"В час дня, ваше превосходительство" - читать интересную книгу автора (Васильев Аркадий Николаевич)Виктор ИвановичПоздно вечером в гостинице «Малый Париж», что на Остоженке, 43, появился новый постоялец – высокого роста, брюнет, с коротко подстриженными на английский образец усами, с большим морщинистым лбом; лицо темное, не загорелое, а смуглое от природы. Портье, принимая документы, обратил внимание, что товарищ Степанов одет хорошо – под длинным черным пальто, которое он небрежно бросил на кресло, оказались ладно сшитые, по фигуре бриджи и френч защитного цвета. На ногах – желтые, отдающие в красноту ботинки на толстой подошве – носи сто лет! – и такого же цвета кожаные краги, также явно чужеземные. – Куда меня поместите? – вежливо спросил Степанов. – Мне бы не хотелось высоко… – Пожалуйста, девятый номер, на втором этаже, – с удовольствием ответил портье. – Самый лучший! Товарищ Степанов ему понравился: серьезен, даже строг, но приятен в обхождении. И хотя в холле на самом видном месте висело объявление, объясняющее клиентам, что персонал гостиницы чаевых не берет, поскольку они оскорбляют человеческое достоинство честных тружеников, портье, человек семейный и к тому же любитель выпить, совершенно точно определил, что от нового жильца кое-что перепадет. И не ошибся. – Надолго, Виктор Иванович? – Самое большое – на два дня, – любезно ответил Степанов и положил на стол деньги, по крайней мере, дней за пять. – Тут много… – Остальное вам, – добродушно сказал Степанов. – Благодарствую… И, услужливо подхватив чемодан, портье шепотком спросил: – Мадмуазель не потребуется? – А что? Есть что-нибудь приличное? – Не извольте-с беспокоиться, высший сорт! Не доучилась в гимназии по причине, извиняюсь, переполоха! Степанов порадовал портье, согласно кивнув. Ступив на первую ступеньку, Виктор Иванович обернулся: – У вас, надеюсь, не шумно? – Что вы-с! Тихо-с! Жильцов раз, два – и обчелся. Внизу уже ожидал новый постоялец: по документам Петр Михайлович Шрейдер, по выправке и манере разговаривать – бывший офицер. Шрейдеру портье предложил седьмой номер – он тоже попросил поселить его невысоко. В отличие от Виктора Ивановича, Шрейдер оказался скуповат: предупредил, что проживет с неделю, а заплатил за пять дней, и на чай не дал. И еще предупредил, что если кто будет его спрашивать, то он может принимать гостей только от четырех до шести вечера, а все остальное время будет отсутствовать. Проводив Шрейдера, портье позвонил по телефону: – Давай сейчас. По-моему, кусок. Минут через десять в холл вошла особа неопределенных лет в черной, отороченной серым мехом тальме и в шляпе с огромными полями. Черная вуалетка была опущена до подбородка. – Девятый, – деловым тоном сказал портье. – Постучись сначала, Ларочка. – Рошохо, тикко, – на жаргоне ответила мадемуазель, что в переводе на общепринятое означало: «Хорошо, котик!» Через полчаса она быстро спустилась в холл и на молчаливый вопрос портье со злым пренебрежением бросила: – Кусок! Скотина… Утром первым появился Шрейдер. Сдал портье ключ. – Буду в три! Портье обещал передать это своему сменщику. Вслед за Шрейдером спустился Виктор Иванович и, также передав ключ, сообщил: – Буду в три… На Шрейдера, который задержался около трюмо, поправляя редкие рыжеватые волосы, товарищ Степанов не обратил никакого внимания. Едва за Степановым захлопнулась дверь, Шрейдер быстро вышел. Петр Михайлович Шрейдер был действительно Петром Михайловичем, только не Шрейдером, как значилось в документах, а Казарновским, капитаном второго ранга. Настоящее имя Виктора Ивановича было Борис Викторович, а фамилия – Савинков. Савинкову шел сороковой год. Сын судьи из Варшавы, отчисленный в свое время из Санкт-Петербургского университета за политическую неблагонадежность, вел на редкость бурный образ жизни. Вступив в партию социалистов-революционеров, он