напивалась так, что мне становилось просто страшно. Очень страшно. И ещё страшнее было то, что она начинала рассказывать. О тебе, о себе, о Бестии, о ваших войнах, о твоих делах. Чего там только не было. Я только теперь до конца понимаю всю ту жуть, что рассказала она. Тогда я ещё слишком многого не видела, из того, что мне суждено было увидеть. Её в одну из тех ночей чуть не убили…

— Расскажи-ка поподробнее. Я почти ничего не знаю, как она жила в то время.

— Да собственно, и нечего рассказывать. Мне не спалось в ту ночь. Я услышала шум машин и встала посмотреть. Это были пьяные самооборонщики с оружием. Человек десять на двух машинах. Они орали какие-то похабные шуточки. Звали Софи. Она выскочила. Я не сразу разглядела, что у неё в руках два пистолета. И она сразу стала по ним стрелять. По фарам. И попала. Они испугались, и уехали. Я потом спустилась вниз. Она лежала на диване. И она плакала. Ей ведь было очень страшно.

— Я не знала об этом. Она даже о суде почти не говорила. Только Кэрдин и сказала мне о тех месяцах.

— А можешь ты сначала сказать мне, что с ней стало? Жива ли она?

— Я не знаю. Клянусь тебе. На последнем сеансе связи со столицей я говорила с ней. Потом — всё.

— А Софи… Ты уверена?

М. С. стукнула кулаком по бревну раз и другой. Боли словно и не почувствовала.

— К сожалению, да. Уверена абсолютно. Шестой день войны был её последним днём.

— Что до того суда, то я больше всего запомнила, как после со мной стала разговаривать Бестия.

— И как же именно?

— Да собственно и не знаю, как объяснить, но больше всего стало похоже на то, что она перестала считать меня ребёнком. Она стала говорить со мной как ты с недавнего времени. Она тогда, а ты недавно словно стали считать меня взрослой.

— Ты в любом случае уже не ребёнок.

— А кто?

— Говорят, родившиеся во время войны, родятся для новой войны. Так было со мной… А ты помимо моей воли, тоже стала одним из тех взрослых детей, каких я порядком повидла на своём веку. Моя судьба, похоже, начинает повторяться в твоей.

Марина ничего не ответила. Она не хотела верить матери, но боялась, что та в очередной раз окажется права. Как всегда. Ибо она

М. С… И этим всё сказано. А Марина просто её дочь.

Марина застыла: костер догорает, а Мамы нет. Лай все ближе, катится волной. Сердце стучит где-то у горла.

Сзади шарахнуло неестественно оглушительным взвизгом:

— С-с-с-суки!!!

Марина зажимает уши и оборачивается.

Два пса катаются по земле, трут морды лапами и жалобно скулят.

Мама в очередной раз возникла словно из-под земли. Автомат за спиной, в руке что-то вроде маленькой рации с антенной. Направила на третьего пса- тот кувыркнулся и улетел в кусты. Рацию на пояс, пистолет из кобуры. А троица поджав хвосты уже улепётывает.

— Ненавижу фермеров, так их растак! Развили скотину — сначала жрёт, потом спрашивает!

— Что ты с ними сделала?

— Ультразвуком приложила. Не сдохнут, но хозяин всё равно пристрелит. Оглохли, наверное.

— Жалко их всё-таки.

— Тебя бы прожевали и не поперхнулись. Их как раз на людей натаскивают.

— Из них люди сделали чудовищ.

— Ты чудовищ ещё не видала. Но один экземпляр скоро может появиться: хозяин этих недоразвитых четвероногих с дробовиком и переизбытком потенции. Могу смело заверить — общаться с его псами много приятнее. Те три шлёпнутых братца — просто ангелочки по сравнению с местными куркулями.

Марина садится, прислонившись к дереву. Если у Мамы опять начался приступ черно-заборного юмора, то значит опасности больше нет. А она продолжает разглагольствовать, не особо волнуясь, слушают её или нет.

— Чес. Слово — увижу первую ферму- петуха подпушу непременно.

— Мама.

— Что?

— У тебя очень хорошая топографическая карта. Посмотри по ней, да сходи прогуляйся.

— Точно! И как это я сама не догадалась! — сказала М. С. усаживаясь рядом с дочерью.

— За что ты их так не любишь?

— За кулацкую психологию. Это никакая не опора государства, а один из самых мудачных слоев, просто мечтающий половить рыбку в мутной воде кризиса. Их девиз (если этим даунам известно такое слово) — нажива любой ценой. Что в мире есть ещё что-то, кроме их скотного двора- да по**** им глубоко.

— Зачем ты всё время говоришь мерзости? Тебя послушаешь — так и вовсе жить не хочется, настолько всё мерзко в этом мире, и настолько отвратительны субъекты его населяющие.

— Революционер-лейтенант дубль два. В другое время, и в другом месте.

— И что ты тогда ответила?

— Прошлась по моральному облику, точнее его отсутствию у большинства скотов двуногих.

— Сейчас то же скажешь?

— Сейчас… Не знаю. Говорю в силу привычки. Но как тогда, так и сейчас некоторых представителей рода homo пристрелила бы с большим удовольствием.

— Они о тебе такого же мнения.

— До сих пор я оказывалась быстрее. К тому же, кроме политических оппонентов, меня очень любят представители различных маргинальных групп, в том числе и любители молоденьких девочек, а так же мальчиков.

— Мама, у меня, конечно, сейчас период полового созревания, но на этих вопросах я вовсе не помешана.

— Учти, подшибут меня — ты вряд ли дойдешь. С добрыми людьми на свете напряженка, а ты кусочек лакомый. Я просто очень боюсь за тебя. Учти — если что — оружие брось, пистолет оставь для самообороны, но на виду не держи. Иди в столицу, ищи Кэрдин. Но по дороге помалкивай, спрашивать будут — говори, что маму-папу убили, а ты к тете пробираешься. Поверят. Хотя…

— Что 'хотя' ?

— Слишком уж хорошо видно, что ты не из простых. Вопросы задавать будут. Да и на лицо кто понаблюдательней внимание обратить может. Глупенькой напуганной девчонкой ты прикинуться точно не сможешь. Обо всех остальных опасностях сама можешь догадаться.

Если уж совсем станет невмоготу. — М. С. раскрыла портсигар — Видишь капсулу? Возьми одну. Лучше всего держи во рту, вот тут, у десны, как я. Успеешь разгрызть, если к примеру завалят, — мучаться не будешь.

Марина взяла капсулу, стараясь не думать о других ситуациях, когда она ей может понадобиться.

— А если в столице не будет наших? Что тогда?

— Что тогда, что тогда — затянулась сигаретой, и выпустив струйку дыма коротко обрубила- Не знаю. Попробуй поискать императора. Чует мое сердце и другие органы- этот хитрец прожженный в сваре уцелеет, и ещё с прибылью останется. Объявится рано или поздно. Тебе он ничего не сделает… Пока амбиции проявлять не начнешь.

— Найдешь Кэрдин, или не найдешь, ты вот про что помни: в ставке, на первом ярусе погреба боезапаса знаешь?

— Да.

— Где N4 помнишь?

— Вторая галерея.

— Верно. Так вот знай: Там сейчас груда пустых ящиков и всякий хлам навален. Но если разобрать, и хорошо посмотреть, то в полу есть закрытые ниши. В них тоже ящики как для зенитных снарядов. Но там не снаряды.

— Что в них?

— Золото. В слитках по 50 кг. 2250 кг. Часть резервного фонда военного ведомства. Если со мной что… То может, тебе и пригодится когда. Больше мне оставить тебе нечего, да и это не мое.

— А кто ещё про золото знает?

— Из живых? Никто. Это ведомственный тайник, у безопасности или императора свои.

— Что же ты псов просто не пристрелила?

— Шум поднимать не хотела, да и нашли бы их скоро. А мне не охота, что бы пер кто-то за нами. Хватит уже… сопровождающих.

— Знала бы о каком количестве проблем тебе вообще ничего не известно!

— Даже тебе известно только о тех проблемах, о которых докладывают.

— М-да. Поработала сестренка!

— Может, лучше мяса пожарим?

— То, что в консервах жарится плохо.

— Это по-твоему тоже?

М. С. вытащила из листьев большой кусок мяса, подцепив ножом.

— Откуда это? — удивлённо спросила Марина

— Свинью я ночью подстрелила. Нетрадиционное использование прибора ночного видения.

— Дикую?

— Домашнюю, беглую. Как видишь, кому-то война может принести даже свободу, вот только платить за неё приходится недёшево.

— А дорого, и даже очень.

— Свиньёй больше, свиньёй меньше. Ладно, лучше делом займёмся. — а это значит — готовить придётся Марине. М. С. может и под проливным дождём развести костёр. Но таланты как кулинара равны нулю. К тому же, у неё просто какое-то маниакальное пристрастие к консервам. И вообще, к любой еде, которую по возможности не надо готовить. Так, кипятком залить максимум.

Марина готовить умеет. Но совершенно не любит.

— Соль есть?

— Глупый вопрос.

По отношению к кулинарии М. С. похоже неизвестно такое слово как пересолено. И можно не сомневаться — когда уходили из ставки, соли она с собой прихватила — до столицы хватит и ещё на обратную дорогу останется.

— А ты не думала о том, чтобы бросить всё и просто начать жить обычной человеческой жизнью?

— Как так? — не поняла М. С.

— А вот так. Не идти в столицу. Пойти в какой-нибудь маленький город и просто поселится в нём. Не говорить кто мы. И просто жить. Обычной человеческой жизнью.

— И что ты под этим представляешь?

— То, как живут многие люди. Дом, семья, простые радости. И не надо никуда бежать, и не от кого прятаться, и незачем сражаться. Просто пожить в покое.

М. С. взглянула в лицо дочери. С чего это в хорошенькой головке вдруг забродили подобные мысли? После всего-то произошедшего… А М. С. было думала что в душе Марины что-то изменилось. И то, как жила раньше не слишком устраивает. И не имеет ничего против, чтобы больше походить на грозную маменьку. И вот нате. Опять вопросец из разряд не знаешь что и сказать. Ну, да головку никто ещё пустой не считал. А те, кто так считали… Если помягче выразиться, те крупно просчитались.

Ну, в вопросе-то винить некого. Сама в своё время специалисткой по подобным вопросам была. Как говориться, очередной вариант на вечную тему.

— И что я в этом простом мире буду делать. В этом-то покое, который ещё найти надо? И о котором я не малейшего представления не имею. Ты меня-то вообще в мирной жизни представляешь? Мне ведь вечно до всего дело есть. Всегда я во что-то встреваю. Просто не могу в стороне сидеть. А мирная жизнь подразумевает в первую очередь житьё по принципу: моя хата с краю. А я вечно во что-нибудь вмешиваюсь. Ибо без дела сидеть не могу, и всегда его нахожу, даже если не хочу.

— Сама же говорила, что в глуши ничего не происходит. А в столицах просто слишком шумно. И люди очень злы. И тоже будет и сейчас. Шуму будет поменьше. А люди стали гораздо злее. А дело найти себе всегда легко будет. Ты ведь можешь жить обычной жизнью. В моторах, к примеру, ты вот здорово разбираешься. А за счёт этого вполне можно прожить. И ты ведь легко сделаешь так, что тебя никто и никогда не узнает.

М. С. хмыкнула.

— Что верно, то верно, этого-то у меня не отнимешь. Но о другом ты подумала? О людях, оставшихся в столице. Обо всех тех, кто ещё верен мне. И надеется на то, что я появлюсь. И что-то сделаю. И просто помогу выжить им всем. Я просто многим ещё нужна. Корабль получил много пробоин. Но он ещё на плаву. А с гибнущего судна капитан уходит последним. А то что предлагаешь ты — это просто бежать с корабля. И бросить всех. А я так поступить не могу. А я ведь, кстати, ещё и не знаю, о том, насколько велики пробоины. Может, их ещё можно заделать?

Я ведь этого не знаю. Но мой долг об этом узнать. И ты знаешь, что долг для меня вовсе не пустое слово. Да и ты… Как ты будешь жить безо всех этих плие, батманов и прочих фуэте? В глуши не станешь Императрицей. Твоя судьба- стать примой. Ты ей станешь.

Марина улыбнулась.

— Ты думаешь, это все будет возможно вновь?

— А почему нет? Если люди остались людьми, осталось в них и стремление к красоте.

— В общем, тишина нам обеим противопоказана.

М. С. опять загримировалась. Теперь выглядит значительно старше, чем есть на самом деле. Волосы на лбу перехвачены куском чёрной ткани, на кистях рук зачем-то изображены смываемые татуировки откровенно бандитского содержания. Даже перстни на пальцах нарисовать не поленилась. Чем-то трофейным работает. Выглядят рисунки неотличимо от татуировок.

— Они значат что-нибудь? — спрашивает Марина

— Конечно. Этот — первый срок как малолетка, этот — двойное убийство, этот — беспредельщица, этот — убийца организмов, этот — давно в законе. Остальные примерно на ту же тему.

— Зачем тебе это? — спрашивает Марина, уже жалея о заданном вопросе. Сейчас будет какая-нибудь история из разряда — меньше знаешь — крепче спишь. И скорее всего, страшная.

— Надо. Топать нам по довольно милой местности — лагерей тут полно было, да поселений спецпереселенцев. А в поселения заходить придётся. Народ тут такой… Читать не каждый умеет, зато вот это — она шевелит пальцами — каждый разберёт. И трогать — побоятся. Я — эреги, вор из воров, авторитет и ещё какой, а живут тут все по понятиям… до какой-то степени. И убить эреги… Да ещё незаметно. А они же не знают, сколько у меня бойцов. Бабы — эреги точно есть. Правда, их почти всех перестрелять мы успели. Мужиков тоже, можешь не волноваться. Парочку шлёпнула собственноручно.

— А мне что делать?

— В первую очередь — помалкивать. А то стоит тебе рот открыть- через минуту уже ясно- девочка из пансиона имени Её Императорского Величества сбежала. И мордочку не забывать размалёвывать, когда велю. Хотя могут и подумать, раз далеко иду, да беспредельщица — то просто консервы с собой виду. Живые.

Хотя нет, дай-ка руку, нарисую кое-что.

— Что это за кольцо? — спросила Марина когда М. С. закончила 'творить' . Вышел перстень с тёмно-синим треугольником.

— В мужских зонах не встречается. Там другое накалывают. Буквально — принадлежит эреги. В твоём случае призвано выполнять защитную функцию. Спецпереселенцы в основном мужики. Женских зон тут почти нет, так что женщины большим спросом пользуются. Особенно, молоденькие и смазливые вроде тебя.

— Слышь, а кумовья куда подевались? Или их уже того?

— Не того. Братва что-то замышляла, да они прознали. Нескольких убили. Всех согнали на площадь. Там уже их машины были. Они и сказали — кто хочет — давай с нами. Кто нет — оставайтесь тут. Кто захотел. Одних брали. А других застрелили. Смотря по статье. Здания они подожгли, когда уезжали.

— Дальше по дороге всё так же?

— Примерно.

— Может, тут останешься? А то все тут без понятий. А ты порядок навести сможешь. Авторитет чувствуется.

''Только лавров эреги-пахана-разбойничьего атамана мне и не хватало!

— А если честно, ты разве не устала?

— Если честно, то страшно. Вымотана как не знаю кто, просто как лимон выжата. Сама толком не знаю, за счёт чего держусь… Это в продолжении разговора, не лучше ли всё бросить?

