Эдуард Успенский Иван — царский сын и серый волк

В одном тридесятом царстве триодиннадцатом государстве жил-был царь. Впрочем, там и помимо царя жило народу полным-полно. В основном, всё крестьянский люд.

А рабочих там и всяких пролетариев не было. Иначе бы этому царю давно конец пришел, свергли бы.

Звали царя по-разному. По одним источникам, Берендеем, по другим — Выславом, по третьим — Василием. А отчество у него было Андронович. И имел этот Берендей-Выслав-Василий (Анна-Мария-Гонсалес) Андронович трех сыновей.

Младшего сынишку звали Иваном. Ростом этот сынишка был под два метра, а сил у него было столько, что он мог запросто лошадь на четвертый этаж поднять. Жаль, что там с этажами плохо было. Все дома были низенькие.

Старшие братья и поздоровее были.

Например, средний сын Данила-царевич мог бы ударом кулака корову убить, если бы кто ему это позволил.

А старший сын Петр-царевич однажды пытался кувалду на небо забросить. Кувалда вернулась и прямо ему по голове. Другого бы убило, а ему хоть бы что. Только выросла у него на голове шишка с кулак, а через неделю прошла, как и не было.

Да и сам царь-папа Выслав-Берендей-Василий Андронович на здоровье не жаловался. Он за обедом половину быка съедал.

А все почему, потому что у них в саду на одной яблоне яблоки росли оздоровительные. От этих целебных яблок к царской семье здоровье и шло. А сад, надо сказать, у царя был замечательный. И всякие деревья там росли дорогие с плодами и без плодов. И лимоны там росли, и ананасы заморские, и птицы порхали яркие. Говорят, что где-то в дальнем углу сада было растение в деревянной кадушке, на котором соленые огурцы росли.

Но всё-таки ничего ценнее, чем оздоровительные яблочки, не было.

Так все и шло. Только однажды папа-царь пошел в свой сад за яблочком, глядит, а яблок меньше стало.

Позвал он сыновей, и они стали думать.

— Это наши, — говорит старший, Петр. — Больше некому.

— Конечно, наши, — согласился Данила. — У нас народ известно какой. Только оставь что без присмотра.

А младший сын промолчал. Не хотел плохо о народе думать.

— А вот мы поглядим, — говорит папа-царь. — Как у нас в хозяйстве кто здороветь начнет, сразу и поймем, кто яблочки тырит.

День прошел. Другой. Никто не здоровеет — ни конюхи, ни повара, ни другая какая прислуга. Как были все дохленькие в полноги, так и остались.

— Не наши, — решили братья и царь.

— А я что говорил? — сказал Иван-царевич. Хотя он ничего не говорил, а просто помалкивал.

— Раз не наши, значит, будем караулить, — решил царь-отец. — Сторожа поставим.

— Ага, — говорит недоверчивый сын Данила. — Вот сторож все как раз и съест. У нас ведь как заведено: кто что сторожит, тот тем и торгует.

— Мда, — согласился папа. — Ну и народ в моем царстве! Жуликоватый какой! В кого бы это? Значит, Петр, придется тебе на дежурство заступать.

Петр сразу на дыбы:

— И что это такое? Как что, сразу Петр. Вон Данила какой вымахал. Пусть он и дежурит. Не буду я.

Данила хитрый был:

— Значит, не хочешь яблочки сторожить. На царский престол метишь?

— Это как? — спрашивает Петр.

— А так, — говорит Данила. — Не будет яблочков, папаша помрут. Вот ты и на троне. А там новые яблочки поспеют.

Петр испугался:

— Все. Согласен. Иду сторожить. Давайте мне тулуп и саблю. Иван-царевич говорит братьям:

— Да не ссорьтесь вы. Я могу караулить.

Братья про себя подумали: «Какой хитрый! В любимчики набивается!..» И отказались.

Царские слуги выдали старшему сыну тулуп, саблю, яиц вареных, молока бутылку и хлеб. И он отправился сторожить.

Он решил:

— Буду караулить лежа, чтобы не засвечиваться.

Он как пришел, так сразу тулуп расстелил, бутылку молока под голову положил и смело начал караулить.

Так, не шелохнувшись, он смело караулил до самого утра. За всю ночь ни разу глаз не разомкнул.

Ночью, в самый разгар его службы, сад вдруг осветился весь.

Чудо-птица прилетела. Перья золотые, глаза как восточный хрусталь. Сама маленькая, а перьев много. И так она светится, будто внутри ее десять свечей горит.

И прожорлива, как индюк. Немало яблок она пощипала и скрылась в ночном небе. Последнее яблоко в зубах унесла.

Утром Петр встал, еле-еле бутылку с молоком от щеки отлепил.

И сам от тулупа еле-еле отлепился. Молоко за ночь пролилось и его к тулупу приклеило.

Съел он вареные яйца и пошел к царю с докладом:

— Свет наш царь-батюшка, всю ночь я глаз не размыкал. То есть наоборот, за всю ночь я ни разу глаз не сомкнул… И ветер меня хлестал, и дождь на меня лил. (Видишь, я весь мокрый.) Но я поста не покинул. Никакой человек не приходил, никакая птица не пролетала.

Царь Берендей-Василий со слугами в сад пошел — видит, яблок помене стало. Царь удивился:

— Что же они, испаряются, что ли? Да хорошо ли ты, Петр, караулил? Может, ты спал тут без просыпа?

Петр испугался:

— Что ты, батюшка-царь. Видишь, вон трава примята. В этом месте я и ходил всю ночь.

— Ну, что ж! — сказал царь.На первый раз поверим.

И велел царь Берендей-Василий-Выслав дальше яблоки сторожить.

— Значит так, Данила, — молвил он. — В эту ночь ты яблоки охранять пойдешь.

И еще велел царь старшему писарю все яблоки пересчитать.

Писарь полдня под яблоней ходил, яблоки пересчитывал. Насчитал их ровно девяносто штук.

