"Извек" - читать интересную книгу автора (Кондратьев Вадим)

ГЛАВА 3

Далеко за полдень дорожка вывела в редкий перелесок с большими шелудивыми полянами. На одной из них, прямо на пути Извека сидела костлявая фигура в пожухшей дерюге. Ворон замедлил шаг, остановился неподалёку от незнакомца. Сотник зыркнул по сторонам, нет ли в кустах приятелей бродяги.

Эх, не люблю засады и охоты, подумал он, но не увидав намёка на чьё-либо присутствие, рассмотрел сидящего. Дубленное солнцем лицо обрамляли седые пыльные волосы, спускающиеся по плечам до самых локтей. Борода все ещё имела пару чёрных прядей и была заправлена за верёвку, служащую поясом. Под бородой поблёскивали медные обереги делающие его похожим на калику, но вместо клюки, по правую руку лежала рогатина с зазубренным лезвием. Таких зарубок, отметил Сотник, даже самый крупный медведь не оставит, видать не только на охоту этот калика ходит. Тем временем бродяга встал, обнаруживая немалый рост и удивительную худобу.

— Исполать тебе, доблестный Извек, — проговорил незнакомец, и коснулся травы в земном поклоне. — Велено спросить: здоров ли лучший ратник княжьей дружины?

— Так уж и лучший?! — усмехнулся Сотник, подозрительно поглядывая то на мосластую фигуру, то на густые заросли. — Я слышал, есть вои и получше!

— Были! — уверенно поправил бродяга. — Но после Рагдая, ты один остался. Пока один.

Сотник едва удержал поползшие на лоб брови, незаметно поправил ножны.

— А мы, надо думать, встречались?

Калика отрицательно качнул головой. Не подал виду, что заметил опасения всадника, но чтобы развеять сомнения, переложил рогатину по другую руку и развернул остриём назад.

— Нет, ныне впервой и, думаю в последний. А имя твоё мне Синий Волк назвал. Велел передать, что будет ждать у Каменного Круга. Просил поспешать.

Извек с облегчением вздохнул. Про Каменный Круг, кто попадя, не ведает. Видать и в самом деле надо торопиться, если Селидор прислал за ним одного из перехожих.

Незнакомец меж тем шагнул в сторону и растаял в зарослях.

— Вот и поговорили. — пробормотал Сотник. — Вопросы позадавали, ответы послушали. Можно сказать, успели друг другу надоесть.

Пустив Ворона рысью, стал прикидывать крюк до урочища Селидора. Когда впереди обозначился знакомый лес, день почти иссяк и солнце торопливо скрывалось за ровным окоёмом. В чащу заезжал в сумерках. Ворон привычным чутьём выбирал прореди над кабаньими тропами, пока хозяин не заметил заветную балку с редколесьем. Незадолго до появления луны, уже чувствовался знакомый дух, присущий только этому месту. Пахло ползущим по стволам подъясеня мхом, цветами стой-травы и перезрелым споровником. Ворон сопел, дивясь чудным запахам. Копыта тонули в гуще зипун-травы. Изредка в тишине сочно хрустел раздавленный жмень-стебель, добавляя туману привкус легкой горечи. За полсотни шагов от капища Извек спешился. Протиснувшись сквозь путаницу черного малинника, смахнул с лица налипший мусор и остановился неподалёку от круглой полянки.

Селидор восседал на отполированном веками камне. Сидел давно: Извек издали заметил серебристую сеть паутины, колышущуюся между локтем волхва и резным основанием идола Перуна. Остановившись в десяти шагах, Сотник приложил ладонь к груди и вытянул руку в сторону наставника. Взгляд сидящего двинулся, клинком упёрся в грудь Извека, поднялся выше и пробуравил переносье. Еле слышно треснула паутина. Рука Селидора гулко стукнулась в грудь с красным узорочьем рубахи и выметнулась к дружиннику. Крепкая длань указала на один из камней по правую руку. Взор наставника потеплел, но лицо оставалось суровым, будто пришёл не любимый воспитанник, а незнакомый путник. Извек сел, ожидая от старшего первого слова. Уже не удивился, тому, что угли посреди кострища сами собой задымили и плеснули непоседливыми язычками пламени.

— Достаёт ли сил не сходить с пути? — наконец заговорил Синий Волк. — Достаёт ли духа от кручин не гнуться.

Сотник улыбнулся постоянству первых слов, посмотрел в глаза наставника, кивнул.

— Достаёт, дядько Селидор. И для пути достаёт, и для кручин. Однако слышал, что у тебя самого заботки немалые.

— Были, Извек, заботки. Были. Сейчас поубавилось. — волхв кивнул на странную траву, поблёскивающую на поляне за пределами Каменного Круга.

Разгорающийся костёр высветил частокол торчащих в земле степняцких сабель.

— Однако, — продолжил волхв, — Речь о другом. Я последние дни на этом месте обретаюсь. Но чую приспело время готовить новые логовища. На старых капищах, да погостах никого боле не будет. Все, кто от крещения уберёгся, ушли. Прочие подадутся ближними днями. Нужно поспешать, пока новый бог не пожрал всё, до чего руками рабов дотянется.

— Так он уже и так всё пожрал, — зло перебил Извек.

— Кабы было так, не стоило бы и с печи слезать, — негромко прпоговорил Синий Волк. — Русь Киевом не кончается. А десяток весей, вокруг него, только начало беды. Впереди и худшее возможно.

Извек едва не подскочил над гладкой макушкой камня. Справившись с голосом, сдержанно выговорил:

— Что может быть хуже?

— Хуже потерять Язык! Потерять Правь! Потерять дух и знания пращуров! Про то и говорено в той грамоте, что везёшь. — волхв прикрыл веки и, как по писанному, заговорил: — От крещёного дня надлежит все письмена нечестивцев, будут ли те досками, берестой, глиной, пергаментом ли, предавать огню, без разбору. Волхвы, ведуны и прочие перечи, буде те случатся, повинны смерти. Сих надлежит повсеместно ругать и сечь железом нещадно…

Селидор умолк, жестом остановил восклицание, готовое сорваться с Извековых уст. Терпеливо продолжил:

— Иным чужаки не успокоятся. Они по сей день тяжкой падучей маются от мысли, что мы захотим пределы расширять. Знают, мерзотники, что Русь ни силой, ни большой силой не взять. Вот и решили изнутри подточить. И момент выбрали правильный, когда в князья сын рабыни выбился. У такого и удила, и стремена доступны, а уж править взнузданным жеребцом, большого ума не надо. Посули ему золота, да власти без края и он твой. И невдомёк Владимиру, что через поколение править будут не светлые князья, а слуги нового бога.

