"Альбион" - читать интересную книгу автора (Грант Джон)

Глава первая. Записи

Для Сайор наступило безвременье. Всё вокруг неё беспрестанно изменялось, но тем не менее оставалось тем же самым. Она с трудом осознавала, что где-то в пыльных уголках её сознания оставались воспоминания о прошедших беспокойных временах. Но к этому тайнику не было дороги, поэтому, казалось, они навсегда останутся невостребованными. Они были как зуд, который ощущался телом, но источник которого было невозможно обнаружить.

Солнце. Пекущее солнце. Оно смотрело на неё, бредущую в одиночестве между меняющих очертания полей, вдоль дорог, извивавшихся змеями. Она ощущала его свет, как некую физическую силу, мешавшую движению, будто идёшь сквозь воду. Она продвигалась вперёд очень медленно. Она сознавала: что-то страшно тяготит её. Но что? Причина была недоступна, как и все остальные воспоминания. Горячий воздух пытался сломить её, иссушить до смерти; может, именно злость на него и заставляла её идти вперёд и вперёд, подчиняясь инстинктам.

Прошло много времени, пока ноги довели её до Эрнестрада, но она начисто забыла о своём пути. Не помнила она и того, что там произошло.

Всплывала перед её мысленным взором бешеная собака, пронзённая мечем. Картина не имела никакого смысла, и она смеялась про себя над её абсурдностью. Двумя периодами бодрствования позже она вспомнила вдруг истекающее кровью тело мужчины и, не понимая почему, бросилась в сторону и спряталась в канаве. Она не могла вспомнить людей, тела которых отличались от её собственного, поэтому решила наконец, что кровь у неё в паху означает менструацию — процесс ей хорошо известный.

Было время бодрствования и было время сна. Она не чувствовала угрызений совести, воруя в периоды бодрствования овощи с крестьянских полей, мимо которых она шла. Овощи — как правило, репа и кабачки — часто оказывались незрелыми, и она подолгу мучилась острой болью в животе. Она проходила мимо редких деревень, избегая их жителей. Почему? Она не знала.

Всё состояло из отрывочных эпизодов.

Были моменты, когда она проходила мимо пасущегося скота. Как-то, услышав шаги, от неё убежала овца. Она ощущала свой собственный запах и не могла найти его источник, к тому же это её мало беспокоило. Её больше беспокоили насекомые, кусавшие, жалившие её, правда, боль длилась мгновения, а потом забывалась. Она смотрела на волдыри на руках и ногах и удивлялась — откуда они взялись.

Как-то её посетила Элисс и улыбаясь рассказала, что скоро, когда ребёнок, которого она носит в себе, подрастёт, для неё всё изменится… Правда, она не понимала слова «скоро» и через несколько мгновений забыла о встрече со странной маленькой женщиной. В памяти осталось только одно: Элисс сообщила, что перенесла записи Сайор в Лайанхоум, где они и ждали хозяйку. Память об этом жила в Сайор как смутное сознание: она должна во что бы то ни стало добраться до своих записей. Почему это было важно, она не понимала.

* * *

Сайор наклонилась над ручьём, её ноги щекотали водоросли. Она набрала в ладони ледяную, кристально-чистую воду. Когда-то, наверное, в другой жизни, она купалась с кем-то в таком вот ручье, но не помнила ничего, кроме ощущения воды, ласкающей голое тело, и гладких камешков под ногами.

Она глотнула воды и попыталась заставить свой мозг сосредоточиться на воспоминаниях. Раскалённое солнце изо всех сил старалось отвлечь её от того, что с ней произошло в прошлом (само понятие прошлое повергло её в изумление). Она сняла платье и осторожно погрузилась в холодную воду. Ручей был неглубоким — плавать в нём было невозможно, только лежать, опершись на локти, наслаждаясь тем, как вода обтекает тело. Ока наклонилась назад, и её волосы захватило течением. Расправляя их одной рукой, она потеряла равновесие и погрузилась в воду с головой. Через мгновение вынырнула, смеясь над своей неловкостью, встала на колени и принялась мыть своё покрытое коростой тело. Грязь плохо отмывалась холодной водой, и она оторвала пук водорослей, чтобы упростить себе задачу. Поломанные стебли и листья уплывали по течению.

Взяв одежду и почти плача от отвращения, она погрузила её в воду. Грязь поплыла по воде, как коричнево-зелёный дым. Вместе с отвращением она чувствовала также и облегчение. Наконец, помочившись в воду, она ощутила, как яды, скопившиеся в ней, покидают тело.

Она выбралась на берег, держа в руках тяжёлое от воды платье, и неожиданно вспомнила, что у неё есть имя и это имя — Сайор. Это показалось ей очень таинственным.

Она отбросила одежду и легла на спину, расставив руки так, чтобы горячие лучи солнца смогли обсушить их.

Да, она была Сайор.

И был когда-то человек по имени Лайан.

Теперь он мёртв: его убили эллоны.

Надар.

Надар хотел изнасиловать её, и это бы ему удалось, если бы не Лайан. Разве это не глупо, что попытка овладеть её телом теперь кажется важнее, чем всё остальное?

Часто Лайан был очень нежным, а иногда, если она хотела, очень сильным…

Перед глазами всплыла новая картина. Это был улыбающийся голубоглазый человек. Сначала ей показалось, что лицо его окружено свечением, но затем она поняла, что это были золотистые волосы. Она углубилась в воспоминания ещё дальше и увидела этого человека верхом на большом белом коне. «Анан, — подумала она. — Да, именно так звали коня. Анан». Как-то он попытался лягнуть её, и Лайан отстегал его вожжами.

Она не на шутку испугалась. Что-то было не так в том, что эти воспоминания всплывали в её мозгу. Это казалось почти ересью. Она попыталась отмахнуться от них, но они снова и снова возвращались. Она закрылась рукой от света и медленно провела ладонью по своему животу.

Лайан был с ней, он никогда не покидал и не покинет её.

Солнце стало обжигать её кожу, и она перевернулась на живот, ощущая под собой неприятную жёсткую траву и царапины от водорослей. Вскоре она снова легла на спину. От долгого взгляда в безоблачное голубое небо у неё заболели глаза.

Сайор знала, что Лайан всё ещё с ней и что она обладает им.

* * *

Несколько последующих периодов бодрствования у Сайор было неприятное ощущение, что кто-то раскрасил Альбион в непривычно яркие тона. Прохладный воздух казался таким же освежающим, как вода. Она шла теперь сознательно, а не подчинялась слепым инстинктам. Ей казалось, что некий голос зовёт её в Лайанхоум, и она следовала за ним, делая перерывы лишь на еду и на сон. Куда бы она ни шла, земля замирала, и она больше не замечала мерцающего горизонта и изменяющих свою форму полей. Теперь она до мельчайших подробностей могла вспомнить войну крестьян-повстанцев, возглавляемых Лайаном, против Дома Эллона и страшную казнь в Гиорране. Эти воспоминания не расстроили её, а наоборот, придали ей сил. В её походке появилось больше уверенности. Гибель Лайана и многих других крестьян, конечно, печалила её, но всё это было ничто по сравнению с головокружительным ощущением памяти об их напрасном героизме и радости за то, что эти люди прожили несколько лет полнокровной жизнью, а не влачили жалкое существование, на которое были обречены все крестьяне с начала вечности.

