"Шпион по призванию" - читать интересную книгу автора (Уитли Деннис)

Глава 3 ДОМ АНГЛИЧАНИНА

«Потрясающая новость» покончила с радостным настроением Роджера так же стремительно, как колпачок гасит свечу. Нет, дело было вовсе не в том, что он не любил отца. Пока объявление о предстоящей службе во флоте не внушило ему тайный страх перед своим родителем, Роджер был горячо к нему привязан и не уставал восхищаться этим энергичным и добродушным человеком, рассказывавшим ему увлекательные истории о пиратах и других опасностях, которые подстерегают на океанских просторах. Эта привязанность оставалась достаточно сильной, однако новая волна беспокойства о своем будущем загасила радость.

Роджер рассчитывал, что они получат известия о предстоящем возвращении отца прежде, чем его корабль отплывет из Вест-Индии. Плавание занимало от шести до восьми недель, поэтому, даже получи капитан Брук приказ о возвращении этим летом — что, судя по его письмам, казалось маловероятным, — он едва ли смог бы прибыть в Англию до сентября. В этом случае у него оставалось чуть более трех месяцев, чтобы воспользоваться связями в Адмиралтействе для ходатайства за сына, и, зная медлительность, с которой чиновники рассматривали столь незначительные просьбы, Роджер не сомневался, что до 8 января 1784 года — дня его шестнадцатилетия — он успеет предстать перед комиссией по производству в гардемарины. Но теперь капитан располагал шестью месяцами, и у Роджера появились серьезные основания для беспокойства.

К тому времени как они сменили лошадей в Блэндфорде, утреннее солнце и поездка верхом порядком рассеяли его мрачность, а когда часом позже они, оставив большую дорогу, устремились к Нью-Форесту, Роджер почти позабыл о дурных предчувствиях.

Дорога вела через лес. Впрочем, вряд ли можно было назвать дорогой изрытую колеями тропу, кое-где обрамленную поросшими мхом и папоротниками насыпями, чаще же путь пролегал по переходящим одна в другую полянам. В конце каждой поляны они слегка поворачивали и снова ехали между исполинскими дубами, каштанами и буками, ветви которых то смыкались друг с другом над головами путешественников, то расступались на несколько сотен ярдов, позволяя видеть устремленные в небо зеленые вершины.

Роджер любил лес за тишину и таинственность. Казалось, неожиданное открытие ждет повсюду, за каждым кустом, кроется в каждой тени. Предоставляя Джиму ехать иноходью, он то и дело уносился вперед или обследовал боковые поляны, где зеленую траву под копытами его кобылы усеивали золотистые пятна солнечного света. Роджер вспугивал то кролика, то белку, а несколько раз видел мчавшихся от него ланей.

Добравшись до берега Эйвона, они перекусили снедью, которую привез с собой Джим, и, перейдя поток вброд, продолжили путь через кажущийся бесконечным лес. Разбойники им не попадались, но один раз они наткнулись на лагерь «египтян», как в ту пору называли цыган. Эти странные смуглые люди с черными вьющимися волосами, золотыми серьгами и яркими платками казались в Англии чужаками, но тем не менее веками жили в лесу в свое удовольствие. Конечно, цыгане были конокрадами, поговаривали, что они иногда воруют и детей, но на путешественников никогда не нападали. Роджер дружески помахал им рукой, и женщины заулыбались в ответ, сверкая белыми зубами. Дети некоторое время бежали следом за ним, попрошайничая на своем причудливом языке. Он бросил им несколько монет и поскакал дальше.

Солнце стояло в зените, когда Роджер и его сопровождающий выехали из леса и пересекли Сетли-Хит, а в начале второго они прибыли в Лимингтон.

Город располагался у западной оконечности острова Уайт, в четырех милях от моря. Полсотни домов теснилось вокруг причалов там, где река Лим образовала естественную маленькую гавань, и длинной улицы, взбиравшейся на крутой холм к западу от старого города. На вершине холма Хай-стрит разбегалась на две узкие аллеи, огибавшие ратушу, а миновав склады и бойни, они вновь сливались в широкий проспект, ведущий к церкви. За ней извивалась Сент-Томас-стрит.

Роджер въехал в город с западной стороны и, добравшись до церкви, свернул на Черч-Лейн. Его дом находился в нескольких сотнях ярдов, на склоне холма. От Хай-стрит его отделяли сады, полоска леса и большой луг.

С незапамятных времен сохранилось облицованное красными плитками здание, ныне используемое под кухонные помещения. Дед Роджера, купив земельный участок, снес почти все старые постройки и соорудил основную часть теперешнего дома — квадратного строения с высокими окнами, которые в большинстве были обращены на юг и откуда открывался великолепный вид на остров Уайт. Дом состоял всего из двух этажей, зато комнаты были просторными, двенадцати футов в высоту. Согласно тогдашним понятиям, здание не считалось крупным особняком, но в объявлениях о продаже его квалифицировали бы как удобный жилой дом для знатных и состоятельных людей.

С западной стороны к дому примыкал маленький фруктовый сад, с северной — огород, с восточной — конюшни и сараи, а с южной — длинная терраса с балюстрадой, украшенной резными каменными вазами. Две лестницы вели с террасы на широкую лужайку, где деревья и кусты образовывали тенистые аллеи. Участок окружала высокая кирпичная стена, делающая его, несмотря на близость к городу, настолько уединенным, как будто он находился в миле от ближайшего населенного пункта.