— И что же, — потерянно обронил Сотник, — Ничего не могли с князем сделать?

— Могли, да поспешили. Сперва полоумца Белояна надо извести. Пока он при дворе куделя плетет, Владимира не взять.

— Так что ж не сделали?

Селидор с укоризной взглянул на ученика.

— Ты думаешь иных бед над нами не висло? Со степью другой бог шёл, с коим быть нам извергами до скончания века. С закатных земель другая тень цареградских крестов близилась. За всем сразу не уследишь. Да и не думали, что Владимира собственная похоть так быстро подомнёт. Мыслили, что пока и цареградским щитом успокоится. Ошиблись.

Волхв, сжав зубы, замолчал. Сотник, при упоминании о щите, наконец решился:

— Не поведаешь ли про Рагдая, дядько Селидор!

Глаза под изогнутыми бровями сверкнули. Что-то померкло в лице Синего волка. Голос прозвучал глуше обычного:

— Нет Рагдая среди живых. Дважды нет.

— Так смерд Залешанин правду рёк?

— Правду, — кивнул волхв, — Да не всю. Когда Рагдай погиб впервой, Перуна уговорили похлопотать, чтобы героя отпустили к Ясне. Просили два дня, на свадьбу. Громовержец расстарался на один, от заката до заката. И того было бы впору, ибо вдвоём с Залешаниным, по своей земле было способно доехать в срок. Однако, ушкуйник выгоду смикетил, и решил довезти щит сам. Потому и оставил Рагдая на берегу, одного против отряда. Хотя, никто другой не оставил бы!

Глядя в огонь, Извек медленно качнул головой.

— Одного бы не оставили.

Селидор невесело усмехнулся и устало продолжил:

— И Владимир это знал, потому и решил послать того, кого ни честь, ни воинский покон держать не будут! А прикрытием поставил Рагдая, чтобы дело было обречено успеху. У таких, как Владимир, подобное в обычае. На скверные дела, всегда подыскивают самую погань, вроде наёмных печенегов или ушкуйников. А Залешанин… — Селидор повёл бровью. — Залешанин ещё не самый худший поганец, хотя…

— Да на кол татя посадить и всего делов! — прошипел сквозь зубы Сотник. — Всю жизнь таких на горло карали, а теперь надоть перед ним шапку ломить, как перед знатным.

Извек стукнул кулаком по колену, с отчаянной надеждой глянул на волхва.

— Селидор, а что ежели ещё разок богов попросить, или может к Вещему обратиться?

Волхв еле двинул головой, сглотнул ком в горле и еле слышно обронил:

— Дважды, поперёк смерти, никто из богов не сможет. Не допустят. Да и нет у них такой силы.

Оба надолго замолчали. Взгляды застыли на догорающих поленьях, стреляющих искрами в ночное небо. Когда звёздная ткань начала светлеть, Селидор поднялся.

— Пока же забудь обо всём и служи князю как прежде. Ныне тебе и своих забот хватит. Ежели понадобишься раньше, тебя найдут. Езжай.

— Гоже. — отозвался Сотник.

Когда утреннее солнце ударило по глазам, копыта Ворона ступили на прямохоженную дорожку. Вот-вот из-за холмов должны показаться крыши киевского града. Извек в который раз щупал спрятанный на груди свиток. Хотелось сжечь, зашвырнуть в реку, или вбить его в глотку сарветовым чернецам но, что толку: прибудет другая грамота, случится иной посыльный, чуть позже — чуть раньше…

Из-за поворота донёсся перестук тяжёлых копыт. Сотник придержал Ворона, но, разглядев за деревьями знакомый плащ, облегчённо вздохнул. Навстречу, на взмыленном коне, выметнулся распаренный Мокша. Увидав на дороге Сотника, дернул поводья так, что конь едва не сел на круп.

— Слава богам, первый тебя встретил, живого и здорового! А то Сарвет места не находит, сетует, что не того послали. Грамоту везёшь?

— Везу, — оторопел Извек.

— Давай сюда, сам князю передам. Скажу, тебя по дороге ранили, отлёживаешься у знахарки. Обычное дело. Искать не будет.

— Да что случилось-то! — озлился Сотник. — Мухоморов что ли переел?

— Лучше б переел, — буркнул Мокша, слезая с коня. — Нельзя тебе возвращаться, слезай, поговорим.

Извек нехотя спешился. На друга смотрел, как волхв на распятье. Тот отпустил повод, утер распаренное лицо.

— Помнишь Млаву? Ту, что вечно над твоим конём подтрунивает, мол у Ворона такие уши, чтобы хозяину держаться легче было.

— Ну, помню. Дура баба, хотя и красивая. Только я-то тут причём? Её пускай Лешак помнит. Ему она всё сердце разбередила. Мне до неё дела нету.

Мокша перевёл дух, кивнул.

— Не было бы, не молоти она своим глупым языком.

— И что ж намолотила?

— Надысь брякнула Поповичу, что смотреть на него не хочет, потому как ты вознамерился на ней жениться. Будто уже сватов засылал и подарки дорогие дарил, а она-де согласится за тебя пойти, только из гордости маленько подумает.

— Да ей же, окромя круглого заду, думать нечем, — усмехнулся Извек. — И что? Лёшка поверил?

— В том-то и хвост, что поверил. Сам знаешь, он порой дурной бывает, а тут дела сердечные, разум спит, когда душа пылает.

Мокша сплюнул набившуюся в рот пыль, с сочувствием поглядел на Сотника. Тот озадаченно почесал русую бороду.

— Ну, дела. И что Попович?

— Попович во гневу страшон — рвёт и мечет, срёт и топчет, благо ещё какашками не плюётся. Пробовал с ним поговорить, да куда там. Злость глаза застила, сразу в драку полез, друзья едва удержали. Так что теперь Лешак со товарищи тебя по всей округе рыщут.

— Лешак понятно, а сотоварищи с какого перепугу?

— А с такого, что, тебя знают и за Лешака опасаются. А может боятся, что и у них невест отобьёшь. Им-то не вталдычишь, что это Млава сама на тебя глаз положила. Думают всему причина — ты.

— И что прикажешь делать? Из-за одной дуры рога друг другу сшибать?

— Ну это совсем уж не гоже! Ты лучше вот что. Не дури и под горячую руку не лезь. Уезжай, схоронись до времени, пожди пока остынут. Рано или поздно охолонятся, тогда и растолкуем как-нибудь.