вскоре стал одним из руководителей «боевой организации». Пятнадцатого июля 1904 года Егор Сазонов по плану, разработанному Савинковым, вместе с главарем боевиков Евно Азефом на Измайловском проспекте Петербурга убил министра внутренних дел и шефа жандармов Плеве. Через полгода, четвертого февраля 1905 года, Иван Каляев в Кремле, возле здания Судебных установлений, метнул бомбу в генерал-губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича, дядю Николая П. За две минуты до этого Борис Савинков поцеловал Ивана Каляева, перекрестил и сказал: – Иди, Иван! Россия тебя не забудет!.. Савинков участвовал в покушении на генерал-губернатора Москвы адмирала Дубасова, пытался убить Николая II: с невероятным трудом, с риском для жизни, с помощью фанатично преданных ему матросов он заложил бомбу на яхту царя, но бомба не взорвалась. Тогда Савинков думал, что это какая-то роковая случайность, что бомба не сработала. Он еще не знал, что руководитель боевиков Евно Азеф служит в охранном отделении. Нелегальное существование, конспирация, тюремные камеры, многолетняя, с 1911 года, эмиграция – все это было знакомо Борису Савинкову не понаслышке. Очень смелый, не раз смотревший смерти в лицо, Борис Савинков, хотя он это и скрывал от своих товарищей, был непомерно честолюбив. Он жаждал власти. Савинков, несомненно, знал, что после казни Ивана Каляева во многих церквах по просьбам прихожан попы служили молебны по новопреставленному рабу божьему Ивану. Фамилии при заказе молебна сообщать было необязательно. Случалось, в некоторых семьях новорожденных называли Егорами – в честь Сазонова. Это была дань восхищения смелостью, жертвенностью террористов. Савинков предполагал: если погибнет на плахе или на эшафоте он, Борис Викторович, то вся Россия, как один человек, поднимется в яростном, кипящем бунте и сметет. Что сметет, было неясно – сметет, и все! Ему представлялось, что все русские люди ждут не дождутся, когда к власти придут эсеры, и он, Савинков, будет одним из первых, если не самый первый. Под русскими людьми он подразумевал всех, кто живет на огромной площади от русско-германской границы до берегов Тихого океана, – крестьян, фабрикантов, студентов, адвокатов, гимназистов, помещиков, учителей, рабочих. Рабочие у него всегда были на последнем месте. Больше всех Савинков, как ему казалось, любил крестьян. Мужика он, по собственному признанию, «любил эмоционально» – над полем поднимается солнце, капельки росы на молодых липких листьях берез, отливает коричневым блеском свежий, только-только вспаханный пласт, и над всем этим стоит не просто мужик в рваных портах и старых, пропахших навозом онучах и не древнюю, засыпающую на ходу клячу понукает он, а стоит этакий Микула свет Селянинович с огнедышащим чудо-конем!.. Ради этого Микулы Селяниновича, а точнее, для того, чтобы учить этого добра молодца, как надо жить, когда к власти придут эсеры, и прикатил Борис Викторович после Февральской революции из эмиграции в Петроград на первом пароходе. При встрече было все: живые цветы, слезы на глазах, и не только у дам, всплакнул даже Александр Федорович Керенский. И потом, как положено, банкет, опять пылкие речи, жаркие объятия, даже шампанское – продукт по тем временам отчаянно дорогой. После цветов, рукопожатий и объятий начались деловые дни, будничные хлопоты. Сначала они были приятными, даже милыми. Организатор покушений на министров, шефа жандармов и генерал-губернаторов сам стал, правда на короткий срок, генерал-губернатором Петрограда. Но вслед за приятностями началось черт знает что! Не только в столице, а повсюду происходило совсем не то, чего ожидал Борис Викторович. Бог с ним, с Питером, даже с Москвой, с Иваново-Вознесенском, там всегда верховодили социал-демократы, проповедующие марксизм. О марксизме у Бориса Викторовича понятие было тоже смутное: так, изредка заглядывал, и то больше в эмиграции, в книги господина Плеханова, что-то насчет монистического взгляда на историю… Но показалось скучно – темпераментному, пылкому боевику нужно было совсем другое. Если по улицам Питера – от застав, от Путиловского завода, с Выборгской стороны – шли колонны демонстрантов с плакатами «Вся власть Советам!», «Долой министров-капиталистов!» – это, в общем, для Савинкова не было полной неожиданностью. Неожиданным, удивительным, даже странным было поведение Микулы Селяниновича. Борис Викторович предполагал, что крестьяне, мелкие землевладельцы, найдут общий язык с крупными землевладельцами. Понятно, крупные должны добровольно кое-что отрезать от своих палестин, подарить общинам, а общины, в свою очередь, эту землю распределят по справедливости. Меры этой самой справедливости Савинков не знал, ему очень нравилось само слово – «справедливость». А кому и сколько земли, на какой срок – навечно или временно? – это уже скучные детали, пусть ими занимаются землемеры. А Микула Селянинович не прислушивался к нему, Савинкову, стал действовать по-своему. В 1905 году он пускал, и частенько, в барские хоромы красного петуха. Это можно было понять и простить – насолили мужикам некоторые неумные господа. Но сейчас не 1905 год, а другие времена! Можно же договориться наконец! А мужики уже стали выгонять господ, поджигать усадьбы, но чаще берегли их, даже охраняли; особенно машинные сараи, где хранились сеялки, веялки, косилки, – пригодятся, дескать; и, как пролетарии, ходили с лозунгами «Вся власть Советам!». И еще одно было тягостно, непонятно – русские люди в большинстве своем не хотели воевать, продолжать войну с Германией. И Савинков поспешил на Юго-Западный фронт, полномочным комиссаром Временного правительства при генерале Лавре Георгиевиче Корнилове. Надежд на верховного главнокомандующего вооруженными силами Временного правительства возлагалось много, и самая главная: только он, Лавр Корнилов, сможет покончить с большевиками и навести в России властной рукой железный порядок и продолжить войну с тевтонами до победного конца. Савинкову хотелось быть там, откуда должна прийти победа, и он охотно принял предложение стать комиссаром Временного правительства при ставке верховного главнокомандующего. А ставка в августовские жаркие дни 1917 года являлась не только военной ставкой, но и главным штабом контрреволюции. Победы не вышло – не получилось! Питерский пролетариат грудью встал на защиту революции. Кандидата в российские Наполеоны арестовали по приказу другого кандидата, метившего на то же место, – Александра Федоровича Керенского и поместили под охраной на гауптвахте в городе Быхове. Лавра Корнилова спас верный друг генерал Духонин, назначенный в сентябре 1917 года Временным правительством начальником штаба верховного главнокомандующего. Духонин освободил Корнилова, снабдил деньгами, охраной, помог уйти на Дон. Правда, самому Духонину не повезло. После Октября он объявил себя верховным главнокомандующим. Большевики сначала вроде бы не возражали, а потом, ночью девятого ноября по старому стилю, вызвали Духонина к прямому проводу и потребовали, чтобы он немедленно начал переговоры с воюющими государствами о перемирии. Со стороны большевиков у провода находились Ленин, Сталин и Крыленко. Духонин начал ссылаться на всякие трудности, а потом намекнул: кто вы, дескать, такие?! И получил свое: «Снять с поста!» И главнокомандующим назначили прапорщика Крыленко. А вскорости Духонина убили… Борис Викторович решил, что ему в Петрограде, да и не только в столице, а везде, где у власти большевики, находиться резону нет, и он препожаловал на Дон. Генералы Алексеев, Каледин и другие с Борисом Викторовичем говорить говорили, но существенную разницу между собой и террористом обозначали без всяких околичностей – бог с ним, с