Роджер, жаждущий поскорее увидеть мать, спешился у ворот сада, предоставив Джиму отвести его кобылу в конюшню, промчался по дорожке и ворвался в дом через боковой вход. Он не сомневался, что мать сейчас в кухне наблюдает за приготовлением праздничного обеда в честь возвращения героя.

Леди Мэри Брук исполнилось сорок шесть лет. Темные волосы, обычно скрытые под кружевным чепцом, уже тронула седина, но, глядя в ее бездонные голубые глаза, любуясь прекрасным профилем, можно было легко представить себе ослепительную красоту, заставившую отважного лейтенанта Кристофера Брука заявить, что он завоюет ее даже ценою собственной жизни. Этого едва не случилось, ибо оба брата леди Мэри вызвали его на дуэль и во время второго поединка он был опасно ранен.

В ту пору якобитские заговоры считались делом обычным, и лейтенант Брук впервые увидел будущую жену, когда во главе группы военных, которых направили отыскать тайные склады оружия, вломился в ее дом в Шотландии. Леди Мэри было всего семь лет, когда ее отец, граф Килдонен, присоединился к злополучному мятежу принца Карла Эдуарда и после битвы при Каллодене был зарублен безжалостными ганноверскими кавалеристами герцога Камберлендского; тем не менее она хорошо помнила горе, испытываемое ее кланом, потерявшим в битве лучших сынов, и последовавшую за этим безжалостную охоту за беглецами. Прошедшие двадцать лет не уменьшили бешеной ненависти, питаемой ею и ее близкими ко всем, кто носит мундир короля-ганноверца, и все же первая встреча с Кристофером Бруком вызвала у нее совсем иные чувства. Первый ее возлюбленный погиб в результате несчастного случая на охоте, и она так глубоко переживала потерю, что отвергала все предложения, однако красивый молодой лейтенант рассеял ее горестные воспоминания так же быстро, как солнце рассеивает туман. Несмотря на все аргументы, просьбы и угрозы, она порвала с семьей, чтобы бежать с ним.

Леди Мэри, не только редкая красавица, но и женщина весьма практичная, хозяйство вела образцово даже для того времени. Ни одному фрукту, овощу или растению из ее сада или огорода не дозволялось пропадать попусту, и полки ее кладовых стонали под тяжестью маринадов, солений и сиропов.

В старой кухне, где она теперь стояла, лично приготовляя пирожные и одновременно пристально наблюдая за пышногрудой кухаркой и двумя служанками Полли и Нелл, потемневшие от времени балки были увешаны окороками, языками и копченой свининой, в то время как столы скрывались под разделанными тушами, дичью, пудингами и овощами.

Увидев Роджера, леди Мэри поспешно стряхнула муку с рук и, радостно приняв сына в объятия, расцеловала его в обе щеки.

Наконец оторвавшись от сына, она воскликнула:

— Вижу, мой дорогой мальчик, что ты чудесно выглядишь и возбужден радостными новостями. Твой отец на террасе с другими джентльменами. Он жаждет тебя видеть, так что беги к нему и дай мне возможность заняться стряпней.

Еще раз поцеловав мать, Роджер повиновался и, проскользнув из старой части дома в новую, вышел через портик с колоннами на террасу.

Отец, высокий загорелый мужчина пятидесяти двух лет, находился там в окружении соседей, пришедших поздравить его с возвращением. Роджер знал большинство из них: старого сэра Гарри Бэррарда, богатейшего человека в округе, который жил в Уолхемптоне, по другую сторону реки; генерала Кливленда из Викерс-Хилл; Джона Бонда из Бакленд-Мэнор; мистера Эдди из Пристлендса и мистера Роббинса из Пайлуэлла. Капитан Бэррард также присутствовал, он разговаривал с Гарри Дарби, мэром Лимингтона, чьим преемником в этой почетной должности, занимаемой десятью годами ранее самим герцогом Болтонским, он надеялся стать. Сэм Овиатт, местный виноторговец, находился здесь благодаря роду своих занятий, который в то время считался настолько важным, что его представители свободно допускались в общество сельских джентльменов, чопорно сторонившееся всех прочих торговцев.

— Ты стал настоящим мужчиной, Роджер! — вскричал капитан Брук, заметив сына. — Не разводи церемоний и подойди сюда.

Роджер собирался отвесить поклон, но вместо этого сбежал по ступенькам и бросился в объятия отца.

— Ну и удивил же ты нас! — воскликнул он, всматриваясь в бронзовое скуластое лицо капитана. — А где «Беллерофонт»? Ты пришвартовался в Плимуте или он на портсмутском рейде?

— Нет, я оставил его в Вест-Индии, а домой приехал пассажиром на фрегате «Амазонка». Я вез депеши, и благодаря попутному ветру мы смогли быстро подняться по проливу и бросить якорь в Норе. Это сэкономило полдня, хотя мне и пришлось трястись вчера в чертовой почтовой карете из Лондона. Ты со всеми знаком, Роджер?

Напрягая память, Роджер отвесил низкий поклон гостям:

— Ваш слуга, джентльмены.

Присутствующие стали отвечать на приветствие, и Роджер впервые заметил среди них незнакомца. Это был маленький человечек с мясистым лицом, двойным подбородком и курносым носом, но с огромными блестящими глазами. Большинство пожилых гостей носили парики, но этот человек, очевидно, предпочитал новую моду, так как его собственные каштановые волосы были аккуратно завиты над ушами и стянуты черной лентой на затылке.