Извек шагнул к Ворону, положил руки на седло, задумался. Конь, чуя настроение хозяина, не шевелился. Видя смятение Сотника, Мокша топтался рядом, шумно вздыхал, тёр ладонями круглое лицо. Наконец, не выдержал, обернулся к раздосадованному другу.

— Ежели чё, где искать? Куда думаешь податься?

— А куда глаза глядят.

— А куда глядят? — не унимался Мокша.

— А туда глядят, где за так не съедят.

Извек помолчал, достал грамоту, протянул другу.

— Давно вольным не был, — вздохнул он. — Всё по поручениям, да по приказам. Может теперь спокойно мир посмотрю, да себя покажу.

— Себя-то не больно показывай! — проворчал Мокша. — На-ко! Наши на посошок подсыпали. Пригодится!

Он подбросил на ладони раздутый кошель, перекинул Извеку. Тот поймал мешочек, кивнул невесело.

— Бывай, друже! Дадут боги, скоро свидимся.

— Обязательно свидимся!

Мокша вознёс себя в седло. Развернув коня, блеснул грустными глазами и заторопился назад. Сотник посмотрел вслед удаляющемуся другу и тяжело, словно столетний старик, взобрался на Ворона.

Когда за конским хвостом остался день пути, Извек остановился на распутьи. Направо — леса с запутанными тропами и непролазными чащами, прямо — малохоженные края, налево — стёжка до Вертеня, последнего большого городища на окраине киевских земель. Извек решил свернуть на стёжку. Стоило дать роздых коню, да и самому выспаться под крышей.

Уже в сумерках миновал ворота. Усталый конь затопал живей и скоро свернул на знакомую улочку, где его ждала порция вполне сносного овса, а хозяина — сытный ужин в закопченной харчевне. Здесь его знали и встречали, как старого приятеля. Правда, по началу, приходилось знакомиться со здешними мужиками по-свойски. Не взирая на то, что перед ними княжий дружинник, местные смельчаки несколько раз учиняли проверку гостя на добрый удар. Их не смущало даже то, что каждая проверка происходила «на своей морде». Неудивительно: тутошние морды были не особо умные, но крепкие.

Признали Извека только после того, как хозяин в пятый раз поменял разнесённые в щепу столы и лавки. В последний раз, щепа была особенно мелкой и корчмарь пригрозил, что закроет конуру, да подастся в дальнюю весь, к братьям рыбарям. С тех пор, Сотник мог вечерять до утра и не увидеть в свою сторону ни одного косого взгляда. Междусобойные потасовки конечно же продолжались, но не имели такой разрушительной силы, как прежде. Теперь местные буяны, не по злобе разбрызгав друг другу сопли, возвращались на места и приглашали Извека, померяться выносливостью брюха. Тогда не вставали из-за стола до глубокой ночи, расспрашивали какое в свете чудо, слушали, обсуждали.

На этот раз тоже засиделись допоздна и, к полуночи, когда шум стих, Сотник улёгся прямо на лавке. Под голову по привычке положил дорожный плащ, свёрнутый тугим валиком. Разбудили первые гости. Ввалились отобедать шумной ватагой, крикнули браги с пивом, махнули дружиннику, чтоб присоединялся. Извек благодарно приложил ладонь к груди, но головой качнул отрицательно. На уважительный отказ гостя лишь пожали плечами и принялись уничтожать выпивку, как Святослав хазар. Пару раз зыркали на рыжего веснушчатого детину, тихо жующего в углу, но в присутствии Извека не задирались. Парень же беззаботно поглядывал в окно, вертел головой по сторонам и, несмотря на пудовые кулаки, держался без вызова. Проезжий, определил Извек, скорее всего посыльный, из Коржа, заехал по дороге перекусить. Коржаковские почти все такие мордастые и широкие в кости.

Пока Сотник разглядывал парня, средь мужиков созрела ссора.

Всё как водится: слово за слово — шапкой по столу и, вот уже кому-то под нос сунули убедительную дулю. Само собой, дуля не понравилась. В ответ выпорхнул жилистый кулак, и в воздухе мелькнули стёртые подмётки хозяина дули. Владелец кулака взгромоздился поверх стола, но освободившаяся лавка тут же отправила его на пол. Все вскочили готовые похватать друг дружку за грудки. Но с утра особого желания волтузиться не было и компания повисла на руках зачинщиков.

Сквозь толкучку к Извеку протиснулся хозяйский малец, знаком дал понять, что конь сыт, осёдлан и стоит за дверями. Сотник кивнул, протянул монету и подался к выходу. Подвигая сцепившихся мужиков, примирительно пробасил:

— Ну, пора и честь знать, бывайте ребята.

Мужики замерли. Собрав глаза в кучу, рассмотрели Извека, поспешно посторонились. Провожаемый почтительными взглядами, Сотник проследовал до двери в полной тишине. Едва переступил порог, как сзади кого-то звонко съездили по сусалам, и потасовка возобновилась с новой силой.

Отвязав Ворона, Сотник вскочил в седло и тронул повод. Конь, покинув вертень, снова выбрал дорогу самостоятельно и всё утро плёлся волглой лощиной. Пахло болотом. Под ногами Ворона иногда почавкивало, но, через десяток-другой шагов, копыта снова стукали по сухой земле. Ворон прибавил шагу.

Еле заметная тропа забежала на макушку холма и растворилась в засыхающих на корню островках чахлой травы. Сотник привстал в стременах, высматривая тропинку, но Ворон топотал не останавливаясь, как по знакомой улочке. Скоро Извеку пришлось наклоняться, чтобы не снести лбом встречные сучья. За плечи то и дело цеплялись ветки потоньше, но скоро деревья расступились, и показалась вполне сносная дорожка, струящаяся меж вековых елей.

Ворон раздул ноздри и, жадно втягивая лесной дух, пустился рысцой. Сотник, настороженный оживлением коня, озирался по сторонам, ловил каждый звук и всматривался в причудливые лесные тени. Дорожка спустилась в ложбинку и выскочила на светлую полянку. На ней, как гриб-дождевик, торчала коренастая избушка, насаженная на пятисаженный пень. Кое-где из пня пробивались молодые побеги с нежно-зелёными листочками. Извек с уважением присвистнул, прикидывая, сколько же дубу было лет. Приглядевшись к чёрным брёвнам, понял, что и сама изба сложена из ветвей этого исполина. Потому и стоит прочно, вросшая намертво в родную древесину.

Ворон направился к избушке. Не задерживаясь у крыльца, зашёл с задней стороны. Увидав небольшой навес, под которым сохли крупные связки травы, приблизился, сцапал губами пучок и принялся с наслаждением жевать. Сотник не выдержал такого нахальства и дёрнул повод, заставив коня попятиться.