— Сама не знаю. Просто… это постоянное ощущение страха. Очень тяжело с ним жить. Последние несколько месяцев я постоянно всего боюсь.

— На то есть основания.

— Но так было и раньше. Какое-то время идёт хорошее, а потом начинается что-то чёрное. И так уже давно. И так будет всегда. Ты ведь есть. Жгут меня языки твоего пламени. Я иногда не знаю, что лучше, держаться от него подальше. Или же стать такой же, как ты. Огонь не может сжечь огонь.

— Когда горит степь, её не тушат. А поджигают навстречу. Огонь может остановить огонь.

— Остановить, но не сжечь.

— В тебе есть огонь. Я чувствую это. Но твой это огонь. И не подобен он моему. Он твой, и я не знаю, какой он именно.

— И я этого не знаю.

— Ты всегда так мало рассказывала о нём. Словно, скрывала что-то.

— Ты об отце?

Марина кивнула. Действительно, М. С. ей мало что говорила. Зачем?

— Да особо и рассказывать то и не о чем. Мне ведь семнадцать тогда было. Если здраво разбираться, типичный фронтовой роман был. Имел правда, шансы во что-то большее перейти… но не судьба.

Марине показалось, что голос матери в этот момент дрогнул.

— Да и если честно… Не факт, что мы в дальнейшем хорошо бы ладили. Человек он был неплохой… Но слишком уж не для этого мира. Слишком… благородный что ли. Во всех смыслах слова. На всю дивизию один такой родовитый. Да тут я ещё, сама неповторимость. Меня уже тогда считали очень тяжёлым человеком. Нам просто суждено было спеться. Необычный люди как меня, так и его привлекали. Я-то ему о происхождении наплела с три короба в сторону понижения. А он всё равно хотел жениться. И плевать, что бы родня подумала. Не знаю, любила ли его. Привязалась — это верно. Потом всё-таки сказала, кто я такая. Не знаю, чего ждала. А не изменилось ничего. Всё-таки… хороший он был. Знаешь, как меня тогда за глаза звали?

— Игла.

М. С. усмехнулась.

— Это тоже было… Но чаще — 'миледи' .

На губах Марины играет просто обворожительная улыбка. В лучших традициях Софи улыбка, то есть с мастерски скрытой иронией.

— Что, не похожа разве?

— Не знаю. Сколько себя помню… Ты шумная, громогласная, временами жесткая… Если есть такой термин бронебойная леди, то про тебя это.

— Бронебойная леди… Оригинально. Но меня действительно звали миледи. А его милорд.

— Он знал, что у тебя будет ребёнок?

— Нет. Не успела сказать. Те три дня… От смерти до моего ранения я и не помню почти. Всё как в тумане. А шли бои.

— Ты портсигар хранишь…

— Храню. Остатки детской сентиментальности, если угодно.

— У него были родственники?

— Конечно целый клан, но в основном — говно в стиле прочих Еггтов. И как это среди них такой получился?

— Да наверное, так же, как и ты среди прочих Еггтов… — Быстро же она научилась шпильки в стиле Софи вставлять где надо и не надо- а с ними никаких дел ты больше не имела?

— Естественно. На фиг они мне сдались. Хотя Саргон какие-то переговоры с ними втихаря от нас двоих вёл. Я это после уже узнала… Брак бы признал, это факт. И если уж быть честной, то я и сама о нем думала. Хотелось какой-то тени мещанской жизни… Какую-то долю тишины, размеренности и спокойствия. Какой-то доли… Но норки не для меня. Ибо хотелось гореть, а не киснуть!

— Ты хотела мстить. Ты хотела сжигать.

— И сейчас хочу?

— Не знаю — просто ответила девочка.

— Знала бы ты, как сейчас смотришься со стороны — сказала М. С.

— А что? — сквозь зубы удивилась Марина. Она сидит на свернутом покрывале и расчесывает волосы. Даже в перешитой военной форме вся какая-то хрупкая и домашняя что ли. Форма хотя и хорошо подогнана, на миниатюрной фигурке смотрится нелепо.

В зубах зажата заколка для волос в форме цветка. Подарок Софи. Немного рассеянная художница очень любила красивые вещи, совершенно не задумываясь о их стоимости. И заколка — лучшее тому подтверждение. Цветок напоминает лилию, символы чистоты и непорочности. Тонкие серебряные лепестки в изобилии украшены драгоценными камнями. Кармино-красными рубинами, синевато-зелеными, цвета морской воды, под цвет глаз хозяйки, аквамаринами, и бриллиантами великолепной огранки. В центре цветка — знаменитый карминовый рубин 'Глаз Демона' , сокровище мирренской короны, один из свадебных подарков Тима V. А сама лилия выполнена по заказу, и скорее всего, ещё и по эскизу Софи. Немалая часть поредевшего после революции состояния ушла на этот подарок. М. С. о цене не спрашивала, прекрасно понимая мотив поступка сестры. Пусть в мире умножится прекрасное. И достойное украшение ляжет на волосы юной красавицы.

До войны каждый день сверкал в волосах подарок.

Только когда приходилось заходить к людям, М. С. говорила 'Сними. Мелкий человечишко за самый маленький камушек убьет не задумываясь. А о 'Глазе демона' и говорить нечего, из-за него войны начинались и города горели' .

Марина не спорила, но едва дом оказывался за поворотом, как снова лилия оказывалась в волосах. Очень любит девочка все красивое. А теперь ещё и памятью стала лилия. Кажется ей, что маленький бриллиант возле рубина — словно слеза скорби. И не было её раньше.

Марина убрала расческу, в отличии от драгоценной заколки, самую обыкновенную. М. С. хмыкнула, временами кокетливой, временами морозно-ледяной стервозной красавицей в стиле Софи-Елизаветы, Марине-Елизавете не бывать. Однако, стиль Софи в девочке уже очень хорошо чувствуется. Любимые прически ясно от кого позаимствованы. В одежде черный, а временами красный цвет предпочитает. Высокие каблучки очень любит.

В том, что в марках косметики раз в двести пятьдесят лучше матери разбирается, можно не сомневаться.

Впрочем, весьма сложно найти женщину, уделяющую своей внешности меньше внимания, чем М. С., серебряная тезка сестрицы из адмиральского салона, или мраморная древняя богиня, разве что. Так что волосы самой М. С. уже довольно давно пребывают в стабильно живописном беспорядке.

— Я ещё никогда не видала кого-либо с личиком ангела, но в камуфляже и с автоматом.

— Пока дойдём до столицы, я из ангела вполне успею стать аггелом. Если уже не стала.

— Не умеешь острить, лучше уж не берись.

— Извини, я не хотела тебя обидеть.

М. С. хмыкнула. Между собой они частенько разговаривают по-русски. М. С. просто очень любит этот язык, а Марина прекрасно знает. Впрочем, закончила М. С. по-грэдски.

— Меня обидеть невозможно.

Она снова поднесла к глазам бинокль. Какой-то полу электрический аппарат чужаков. Как говаривала она сама про этот прибор 'Ненавижу чужаков, но обожаю их оптику' . А Марина в этот момент почему-то подумала, что Мама сама на четверть кэртерец, а следовательно и в ней есть сколько-то их крови. Впрочем, единственный кэртерец, которого Марина знала всем — характером, манерой разговора и даже шуточками почему-то очень напоминал Маму. Неужели Мама только из-за своей крови такая? Или тут в чём-то другом дело? Софи может, что-нибудь интересное на это и сказала бы. С ней говорить было очень легко. С Мамой не так.

Из состояния размышлений Марину вывел голос матери. Бинокль уже убран, и теперь М. С. явно валяет дурака, усевшись на поваленный ствол, и словно в задумчивости подперев кулаком подбородок. Особой опасности нет, буквально на лице написано.

— Всё-таки интересно, кто они. Может, всё-таки попытаться пройти через этот КПП, с позволения сказать?

— А что иначе?

— А иначе — чесать по болотам. Дней пять, а в компании со спецом вроде тебя и все десять. Очень хочется? И это только после того, как ты отлежишься. А ночи сейчас дождливые.

Марина не обиделась. Кажущаяся тяжеловесной и неуклюжей на ровной дороге Мама, в любом месте, где дороги отсутствуют как класс, передвигается с немыслимой легкостью и грацией. Марине Мама даже казалась иногда лесной кошкой, или даже рысью. А Марина, хотя и зовется иногда 'Восходящей звездой грэдского балета' , то за сучек заденет, то о корень споткнется. Вот вчера вечером об очередной и зацепилась. В небольшой овражек скатилась, пересчитав спиной все корешки да камушки, лодыжку вывихнув, кучу синяков наставив, да ещё и мышцы на ноге потянув. Ладно, хоть лицо не пострадало, а то уж больно не хотелось походить на фото Мамы в молодости.

— А есть выбор?

— А я вот и пытаюсь разобраться, благо время у нас ещё есть. Ты с твоей ногой только через неделю сможешь нормально ходить. А пересиживать эти дни в лесу-удовольствие ниже среднего. Да ещё и под дождём. А то может под крышей получиться отсидеться.

— Мужик, далеко направляешься?

Тот словно проснулся и натянул вожжи. Лошади встали. Что перед ним не бандит или возвращающийся домой солдатик, понял сразу. Но то что на обочине стоит Чёрный Саргоновец тоже совсем не обрадовало. Да к тому же баба, и явно из офицерья. Однако, человеку с автоматом в руках лучше не хамить. Особенно подобному субъекту из полных фанатиков.

Мужчина был на войне и там их навидался, фанатиков саргоновских. И относился к ним со смешанным чувством страха и уважения. Ибо они не болтали. О чём говорили — так и поступали. И то, и другое бывало по-всякому. Сила в них какая-то есть. Нечеловеческая.

— К себе в деревню.

— А раз так, то выкладывай, что творится в городе.

— А ничего особенного, люди живут, да хлеб жуют.

— Да ты шутник, как я погляжу.

Мужчина уже пожалел о своей шутке, ибо заметил, как нехорошо дёрнулось левое веко офицера. Да за одно и рука, бывшая не слишком далеко от курка. Но трусом он не был.

— Да уж с вами шути, не шути, в лучшем случае без ноги останешься, а то и без головы.

— Это тоже верно, однако ты не ответил: что в городе.

— А что было, то и есть: ваш глава города себя чуть ли не императором объявил, ну и сидит.

— А КПП с пулемётом на дороге чей? Тоже его?

— Да вроде как.

— А если я через него сунусь, то окрошку из меня сразу состряпают, или сперва поговорят?

— Быстрее вы из них окрошку состряпаете, чем они из вас, потому что это те ещё лопухи и чёрным вроде вас не чета.

— А если я не хочу ни из кого ничего стряпать?

— Так и пропустить могут, если вас не сильно много.

— А с чего это? Иногда и одиночка с автоматом дел наворотить может.

— Так те, кто наворотить хотят через КПП не так проходят, как вы собираетесь.

— Ну и много тут шлялось этих самых любителей наворачивать?

— Да был кое-кто.

— И что с ними сделали?

— Да кого прогнали, а кого и побили, люди-то после войны совсем с ума посходили. Иному убить — что муху прихлопнуть.

— Ну, тогда поворачивай, вместе и поедем. До города, если всё нормально будет. А нет — не обижайся. Сам про окрошку говорил. Эй, Маришка, давай сюда.

Мужчина ожидал, что из кустов вылезут ещё двое или трое с автоматами в обнимку. Но кусты не шевелились довольно долго, а потом на дорогу выбралась девочка не старше четырнадцати лет, правда, тоже с автоматом. В руках тащит тяжело набитый рюкзак. Пока шла до телеги, мужик успел заметить, что она довольно сильно хромает. И что похожа на чёрного офицера как дочь… или сестра.

— Ясно, почему вы не почесали по болотам.

— Какой ты наблюдательный.

М. С. помогла дочери забраться на телегу, закинула её вещи и скинула свой рюкзак. Автомат Марина снимать не стала. 'Это правильно' — подумала М. С., скосив глаза на черноволосую голову. Всё нормально, сообразительная девочка без напоминаний спрятала куда-то драгоценную заколку.

— А раз ты такой наблюдательный, то выкладывай: врач в вашем городишке есть?

— Больница как была, так и стоит, а что у них есть — сами узнаете.

Генерал (а про себя крестьянин решил, что чин у неё никак не меньше… если не больше) хмыкнула. А взгляд как был, так и остался очень нехорошим. Хотя… Мог ли он быть другим?

— Растяжение, вывих и множественные ушибы. — устало констатировал врач.

— Кто бы сомневался — с грустным сарказмом прокомментировала М. С. — ну, и где тут комнату на десять дней можно снять?

— Поспрашивайте у рынка.

У входа уже поджидают. Трое. Один в милицейской форме, перешитой из старой полицейской, и двое в цивильном, но с красными повязками на рукавах и винтовками за спинами. Судя по выправке, повоевали в свое время всех. Дядьки в возрасте, но ещё на многое способные. Окопники. Вспомнилось почему-то что пехота танкистов не жалует, а на ней-то острохарактерная куртка.

Старший подошел. Как в прежнее время козырнул. Смотрит колюче. Однако, представился.

— Начальник отделения милиции. Назовите цель посещения города.

— Болезнь. Узнала, что тут есть больница.

— Как долго собираетесь задерживаться.

— До выздоровления. Дней десять.

— У вас есть оружие?

Вопрос-то на деле в лучших традициях анекдотов про ментов из разряда 'водитель трамвая, сверните к обочине и остановитесь' . О чем спрашивать, когда на плече автомат, на боку кобура, за голенищем револьвер, за другим нож, из за спины рукоять меча выглядывает? А у стены за спиной стоит АГЭс, два рюкзака и бронежилеты валяются. Будь глаз понаметаннее ещё бы кое-что рассмотрел. Рукоять меча замотана шелковой тканью, и особым образом лежат полотна. Старинный обычай, укрывать рукоять, если уходишь на долго, и оставляешь меч. Или если уходишь совсем — то узлы распустит только наследник. В рукояти таится угроза, и не дело когда нет войны пугать всех подряд. Из прославленных древних мечей рукоять 'Глаза Змеи' ещё не самая зловещая. Каждый Великий Дом по-своему бинтовал мечи. Это было почти как фамильный герб. А рукояти зачастую и были гербами. Мечи по-прежнему носят очень многие, а этот обычай стал забываться. Но по тому, как замотана рукоять даже сейчас знающий человек поймет звание стоящего перед ним. М. С. перебинтовала рукоять не как принято у Еггтов, а как принято у высших офицеров. Знаток бы понял, что перед ним генерал. Но со знатоками напряженка даже в столице. Последним, кто узнал Еггтовскою перевязь оказался… мирренский военный атташе.

— Исключительно для самообороны. Время сейчас нервное.

— Обязуетесь не применять его на территории округа?

— Если меня не вынудят к этому, то обязуюсь.

Без малейшего дружелюбия изучают друг друга. М. С. и так выглядит вызывающе, да ещё черные очки демонстративно не снимает. Случись свара, этих-то она уложит без проблем, да и из города сможет выбраться. Только за какое место вытаскивать еле передвигающуюся Марину? Лишь бы ума хватило дождаться конца разговора. Каким бы он не был.

— Мама, что тут у тебя.