Незнакомец шагнул вперед и заговорил звучным, несколько напыщенным голосом:

— Капитан, окажите мне честь, представьте меня вашему сыну.

— Что вы, сэр, это я польщен тем, что вы обратили на него внимание. Роджер, засвидетельствуй почтение мистеру Эдуарду Гиббону 16, который недавно стал нашим членом парламента, сменив присутствующего здесь сэра Гарри. Но прибереги свою школьную латынь для другой компании, так как это второй его язык, а знания мистера Эдуарда Гиббона из истории древнего мира могут заставить всех нас покраснеть.

Роджер, широко раскрыв от удивления глаза, снова поклонился.

— Я польщен, сэр, — восторженно произнес он. — Мой наставник в Шерборне давал прочесть первый том вашего «Заката и падения», но я не думал, что мне выпадет счастье встретить его выдающегося автора.

Толстая физиономия Гиббона расплылась в улыбке.

— Я тоже не предполагал, юный сэр, что мои скромные труды обрели столь молодых читателей.

— Разрази меня гром, Роджер! — просиял капитан Брук. — Ты обошел всех нас. Я об заклад готов биться, что немногие из присутствующих смогли бы одолеть столь объемистый труд, несмотря на восхищение талантом мистера Гиббона. Ты заслужил бокал вина. Что предпочитаешь — мадеру, малагу или Канарское? Впрочем, я забыл, что ты уже достаточно взрослый, чтобы пить когда и как тебе угодно.

— Благодарю вас, сэр. — Роджер повернулся к столу, который старый слуга Бен, возведенный, судя по черному костюму, в ранг дворецкого, вынес на террасу. На нем стояли три графина и поднос с высокими бокалами, напоминающими по форме трубу. Выбрав мадеру, наиболее сладкое вино, Роджер налил себе бокал, когда услышал возглас мистера Бонда:

— Ты бы проиграл пари, Крис! Я прочел все три тома, которые опубликовал мистер Гиббон, и жажду прочитать продолжение.

— Должно быть, Джон, лисицы знатно повеселились в твоем курятнике, пока ты сидел, уткнувшись носом в книгу, — отозвался капитан.

Его реплика вызвала взрыв хохота среди обожавших охоту на лис сквайров, из которых в основном состояла компания.

— Я также счастлив заявить, что читал труды мистера Гиббона, — сказал Сэм Овиатт.

— Вам я не стану противоречить, — подмигнул хозяин дома. — Вы, очевидно, самый богатый человек среди нас, учитывая скандальные прибыли, которые извлекаете из контрабандной выпивки, и располагающий наибольшим количеством времени для досуга, так как не имеете земель, нуждающихся в присмотре.

Последовал очередной взрыв смеха, затем мистер Гиббон поднял пухлую руку:

— Прошу вас, джентльмены, не стоит соперничать из-за знакомства с моими никчемными трудами. Три читателя из десяти присутствующих — настолько солидная пропорция, что, имей я возможность похвастаться такой же среди всего населения Англии, был бы настолько обеспечен, что основал бы бесплатную библиотеку для просвещения бедных моряков, вернувшихся с войны.

На сей раз смех прозвучал по адресу капитана Брука, однако веселье было прервано появлением двух новых гостей — викария и мистера Сазерленда, живущего в Гросвенор-Хаус на Хай-стрит, чей луг граничил с фруктовым садом капитана. После обмена приветствиями и предложения напитков новым гостям веселая беседа возобновилась.

Вскоре после трех часов старый сэр Гарри Бэррард попросил вызвать его карету, дабы он мог поспеть домой к обеду, но капитан Брук не пожелал и слышать об этом, настаивая, что вся компания должна остаться пообедать с ним. Сосчитав присутствующих, капитан послал Роджера предупредить мать, что кроме них к обеду будут еще одиннадцать гостей, а так как она уже попросила свою соседку и подругу миссис Сазерленд присоединиться к ним, дабы не растеряться среди такого количества джентльменов, стол накрыли на пятнадцать персон.

Роджер помог старому Бену устанавливать дополнительные доски на столе, хотя в этом и не было особой нужды, так как стол, изготовленный всего двенадцать лет назад в лондонской мастерской мистера Чиппендейла 17, в полностью раздвинутом состоянии вмещал двадцать персон, во всяком случае, именно столько народу собиралось за ним на святочных вечеринках.

К четырем часам полированная поверхность стола отражала несметное множество фарфора, стекла, серебра, белых салфеток, хрустальных ваз с фруктами и корзин с конфетами и цукатами, в то время как боковые столы ломились от блюд с дичью и рядов бутылок.

Полли и Нелл, облачившиеся в гофрированные фартуки и чепцы, заняли места по бокам стола; старый Бен объявил, что все готово, и компания приступила к обеду.

Справа от леди Мэри сидел мистер Гиббон, а слева — сэр Гарри; с капитаном соседствовали миссис Сазерленд и старый генерал Кливленд; Роджер поместился между Сэмом Овиаттом и капитаном Бэррардом.

На первую смену блюд леди Мэри приготовила окуней и форель, пирожки с омарами, три жареные курицы, переднюю четверть барашка и телячий филей с вишнями и трюфелями. На вторую смену были поданы телячьи зобные железы, жареный гусь с горохом, пирог с голубями, абрикосовый торт, ватрушки и бисквиты с вином и сливками.

