Валерий Рощин Je ne sais pas

— Вот тута, барыня. Тута — промеж молодых деревцев он и лежал, — указал кучер на примятую траву и, отойдя в сторонку, зашуршал кисетом.

Подобрав платье, она присела; бледными худыми пальчиками осторожно коснулась зелени с черными пятнами высохшей крови. Безмолвно поднесла к глазам платок…

— Без мучений отошел, — видно сжалившись над нею, проскрипел мужик. — Опосля пальбы-то они сразу в участок за полицейским послали. А когда тот приехал, ваш знакомец уж остыть изволил.

— Отвезите меня к церкви, — поднимаясь, прошептала она.

— Отчего же не свезти? С радостью, барыня, свезу…

Замусолив окурок, кучер взгромоздился на козлы; скрипнув рессорой, открытая бричка качнулась, и старая лошаденка, не дожидаясь кнута, тронулась вниз по проселку…

Подхватив юбки, она осторожно ступала по островкам и добралась до середины разлужья, где случилось короткое несчастье. То ли отвлеклась на сухие бугры мостовой, то ли испугалась мужского голоса, да только крохотная туфелька на французском каблуке шлепнула в мутную гладь, оставленную ночным дождем.

Сзади послышался ровный стук трости, и снова пропитанный иронией баритон заставил вздрогнуть:

— Лиз, вы не скроетесь от меня! Вас не спасет даже эта лужа.

«Он! — тотчас забыла она и о лужах, и о несчастье. — Это же он!!»

Глаза заблестели; не удержав волнения, она оглянулась…

— Вы?! Но как же это?.. Je ne sais pas!.. Я прочитала в газетах, будто…

— Не верьте газетным сплетням, — смеялся голос, — репортеры — самый бесчестный народ.

— Как же не верить?! — не унималась она, подавая чудесную ладонь в тонкой перчатке. — Как же не верить, коль русским языком написали: «Убит третьего дня на дуэли. Панихида и похороны состоятся…»

Статный высокий мужчина в сером английском костюме — вышедший в отставку молодой майор Юсуповской лейб-гвардии, помог перебраться на чистую мостовую. Улыбнувшись, взял под локоток:

— Но я же здесь, перед вами. Своим-то глазам вы доверяете?

— Ох… вы столько раз приводили в изумление! Немудрено лишиться всякой веры.

Посторонившись, они пропустили громыхавшую по рельсам конку. Пересекли Большую Дворянскую, вошли в парк. Прислушиваясь к далеко игравшему оркестру, неторопливо прошлись вдоль заплетенной виноградом веранды летней ресторации…

— Не желаете заглянуть? Здесь подают отменное белое вино, — шепнул мужчина, указывая тростью на столики.

— Пойдемте лучше туда, — кивнула она на тенистую аллею.

Аллея была пустынна; стволы каштанов закрывал плотный ряд магнолий, образуя ниши для удобных деревянных диванчиков.

Присаживаясь на один из них, она пытала:

— И все же я не понимаю. Это ошибка? Статьи в газетах — ошибка?

— Будет об этом, Лиз, — снисходительно улыбался он. — Лучше признайтесь — скучали без меня?

Женщина промолчала. Лишь легкий румянец прошелся по нежным щекам…

— Стало быть, нет. И к месту дуэли — в молодую рощицу, отправились скуки ради. Подышать…

Она поспешила стереть с лица радость, не желая выдавать довольства таким поворотом событий. Узнав о трагедии, ночь не спала; на следующий день собиралась уехать, да вдруг решила задержаться — побывать на том проклятом месте. И вот они снова сидят друг подле друга…

— С чего вы взяли, что я была там? — игриво сопротивлялась Лиз. Вскинув тонкую бровь, хотела что-то добавить, да тотчас замолчала — он обнял, наклонился к полуоткрытым губам…

— Как бьется сердце! — задыхаясь, устроил руку на левой груди.

— Перестаньте, — отстранилась она. Румянец стал еще крепче; пальцы теребили платье.

— Вы же сами того желали.

— Никогда…

— Будет, Лиз. Будет!.. И впредь запомните: стоит только пожелать со мною встретиться…

Теплый безветренный вечер затопил улицы народом. Газовые фонари упредили сгущавшиеся сумерки и окрасили мостовые в мягкие золотые тона. Надув губки, и старательно обходя лужицы, Лиз вышагивала рядом — следовало проучить самоуверенного господина в сером английском костюме, дабы не позволял себе вольностей.

Впрочем, при воспоминании о сих вольностях, театральная обида улетучивалась, а душу будоражили фантазии. Ах, вот ежели бы история их отношений была чуточку длиннее и понятней! Ежели бы он не исчезал так неожиданно и такою драмой как давеча!..

На пересечении бульвара с Большой Дворянской бурлила толпа. Торговцы возвращались с рынков, праздные господа совершали вечерний променад, легкомысленные молодые стайки взрывались дружным смехом…

— Почему вы молчите? — не выдержала она первой.