Марина как всегда не вовремя. Ни М. С., ни милиционеры, ещё толком не решили, будет ли драка или нет. Не оборачиваясь, М. С. бросила.

— Иди внутрь.

Старший махнул рукой. Секундное напряжение.

— Ребята, вы свободны, не забудьте проверить рынок.

Те, с винтовками, повернулись и ушли. М. С. взаимосвязи не уловила. Старший, прихрамывая, подходит поближе.

— Закуришь, или побрезгуешь?

М. С. затянулась. 'Великий канал' . Сколько лет, сколько зим!

— Ногу что ли сломала?

— Не, вывихнула.

— Не жалко её? Вон какая худющая, еле на ногах стоит.

М. С. промолчала. Они и в самом деле идут так быстро, как только могут. М. С. рвется в столицу. Скорее! А если и отмечает осунувшееся лицо Марины, то только самым краем сознания. Для неё уже давно неважно то, что другим сразу бросается в глаза.

— Остановиться есть где?

Хотелось сказать 'Да' , но глянула ещё раз на человека и сказала правду.

— Нет.

— Можно у меня. Тут недалеко.

— Пошли, раз близко.

И только сейчас обратила внимание: меч у него хотя и полицейский, но не стандартный, а наградной, а это лишь чуть пониже Золотой Звезды будет.

— Глава округа меня знает, вместе воевали.

— И что?

— Тебе точно так уж в столицу надо? А то оставайся. Свой участок хоть сейчас могу отдать, порядки ты знаешь. А то по совести, тебе бы на месте нынешнего начальника отдела было бы самое место.

Марина в первый же день перезнакомилась со своими сверстниками. М. С. как-то раз услышала: Эй, ты принцессу не видел — Она там-то.

Ну, до чего детки наблюдательные пошли!

Впрочем, местные мальчишки разинув рот смотрели не на Марину, а как раз на М. С. Самым старшим буквально года не хватило, что бы угодить в жуткую мясорубку последней войны. А вот перед ними пришелец прямо из красивых сказочек министерства пропаганды. Ребятки, знали бы вы насколько эти сказочки далеки от реальности!

Правда, если глянуть с другой стороны, иные сказочки с М. С. — то и списаны.

С кисловатой ухмылочкой обнаружила на книжной полке собственное произведение. Притом, одно из первых изданий. Вошел хозяин.

— Читали?

— Да как-то недосуг было.

— Прочтите. Не пожалеете. Давно написано, и не было тогда ещё никаких Чёрных. А книга словно про них. Такое прочтешь — и если честный — не захочешь, а почернеешь.

— Чёрный уголь дает красное пламя. Только… Знаешь ли ты, то какой черноты обугливает это пламя сердца?

— Не читали, а говорите словно бешеная девчонка из книги… Вы были бы похожи на неё.

— Я похожа только на себя. А если бумагомаратель угадал — ему больше чести. Ему слава нужна. Не мне. Я-то всегда останусь собой.

— Девочка ваша говорит как-то не по-нашему.

— Ну дык, в столице же учится, ну вот и набралась там словечек всяких разных.

— Ребятня уже заметила, что она словно городская- то принцессой, то миледи зовут.

— Так городской и будет, ей всяко в столице жить.

— Думаете осталась она, столица-то?

— Мы остались, а там люди были не хуже нас. Чтобы Бестия, да не отбилась- в жизни не поверю!

— Говорите, будто знаете её…

М. С. хитро прищурилась.

— Может, и знаю!

Потом эти дни казались им самыми спокойными за многие годы.

М-да, половина если не больше местной ребятни собрались провожать принцессу. Что самое интересное, настоящую.

Выход принцессы прошел блестяще надо признать, захочет когда-нибудь сформировать двор- проблем не будет. Но все-таки, принцесса не императрица. Пока.

М. С. неторопливо спускается. Шум медленно стихает. Теперь все смотрят на неё, и только на неё. У ребятни поменьше даже челюсти отвисли. Дети и внуки солдат трех великих войн прекрасно разбираются в наградах. М. С. прекрасно помнит, что некоторые вещи, наличию которых она уже давным-давно не придает ни малейшего значения, на людей вполне ещё могут произвести впечатление близкое к неизгладимому. А три Золотых Звезды — неизгладимость в кубе. Плюс меч наградной, по народному статуту орденов Звездам к четырьмя за раз приравненный. То есть всего семь, да прочее по мелочи.

В обморок вроде, никто не упал. Но тишина — звенящая.

— Не буду представляться, и так все знаете, кто Я.

Мы, Чёрные, не сдаемся никогда. И мы обязательно вернёмся. Через год, через годы- когда не знаю, но знаю- этот день придёт.

— Слышишь?

— Да. Ребёнок плачет.

— В лесу заблудился что ли?

— Я откуда знаю! Судя по карте, тут не слишком далеко деревня и хутор прямо в лесу. За грибочками прогуляться решил! И заблудился! Пошли скорее!

— Но скоро вечер… Ночью в лесу так страшно. Найти его надо и домой отвести.

М. С. развернулась и смерила дочь взглядом, от которого иным министрам плохо становилось.

Реакция — нулевая. Марина просто жутко упряма, и если себя правой считает, то ничем не прошибёшь. Решила ребёнка найти — и будет искать.

Спрятавшуюся под корнями вывернутого дерева девочку лет четырёх нашла Марина. Ей казалось, что Мама вовсе и не ищет никого, а просто идёт по лесу с автоматом в руках. Да по сторонам посматривает. Она и прошла мимо дерева, и даже под корни не заглянула.

Девочка вся перепачкана, но одета неплохо. Нашлась и корзинка.

— Мама… там мама…

Саркастическая ухмылка М. С… Марина успокаивает ребёнка. Не слишком успешно. М. С. уселась на корни и закуривает. Сигарета кончилась, а писк не прекратился.

Наконец, М. С. соизволила обратить внимание на ребёнка, решив что Марина будет возится с ней ещё долго и с гарантированно нулевым результатом.

— Где там? — властно спросила она, как следует, встряхнув ребёнка — Покажи, и мы отведём тебя к ней.

Девочка молчит. Марина смотрит весьма неодобрительно. Ребёнок мелко трясётся от страха. Только объект страха теперь М. С…

М. С. продолжает ухмыляться неизвестно чему.

— Так. Ты из деревни или с хутора?

— С хутора… — ели слышным голосом.

— Бери её, и тащи. До темноты успеем до её дома добраться. Там пусть сами разбираются! Детям в этом дерьмолесье только и гулять! Да и глянь, не мокрая ли она!

Девочка по-прежнему плачет. Скорчив рожу М. С. роется в кармане, достает аптечку, покопавшись в ней, вытаскивает какую-то таблетку. Ломает пополам. И нагнувшись засовывает в рот ребёнку.

— Глотай! — сделав страшное лицо говорит, сжав ей губы.

Та от испуга проглатывает.

М. С. усаживается на корни, и вытаскивает очередную сигарету.

— Что ты ей дала? — испуганно спрашивает Марина

М. С. затягивается, и только потом отвечает.

— Снотворное. Заснёт через пару минут. Терпеть не могу этот писк слушать. А ты думала цианид? — сказала, и раскатисто хохотнула, словно сказав что-то очень смешное.

Вскоре вышли на лесную дорогу. Судя по следам, машин тут отродясь не бывало. Всё телеги больше. Прошли, наверное с километр. Детектор движения помалкивает. Что там по карте? Поворот. Повернули.

Поперек дороги лежит человек. Довольно молодая женщина. М. С. присвистнула, взяла автомат наизготовку и с видимым спокойствием направилась к телу. И так видно — труп. Марина за ней, её мутит. Видать, не привыкла ещё к покойникам. Хотя повидала их достаточно. Сама смотрит, а глаза спящему ребёнку прикрывает

— Кто её убил? — прошептала Марина.

Она видит как напряглась мать. Автомат теперь за спиной, а в руках АГЭс. Стоит и прислушивается. Значит, кто бы это ни был, он где-то недалеко. М. С. словно ищейка, чует опасность. Труп кажется обгоревшим, местами обугленным, но одежда цела. Трава вокруг целая. Кто на подобное способен? И как? Марине захотелось положить ребёнка на землю, и с автоматом в руках прижаться к спине матери. Смотреть, в те кусты, которые не может видеть М. С… А Марина может и успеет заметить притаившуюся там опасность.

Словно услышав её мысли, М. С. сипло шепчет.

— Установка марева…

— Что это такое.

— Долго объяснять. В канаву, и не высовывайся! Не высовывайся, если услышишь шум вроде как от мотоцикла. Высунешься — умрёшь! Жди меня. Ясно.

Марине удалось найти довольно сухое место. Девочка спит. Сидеть пришлось довольно долго. Ей очень страшно. Сейчас они в очередной раз столкнулись с чем-то смертельным. И что гораздо хуже, совершенно непонятным. По крайней мере, для неё. Какие ещё неведомые ужасы скрываются в этом лесу? Что ещё принесла с собой последняя война?

А если… если Мама не вернётся? То что тогда? Но об этом лучше не думать. Можно ведь и накликать беду. Девочка проснулась, и заплакала. Она хочет к маме. Марина успокаивает её, говорит, что мама скоро придёт. И плачет сама. Дано или не дано ребёнку понять ужас произошедшего? Она этого не знает.

Часа через полтора где-то в чаще леса раздался звук похожий на приглушённый разрыв небольшого снаряда. Марина уже очень хорошо знает, как что взрывается. Ещё через пару минут — три взрыва с промежутками меньше пары секунд. Последний намного мощнее предыдущих.

И тишина. Кто кого?

Пискнула рация.

— В порядке. — и сразу отключилась.

Минут через двадцать на краю канавы нарисовалась М. С… Именно нарисовалась. Автомат в левой руке, лежит стволом на плече. В правой — сигарета. На шее болтаются очки ночного виденья. Весь вид буквально сквозит иронией и презрением ко всем и вся, и в первую очередь, к уничтоженному врагу. Но видно, что сильно запыхалась. Грудь под футболкой как мехи ходит, взмокла, словно в парной побывала, волосы в беспорядке прилипли ко лбу. Она выпускает изо рта струйку дыма, и с интересом спрашивает у Марины.

— Закурить хочешь?

Когда она говорит серьёзно, а когда дурака валяет? Сейчас-то, похоже, откровенно дурачиться. Марине почему-то захотелось ответить в том же духе:

— Может, ещё и выпить предложишь?

— В такой день я даже тебе напиться позволю. И плевать, сколько тебе лет. — она вовсе не шутит. Это точно. Достает фляжку, преизрядно отхлебывает. Морщится и отхлебывает снова.

— Лови!

Марина поймала, повертела в руках, понюхала, пить не стала, но поинтересовалась.

— С чего это вдруг?

— Второй сегодня день рождения, у меня, у тебя, да и у этого киндера.

— Не поняла.

М. С. взглянула на неё, как на дуру, закуривает новую сигарету, выпускает струйку дыма, и говорит:

— Нам повезло, что покойничка нашли. Я по ранам поняла, кто тут по лесочку бродит. Шли бы как раньше — через пару километров превратились бы в три бифштекса — небольшой, маленький и очень маленький. Вот черви с мухами бы обожрались! Я-то жестковата, а вы обе такие нежные и вкусненькие! — и улыбка больше похожая на гримасу от боли.

На подобные шуточки просто не знаешь как реагировать. Взгляд Марины со стороны кажется просто свирепым. А М. С. продолжает уже более серьёзным тоном.

— Эта установка марева. Она на людей охотиться. Прямо как на дичь. И сжигает их: что-то вроде потока жёстко направленного излучения. Она либо кругами определённого радиуса бродит, либо в засаде сидит. Пока живое не найдёт. Потом иначе действовать начинает. Если знаешь, что она здесь, таким как я её вычислить довольно просто.

— Ты её подбила?

— Ага. В клочья разнесла. На её хуторе — она кивнула в сторону девочки — побывала.

— И что там? — спросила Марина, уже догадываясь, каков будет ответ.

— Полный хрендяк. Одни мертвецы. Люди, скотина, птица. Все — как обожжённые. Ничего живого. А всё неживое — цело. Так что стала киндер в возрасте пяти лет хозяйкой богатого хутора с хозяйственными постройками, сельхозинвентарём и техникой. Знатное, в общем, приданое будет лет через пятнадцать, если, конечно люди столько лет протянут. Или родственнички всё это добро себе не приватизируют.

— Ребёнок сиротой остался, а ты такое говоришь!

— Ну и что? Не она первая, не она последняя. Матери с отцом я всё равно ей не верну, она, кстати, хозяйская дочка с этого хутора. У неё ещё братец или сестрица полугодовалый был или была. Кроватка в доме осталась. А в ней — считай угольки. Деревянные стены этому излучению не преграда. А посреди двора — сука обгорелая валяется. А у входа — подстилка и пять щенков. Тоже мёртвые.

— Людей много погибло?

— Не считала, у её отца работники были, да ещё кто-то в гостях. Вот и погостили, блин. — она глубоко затягивается.

Цинизм матери Марину давно уже перестал шокировать. Она от неё уже всякого наслушалась. И даже сама иногда применяла иные обороты речи. Из разряда тех, где ругани поменьше. В конце концов, М. С. неплохой оратор. В том числе, оратор и от слова орать.

— Ты их не будешь хоронить?

— Я что, профессиональный могильщик? Хватит, накопался я уже могил.

— С ней что делать будем?

— С собой не потащим, это факт. Деревня тут не слишком далеко. Туда и снесём. Пусть дальше сами разбираются. — она на некоторое время замолчала, потом тяжело вздохнула и продолжила.

— В ту деревню идти нет смысла. Эта погань, если не ходит кругами, то двигается как пахарь по полю. Нарезан ей участок. Начинает от края. Проходит до конца. Поворачивает и снова до края поля. И так пока всё поле не пройдёт. Если никого не встретит. Она двигалась от деревни через хутор и вглубь леса. Там я её и подбила. В деревни она побывала. Я не хочу смотреть на то, что там твориться. Ребёнка этого понесём в другую деревню. Она довольно далеко. Но там эта тварь не могла побывать. Я точно вычислила район её патрулирования. Ошибись — жива бы не была.

М. С. снова вздыхает и садится на край канавы. Сигарета потухла, а она словно и не замечает. Она по-прежнему тяжело дышит. Странный и нехороший признак. Но спрашивать её о здоровье может быть вредно для твоего же собственного здоровья. Она сидит довольно долго. Потом начинает рыться в карманах. Вытаскивает оранжевую аптечку первой помощи. Достаёт два белых с голубым пенальчика. Высыпает на руку и глотает их содержимое.

У Марины в кармане такая же аптечка с разноцветными лекарствами. И прекрасно известно, что от чего. Эти пеналы — при отравлении. При угрозе облучения — белые с жёлтым.

А с голубым… Насколько сильно?

Только сейчас Марина обращает внимание, Мама теперь без бронежилета и рюкзака, а ракетница перекинута за спину. А она просто задыхается. Волосы ко лбу прилипли. Нездоровый блеск в глазах.

— Тебя не ранили?

— Что… Ах нет — и качнулась словно засыпая.

— Тебе плохо. Что надо сделать.

— Ничего. — М. С. вот-вот упадёт — Я уже всё сделала сама. Отрава. Должно пройти… Говори со мной… Заснуть не давай… Я могу и не проснуться.

— Где твои вещи? — торопливо спрашивает Марина первое, что приходит на ум.