Конечно, немногие испробовали все кушанья — каждый выбирал по своему вкусу, зачастую наполняя тарелки кусочками различных лакомств. Пища была хорошей, но не столь обильной, как в более богатых домах, где на каждую смену подавали по девять блюд. Впрочем, мало кто из присутствующих у себя дома обедал менее чем пятью яствами. Гости ели с аппетитом, щедро запивая кушанья рейнским, анжуйским и кларетом. Тяжелая пища в те времена часто причиняла неприятности людям средних лет и была едва ли не главной причиной ранней смертности, но жили в ту пору слишком полнокровно и насыщенно, чтобы думать об этом.

Вместе с интервалом между сменами блюд обед продолжался добрых три часа, после чего подали портвейн и леди удалились.

За парчовой ширмой в углу комнаты были предусмотрительно поставлены два ночных горшка, дабы избавить джентльменов от необходимости прерывать беседу, покидая комнату. Большинство присутствующих поспешили ими воспользоваться, и когда гости вновь возвратились за стол, капитан велел Роджеру занять место матери. Графины пустили по кругу, разговор возобновился.

— Вы почти ничего не рассказали нам, сэр, о состоянии, в котором оставили Вест-Индию, — обратился мистер Гиббон к хозяину дома, — а ведь наше процветание в немалой степени зависит от сахарных островов.

— Сейчас дела там идут достаточно хорошо, сэр, — быстро ответил капитан Брук. — Правда, враг порядком разрушил те города, где мы оказывали ему сопротивление, но сжег очень мало плантаций, надеясь извлечь из них прибыли в будущем.

Капитан Бэррард громко рассмеялся:

— После того как французы вновь захватили Сент-Эстатиус, оставив нам только Ямайку, Барбадос и Антигуа, у них были основания считать цыплят. Положение было ужасным, покуда его не исправила победа милорда Родни у острова Святых.

— Ты участвовал в этом сражении, Крис? — спросил мистер Сазерленд.

— Да, Джек, — кивнул капитан Брук. — Кровавое было дело. Вражеские корабли шли битком набитые солдатами для вторжения на Ямайку. Как вы, должно быть, слышали, милорд Родни вписал новую главу в военно-морскую историю, намеренно нарушив боевой строй, чтобы пробиться в самый центр кораблей противника. Этот новый маневр позволил нам окружить пять крупнейших кораблей французов, в том числе «Виль де Пари» — флагман адмирала де Грасса. После кровопролитной перестрелки адмирал собственноручно спустил французский флаг и сдался адмиралу Худу на «Барфлере». Тогда Родни прекратил битву. Мы захватили четыре трофея, хотя, по мнению Худа, могли бы захватить их куда больше. Таким образом, победа была важной, но все же не настолько решающей, как в Киберонском заливе. Я служил артиллерийским лейтенантом на «Огасте» и считаю действия лорда Хока в пятьдесят девятом году нашей величайшей морской победой со времени разгрома Непобедимой армады 18 — она обеспечила нам десятилетнее господство на морях.

— Да, были времена… — мечтательно произнес старый сэр Гарри. — В том же году победа генерала Вулфа при Квебеке гарантировала нам владение Канадой, а всего двумя годами ранее лорд Клайв одержал верх над французами в Пласси. К шестьдесят первому году империя моголов и Америка были нашими, и мы могли не страшиться никого.

— Причину нашего последующего краха искать недалеко, сэр, — вмешался мистер Гиббон. — Если бы мятежные подданные короля в той стране, которую теперь именуют Соединенными Штатами, не навязали нам войну и не отвлекли наши вооруженные силы за океан, французы И их союзники не осмелились бы бросить нам вызов по крайней мере еще десять лет.

— Да будет вам, сэр! — воскликнул мистер Роббинс. — Американская война тут ни при чем, и колонисты были правы, утверждая, что не должны платить налогов, не имея представительства в нашем парламенте.

— Это утверждение, сэр, и незаконно, и непрактично, — прогудел в ответ мистер Гиббон. — Время и расстояние, разделяющее два континента, лишило бы подобное представительство маломальской ценности. К тому же издавна принято, что отдаленные провинции империи должны брать на себя часть ее финансовой ноши, расходуемую на их же защиту. Совсем недавно мы уберегли жителей Новой Англии от тирании французов, которые в то время властвовали в Канаде и представляли для них угрозу, поэтому я считаю их отказ от выполнения обязательств элементарной неблагодарностью. Это мнение разделяют такие вдумчивые и эрудированные люди, как доктор Сэмюэл Джонсон 19 и мистер Джон Уэсли 20.

— Однако лорд Четем 21, мистер Берк 22, мистер Фокс и мистер Уолпол 23 так не считают, сэр, — возразил Сэм Овиатт, — а лондонский Сити до такой степени воспротивился идее поднять оружие против наших же соплеменников, что отказался голосовать за финансирование войны.

— Что касается мистера Уэсли, сэр, — резко заметил викарий, — то вы едва ли можете ожидать, что те из нас, кто предан государственной церкви, придадут большое значение мнению подобного смутьяна.

— Напротив, сэр, — ядовито отозвался мистер Гиббон. — Вам и вашим собратьям следует усвоить многие наставления этого великого проповедника, коль скоро не хотите утратить и те жалкие остатки доверия, которые к вам еще питают. За прошедшие сорок лет методизм приобрел массу приверженцев, так что встряхнитесь, иначе новое движение лишит вас паствы.

Капитан Брук поспешил сгладить разногласия:

— Обе стороны можно упрекнуть во многом. Подлинная трагедия заключается в неспособности нашего правительства уладить разногласия на ранней стадии, а между тем это легко можно было сделать.

