"Брат мой, враг мой" - читать интересную книгу автора (Уилсон Митчел)

Глава восьмая

В сизых ветреных сумерках Кен гнал машину по пустынным улицам. Завод Волрата находился на другом конце раскинувшегося по равнине города. Небо в той стороне уже подернулось серой дымкой, сквозь неё проступали алые полосы заката. По улицам вихрем носились сухие листья; шины с хрустом подминали их под себя. Кен спешил, словно боясь опоздать к назначенному часу, хотя, насколько он знал, в такое время вряд ли можно застать Волрата на заводе.

Полководец, храбро сражавшийся в проигранной битве, с беспросветным отчаянием в душе пускается в скорбный путь к месту капитуляции, волоча за собой поверженные знамена. Но с каждым шагом в нем постепенно начинает теплиться надежда на то, что в конце концов справедливость восторжествует и нынешний победитель будет разбит в будущих сражениях полководцами других армий. Потом и эта надежда тускнеет. И в конце своего одинокого пути побежденный вождь желает только одного – чтобы его не заставили стоять на коленях, а в самую последнюю минуту он уже пытается сторговаться с судьбой: «Если победитель не станет унижать мою гордость, я полюблю его; а уж если я смогу его полюбить – значит, то, что я потерпел поражение, правильно и справедливо и на свете есть правда».

Но Кен вряд ли мог сказать, в какой, собственно, битве он сражался и что собирается сложить к ногам победителя. Сердце его сжимала тяжелая тоска, от которой можно было задохнуться, если б причиной её не являлась злобная ненависть к Броку. Кен ненавидел его не за то, что он грозил предать их, а за его неумолимость – черту, по мнению Кена, свидетельствующую о бесчеловечности. Волрат – тот, по крайней мере, человек страстный, порывистый, самолюбивый. Кен нехотя признался себе, что Волрат начинает вызывать у него невольное восхищение.

Когда Кен подъехал к заводу, уже стемнело, темная громада здания неясно чернела между двумя ещё более темными массивами неба и земли. «Крайслер» подкатил к железным решетчатым воротам и остановился, освещая фарами пустынный двор. Кен уже хотел было повернуть обратно, но в это время у ворот появился ночной сторож. Колеблющиеся лучи фар, похожие на указательные пальцы, уперлись в тускло блеснувший «кэнинхем» Волрата, который одиноко стоял у стены.

– Мистер Волрат здесь? – спросил Кен у сторожа.

Сторож кивнул.

– Ещё не уезжал. Как ему доложить?

Кен, не выходя из машины, назвал свое имя. Сторож скрылся в темноте, по ту сторону ворот, и Кен остался один среди бесконечной плоской равнины. Сумеречное небо повисло совсем низко, и казалось, будто это не небо, а нижний край какого-то огромного космического жернова, который медленно катится с востока, где уже сгустилась ночная тьма, к узенькой малиновой полоске заката. Через секунду тяжелый жернов надвинулся ещё ближе и наступила ночь. Но отблески света ещё мерцали в небе, и по-прежнему буйствовал ветер. Мир навсегда останется таким, как есть, хотя порой и кажется, будто всему наступил конец; катастрофа – это только лясканье беззубых челюстей, сквозь которые жизнь проскользнет и будет продолжаться вечно.

Охваченный внезапно пробудившейся надеждой, Кен готов был повернуть машину и умчаться прочь, отказавшись от капитуляции, которая теперь представлялась ему совсем ненужной. Но тут же, повинуясь новому порыву, он решил доверить свою судьбу случаю.

«Если он согласится принять меня, всё будет хорошо», – подумал он. К нему вернулась прежняя заносчивость, и он потребовал ещё большего: пусть Волрат сам выйдет к воротам, как если бы просителем был не Кен, а он.

Через минуту в темном прямоугольнике здания засветилась открывшаяся дверь, и Кен увидел силуэты двух человек.

Шаги звучали вразнобой – один шагал шире другого. До Кена донеслись их голоса – он узнал смех Волрата. Сердце его забилось сильнее. Затем двое разошлись в разные стороны. Хлопнула дверца машины, и её четыре фары превратились в сверкающие глаза, как бы созерцавшие свое собственное отражение, на кирпичной стене. Прошла минута, прежде чем Кен понял, что ему нанесено оскорбление. Сторож отпер ворота, и спортивная машина Волрата попятилась назад, потом быстро развернулась – издали она была похожа на летучую мышь с вытаращенными глазами и светящимися кончиками крыльев; летучая мышь, медленно плывя над самой землей, миновала ворота и снова превратилась в машину, которая остановилась перед «крайслером», загородив ему путь.