— Сняла, пока за этой штукой гонялась. Бронежилет снижает мою маневренность процентов на 15. Всё остальное — ещё на десяток… — Марина толкает ее — А от огня этой фигни всё равно не спасёт. Передохну — всё подберу. Если не сдохну. Не девочка уже, чтобы так по лесу носится.

— Чем она стреляет? — торопливо спрашивает Марина. Никогда не было проблем с логикой, а за последнее время преизрядно насмотрелась на раны нанесённые различным оружием. Но что может сжечь человека не попортив одежды? И почему так странно говорит Мама?

— Что-то вроде направленного потока жёсткого излучения. Эффективная дальность поражения — метров 20, ещё на 50 к ней лучше не приближаться. Её потому маревом и называют, что когда она ведёт огонь перед ней воздух словно горячий и вибрирует. Через поток смотришь — словно в пустыне. Под полным потоком… Ну, ты видела. А под частичным… Несколько дней человек ещё живёт. Потом умирает. В страшных мучениях. Истончается кожа, появляются раны, с костями что-то происходит. Разрушаются органы чувств и в первую очередь зрение. В общем, угодившего под поток лучше просто пристрелить. Из соображений гуманизма, ибо защиты от этого облучения просто нет.

— Это их оружие?

— Да, только это не оружие, а что-то вроде охотничьей машины для уничтожения опасных животных на диких планетах. В боях оно малоприминимо. Малая дальность огня прежде всего. Она хоть и бронирована, но создана в первую очередь для борьбы со зверями. У неё два блока окуляров на корпусе. Внешне они не видны, но даже пулями очень легко поражаются. Мы о них с конца той войны знали. Против подготовленного бойца эта хрень не очень опасна.

''Против подготовленного бойца — почти с раздражением подумала Марина — Против подготовленного бойца. Да на них эта штука и натаскана. Мама ей попросту врёт! Пугать не хочет. А зачем? Маленькой её считает? Думает, что не поймет? Да ведь всё и так ясно почему Мама так выглядит — напугана. М. С. напугана, и ещё больше напугана тем, что её страх видела Марина.

С машиной М. С. с трудом справилась. С огромным трудом. Убить её могли очень даже легко. Лучше не пытаться представлять, насколько же эта машина опасна на самом деле. Не по сказочке Мамы. Ибо Марина в сказки давно уже не верит. Даже в самые страшные. То, что есть наяву, гораздо ужаснее. Столько болтает как раз затем, чтобы снять нервное напряжение. С чем же она сражалась? Но лучше не думать. Ибо похоже это непредставимый ужас. Гораздо страшнее всего пережитого ими.

А Мама знает! Знает прекрасно! Боится. Хочет оградить от ужаса Марину. И от этого ещё страшнее.

М. С. же внешне невозмутимо продолжает. Только нелегко эта показная невозмутимость дается. Она то и дело вздрагивает, словно засыпая. На лбу капельки пота. Дышит со свистом Марина то и дело тормошит её. Страх Марины всё сильнее. Маму уже приходится не тормошить, а со всей силы трясти за плечо. Всё чаще и чаще. И то и дело срываться на крик.

М. С. словно пьяна. Но это не то.

— Они их много сбросили в первую очередь вблизи больших городов. Или наоборот, в не слишком населённых местностях, но понемногу. У неё автономность — несколько месяцев. Дел натворить может. Но может и не натворить, ибо бывают сбои в программе. На моей памяти, одна трофейная установка не реагировала ни на что, кроме птиц. Включая нелетающих и мертвы. Техники на полигоне дурака валяли- куриц в мареве жарили. Я ела. А человек даже с оружием на ней кататься мог… Если навыки акробатики хорошие. Это тоже со сбоем была, ибо их обычно только на какую-то породу скотины, в данном случае на людей настраивают. А она всех подряд жгла. Ещё бы десятка — и генератор перестал бы функционировать. Правда, дел бы она за это время натворила бы.

Вот так и сидят почти до темноты. М. С. вроде полегчало. Стала говорить нормально. И даже полезла за сигаретами.

— Мама. Что это с тобой всё-таки — наконец спросила Марина.

М. С. сейчас кажется только усталой.

— Яд. С этой же установки. Их целесообразность, бля. Когда противник малочисленен, на ближних дистанциях может бить капсулами с ядом. Специально разработан против гуманоидов не их вида. Смерть в течение получаса. На чужаков — не опаснее рвотного. Биологи, бля. Как её подшибла… Два раза попала в меня… Желудок чуть наружу не вышел. Вместе с кишками до жопы включительно. А потом… Я не знала, сдохну или нет… Я гибрид… Но человек на Ў. Не знала… Что вылезу… Было так плохо… Но отошла всё-таки… Не запрограммировали машину на встречу с живучим гибридом — истерический смешок.

Молчали с полчаса. Наконец М. С. сказала.

— Всё. Я в норме. — она высыпала из пенальчика несколько красных с жёлтым капсул и проглотила — Пошли дальше. Успеем ещё твою находку пристроить.

— Так — М. С. опустила бинокль. Аппарат зашипел, окуляры потухли и убрались внутрь. Щелчок, и закрылась крышка. Вместо бинокля — маленькая пластиковая коробочка, чуть побольше индивидуальной аптечки. — удачно зашли. Вон там, с круглой крышей церковь. А рядом дом священника. Туда и двинем.

— Они же тебя не любят.

— Ничего, авось не съедят. Народишко тут жутко ортодоксальный, но к счастью для меня считающий, что всякая власть от бога. Принципиальнейшие пацифисты. Были лет эдак десять назад. Так что, есть шанс, что нас не убьют. Попам их вообще вред живым существам причинять запрещено. Даже таким 'милым' как мы с тобой. Ну, хватит болтать. Двинули!

''И кто же тут болтает больше всех? ' — с усталым раздражением думает Марина. Тащить в нагрузку к рюкзаку и оружию ещё и сонного ребенка несколько выше её физических способностей. Только у Мамы дурная черта — считать силу и выносливость других людей исходя из своих собственных. Все бы ничего, но Марина подковы ломать не умеет.

Такой грохот в дверь мог бы разбудить и мёртвого. Святой отец подумал, что, вряд ли добрые люди так стучат, да ещё в такое время. Но всё равно встал из за стола и пошёл открывать. Так велела вера, дом святого отца должен быть открыт для каждого. А за дверью чужой, ибо он не знает, что дом священника не запирается.

Он распахнул дверь.

— Здорово, святоша.

У входа стоит человек в камуфляже и бронежилете. На боку тускло блеснул ствол автомата. Слишком много таких людей бродит сейчас по руинам страны и ждать от них можно чего угодно. Святой отец невольно отпрянул, и только сейчас заметил, что человек-то женщина. Невысокая, чёрноволосая, очень бледная она насмешливо разглядывает его. Похоже понравилось, что напугала. И ещё: лицо кажется Святому отцу знакомым. Очень знакомым.

— Зачем вы пришли? У меня нет ничего ценного.

— А мне твоего барахла и не надо. Свое притащили. Так что пусти в дом, дорогой хозяин, а то всё равно сама зайду.

И повернувшись к кому-то в темноте, крикнула.

— Маришка, неси её. — и уже святоше- дай пройти.

Она по хозяйски отстранила святого отца и входит в дом. Невольно проводив женщину взглядом, он увидел перекинутое за спину что-то очень похожее на тяжёлый пулемёт с очень толстым стволом. Из темноты вышла та, которую назвали Маришкой — девочка лет 14, похожая на женщину как дочь на мать… Или как сестра. На руках она несёт что-то завёрнутое в пятнисто-зелёный армейский плащ. Как показалось святому отцу, маленького ребёнка. Дочь (почему-то святой отец решил, что это всё-таки дочь) проходит вслед за матерью. Святой отец закрывает дверь, и идёт за ними. Странные… гости. Но за последнее время он навидался и не таких.

Женщина уже по хозяйски рассаживается за столом, девочка так и стоит у двери со своей ношей на руках.

— Куда её можно положить?

Священник открыл было рот, но женщина заговорила первой.

— А я почем знаю? Ты её нашла, ты и думай! — и без перерыва к святому отцу — Эй, у тебя кроватка для ребёнка найдётся?

— Для кого? — не понял он. Уверен почему-то ночевать эти двое вовсе не намереваются. Хотя девочка выглядит очень усталой.

— Да положи ты её куда-нибудь.

Дочь пришедшей в ночи аккуратно кладёт свёрток на лавку и слегка разворачивает края плаща. Действительно, под плащом спит маленькая девочка.

— Вот. Забирай её. С этим и пришли.

Святой отец даже не удивился.

— Откуда она у вас? Где её родители.

Женщина отрывисто произнесла.

— Вся. Её. Семья. Убита… Километрах в 20 отсюда. На хуторе в лесу. Там дом с красной крышей. Знаешь такой?

Он кивнул, не став уточнять кем, кто убийца. Приходящим в ночи лишние вопросы лучше не задавать. Она же прикрыла глаза на несколько секунд, и глухо заговорила.

— Бродячей установкой марева. Девочка спряталась. Марина нашла её. Установку я взорвала. Можете не бояться.

Впервые в душе святого отца родилось смутное подозрение, кто перед ним, когда она крикнула в темноту странное имя, теперь, услышав второй раз, не смог удержаться и взглянул в глаза женщине.

Скривились тонкие губы. Она не сочла взгляд священника дерзким. Извечное мужское любопытство. Детки с огнем играют, взрослые за горизонт глянуть пытаются. Кто подурее — в жерло вулкана лезут. Или в глаза ядовитой змее смотрят.

Мгновение приглядывался. И словно волна ужаса накатилась откуда-то из глубины души. Кажется, самое хреновое что может привидится священнику — оказаться рядом с существом, официально объявленного Священным Собором одним из воплощений Врага Рода Человеческого, чьё имя, как и Господа не следует поминать всуе. Говорят, Святые Отцы прежних времен бывало сражались с Врагом. Об их подвигах сложены легенды. Правда, не сложились легенды про тех, чья вера оказалась недостаточно крепка, и души их достались-таки Врагу.

Да и любая вера довольно плохонький аргумент против преображенного человеческими руками металла. На старинной бронзе появляется зелень. Бронза эта иногда попрочнее стали. Словно зеленой патиной смотрит на священника душа из металла.

И слышен металл в голосе.

— Ну, чё встал, как баран? Ребёнка не видел? Устраивай её по быстрому, и мы пошли. Больше ты нас не увидишь, не волнуйся, а то знаю я, как вас от моей рожи воротит. Не прикидывайся, ты знаешь, кто Я.

Слишком сложные чувства перемешались в душе священника. Он видит перед собой демона. Должен ненавидеть. И не может. Демон спасла чужого ребенка. Словно обычная мать защищает своего. Краем глаза заметил, что и дочь столь же зеленоглаза. Только смотрит как совсем обычный уставший ребенок. А не как отродье демона. Они будут идти ещё долго, ибо вблизи деревни М. С. ночевать не станет. И ей плевать, что дочь валится с ног. Она из металла, но девочка-то в чем виновата.

М. С. поднимается. Повинуясь какому-то неожиданному чувству священник сказал.

— Куда вы пойдёте, сейчас же ночь…

— Да? А я думала день. — ответила М. С. усаживаясь обратно.

— С вами же ребёнок, а не солдат. Об этом подумайте.

Она склоняет голову на бок и прищуривается. Ох, и до чего же нехорошо!

— Твои собратья по вере четыре года назад ей такое устроили… Не каждый взрослый бы выдержал. Так что не тебе меня учить.

— Я не учу, а говорю, что вижу.

Марина развернулась и сказала неожиданно властно.

— Хватит орать! Ребёнка разбудите.

Но уже поздно, девочка проснулась, и заплакала. Марина склонилась над ней, говоря что то ласковое. М.С. продолжает сидеть.

— Слышь, святоша, ты как, из синих, или из жёлтых? Жена у тебя есть?

Он не сомневался, что М. С. достаточно хорошо разбирается в деталях одеяния священника, и сан ей сразу понятен.

— Да, я состою в законном браке.

М.С. в этом послышалась скрытая издёвка, но она невозмутимо продолжила.

— А дети?

— Не дал господь.

— Ну, вот мы тебе вместо него одного и подкинем.

— Не богохульствуйте.

— А что мне ещё делать?

Святой отец ещё раз взглянул на неё. Не первый день она уже идёт, далеко не первый. Неплохо насмотрелась, небось, на то, что понавытворяла в мире Последняя война. И идёт явно к новой войне готовиться. Да ведь ничего другого она и не умеет. А сейчас чудовище просто отдыхает, и демонстративно не принимает участия во всей возне своей дочери с чужим ребёнком.

— Ну, так кровать ты притащишь или как?

— Пусть пройдёт в ту комнату, там есть.

— Ну, так иди и помоги ей, в конце концов тебе её притащили.

Вскоре девочка заснула. Марина и священник вышли из комнаты.

— Ну, пока святоша, М.С. слово держит.

— Сейчас же ночь.

— Ну и что.

М.С. встает, поднимает с полу гранатомёт и направляется к двери.

— Подождите. Нехорошо отпускать гостя голодным.

Она хмыкнула, но остановилась.

— Святоша, а водка у тебя есть?

Он кивнул.

— Мама! — с плохо скрытой угрозой в голосе произнесла девочка.

— Уймись, поборница трезвости, немного я выпью. Да сказала же, немного.

— Я посижу с вами — тоном, не допускающим возражений сказала она.

Оказывается, на свете есть человек, способный безнаказанно перечить М. С. Четырнадцатилетняя зеленоглазая девчонка! Ну, у девочки и характерец! Что же из неё дальше получится, если она уже сейчас такая? Священник мысленно усмехнулся своим мыслям. Даже у М. С., оказывается, есть человеческие слабости и привязанности. Единственный ребенок из разряда тех детей, которым абсолютно всё позволяется. Кажется, почтение к родителям в семействе Еггтов-Саргонов плюс все прочие титулы, не является добродетелью. Ну, если вспомнить исторические хроники, то там про представителей этой семьи и не такое повсплывает.

Тем временем собрали на стол. М. С. деловито направилась к шкафчику с посудой, и недолго думая, вытащила оттуда две рюмки покрупнее. Впрочем, она не столько хотела выпить сама, сколько напоить святошу. А Марина засыпает на ходу, и М.С. это чётко видит.

Они сели за стол, М.С. наполнила рюмки. Святой отец заметил, мягко говоря, неодобрительный взгляд Марины. Мать сделала вид что не заметила.

— Ну что же. Помянем тех, кого нет с нами. — сказала она.

Святоше пить в принципе не запрещено, но он этого дела не любит. Однако, сразу ясно, что отказать М.С. тоже весьма сложно. Он выпил. М. С. — только после него. Водка довоенная. М. С. поморщилась, но к имевшимся на столе закускам не притронулась. Святоша хотел закусить, уже руку протянул, но под взглядом М.С. невольно отдёрнул.

Она тем временем наполнила по второй, но пока к не притрагивалась. Марина не слишком дружелюбно посматривала то на маму, то на святого отца, но пока ничего не говорит.

— Слышь, святоша, много ваших вместе с нашими полегло?

— Из тех, кто ушёл, пока вернулось только двое, а уходило триста двадцать два человека.

— Осуждаешь меня?

— За что?

— За тех, кто не пришёл.

— Все мы ходим под богом. Творим разное. Он нам отмерит в свой срок по нашим делам.