— Верно, — поддержал Гарри Дарби, — и вина лежит на короле. Желание управлять нами побуждает его игнорировать все разумные советы и доверять правительство слабовольным людям, вроде милорда Норта, зная, что он легко может сделать его своим орудием.

— Верно! — согласился капитан Бэррард. — Безумное упрямство короля — корень всех наших бед.

Мистер Гиббон нахмурился:

— Безумное упрямство, сэр, странное определение по отношению к человеку, у которого хватает смелости отстаивать свои убеждения и который обладает неотъемлемым правом верховной власти, пользуется поддержкой закона и подавляющего большинства народа. Вызов, брошенный колонистами парламенту, шокировал нацию, и выборы семьдесят четвертого года заверили короля в правильности его политики.

— У короля толстый кошелек, а города и области, где выборы находятся под контролем одного человека, нетрудно купить, — усмехнулся капитан Бэррард.

— Но, в отличие от первых двух Георгов, король — англичанин по рождению, образованию и пристрастиям, — не сдавался мистер Гиббон. — Государственные дела более не являются объектом разлагающего влияния германских шлюх, и король Георг III с самого начала царствования всегда ставил то, что считал интересами Англии, превыше всего прочего.

— Короля не в чем упрекнуть, — кивнул капитан Брук. — Колонистов озлобили опрометчивые действия лорда Норта. Они бы удовлетворились первыми успехами и были рады прекратить ссору, если бы он не предложил свободу неграм-рабам в случае их вербовки в армию и не отправил гессенских наемников сражаться против нашей же плоти и крови.

Сэр Гарри Бэррард ударил кулаком по столу:

— Ты попал в точку, Крис! Это было самой большой глупостью, и я помню, как спикер палаты общин упрекал правительство: «Вы обшарили каждый угол Нижней Саксонии в поисках наемников, но сорок тысяч немецких мужланов никогда не смогут победить в десять раз большее число свободных англичан». И он оказался прав.

— Тем не менее именно лорд Четем двумя годами позже противостоял предложению герцога Ричмондского убрать все наши войска из-за океана и покинуть мятежные провинции, — возразил мистер Гиббон.

— Уверяю вас, сэр, я отлично помню этот случай, так как то была предсмертная речь милорда Четема — всего полчаса спустя он лишился сознания. Тогда я был на галерее лордов и, хотя с тех пор прошло пять лет, помню каждое его слово, будто он говорил это вчера. «Должны ли мы, — вопрошал он, — пятнать блеск нашей нации постыдным отказом от ее прав и владений? Неужели народ, еще пятнадцать лет назад внушавший страх всему миру, теперь падет так низко, что скажет старинному врагу: „Забирай все, что у нас есть, только даруй нам мир“?» И не забывайте, сэр, что лорд Четем говорил это при совсем иных обстоятельствах. Франция собиралась вмешаться в войну на стороне генерала Вашингтона, и мысль о том, что к нашим заокеанским бедам добавится европейский конфликт, многих повергла в состояние близкое в панике. Лорду Четему пришлось поддержать милорда Норта, готового согласиться на любые требования американцев, кроме предоставления им независимости, ибо поступить так в тот момент означало оставить нас открытыми для других «последних» требований французов. Как мог лорд Четем, чьему руководству мы обязаны блистательными победами над Францией в Семилетней войне, не подняться со смертного ложа, чтобы выразить протест против позорной глупости?

— И все же предложение его светлости Ричмонда было разумным, — заметил мистер Гиббон. — Продолжение войны в семьдесят восьмом году вынудило нас эвакуировать Филадельфию, чтобы защищать Нью-Йорк и оборонять от французов Вест-Индию, а наше положение ухудшилось еще сильнее, когда в семьдесят девятом году против нас выступили испанцы.

— А в восьмидесятом дела пошли совсем скверно, — добавил генерал Кливленд, — когда наша блокада побудила русских, шведов, пруссаков, датчан и австрийцев прибегнуть к политике вооруженного нейтралитета в отношении Англии, а голландцы присоединились к нашим противникам.

— Нет, генерал, — остановил его капитан Брук. — Умоляю, не говорите ничего против блокады! Это мощнейшее оружие Англии. Благодаря ей нам много раз удавалось вразумить Европу и, с помощью Провидения, удастся еще не раз.

Старый генерал хмыкнул:

— Будем молиться, чтобы в случае возникновения подобной необходимости нас не отвлек более серьезный конфликт за океаном. Я не имею в виду лично вас, капитан, но наша военно-морская стратегия была никудышной и привела в итоге к потере американских владений.

— Вынужден возразить вам, сэр. Также не имея в виду лично вас, я считаю, что в большей степени следует винить армию. Не менее чем в четырех случаях наши генералы действовали крайне неуклюже. В самом начале войны генерал Гейдж заперся в Бостоне на восемнадцать месяцев, вместо того чтобы атаковать колонистов, прежде чем они успеют сплотить ряды. Далее, в семьдесят шестом году генералы Хау и Корнуоллис, будь они поактивнее, могли бы раздавить Вашингтона с двух сторон, но упустили эту возможность. В семьдесят седьмом и восемьдесят первом годах два крупных британских подразделения могли соединиться на Гудзоне и отрезать северные колонии от южных, сохранив таким образом последние для нас, но снова пренебрегли отличной возможностью. Как известно, в первом случае их медлительность привела к тому, что генерал Бергойн угодил в ловушку и был вынужден капитулировать под Саратогой, а во втором генерал Корнуоллис сложил оружие в Йорктауне, похоронив нашу последнюю надежду на победу. Будь у нас командир под стать генералу Вашингтону, конфликт, я убежден, завершился бы совсем по-другому.