— Ну, братец, ты уж совсем хвост за мясо не считаешь! А ну как хозяин выскочит!? Он же не поглядит, что это ты пучок сожрал, коромыслом обоих приласкает.

Извек спрыгнул на землю, подтащил упирающегося Ворона к избе и накинул повод на росток потолще.

— Постой пока, а я осмотрюсь, где тут и кто, — проговорил он, направляясь к деревянному крылечку.

Шагнул на первую ступеньку и замер. У двери, уперев руки в бока, дожидалась бабка. На голове белый платок, сарафан чистый, даже не мятый, будто бы переоделась для встречи гостей. Оглядев дружинника с ног до головы, скользнула взглядом по русой бородке, жесткой линии губ, прямому носу с малой горбинкой. Задержала взор на грустных серых глазах, под жгуче чёрными бровями.

— Поздорову ли живёшь, молодец?

Да нешто это жизнь, подумал Сотник.

— Поздорову, бабуля, поздорову! И надо бы здоровей, да некуда! Вот, тебя решили проведать. Шли мимо, дай, думаем, заедем, дорогу спросим, может пособят чем. А если честно, то это коняга мой так решил.

— Пособлю, пособлю! — перебила старуха. — Зайди передохни, коль заехал. Посидим, посудачим, угощения моего отведаешь. А коня своего отвяжи, пусть побродит. Да узду сними. Тебя б заставить жрякать с железкой поперёк хари.

Извек скорчил недоумённую гримасу, пожал плечами, направился к Ворону. По дороге пожал плечами.

— Ну, гляди, бабка. Отвязанный, да без узды он у тебя все веники схрупает.

Конь, таращась на лакомые стебли, в нетерпении переступал ногами. Освободившись от уздечки, радостно ржанул. Сотник цыкнул.

— Не бузи, мы вроде как в гостях!

Сзади скрипнули ступеньки. Из-за угла показалась старушка с изрядным ковшом и рушником через плечо. Предложила умыться, подождала, пока гость вытрется, двинулась в дом. Извек оглянулся на довольного конягу, погрозил пальцем и последовал за хозяйкой.

Внутри всё было на удивление обычным. Те же лавки и утварь, что в обычных домах. Конечно, если не считать выползающих из стен жилистых побегов. Они то выныривали из плотной древесины, то вновь ныряли в стену несколькими брёвнами выше. Небогатая обстановка оказалась из того же дерева, что и сам дом. Всё срослось со всем, и жилище представляло собой одно целое, за исключением глиняной посуды и каменного очага.

На столе уже дымились две плошки, распространяя запах травяного завара. Извек определил только мяту и смородину, дальше запутался в гуще ароматов. Не успел опуститься на лавку, как старуха поставила на льняную скатёрку блюдо с пирогами.

— Не побрезгуй, отведай, чем сами кормимся, небось, не хуже прочего будет.

Извек невольно вспомнил ромейскую присказку: «чем бог послал». Когда слышал эту дурь, всегда хотелось самому послать и говорившего, и их бога. Человек создан Родом для того, чтобы самому всего добиваться, не дожидаясь подачек ни от богов, ни от кого другого.

Сотник взял плошку, отхлебнул, принялся за пироги. Бабка, прищурившись, с удовольствием поглядывала на гостя. Всякой бабе приятно, когда её стряпня нравится, а судя по лицу Извека, пироги пришлись по вкусу.

— Давно ничего вкусней не пробовал, — похвалил Сотник. — Спасибо тебе, хозяйка.

— Да не хозяйка я, — отмахнулась бабка. — Хозяйка тут Наина, сестра моя младшая. Только уехала она. На старости лет дождалась наконец достойного героя. Пока молодая была, всё красотой, да мудростью кичилась… дура. А теперь, когда все окрестные тропинки песком засыпала, всё-таки смилостивилась, подпустила к себе. И то признать, герой терпеливый попался. Иной бы давно плюнул, да за полвека, другую бы нашёл, детьми обзавёлся. Этот — нет, каждые три года приезжал, пока её руки не добился. Такой верности поди уже и не сыcкать.

— Чудно! Право слово! — согласился Извек. — Выходит, теперь ты всем заправляешь?

— Теперь я. Чугайстыри здешние всё больше в норах обретаются, да в пещерах. Изба совсем без присмотру. Иногда, как анчутки налезут погостить, так весь дом вверх дном. Шалуны. Вот и наведываюсь, временами, приглядеть.

Извек украдкой оглянулся, поискал глазами ступу или помело. По углам не увидал, а интересоваться неловко. Спросил о другом:

— Слушай, бабуля, а с чего ты к коню такая ласковая? Он же у тебя все травы пожрёт, а ты собирала, сушила.

— Не я — Наина, это всё от неё осталось, да теперь вряд ли пригодится. Сама-то я другую волшбу пользую. Мне травы ни к чему. А ушастый твой пусть побалуется. Я ведь про него давно знаю, сестра рассказывала.

Сотник застыл с пирожком в зубах. Старуха, заметив его удивление, с улыбкой продолжала:

— Он ведь у тебя недавно?

— Двух лет не прошло.

— А до того чей был, не ведаешь?

— У Юсуф-хана был, пока в того стрела не попала. Хан помер, а коня на Торжище привели — никого к себе не подпускал. Я возьми и купи, сдуру. Все деньги отдал, да ещё и у друзей занял. Меня почему-то принял, вот теперь и езжу.

— Это потому, что чует в тебе… хорошего человека. А ведаешь ли, откуда Наина его знает?

— Откуда?

— От Юсуфа, его хозяина, который этим конём больше всего на свете дорожил… ты пирожок-то ешь, а то встрющился, как горох на плетне. Ешь, а я рассказывать буду.

Извек торопливо кивнул, куснул забытый пирожок, отхлебнул завару. Вкуса уже не ощущал, слушал бабку.

— Начнём с того, — продолжала рассказчица. — Что жеребчик твой, один из потомков крылатых коней, а они твари с характером. Даже когда, по воле богов, крыльев лишились, лучше не стали. Хан с ним изрядно намаялся, пока не примучил. Но конь хорош: умён, в бою силён, в беге вынослив…

— Не знаю как в бою, а пожрать любит! — пробурчал Извек с набитым ртом.

— Про бой ещё узнаешь, какие твои годы. Сейчас речь о другом: появилась у Юсуфа мечта, чтобы у коня этого вновь крылья отросли. Так он этой мечтой заболел, что объездил всех известных магов и волшебников. Да всё напрасно. Ни один за такое дело не взялся, и не мудрено — супротив богов не попрёшь.

