"Бриллиантовое бикини" - читать интересную книгу автора (Вильямс Чарльз)

Глава 5

Взгляд доктора Северанса посуровел.

— Памела, — отчеканил он. — Я же, кажется, велел тебе оставаться в фургоне. Помни о своей анемии.

— Расслабься, — отмахнулась мисс Харрингтон. — Там чертовски жарко.

Она уселась в дверях, затянулась сигаретой, выпустила облачко дыма и поглядела на свои ноги, а потом на папу.

— В чем дело, Зики? Я тебя обидела?

— Да что вы, — запротестовал папа. — Вовсе нет. Просто на мгновение мне ваше лицо показалось знакомым.

— С чего бы? — удивилась мисс Харрингтон.

— Мне было так жаль услышать о вашей анемии, — заверил папа.

— Как мило с вашей стороны. Тут вмешался доктор Северанс:

— Харрингтон самого худшего типа. Она никак не проявляется внешне. Оттого-то ее так трудно диагностировать и лечить. Признайтесь, ведь глядя на эту девушку, вы бы ни за что не подумали, что она чем-то больна?

— Да, пожалуй, — согласился папа.

— Послушай, — мисс Харрингтон повернулась к доктору, — а при чем тут этот селянин? Мы его усыновить собираемся, или как? Скажи ему, пусть катится колбаской, и поехали отсюда к чертовой бабушке.

— Придержи язык, — велел доктор Севе-ране. — Мистер Нунан собирается сдать нам место для лагеря на его ферме.

Мисс Харрингтон зевнула:

— Ну вот и ладненько.

— Тебе ведь нужны тишина и покой, не говоря уж о свежих овощах и фруктах.

— Всю жизнь мечтала. Папа поднялся.

— Мы собирались съездить в город закупить кое-какие продукты, — сообщил он. — Это не займет много времени, так что вы просто подождите, а на обратном пути мы покажем вам дорогу на ферму.

Доктор Северанс проводил нас до машины и, когда мы уселись, заговорщически наклонился к окну.

— Мне кажется, — сказал он папе, — будет неплохо, если вы не станете в городе особо распространяться о мисс Харрингтон. Лучше вообще никому не говорить. Сами знаете, как быстро разлетаются слухи, а я не хочу, чтобы ей досаждали толпы бестактных репортеришек.

— И словом не обмолвимся, — пообещал папа, повернул ключ зажигания и вдруг поинтересовался:

— Послушайте, а эта анемия не заразна?

Доктор Северанс покачал головой:

— Нет. Она практически не передается. Единственный способ, каким вы можете заразиться, это если вступите в уж очень тесный контакт с больной. — Он умолк и выразительно поглядел папе в лицо. — Но ведь у вас, конечно, хватит здравого смысла не делать ничего столь безумного.

— Особенно теперь, когда вы все так любезно прояснили, — подтвердил папа.

Мы выехали за поворот и очутились на шоссе. До города оставалось всего пять миль. Папа как-то странно притих. За всю дорогу я ничего от него не услышал, разве что один раз он воскликнул: “Бог ты мой!” — да и то обращался вовсе даже и не ко мне.

— Мисс Харрингтон такая славная, — говорю я ему. — Как ты думаешь, она не из благотворительности?

— Уж это точно, — отозвался папа.

— Я тоже так думаю, — облегченно вздохнул я. — Но грудь у нее точь-в-точь как у благотворительных дам.

Похоже, папа меня и не слышал. Он крепко вцепился в руль и остекленевшим взором глядел на дорогу.

— Бог ты мой, — снова пробормотал он. Машина вдруг так вильнула, что едва не угодила в кювет. Папа с трудом ее выровнял.

— Нечего тебе болтать про грудь мисс Харрингтон, — вдруг ни с того ни с сего напустился он на меня. — Бедняжка больна. У нее анемия.

— А это скверная штука, па?

— Ну, — говорит он, — судя по всему, ей это не очень повредило, но, верно, штука и впрямь скверная, если из-за нее приходится есть овощи.

Мы въехали в город — славненький такой крошечный городишко со зданием суда на площади, окруженной развесистыми деревьями. Припарковавшись на площади, мы отправились в бакалейную лавку. Папа взял восемь фунтов копченой колбасы, шесть буханок хлеба, пару ящиков пива и сигарет в придачу. Я спросил, нельзя ли купить мне шоколадку, а он сказал, нет, это вредно для зубов, но потом сдался и все же купил.