— Признаю, что на первых порах было допущено немало ошибок, — согласился генерал, — но Корнуоллис неоднократно наносил поражение Вашингтону, и вы привели неудачный аргумент, упомянув о навязанной ему капитуляции. Он развернул свою армию на Йорктаунском полуострове, чтобы быть готовым к укреплению Нью-Йорка. Не застрянь британский флот в Вест-Индии, никакая французская эскадра не смогла бы оккупировать Чесапикский залив и обеспечить соединение армии Вашингтона с генералом Лафайетом, высадившись на перешеек полуострова.

— Флот не может находиться повсюду одновременно, сэр, — запротестовал капитан.

— Конечно, сэр, но он должен находиться в нужном месте в нужное время, а его наипервейший долг во время войны — защищать коммуникационные линии армии, — парировал генерал.

— По-вашему, нам следовало позволить французам захватить Вест-Индию, оставив при этом незащищенными берега Британии? Не забывайте, что нам приходилось иметь дело с флотами не менее четырех враждебных держав и что в тот год мы выбили голландцев с Доггер-Бэнк и пришли на помощь генералу Эллиоту в Гибралтаре.

— Упаси меня Бог подвергать сомнению отвагу нашего флота, капитан. Я всего лишь утверждаю, что стратегия была плохо продумана. Наши адмиралы старались отразить локальные атаки, вместо того чтобы отыскать вражеские флоты и уничтожить. Рассеяние наших военно-морских сил оказало нам дурную услугу.

— В этом я согласен с генералом Кливлендом, — заявил мистер Гиббон. — Конечно, наша армия не слишком хорошо себя проявила, но дело не дошло бы до просьб об УСЛОВИЯХ мира, если бы флот не подвел ее в критический момент. Тем не менее доводы нашего хозяина справедливы в том смысле, что правительство основное внимание уделяло нашим позициям в Европе, и особенно в Гибралтаре. Справедливо говорят, что, «спасая скалу, мы потеряли континент», но винить в этом нельзя ни армию, ни флот.

Дипломатичное резюме мистера Гиббона разрядило обстановку, и капитан рассмеялся:

— Я рад окончить на этом наш спор. По крайней мере, все мы можем согласиться, что победа лорда Родни при острове Святых, восстановив наше превосходство на море, позволила заключить мир на приемлемых условиях.

— В самом деле, без этой победы нам было бы трудно добиться таких условий, — промолвил Сэм Овиатт. — В результате мы дешево отделались. Потеря колоний, конечно, невозместима, но уступка Сент-Лусии, Тобаго и Горе Франции, а Менорки и Флориды — Испании небольшая плата за укрепление наших позиций в Канаде и Индии, а также прочие приобретения.

— За это следует благодарить искусную дипломатию лорда Шелберна, — заметил сэр Гарри.

Капитан Брук быстро обернулся к нему:

— Однако всего несколько месяцев спустя ему пришлось оставить свою должность, и, будучи в Лондоне, я слышал, что положение правительственной коалиции далеко не надежно.

— Ее падение меня нисколько не удивило бы, — заявил сэр Гарри. — Король по-прежнему склонен к авторитарному правлению. После двенадцати лет подлинной диктатуры, осуществляемой через лорда Норта, он едва ли позволит власти ускользнуть из его рук, и, после того как страна потребовала отставки Норта, сменяющие друг друга в течение последних семнадцати месяцев правительства были всего лишь экспериментами. Кончина маркиза Рокингема прошлым летом расчистила путь Шелберну, не пользовавшемуся любовью и доверием короля, который любит коалицию и того меньше. Он разделяет общенациональное презрение к своему старому министру, вошедшему в противоестественное партнерство с человеком, долгие годы бывшим его яростным критиком, и убежден, что уволит их обоих, как только подберет благовидный предлог. Основная проблема короля — найти человека, послушного его воле и одновременно способного подчинить себе парламент. Говорят, что с этой мыслью он предлагал юному Билли Питту министерство финансов, прежде чем согласился принять на службу мистера Фокса. То, что Питт отказался от предложения, говорит в его пользу. По крайней мере, у него хватило ума понять, что парламент не даст развернуться человеку со столь малым опытом.

— Думаю, что не отсутствие уверенности в себе, а проницательность побудила Питта тогда отказаться от министерства, — заметил мистер Гиббон. — Насколько мне известно, он проявляет исключительные дарования. Деловая хватка Питта иногда кажется сверхъестественной для столь молодых лет, его остроумие беспощадно, а ораторские способности поразительны.

Сэр Гарри кивнул:

— Да, язык у него здорово подвешен, — в этом он истинный сын милорда Четема. Я слышал его первую речь, когда он в возрасте двадцати одного года занял место в палате общин. «Не было ни слова, ни жеста, который хотелось бы исправить», — сказал тогда один из старейших членов парламента, а мистер Берк, сидевший рядом со мной, заметил: «Он не просто щепка от старого дуба, а ни в чем ему не уступает».

— Быть может, если нам придется выступить с оружием против французов, он сыграет такую же славную роль, как его великий отец, — промолвил капитан Брук. — Однако, джентльмены, пришло время присоединиться к леди.