И вот вечер наступил — средний сын Данила на дежурство собирается. Он не молока попросил, а вина крепкого — глаза протирать. Свиную лопатку — силы поддерживать. И дубинку побольше — воришек охаживать.

Едва он пришел на дежурство, как в тулуп забрался. А через час к нему туда одна знакомая пришла из кухни — целоваться.

Выпили они вина крепкого. Данила лопаткой закусил, а знакомая Глафира к яблочкам потянулась.

— Ты что, — говорит Данила. — Я же их сторожить пришел. А не есть. Они же все сосчитаны.

— Ах, ты сторожить пришел, — говорит знакомая из кухни. — Ну и сторожи. А я домой пошла к батюшке.

Пытался он ее задержать, а она ни в какую:

— Думаешь, если ты царский сын, тебе все можно.

И ушла. И ее плечики унеслись в ночную мглу. Расстроился Данила, выпил все остальное вино. Завернулся в тулуп. И только его и видели.

Едва он уснул, опять птица прилетела. Перья золотые, глаза как восточный хрусталь.

Накинулась она на яблоки и добрый десяток слопала. Маленькая такая птичка, а прожорлива, как индюк. Не успеет она яблоко съесть, как его остатки с другой ее стороны выскакивают.

Последнее яблоко она в зубах унесла.

А все-таки очень красивая птичка. Вся так и светится, будто в ней двадцать свечек горит.

Проснулся утром Данила, голова тяжелая, как медный колокол.

И звенит так же. Посмотрел он на яблоню и сразу все понял. Он бегом к старшему писарю, пока батюшка не проснулся.

— Эй, чернильная душа, сколько ты там вчера яблок насчитал?

— Девяносто, — говорит чернильная душа.

— Так вот, скажи батюшке, что было восемьдесят. А не то: моя дубинка — твоей головы половинка.

Писарь все понял. И когда батюшка-царь пошел в сад яблоки пересчитывать, он никаких хищений не обнаружил.

— Ладно, — он сказал. — Теперь, Иван, твой черед идти.

А Иван-царевич и рад. Очень он хочет царю-батюшке угодить.

Под вечер писарь сызнова все яблоки пересчитал. Восемьдесят штук было ровно, как и вчера.

Вот уже вечер настал. Иван-царевич долго думал — кто же это яблоки крадет. Он понимал, что братья его не очень-то старались.

Но если бы медведь в сад пришел или коза какая, братья бы их, конечно, заметили.

— Значит, это птица! Да никто больше яблоки не ест у нас в государстве — люди да птицы. Правда, свиньи тоже яблоки охотно едят. Но свиньи испокон веков по яблоням не лазили и летать не умели.

И решил Иван-царевич всю ночь на дереве провести. И еще он большой сачок с собой взял для куриной ловли.

Ночь пришла, влез он на дерево и замер.

Сидеть неудобно, ветки его режут, листья щекочут, а он не шелохнется. Так полночи просидел.

И дождался. Послышался свист и звон серебряный. Свет по саду разлился, и чудо-птица прилетела. Перья золотые, глаза как восточный хрусталь.

Приготовился он, хотел ее сачком зацепить… Да ноги и руки у него затекли — не пошевелить. Как каменные. Сачком он только по воздуху провел. Сам с дерева упал. Едва успел он второй рукой птицу за хвост ухватить.

Закричала птица благим матом, как двести испуганных куриц одновременно, и скрылась в ночном небе. Одно только перо у него в руках и осталось. Зато перо красоты невиданной. Всеми цветами переливается. Читать при его свете можно, если ты грамотный.

Едва во дворце рассвело, Иван-царевич к батюшке отправился.

— Вот, смотри, батюшка, какую я птицу чуть не поймал. Сама с вершок. А света дает мешок.

И перо отцу показывает. Братья ему не верят. Данила говорит:

— Да разве ж это свет от него, от пера этого? Это свет от солнца идет. А на солнце и куриное перо светится.

— Это перо павлинье, — говорит старший Петр. — У нас их на базаре турки по десять штук на рубль продают.

— А давайте зайдем в чулан, — молвит Иван-царевич. — Там все и увидим.

Забрались царь и царевичи в чулан всей семьей. И вправду, невиданный свет от пера идет. Даже читать при таком свете можно. Если кто читать обучен. Но братья и тут нашли что сказать.

— Эх, везет дураку! — говорит Петр. — Да если бы такая птица в мое дежурство прилетела, я бы ее не упустил.

— А я бы и пару таких поймал, — хвалился Данила. — Только вот не нам, а дуракам счастье.

Царь-папа их одернул:

— Нечего на брата дуться, коли птицу прозевали. Вот я еще узнаю, что вы там ночью в саду делали. Не иначе как дрыхли всю ночь. А сейчас из себя героев корчите.

Он вставил это перо в оправу золоченую и поставил в своем кабинете как самую дорогую вещь. И все время ею любовался, особенно по вечерам, когда перо светиться начинало.

Но вот пришло время, царь Выслав-Берендей опять своих детей беспокоит. Вызвал он к себе Петра и Данилу и говорит:

— Дети мои любезные! Вот вам задание. Поезжайте вы во все четыре стороны и привезите мне эту птицу живую! Кто мне эту птицу привезет, тому при жизни полцарства своего отдам.

Им бы дуракам обрадоваться да скорее в путь. А они на Ивана-царевича злобу затаили. Ведь им хорошо жилось. Все у них было. Тут тебе и кухня вкусная, и народ интересный при кухне, бабенки разные. И кони у них хорошие, добрые. И сокола охотничьи.

Так нет, теперь надевай доспехи военные, садись на коня боевого костлявого и скачи неизвестно куда, ешь неизвестно что (картошку вареную без масла), спи неизвестно где (в чистом поле без одеяла) и без птицы этой дребезжащей к царю-папе не возвращайся (отец тебя неспособным сочтет и ни за что тебе трон не отдаст).