Мы вышли, уселись в машину и уже собрались было уезжать, как вдруг папа как хлопнет себя по лбу.

— Чуть не забыл! — говорит он. — У нас кончился свиной жир. Надо же на чем-то жарить колбасу.

Он снова скрылся в лавке, а я остался сидеть в машине, дожевывая шоколадку и глазея по сторонам. И тут я заметил большую машину. В ней сидели люди в панамах и двубортных фланелевых пиджаках — точь-в-точь как у доктора Северанса. Их было трое, и номер у машины тоже был луизианский, как у него. Машина еле плелась, а люди в ней просто прилипли к окнам, внимательно разглядывая тротуары и прочие автомобили.

Так они объехали вокруг площади и через несколько минут снова оказались рядом с нами.

Как раз впереди нас оставалось свободное место для парковки, и они втиснулись туда, вылезли и плотной группой направились в ресторан по соседству с бакалейной лавкой, по дороге вглядываясь в каждого встречного. Я обратил внимание, что левые руки у них так же забавно оттопырены, как у доктора Северанса.

Тут из бакалейной лавки появился папа с жестянкой жира в руках. Он едва не столкнулся с ними, но успел остановиться и так и застыл на месте, уставившись прямо на них.

Один из этой троицы, тот, что был ближе к папе, чуть повернул голову и процедил уголком рта:

— Ищешь кого-то, Джек?

— Нет-нет, никого, — торопливо ответил папа и заспешил к машине. Мы стрелой сорвались с места, а та троица зашла в кафе.

— А они чем-то напоминают доктора Северанса, тебе, не кажется? — спросил я у папы, когда мы выехали из города.

— Пожалуй, — согласился он. — Должно быть, съехались на конгресс.

Доктор Северанс ждал нас за тем же поворотом. Мисс Харрингтон видно не было — верно, сидела в трейлере. Папа сказал доктору ехать за нами, и мы тронулись в путь.

До фермы было всего каких-нибудь две мили, а большая машина без труда волокла трейлер по песку, так что вскорости мы добрались до проволочных ворот и покатили вниз по склону к дому дяди Сагамора. Не доезжая около сотни ярдов, папа остановился на небольшой прогалинке среди высоких деревьев, откуда открывался вид на озеро, и жестом пригласил доктора Северанса выходить.

— Ну и как, впечатляет? — осведомился папа. Доктор Северанс поглядел сперва вниз, а потом вверх по склону, в сторону грунтовки и ворот. Но их видно не было, деревья мешали.

— Хм, — говорит он. — Кажется, все в порядке.

Он вытащил из бумажника деньги и протянул папе.

— Задаток за месяц, — пояснил он. — Но я вот что думаю. Быть может, лучше вам не рассказывать никому про нас. Я имею в виду — соседям. А то вдруг в вашем округе действуют какие-то правила против прицепов и туристов.

— И то верно, — кивнул папа. — Я, признаться, об этом не подумал. Мы никому и слова не скажем.

Из дома вышел дядя Сагамор, поглядел на нас и направился вверх по склону выяснить, что происходит, как вдруг раздался дикий рев мотора. Судя по звуку, машина на всех парах неслась к ферме. Через миг она уже вылетела из-за деревьев и, подпрыгивая на ухабах, понеслась к дядиному дому. Совсем как те шерифовы парни утром. Позади нее клубилась туча пыли.

Но тут я напрочь забыл о ней, до того странно повел себя доктор Северанс. Только что мы все трое мирно стояли перед его автомобилем, а в следующую секунду его уже и след простыл. В жизни не видывал, чтобы кто-то так быстро двигался. Он неприлично выругался, развернулся и нырнул за прицеп. Рука у него словно сама собой дернулась за борт пиджака.

Машина на всем ходу промчалась мимо вниз по склону, немилосердно подлетая на всех ухабах, и остановилась ровнехонько рядом с дядей Сагамором. Доктор Северанс повернулся к папе, и глаза у него были холодные-прехолодные.

— Кто это? — набросился он на папу.

— Да так, — пожал плечами папа. — Просто сосед. Должно быть, хочет что-то одолжить.

— А-а-а, — протянул доктор Северанс с видимым облегчением. — Я боялся, что это какой-нибудь репортер, будь они все неладны.