Мужчины просидели за вином полтора часа — до половины девятого, когда начало темнеть. Сквайр Роббинс и Гарри Дарби, которые не совсем твердо держались на ногах, с извинениями удалились, но остальные проследовали в прохладную бело-зеленую гостиную леди Мэри, где разговор стал более легкомысленным, вращаясь вокруг местных сплетен, развлечений и благотворительных мероприятий.

В начале десятого миссис Сазерленд заявила, что ей пора домой, тем самым подав сигнал к окончанию приема. Сазерленды зашагали через луг к своему дому на Хай-стрит, викарий отправился с ними, покуда старый Бен, покрасневший от усилий в течение двух часов играть в кухне роль хозяина для дюжины слуг, приехавших с господами, вызывал кареты для отбывающих гостей. На Бруков со всех сторон посыпались приглашения, и после шумных прощаний гости разъехались по домам в каретах или верхом.

Без четверти десять отец, мать и сын наконец остались одни и вновь собрались в гостиной леди Мэри.

— Это был грандиозный прием, Крис, — улыбнулась леди Мэри, — и ты смог убедиться, как тебя недоставало друзьям.

Капитан слегка покачивался из стороны в сторону. Он не был пьян, но долгие годы на море отучили его от обильной выпивки.

— Лучшее еще впереди, дорогая, — заявил он, широко улыбаясь. — У меня для вас два превосходных сюрприза.

— Расскажи поскорее! — Леди Мэри резко подалась вперед на стуле.

Роджер присоединился к просьбе матери.

— Вы ни за что не догадаетесь, — усмехнулся капитан. — Я и надеяться ни на что подобное не мог, так как считал себя забытым после столь долгого отсутствия. А не поделился новостью с гостями потому, что может пройти более месяца, прежде чем об этом расскажут в газетах. Но я собираюсь поднять свой флаг. Их лордства сделали меня контр-адмиралом.

— Неужели это правда? Поздравляю, Крис! — Леди Мэри вскочила и поцеловала мужа в румяную щеку.

— Ура! — воскликнул Роджер. — Трижды ура адмиралу Бруку!

Не желая выглядеть глупо, он старался не переборщить с вином, однако, дабы не уронить в глазах гостей статус мужчины, не мог подолгу оставлять нетронутым бокал с портвейном, что было очевидным по его раскрасневшемуся лицу и неестественно блестящим глазам.

— Но ты сказал, что у тебя для нас два сюрприза, — напомнила леди Мэри. — Мне не терпится услышать о втором. Тебе дали девяностовосьмипушечный корабль, чтобы ты поднял на нем свой флаг?

— Нет, — ответил капитан. — Это нечто более ценное для меня. Я привез с собой депеши из Вест-Индии, и первый лорд оказал мне честь, поручив лично передать их его величеству.

— Что? Вы говорили с королем? — воскликнул Роджер.

Отец ласково обнял его за плечи:

— Да, сынок, и он был весьма любезен со мной, поэтому я взял быка за рога и перешел в наступление. Я попросил у него патент для тебя, и, хвала Богу, он гарантировал его мне.

Кровь отхлынула от лица Роджера. В возбуждении нескольких последних часов он совсем позабыл о своих тревогах и теперь чувствовал себя так, будто у его ног внезапно разорвалась бомба.

Леди Мэри тоже слегка побледнела, правда по иной причине: она знала, что Роджер питает отвращение к морской службе, но считала это не более чем мальчишеской блажью, которую легко преодолеть, тем более что желания мужа были для нее законом. Но Роджер был ее единственным ребенком, и ей не хотелось так рано расставаться с ним и видеть его в будущем через долгие промежутки времени.

— Значит, Роджер не вернется в Шерборн на следующий семестр? — осторожно осведомилась она.

Капитан дружелюбно хлопнул сына по спине:

— Нет. Его школьные дни окончены, и в течение двух ближайших месяцев он станет мичманом на одном из наших кораблей. Что скажешь, Роджер?

— Я очень признателен, сэр… вам и его величеству… — запинаясь, проговорил Роджер.

Вино затуманило сознание капитана Брука, поэтому он не заметил, что его сообщение не вызвало у Роджера энтузиазма.

— На будущей неделе, — продолжал он, — мы отправимся в Портсмут, чтобы заказать тебе снаряжение. Ты будешь отлично выглядеть в мундире, и все девчонки станут на тебя заглядываться. — Капитан сумел превратить отрыжку в зевок. — Но на сегодня хватит — пора ложиться спать. Все-таки здорово снова оказаться дома и самому проверять запоры на ночь.

— Лучше я пойду с вами, сэр, — предложил Роджер. — После вашего отъезда в буфетной поставили новую дверь, которая скрыта за занавеской.

Леди Мэри первой вышла в просторный холл и, пожелав Роджеру доброй ночи у подножия белой полукруглой лестницы, удалилась, после чего отец и сын обошли первый этаж, запирая ставни, накидывая цепочки и задвигая засовы.

Роджер следовал за отцом из комнаты в комнату, а в голове у него нарастала сумятица. От вина вкупе с испытанным потрясением его подташнивало. Получив утром известие о возвращении капитана, он думал, что даже в худшем случае у него останется несколько месяцев, в течение которых ему удастся помешать родительским стремлениям отправить его в море. Отец по натуре добродушен, так что Роджер надеялся, дождавшись момента, когда тот будет пребывать в спокойном и благожелательном настроении, отговорить его от этой затеи. Но теперь, лишившись подобной возможности, Роджер терял почву под ногами.