— Ты не ответил.

— Судить можно того, о котором знаешь много, и лучше, если это будет человек равный тебе. А у вас чудовищная гордыня, и вы, пусть и не служите богу, всё-таки были первой из людей. И равных вам людей попросту нет. И слишком велико то, что сделали вы, хорошо это или плохо- пусть судит Господь. Я не возьмусь вас судить никогда.

— Не возьмешься, или просто говоришь так, что меня боишься, точнее не меня, а наших автоматов?

— Все мы в руке господа, и только он знает смертный час каждого.

М.С. хмыкнула.

— Ты снова не ответил. Меня, именно ту, которая сидит перед тобой, а не ту, которая вела войска на столицу, ты боишься?

— Мне ведом страх, но вас я не боюсь. Боятся можно того, кого считаешь врагом. А вы просто не были другом.

М.С. залпом осушила вторую рюмку.

— Чё смотришь, пей.

Он выпил. М.С. налила третью. Неодобрительность во взгляде Марины сменилась почти что враждебностью. Впрочем, М.С. пить не спешила, и даже навалила себе на тарелку различных закусок. Ела она крайне неопрятно, говорила не прожевав, и ещё ухитрялась при этом курить.

Святоше в этом смутно угадывалась какая-то игра, он словно чуял, что М.С. специально разыгрывает из себя этакого туповатого солдата, знать не знающего ничего кроме уставов и приказов. И ведущего себя в лучших традициях худших казарм. Только вот зачем ей это надо?

— Слышь, святоша, а своим ты чего по ребёнка скажешь, когда мы уйдём?

— Скажу, что её мне подкинули. Поверят, уже были похожие случаи в окрестностях.

— Неглупо, жене тоже самое скажешь?

— Так ведь это правда и есть.

— А кто ребёнка подкинул, тоже скажешь?

— Нет. Не женское это дело, такие вещи знать. Сердце у неё слабое, как бы плохо не стало.

— Это точно. От меня частенько людям поплохеть может. А сейчас она где?

— У своей матери в соседней деревне гостит.

В лице Марины что-то изменилось, а М. С. невозмутимо спросила.

— Это в Заречной что ли?

— Нет, в Бычьих Холмах.

М. С. кивнула, насадила на нож солёный огурец, с хрустом откусила, и не прожевав, сказала.

— Насчёт ребёнка этого ты не думай, если поторопишься тебе в нагрузку к ней целый хутор достанется. Без скотины, правда, но зато, со всем инвентарём. Её хутор это теперь. Ибо живых там никого. И если в Заречной кто из родни был, то там тоже… Я туда не ходила, но установка как раз оттуда припёрлась.

— Значит, опять хоронить людей придётся. И опять многих.

— Прилично. Сколько в деревне, не знаю, но думаю, всех, кто там жил. На хуторе человек двадцать, да скотину зарыть или сжечь придётся. Ты не бойся, это дерьмо в режиме охоты было, а следовательно, она на много километров одна. Только ты поторопись. Хутор-то богатый был.

Он злобно стрельнул глазами. Снаряд лишь впустую царапнул броню.

— Говорят, вы в людях разбираетесь. Даже шуточка у вас есть 'Кадры решают всё' . Ну, вот и подумайте, сильно я похож на человека, который позарится на чужое.

''Вообще-то насчёт кадров вовсе не я придумала ' — подумала М. С… Но в этом мире данная фраза к ней просто прилипла. Настолько, что автором считают именно её. И даже император, шутник, как то раз сказал 'Как говорит генерал полковник, ' Кадры решают всё' . Хотя сам-то прекрасно знает, кто это сказал.

Интересно, где сейчас этот юморист доморощенный? Такие хитрецы ведь и вправду в огне не горят, в воде не тонут. Только вот в воде ещё кое-что не тонет…

— Ну, на первый взгляд, подчёркиваю, только на мой первый взгляд, на такого человека ты не похож вовсе. Хотя первоначальное мнение может оказаться и в доску ошибочным.

— А может, и наоборот.

— Какие мы скромные! Это ведь гордыня. Один из тяжких грехов.

— Не вам это решать!

— Иногда лучше решать самому, в том числе и за других, чем ждать, пока кто-то начнёт решать за тебя.

— Хотел бы я посмотреть на человека, который сможет что — либо решить за вас.

— Я бы тоже очень хотела.

Оба усмехнулись. А Марина откровенно засыпает. Она вздрагивала время от времени, пытается уловить о чём говорят, и снова начинает клевать носом.

— Здорово её умотало.

— Ничего, Еггты выносливые. Хотя и маленькие частенько.

— Только вот мелких среди вас не водится.

— Ну, это по всякому бывает.

— А вот не задумывалась, зачем нужна власть?

— Задумывалась. Слышал наверное, такое слово, справедливость? Да слышал, слышал. Ну, вот власть затем и нужна, чтобы максимальному числу людей её обеспечить.

— Приходили ко мне иные из паствы со словами: Я верю в господа, но я за черных, отче, что мне делать? Чаще всего это были люди не слишком богатые, но праведной жизни. Были и другие, богачи, всегда стоящие на службе в первых рядах, столпы веры, как зовут их прямо скажем, не слишком радивые слуги господа. Жаловались на первых. Требовали проклясть их и наложить церковное проклятие.

— Проклинал?

— Нет. Служить вам и верить в господа вполне возможно. Но нельзя одновременно молиться и Господу, и золотому идолу. А это самое мерзкое. В Господа вы не верите, но про вас что ни говори, а поклонников идола вы не слишком жалуете.

Уже потом… Идя на эту войну иные из первых приходили ко мне за благословением. И я с чистым сердцем давал его. И молился о ниспослании победы.

— Потому что так решил ваш собор. Его представители принесли мне решение. 'Молится за власть, и о даровании победы' . А у меня очень хорошая память. Иные из них буквально несколько месяцев назад поливали грязью меня и проклинали со всех кафедр. Двое даже выступали за создание святого трибунала, для установления, не являюсь ли я порождением демона, а следовательно, не следует ли уничтожить и мою дочь, как существо нечеловеческой природы.

— Вопрос о трибунале не прославил многих иерархов.

— Вопрос об истине. Помнишь его?

— Вопрос, дать на который ответ выше человеческих сил?

— Именно

— Давить, давить из человека животное. Отучать его озираться по сторонам и трястись от каждого шороха. Пусть встанет, разогнется, и смело посмотрит на мир. Выжечь из души страх. Мир сильных духом людей. Мир каким он должен быть.

— Жесток будет такой мир, мир без сострадания.

— В мире не будет боли. Жалеют слабого и больного. А если их нет. То кого жалеть?

— Жалость и сострадание одно из первых отличий человека от животного.

— Ничего подобного. И то, и другое качество присуще и зверям. По крайней мере некоторым. Впрочем, людям эти качества присущи далеко не всем и не всегда.

— Ты думаешь я всегда был священником?

Зеленый взгляд скользит по лицу как луч прожектора по ночному небу. Так. За что-то зацепился. Ещё за что-то. Ещё и ещё. Уверенно отчеканено:

— Не-а. Сан ты принял недавно. Лет эдак пять назад. А до этого… ставлю сто к одному, что ты летчик, скорее всего, бомбер.

— Я так любил небо! И я так его ненавижу теперь!!!

— Кого ты разбомбил? Роддом? Детсад? Или просто сыпанул кассетными на голову своей пехоты? За последнее побью как-нибудь потом.

— Так зачем?

— Может, когда-нибудь люди научатся не убивать друг друга. Очень хочу приблизить этот час.

После того, как девочка заснула, они сидели ещё долго. Выпито было всё. А святой отец даже сквозь хмель замечал абсолютно осмысленный и ледяной взгляд М. С..О чём они говорили он не помнил. Может, он наболтал лишнего, а может, и нет. А вот свою последнюю полу трезвую мысль он запомнил — 'Значит она, действительно, не пьянеет' .

Они уходили. Женщина, почти не похожая на женщину, и девочка похожая на кого угодно, только не на ребёнка. Мать идёт впереди. На ходу она сняла с левого плеча автомат и протянула дочери. Девочка ловко взяла оружие и повесила за спину. ' Совсем, как солдаты носят '- неожиданно подумал святой отец. Обе они нисколько не походили на тех женщин, что знал он. Слова смирение обе, похоже, не знали, зато гордыня их слишком хорошо видна. 'Зачем Бог сотворил женщину? ' — так кажется, звалась тема одного из богословских диспутов в академии много лет назад. Святой отец не помнил, кто что сказал тогда по этому поводу, но зато он точно знал, что он сказал бы сейчас, окажись он вдруг на том диспуте: `'Иные женщины могут прожить жизнь так, что всем мужчинам будет стыдно за то, как они прожили свою. Для того их и сотворил господь' . Во всяком случае, в их глазах он прочёл немой укор, нет, не в глазах матери, та давно уже умела прятать свои чувства, а в глазах дочери. Ему стало да, пожалуй ему стало стыдно 'Ты тут, сидишь, с женой, домом, скотиной. Ты не стар, и вроде здоров — так почему ты здесь? А не там, где легло столько людей, гораздо лучших, чем ты. Откуда ели вырвались мы. ' Это он прочёл во взгляде маленькой Марины Саргон, дочери великой и страшной М.С. 'Жена, да убоится мужа '- почему-то вспомнилось ему — 'А ведь глупое выражение' . И вовсе невозможное в том мире, где жили эти двое. Они вообще, похоже, повидали все ужасы, какие мог видеть человек. Но они остались людьми. Только блестит в чёрных волосах матери седая прядь, и вообще, куда больше у неё седины, чем должно быть в её возрасте. А дочь её слишком рано стала взрослой, но ведь она всё-таки не взрослая и она кричит во сне.

Святой отец думал, что не без божьего помысла появились среди людей чёрные саргоновцы. Появились, что бы напомнить всем, что и без Бога можно жить очень достойно. Достойнее многих, кто считает себя приверженцем истиной веры.

Они уходили. А святой отец, сам не зная почему, сотворил благословляющий символ веры. Это всё, что было в его силах, но он очень хотел, чтобы они дошли до столицы. И вечером того же дня он молился за них.

— Хорошее поле. Самолет вполне может сесть — сказала М. С., захлопнув электронную книжку.

— Где ты здесь самолет достанешь?

— Если очень повезёт, то он сам сюда через пару дней прилетит. Пошли в деревню.

В деревне никого не было. Вообще. Добротные дома пусты, все двери настежь. Недавно брошены. А почему? Как-то недосуг задумываться.

М. С. извлекла из рюкзака металлический цилиндр, похожий на ракетницу в масштабе 2,5 к 1.

— Что это?

— Специфический радио маяк для очень важных персон. Если передатчик включен, то на нескольких волнах пойдёт сигнал тревоги. Значит персона в опасности, высылайте самолеты.

— Почему ты не применила его раньше?

— Их станции РЭБ. Они фиксировали все наши переговоры. Понять, правда, могли не все. И не на всё бомбами реагировали. Но весьма быстро сообразили, что объекты ведущие интенсивный радиообмен заслуживают самого пристального внимания в тротиловом эквиваленте. А уж на некоторые позывные у них такая болезненная реакция. Газовых бомб вперемешку с пятитонными фугасками могут не пожалеть… Не уверена, знают ли они про этот сигнал…

М. С. закрепила контейнер на крыше, примотав проволокой к трубе. Щелчок — и на два метра вверх вылетела антенна. С крыши М. С. скатилась кубарем.

— В лес! Быстро!

— Сколько нам ждать?

— Сутки. Любой, услышавший сигнал обязан выслать спасательную экспедицию. Если конечно, хоть кто-нибудь этот сигнал слышал.

Короткокрылый самолет бесшумно вынырнул из-за деревьев. Пронесся над древней, и сбросил пару серебристых контейнеров. Стена огня поднялась на десятки метров. Кажется, загорелась даже вода в пруду. А машина перевернулась в воздухе, и пошла на второй заход. На этот раз вниз несколько упаковок кассетных бомб.

— Хоть что-то хорошее — философски констатировала М. С. глядя в бинокль на огромный костер, бушующий на месте деревни.

— Чем радоваться-то? — буркнула Марина, глядя в другую сторону. Вспыхнувшее с такой силой пламя напугало её. Ещё страшнее теперь выглядит перспектива топать на своих двоих ещё энную сотню километров.

— У этого XC-140 'Полуденный гром' наибольшая дальность из всех атмосферных кораблей. Два подфюзеляжных и десять подкрыльевых узлов подвески. А сыпанул по нам с четырех. На остальных я подвесные баки разглядела. Издалека прибыл, гость дорогой. Не иначе как из-за океана. Значит, в относительной близости пунктов базирования не наблюдается!

— Я не поняла, эти передатчики были только у высокопоставленных лиц. Зачем же их бомбить? Гораздо лучше…

— Взять живым. Только для этого потребуется целая экспедиция. А тут- прилетел, сыпанул и улетел. Человека нет — проблема, следовательно, отсутствует. Если передатчик не сгорел — ещё раз прилетят. Хотя цыплята-гриль приготовились бы замечательно. Румяные такие, с корочкой!

— Мама, а ты точно уверена, что больше никто не слышал сигнала? Может, подождем ещё и наши прилетят?

— Не прилетят. При выключении должен пойти особый сигнал. Если передача оборвана- то значить это может только одно- уничтожение маяка. Собирайся! Делать нам тут больше нечего.

В рюкзаке Марина нашла пятую часть популярного где-то полгода назад приключенческого романа. Мечи, магия, страшные тайны, маленький мальчик в роли большого героя спасающий мир, его друзья-подружки.

Книгой болела половина шарика. И греды, и миррены зачитывались ей, наплевав на вечные противоречия. У мирренов перевод и издание каждой части находился под личным контролем министра народного просвещения. Марина слышала остроту матери — 'Хорошая политика, похвально, издавая миллионными тиражами эту муть можно здорово сэкономить на всех прочих изданиях. Столько леса сохранится! И сколько же цветов жизни, растущих на подобном субстрате, вырастет полными дубами. Чем больше среди двуногих дубов, тем проще им управлять. На долгосрочную перспективу работают' .

Марина очень хотела побывать на встречи с автором, но поняла, что к матери с подобной просьбой обращаться бессмысленно.

Все прошлые части Марина читала одной из первых в стране — все-таки родство с императором (дедом она никогда Саргона не называла) содержит в себе и некоторые приятые моменты.

Сейчас Марина обратила внимание только на то, какая книга увесистая. А приключения героев казались бессмысленными, надуманными и глупыми, хотя нет, глупыми они были изначально.

Упрекать некого, переживала что тяжело идти, и тащила на себе лишние килограммы уже столько дней.

Без сожаления книга в яркой обложке заброшена в кусты. Себе Марина пообещала — если выберутся, то она больше ни одной приключенческой, фантастической или фэнтезийной

книги в жизни в руки не возьмет. Пусть даже автор и участником событий окажется. Приключения- это хорошо, только ко всяким забавным вещам ещё столько всего прилагается, о чем никогда больше вспоминать не захочешь, и говорить никому не станешь.

— Хм.

— Что там? — устало спросила Марина. До привала было ещё далеко, а М. С. стоит с вопросительным видом уперев руки в бока.

— Сама посмотри.

Марина осторожно раздвигает кусты. Поле. Полоса вспаханной земли. Забор из колючей проволоки. Караульные вышки. Дальше типовые здания казарм. За ними возвышается массивное полукруглое здание без окон.