Но делать нечего, взяли они у отца благословение и поехали двое отыскивать жар-птицу. А как быть? Время было старинное, тяжелое для детей. Что родители повелят, то и будешь делать. А не то враз без вкусной еды и без крыши над головой останешься. Вытолкает тебя любимый царь-папа взашей из дворца, и пойдешь ты в соседнее царство бедствовать да улицы подметать. Да, было ВРЕМЯ в энто ВРЕМЯ!

Но если эти двое ехать не хотели, то Иван-царевич сам стал напрашиваться:

— Пусти меня, царь-батюшка-родитель, своего счастья попытать. Дай мне твое благословение.

А царь-батюшка-родитель не соглашался. Он так молвил:

— Нет уж. Ты еще молод и к дальнему пути непривычен. Еще я тебе скажу, что ты своих братьев в два раза умнее будешь. (Что от них проку? Им бы только есть поболе да на жеребцах скакать. И сами они как жеребцы. Им бы все на девок глаза свои пялить.) А как война, а я заболею? А если бунт в моем царстве сделается? Кто меня заменит?

Потом он нагнулся к Ивану-царевичу и говорит:

— Ты знаешь, Ванюша, мне как-то спокойнее без них.

Да только Иван-царевич на своем стоял:

— Пусти меня, батюшка, силу мою проверить молодецкую. Характер свой закалить юношеский.

Царь-папа еще сильнее уговаривал его никуда не ехать:

— А если я помру вдруг, кто будет царством управлять? А если неприятель под наши области подступит, а командовать войсками будет некому? А если несогласие будет между нашим народом?

Только никак он не умел удержать Ивана-царевича. Иван-царевич так молвил:

— Пока, царь-папа-батюшка, у тебя есть яблоки оздоровительные, тебе бояться нечего. А как я тебе птицу добуду, ты вообще расцветать начнешь и молодеть.

Убедил он царя-батюшку-папу. Уж больно царь Берендей-Василий-Выслав Андронович хотел этой птицей владеть. И не очень-то он верил, что Петр-царевич и Данила-царевич сумеют сию птицу достать.

Иван-царевич взял у родителя благословение, выбрал себе коня покрепче, сухарями запасся и в путь. На всякий случай захватил он три яблока оздоровительных:

— Дорога трудная. Не понадобятся, я их обратно привезу.

Сел он на коня и поехал. И ехал, сам не зная, куда едет.

Ехал он, ехал, ехал. Ехал, ехал, ехал. Ехал, ехал, ехал. Ехал, ехал, ехал. Иногда скакал. А все больше ехал, ехал, ехал. Ехал, ехал, ехал. И уж даже не знал, где он — в своем ли царстве или в чужое заехал.

Ведь тогда границы не означены были. И ненароком, того вовсе не желая, можно было из триодиннадцатого в тридвенадцатое царство попасть, а еще хуже того — в тритринадцатое. А кто там командует, в этом тритринадцатом царстве, и что там с чужеземцами делают — один бог ведает.

Только видит он — в чистом поле стоит столб. А на столбу написаны эти слова:

«Кто поедет от столба сего прямо, тот будет голоден и холоден.

Кто поедет от столба в правую сторону, тот будет здрав и жив, а конь его будет мертв.

Кто поедет от столба сего в левую сторону, тот сам будет убит, а конь его жив и здрав останется».

«Ничего себе условия игры! — подумал Иван-царевич. — Куда ни кинь, всюду клин. Впору от столба сего в обратную сторону ехать».

И так он решил:

— Поеду-ка я в правую сторону. Хоть коня потеряю, зато сам жив останусь. А сам жив останусь, даст бог, другого коня заведу.

Конечно, это говорило о его неправильном отношении к животным, но другого выхода у него (на его взгляд) не было.

И поехал он в правую сторону. Ехал, ехал, ехал, ехал… Два дня ехал. Кругом поля, леса разные. Деревеньки иногда маленькие с церквушечками… В общем, ничего интересного. Так, ежедневщина.

Зато на третий день сразу интересно стало. На третий день вышел ему навстречу большой-пребольшой серый волк. Такой большой, что больше и не бывает. Размером с тигра. Ивана нашего, царевича, даже пот прошиб.

Этот тигро-волк говорит таким грубым голосом:

— Ты что, младой юноша Иван-царевич, не читал, что на столбе написано?

Иван-царевич так испугался, что с коня упал. Он и не подозревал, что на свете говорящие волки живут такого размера.

Тигро-волк подошел к его коню, разорвал его надвое и пошел прочь.

(По другим сведениям, все не так было. По другим сведениям, Иван-царевич устал, слез с коня, спутал его, а сам спать лег. А как проснулся — смотрит, нет коня, а вокруг лежат кости одни обглоданные. За ночь кто-то коня съел… слопал.) Заплакал тут (в обоих случаях) Иван-царевич:

— Как же мне жить теперь без верного друга? Конь, мой конь, конь вороной, зачем ты меня покинул? Конь, мой конь, конь вороной, на кого же ты меня оставил!

Очень он сильно сокрушался и плакал. Он шел пешком и все еще плакал. Целый день он шел и целый день плакал.

И вдруг его нагнал серый тигро-волк.

Он сказал:

— Жаль мне тебя, Иван-царевич, что ты пешком идешь. И того мне жаль, что я твоего коня заел. Добро! Садись на меня, на серого волка, и скажи, куда тебя везти и зачем?

Иван-царевич рассказал, куда и зачем послал его родной батюшка. Серый волк выслушал и засмеялся даже:

— Повезло тебе, Иван-царевич, что я твоего коня съел. Да на своем коне ты туда и в три года бы не доехал. Я один знаю, где жар-птица живет. Держись за меня крепче.

И помчался он пуще коня.

Иван-царевич подумал даже: «Хорошо бы этот тигро-конь (серый волк) у меня навсегда остался. И поговорить с ним можно. И бегает он быстро. И загрызет он в один момент кого следует. Одна беда — кормить его дорого. Ему ж в день не меньше коровы давать надобно».

Ехали они, ехали… (Впрочем, ехал-то один Иван-царевич, серый волк все больше вез)… и как раз ночью подъехали к каменной стене.