Он уже видел себя приговоренным, словно жертва отряда вербовщиков, к рабскому существованию в условиях чудовищного дискомфорта, неизбежного при службе на военном корабле. С мичманами в то время обращались немногим лучше, чем с матросами, заставляя их работать до полного изнеможения. Они стояли одну вахту за другой; их посылали на мачты помогать убирать паруса под палящими лучами тропического солнца или ледяными слепящими брызгами шторма. Простые матросы, по крайней мере, имели часы досуга и могли вырезать модели или просто бездельничать, но мичманов в промежутках между надраиванием палуб, чисткой до блеска медных деталей оснастки и травлением просмоленных шкотов отправляли в классную комнату учиться навигации, артиллерийскому делу, тригонометрии и управлению кораблем. Им предписана была редко изменяемая диета из солонины и сухарей, смоченных в горьком лимонном соке для предотвращения цинги, а жильем служила общая каюта с низким потолком. Спать им позволялось не более трех часов с четвертью подряд, после чего их грубо сталкивали с грязных простыней и гнали по трапу вверх нести очередную вахту. Мичманов держали на ногах с утра до позднего вечера, а половину ночи заставляли мерзнуть на марсовых площадках в качестве дозорных. Обращение к ним «мистер» было насмешкой; офицеры пребывали на недосягаемой высоте от них, словно боги, и считалось, что чем более трудные задачи достанутся мичманам, тем лучшими офицерами они станут в будущем. Сигналы горна и судового колокола управляли каждым их часом, полностью лишая возможности уединиться и отдохнуть.

Зная все это, Роджер был охвачен черной волной отчаяния, но чувствовал, что скорее умрет, чем подчинится такой судьбе. Нетвердым шагом он плелся за отцом из комнаты в комнату, тщетно ища выход из положения. Несмотря на испытываемое волнение, его перегруженный алкоголем мозг отказывался работать. Постепенно они добрались до оранжереи в западной стороне дома. Тусклый свет, проникающий из холла, позволял разглядеть стеклянные двойные двери во фруктовый сад, но теперь снаружи было совсем темно. Адмирал Брук шагнул вперед, чтобы запереть дверь, когда Роджер внезапно воскликнул сдавленным голосом:

— Сэр, я могу с вами поговорить?

— Конечно. В чем дело, Роджер? — весело осведомился адмирал через плечо.

— Сэр, я не хочу брать патент.

— Что?! — Адмирал резко повернулся и уставился на сына. — Что ты сказал? Наверное, я не так расслышал!

Только полупьяное состояние придало Роджеру смелости продолжить:

— Мне жаль разочаровывать вас, сэр, видя, как вы к этому стремитесь, но я не хочу принимать этот патент.

— Во имя Господа, почему? — изумленно спросил адмирал.

— По многим причинам, сэр… — Роджер начал запинаться. — Я… Я не хочу уходить в море. Я…

— Ты пьян, парень! — резко прервал его отец. — И сам не знаешь, что говоришь. Сию же минуту отправляйся в постель.

— Я не пьян, сэр, — запротестовал Роджер. — Во всяком случае, не настолько пьян. Я уже давно принял решение. Морская служба мне ненавистна, сэр, и я умоляю вас не принуждать меня к ней.

— Так вот что сделала с тобой твоя дорогая школа! — Адмирал рассердился по-настоящему. — Или всему виной отсутствие дисциплины из-за того, что меня долго не было дома? Как ты смеешь оспаривать мое решение? Я лучше знаю, что тебе подходит. Отправляйся спать и больше об этом не заикайся!

— Пожалуйста! — взмолился Роджер. — Вспомните то время, когда сами были мичманом. Вы часто рассказывали мне про то, как они работают, пока не засыпают стоя, про холода, штормы и придирки офицеров.

— Ба! Это пустяки. Ты скоро привыкнешь и полюбишь морскую службу.

— Нет, сэр. Я страшился ее долгие годы и буду ненавидеть всей душой.

— Тысяча чертей! Что за девчачьи фантазии? — воскликнул взбешенный адмирал. — Неужели я вернулся домой, чтобы узнать, что мой сын трус?

— Я не трус, сэр. Я готов драться с любым парнем в моем весе, но не хочу отправляться в море.

— Ты посмеешь меня ослушаться?

Роджер побледнел до корней волос и вновь ощутил тошноту, но несправедливость отца, желавшего распорядиться судьбой сына против его воли, вызвала у него приступ гнева.

— Да, посмею! — вскричал он. — Это моя жизнь, и я не желаю быть приговоренным к рабству худшему, чем на плантациях! Я не пойду в море, и вы не сможете меня заставить!

— Боже! — взревел адмирал. — С такой дерзостью я еще никогда не сталкивался и за это спущу с тебя шкуру! — В подтверждение своих слов он выдернул из цветочной вазы палку, поддерживающую растение, и замахнулся, другой рукой стараясь ухватить Роджера за воротник.

Роджер избежал удара, шагнув в сторону, а адмирал в полутьме налетел на другой цветочный горшок и с грохотом растянулся на полу. Поднявшись, он снова бросился на Роджера:

— Ты забыл о дисциплине, самодовольный юный болван, и я научу тебя подчиняться. Быстро поймешь, кто хозяин на этом корабле!

В следующий момент он ухватил-таки Роджера за шиворот и изо всех сил огрел палкой по ягодицам.

Роджер взвизгнул и напрягся в ожидании очередного удара, которого так и не последовало. Адмирал уже занес палку, но его удержал громкий троекратный стук в дверь оранжереи.