Она шла по полям, лесам и горным перевалам и часто замечала, что поёт про себя.

Она заметила, что её не боятся дикие животные. В один из периодов бодрствования она присвистнула на зайца, который наблюдал за ней с небольшого бугорка, шевеля своими длинными ушами. К её удивлению, он приблизился, шустро лавируя в густой траве, некоторое время преследовал Сайор, а затем подошёл совсем вплотную. Пару раз, когда он обгонял её, она нагибалась, чтобы погладить его по спине и почесать между ушами, тогда он отскакивал в сторону и показывал свои жёлтые резцы, как бы улыбаясь. Заяц был с ней почти целый период бодрствования; затем её сопровождала пустельга, которая подлетела и села ей на плечо. Заяц при этом отбежал в сторону. Сайор обернулась и увидела, что заяц смотрит на неё так, как будто она изменила ему.

Поначалу присутствие острого клюва пустельги в такой близости от её глаз немного раздражало её, но вскоре она привыкла и успокоилась. Какое-то время она разговаривала с птицей так, будто та была её слепым спутником, которому надо было описывать всё, что происходило вокруг. Потом она зачем-то рассказала ей, что шла в Лайанхоум в надежде обнаружить там свои записи. Сайор улыбалась своему чудачеству, но тем не менее продолжала говорить.

— А у тебя есть имя, подружка? — спросила она, осторожно ступая по краю глубокой канавы, шириной почти во всю дорогу. Птица издала странный шипящий звук, напугав её так, что она почти потеряла равновесие.

Обойдя канаву и немного успокоившись, Сайор продолжила свою странную одностороннюю беседу.

— Имя должно быть у каждого, — сказала она, посмеиваясь над своим испугом. — И у животных тоже, я считаю. А ты?

На этот раз, к её облегчению, ответа не последовало.

— Лайан, а до этого его отец, говорили, что имена — самый большой дар, который они могут дать нам — больше, чем освобождение от этих сволочей из Дома Эллона. Ты хочешь, чтобы я дала тебе имя?

Пустельга, казалось, скучала.

— У меня тоже есть имя. Его дал мне Лайан.

Они проходили мимо дерева, листья и тонкие веточки которого мелко дрожали, как бы подчиняясь нежной беззвучной мелодии. Она остановилась и некоторое время наблюдала за изменчивой мозаикой теней на земле.

— Да, — она снова двинулась вперёд, — он дал мне свою любовь и даже больше того… Но самое главное — он дал мне имя. Разрешите представиться. Меня зовут Сайор.

Птица опять не прореагировала. Сайор с восхищением посмотрела на её холодные бусинки-глаза, на серо-коричневый узор перьев…

— Нет, — сказала она, — это больше, чем ты думаешь. Это означает не только, что если меня зовут Сайор, то я Сайор. До того как Лайан дал мне имя, я была вообще никем… Просто одной из женщин в деревне, тоже ничем не отличавшейся от других деревень, пока Лайан не назвал её.

Она неожиданно остановилась. Справа было большое поле созревшей пшеницы. Такое жёлтое, что, казалось, подобного цвета просто не может существовать в природе. Возле изгороди торчали стрелки дикого чеснока. Сайор глубоко вдохнула.

— Я думаю, что могла бы быть счастлива без всего этого, — сказала она, чувствуя, как глаза наполняются влагой. — И, думаю, большинство других женщин тоже были бы довольны своей жизнью. Нет, не жизнью, существованием. Работали бы на полях до ломоты в спине, а затем ещё дольше, уже не ощущая никакой боли, потому что боль бывает только тогда, когда ты помнишь о ней и знаешь, что она продолжится в будущем. Если бы ты клюнула меня сейчас — а я прошу тебя не делать этого — то я почувствовала бы боль. Возможно, даже свернула бы тебе шею, так как разозлилась бы на тебя за то, что ты приговорила меня к нескольким дням, в течение которых я буду ощущать эту боль. А если бы я оставалась в деревне вместе с остальными женщинами и мужчинами, то не чувствовала бы ни боли, ни злости.

Понимаешь, без боли ты не чувствуешь того, что ей противоположно, — продолжала Сайор, недовольная собой потому, что Лайан объяснил бы всё это лучше. — Сейчас я довольна тем, что ты идёшь вместе со мной, вцепившись мне в плечо немного сильнее, чем нужно, только не обижайся, пожалуйста. Лайан тоже доставлял мне удовольствие, и удовольствие было в том, что он забрал серость моего прежнего существования.

На этот раз птица посмотрела на неё, и Сайор убедила себя, что она ждёт продолжения монолога. А когда Сайор споткнулась о лежащий на дороге камень и чуть не упала, птица нервозно захлопала крыльями.

Сайор осмотрелась. Лайанхоум был где-то там. Выбирая направление совершенно бессознательно, она перешла вброд мелкую быструю речку, а через несколько мгновений уже шла по пастбищу, где трава была выщипана почти до корней голодным скотом. Капли воды на ногах и на платье очень скоро высохли.

— Ты всё-таки хочешь получить имя? Думаю, что да. Хорошо, что рядом был кто-то, с кем можно поговорить.

Пустельга повернула голову и клюнула её в голову. Лёгкая мгновенная боль была даже приятной.

— Ладно, хочешь ты того или нет, вот оно: с этого момента, друг мой, ты будешь называться…

Её самоуверенность бесследно исчезла. В первый и последний раз она услышала, как пустельга заговорила.

— Я не хочу иметь имя, — произнёс очень хриплый голос.

Затем птица сорвалась с её плеча и полетела вверх в ясную голубизну неба над Альбионом.

* * *

Давным-давно жила-была женщина. Как-то раз она стояла на вершине холма, убирая волосы со лба, и злилась на себя за то, что недостаточно красива. Впереди перед ней была деревня, и женщина знала, что называется она Лайанхоум; даже отсюда она видела, как сновали по своим делам люди. Но никто не взглянул туда, где стояла женщина…

— Да, мама, — сказала маленькая девочка, которой Сайор рассказывала эту историю. — Но кто была эта женщина?

— Это была я.

— Почему?

— Потому что… потому что это не мог быть никто другой. Если бы не ты, я никогда не добралась бы сюда. Тогда я не знала этого, но теперь знаю. Ты была частью меня, Аня, и вместе с тем частью Лайана, который передал тебе что-то своё.

Аня была горда, что могла теперь ходить нормально, как ходят взрослые. Она продемонстрировала это, соскочив с колен матери и неуверенно засеменив по кругу. Затем вернулась на колени к Сайор, тяжело дыша, будто ей было жарко, хотя на ней не было ничего, кроме лёгкого шерстяного платья. Мать провела пальцем по носу дочери. Ей нравилось, когда она смеялась и вертелась у неё на коленях, как маленькая рыбка.