Серый волк остановился и сказал:

— Ну, Иван-царевич, слезай ты с меня, с серого волка, и полезай через эту каменную стену.

— И что там? — спросил Иван-царевич.

— Там за стеною сад. В том саду жар-птица сидит в золотой клетке. Ты жар-птицу возьми, а золотую клетку не трогай. Ежели клетку возьмешь, тебе оттуда не уйти ни за что. Тебя враз поймают.

Удивительный волк попался Ивану-царевичу, все-то он знал.

И Иван-царевич пошел на это дело. Перелез он через стену, видит — перед ним и вправду сад. Красивый, как в сказке. Деревья разные диковинные и неизвестные растут, и ни одной тебе там елки или осины. Птицы всякого калибра (очевидно, колибри) летают цветные. И тишина.

В саду клетка золотая стоит на земле. В клетке птица-жар сидит. Тихонько так бренчит и вся светится. И народу вокруг — никого, пусто. Хоть бы дохленький какой сторожишка стоял.

И подумал Иван-царевич: «А чего церемониться-чикаться? Возьму-ка я ее вместе с клеткой. И кусать она меня за руку не будет. И кричать, как двести бешеных куриц, как тогда в саду, не станет. И транспортировать ее легче. Вона, сад-то совсем пустой!» Как решил, так и сделал. Но как только взял он клетку, шум и гром пошел по всему саду чудовищный. Ибо к этой клетке струны были приведены особые. (Что там крик двухсот испуганных куриц! Шум был как от тысячи наковален!) Караульные тотчас же проснулись, прибежали в сад и поймали Ивана-царевича.

Сначала они накостыляли ему как следует, а потом его накостыленного к своему царю привели. (Царя этого, по одним источникам, звали Долматом, по другим — Афроном.) Царь Долмат-Афрон как увидел Ивана-царевича, так с ходу и закричал:

— Как не стыдно тебе, младой юноша, воровать? И одет ты вроде прилично, и вид у тебя не голодающий. Может, ты даже из хорошей семьи. Давай рассказывай, кто ты будешь такой? И откуда?

Иван-царевич запираться не стал:

— Я буду Иван-царевич, сын царя Выслава (Берендея-Василия) Андроновича. Приехал я из тридесятого царства. Я вроде как в командировке. Меня царь-папа-батюшка за птицей послал.

Потом он осмелел и молвил:

— А чего она сама к нам прилетала яблоки воровать? Чуть дерево оздоровительное не испортила. Вот и велел мне царь-батюшка Берендей эту птицу добыть.

На что ему царь Долмат-Афрон отвечал:

— Что с нее взять, она — птица глупая, все равно что курица. А ты же ведь — царевич, не простой мужик. И если бы ты добром ко мне пришел да всю правду рассказал, я бы тебе эту птицу честию отдал. Так ведь нет, ты же на кражу пошел.

Он посмотрел, как его слова воспитательно на царевича действовали, и дальше молвил:

— Вот ты подумай своей царевичевой башкой: хорошо ли будет, когда я разошлю во все государства о тебе объявить, как ты в моем государстве нечестно поступил?!

Иван-царевич подумал своей царевичевой башкой и отвечал:

— Нехорошо.

Но все-таки он на своем стоял:

— А чего она сама к нам прилетала яблоки воровать?!

Царь Долмат (Афрон) больше спорить не стал:

— Тогда так, — молвил он, — у меня есть к тебе предложение. Если сослужишь мне службу, съездишь за триодиннадцать земель в тридвенадцатое государство царя Кусмана, достанешь мне коня златогривого, я тебе и вину прощу, и жар-птицу отдам.

Иван-царевич пригорюнился, голову ниже пояса повесил.

— Чего это ты закручинился? — спрашивает его царь Афрон-Долмат. — Что тебя смущает?

— Больно имя нехорошее!

— Как хочешь, — сказал ему царь Долмат-Афрон. — Только если ты мне коня от царя Кусмана не добудешь, я во все государства дам знать, что ты — нечестный вор.

(Как будто воры честные бывают.)

Пришлось царевичу согласиться. Пошел он к своему серому волку. Пришел весь в синяках, бока болят. И все ему рассказал.

Волк, конечно, не обрадовался. Он плюнул даже:

— Ну что я тебе говорил! Для чего ты слова моего не слушался и золотую клетку взял? Ты что, совсем? А еще царевич!

— Виноват я перед тобой, — сокрушается Иван-царевич. — Кругом виноват. Ты мне столько хорошего сделал.

И так закручинился Иван-царевич, что волку даже жалко его стало:

— Добро, быть так! — молвил он. — Садись на меня, на серого волка. Я тебя свезу, куда тебе надобно.

Хотел Иван-царевич ему на спину влезть, да никак. Бока болят, руки не слушаются. (В результате караульного накостыления.) И тут он про оздоровительное яблоко вспомнил. Достал он яблочко, съел его, и сразу и бока прошли, и синяки исчезли, и снова он сделался как новенький.

Сел Иван-царевич серому волку на спину и помчался серый тигро-волк аки стрела из лука.

Если бы, к примеру, в одно время и лучник стрелой выстрелил и серый волк помчался, то они рядом бы бежали.

И Иван-царевич мог бы стрелу рукой трогать.

Долго ли бежали они, коротко ли, никто не знает. Только прибежали они наконец в царство царя Кусмана.

Царство как царство — кругом деревушечки да церквушечки, да дворец в середине (других царств тогда не было), и погода вокруг отличная — желтое солнце и урожаи зреют: яблоки там, картошка… (Впрочем, тпру! Насчет картошки ошибочка вышла. Тогда еще картошку из Америки не внедрили, так что скажем сызнова…) …и погода вокруг отличная — желтое солнце и урожаи зреют: яблоки там, пшеница.

Серый волк и здесь про все порядки знал. Он дождался ночи и молвил Ивану-царевичу:

— Видишь там, за дубами, конюшни белокаменные. Ступай туда. Теперь караульные конюхи все крепко спят, и бери ты коня златогривого. Понял?