— Эт точно! — со знающим видом подтвердил Сотник. — Правда, старики рассказывали, что в давние времена шатались по земле трое, из леса. Лихие ребята были. Говорят и богам от них доставалось…

— Были, — отмахнулась старуха и улыбнулась своим мыслям. — Двое из них и сейчас где-то бродят.

— Так что хан? — напомнил дружинник.

— Хан загрустил но, как-то разнюхал, что осталась ещё одна ведьма, самая сильная. Долго донимал волхвов расспросами и, разузнав дорогу, явился к Наине. Обещал горы злата и груды каменьев, но сестра только посмеялась. Сказала, что проще сделать крылья самому Юсуфу, чем его скакуну.

Правда потом, когда понурый хан собрался уезжать, сжалилась. Предложила дать коню человечью душу, дабы тот речь людскую понимать научился. Юсуф тут же согласился и, оставив скакуна на седьмицу, воротился домой…

Челюсть Извека отвисла, брови скакнули к потолку, волосы и борода стали дыбом. Старуха, не замечая его оторопи, неспешно продолжала:

— У Наины тогда ученик умирал. Упал с дерева, да изломался так, что не выходить. Сестрица решила хоть так мальчонке жизнь продлить. В ту же ночь волшбу и сотворила. К приезду хозяина конь уже почти очухался. Помню, Наина даже впервой в жизни прослезилась, провожая. Однако, деваться некуда, обещала надо отдавать.

— А потом? — еле вымолвил Сотник.

— Потом Юсуф, забрал поумневшего скакуна, а вскоре после того погиб. Теперь ученик моей сестрицы у тебя.

— Так я что, на человеке езжу?

— Да нет, — хихикнула бабка. — Конь он! Все таки конь, только гораздо понятливей других. Так что радуйся! Таких по всему свету не сыщешь.

Сотник ошалело посмотрел в окно, где виднелся хвост понятливого Ворона, пригладил бороду, поднялся.

— Ну, бабуля, спасибо тебе за угощение, а мне пора. Поеду наверное, дорога не близкая.

Старуха помолчала, кивнула поднимаясь.

— Так тому и быть, езжай. Разве что гостинцев тебе на дорогу соберу. Конь и так пропитание отыщет, а твоя сумка совсем пустая, тоньше попоны висит.

Её морщинистые руки уложили оставшиеся пирожки на чистую тряпицу и ловко скрутили узелок.

— Кушай на здоровье, — улыбнулась она. — И погодь, ещё кой-чего принесу, пригодится.

Старуха взяла корзинку и направилась к двери. Извек с опасением глянул вслед, в голове мелькнула мысль: кругом, кроме леса, ничего, уж не поганок ли с мухоморами решила набрать.

Ухватив узелок, неторопливо двинулся из избы. Ворон уже топтался у крыльца. Осоловевшие глаза говорили, что ни одного пучка под навесом не осталось, да и не известно, цел ли сам навес. Проскрипев по ступеням, Извек запихал пироги в сумку, огляделся. Хозяйку заметил на краю поляны, возле неказистого деревца. Расторопная бабуля накладывала в подол жёлтые плоды. Пока одевал уздечку, та вернулась, протянула две пригоршни лесной дички.

— Возьми вот яблочек. Правда одичали, но кое-какая сила ещё осталась, хоть и не такая как прежде. Наина забросила совсем, вот и выродились, попроще стали.

— А что, — не понял Извек. — Раньше какие-нибудь непростые были?

— Были, милок, были. Можно сказать очень непростые, молодильные! Теперь, конечно, не молодят. Но сил прибавляют впятеро, а то и всемеро, но ненадолго.

Извек скрыл в бороде улыбку. Чудит бабка. Молодильные только в сказках бывают. Хотя, натощак и дичка в радость.

— Спасибо, бабушка, бывай здорова!

Он вскочил в седло и тронул повод. Ворон пошёл лёгкой грунью. Когда выехали за край леса, под ногами опять потянулась тропка, заросшая пятнами высохшего мха. Сотник обмозговывал услышанное, пока на землю не опустился тихий вечер. Почему-то после встречи с бабкой, на душе стало легче.

К полудню пятого дня дорога свернула вдоль опушки, но вскоре удалилась от кромки деревьев и вывела на бесконечный простор. Вокруг, куда ни глянь, катились волны высокой травы. К вечеру заметил пешего, поискал глазами куда укрыться, но решил, что один путник не угроза и двинулся навстречу. Подъехав ближе, усмехнулся, узнал в темной фигуре силуэт каменной бабы, древней хранительнице равнин. Извек снова чувствовал себя неуютно. С конем быстро не пригнешся, и пока не ляжешь — всё как на ладони.

Солнце уже подтягивалось к глазоёму, когда Ворон вдруг остановился. Извек проследил за направлением морды и, с трудом разглядел вдали несколько точек. Пора притворяться камнем, подумал он, соскальзывая в траву. Начал было тянуть уздечку вниз, но жеребец сам послушно улёгся на бок, вытянул шею и опустил голову на землю. Чёрный глаз вперил в хозяина. Тот действительно замер столбом и даже выражением лица стал напоминать каменную бабу. Некоторое время смотрел, убеждаясь, что его не заметили.

Всадники, тем временем, спешились и начали топтаться на месте, устраиваясь на ночёвку. Сотник задумчиво глянул на Ворона. Тот блаженно лежал на боку и, не поднимая головы, лениво щипал траву. Нехотя крутнул одним ухом, услыхав заговорщицкий голос хозяина:

— А может подкрасться по темноте? Ежели свои, то хоть новости подслушаю. А ежели нет… Ворон, ты как?! Сможешь ползти тихонечко, как лисичка?

Конь двинул головой, оглядел свою тушу, фыркнул и опять принялся за траву.

— Не можешь. — усмехнулся Извек и снова глянул в сторону заходящего солнца. Видны были только лошади, зато к небу потянулся еле заметный дымок.

— Не наши, — решил Сотник. — Наши с собой дров не возят, но подслушать, на всякий случай, можно.

Он достал угощение старухи и уселся рядом с конём, ждать, пока окончательно стемнеет. По вечернице засёк направление и захрустел яблоками. Погрузившись в прежние кислые думки, заново перебирал в голове последние события.

На третьем яблоке с удивлением почувствовал, что больше не грустится. Всё вокруг начало нравиться — и степь, и небо. Ворон, так вообще казался роднее брата. Остатком трезвой мысли Извек заставил себя упрятать чудные плоды обратно в суму и заговорил вслух:

— Вот те и яблочки! Почище мухоморного отвара башку чистят. А какие же в полной силе были?! Вообще, наверное, летать бы смог, даже без руля и без ветрил, вернее без крыльев и хвоста.