— Ты была с отцом, когда он умер?

Половина слов была произнесена серьёзно, а половина со смехом.

— Да, когда он умер, я была с ним.

— А как ты нашла дорогу сюда? — спросила смеясь Аня, не замечая, как напряглось тело матери.

— Я научилась помнить, — произнесла наконец Сайор. Она сидела на скамье перед домом, в котором когда-то жили люди по имени Ланц и Гред. Некто Терман, о котором Сайор слышала лишь со слов Лайана, дал им эти имена. Она знала также, что он сделал и эту скамью, но скамья была очень неудобной.

— Я научилась помнить потому, что ты росла внутри меня, и именно поэтому я нашла дорогу в Лайанхоум.

Сайор провела рукой по шелковистым волосам дочери.

Вместе с воспоминаниями к ней пришла способность отчасти предвидеть то, что произойдёт в будущем. В своём воображении она видела столбы дыма, всадников, одетых в красное и зелёное, и лучи солнца, отражающиеся на острых лезвиях покрытых кровью мечей. Но она держала всё это в тайне от Ани, сомневаясь, правильно ли поступает. Так или иначе, однажды её дочь сама обо всём узнает. «Лишь бы это было не скоро, — думала Сайор, — после того, как я умру и буду забыта».

* * *

К тому времени, как она появилась в Лайанхоуме, его жители давно уже забыли и Термана и Лайана. Они помнили лишь, что очень давно среди них были люди, которые заставляли их всё видеть по-другому и сознавать, что следующий период бодрствования может не быть таким, как предыдущий. И это было всё. К тому времени она уже знала, что несёт в себе ребёнка Лайана. Она не знала, гордиться ли ей этим или нет. Вероятно, тысяча женщин в Альбионе могли бы гордиться тем же.

Но Элисс говорила, что принесла записи сюда.

И, по-видимому, вместе с ними привела Рин.

Сайор сначала не понимала, как Рин добралась до Лайанхоума, а тем более, как она нашла дом, где жили когда-то Лайан и Майна. Просто, когда Сайор пришла в деревню, черноглазая женщина появилась у неё на пороге и они обнялись, как сёстры — отчасти это и было так. Почти все их товарищи погибли, видимо, в живых остались только Сайор и Рин.

— Осторожнее, — сказала Сайор, вырвавшись из её объятий и погладив свой начинавший округляться живот. — У тебя то же самое?

Она относилась к этому спокойно. Обязанностью Лайана было зачать как можно больше детей, она знала, что и Рин временами была его любовницей. Лишь на мгновение она почувствовала что-то наподобие ревности.

— Нет, — сказала Рин, — я не беременна.

Она пошла вместе с Сайор на кухню. Там царил разгром.

— Домашнее хозяйство всегда было моим слабым местом, — сказала она нервно, видимо, чувствуя вину за это. Она вытерла один из стульев, усадила на него Сайор и принесла чашку тёплой воды.

— Лайан и я… ну… это просто не получалось.

Она вялым движением руки показала себе между ног и пожала плечами.

— Вот с Марьей — другое дело. Но Марья умерла.

— Извини, — сказала Сайор. — Так много наших погибло…

Она выпила воду одним глотком и поставила чашку на обшарпанный стол. Они надолго замолчали, вспоминая Марью. Она всегда была тенью Рин и словно направляла всю свою энергию на то, чтобы подражать ей.

— Не надо, — сказала наконец Рин.

— Что не надо? Ты не жалеешь, что Марья умерла? — с удивлением спросила Сайор, наклонившись вперёд и опершись локтями на колени.

— Нет, конечно же, я жалею об этом.

Рин со злостью отмахнулась от надоедливой осы. Та, казалось, в ужасе вылетела в открытое окно. Блестящие глаза Рин сурово глядели на Сайор.

— Никогда так больше не говори, — сказала она холодно. — Марья была моей любовницей, и пока мы были вместе, я думала, что никто не в силах заменить её для меня. Но теперь она мертва, и её не вернёшь. Сначала я было попыталась забыть её, но потом подумала: зачем? Может, лучше не забывать? Когда-нибудь я, возможно, найду другую любовницу, и отдам ей всю любовь, на которую способна, но это не значит, что я должна забыть о той любви.

— Я знаю, — тихо сказала Сайор. — Лайан был для меня всем, но когда он умер, я ничего не чувствовала. «Ничего» это даже не то слово. У меня было множество чувств, но все они происходили от моего эгоизма: я хотела, чтобы он жил только потому, чтобы он был рядом со мной, чтобы я не была одинокой. Мне хотелось дотрагиваться до него, когда я захочу… Иногда мне даже кажется, что я не любила его а просто убедила себя в этом, но он затмил для меня весь свет.

Ока посмотрела на грязную солому на полу.

— Некоторое время я чувствовала его боль, как будто она была моей собственной. Затем всё изменилось. Когда он умер, я могла думать только о том, что меня лишили его. Но это — эгоизм. Мне жать, что у него не получилось с тобой

— Он любил тебя, — сказала ей Рин.

Сайор улыбнулась и расстроилась: улыбка получилась грустной.

— Он любил тебя, — продолжала Рин, — но также он любил и всех нас. Ты обманываешь себя, если думаешь по-другому. Ты была краеугольным камнем в его жизни, а если бы пожелала быть его единственной любовницей, он согласился бы на это. Но в нём было слишком много любви, чтобы дарить её всего лишь одному человеку. Когда я спала вместе с ним и с Марьей, я ощущала его любовь к ней. Он хотел давать, а не брать. Когда он захотел подарить мне любовь, и у него не получилось, он почти плакал. Ему казалось, что если он не хочет моего тела, то он обижает меня этим. Я гладила его по спине до тех пор, пока он не уснул; затем и я уснула, обнимая его, а Марья обнимала меня. Это была любовь. Это была любовь, которую он хотел дарить всем. Просто близость. Не заблуждайся насчёт того, что он использовал женщин лишь для своего воспроизводства.

— Ты откровенна, — сказала Сайор. Ей не хотелось, чтобы в этих словах было так много резкости.

— Конечно. А ты предпочла бы, чтоб я солгала тебе?

Сайор на секунду задержала дыхание.

— Нет, — сказала она.

— Отлично. Мы останемся друзьями?

Сайор улыбнулась, неожиданно почувствовав, что парит среди облаков.

— Конечно. А как же иначе?

* * *

Они обошли дом, исследуя его комнаты и неуклюжие деревянные лестницы. Полудикий кот со странной серо-розовой расцветкой шерсти, которого приручила Рин, вертелся у них под ногами, и поэтому приходилось двигаться осторожно. Возникшая было напряжённость между ними исчезла, и они теперь, весело смеясь, бранились на кота.

— Где ты нашла его? — спросила Сайор.

— Это он нашёл меня.

Дом оказался небольшим, как и говорил Лайан. А вот о чём он не сказал, так это о толстом слое пыли, покрывавшей буквально всё вокруг. Рин попыталась вычистить одну из спален, и побелённые стены покрылись тёмными разводами в тех местах, где она особенно старалась оттереть грязь. Зато в этой спальне не так пахло плесенью, как в остальных комнатах.