Иван-царевич головой кивает — мол, понял, как не понять. Волк продолжает:

— Только там на стене висит золотая узда. Ты не бери ее, а то худо тебе будет. Ясно?

— Чего же тут неясного? Все проще пареной репы — коня бери, узду не трогай, коня бери, узду не трогай — и дурак поймет.

И пошел Иван-царевич на это дело.

Вступил он в белокаменные конюшни из чистого белого камня. В конюшнях тишина. Только сильный храп слышен — конюхи спят, и кони ногами топают.

Конюшня длинная, светлая, и коней в ней много. И вороные, и гнедые, и пегие. И все — скакуны! Но самый красавец, конечно, — конь златогривый. От его гривы так свет и льется по всей конюшне. За версту этого коня видно.

Взял Иван-царевич этого коня и пошел было назад.

Но увидел на стене золотую узду и так на нее прельстился, что решил снять ее с гвоздя. Он так подумал: «Авось не загремит, если ее брать аккуратненько! Это серый волк перестраховывается».

Только он за узду схватился, она возьми и загреми! Да на весь царский дворец! К ней для такого дела струны были приведены. Гром стоял, как от двух тысяч наковален!

Караульные конюхи тотчас проснулись, прибежали, Ивана-царевича поймали (опять же как следует ему врезали) и повели к царю Кусману.

Стоит он перед царем врезанный, голова опущена, вид помятый. А царь Кусман спрашивает:

— Ох ты гой еси, младой юноша! Скажи мне, из которого ты государства, и которого отца сын, и как тебя по имени зовут?

На то отвечал ему Иван-царевич:

— Я сам из царства царя Выслава, сын царя Выслава (Берендея-Василия) Андроновича. А зовут меня Иваном-царевичем. А конь златогривый мне позарез нужен, чтобы его на птицу сменять, которая у нас яблоки воровала.

— Ох ты, младой юноша, Иван-царевич! — сказал ему на это царь Кусман. — Хорошее ли это дело, которое ты сделал? Ты бы пришел ко мне, рассказал бы все. Я бы тебе коня златогривого с честию бы отдал… может быть.

Иван-царевич голову опустил, молчит.

— А теперь хорошо ли тебе будет, — говорил царь Кусман, — когда я разошлю во все государства объявить, какой ты нечестный вор?

Иван-царевич признался, что плохо ему будет. Чего же тут хорошего? А про себя он подумал: «Мне еще и от батюшки влетит, что я такой неуклюжий. А что я серому волку скажу? Ох, плохое дело я сделал! То есть, плохо я это дело сделал».

А царь Кусман дальше говорил:

— Однако, слушай, Иван-царевич, ежели ты сослужишь мне службу и съездишь за тричетырнадцать земель в трипятнадцатое государство к царю Куприяну и достанешь мне королевну Елену Прекрасную, в которую я давно душою и сердцем влюбился, то я тебе эту вину прощу. И коня златогривого отдам.

Каков царь Кусман!? Сам Ивана-царевича за воровство мучает, и сам же на новое воровство направляет.

— А ежели этой службы не сослужишь, то я во все государства пропишу всё, как ты в моем государстве воровством отличился.

Что делать? Пообещал Иван-царевич царю Кусману королевну Елену Прекрасную достать. Заплакал он и к серому волку, хромая, отправился.

Вышел за ворота, одна радость — погода хорошая. Лето уже ушло, а осень еще не наступила. Листья с деревьев попадали, трава вся желтая, но тепло.

Пришел он к серому волку и все ему честно рассказал. Серый волк тут даже возмутился:

— И на кой черт я с тобою связался, зачем я твоего коня разодрал? Царевич-то ты совсем бестолковый!

Ничего не ответил на это Иван-царевич, а только опять заплакал. Какой-то он уж слишком слезливый был. Серый волк его опять пожалел:

— Для чего ты, царевич, слова моего не слушался и золотую узду взял? Снова мне тебя выручать придется. А у меня и своих дел хватает.

Царевич одно только молвит:

— Прости меня, серый волк. Прости меня, серый волк. Жадность меня, царевича, сгубила. Столько ты для меня сделал!

— Ладно, — сказал серый волк, — садись на меня, на серого волка. Я тебя свезу, куда надобно.

Хотел было Иван-царевич сесть на серого волка, да не тут-то было. Бока у него болят, руки не слушаются.

Пришлось второе оздоровительное яблоко в ход пустить. Съел он его и в момент поправился. Всю хворь и треск в голове, и все «врезание караульное» как рукой сняло.

Иван-царевич вскочил на серого волка, и помчались они по осенней природе в царство царя Куприяна.

Скоро бежал серый волк — что твоя стрела, летящая без остановок. И наконец прибежал он в царство царя Куприяна, к самому его дворцу.

Дворец стоял на холме и весь так и сверкал хрустальными окнами. При дворце был сад. А сад окружала золотая решетка.

Серый волк сказал Ивану-царевичу:

— Ну, Иван-царевич, слезай теперь с меня, с серого волка, и ступай назад по той же дороге, по которой мы пришли. И ожидай меня в чистом поле под зеленым дубом. Я буду царевну добывать.

— А может быть, все-таки я? — попросил Иван-царевич. — Я теперь много умнее стал.

— Это тебе так кажется, — молвил ему волк. — Боюсь я, что вместо королевны Елены Прекрасной ты мне старую няньку притащишь, а то и самого царя Куприяна! Дело сложное. Я сам на это дело пойду.

Иван-царевич отправился, куда его послали. Серый же волк сел близ той золотой решетки и стал дожидаться, когда Елена Прекрасная выйдет в сад прогуляться. Или побегать ради жизни.

К вечеру солнышко стало опускаться к западу. Не так тепло стало. Елена Прекрасная вышла в сад со своими нянюшками и придворными боярами прогуляться и воздухом подышать.

Они как мухи вокруг королевны суетились:

— Не хотите ли кваску, ваше величество? А то, может, котлетку? А то, давайте, будем хороводы водить.