Задремавший было, конь рубанул ушами воздух и уставился на хозяина. Тот щерился во все зубы, глаза блестели, голос тоже был странный, хотя брагой не пахло.

— Ничё, ничё, коник, эт я так, сам с собой. Приятно же поболтать с умным человеком.

Выслушав объяснение, Ворон лениво перекатился на другой бок и прикрыл глаза.

— Ага, вот это правильно, — похвалил Извек. — Подремли маленько, утро вечера мудреней.

Сотник встал, всмотрелся в даль и с удивлением обнаружил, что чётко видит и коней, и струящийся к небу дым. Окоём будто скакнул ближе. Одновременно с этим в уши хлынул поток звуков. Ясно различал шуршанье жучков и шелест травы. В двух шагах, под землёй, кто-то настойчиво скрёбся.

— Ну дела! — оторопел Извек. — Ещё чуток и начну понимать, о чём шеборшит мышь. Вот так яблочки! А я, дурак, три штуки сожрал, как Ворон капусту. Им же цены нет! Ежели в дозоре пожевать, любого ворога за тыщу шагов учуешь…

Всё ещё удивляясь новым ощущениям, взял уздечку и собрался спутать коню передние ноги, но конь глянул так, что Сотник порадовался, что Ворон не говорящий.

— Ну, если такой умный, тогда лежи здесь и никуда не уходи. Буду возвращаться, тихонечко посвищу. — примирительно проворчал Извек и зашагал в сторону дыма.

Всё вокруг шуршало и скрипело на разные лады. Каждый шаг издавал такой скрежет, что казалось, будто пара меринов ломится через бабкин плетень. Саженей за двести, Сотник пригнулся и дальше двинулся медленнее. Каждые полста шагов останавливался, вслушивался в звуки ночи. Наконец, уловив впереди глухой скрип, замер, присмотрелся.

Неподалёку сидел дозорный и в задумчивости почёсывал куцые усы. Глядел поверх травы, но, судя по выражению лица, ничего, кроме темноты, не видел. Лохматая шапка с конским хвостом на металлической верхушке, съехала на затылок, открывая чёрные сосульки волос. Высокие скулы подпирали узкие щёлочки глаз. Перестав чесать редкие прядки усов, степняк сладко зевнул, захлопнул рот и застонал какой то затейливый мотив.

— Пой, милый, пой! — подумал Сотник и, как кот, скользнул вбок.

Обойдя дозорного по дуге, подкрался сзади. Посидел в пяти шагах от певца, размышляя, как быть. Умные люди говорили, что после смерти, Ящер больше всех мучает только предателей, детоубийц и тех, кто помешал хорошей песне. Песня Извеку не нравилась, но кто знает, может для кочевников она хороша.

Неслышно выругавшись на длину песни, всё же решился. Подошёл вплотную, примерился и влепил ладошкой по уху. Оплеуха получилась звучная, будто мокрым потником ударили по дубовому столу. Песня оборвалась, шапка перепёлкой порхнула в небо, и дозорного отбросило в сторону. Пролетев несколько саженей, степняк остановился в густой траве и стал походить на спящего.

— Ну вот и гожо. Ежели не убил, то к утру проснёшься! — прошептал дружинник и двинулся к лагерю.

У огня вечеряли шестеро во главе с десятником. В сотне шагов, по правую и левую руку от стоянки, из травы торчало ещё две шапки. Третья поблёскивала в лунном свете далеко за костром. Извек улыбнулся неизменному воинскому порядку степняков: по одному дозорному на восход, на закат, на полдень и на полночь. Глянул на Стожары, прикинул время, получалось, что сменят не скоро.

На четвереньках подполз ближе. Голоса зазвучали громко и отчётливо, будто стоял рядом. Скоро знал и имена степняков.

Кызым, суровый кочевник с голым, покрытым шрамами черепом, пялился в костёр. Кивал, равнодушно соглашаясь с каждым из говоривших. Изредка прислушивался к чему-то, оглядывался, беззвучно шевелил губами. Баласан, дремал привалившись к куче мешков и перемётных сум. Прочие негромко спорили, прихлёбывая кумыс из почерневших деревянных пиал. Тот, кого называли Радой, горячился.

— Зачем едем далеко? Далеко засеки встретим, надо ехать по краю, к малым весям. Народу мало — воинов мало, всех зарежем, женщин себе возьмём. Говори, Басай, зачем молчишь?

Басай подтянул бурдюк, плеснул в пиалу, покачал головой.

— Надо всё разведать, разузнать, а веси не уйдут, на обратном пути заедем. Так велено.

Остальные слушали. Кто-то согласно кивал, кто-то качал головой, глядя на десятника Салмана, самого старшего из всех. Тот молчал, жевал кусок жареного мяса и облизывал жирные пальцы. Разговор, казалось, не слушал, но неожиданно изрёк:

— Хан Радман приказал ехать и разузнать. Сделаем — хорошо, не сделаем — сикир башка будет.

Закончив немудрёную речь, Салман в полном молчании приложился к бурдюку.

Так вот оно что, подумал Сотник, у наших земель опять Радман-Бешенный объявился. Видать жажда мести покоя не даёт. Оно, в общем-то, понятное дело: отец, пойманный с сыновьями, в плену сгинул, проклиная всех и вся, что не дождался внуков. Младший брат нашёл смерть уже во время побега, получив под лопатку Извекову стрелу. Теперь старший Радман, последний из рода Кури, решил отыграться. Ну-ну, добро пожаловать.

Сотник слушал дальше, но разговоры закончились. Степняки хлюпали кумысом и глядели в огонь. Тишину нарушил Каймет, отличающийся тупым, даже очень тупым лицом. Достав кривую саблю, начал возить по ней куском точильного камня. Увлёкшись работой, запел на малознакомом наречии.

Извек, сносно знавший говор степняков, разбирал только отдельные слова, но и по ним понял, что песня глупа до безобразия:

и дальше в том же духе.

Судя по всему, степняки тоже не млели от восторга. Радой долго морщился, но в конце концов не вытерпел.

— Слушай, Каймет, на состязании акынов ты бы точно был вторым!

— А кто первым? — удивился Каймет.

— Первым бы стал Ишак бабушки Басая! У него голос лучше.

Степняки загоготали, а Радой продолжил:

— Ты бы пошёл, сменил Аман-Гельтулея. Пусть сюда идёт, кумыса выпьет, споёт немножко. А ты за него посиди.