— Я, пожалуй, отмою это, — мрачно сказала Сайор.

— Нет, — возразила Рин. — Лучше я это сделаю.

— Нет, — настаивала Сайор. — Мыть буду я.

Она осмотрела одеяла, на которые кто-то — вероятно, Майна — ставила заплаты. Эти заплаты привлекли её внимание. Грубо выполненные, они отвечали жизненному стандарту Майны и Лайана, стилю жизни, который теперь унаследует её ребёнок. Заплаты как бы устанавливали связь между предшествующим поколением и тем, что придёт после неё.

И это было больше, чем просто сентиментальность. Если бы одеяла зашивала бабушка Майны, то ни Майна, ни её родители никогда не догадались бы, кто это сделал. Для Сайор же, напротив, эти заплаты были посланиями, переданными сквозь время. Они также напомнили ей, что Лайан и его армии удалось отвоевать кое-что у Дома Эллона: трофеем была память, которую тираны использовали исключительно для себя.

Она на время потеряла этот трофей, но он вернулся к ней благодаря растущему в ней ребёнку.

Ребёнку Лайана.

Пусть даже одному из многих его детей, но его собственному ребёнку. И, что ещё более важно, её ребёнку.

Она собрала одеяла и засмеялась, заметив выражение лица Рин.

— Ну и запашок! Да?

— Что поделать! Давай я помогу тебе.

— Нет. Я уж взялась.

Они спустились вниз по тёмной шатающейся лестнице.

Первой шла Рин, переступая сразу через две ступеньки, Сайор шла за ней более осторожно, обхватив кучу старых одеял и глядя под ноги на каждую новую ступеньку.

Приятно было после темноты снова оказаться на ярко освещённом первом этаже.

— Здесь есть какой-нибудь ручей или речка, где я могла бы постирать всё это?

— Да. Давай я тебе помогу.

— Нет. Я же сказала, сама сделаю. Впрочем, пойдём со мной. Я буду рада твоей компании.

Сайор вдруг представила себе Лайана с его копной светлых волос на фоне ярко-голубого неба. Её глаза заблестели, но она прогнала слёзы прочь.

Чёрные волосы Рин стали длиннее с тех пор, как Сайор последний раз видела её, и она то и дело нервно убирала их со лба. У неё был сердитый вид.

— Я покажу тебе дорогу, — буркнула она.

— Спасибо.

Сайор удивилась, что же она сказала такого, что могло обидеть маленькую женщину? Ведь если они не научатся понимать друг друга — они будут потеряны как для себя, так и для всех остальных.

— Пошли, — сказала Рин. — Если мы постираем их сейчас, они успеют высохнуть к концу периода бодрствования.

Она кивком головы указала на одеяла в руках Сайор:

— Я помогу тебе нести.

— А ты уверена?..

— Да.

«Мы так быстро выработали между собой некое подобие этикета, — подумала Сайор. — Мы могли бы быть хозяйками Эрнестрада, ссорились бы из-за какого-нибудь смазливого кавалера в Доме Эллона и тоже придерживались бы этикета. А сейчас ссоримся из-за стирки грязного белья».

Сайор бросила одеяла на пол и тут же пожалела об этом. На полу комьями лежала земля и виднелись грязные следы Рин.

— Спасибо, — поблагодарила Сайор.

Они поделили между собой одеяла. Каждой досталось по два. Сайор подумала, что разделение этого труда было просто смешным — одеяла были достаточно лёгкими, но затем она поняла, что для Рин важен сам принцип. Всё равно, что делить, важно было участие.

— Спасибо, — повторила она, когда Рин встала, но на этот раз в её голосе было значительно больше теплоты.

— Спасибо за «спасибо», — огрызнулась Рин.

Сайор остановилась и топнула ногой. Удар по сухим доскам в закрытом пространстве показался оглушительно громким, и они обе отскочили в стороны.

— Чёрт возьми, Рин! Мы должны помогать друг другу, разве нет? Зачем ты встаёшь в позу?

Рин посмотрела на неё со смешанным чувством понимания и страха. Она помнила Сайор, как очень кроткую женщину. Порою в битве она бывала яростной и беспощадной, но в обычной жизни — всегда спокойна и погружена в себя. В Сайор появилось новое, и это одновременно нравилось и не нравилось Рин. Подруга Лайана раскрыла в себе силу, которую Рин никогда раньше не видела в ней.

— Мы — подруги, — холодно заметила она.

— Да. Подруги. И нам необходимо дружить: иначе мы — никто. — Сайор посмотрела на свои одеяла. — Если мы не будем друзьями, можно просто… не знаю… пойти и утопиться, оставив эти паршивые одеяла на берегу для кого-нибудь ещё. А сейчас получается, будто мы боремся за тень Лайана.

Рин похлопала её по плечу, и в этом жесте чувствовалось понимание.

— Я же сказала, мы друзья.

— Давай не воевать друг с другом, — повторила Сайор. — И особенно из-за Лайана. Мы любили его по-разному, так давай уважать это различие и оставим в покое всё остальное.

Река медленно текла между больших серо-зелёных камней, настолько отшлифованных водой и временем, что они напоминали раковины гигантских моллюсков. Сайор подумала, что, вероятно, река временами растекалась и затопляла соседние поля. Стайка ребятишек, раскрыв рты, смотрела на приближающихся женщин. Сайор улыбнулась про себя. «Даже если я и не принесла ничего жителям Лайанхоума, — подумала она, — то по крайней мере разбудила любопытство у этих детей».

Подруга Лайана, к ногам которой был брошен почти весь Альбион, принялась стирать одеяла в тёплой проточной воде, время от времени шлёпая ими по плоскому камню. Дети продолжали смотреть, но некоторым из них надоело это зрелище, и они отправились на поиски новых игр. Иногда то Сайор, то Рин останавливались, чтобы расслабить ноющие мышцы спины, клали руки на пояс и выгибались так, что позвоночник, казалось, вот-вот сломается, а затем вновь возвращались к работе. Наконец стирка была закончена.

Рин поднесла одно из мокрых одеял к лицу и засмеялась.

— Запах вроде ничего. — заметила она.

— Трудно сказать, ведь они ещё мокрые, — пробормотала Сайор кряхтя: она уже в который раз выбивала о камень одно из одеял.

— Мне кажется достаточно, — сказала Рин. — Они чище, чем новые.

Сайор про себя согласилась с этим, но, стараясь доказать что-то, продолжала бить одеялом по камню ещё некоторое время. Затем, шатаясь от усталости, она тоже остановилась.

— Похоже, ты права.

Они расстелили одеяла на пожелтевшей траве возле реки, примяв длинные стебли, и так строго посмотрели на оставшихся ребятишек, что те в ужасе разбежались. Конечно, одеяла не пострадали бы от детского любопытства, но вот от грязных пальчиков… Солнце жгло нещадно, и от мокрой ткани вскоре пошёл пар.