Тут он заметил, что все еще держит руку за отворотом пиджака, и покачал головой.

— Сердечный приступ, — пояснил он. — На меня накатывает иной раз, и всегда совершенно внезапно.

— Да, это уж никуда не годится, — сказал папа. — Что вам надо, так это поменьше волноваться. — Но вдруг он вроде как спохватился и смущенно поскреб в затылке. — Но кто я, спрашивается, такой, чтобы советовать доктору?

Мы все уставились на ту машину. В ней оказался всего один человек. Он как раз вылез и принялся о чем-то говорить с дядей, размахивая руками, и, похоже, изрядно разгорячился.

— Ладно, езжайте вперед и устраивайтесь, — сказал папа доктору Северансу. — А я сообщу брату Сагамору о нашей сделке.

Мы снова тронулись с места, спустились с холма и припарковались под тем же большим деревом, что и раньше. Приезжий все еще беседовал с дядей Сагамором. Хотя, пожалуй, беседовал — это не то слово. Я никак не мог разобрать, орет он на него или проповедует. Это был низенький толстячок с седыми усами, в широкополой шляпе, а физиономия у него была красная, что твоя свекла. Он размахивал руками и каждую секунду смахивал пот с лица.

Как раз когда мы подошли к ним, он снял шляпу и вытащил из кармана красный носовой плато к, чтобы вытереть пот со лба, но перепутал, в какой руке у него что, и принялся вытирать лоб шляпой, всю ее помяв. Заметив, наконец, ошибку," он прошипел что-то ужасное, скомкал платок, швырнул его под ноги и стал топтать огроменными ковбойскими башмачищами, а шляпу нахлобучил на голову и прихлопнул сверху. Да, он явно был вне себя..

Дядя Сагамор же и в ус не дул. Он преспокойно оперся на машину и слушал, время от времени выпуская изо рта струю табачной жижи.

— Я хочу знать, что ты сотворил с двумя моими уполномоченными! — орал толстяк. — Из них и слова не вытрясешь, только и знают, что наперегонки бегать через холл до уборной, а на самих лица нет, одна кожа да кости остались, как от безрогой коровы, которая мается животом. Я от них ничего путного не услышал, разве что какую-то чушь, про то, что они, мол, кажется, выпили кротонового масла.

Дядя Сагамор воззрился на него в неподдельном изумлении.

— Кротонового масла? — переспросил он, словно ушам своим не веря. — Да что ты, шериф, они, должно быть, просто дурачат тебя. Да не могли они его пить. Виданное ли дело! Коли уж ты нанимаешь себе двух парней, которым хватает смекалки влезать в политику и получать денежки за то, чтобы просиживать день-деньской в тенечке перед судом и следить в бинокли, как бы девицы не сожгли себе ножки на солнцепеке, садясь в автомобили, — казалось бы, им должно хватить здравого смысла и на то, чтобы не пить кротонового масла.

Он замолчал, чтобы сплюнуть очередную порцию пережеванного табака. Шериф махал руками и беззвучно разевал рот, как будто в одночасье потерял дар речи.

Дядя Сагамор отер рот тыльной стороной руки.

— Какого дьявола, — продолжал он, — даже старый долгоносик навроде меня, у которого едва наскребется мозгов на то, чтобы пахать по девятнадцать часов в день, зарабатывая на налоги, и тот не станет пить эту дрянь. От этого же потом неделю будешь животом маяться. Но вот что я скажу тебе, шерифа — тут дядя перешел на доверительный шепот, — , я никому и не пикну о том, что ты сейчас рассказал. Как подумать, нехорошо выйдет, коли народ начнет болтать, что, дескать, эти чертовы политиканы уж до того с жиру бесятся, что начали попивать кротоновое масло просто так, чтоб только время провести. Ни единой живой душе не скажу.

Тут дядя Сагамор оглянулся по сторонам и заметил нас.

— Шериф, — просиял он, — познакомься-ка с моим братом Сэмом.

Шериф дернулся и с ужасом уставился на нас.

— О, нет! — простонал он, как будто у него что-то болело. — О Боже, только не это! Только не вы двое! Не двое Нунанов в одном округе. Милосердный Господь не мог наслать на меня такую кару. Я.., я… — Он задохнулся и умолк.