Каймет вскинул на соплеменников глупые глаза, поднялся, вжикнул над головой точёной саблей и, бросив её в ножны, с улыбкой направился в темноту.

Не-ет, ребята, подумал Сотник оглядываясь, Аман-Гельтулей нынче не споёт. Извек попятился, отступая задом, добрался до глушённого певца, подобрал его шапку, напялил на себя и скакнул в гущу непримятой травы. Высунувшись по плечи, уселся спиной к лагерю. Сзади слышал неспешные шаги, а сквозь хруст травы доносились те же незатейливые слова. Либо Каймет пустился напевать по второму кругу, либо со словами в той песне было не богато. Ненадолго шаги и голос затихли. Каймет всматривался в темноту, пока не узрел в скудном звёздном свете шапку Аман-Гельтулея. Подходя ближе, заговорил:

— Радуйся, Аман, что бог не дал мне твоего голоса! Хотя чему тут радоваться, — хвастливо продолжил он. — Когда бог голоса раздавал, я в очереди за силой стоял. А может…

Хрястнуло. Короткий удар вбил последние слова в рот Каймета вместе с зубами.

— За силой говоришь стоял? — прошипел Извек, потирая ушибленную в темноте руку. — Теперь полежи, отдохни. Силу… её беречь надо.

Он оглянулся на стоянку, тряхнул ушибленной рукой и заспешил к другому дозорному. Тот, что глядел в сторону ушедшего светила, начал оборачиваться на шаги за спиной, заметил тёмный контур загородивший огонёк костра и почувствовал, как холодный клинок пробил грудь. Третий дозорный, устав смотреть туда, откуда прилетают птицы, задремал и принял смерть в объятиях сна. Извек уже подбирался к четвёртому, когда за спиной послышались встревоженные крики. Звали Каймета и Аман-Гельтулея. Последний дозорный обернулся на шум, углядел Сотника и с криком схватился за оружие. Извек с ходу рубанул степняка и, уже не таясь, направился к огню.

От костра, на крик, вскочили оставшиеся пятеро. Десятник Салман для острастки рявкнул, чтобы не бежали, и степняки сбавили шаг. Дальше двинулись осторожней, выставив клинки перед собой и расходясь в линию.

— Ну вот и гоже! — оживился Извек. — Лицом к лицу оно всегда веселей.

Бой был недолгим. Бабкины яблоки ещё действовали и Сотник успевал замечать каждое движение противников, удивляясь, что те движутся как контуженные мухи. Меч летал с дивной лёгкостью, вспарывая кольчуги, ломая клинки и разваливая тела. Скоро нападающие закончились и Извек некоторое время оглядывался, продолжая помахивать клинком. Вспомнив, что уложил весь десяток, вернул меч в ножны. Приблизился к стреноженным коням, разрезал путы — не пропадать же связанными. Чувствуя нешуточный голод, вынул из огня обронённый кусок мяса, выгрыз то, что не успело обуглиться и двинулся к Ворону. По дороге наткнулся на тело Каймета и только тут вспомнил про степняцкий малахай на своей макушке. Стащив его, встряхнул взмокшими волосами и наподдал ногой мохнатую, окованную железом шапку. Пока возвращался, почувствовал, что в уши будто вставляют пробки. Звуки глохли, теряли звонкость. Только зрение ещё сохраняло остроту и Сотник заметил как над травой поднялась и замерла ушастая голова.

— Всё, травоед, утекаем.

Ворон дёрнулся и в мгновение ока оказался на ногах. Извек запустил руку в суму, нащупал яблоко, повертел в руках, скормил коню. Для ночной езды не повредит. Вскочив в седло, глянул на россыпь звёзд, кое-как прикинул направление и хлопнул ладонью по крупу. В следующий момент почувствовал, как седло едва не выпрыгнуло из-под задницы, и в ушах засвистел ночной воздух. Копыта почти не касались земли. Сотник покосился, не отросли ли у Ворона крылья, но кроме летящей назад травы по бокам ничего не мелькало. Извек растянул губы в довольной улыбке: яблоко делало своё дело.

Край небосклона черпанул белого света и начал растворять ослабевшие за ночь звёзды. Скоро озорь прохудился раскалённой дырой, и сквозь прореху показался слепящий лик солнца. Вылупившись полностью, Ярило на мгновение замер и неспешно двинулся к противоположной стороне земли. Ворон всё нёсся, распустив хвост по ветру, пока впереди не показался лес. Чуть сбавив ход, начал заворачивать вдоль опушки и скоро выметнулся на малоезженную дорожку. Пронёсшись по ней саженей триста, утихомирился, но хвост всё ещё держал торчком. Солнышко начало пригревать и Сотник, утомлённый бессонной ночью, задрёмывал. Около полудня, конь остановился на пригорке. Внизу лежала мелкая весь, обещавшая роздых и добрые домашние харчи.

Дабы местные могли увидеть гостя, Извек помедлил у ограды и, не спеша, двинулся по улице. Из-за крайнего дома показался моложавый мужик, встал у дороги, почёсывая грудь. Заметив, что незнакомец остановил коня, двинулся навстречу. Оглядев дружинника, присвистнул, напустил на себя серьёзности, но глаза продолжали блестеть смешинками.

— Да никак к нам путник забрёл, — неверяще протянул он, но не выдержал и заулыбался во все тридцать два зуба. — То-то бабка Осина давеча гостей в воде видала. Говорила непростой человек, будто чем-то там помечен. Ан нет, вроде ничего особенного. Ну здоров будь, мил человек. Как звать тебя?

— Зовут Извеком, — улыбнулся в ответ дружинник. — А кличут Сотником, хоть выше десятника пока не залез.

— Ну и то гоже, — хохотнул тот. — Будем знакомы, меня Макухой звать. А вон Рощак идёт, дядька мой.

По улице действительно, вперевалочку двигался кряжистый мужичище, заросший седеющей бородой. В отличие от смешливого Макухи, глубоко посаженные глаза смотрели строго, придирчиво. Пояс оттягивал большой охотничий нож, шею — шнур с когтями медведей, волчьими и кабаньими клыками. Сотник спрыгнул с седла, подождал пока тот подойдёт, протянул руку.

— Исполать почтенному Рощаку.

Ладонь Извека стиснуло толстыми, как древко копья, пальцами. Великан задержал рукопожатье, испытующе посмотрел в глаза дружиннику, кивнул.

— И тебе, ратник, блага! Какими заботами пожаловал?

— Коня хотел напоить, — попросту ответил Сотник. — Да коё-чего съестного в дорогу купить.