Плеве, характер у покойника был вздорный, а вот кончину великого князя Сергея Александровича и тем более посягательство на жизнь государя императора простить невозможно. Особенно круто обошелся с Борисом Викторовичем товарищ донского атамана Каледина Митрофан Богаевский, младший брат генерала Африкана Богаевского. Митрофан был вроде бы господин интеллигентный, учился в университете, одно время даже преподавал, а разговаривал с Савинковым, как мясник, – грубо, неучтиво. – Вы нам воду в тихом Доне не мутите! Нос не задирайте! Эка невидаль – на Дубасова покушались! Мы эти, как их… голову р-рубить враз могем!.. Как-то на заседании Донского гражданского совета Савинков удивился чрезвычайно: вошел седовласый, лохматый Петр Бернгардович Струве, вошел, как свой, с улыбкой кивнул Каледину, а его будто и не приметил. Позднее Митрофан Богаевский объяснил Борису Викторовичу разницу между ним, Савинковым, и легальным марксистом: – Марксистом Петр Бернгардович никогда не был, так, немножко баловался, и все. И в убивцы, вроде вас, не лез. Так что вы, голубчик, должны сами соображать, почему мы к нему всей душой… Где бы ни проходил Савинков – гостиничным коридором, по улице, по канцелярии войска Донского – спиной, каждым нервом чувствовал колючие взгляды, затылком ощущал взведенный курок нацеленного пистолета. Он понимал, что монархистам – а на Дону собрались большей частью именно монархисты – он, социалист-революционер, руководитель боевиков, нужен до поры до времени, а потом его, как тягостную помеху, уберут, причем втихомолку – пристрелят где-нибудь в номере, в ресторане – ну, это еще куда ни шло – Жореса убили в кафе, – могут пристукнуть булыжником в темном переулке… Савинков выехал из гостиницы на частную квартиру, но и тут не оставили в покое. Ночью забарабанили в дверь, Борис Викторович в исподнем выскочил в переднюю. Перепуганная хозяйка спросила: «Кого надо?» – Савинков тут живет? Срочный пакет! Хозяйка чиркнула спичкой, зажгла свечу. Борис Викторович жестом показал: «Откройте!» Ввалился вдребезину пьяный молоденький офицер-артиллерист. Даже не ввалился – кто-то, невидимый в темноте, впихнул его в дверь. Офицерик что-то кричал о христопродавцах, о красной сволочи. Потом истерически плакал, проклинал какого-то полковника Дувакина, наконец стих и уснул на полу, возле дивана, служившего Савинкову постелью. Утром офицер, глядя в сторону, мрачно сказал: – Уезжайте! Меня послали убить вас, а я не мог… Я еще никого не убивал, тем более так близко… А тут облегчающие душу вести из Москвы – у большевиков дела идут неважно, наступает голодуха, иностранные державы что-то затевают. С дипломатами разговаривать приятнее, нежели с грубияном Митрофаном Богаевским, дипломаты – народ деликатный и, самое главное, в русских делах весьма заинтересованы, и больше всего в том, чтобы русские солдаты отвлекли бошей от Западного фронта. Да и деньги у иностранцев есть, – хоть и поистратились на войне, а все же великие державы, и кое-кто не только не поистратился, а совсем наоборот, получил солидный доход. Так в Москве появился Виктор Иванович Степанов. Петр Михайлович Шрейдер возвратился в «Малый Париж», как обещал, ровно в три. Принимая ключ, внимательно посмотрел на доску: висит ли ключ от номера девять? Шрейдер прожил в гостинице долго, больше месяца, подобрел – щедро раздавал чаевые. Ежедневно с четырех до шести находился в номере. К нему в это время иногда приходили разные люди, все больше в штатском: только раз пришел военный да однажды минут на пять заскочил монах. Виктор Иванович прожил в номере только два дня, потом распрощался. – Мало у нас погостили, – с сожалением сказал портье. – Слава богу, отыскал знакомых. Буду у них. Знакомых у Савинкова оказалось много – французский консул Гренар, военный атташе генерал Лаверн, генерал-лейтенант Рычков, полковник Перхуров… |
|
|