— Сэм, — повернулся к папе дядя Сагамор, — шериф вроде как тревожится за своих парней. Похоже, они завели дурную привычку удирать и тайком попивать кротоновое масло, точь-в-точь как несмышленыш, что сдуру засовывает себе горошины в нос, вот шериф и боится, как бы соседи про это не пронюхали. Но я как раз говорил ему: что до нас, так он может не волноваться. Мы тайны хранить умеем не хуже любого прочего в округе.

— А то, — поддержал папа. — Будем немы как могила. Но не кажется ли вам, что это они здорово учудили?

— Ладно, сэр, — сказал дядя. — Мы с тобой, Сэм, не в том положении, чтоб их судить. Мы не политики. Нам не понять, в каком напряжении живут они изо дня в день, какая ответственность ложится на их плечи. Да ведь от этакого напряжения черт знает до чего они могут дойти. Возьмут вдруг да решат уйти из политики и заняться делом. Хотя, кстати, я что-то не припомню ни одного случая, чтобы кто-то из них настолько отчаялся.

Шериф стал весь какой-то багровый и попытался было что-то сказать, но все больше пыхтел и шипел, точно закипающий чайник.

— Сагамор Нунан! — наконец заорал он. — Я.., я…

Дядя Сагамор его вроде совсем и не слушал. Он задумчиво покатал табак за щекой и покачал головой:

— Политика плохо сказывается на человеке, Сэм. Я вот всегда вспоминаю двоюродного брата Бесси, Пиблса. Пиблс долгонько был шерифом, покуда у него на заду вдруг не выросла плесень. Ну форменная такая плесень, как на залежавшемся сыре. Вот уж была загадка, и никто не мог понять, в чем тут дело. Так вот, сэр, так оно тянулось порядком времени, и Пиблс каждую неделю ходил к доктору, чтобы тот соскреб эту плесень, но выяснить, откуда ж она берется, никак не удавалось, пока доктору не довелось побывать в суде в рабочее время. И там-то он все и понял. Оказалось, недавно там установили новую поливальную установку на газоне, и одна из струй как раз заливала ступеньку, где просиживал штаны Пиблс. Стали копать и докопались, что заболел он аккурат в тот день, когда эту установку поставили и испробовали, а Пиблса-то предупредить забыли. Вот и вышло так, что он все эти месяцы сидел в луже.

Кажется, шериф наконец-то сумел взять себя в руки. Лицо его по-прежнему оставалось багровым, но он вроде поутих. Подняв носовой платок, он медленно и тщательно вытер лицо, сделал глубокий вдох, убрал платок в карман и посмотрел на дядю Сагамора так, словно из последних сил сдерживается, чтобы не взорваться.

— Сагамор Нунан, — произнес он тихо, но как-то сдавленно, — когда десять лет назад избиратели впервые поставили меня шерифом, я обещал им сделать этот округ уважаемым местом и упрятать тебя в кутузку так глубоко, чтобы почтовая открытка до одних только передних ворот стоила тебе цельных восемь долларов. И когда они переизбрали меня сперва шесть лет, а потом два года назад, я обещал им то же самое. Они знали, — что я честно пытаюсь выполнить свое обещание, и верили мне. Они терпели, ибо знали, на что я иду.

И я все еще не сдаюсь. В один прекрасный день я выполню свое обещание. Я наберу столько улик, что хватит заслать тебя далеко вверх по реке, и к тому времени, как ты вернешься, твои правнуки давно будут своих внуков нянчить. И тогда-то мы наконец вздохнем спокойно. Тогда мы сможем с чистой совестью смотреть людям о, глаза.

Порой меня так и подмывало бросить все это дело. Уйти в отставку, продать дом, уехать отсюда и начать жизнь сначала. Но стоило мне подумать обо всех несчастных жителях нашего округа, которые просто не могут все распродать и бежать куда глаза глядят, я крепче сжимал зубы и рвал заявление об уходе. Должно быть, у меня слишком развито чувство долга. Я просто не могу бросить всех этих беззащитных людей на твой произвол.

И для меня это не просто работа. Это гораздо больше. Однажды я даже отправился в офис казначейства и поклялся, что не возьму от них ни единого чека, покуда не избавлю наш округ от тебя, и что ежели через два года меня не переизберут больше на это место, то буду работать даром, бок о бок с новым шерифом. И мы не успокоимся, пока не наберем достаточно улик, чтобы упечь тебя куда подальше. Вот тогда-то мы перестанем краснеть перед нашими невинными детьми за то, что они родились, в мире, где ты разгуливаешь на свободе.