— Наши… Дошли…

Марина бросилась вперед.

М. С. резко одернула её за руку.

— Стой! Разобраться ещё надо, что тут за наши, и наши ли это вообще.

— Но…

— Без «но». Мне в шкуре лишние дырки не нужны. А здесь мне что-то не нравится. Больно уж тут сильно императорским духом пахнет.

Окуляры с шипением убрались внутрь. М. С. привычным жестом защелкнула крышку.

— Собирайся, и пошли.

— Туда? — Марина показала в сторону вышек.

— Счас, разбежалась.

— Но там же наши…

Левый глаз превратился в щелочку.

— В гробу я видала таких «наших». И ещё кое-кого…

— Но…

— Что «Но»? Связь с этим гарнизоном оборвалась за три дня до десанта. Якобы, во время сильной бомбежки. Император докладывал, что тут сплошной лунный пейзаж. Объект 546 разрушен полностью. Только было это через два дня ПОСЛЕ десанта.

— Может, против них просто бомбу РЛБ применили? — Марине очень не хочется идти дальше.

— Бомба РЛБ, как ты и сама прекрасно знаешь, практически не производит разрушений. Ты тут хоть одну воронку видишь? Вон то серое здание это и есть объект 546- РЛС последнего поколения. Целехонькая. Сама-себе я настоятельно рекомендую держаться подальше от солдат императорских частей. Война кончилась, а старые дрязги вовсе нет.

Но конечно, можешь пойти к ним. Тебя они не тронут, может и к Саргону отправят… А вот мои похороны будут очень скоро.

Марина встает. На лице- глухое ожесточение.

— Значит, в столицу. Ведь именно там больше всего твоих и Бестии частей.

— На момент конца Северной ставки была связь ещё с несколькими нашими без кавычек гарнизонами. Но…

— До них ещё дальше чем до столицы?

— Умничка!

Этот город вполне можно миновать, но М. С. из профессионального любопытства решила взглянуть на руины. Интересно всё-таки, по какой это причине достаточно крупный гарнизон вдруг замолчал на десятый день войны, и больше не отзывался. А посланные туда самолёты- разведчики попросту не вернулись. (Правда и посылали их всего дважды) Конечно, подобное любопытство может выйти боком, ну да живы будем — не помрём.

Ну почему из города никто не выбрался, М. С. разобралась довольно быстро. Одно из полей недалеко от города оказалось буквально нашпиговано противопехотными минами чужаков. Тип их прекрасно известен М. С., да и любой сапёр лёгко бы снял подобную мину. Лично М. С. их не боится совершенно. Мины реагируют на какую-то составляющую в поту человека, кэртерца или гибрида они игнорируют. А у саперов есть специальный спрей в шутку называемый 'Противоминный' . Прыснул- и по запаху мина тебя не обнаружит. Такого же эффекта с помощью любых сильных духов можно добиться. А особо языкастые саперы утверждают, что если на мину перегаром дыхнуть она напрочь сломается. Только если на 'обезвреженную' таким образом мину наступить, она все равно рванет. При взрыве мина выбрасывает массу маленьких, но очень острых лезвий. Так что несложно догадаться, как выглядит подорвавшийся. Острота в стиле Софи — манекен для иглоукалывания. В общем, Марина и не узнала, что несколько часов шла по минному полю.

Оборонительные рубежи перепаханы бомбардировщиками. Кое-где среди раздолбанной техники можно видеть скелеты. Но пока всё в общем традиционно. Это мы уже видели. Деревянные дома и сады на окраине сгорели напрочь. Одни печи торчат, да угольки кругом. Да вон среди обугленного безобразия раздолбанная башня ПВО гнилым зубом торчит. Чем это её так лихо приложили? Аж бетон сверху донизу треснул. Что на крыше — лучше не любопытствовать. Двери позаклинивало нафиг. Впрочем, при таких повреждениях стен, внутри вряд ли кто мог остаться в живых.

Чем же их так? Судя по всему, тяжелой бетонобойной, да ещё и не одной, а потом фугасной управляемой. Да уж, хорошо что нам таких гостинцев не перепало… Хотя какая теперь разница.

Ближе к центру города дома уже каменные. Тоже в основном от них одни стены остались. Да чудовищные воронки, заполненные водой кое-где. Картина произошедшего вырисовывалась теперь чётко: никакого новейшего оружия здесь не применялось, по каким-то причинам командование чужаков решило, что в этом городе находится нечто, заслуживающее пристального внимания их бомбардировщиков. Предприняли массированный налёт. Естественно, ПВО не справилось, и город просто разнесли по кирпичику. А те, кто пытались сбежать, подорвались на минах. Ставку что ли здесь они накрыть пытались?

А может, и пытались. В начале войны по дорогам курсировало несколько машин с мощнейшими радиостанциями, забивавшими эфир всевозможной ерундой. Они имитировали работу радиостанций крупных соединений. Обманки, так сказать. Не исключено, что одна из машин и находилась некоторое время вблизи этого города. Чужаки клюнули, ибо никаких штабов здесь не было.

Находившимся в городе не повезло. Могло не повезти и кому-то другому. Схлопотали то, что предназначалось нам. А ля Гер, как говориться.

Заходить в город не стоило, только потеряли несколько часов времени, лазая по развалинам. А день довольно прохладный, осень как никак. И костра не разведёшь, чтобы согреться, ибо всё, что могло здесь гореть, давно уже сгорело.

Обе уже по уши перемазались в саже. (Чего-чего, а её-то здесь сколько угодно!) Они уставшие, продрогшие и злые. Идут молча, ибо наговорить друг другу они сейчас могут только гадостей. Под ботинками перемешенная с сажей грязь хлюпает. Ещё и дождик стал накрапывать. Плащи у обоих. М. С. ещё подвела хвалёная ловкость, и она свалилась с каких-то развалин. Ничего не сломала, но пару синяков поставила, и перепачкалась, как чушка. Могли бы, конечно, и пересидеть этот дождь где-нибудь. Но что-то ни той, ни другой совершенно не хочется хоть одну лишнюю минуту проводить среди этих руин. Где тут и там в грязи и саже то и дело попадаются скелеты. Любые. Большие, маленькие. Всякие. И ничего живого.

М. С. хотела перепрыгнуть какую-то канавку, уже ногу занесла. И резко отскочила назад, торопливо сдирая со спины АГЭс. Следы на той стороне ещё не до конца размытые дождём. Свежие следы. От двух узких гусениц. Словно танкетка-торпеда проехала. Но следы пошире. И ясно — это она — установка марева.

И близко.

— Марина! Сюда! Быстро!

Выбегает из-за угла полуразвалившегося дома. Но сквозь шум дождя М. С. услышала щелчок, и гул разогревающегося двигателя. Она рядом! Где? Резко обернулась на звук. Пологий холм бывший некогда домом.

Тварь на гребне! Гусеничное шасси, на нём двухметровая колонна набитая смертью. Верхние окуляры вращаются, под ними вертится ствол генератора. Три манипулятора прижаты к корпусу. Какие расчёты успел проделать неживой мозг? Это так и осталось неизвестным, но из двух объектов, для атаки он выбрал более маленький, и более близкорасположенный к нему.

Объект почувствовал угрозу, и начал предпринимать защитные действия, начав удаляться. Одновременно боковые окуляры зафиксировали, что более крупный объект пошёл на сближение, не предпринимая никаких действия. Сенсоры улавливали издаваемые объектами звуки, но их интерпретация была невозможна. В сторону крупного объекта произведён выстрел из постановщика помех, хотя объект и не предпринимал пока никаких действий.

Установка погналась за Мариной. Здесь полно развалин, и марево не может бить прицельно. Но и из АГЭса тоже не очень-то постреляешь навскидку. Перед самой войной принятая на вооружение модель тяжелого пехотного гранатомета. Стреляет хошь кумулятивными, хошь фугасными, хошь зажигательными. Кумулятивная прожжет любой танк, на фугасные пошла взрывчатка по рецепту чужаков, зажигательная слона зажарит. Только агрегат тяжеленный. И граната в стволе нет-нет, да и взрывается.

Шуму от выстрела много, толку при попадании ещё больше, но если первый выстрел будет мимо, то внимание машины сразу же переключиться на неё. Это модернизированная установка, и аппарата для стрельбы ампулами на ней нет.

Внизу — Марина, чуть выше установка, за нею — М. С… Машина вышла на прицельный огонь. Это М. С. поняла чётко! Она рывком передернула переключатель огня на стрельбу очередями, и надавила на спуск. АГЭс словно ожил и взбесился в руках. Словно оживший стальной зверь рвется на волю.

Стрельбу из АГЭса запрещено вести без специальных очков. Пламя может ослепить. Многие, особенно не на полигоне, защитой глаз брезгуют. Хотя редких случаях возможна даже необратимая потеря зрения. Не говоря уж о том, что в положении стоя стрелять из АГЭса может только человек очень крепкий физически. М. С. очень сильна, но для женщины.

Кто недостаточно силен с гарантией получит на выбор вывихнутые руки или сильную контузию, или и то и другое сразу. Но это не имеет значения. Там, внизу на волосок от смерти единственная родная душа. Там погибает дочь. Будь на месте Марины кто-нибудь подобный матери, было бы полегче. Если сильная воля, стальные нервы и меткий глаз, то есть шанс уцелеть даже в одиночку. Развернуться. И бить по окулярам. Один блок — в метре от земли. И второй — на макушке. Нижний блок не видно, но они есть. Надо только знать, где. Попасть в них столь же легко, как и в глаз человеку. Даже сложнее, ибо глаз виден, а окуляры — нет. Размеры у них маленькие. Машина станет не опасна, если разбить окуляры на корпусе. При поражении этого блока окуляров огонь генератора перестаёт стелиться по земле и начинает поражать цели на высоте двух с половиной — трёх метров. Если разбиты оба блока, то генератор выключиться. Машина продолжит движение в прежнем направлении. Прокатиться даже на ней можно будет. До первой ямы, куда она с гарантией брякнется.

Только с АГЭсом проще. Броня крепка. И в окуляры можно не попасть. А пули, да и лёгкие снаряды броня машины выдерживает. Но не снаряды АГЭса.

Но машина гонится не за солдатом. А за человеком, которая очень хочет казаться взрослой. Но вовсе не взрослая она. А ребёнок, напуганный ребёнок. И ей страшно.

Реакция машины острее человеческой. Новая опасность системой слежения замечена. По проводам стремительно понеслись сигналы к блоку наведения и генератору. Команда на перенацеливание поступила через 0,01 секунду после обнаружения вспышки пламени. За это время первая ракета преодолела сорок метров и находилась в двадцати семи от установки.

Первый снаряд врылся в землю почти под гусеницей. Он бракован, и не взорвался. Второй ударил между гусениц. И броня там довольно толстая, ибо некоторые установки перед выброской действительно модернизировали, только с них не только малоэффективные ядомёты поснимали, а ещё и броню усилили. Но люди свои гранаты рассчитывали для борьбы против новых тяжёлых танков с разнесённым бронированием. Тысячеградусная струя пламени прожгла броню. Двигатель взвыл, словно живой.

Доли мгновения, центральный процессор перебрасывает питание генератора на резервные батареи. Одновременно, включена система борьбы за живучесть. Огонь генератора перенацелен на более крупный объект. Система наведения, несмотря на помехи уже захватила его. Для поворота генератора на 155 градусов требуется 0,6 секунд.

Третья граната ударила в корпус. Ударила какой-то долей мгновения, но раньше чем работающее сопло генератора успело завершить разворот.

Четвёртая и пятая гранаты прошли мимо. Но они уже не решали ничего.

М. С. очнулась почти сразу и попыталась приподняться. В ушах чудовищный шум. Так. Похоже, все кости целы. Только лицо сильно ободрано о щебень. Это же сколько раз её перевернуло? Всё тело болит, хотя ничего, похоже, не сломано. Ну, не фига выстрел полной обоймой из АГЭса давать, да ещё самыми тяжелыми кумулятивными гранатами, так что сама виновата. В глазах темно. Ну да ладно, не в первый раз, не привыкать.

— Маришка… Марина — не очень внятно крикнула М. С…

Легкие сразу же сделали попытку вырваться наружу. К ним попытался присоединиться и желудок.

Сразу легче, когда слышишь ответ.

— Я здесь, мама.

— С тобой всё в порядке?

— Вроде да.

М. С. наконец с трудом встаёт на четвереньки. Она почти ничего не видит и старается прочистить забитые песком глаза. Вроде получилось, но по-прежнему ничего не видно. Рука кажется зацепила ремень АГЭса. Видел бы её кто такой со стороны! Такой бы компромат получился! Ползает на карачках по грязи, да ещё и лбом в землю тычется как пьяная.

— Меня видишь?

— Да.

— Где эта хрень?

— Взорвалась.

— Встать помоги.

Прошло довольно много времени. Темень в глазах проходит. Однако не подняться.

— Маришка, ты где.

— Я здесь. Я встать не могу. Опять подвернула похоже.

— О-ё. Горе ты моё!

Нашарив АГЭс и опершись на него М. С. с трудом встаёт. В глазах, наконец, прояснилось. Три дымящиеся воронки не слишком преобразили местный пейзаж, возле одной из них- словно переломленная пополам металлическая колонна. Дымится. Пахнет горелым пластиком и ещё чем-то. Марину разглядела не сразу. Лежит вся какая-то неестественно напряженная в паре десятков метров от взорванной установки. Контузило что ли? Да нет вроде. Повезло. Могло бы осколками…А и вторая-то воронка недалеко. Плоховато…

— Встать можешь?

— Нет.

Кто бы сомневался! Пусть Марина и очень ловкая, но из тех людей разряда- если на улице гололед, непременно нос разобьют.

Опираясь на АГЭс, как на палку М. С. спускается вниз. Башка раскалывается, крепко видать, о камушки приложилась. Даже шатает получше чем пьяную. А Марина лежит неподвижно, словно боится пошевелиться. Пока до неё шла, сама чуть не свалилась. Ладно, хоть дальше чуть полегче топать будет. Порядком килограммов из АГЭса выгружено.

— Ну, что там у тебя.

Она становится на колени, подумав, что лучше всего лечь вот тут рядом с Мариной, и не вставать часа три. Ибо всю живность, и в первую очередь двуногую, километров на пятнадцать вокруг установка вывела. С гарантией. Если был тут вообще кто живой после этаких бомбёжек. Ну, вот сейчас разберется, что с дочерью. И ляжет. Прямо на эти битые камни. Слишком отдачей шарахнуло.

— Мама, очень больно.

М. С. засучивает штанину. Чёткая, как по линейке проведённая границу синяка.

Сразу всё ясно. И жутко. Поражение маревом. Это не диагноз, это приговор. Смертный.

М. С. отбрасывает АГС и резко выхватывает из ножен огромный десантный нож. Ни говоря не слова, разрезает ботинки Марины, потом лезет за аптечкой и делает по уколу обезболивающего в каждую ногу. Марина молчит, хотя довольно больно. М. С. молчит тоже. Говорить не о чем. Она слишком хорошо умеет считать. И чётко знает, сколько осталось Марине — пять дней, и ещё может быть два из-за генов чужаков. И всё. Процесс станет необратимым. Хотя и в эти дни есть только один способ остановить его — ампутация. Марина знает не хуже, чем мать. Вернее, всё-таки несколько хуже, девочка не видела, как умирают поражённые маревом. Видела только мёртвых. М. С. повидала всякого. Злое словечко последней войны- маревнуло. Оборвать выстрелом агонию маревнутого- проявить забытое слово гуманизм.