Вдруг серый волк (да какой там волк — чистый тигр) через решетку перескочил, ухватил Елену Прекрасную и обратно из сада выскочил. И побежал с нею что есть мочи, держа ее в зубах.

Нянюшки и придворные бояре так испугались, что рта раскрыть не могли, на пол попадали.

А когда они очухались, визг и крик аж до самого неба подняли. Ан было уже поздно — серый волк к зеленому дубу подбегал! Под которым труженик Иван-царевич его дожидался.

— Иван-царевич, — кричит волк, — садись скорее на меня, на серого волка, погоня за нами!

Сел Иван-царевич на серого волка, посадил рядом краденую царевну Елену Прекрасную, и помчались они быстрее ветра. Но не такого ветра, который все на своем пути сметает, а такого, который дует не очень усиленно. Потому что держать на спине Ивана-царевича и Елену Прекрасную и скакать быстро даже сильный тигро-волк не очень-то в состоянии.

Но сколько гонцы ни гнались за ними, догнать все равно не смогли. И воротились назад.

Ох, вроде теперь все хорошо! Отдавай царевну Елену Прекрасную за коня царю Кусману. Коня златогривого отдавай за красавицу жар-птицу царю Афрону. И скачи себе к царю-папе-батюшке Берендею-Выславу за похвалами и наградами.

Но дело вдруг осложнилось. Иван-царевич, сидя на сером волке с королевной Еленой в обнимку, влюбился в нее со страшной силою.

И когда серый волк прибежал в государство царя Кусмана и Ивану-царевичу надо было отдавать Елену Прекрасную, как договаривались, царевич заплакал. Ну, просто зарыдал навзрыд.

— И что ты все время плачешь? — рассердился серый волк. — Не царевич, а царевна Несмеяна какая-то!

На то ему Иван-царевич отвечал:

— Друг мой, серый волк! Как мне, добру молодцу, не плакать, не кручиниться? Я всем сердцем полюбил королевну Елену, а теперь должен отдать ее за коня златогривого. Нужен мне этот конь!

— Так и не отдавай, — молвил серый волк.

— А как не отдам, царь Кусман обесчестит меня во всех государствах. Пошто я его коня златогривого пытался угнать!

И серый волк сказал вот что:

— Ладно. Служил я тебе много, Иван-царевич, и еще сослужу. Слушай, я сделаюсь прекрасной королевной Еленой. И ты отведи меня к царю Кусману. И возьми коня златогривого. Понял?

— Понял, как не понять, — отвечал Иван-царевич.

— И когда ты сядешь на коня золотогривого и уедешь далеко, тогда я выпрошусь у царя Кусмана в чистое поле погулять. И как он меня отпустит в чистое поле с мамушками да с нянюшками, ты про меня вспомяни — и я опять у тебя буду.

Серый волк вымолвил эти речи, ударился о сыру землю — и стал прекрасною королевною Еленой. Так что никак и узнать нельзя, что это не она была.

Стоят две королевны, одна другой краше. Иван-царевич даже растерялся: какую Елену оставлять, а какую — на коня обменивать.

Кое-как он разобрался, кого сдавать, взял Елену Прекрасную номер два и пошел во дворец к царю Кусману. А прекрасной Елене номер один он велел его за городом дожидаться под зеленым дубом.

Он знал, что никуда она не уйдет. Во-первых, идти было некуда, а во-вторых, она тоже полюбила Ивана-царевича, пока вместе с ним в обнимку ехала.

Царь Кусман вельми обрадовался в сердце своем, когда увидел прекрасную Елену (номер два).

— Вот сокровище, которого я давно желал!!!

(Ничего себе сокровище — волк в овечьей шкуре!) Он обнял Ивана-царевича как родного и сказал:

— Ай да Иван-царевич, а я в твою толковость и в твою честность уже и верить перестал. А теперь вижу, какой ты молодец. Видно, я тебя недооценил.

(Это уж точно! Недооценил он Ивана-царевича. Но ничего, скоро дооценит! Немного ждать осталось.) Он отдал Ивану-царевичу коня златогривого и стал к свадьбе готовиться.

(Вообще-то ему надо было бы для начала спросить, а согласна ли королевна Елена Прекрасная на свадьбу? Но в те времена ни Елен, ни Катерин, ни Марусь, ни Фекл всяких ни о чем не спрашивали. Делай, как родители или цари говорят. И все тут.) Иван-царевич коня за золотую узду ухватил и скорее из города отправился.

Доскакал он до зеленого дуба, подхватил Елену Прекрасную на седло и к своему царству помчался, только пыль столбом.

Отъехал он много, верст двести, наверное, и стал о волке вспоминать:

— Где там мой верный товарищ тамбовский серый волк? — Где там мой серый товарищ тамбовский верный волк?

Как раз в это время царь Кусман задумал с прекрасной Еленой целоваться. Только-только он руки развел и губы приготовил и глаза от счастья закрыл — его невеста вдруг лохматой стала на ощупь, как медвежья шкура. И зубищи у нее появились — каждый с лапоть среднего размера. И зарычала она страшным голосом:

— Ры-ры-ры!

Бедный царь Кусман закричал от страха и в обморок грохнулся. Еле-еле откачали его. И жениться с тех пор он ни на ком не хотел, сколько его ни уговаривали.

А перед Иваном-царевичем вдруг ниоткуда серый волк появился. Стал он перед Иваном-царевичем и сказал ему:

— Садись, Иван-царевич, на меня, на серого волка. А прекрасная королевна пусть едет на коне златогривом.

Иван-царевич сел на серого волка и поехали они в царство царя Долмата (он же царь Афрон).

Долго ли, коротко ехали и, доехав до того государства, за три версты от города остановились.

Иван-царевич начал просить серого волка:

— Слушай, друг ты мой любезный, серый волк! Сослужил ты мне много служб, сослужи мне и последнюю. Оборотись ты конем златогривым наместо коня моего. Потому что расстаться мне с ним ну никаких силов нет. Если можно, а?