А теперь я выясняю, что ты тут не один, что вас двое — двое Нунанов на ферме, все соседи которой — честные богобоязненные граждане. Как будто одного мало! Знаете, ей-богу, мне чертовски хочется обратиться к губернатору, чтобы он ввел военное положение. Не может быть, чтоб во всех сводах законов не нашлось ни одного, в чьей власти было бы защитить мирных жителей от таких, как вы, не упираясь в необходимость судить вас за какое-то конкретное преступление.

— А я тебе что говорил, Сэм, — вставил дядя. — Наш шериф — парень что надо. Только чуток склонен страсть как кипятиться по любому пустяку, который и гроша-то ломаного не стоит. Наверное, все от высокого давления. И то сказать, поднимется тут давление, когда имеешь дело с остолопами, пихающими себе горошины в нос.

— Да нет, — поправил папа. — И вовсе не пихали они никаких горошин себе в нос. Они выпили кротоновое масло, забыл разве?

— Ах да, — спохватился дядя Сагамор. — Ну конечно же, кротоновое масло.

Шериф воздел руки к небу и закрыл ладонями лицо. Дышал он тяжело, однако когда отнял руки от лица, снова сумел овладеть собой.

— Кстати, раз уж я тут, — сказал он дяде, — мне бы хотелось осмотреть твою конюшню. Из разных городов нам сообщали, что ты помаленьку закупаешь кое-что то здесь, то там.

— О, разумеется, шериф, — согласился дядя Сагамор. — Сделайте одолжение. Я, знаете ли, всегда радуюсь, когда подкуплю малость по хозяйству. Сдается мне, что, если честный труженик способен еще чего-то себе купить после того, как накормил всю свору политиканов, что сидят у него на шее, это лучше всяких слов говорит о процветании страны.

— Пойдем! — коротко отозвался шериф. Конюшня была сложена из бревен, под крышей виднелись обрывки, кровельной дранки. Внутри располагались изрядно захламленные стойла для мулов, там было темно и замечательно пахло конским потом, точь-в-точь как на скачках. В углу виднелась дверца, по всему видать, в комнату, где хранился корм.

Мы все остановились у входа, а шериф решительно шагнул к дверце и отворил ее.

— Ну-ну, — протянул он, потирая руки. — Так я и думал.

Из-за его спины мне было не очень-то хорошо видно, что там, но походило это на груду набитых чем-то мешков, аж почти до самого потолка.

— Как много корма. Только вот не сладковат ли он для мулов? — спросил шериф и начал подсчитывать мешки, старательно загибая пальцы и шевеля губами.

Дядя Сагамор привалился к стене и сплюнул табак.

Шериф наконец досчитал и, повернувшись, посмотрел на дядю. Вид у него (у шерифа то бишь) стал куда как довольней.

— Девяносто мешков, — подытожил он. — Примерно так нам и сообщали. Небольшая такая покупочка, совсем крошечная.

— Ну, сами знаете, как оно бывает, — пожал плечами дядя Сагамор. — Когда гнешь спину по восемнадцать — двадцать часов в день, не очень-то часто удается выбраться в город. Вот и стараешься сделать запас.

— Будь так добр, объясни-ка мне, что ты собираешься делать с этакой прорвой? — поинтересовался шериф. — Люблю послушать добрую историю.

— А почему бы и нет, — говорит дядя. — Видите ли, как Сэм написал мне, что собирается погостить у нас нынешним летом и привезет с собой мальчонку, я решил запастись сластями. Сами знаете этих мальчишек. Все бы им только сладкое подавай.

— Девять тысяч фунтов сахара? — переспросил шериф. — Должно быть, они прогостят у тебя несколько лет. А ты не боишься, что от такого количества сладкого у парня разболятся зубы?

Дядя Сагамор прямо прищелкнул пальцами.

— Ах ты, Господи! — ахнул он. — Об этом-то я и не подумал.

Лицо шерифа вновь начало наливаться краской.

Дядя Сагамор расстроенно покачал головой.

— Ну вы только представьте, — сокрушенно промолвил он. — Тоже мне шуточка получилась — купить столько сахара, и все понапрасну.