Сайор и Рин легли на спину по разные стороны от одеял, словно это была некая символическая граница, и, заложив руки за голову, стали смотреть на безоблачное голубое небо. Нос Сайор щекотал одуванчик. Она решила сорвать его и уже подняла руку, но затем передумала и просто отвернулась. Одуванчик был частью того Альбиона, в который научил её верить Лайан. Пусть живёт одуванчик.

— У тебя ребёнок Лайана, — сказала наконец Рин, потянувшись в лучах солнца.

Сайор улыбнулась. Рин говорила о том, что они обе давно знали. Это было не характерно для Рин, значит, она говорила о том, что больше всего её беспокоило.

— Да, — согласилась Сайор, адресуя свои слова небесам.

— Значит, именно поэтому ты можешь помнить и именно поэтому мы говорим с тобой сейчас.

— Да. Я думаю, это именно так.

— Нет, не совсем так. — Рин отогнала назойливую муху от своего лица. — Это не объясняет, как я нашла дорогу сюда.

— Понимаю. Именно потому я и подумала, что ты тоже носишь ребёнка Лайана.

На некоторое время воцарилось молчание, нарушаемое лишь стрекотом насекомых и шорохом ветра в траве. Сайор казалось, что она смотрит на небо сквозь трубу, состоящую из пожелтевших стеблей травы с колышущимися колосками наверху. В поле её зрения вдруг вплыло маленькое пушистое облачко.

— Нет, — сказала наконец Рин. Для Сайор её голос звучал откуда-то из поднебесья. — Я уже говорила тебе об этом. Что-то ещё привело меня сюда. Что-то, находящееся в доме. — Сайор вздохнула.

— Что же это?

— Самое странное, что я не знаю. Правда, не знаю. Я почти не помню, что было со мной, когда умер Лайан. Шла куда глаза глядят, ночуя на полях или в случайных деревнях, кормилась у случайных людей. Припоминаю, как некоторое время шла с одной из эллонских банд — думаю, могла бы и больше вспомнить, но не хочу. К тому же проституткой у эллонов была не я. «Я» существовала лишь тогда, когда была с Лайаном, и сейчас.

Сайор была удивлена эмоциональному всплеску Рин. Сама она сызмальства привыкла отдавать своё тело, это было простой необходимостью, и специально вспоминать об этом было всё равно, что вспоминать о пшеничной похлёбке, которую она съела несколько лет назад. Она ела потому, что хотела есть, и если для того, чтобы поесть, необходимо было отдать своё тело, она спокойно пользовалась этой ситуацией, находя процесс гораздо более скучным, чем сама еда. Для Рин же это несомненно означало большее.

— Извини, — сказала Сайор.

Они снова замолчали. Облако, как молочное пятно, проползло перед глазами Сайор, скрыв на время голубизну, а потом ушло из поля зрения.

— Не знаю, как долго это продолжалось, — сказала наконец Рин. Сайор казалось, что она обращается скорое к небу или к траве, чем к кому-либо ещё. — Но затем наступил период бодрствования, когда всё изменилось. Возможно, было бы проще, если бы всё оставалось по-прежнему — я имею в виду, проще для меня. Я точно помню, когда всё изменилось. Я сидела за деревянным столом, который сильно качался, если на него положить руку. Я постоянно забывала об этом, и миска с похлёбкой то и дело проливалась. Те, кто давал мне эту похлёбку, смеялись надо мной, а я смеялась вместе с ними, потому что юмор происходящего затмевал для меня тогда весь Альбион. Думаю, тебе знакомо это чувство.

— Да, — сказала Сайор, срывая травинку и дотрагиваясь её концом до своих губ, и подумала: «Когда умер Лайан, всё для меня было так же, только шиворот навыворот: во всей Вселенной стало пусто-пусто…»

— Затем что-то проснулось во мне. — Рин дышала так шумно, что Сайор слышала её дыхание. Женщина-воин с трудом подбирала слова. Оружием она владела гораздо лучше.

— Как будто я была рыбой, — произнесла Рин наконец. — Лениво плавала в воде, не замечая ничего, и зацепилась жабрами за рыболовный крючок. Рыбак в это время спал и не потянул за леску. Крючок зацепил меня неглубоко, я могла в любой момент сорваться, оставив на нём лишь чешуйку, но решила не делать этого. Просто висела в воде, чувствуя боль, удивляясь этому новому ощущению и мучаясь вопросом: что это всё может значить? Извини, может, я не очень хорошо объясняю…

— Ты хорошо объясняешь, — сказала Сайор, представляя себе напряжение в чёрных глазах Рин, которая пыталась объяснить нечто, выходящее за рамки понятий смерти и славы.

Рин хмыкнула, но продолжала:

— Любая нормальная рыба давно сорвалась бы, и боль от крючка немедленно прошла бы. Но я не была нормальной рыбой. Этот крючок разбудил во мне что-то, о чём я забыла, плавая в воде. Мне было интересно узнать, что же это зацепило меня. — Она засмеялась, по-видимому, сердясь на себя. — Я не могу представить рыбу, которая поворачивает голову, чтобы лучше рассмотреть вонзившийся в неё крючок, — сказала она, — но именно это я и сделала. Я посмотрела на крючок, и хотя сначала не поняла, что это — а он пришёл совершенно из другого мира, мира, о котором я ничего не знала и который находился за зеркальной поверхностью над моей головой; я поняла, что он имеет некоторое предназначение. Так я и продолжала висеть в воде, а крючок продолжал вызывать в моей голове новые мысли. Это был посланник из того мира, куда я не могла попасть… И вместе с тем во мне зрело убеждение что я уже была там.

Сайор вынула изо рта травинку, конец которой был изжёван так, что вся сладость исчезла, взяла её двумя пальцами и, улыбнувшись, бросила, как копьё.

— И ты повернула — сказала она. — Ты повернула и поплыла вдоль лески чтобы узнать мир на другом её конце.

— Правильно, — согласилась Рин. — Я оттолкнула миску, встала, попрощалась с фермером, его семьёй и ушла. А с тобой было так же?

— Нет, не совсем Но что-то похожее. Так что же ты обнаружила, когда тебя вытащили на поверхность воды?

— Я обнаружила, что нахожусь неподалёку от этого места. Неподалёку от Лайанхоума. Я была где-то за холмами и не могла его видеть, но даже если б смогла, всё равно не понимала, куда пришла и зачем. Просто я была здесь и всё. Но теперь я уже крепко сидела на крючке и не могла сорваться. Я пробиралась через бурьян и вереск, будто меня влекла сюда некая сила. Когда я вошла в деревню, я была страшна как растерзанное животное, которое едва может ходить. Дети с криком разбегались от меня, — Рин ухмыльнулась. — Взрослые, впрочем, тоже.

Сайор живо представила себе эту картину: еле живая женщина хромает по пыльной дороге к центру Лайанхоума, и яркая кровь течёт из её открытых ран.

Она не ответила на ухмылку Рин.

— Но ведь ты здорова сейчас, — заметила она.

— Да. Конечно же, чудес на свете не бывает, но, к счастью, со мной произошло именно чудо.

Сайор резко села.

— Что ты имеешь в виду? — прошептала она.