– Это вы, Мэллори? – послышался голос Дуга сквозь вой ветра. – Вы, кажется, хотели поговорить со мной?

Пальцы Кена крепко стиснули баранку руля. Затем очень осторожно, словно сознавая необходимость двигаться хотя бы через силу, чтобы не потерять сознание, он вылез из машины и пошел к Волрату, который ждал, не выключая мощно и терпеливо рычавшего мотора.

– Да, я хотел поговорить с вами, Волрат, только не на ходу.

– У меня есть несколько минут. В чём дело?

Кен медленно покачал головой. В душе его кипела смертельная ненависть, на глаза просились слезы, поэтому он держался так, словно был заключен в очень хрупкую оболочку.

– Здесь я разговаривать не стану, – процедил он. – Вернитесь назад. Или же забудем об этом.

Волрат устремил на него холодный оценивающий взгляд. Много дней прошло с тех пор, как они виделись во время пробного полета, – за эти дни Волрат проделал тысячи миль, сталкивался с бесчисленным количеством человеческих судеб и честолюбивых стремлений, видел свое имя, напечатанное огромными буквами, и слышал, как выкрикивают его незнакомые люди, – но сейчас для них с Кеном словно ещё длился тот самый день, когда они, раскаленные от ярости, один за другим вышли из самолета.

– Ладно, – спокойно сказал Волрат. – Садитесь, я въеду во двор задним ходом.

Кен обошел машину кругом и сел рядом с Волратом, не позволяя себе откинуться на спинку сиденья, обтянутого шелковистой кожей. Волрат в темноте подъехал к сторожу и кивком указал на «крайслер», как на вещь, не имевшую названия:

– Поставьте это во двор. Мы пойдем в контору.

Длинная машина плавно двинулась назад, и Кен ощутил тоскливую беспомощность самоубийцы, который раздумал умирать через какую-то долю секунды после того, как спустил курок. Кен явился к месту капитуляции, но вражеский полководец, сидевший напротив него, даже и не подозревал о войне между ними, потому что никакой войны не было. Однако отступать было уже поздно. Знамена слишком долго волочились в пыли и теперь должны быть смиренно сложены у ног этого удивленного, презрительно усмехающегося чужого человека.

Вернувшись с завода, Кен оставил машину на мостовой возле дома и с трудом добрался до входной двери, сгибаясь от ветра, бросавшего ему в лицо колючие сухие листья, которые возникали словно из ничего. Кен до того устал и отупел, что казался себе плоским, как щепка, а его одежда, как и прежнее его честолюбие, словно были с чужого плеча и предназначались для человека вдвое толще его.

Ветер всё усиливался. У Кена перехватывало дыхание, глаза слезились, шляпа вдруг нелепо приподнялась над его головой; он круто обернулся и обхватил голову обеими руками, чувствуя себя так, словно его выставили на посмешище всему миру. Спотыкаясь, он поднялся на две кирпичные ступеньки, взбудораженный, исхлестанный ветром и с такой тупой болью в сердце, что ему хотелось поскорее забиться в какой-нибудь угол, съежиться там и закрыть лицо руками. Иначе он кого-нибудь убьет.

Захлопнув за собой дверь и прислонившись к ней, чтобы перевести дух, Кен открыл глаза и убедился, что буря ворвалась за ним и сюда, ибо, хотя колючие струи воздуха остались снаружи, здесь его обдал холодом гневный взгляд Марго. Поглядев на неё, потом на Дэви, Кен понял, что они ссорились перед его приходом, а теперь готовы обратить свой гнев на него. Лицо его было смертельно бледным, в глазах темнело от стыда и злости. Он молча взглянул на брата и сестру, как бы предупреждая, чтобы они под страхом смерти не смели заговаривать с ним, потом подошел к стенному шкафу и аккуратно повесил шляпу и пальто.

– Может, поедим? – бросил он через плечо.

– Может, поговорим? – точно таким же тоном спросила Марго. Кен медленно обернулся и, тыча в неё указательным пальцем, сказал:

– Вот что: если у тебя осталась хоть капля совести, ты завтра же уйдешь от Волрата! – Кену было трудно выговорить лишь первые слова, потом они полились сами собой. Глядя мимо Марго на Дэви, он с ожесточением сказал: – Волрат ещё хуже Брока. Брок хоть зарабатывает деньги своим трудом, а этот самодовольный жирный кот… Ты бы его послушал! «Из опыта моей деятельности…» – говорит. А что он, спрашивается, сделал за всю свою жизнь? Я чуть не прыснул ему в лицо – этот тип явно страдает манией величия. Можно подумать, что он – председатель по крайней мере десяти акционерных обществ.