Серый волк несколько удивился его повышенной скромности и его такому желанию и сказал:

— Ты, Иван-царевич, столько себе в обе руки забираешь, что и удержать будет трудно.

На что Иван-царевич отвечал:

— Удержать не добывать. Удержать впятеро можно против того, что добыть надобно!

Серый волк возникать и спорить не стал. Ударился он вдруг о сыру землю и стал конем златогривым.

Иван-царевич оставил Елену Прекрасную на зеленом лугу (скорее, на желтом, осень ведь на дворе). Сел на серого волка золотогривого и поехал во дворец к царю Долмату-Афрону. А настоящий конь на лугу пастись остался.

Дальше все как по нотам прошло. Царь Долмат обрадовался, обнял Ивана-царевича и похвалил:

— Ой ты гой еси, добрый юноша, угодил ты мне, старику!

(Хотя какой там старик, сорока еще нет! Только в то время люди, которым под сорок было, за стариков почитались.) — А я было тебя за совсем бестолкового держал! Ох, недооценивал я твои способности!

(Что верно, то верно, скоро он еще оценит Ивана-царевича и его способности!) Он вручил Ивану-царевичу клетку с жар-птицей, продуктов дал для птицы на дорогу, а сам отправился коня златогривого объезжать.

Иван-царевич клетку подхватил и даже обедать не остался. Скорым шагом пошел он к зеленому лугу, где его верный конь дожидался и прекрасная королевна Елена Прекрасная.

Царь Долмат тем временем к своему коню златогривому подошел, стал его травой угощать и сеном. Только «конь» почему-то и траву и сено выплевывает. Еле-еле он кусок хлеба с солью сжевал. И то незаметно выплюнул.

Сел царь Долмат-Афрон на коня и скомандовал:

— Вперед, мой конь! — и шпорами его.

А серый волк отродясь шпор и хлыстов не любил. И как его разъярили, он сбросил с себя царя Долмата, зарычал звериным рыком, оборотился серым волком и одним прыжком через забор перелетел. Хорошо, что не съел никого.

Говорят, что царь Долмат с тех пор слегка заикаться начал. И куда-либо в гости только в каретах ездил.

Иван-царевич и Елена Прекрасная были счастливы. Они к дому ехали. Иван-царевич на сером волке, Елена Прекрасная на златогривом коне.

Как скоро довез серый волк Ивана-царевича до тех мест, где его коня разорвал, он остановился и сказал:

— Ну, Иван-царевич, послужил я тебе довольно. Вот на сем месте разорвал я твоего коня надвое, сюда тебя и доставил. Слезай с меня, поезжай, куда тебе надобно, я тебе больше не слуга.

Сказал это серый волк и побежал в сторону, по-деловому, без всяких там объятий и поцелуев.

Иван-царевич заплакал горько, но коротко, в последний раз по серому волку:

— На кого ж ты меня покинул, друг мой? Как же я теперь без тебя жить буду самостоятельно? — и поехал в путь со своей прекрасною королевною.

Не доехав до своего государства за двадцать верст, остановился он, слез с коня и вместе с прекрасною королевною лег отдохнуть от долгой дороги под деревом.

Коня златогривого он привязал к тому же дереву, а клетку с птицей поставил подле себя. Солнышко греет, ветерок шуршит листочками, чудо-птица перьями позванивает — хорошо!

Лежа на мягкой траве и ведя разговоры полюбовные, они крепко уснули. А зря!

В то самое время братишки его Петр и Данила — царевичи без всякой радости домой возвращались. Промотались они по всем тридесятым и тридвадцатым царствам, намучались, наголодались и никакой тебе птицы не встретили.

Едут они один злее другого. Ясно, что папуля-царь их не похвалит, а то и вовсе из дома выставит дальние границы охранять.

И нечаянно наехали они на своего сонного брата Ивана-царевича. Увидели они и коня златогривого, и Елену Прекрасную, и эту проклятую жар-птицу в золотой клетке, которая им столько хлопот принесла. И весьма они на них прельстились. И вздумали своего брата Ивана-царевича убить до смерти.

Иван-царевич и сам был не подарок в смысле честности и благородства… А уж эти братья снаружи были царевичи, а внутри негодяи настоящие злобные. Просто-таки, разбойники.

Данила-царевич вынул из ножен меч свой, быстро заколол Ивана-царевича как барана и разрубил его на несколько частей, для надежности. И чтобы все убедительней выглядело.

Потом разбудил Елену Прекрасную и спрашивает:

— Прекрасная девица! Которого ты государства и какого отца дочь? И как тебя по имени зовут?

Прекрасная королевна Елена испугалась, стала плакать горькими слезами и во слезах говорила:

— Я королевна Елена Прекрасная, а достал меня Иван-царевич, которого вы злой смерти предали. Вы б тогда были добрые рыцари, если б выехали с ним в чистое поле сражаться. А вы убили сонного. Вы понимаете, чего вы заслуживаете?

Конечно, они понимали. Они хоть были и слабомозглые царевичи, а опасность свою сразу чуяли. Тогда Данила-царевич (какой он, к черту, царевич)… Тогда этот Данила приставил свой меч к ее сердцу и сказал ей:

— Теперь ты в наших руках. Мы повезем тебя к нашему батюшке-царю Берендею Андроновичу, и ты скажи, что мы и тебя достали, и коня златогривого, и жар-птицу. Ежели не скажешь, сейчас тебя смерти предадим.

Прекрасная королевна Елена, испугавшись смерти, обещалась им святою клятвой, что даст все показания, как было ей ведено.

Тогда братья-разбойники стали жребий метать — кому что достанется. Кому конь златогривый, кому прекрасная королевна Елена.

Королевна Даниле досталась, а конь — Петру-царевичу. (Придется их все-таки царевичами звать. Ведь они как-никак есть сыновья царские.) И взяли они жар-птицу в золотой клетке и, радостные, распевая песни, домой поехали.