Рин сделала успокаивающий жест рукой.

— Всему своё время, — сказала она. — Так вот, я очутилась здесь скорее мёртвая, чем живая; и притом я мечтала умереть. Место это, казалось, было населено привидениями. И люди наблюдали за мной из-за каждого угла. Я чувствовала также, что садок рыбака поблизости. Я повернулась и хотела убежать. О как я желала убежать отсюда! Но выхода не было. Рыболов тащил меня по пыльной утоптанной дороге до маленького дома, стоящего на одной из боковых улиц, ведущих в сторону холмов. К этому времени я уже ползла: я видела лишь землю, камни и разорванную плоть своих еле шевелящихся рук. Они двигались одна за другой, снова и снова. Затем что-то подсказало мне взглянуть вверх и я взглянула.

Там, на расстоянии вытянутой руки, была серая стена из плохо пригнанных досок. Я с трудом встала на колени и, вглядевшись, заметила старую дверь, еле висевшую на своих петлях. Сначала мне показалось, что на досках глубоко выжжен знак табу, но он исчез прямо на глазах. Я подползла ближе, толкнула дверь, и она распахнулась, пропуская меня внутрь. Потом было какое-то помутнение, провал, а потом помню: я сижу на одном из неудобных стульев, сделанных дедом Лайана, и оглядываю комнату.

Сайор снова легла на траву. Если женщина-воин не любит, чтобы её торопили, не было смысла настаивать. Глядя в небо, Сайор слушала, как Рин рассказывала о грязи в доме, о пылинках в лучах солнечного света, о том, как боль покидала её тело, когда она сидела там. Несколько половиков давно истлели, оставив после себя на полу странный узорчатый след. А кривое зеркало на стене было чернее самой стены.

Сайор вновь прислушалась к её словам.

— Я была рядом с садком рыбака, — говорила Рин. — Но я ещё не попала в него. Я чувствовала руки, поднимающие меня; он держал меня осторожно, но крепко — я хорошо понимала, что не в силах вырваться из этой хватки, как бы я ни старалась. И я подчинилась. Я поднялась со стула и пошла к лестнице, которая вела на второй этаж. Ступеньки были очень старыми и гнилыми, но я не обращала внимания на свою безопасность: я уже умерла один раз и не боялась повторения смерти. Мне не стоило даже беспокоиться. Грубые деревянные ступеньки отчаянно скрипели, но держали мой вес. Вероятно, я хотела увидеть что-то новое и необычное, но передо мной оказался точно такой же покрытый пылью пол. Справа от меня была стена, а в ней дверь. Слева от меня простиралась покрытая пылью пустыня, из которой торчали лишь спинки кроватей и начало второй лестницы. Причём, если та лестница, по которой я поднималась, выглядела опасной, то вторая была просто самоубийственной.

Рин хохотнула, и Сайор улыбнулась в ответ. Ей понравился этот смех. Рин изгоняла свои старые воспоминания, которые так долго преследовали её.

— Ну и что было дальше? — спросила Сайор.

— Так вот, — продолжала Рин, — я прошла по комнате ко второй лестнице — у меня до сих пор занозы от неё — и начала подниматься.

Голос Рин изменился.

— Это было очень больно — больнее всего, о чём я могу припомнить. Я чувствовала себя так, будто оставляла внутренности на полу позади. Я даже хотела оглянуться, чтобы посмотреть на них, но это было слишком глупо. Рыболов всё ещё держал меня и тащил в свой садок.

И я начала карабкаться снова. У этой лестницы было только три пролёта, упасть казалось не так уж и больно. Вообще боль — обычное дело, с нею можно справиться. Хуже был страх, который пронизывал меня насквозь. Я сначала не замечала его, но потом он усилился так, что я чуть не повернула назад. Может, и рыба это чувствует в самом конце. Страх — это, наверное, не совсем подходящее слово. Точнее будет ужас.

Каким словом не называй, я чувствовала, что обязана влезть на этот чердак, причём не для себя, а для всего Альбиона; в то же время я сознавала — так же ясно, как сознаю сейчас, что лежу на траве: что, забравшись на этот чердак, я начну всё заново. Я буду ответственна за людей, умирающих от голода, от мечей и огня. И в этот раз всё будет гораздо хуже; хуже, чем тогда, когда нас вёл Лайан.

В этом месте рассказа Сайор громко засмеялась.

— Рин, — сказала наконец она. — Но ведь ты воин. Ты не должна бояться крови. Знаешь, когда я поняла, что ношу ребёнка Лайана, для меня сразу же стало очевидным: наступает новое лихолетье. Но ведь нам не привыкать, Рин!

— Нет, — мрачно возразила Рин. — К смерти невозможно привыкнуть. — И продолжила, помолчав: — На чердаке было маленькое окошко, в которое проходило необычайно много света. И, видимо, дождь постоянно заливал через это окошко. Удивительно, что пол подо мной не провалился. Казалось, там не было ничего, кроме куч мусора в углах под сводами крыши. Но я всё-таки заметила кое-что: прямо посередине было расчищено небольшое пространство, где кто-то свалил грудой куски коры. Рыболов. Я поняла, что это рыболов, как только увидела их. Казалось, прошло полжизни, прежде чем я решилась взять один из кусков кончиками пальцев. После этого я просто лежала и ждала смерти.

Лежала и ждала.

Некоторое время я даже чувствовала агонию. Я громко кричала — всё исчезло вокруг, кроме боли. Когда я вновь пришла в себя, то лежала, обхватив кучу коры, как будто это был мой ребёнок. Я была очень осторожна с этой корой, боялась, что она рассыплется в прах. Я чувствовала, как мои раны заживают. Я наблюдала, как обрывки кожи на локтях срастаются друг с другом, а затем разглаживаются и под ровной кожей наливаются мышцы. Мои плечи, которые болели очень давно, вдруг стали чесаться так, что я чуть не засмеялась — как будто кто-то меня щекотал. Затем я почувствовала, что боль отступила и сменилась ощущением силы, какой у меня никогда раньше не было. И так продолжалось довольно долго.

Рыболов. Кучка коры. Я не могла этого понять. Самое смешное, что всё выглядело очень естественно, только естественность эта отличалась от той, к которой мы привыкли. Это тяжело объяснить.

Сайор поёжилась. Она тоже иногда чувствовала, что за завесой, ограничивающей мир, могла существовать совершенно другая реальность. И порой эта завеса становилась такой тонкой, что она инстинктивно отстранялась от неё, в ужасе от возможного контакта.

— Ты говоришь, это была простая кора?

— Нет, — ответила Рин. — Не простая кора. На ней были магические знаки. Я пыталась разглядеть их поближе, но они расплывались у меня перед глазами или убегали куда-то в сторону. Конечно, не на самом деле — мне просто так казалось. Глаза видели эти знаки, но мозг отказывался воспринимать. Я думала об этом много раз. Сомневаюсь, что…

— Мои записи! — воскликнула Сайор. — Они пришли сюда!

Она вскочила на ноги и, не глядя назад, бросилась бежать в сторону Лайанхоума.