– Так оно и есть, – заявила Марго. – А кто ты такой, чтобы издеваться над ним? Подумаешь, чуть не прыснул ему в лицо! Знаешь, ты уж меня не смеши.

Кен обернулся и увидел в её глазах столько презрения, что чуть не съежился, как от ветра, бившего на улице ему в лицо. Он глядел на сестру, желая ненавидеть её, веря, что ненавидит её, удивляясь тому, что имел глупость считать её недостижимым образцом женского совершенства. Про себя он разбирал её по косточкам: голос, который он прежде так любил, резал его слух и казался пронзительным и вульгарным; стройная фигура, раньше всегда вызывавшая у него восхищение, сейчас представлялась ему просто сухопарой. Кен молча разглядывал сестру, и казалось, будто он слушает её с сосредоточенным вниманием, на самом же деле он безжалостно развенчивал свой идеал. Слава богу, наконец-то он освободился от её власти! Кен не слышал, что говорила Марго, и когда она умолкла, он помедлил, стараясь вспомнить хотя бы обрывки её фраз, чтобы отразить нападение.

«Какое ты имеешь право?» Да, она сказала эти слова. «Кто тебе разрешил разговаривать с ним?»

– Кто мне разрешил? – произнес Кен, стараясь говорить внятно. Ему не хватало воздуха. – С каких это пор я стал нуждаться в чьем-либо разрешении?

– Когда кто-нибудь из нашей семьи идет к Дугу просить денег, необходимо мое разрешение, потому что я – та дверь, через которую вы к нему входите. Болван несчастный! Полез к нему со своим разговором и наверняка испортил всё, над чем я так старалась ради нас… Ради нас? Ради тебя, идиот!

– Марго! – послышался предостерегающий голос Дэви, и Кен увидел, как брат встал позади Марго, но ничто не могло смягчить её ожесточенного презрения к Кену.

– Значит, он тебе отказал! – говорила она. – Очень рада! Поделом тебе!

– Видя, что Кен воспринимает её слова, как пощечины, она со жгучим злорадством бросала ему в лицо оскорбления.

– Что ж, радуйся, – медленно произнес Кен, удивляясь тому, что она ещё может причинять ему боль, хотя он выкинул её из своего сердца. – Конечно, кому какое дело, что я заставил себя пойти именно к нему! Он и не знает, чего мне это стоило.

– А что ему знать? Чего ради он должен щадить твое самолюбие? Разве он у тебя что-нибудь отнял?

– Марго, замолчи! – Кен смутно расслышал окрик Дэви – так сильно стучало его ноющее сердце.

– Посмотрите на этого спесивого петуха! – продолжала Марго, не обращая внимания на Дэви. – Никто не смеет ему ни в чём отказать! Всё принадлежит ему: он берет и дает, не считаясь ни с кем! Ты ненавидишь его только потому, что я его люблю! Только поэтому – другой причины нет!

Дэви шагнул к ней сзади, схватил её за руку и круто повернул к себе.

– Зачем ты его оскорбляешь? – крикнул он. – Тебе это доставляет удовольствие?

– Оскорбить она меня не может, – сказал Кен каким-то деревянным голосом. – Оставь её в покое.

– Не ври, тебе обидно до смерти! – Дэви тряхнул Марго за плечи и, пригнувшись к её лицу, сказал: – Наплевать нам на Волрата и на его отказ! Мы в нем не нуждаемся. И никогда не будем нуждаться!

– Нет, он именно тот человек, который вам нужен! – отчеканила Марго. – Мне следовало знать это с самого начала. Кроме него, я ничего вокруг себя не видела, потому что он – тот, кого я ждала всю жизнь. Зато я и знаю его так, как никто. Его нельзя просить об одолжении. Брать от него подарки даже опасно. У него непременно должно быть такое ощущение, будто он навязывает людям свою помощь насильно. Тебе ведь хочется получить у него денег, – сказала она, высвобождая руку из пальцев Дэви, чтобы повернуться к Кену, ибо всё-таки Кена она всегда любила и будет больше любить. – Что ж, может, и мне поначалу хотелось только этого, но теперь ты всё напортил, потому что он подумает, будто ты пришел с моего разрешения. Ни разу, – раздельно сказала она, – я ничего не попросила у него для себя.

– Опять ты со своим разрешением, – сказал Кен. – Кого ты считаешь своей собственностью?