— Эт запросто, — вмешался Макуха. — Да, дядька? А то кабы добрый молодец не отощал, да ушастика своего не слопал.

Рощак угрюмо глянул на шутника, отрицательно покачал головой.

— Не выйдет!

— Как не выйдет? — не понял весельчак. — Не гневи богов!

— Не выйдет! — упрямо повторил Рощак, глядя на уши Ворона. — Коня напоить можно, а съестного продавать не будем! Так дадим.

Он хлопнул коня по шее и, развернувшись, сухо бросил через плёчо:

— Веди к Светозару, сажайте за стол, я скоро буду.

Сотник скосился на Макуху. Тот подмигнул, указал дружиннику на широкую избу.

— Вот так и живём. Я по-своему шуткую, он по-своему. Только если сказал, что не продаст, значит не продаст, придётся так брать. А нам вон туда. Нынче Светозар на охоту идёт, после обряда снеди немеряно осталось. Там и отобедаем.

Подходя к дому, увидели хозяина. Светозар сидел на крыльце, с любовью наводил лезвие рогатины. Длинное, шириной в ладонь остриё и без того горело на солнце, хоть сейчас брейся, но он всё выглаживал режущие кромки. Сотника встретил открытой улыбкой. Отставил орудие в сторону, отступил, пропуская гостя в дом.

— Давненько к нам никто не заезжал.

— Ага, поддакнул Макуха, да и сами дальше леса редко выбираемся. Нам и тут гоже. Хотя, третьего дня вернулись с Торжища. Слыхали, что в Киеве перемены.

Сотник только неопределённо кивнул в ответ, а Макуха весело переглянулся с охотником и снова показал ровные зубы.

— Ступай, ступай, конём есть кому заняться.

Светозар обернулся на двор, резко свистнул. Из конюшни, пристроенной между домами, выскочили двое юнцов. Уловив жест охотника припустили к Ворону. Уже в дверях до слуха Сотника донеслось краткое распоряжение:

— Снимите узду, напоите и поставьте к полным яслям.

В горнице, как и было обещано, ждал накрытый стол. У входа, на скобе для защепа лучин, пузатился собранный заплечный мешок. За ним желтел поживший ремень отягощённый большими ножнами. В углу, как водится, невысокая лавка с бадейкой, позеленевший медный рукомойник и расшитый петухами рядень.

Пока мыли руки, Макуха всё пошучивал, про Торжище. Пересказывал слышанные от торговцев прибаутки, хвалился удачным наваром со шкур. Радовался выгодной закупке припасов для селян. Когда же сели за стол и наполнили кружки, наконец умолк, охотно принялся за еду. Вскоре появился Рощак. Постановив на стол три кувшина, присоединился к сидящим. К еде не притронулся, лишь плеснул себе сурьи и неспешно отпив, обратил взор на гостя.

— Что слыхать в Киеве? Чем дышит великий град.

Сотник дожевал, отложил куропаточью грудку, облокотился локтями на стол.

— Ныне, не главное чем и кто дышит, тем паче в Киеве. В дне пути отсюда, степняков видел. Видать где-то на границах снова стая гуртуется. Как бы к вам не пожаловали.

Сотник замолчал, возвращаясь к грудке. Рощак двинул бородищей, с сомнением склонил голову на бок.

— К нам, думаю, не станут. У нас глушь, все дороги в стороне: там и весей поболе, и пожива богаче. А тут и слепой узрит, что брать нечего. Полей вокруг не видать. Запасы все в лесу, там и главные огороды устроили. Самый глупый степняк поймёт, что зерна не растим, живём охотой. К таким заезжать — только лишние хлопоты.

Сотник увидел, как остальные согласно закивали, пожал плечами.

— Хорошо, если так. Однако этих привёл Радман, сын Кури. А ему голова в деле не помеха, кровь ради куражу льёт.

Рощак вскинул брови.

— Не того ли Кури, что Святослава извёл?

— Того. — мрачно подтвердил Извек и заметил, как ручища великана погладила белеющий в бороде шрам.

— Это семя действительно злое. — зло проронил Рощак и надолго замолчал.

Увидав, что разбудил в старом воине горькие воспоминания, Извек поспешил поблагодарить хозяев и спешно засобирался. Рощак поднялся, в глазах всё горели отсветы сражений под началом Неистового. Одним махом осушив кружку, утёр мокрые усы и указал рукой на край стола.

— Решай сам, что с собой взять. Можешь мёду стоялого, можешь новой сурицы. Ежели хочешь — есть кувшин заморского. Давеча с Торжища две штуки привезли. Один почали, да никому по душе не пришлось. Наши такого не пьют. У нас жалуют позабористей, с горчинкой, со звоном, да чтоб в нос молотом шибало! Так что ежели избавишь от заморского, то только рады будем, что хоть кому-то пригодилось.

— Гоже! — рассмеялся Сотник. — Не киснуть же добру.

— Вот и договорились, — весело заключил Макуха, заворачивая в бересту куски мяса чуть прихваченные обрядовым огнём.

Светозар тоже подпоясался в дорогу. Сдернул со стены мешок, закинул за плечи, подался за Извеком. На крыльце взял рогатину, ещё раз проверил, достаточно ли остра, и обернулся к дружиннику.

— Провожу тебя маленько. Мне в ту же сторону, а за околицей к лесу сверну.

Прощались коротко. Хлопнули по рукам, глянули друг другу в лицо. Рощак впервые за день двинул губы в улыбке.

— Будешь в наших местах, заезжай.

— Попробуем. — без особой уверенности ответил Извек.

— И много сразу не пей! — напутствовал Макуха. — А то случись что в чистом поле… а отхожего места под рукой нет…

Ворон покосился на шутника, всхрюкнул, собираясь заржать, но рука Сотника развернула и заставила идти рядом со Светозаром. Пока не миновали деревушку, Извек успел заметить стайку мелкой ребятни, двух-трёх взрослых и старуху рядом с белоголовым мальчонкой. Охотник вполголоса пояснял:

— То Дубыня, по шкурам голова. То Корнил-Мастак, руки золотые, одним плотницким топором мелкий гребень может. А это Осина-Травница с Борейкой. Смышлёный малый, травы за полёт стрелы чует. Нам бы такого в охотники, да бабке надо кому-то веды передавать.

Скоро ограда осталась позади и Светозар погладил Ворона.

— В добрый путь, гости дорогие, захаживайте, коли мимо будете.

Он тряхнул рогатиной и свернул к опушке.

— Доброй охоты! — донеслось в ответ, сквозь удаляющийся топот копыт…