— Мои записи! — кричала она.

— Одеяла уже сухие, — буркнула Рин, подбирая их с земли.

* * *

Они сидели на чердаке, и их головы почти касались друг друга над грудой кусков коры и пергамента. Сайор дышала неглубоко и часто. Дыхание Рин было более глубоким, хотя она тоже заразилась волнением подруги. «Сайор, — думала Рин, — похожа на странную насильницу, которая, после многих лет ухаживаний, вдруг срывает одежду с единственной любимой женщины, никогда раньше не подвергавшейся такому нападению». Рин удивилась этой мысли, попыталась понять, откуда она взялась, и, кажется, нашла ответ. «Почему я не догадалась об этом раньше?» — думала она, глядя на загорелые колени Сайор. Прозрение, казалось, исходило от старой коры, которую Сайор называла записями.

Записи. Рин когда-то слышала это слово, но оно постоянно забывалось. Лайан учил, что слова всегда имеют значение. Точно так же, как имена выделяют конкретных людей и предметы, другие слова придают смысл абстрактным понятиям, иногда многократно увеличивая их значение. Давным-давно, когда Лайан был среди них, Сайор часто говорила с ним о своих записях, но Рин не обращала тогда на это внимания; она помогала выигрывать войну и в её задачи не входили мудрствования по поводу новых слов и концепций, создаваемых Лайаном каждый период бодрствования. Она применяла только те слова, которые имели практическое значение для их военного ремесла; концепции она почти всегда отбрасывала, как не имеющие отношения к повседневной действительности.

Рин неожиданно поняла, что звуки, которые издаёт Сайор — не просто частое дыхание. Было что-то ещё. Сайор поднимала то один кусок коры, то другой, держа их в руках с нежностью, которой Рин никогда не замечала в ней, и с её губ лился поток слов. Она не произносила эти слова: губы Сайор двигались инстинктивно, поэтому слова были едва различимы.

Это походило на тихий разговор, доносящийся откуда-то издалека.

Рин оставалось только одно: открыть свой мозг, свою душу для этих тихих слов. Сама идея о том, что эти странные, порой даже страшные значки могли что-то означать, расширяла её горизонты. Она до сих пор не понимала, кто сделал эти значки; а почему сделал — было ещё дальше от её понимания. Сквозь туманную завесу беспамятства, сквозь безвременье между смертью Лайана и приходом сюда, к ней вернулся еле различимый образ Сайор, которая сидела, прислонившись спиной к дереву, и с искажённым от напряжения лицом царапала что-то острой палочкой на куске коры.

Разве могли куски коры разговаривать с Сайор? Неужели именно это слышала сейчас Рин? Может, слова, слетавшие с губ Сайор, были только иллюзией? Может, куски коры обладали такой магией, что могли говорить губами Сайор?

— Рин, — сказала наконец Сайор, откинувшись назад так, что её ягодицы опустились на пол возле пяток, и напряжённо вглядываясь в глаза Рин. — Рин, здесь что-то не так.

— Не так? Что именно?

— Ты знаешь, что это? — Она небрежным жестом указала на сваленную в кучу кору.

Рин, конечно же, знала, что это.

— Нет, — солгала она.

— Это мои записи, — нервозно произнесла Сайор.

— Я ничего не знаю о записях, за исключением того, что они лечат людей. Меня, например.

— Эти записи сделала я.

— Значит, ты великий врач. — В голосе Рин не было сарказма. Некоторые крестьяне лечили лёгкие раны и болезни, используя для этого тщательно подобранные травы, и только люди Дома Эллона владели искусством взывать к магическим силам для восстановления здоровья. Когда Рин была ранена, она могла полагаться лишь на свой организм, ожидая, когда он самостоятельно залечит себя.

«Но ты умерла бы, если эти записи не привели тебя сюда, — сказал внутренний голос. — Такие раны никогда не зажили бы сами собой».

— Ты и впрямь великий врач? — через некоторое время спросила она.

— Нет, — ответила Сайор. Она посмотрела в глаза Рин и улыбнулась. — Я такая же крестьянка, как и ты, Рин, — добавила она. — Я сама не понимаю, почему прикосновение к этим кускам коры вылечило тебя.

Она сделала движение рукой над кучей тонких кусков коры и пергамента.

— Если бы я могла такое, — Сайор щёлкнула пальцами, — я бы властвовала надо всем Альбионом и делала бы со всеми всё, что хотела.

Она мелодраматично откашлялась и скрестила пальцы рук.

— Не шути со мной, — сказала Рин.

— Ты имела в виду «не шути надо мной», — сказала Сайор, вновь принимая серьёзный вид. — Извини — я не хотела.

— Это более серьёзно, чем врачевание. Да, да, я знаю, что ты хочешь сказать, — продолжала она. — Прошу тебя, не говори этого.

Сайор махнула рукой, как бы предупреждая невысказанные слова Рин.

— Если бы я могла врачевать, я была бы знахаркой. Если бы мои записи можно было использовать для лечения людей, я, без сомнения, использовала бы их для этого. Но это лишь одно из их свойств, и отнюдь не главное.

— Не понимаю, о чём ты говоришь.

— Скоро ты узнаешь об этом.

Сайор неожиданно схватила правую руку Рин. Естественной реакцией воина было — тут же освободить её, но хватка Сайор оказалась крепкой, и Рин пришлось подчиниться.

— Когда я попрошу тебя снова, — прошептала Сайор, — ты дашь мне руку сама.

— Хорошо. — По лбу Рин стекала струйка пота, и она вытерла её рукавом, надеясь, что Сайор не заметит.

Сайор не заметила. Она вообще не видела ничего, кроме кусков коры и пергамента, которые раскладывала перед собой, а затем складывала в аккуратную стопку. Рин видела только прямой пробор в её волосах.

— Дай мне руку.

Рин никогда не чувствовала страха, сражаясь с вооружёнными, хорошо обученными солдатами Дома Эллона, но теперь ей пришлось преодолевать огромное внутреннее сопротивление, чтобы подать руку Сайор.

— Теперь, — сказала Сайор, — коснись этих начерченных мною давным-давно значков, и пусть твоё тело почувствует то, что они скажут тебе.

Как только пальцы её коснулись значков и, ведомые твёрдой рукой Сайор, заскользили по ним, Рин почувствовала: значки пытаются говорить с ней. Её воспоминания о том времени, когда она воевала бок о бок с Лайаном, были фрагментарными — одни яснее, другие туманнее, и лишь некоторые связывались между собой в сколько-нибудь понятную картину. Теперь с почти болезненной ясностью она увидела всё, что было на самом деле — и пустяки, и чудеса самопожертвования, и то, как несколько крестьян отправились в путь под командованием человека с золотыми волосами, и то, как его волосы ярко сверкали на весь Альбион. Сайор заговорила:

— Всё это написала я. Всё. Но образы, которые ты видишь, создавала не я. Лайан научил меня раскладывать слова на значки, которые можно нацарапать на коре или написать чернилами на пергаменте, и когда я видела что-то, я делала несколько заметок, чтобы потом вспомнить увиденное. Образы же каждый создаёт сам. Мои слова лишь напоминают тебе о том, что ты видела.