М. С. повидала изрядно смертей. Ещё одной- не допустит.

Она распотрошила рюкзак Марины. Пусть та очень маленькая для своего возраста. Но тащить-то её на себе придётся. Ходить она больше не сможет никогда. А ещё всё остальное нести надо: АГЭс, автомат, патроны, и на самой броня, да и на дочери тоже. Один АГЭс кило на двадцать тянет. Первым полетел в развалины автомат Марины. Затвор — в другую сторону. И обоймы тоже.

Любишь хвастаться своей выносливостью — ну, так вот и проверочка. Только страшная выходит проверка.

М. С. обязана выдержать. В очередной раз идти наперекор всему. Теперь ради Марины.

Марина тяжело дышит, и вся в холодном поту. Но М. С. знает: пока это не последствия ранения. Но только пока. Это страх. Животный страх человека, который точно знает, КОГДА умрёт. И человек уже утратил надежду.

Но М. С. пока надежды не утратила. Ещё есть шанс, ничтожный, но есть, и пусть и калекой, но Марина будет жить. Она будет жить. Надо дойти до столицы. Надо. Любой ценой. И максимум за четыре дня. Ну, может ещё плюс два. Но может, и нет. Четыре — есть, а больше — не знает никто. В ней только одна восьмая чужой крови. Как это влияет? Неизвестно. Да и будь даже одна вторая. Да и те, у кого две вторых… Они тоже умирают от этого оружия. Но медленнее. И мучаются больше… Хотя кто может подобрать эту меру чужих мучений? Не каждый заметит чужую боль.

Столкнулась с людьми чуть ли не нос к носу. Вышла из-за полуразрушенного дома. А метрах в пятидесяти — трое. С оружием. И отменной реакцией. Мгновение — и нету их. Залегли. А автоматы — к бою. Можно не сомневаться.

Падать с тяжелой ношей на спине — не очень приятно. Гораздо хуже, что можно не встать вообще. Проползла чуть вперед от накаченной снотворным Марины.

М. С. чуть приподняла голову. Из-за камней её не видно. А у неё АГС. И двенадцать зарядов к нему. И десяток обойм к автомату. Подходите, кому жизнь не дорога. Свою-то я вам продавать вовсе не собираюсь. Может, и ваши прикуплю. Если вас трое.

"Сколько же вас там, паразитов. Откуда только такие взялись. Ну что ждёте? Давайте, вперёд. Или обходите. Видите же, что я одна. Правда, не знаете, какая."

Один действительно поднялся и бросился вперёд. Ребёнок. Совсем небольшой.

М. С. чуть не выстрелила. И пробеги ребенок ещё пару шагов, выстрелила бы непременно. Но бегущий кричит таким знакомым детским голоском.

— Марина… Тетя Марина.

Это Дина! Вот так сюрприз!

Вопрос о том, как она здесь оказалась, следует отложить на потом. Трое солдат поднялись как по команде. Ещё одного ребёнка рядом с ними нет. Только потом встает М. С…

Дина подбежала и обняла её. М. С. коснулась рукой темно-русых волос. Круглые глазёнки с похудевшей грязной рожицы смотрят снизу вверх с неподдельным детским восторгом.

Солдаты подходят ближе. Оружие уже за спинами. Все трое вроде незнакомые. Здоровые, похоже из кадровых десантников. 3-я дивизия. Базировались в столице. Та-а-а-к.

— Где её брат? — жёстко спросила М. С…

Солдат опустил глаза

— Не знаю.

— Не ври.

Знают, кто такая Дина. И кто стоит перед ними. Пусть в таком же камуфляже и бронежилете, как они. И форма поношена. И лицо у неё, наверняка, сильно осунулось. Только прежний огонь пылает во взгляде. Огонь, от которого человеку не укрыться. Приговором тебе сквозит взгляд.

Он посмотрел взглядом висельника и глухо заговорил.

— Я не вру последний раз, я видел его перед выходом. Убежище стало затапливать. Решили выходить. Ночь. Бомбёжка. Может, он остался в убежище, а может и нет. Не знаю. Нас очень сильно бомбили. И многие запаниковали. Мы не помню, как выбрались.

— Сами выбрались, а ребёнок погиб. Герои! Ничего не скажешь.

У того сверкнули было глаза, и сразу потухли. Глупо злиться из-за правды. Даже, если она и не очень нравиться.

Линка теперь уже вряд ли удастся найти. Он почти наверняка мёртв. Не может уцелеть семилетний малыш в охваченном пожарами огромном городе. Городе, где тогда полным ходом шли уличные бои. В общем-то с формальной точки зрения успешные для саргоновцев. Только погибшим от этого не легче.

— Ладно. Куда направлялись?

— Мы земляки. Домой.

— Значит, кру-гом. И шагом марш обратно. А я за вами.

Идут в указанном направлении. Без энтузиазма. О чём-то переговариваются. Ничего, реакция у неё отменная.

На привале несший Марину подошёл к М. С. и сказал:

— Вам надо в столицу. А нам вовсе нет.

— Тема исчерпана.

— Не совсем. Вам всё равно когда вы дойдёте. А вот ей не всё равно. У неё нет времени.

— И что?

— Дайте нам слово Еггта, что если мы сделаем так, чтобы вы трое добрались до столицы, то вы позволите нам уйти.

М. С. прищурилась. Её не покидала мысль найти какую-нибудь брошенную машину. Только вот времени на поиски уже не было. И выбора нет.

— Слово ЕГГТА. — отчеканила она — Я, Истинный Младший ЕГГТ, говорю вам: если выполните обещанное, то идите куда хотите. Только в другой раз мне не попадайтесь. Это вам Я, М. С., говорю.

— В общем, километрах в пяти отсюда мы видели брошенную штабную машину. В баках у неё есть горючие. А из нас никто танки водить не умеет.

— Хорошо. Но до машины идём вместе.

— Договорились.

Солдаты не солгали.

И теперь М. С. вновь сидит за рычагами. Столько лет прошло, а старые навыки не забываются. Уже проверено. Сколько там до города? По нормальной дороге, да на этой машине часов шесть хода. Только вот дорога не нормальная. Местами перегороженная, местами заминированная, и все хоть сколько-нибудь значимые мосты взорваны или разбомблены. Да и на дне реки мины тоже попадаются. Хорошо хоть комплект для подводного хода на машине остался. Правда, ставить его в одиночку- то ещё занятие. Да и времени занимает немало. А у М. С. каждая минута на счету. Переехав первую крупную речку, генерал решила не снимать с машины комплект оборудования. Так и поехала дальше с пятиметровой трубой над моторным отсеком. Но дорога выходит всё равно кривоватая, и за шесть часов удалось преодолеть не больше пятой части расстояния.

Но на своих двоих всё одно столько бы не прошла.

Несколько раз М. С. останавливалась, и осматривала ноги Марины. Через два-три часа делала уколы. Дочь уже настолько накачана лекарствами, что находится в полной прострации. Сознания она не теряет, но кто она, где находится, и что с ней происходит не осознаёт совершенно. В данной ситуации это благо. Процесс идёт, краснота ползёт вверх, но всё-таки не так быстро, как М. С. думала. Препараты или гены чужаков так действуют? Какая разница, важно, что есть ещё время. Только вот его больше не становится. И жара у Марины ещё нет. Пока нет.

Дина сидит на месте радиста. Просто до невозможного довольная. Она — да настоящий танкист. Даже тумблеры на пультах иногда приказывают переключать. М. С. сосредоточенно смотрит вперёд. Хоть одну жизнь она спасёт. Хоть одну. С каждым часом всё меньше и меньше шансов у Марины.

Топливо кончилось три часа назад. Заодно подходят к концу и препараты. Дозировку пришлось сбавить. И Марина теперь в сознании. Хотя она и сонная, видно, насколько напугана. И до чего же ей больно! Но она молчит. Выносливая. А ты не знаешь, что лучше: слышать стон или крик, или такое вот молчание. И видеть до крови закушенные губы и побелевшие скрюченные пальцы, вцепившиеся в плащ-палатку. Пару часов назад М. С. дала ей сильнейшего снотворного. Но действовать оно начало только сейчас. Скрюченные пальцы наконец, разжались. Марина снова забылась.

На последних каплях горючего удалось добраться до руин одной из станций метро. Через неё М. С. надеялась пробраться в убежище, хотя и не больно верила в то, что оно уцелело. Станция находится на окраине парка, фактически за городом. Правда парка уже не существует. Остались одни угольки. Когда сгорел? Теперь уже неважно.

Ещё издали М. С. поняла: здесь в убежище не пробраться. Здание станции полностью разрушено. Вместо него огромная воронка.

Чтобы попасть в убежище, вначале надо спуститься в туннель. В десятке метров от воронки машина встала. М. С. выбралась из неё, и сама не зная, зачем, полезла на край воронки, хотя и так прекрасно знала, что увидит.

Воронка до краев заполнена грязной водой. Плавает какой-то мусор. И разбухший до безобразия труп.

М. С. стоит на краю воронки и смотрит вниз, на мутную воду. Ясно, что поиски надо продолжать. Иначе Марине не выжить. Пока в централи ещё сохранялась связь со столицей, кое-какие сведения о разрушениях ещё поступали. М. С. знала, что чужаки занялись целенаправленным уничтожением жилых кварталов и убежищ. Конечно, достать непосредственно убежища специальной постройки, даже их мощнейшие бомбы не могли. Но они разрушали входные туннели и вентиляционные шахты. А к этой станции М. С. и вела машину именно потому, что верила, или хотела верить, что она цела.

Если бы не ранение Марины, М. С. бы знала, что делать. Найти топливо не очень сложно. В подбитых и брошенных военных и гражданских машинах недостатка нет. Найти топливо, заправить машину и двигаться дальше. Куда? А куда угодно, ибо где-то должны быть и живые люди. Поиски топлива требовали времени. А как раз его-то и нет.

Несколько раз за день М. С. осматривала ноги Марины. И с каждым разом зловещая краснота поднимается на несколько миллиметров выше. Боли Марина не ощущает, она вообще сейчас ничего не ощущает, так как находится отключке из за огромных доз обезболивающего и противовоспалительного, которыми накачала её М. С… Только в крови уже отрава. И лекарства действуют вовсе не так, как должны. Сейчас забвение — лучшее лекарство. Но пройдёт чуть больше суток… И тогда даже сильные наркотики не смогут облегчить боль. А ещё через сутки или двое… Кожа истончится и покроется зияющими ранами. Вся кровь и кости будут поражены, все органы чувств и, в первую очередь зрение, откажут. И потом в страшных мучениях приходит смерть.

М. С. знает, что таких мучений дочери она не допустит. У неё в кармане металлическая коробочка с несколькими ампулами с бесцветной жидкостью. Яд мгновенного действия. Ещё сутки или двое — и М. С. ни останется ничего другого, как с помощью этих ампул избавить Марину от страданий. Но пока эти сутки или двое у них обоих ещё есть.

Но за три часа она так и не видела людей. По крайней мере, живых. Хотя полуразложившиеся трупы и скелеты несколько раз попадались. Видела и несколько тел чужаков. Но никого и ничего живого.

Правда, один раз на неё бросился взбесившейся пёс. Страшно отощавший, со свалявшейся шерстью и пеной изо рта. Грохот выстрелов был вдвойне жутким из за гнетущей тишины.

Но вскоре затеплилась надежда. На подсыхавшей грязи попались свежие следы тяжелого грузовика. Немного подальше несколько сгоревших машин кто-то спихнул с дороги. А следующее проявление человеческой деятельности чуть не отправило её на тот свет. Мина-растяжка, сделанная из осколочной гранаты. И поставлена явно недавно, во всяком случае, после появления развалин. Судя по последним сообщениям, дошедшим в централь, в столице оставалось довольно много сохранивших какой-то порядок воинских частей. Но что здесь творилось в последние дни? И после того, как чужаки ушли? М. С. об этом не знает, но почему-то уверена, что части из столицы никуда не делись, и центральное командование отсутствует. А значит, есть несколько вооружённых группировок, видимо как-то поделивших между собой руины столицы. И она скоро столкнётся с одной из них. Что её ждёт? Неизвестно, но готовым надо быть ко всему. Впрочем, она и так вечно настороже.

Но ведь где-то за спиной Марина и маленькая Дина. И их жизни всецело зависят от её жизни. И М. С. это чётко помнит.

Теоретически, кто-то может быть вблизи любой из башен. Но две ближайших уничтожены. А до уцелевших (по крайней мере, на момент поступления в ставку последней сводки) довольно далеко. Сначала надо вернуться к Марине. А потом снова на поиски.

Она шагнула навстречу им. Навстречу своей судьбе. Маленькая женщина с большими амбициями. Эти четверо солдат должны были стать первыми, кто признает М. С… Если же нет… Но это как раз, тот случай, когда нет и не может быть другого варианта. Они признают её.

Видимо, ситуация среди руин столицы не настолько безнадежна, как ей показалось сначала. По крайней мере, солдаты спокойно шли ей навстречу, правда взяв оружие наизготовку. Четверо, трое пехотинцев и один артиллерист. Судя по возрасту — из мобилизованных. А значит, навряд ли участвовали в выступлениях Чёрных Саргоновцев. Это не очень хорошо. Но выбора нет.

Она остановилась. Они тоже. Кто-то должен был заговорить первым.

— Значит, дошла — неожиданно хриплым голосом произнесла она.

— Издалека шли? — просто вопрос. В интонации никакого оттенка.

— Из северного округа.

Кто-то присвистнул.

— Вот это да! — неподдельное удивление.

Да и вид у неё на самом деле пройденному расстоянию вполне соответствует.

И они стали приглядываться к ней. Они должны, они обязаны её узнать. Иначе вся эта дорога не имела смысла. И не имела смысла её жизнь вообще.

— А по званию вы кто будете? Уж не Сама ли? — и в голосе слышится почтение пополам с удивлением.

М. С. чуть поправила ремень на плече, так чтобы стал виден край генеральского погона.

— Да я М. С…

И они вытянулись перед ней по стойке смирно. Они ещё оставались солдатами. И не забыли, кто она. А раз так — значит, жизнь её прошла не зря.

— Какой части? Кто командир? Что здесь делаете?

Они отвечают. И точно так, как полагалось отвечать генералу. И потом они пошли к позициям их части, которые проходили по одному из внутренних оборонительных рубежей столицы. Когда они дошли, М. С. снова повезло. Первое что сказал ей командир этой части было 'Сдаю командование. Жду ваших дальнейших распоряжений' .

Что бы там про Кэрта не говорили, а боевым командиром он оказался весьма и весьма толковым. Один из внутренних рубежей обороны, занятый подчинёнными ему частями выглядит безупречно. Доты и техника прекрасно замаскированы, судя по тому, как их везли можно предположить наличие минных полей.

Штаб Кэрта располагается в одном из крупных бомбоубежищ. Вокруг устроен опорный пункт, подготовленный к круговой обороне. Недалеко — бомбоубежища центрального госпиталя. Сначала велели ехать туда, но там сказали, что генерал у себя.