— Простите, задумался, — виновато улыбнулся он в ответ. Однако очнулся не надолго — перед рельсами конки вдруг остановился и, точно к чему-то прислушиваясь, повернул голову вправо…

Она в недоумении поглядела на спутника. Хотела что-то сказать — верно, поторопить. Да не успела. Справа стремительно приближалась конка, а кто-то из пешеходов замешкался на пути, закричал. Он кинулся туда, расталкивая прохожих; пролетев мимо голосившей дородной тетки, прыгнул перед самой упряжкой…

Того, что случилось в последующий миг, она не видела. Ватные ноги не слушались; голоса, крики, лошадиный храп с грохотом колес соединились в ужасающую фантасмагорию; мерзкая пелена не дозволяла разобрать деталей…

Лишь спустя какое-то время она нашла в себе силы сделать несколько шагов. Взглянуть на мостовую не решалась; прижимая к губам платок, сдерживала рвавшийся наружу стон и слушала обрывки чьих-то фраз.

— Слава Богу, не мучился.

— Да-а… Враз отошел.

— К полицмейстеру такого лихача! Ишь, чего удумал — столько народу вокруг, а он прет и не осаживает!

— Рассупонить его, да оглоблей!

— И то верно — неча с таким церемониться!..

— Так этот господин спас ребенка? Да?..

— Он-он. Мамаша, поди, зазевалась, а господин подлетел сбоку и вытолкнул девчушку с путей.

— Господин-то ее вытолкнул, а сам не поспел. От, беда-то, какая…

— Пристав. Пристав пожаловал!

— Пропустите. Пропустите… Прошу свидетелей остаться, а остальных разойтись!..

Ш-шик. Ш-шик. Ш-шик…

Противные звуки скребущей по дорожкам метлы нисколько не раздражали, должно быть, лучшим образом соответствуя ее настроению.

Тот же город, те же каштановые аллеи и тот же деревянный диванчик. А вместо звонкого лета — унылая осень, разогнавшая добрую половину заезжего населения. И безнадежное, бьющее наотмашь одиночество.

Ш-шик. Ш-шик. Ш-шик…

Она тотчас уехала поездом домой. В тот же злосчастный вечер. Не стала дожидаться ни похорон, ни отпевания — не стерпела бы рвавшего сердце ужаса.

Недоразумение с дуэлью вышло каким-то ненастоящим, притворным. Она и узнала о поединке много позже. А, узнав, не успела впустить в душу горе — он скоро предстал перед нею. Живой и здоровый.

Боже, каким это было счастьем!

Ш-шик. Ш-шик. Ш-шик…

Но и дома она не находила себе места. Ездила в оперу, на балы, читала романы и отправляла длинные письма старшей сестрице в Вену. А мысли все одно возвращались к тому дню, к их внезапной встрече, к нему…

Вот и решилась приехать.

Вновь прогулялась знакомой улицей и выискивала сухие бугры на той же мостовой. Оркестр, видно, умолк до будущей весны, и мимо летней ресторации с утерявшим листву виноградом прошлась в оглушавшем безмолвии. Без труда отыскала в аллее ту же лавочку…

Ш-шик. Ш-шик. Ш-шик…

Проклятый дворник в черном сюртуке и холщевом фартуке! Тогда его не было… Мелко шагает и забирает тяжелыми взмахами опавшие каштановые «ладони». Дорожка позади чистая, но не надолго — в тридцати шагах уж сызнова нападало, принесло рваным ветром. Так и будет ширкать. До бесконечности…

Впереди алеет невесть откуда взявшийся кленовый лист. Резной, остроугольный; ярко красный посреди желтого ковра.

«Не загадать ли? — упрямо точит лихая мысль, а сердечко пускается вскачь. — Вот ежели… ежели сметет его мужик вместе с другими… вернусь в номер и выпью стрихнина. С меня станется — вернусь и выпью!»

Ш-шик. Ш-шик. Ш-шик…

Красное пятно взмывает вверх, мелькает и… бесследно исчезает в желтом вихре, плавно оседающем за песочной границей дорожки.

— Ну, вот и решено, — шепчут бледные губки; веки на миг смыкаются, тонкие пальцы беспорядочно шарят по лавке… — Где мой зонт?.. Пора отправляться в номер. Незачем тянуть…

Внезапно сознание улавливает перемену. Что-то не так. Не так как было.

Ах, да! Стихли однообразные звуки. Ну да что с того?.. Дворник решил передохнуть или отправился мести вокруг уснувшего фонтана.

Подхватив зонт, она встала; оправила тяжелые юбки. Оглянулась в последний раз на аллею и… застыла.

Вернувшись на несколько шагов, служитель в черно-белом казенном одеянии ворошил метлою листву. Затем, склонившись, поднял назначенный ею талисман и, повертев в руках, аккуратно положил посреди чистой дорожки. На то же место, где тот и покоился ране.

«Вот так номер!.. Что это значит?..» — недоуменно взирала она на удалявшуюся фигуру. И только сейчас приметила особенность: гордо поднятая голова; прямая осанистая спина, точно дворник десяток лет отслужил в гусарах; отнюдь не мужицкая походка…

Она хотела окликнуть и услышать голос; хотела броситься догонять. Да не смогла сделать и шагу. А дрожащие губы лишь тихо шептали вслед все дальше уходившему человеку:

— Je ne sais pas… Я не понимаю…