Дальше все вот как происходило. Иван-царевич лежал мертв на этом месте ровно тридцать дней. И в то время набежал на него серый волк и узнал по духу Ивана-царевича. Захотел помочь ему по старой памяти — оживить, да не знал, как это сделать.

И увидел серый волк одного ворона и двух воронят, которые летали над царевичем и хотели спуститься на землю и наесться мяса человеческого.

Серый волк спрятался за куст, и как скоро воронята спустились на землю и начали есть тело Ивана-царевича, он выскочил из-за куста и схватил вороненка.

Серый волк сделал вид, что хочет разорвать его надвое. Тогда старый ворон спустился на землю, сел поодаль от волка и сказал ему:

— Не трогай моего младшего детища. Ведь он тебе ничего не сделал.

— Слушай, Ворон-воронович! — молвил серый волк. — Я твоего детища не трону, когда ты мне сослужишь службу. Полетишь за тридевять земель и принесешь мне мертвой и живой воды. Знаешь такую!

Ворон-воронович знал. Не зря он жил на земле уже триста лет и еще двести. Он сказал волку:

— Я тебе сослужу службу. Только не трогай моего младшего.

Серый волк стал ожидать. Ждал он два дня. На третий день ворон прилетел и принес с собой два пузырька. В одном — живая вода. В другом — мертвая.

— Вот, принес, что обещал, — сказал ворон.

Серый волк взял вороненка и, к ужасу ворона, разорвал его надвое. Потом спрыснул его мертвой водой, и тот вороненок сросся.

Серый волк спрыснул его живой водой — вороненок встрепенулся и полетел. И понял серый волк, что вода настоящая. А Ворон-воронович за это время седым стал.

Потом серый волк спрыснул Ивана-царевича мертвою водой, и его тело срослось, только шрамы небольшие получились. Спрыснул живою водой — Иван-царевич встал и промолвил:

— Ах, куды как я долго спал!

На то сказал ему серый волк:

— Да, Иван-царевич, спать бы тебе вечно, кабы не я. Ведь тебя братья твои изрубили и коня твоего забрали златогривого, и Елену Прекрасную, и жар-птицу.

Потом серый волк подумал и добавил:

— Ты и сам-то не больно правильный, а братья твои совсем негодяи. Теперь поспешай как можно скорее в свое отечество — брат твой Данила-царевич женится сегодня на твоей невесте — прекрасной королевне Елене.

Опять Иван-царевич взмолился:

— Серый волк, да как же я поспешать буду? И руки и ноги у меня только что сросшиеся, так и гудят. Колени подгибаются. Мне не то что поспешать, шаг сделать больно.

— Садись на меня, на серого волка, — говорит серый волк, — я тебя на себе донесу.

Долго ли, коротко бежал серый волк, только прибежал он наконец ко дворцу царя Берендея-Выслава-Василия.

Стража, которую Данила-царевич выставил, хотела было не пускать его. Только как это тигро-волка не пустить?

Если он коня Ивана-царевича зараз разорвал надвое, то уж простого стражника царского не то что разодрать, проглотить мог в одночасье.

Он только рыкнул слегка, как вся царская стража наземь попадала. Так верхом на сером волке Иван-царевич в палаты царские и въехал.

А брат его Данила-царевич только что из-под венца с Еленой Прекрасной вернулся, за столы сел. И все гости сели.

Как скоро Елена Прекрасная увидела Ивана-царевича, выскочила она из-за стола и начала целовать его в уста сахарные. И волка начала целовать в уста усатые. И закричала:

— Вот мой любезный жених Иван-царевич, а не тот злодей, что за столом сидит!

Братья побледнели. Стали кричать, что все это неправда. Особенно Петр старался, он поглупее был.

А царь их батюшка стал Елену Прекрасную расспрашивать, что правда, а что неправда есть.

Она все ему и рассказала. Как Иван-царевич добыл ее. Как добыл коня златогривого и жар-птицу. Как старшие братья убили его сонного до смерти и как стращали ее, чтоб она правды не говорила.

Царь Берендей-Выслав-Василий, а по некоторым источникам еще Анна-Мария-Гонсалес Андронович, жутко рассердился на сыновей. Он повелел:

— Я вас породил, я вас и в тюрьму посажу.

Их быстро запихнули в темницу пожизненно, без права посещения, и никто их не жалел. Так они и прожили всю жизнь там.

А Иван-царевич женился на Елене Прекрасной и начал жить с ней полюбовно, так что один без другого ни одной минуты пробыть не могли.

А серый волк? О нем долго не слыхивали. И об этом жалели. Он хоть и коня Ивана-царевича разорвал надвое, но он столько хорошего сделал.

А как-то раз такое случилось. Поехал Иван-царевич на охоту оленей пострелять. А навстречу ему серый волк раненый бежит, еле ступает. Рана у него воспалилась, плохо ему.

К тому времени люди уже ружья придумали и из ружья в серого волка попали.

Иван-царевич с золотогривого коня соскочил, обнял волка, поцеловал. А сам думает: как бы ему помочь?

Тут он вспомнил. Полез в карман своей старой охотничьей куртки и достал третье яблоко оздоровительное. Дал он его серому волку:

— Ну-ка, ешь!

Серый волк сплюнул даже:

— Фу, какая гадость!

Но все-таки яблоко съел. И быстро рана его зажила и вся хворь прошла. И тогда Иван-царевич спросил серого волка:

— Друг мой, серый волк, а скажи ты мне, Ивану-царевичу, почему ты так сильно мне помогал? Ведь ты же сам говорил, что я — Иван-царевич — не самый правильный человек есть.

Серый волк вздохнул тяжело и отвечал:

— Да потому, что остальные царевичи еще хуже. А в тебе что-то хорошее да есть. Вот и посчитал я, что дети твои и прекрасной королевны Елены много лучше тебя будут. А их дети совсем хорошими станут. А уж когда царевичи хорошими сделаются, глядишь, и народ за ними потянется.

Лучше этого, пожалуй, не придумаешь и не скажешь.

Да, серый волк — он молодец!

Тут и сказочке конец.

КОНЕЦ