А внешне совсем незаметно, наличие в этом месте чего-либо кроме руин. Намётанный глаз нужен, чтобы заметить, что тут есть ещё что-то. Многогранный человек, или как там его называть Кэрт. За совесть воевал против бывших соплеменников. В сводках было кое-что. Маршала хотели дать и одну из групп армий отдать под командование. Вот так!

И всё одно — чего-то он не договаривает.

Вошёл Кэрт. Такой же, как и всегда. Высокий и подтянутый. Только резкие черты лица стали ещё резче. Прежний и взгляд, и вечная полуусмешка. Он уже давно и навеки стал здесь своим. Войдя, подошёл было к одному из офицеров, но вдруг остановился, и резко обернувшись, уставился на М. С… Генерал и так почти мертвенно бледен, а тут побледнел ещё больше. Такого неподдельного удивления и радости М. С. не видела уже давно. А невозмутимого генерала таким удивлённым и счастливым одновременно и вовсе никогда не видела. И даже считала, что эмоции у Кэрта полностью отсутствуют. Любые. Есть только жутко холодный расчет и своеобразные представления о чести.

А он бросился к ней. И совершенно неожиданно для всех, и прежде всего для неё самой, подхватывает её на руки.

— Вернулась! Я знал, что ты вернешься!

И закружился по бункеру.

М. С. видит слезы в глазах у генерала. Хотя думала, что чужаки плакать не умеют вовсе. Или же это ей попадались в основном такие, кому по роду занятий не полагалось чувствовать? Чёрт разберёт.

— Поставь меня, а то уронишь. Я не отношусь к тем женщинам, которые любят, когда их носят на руках.

— Марина ранена.

— Что с ней? — деловито поинтересовался Кэрт. Он ведь людей почти с того света мог вытаскивать.

— Ей маревом сожгло ноги. Почти до колен. Четыре дня назад.

— Что!!!? - взревел Кэрт — Четыре дня назад? Четыре дня назад! И ты, тварь, так спокойно об этом говоришь! Да она ведь считай обречена! Она вот-вот умрёт!

— Я это знаю — М. С. сказала это с абсолютно ледяной интонацией — Но я ведь не ору. И пришла к тебе за помощью. Спаси Марину, если сможешь.

Кэрт помрачнел. Да и все остальные тоже. Что такое марево, они прекрасно знают. И как от него умирают — тоже. Но Кэрт остался Кэртом. И о долге помнит всегда.

— Мой БТР. Я еду.

В другое время стоило бы несколько подробнее сказать о полугусеничном бронетранспортёре генерала. Он примечателен главным образом своей окраской. На обоих бортах красными буквами с белой обводкой написано его имя. Буквы очень большого размера. И насколько М. С. помнит, это БТР у него ещё до войны появился. Кэрт почти всегда сам за рулём.

Мчатся по руинам обратно.

— Я не сказал тебе там, но ты и сама, наверное, догадываешься. Сейчас она держится только из за того, что ты на четверть кэртэрка. Но даже в этом варианте шансов немного. От этого дерьма мы помираем точно так же как и вы, только несколько медленнее. И ещё: операцию придётся делать под местной анестезией.

— Сдурел! Она ведь ещё ребёнок!

— Ну и что. Общий наркоз реагирует с кое-каким дерьмом, что уже сидит у неё в крови. Вероятность того, что она после такого наркоза проснётся — процентов 10, а может и меньше. Такой вариант тебя устраивает? Думаю, что нет. И вообще, самым оптимальным вариантом было бы дать ей вместо обезболивающего стакан водки.

— Какой ты добрый!

— Так лучше всего с медицинской точки зрения. Я тебе не говорил, и не говорил никому. Я участвовал в разработке марева. И прекрасно знаю, на что эта штука способна. Состав яда разработан мной.

— Вот спасибо. Побью тебя как-нибудь за это!

— Я его тоже пробовал, так что в расчете. Тогда я выступал против установки принятия на вооружение именно из-за того, что нет эффективных методов борьбы с последствиями облучения. Но марево приняли. Нас не послушали. Я далеко не гуманист, но считаю, что к любому яду должно быть противоядие. А здесь его нет. И не предвидеться в обозримом будущем.

— Моей дочери от этого как-то ни жарко, ни холодно.

— Я сделаю всё, что смогу. Ты что ей давала в эти дни?

М. С. сказала названия лекарств. Потом дозировку. Кэрт кивнул:

— Всё совершенно правильно. Ты ей подарила несколько лишних часов. Ценнее подарка ей больше никто никогда не сделает.

— Вот обрадовал!

— Не сделай ты этих уколов, её уже не было бы на свете.

— Вот спасибо!

Кэрт счёл за лучшее прекратить разговор, ибо почуял, что М. С. на взводе. И вот-вот сорвётся. Благо причин больше чем достаточно.

Осмотр не занял много времени. Кэрт даже несколько повеселел, ибо ситуация оказалась не столь тяжёлой, как думал вначале. Марина на вопросы отвечала полусонным голосом. Она ещё не отошла от действия препаратов. Но когда Кэрт очень чётким голосом сказал 'Ампутация. Иначе умрёшь. ', на лице девочки отразился неподдельный ужас. Марине только четырнадцать лет. Она мечтала стать балериной. М. С. погладила дочь по руке.

— Так надо, маленькая, так надо.

Марина заплакала.

С хирургической точки зрения, операция элементарная. Марину пристегнули ремнями к хирургическому столу. Она не издала ни звука. Но М. С. видела закушенные до крови губы. И дорожки от слёз по щекам. И сжатые кулаки.

Она стояла рядом с дочерью. Что-то говорила сквозь повязку. Она ничего не могла сделать, чтобы облегчить боль. Когда пилили кость, тело Марины напряглось так, что казалось, вот-вот лопнут крепчайшие ремни. Она до боли стиснула руку М. С… А ведь М. С. физически очень сильна. Она подковы могла ломать. А маленькая Марина с такой силой вцепилась в её руку. До чего же ей больно!

Кэрт сумрачно ругался на своих ассистентов. Он спасал жизнь. И одновременно превращал человека в калеку. А этот человек- дочь самого уважаемого им на земле человека. И не только уважаемого. И он в какой-то степени виноват в случившемся с девочкой несчастье. И сделать с этим ничего нельзя.

Естественно, операция прошла успешно. Вскоре Марина забылась тяжёлым болезненным сном.

М. С. и Кэрт сидят возле БТРа. М. С. нервно курит. Чуть ли не с одной затяжки высасывает сигарету, отшвырнёт длинный окурок, и за новой. Руки подрагивают.

— Не знал, что ты куришь.

— Тут закуришь! — огрызается М. С…

— Что дальше делать собираешься?

— С чем?

— Со всем вот этим.

— Разбираться в ситуации. В городе, да и не только должно быть единое командование. Иначе поодиночке нам не выжить. — сигарета кончилась с одной затяжки- И если на то пошло, кто из прежних жив?

— Бестия.

— Где она?

— Контролирует южный район. Войск у неё не бог весть сколько, но много техники и есть даже несколько самолётов. И огромные запасы топлива. Но учти, она довольно сильно сдала.

— Ещё кто?

— Я. Контролирую примерно половину северо-западного района. Формально шесть, фактически две дивизии с частями усиления, располагаю большими запасами медикаментов.

М. С. задавала вопросы, Кэрт отвечал. На свою память они оба никогда не жаловались. Картина в голове складывается довольно чёткая. Многие командиры известны и раньше. Ситуация в общем, такова, какой и представлялась. А значит, можно действовать. Пока жива М. С., живы и Чёрные Саргоновцы и Дело. А М. С. жива, дошла до столицы, нашла своих, Марина будет жить, с Диной теперь всё в порядке. Не так уж всё на этом свете безнадёжно.

Мы ещё повоюем!

М. С. взглянула в лицо дочери. Что-то в ней изменилось. И сильно. Она выглядит словно после тяжёлой болезни. Но это так и есть. Считай побывала уже по ту сторону. Вернулась… Потеряв все. Она очень бледная. Смотрит так, словно видела что-то запредельное. Нисколько не походит на тут девочку, посадившую в лужу чуть ли не целое министерство юстиции, и на того уже почти взрослого маленького солдата, способную штыком заколоть. А девочка бывала и такой. Но словно какая-то другая Марина Саргон лежит сейчас под казенным серым одеялом.

В иных прошлых поступках и высказываниях М. С. словно вновь видела саму себя, не Марину Саргон, а молодую М. С… А сейчас в Марине от прежнего остались только черты лица. И есть что-то такое, чего нет уже в М. С… Марина никогда не захочет стать новой М. С… Это словно не та Марина, которая так гордо вела себя на суде. От той-то в перспективе можно было дождаться всего чего угодно. Она теперь иная. И дело тут не в ранении. Что-то изменилось в её душе.

— Как ты, маленькая? — почему-то М. С. почувствовала, что это именно то слово, которая она хочет услышать. Не имя, не звание, а именно это. Она слишком многое для своих лет пережила. И поступала как взрослая. Но она ещё не была взрослой. Снова хотела хоть до какой-то степени вновь стать ребёнком. М. С. почувствовала это. Почувствовала и другое- прежний мир Марины рухнул. Окончательно и бесповоротно. Балет пожирает человека целиком. Это отдельный мир, живущий по своим законам. Если по какой-то причине человек этого мира окажется выброшенным из него, то такому человеку будет крайне сложно адаптироваться в обычном мире. Марина жила балетом. М. С. сперва втихаря посмеивалась над увлечением дочери, потом поняла- девочка нашла свою судьбу. Перед самой войной известнейшая грэдская балерина сказала о ней- "Ещё несколько лет- и Звездой грэдского балета будут звать её, и только её"

Марина что-то протягивает.

— Вот, возьми, мне это больше не нужно.

Жестяная солдатская бирка на цепочке с именем, званием и группой крови. Когда и кто ей такую успел сделать? Сейчас уже неважно.

М. С. убрала бирку в карман.

— Мама, ты не знаешь, сейчас можно найти обычную одежду? Я так устала от камуфляжа.

М. С. об этом не думала, но всё-таки сказала.

— Поищу.

Некоторое время обе молчат.

— Как Дина?

— Почти хорошо. Уже успела со всей ребятнёй подружиться, и с половиной мальчишек своего возраста передраться. В ближайшие дни отколотит и вторую половину. Чертёнок!

Марина улыбнулась, но как-то ненатурально.

М. С. садится на кровать. Берет дочь за руку.

— Понимаю, насколько тебе тяжело. Рухнуло все, чем ты жила. Знаю, как много для тебя значил балет. Рухнуло все… Понимаю. Сама пережила подобное, хоть и не столь тяжкое. Думаешь я всегда хотела вот так жить- воевать, копаться в дерьме под названием политика?

— Не знаю…

— Мне ведь тоже было 14 лет. Я любила биологию, пыталась рисовать, и кстати, на некоторых выставках детского творчества мои работы занимали вторые-третьи места, сочиняла стихи и сказки. Машинопись в восемь лет освоила… Отец… На пишущих машинках очень тугие клавиши, и по его приказу для меня сделали. Маленькую такую… Розовенькую… Что бы и ребенку легко было нажимать на клавиши. Много писала. Сказки, стихи. Кое-что даже публиковали. Когда мне было 15, моя сказочная повесть заняла первое место на всеимперском литературном конкурсе старших школьников. Работы присылались под псевдонимами. Кто лауреат- узнали только на награждении. Меня там не было. Когда прочли имя весь зал встал. Стояли молча. Минуту. Как по погибшей. Вот так! Все светлые образы в душе погасли. Умеющая восторгаться миром и находить в нем чудесное писательница Марина Саргон и в самом деле в то время умерла. Хотела убить себя… Но решила, что такой радости они не увидят… Когда вернулась… Боялась коснуться своих бумаг. Просто рухнуло все, чем жила. Значимое раньше стало совершенно ненужным.

— Всё так… Но ты могла ходить сама…

— Было время, что и не могла.

— Я знаю…

— Ты ведь даже жить сможешь, не покидая привычной среды. Балет засасывает целиком. Без остатка. Ты, к примеру, лучшим балетным критиком ты со временем вполне можешь стать.

— Ты думаешь, будет о ком писать статьи?

— Непременно. Это я тебе как М. С. обещаю.

— Мама?

— Что?

— Найди мне ту… Свою первую книгу…

— Найду.

У матери на душе стало немного светлее. Дочь выкарабкается. Она сильная.

Матери же вовсе не весело. Ситуация обрисовывалась следующая: Основные города северного и центрального региона контролируются Саргоновцами. Связь можно поддерживать только посредством авиации. Железные дороги разрушены, все крупные мосты разбомблены, на дорогах чёрти что творится.

Сильными почувствовали себя все, у кого оказалось оружие. Каждый теперь сам себе хозяин. В человеке скрывается зверь. Когда рушатся все сдерживающие факторы, все внешние запреты — тут-то он и прорывается наружу. Если не у всех, то у многих.

Кто-то пытается защищать подобие порядка в полуразрушенных городах. Другие решили — автомат в руках — значит будут в наших руках и те немногие блага жизни, которые ещё можно взять. Остатки воинских частей, дезертиры, разбежавшиеся из тюрем уголовники, да и просто некоторые из тех кто заполучил оружие сбивались в отряды. В сельской местности многим не разживешься. Брать надо города.

Иногда оказывалось, что засевшие в городах весьма мало отличались от шедших на него. И для уцелевших мирных жителей не менялось ничего. С них как драли подобие налога 'за защиту' , так и продолжали драть.

Бродили эти отряды по стране или сидели в городах. Грабили местное население или пытались его защищать. Всем им хотелось одного — попросту жрать.

А жрать уже нечего.

Процентов 80 урожая погибло, поголовье скота сократилось чудовищно.

Правда, продовольственные склады по стране распределены довольно равномерно, но в ряде местностей, когда началось вторжение роздали запасы продуктов на полгода.

Но эти полгода подходят к концу. Многие ещё раньше лишились всех своих запасов. Часть складов уничтожена во время войны или разграблена.

Какая-то взаимосвязь между наиболее крупными городами ещё существует. С тех пор, как ушли десантники чужаков, прекратила действия и их авиация.

Появилась возможность применять самолёты. А их в бетонных укрытиях оставалось немало.

Несколько крупных городов удалось отстоять именно благодаря интенсивным налётам.

Но все прекрасно понимают — в обозримом будущем авиация исчезнет: при хронической нехватке запчастей и топлива боевые машины вскоре превратятся в бесполезные груды металла покоящиеся в своих бетонных убежищах.

К прочим проблемам уцелевших людей добавилась ещё одна, правда из разряда ожидаемых: Зима в этом проклятом году ожидалась очень ранняя. И холодная. Может, это как-то связано с активно применявшимся атомным оружием? Замерзавшим вот как-то всё равно.

Единственное, что 'порадовало' в довольно хреновой ситуации — у кого-то ещё хуже. Здесь по крайней мере не стали выяснять, кто тут главный на помойке. Миррены же занялись именно этим.

Чужаки ещё не успели уйти, а империи уже не существовало. Таковы последствия смерти в первые дни войны императора Тима. И отсутствие сколько-нибудь авторитетного лидера, способного занять его место.

Крах центральной власти тут же выпустил наружу все старые проблемы. Вдогонку к вагону новых.

Десятки региональных лидеров, бывших командующих и просто главарей вооружённых формирований принялись тут же выяснять отношения между собой. Национальный вопрос тоже никуда не делся, и активно принялись сводить старые счёты.

К громадному количеству жертв добавились новые.