Рин наконец убрала руку.

— Ты заодно с эллонами, — сказала она, отходя в противоположный конец чердака.

— Нет, — равнодушно заметила Сайор, на мгновение забыв о присутствии Рин и разглядывая стопку отобранных записей на полу. — Хотя, возможно, в моих записях и присутствует магия. Вполне возможно.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Рин, снова подходя к Сайор, вопреки своему страху перед её могуществом.

Сайор опять села на корточки и посмотрела в лицо Рин.

— Ты считаешь магией то, что мои записи помогают тебе вспомнить прошлое? Для меня это не магия. Когда мы шли под командованием Лайана, я хотела зафиксировать все события, чтобы люди, которые придут после нас, знали о нашей попытке избавиться от Дома Эллона. Я не думала, что эта попытка завершится удачно, хотя и не говорила никогда об этом Лайану. Просто я хотела оставить после нас нечто большее, чем смутное воспоминание, чтобы всё-таки наступило время, когда такие же как мы крестьяне смогут прочесть мои записи и найти способ раз и навсегда сбросить эллонов с берегов Альбиона. Вот чего я хотела.

— А то, что я видела? — уже спокойнее спросила Рин, усаживаясь на грязный пол чердака.

— Это твоё воображение. Я же объясняла тебе.

Рин медленно начала понимать. Когда люди рассказывали ей разные истории, она не просто слышала слова: она видела все цвета и слышала все звуки, которые они описывали. Сайор знала, как делать то же самое, используя маленькие значки. Она каким-то образом ухитрилась так расставить эти значки, что люди, их имена, события и места, где они происходили, всплывали перед глазами, стоило лишь дотронуться до них. Сайор назвала всё это своими записями, но это было нечто большее, чем непонятные завитушки, которые эллоны часто выбивали на камнях и стенах своих крепостей и замков.

В записях Сайор была магия, только она не признавала это. Всё зависит от того, думала Рин, что считать магией. Для Сайор это всего лишь запись прошедших событий, для Рин магические письмена, обладающие силой, непреодолимой для простого смертного. Но ведь то же можно сказать и о самых обычных словах: они могут описывать одного человека и вызывать миллионы образов в воображении других. Для подобной цели предназначались и эти значки: с их помощью Сайор пыталась собрать вместе всё: людей и события — чтобы придать прошлому некое постоянство. Подруга Лайана хотела лишь этого, принимая участие в войне против Дома Эллона, но сделала она нечто совершенно другое.

Картины. Картины в голове. Их могли создавать записи Сайор.

Но кроме этого они могли залечивать самые страшные раны. Рин узнала это из собственного опыта, когда пришла в Лайанхоум.

— Почему они лечат?

— Потому что… потому что лечат.

— Чем ты так обеспокоена? — Рин наклонилась вперёд. Теперь, когда она понимала, какой эффект дают записи, если до них дотронуться, она больше не боялась магии. Она хотела помочь своей подруге, если, конечно, помощь требовалась.

— Пойдём вниз, — предложила Сайор, отворачиваясь. Она говорила будто сквозь слёзы, но глаза её были сухими.

— Ну пойдём, пойдём, — успокаивала её Рин.

Осторожно обойдя стопку записей, они подошли к люку, ведущему в пропахшие плесенью спальни.

— Подожди меня здесь, — сказала Рин, когда они спустились на второй этаж. — Я схожу за одеялами. Ведь не зря же мы мучились с ними возле реки.

Она ушла, и до Сайор донеслась её возня внизу.

— Есть хочешь? — крикнула Рин.

— Лучше в следующий период бодрствования, — ответила Сайор достаточно громко, чтобы Рин услышала. — Поешь сама.

— Ты ещё не рассказала мне, почему ты испугалась своих собственных записей.

— Потому, — пробормотала она больше для себя, — что последние были сделаны не мной — их дописал кто-то ещё. И они рассказывают о том, как у меня родится дочь Лайана. Что её имя будет Аня и что у неё будут золотые волосы, как у него, и зелёные глаза, как у меня. Но перед этим она будет обычным ребёнком, который играет в грязи и сидит у меня на коленях.

Сайор встала и перевернула матрац на кровати, где только что сидела. Тыльная сторона матраца оказалась не лучше, и она торопливо перевернула матрац обратно.

Она вытянула руку к окну, через которое пробивался золотой солнечный луч, растопырила пальцы и ей показалось, что она видит между ними некое свечение цвета расплавленной меди. В записях она видела ребёнка, но сейчас перед ней предстала лёгкая фигурка девушки с насмешливой улыбкой на лице. Девушка сидела на огромном сером скакуне, вооружённая с ног до головы. У неё даже был боевой топор.

— Привет, мама, — сказала наездница. — Я так долго ждала тебя.

— Пожалей их, — тихо сказала Сайор, не замечая движения собственных губ.

— Кого?

— Всех, кого ты можешь пожалеть.

Наездница исчезла и вместо неё Сайор увидела огромную поверхность Альбиона, медленно поворачивающуюся в пространстве до тех пор, пока весь мир не оказался вверх тормашками прямо над её головой. Она на мгновение съёжилась, но затем встала прямо. Если суждено умереть сейчас, она примет смерть достойно.

Изображение Альбиона вдруг стало удаляться и превратилось наконец в яркую точку на тёмно-бордовом небе. Сайор оказалась в пустоте — такой, какую она знала раньше, до того как пришла сюда, в Лайанхоум.

Сюда.

В Лайанхоум.

В словах теперь не было смысла. Куда бы она не посмотрела, везде только пустота и одна яркая точка — Альбион.

— Мама, ты испугалась? Не бойся.

Сайор закричала.

Но не было эха. Голос звучал как бы отовсюду.

— Мама, ты испугалась? Не бойся.

Аня.

С ней была Аня. Дочь, родившаяся у неё и у погибшего Лайана. Но более могущественная, чем он сам. Лайан. Любовник. И почти как сын.

Куда бы Сайор ни посмотрела, везде был яркий свет, до боли слепящий глаза.

— Мама… — раздалось теперь совсем издалека.

— Аня! — закричала Сайор с такой силой, что, казалось, голосовые связки вот-вот разорвутся.

— Мама… Загадочный свет померк. Голос исчез.

Падающая вниз головой Сайор была охвачена таким одиночеством, какого не испытывала никогда раньше.

Она не видела ничего и даже ещё меньше, если такое вообще возможно. В то же время она была чем-то большим, нежели весь Альбион. И в этой пустоте она осознала, что стала богиней. Но богиней добра или богиней зла? Она видела улыбку на лице Ани, женщины, которая родится из её утробы, и она видела зло в этой улыбке. Может быть, ей и показалось. Скольких людей она встречала, у которых были дружеские улыбки, а потом они пытались изнасиловать или даже убить её? И от скольких людей она отвернулась из-за их кажущейся глупости, а потом они оказывались просто верными своим убеждениям.

Могла ли осуждать Сайор ещё не родившегося ребёнка за его улыбку?