– Тебя, – ответила она, глядя прямо ему в лицо. – Ты – моя собственность, точно так же, как я – твоя. Да, я не боюсь сказать это вслух. Идиот, ты думаешь я плачу из-за себя? Нет, мальчик мой, меня никто не обидел! Но я знаю, что ты не можешь вынести, когда над тобой смеются…

– Он вовсе не смеялся…

– Нет, смеялся, – упрямо сказала Марго. – Кен, Кен, почему ты не пришел ко мне? Разве ты уже не можешь быть со мной откровенным?

Кен покачал головой – смертельная ненависть вдруг исчезла из его сердца, и оно стало похоже на пустой мешок.

– Нет, – сказал он. – Уже не могу. Раньше мы были друзьями, а теперь – нет.

– Мы и сейчас друзья, – настойчиво произнесла Марго. Она обняла его и прижала его голову к своей. Кен вдохнул знакомый запах её волос и вдруг понял, что самая давняя, самая постоянная его любовь осталась неизменной, а та женщина, которую он мысленно подверг уничтожающему разбору, была лишь искаженным образом Марго.

– Мальчик, мальчик мой, – шептала она. – Мы по-прежнему друзья, только мы оба стали теперь взрослыми. Мы с тобой ничего не утратили, просто в нашу жизнь вошли другие люди.

– Ничего подобного, – сказал Кен. – По крайней мере, я не могу этого сказать о себе.

– Ну, а для меня это так, – грустно ответила Марго. Подняв лицо, она впервые за много лет поцеловала его в губы, и он вдруг почувствовал себя мальчиком, в первый раз целующим девушку. Он крепко прижал её к себе, пораженный мыслью о том, что ни у одной девушки не было таких нежных губ, как у его сестры, и ни одни руки не обнимали его так ласково. После стольких неудачных романов и ничем не кончившихся флиртов он понял, что самые пылкие объятия были лишь бледной тенью сестринской нежности. И всю его злость захлестнуло такое до боли сладостное ощущение родного тепла, что грудь его задрожала от сдержанных рыданий.

– Ты больше не пойдешь к нему, правда? – просительным тоном сказал он.

– Конечно, пойду. – Марго чуть отстранилась от брата и подняла на него удивленный взгляд. – Боже мой, а я-то вообразила, что теперь всё улажено!

– Не говори со мной об этом, – взмолился Кен, отворачиваясь. – Пожалуйста, не говори!

– Тогда я просто ставлю тебя в известность, Кен, – очень мягко сказала Марго, – это будет именно так, потому что мне так хочется.

Она потрепала его по плечу и пошла в кухню. Немного погодя Кен поднял глаза и увидел, что Дэви смотрит на него с бесконечной грустью и жалостью; и всё же в его глубоком взгляде была какая-то отчужденность, говорившая Кену о том, что Дэви скорее умрет, чем вынесет тяжкое бремя неожиданной, но неизбежной догадки.

За ночь ветер принес проливной дождь, а потом утих совсем. Утром ударил мороз, и земля под низко нависшим небом покрылась гладкой, как сталь, коркой льда. Дуг Волрат подъехал к воротам завода в обычное время, но в это утро аккуратность стоила ему большого усилия воли, потому что с тех пор, как он одержал победу там, на востоке, надоевший завод никогда ещё не вызывал в нем такого отвращения, как сегодня. Низкие облезлые здания выглядели такими убогими и недостойными своего хозяина, что он удивленно и недоверчиво вспоминал о своем былом ослеплении. Сейчас он сгорел бы со стыда, если бы кто-нибудь из прежних друзей увидел его здесь.

Волрат довольно рано пришел к тайному убеждению, что он человек увлекающийся; впрочем, даже излишнюю порывистость он причислял к своим достоинствам, считая её признаком незаурядной энергии. Вся беда в том, говорил он себе, въезжая в ворота завода, что он никак не научится вовремя бросать свои затеи. Не всё ли равно, закроет ли он завод, или нет? Ради кого, собственно, он делает вид, будто его ещё интересует то, что происходит на заводе? Акции уже объявлены к продаже. Красная цена им – по доллару за штуку, но покупатели предлагают по тридцати долларов, рассчитывая на доходы, которые Волрат принесет компании. К черту акционеров! Неужели из-за них он должен подыхать со скуки? А что если сразу сняться с места и удрать навсегда?

Волрат вышел из машины на обледеневшую асфальтовую дорожку и с нескрываемым отвращением поглядел на пустые машины своих служащих – даже номерные знаки этих машин казались чуждыми, и он вдруг затосковал по черно-желтым номерам нью-йоркских машин. И хоть сейчас стояла зима. Пятая авеню представилась ему такой, какой он видел её в последний раз солнечным сентябрьским днем. Там даже воздух над пестрой толпой словно искрится от скрытого возбуждения. И человеку чудится, будто он подхвачен волной, которая вот-вот разобьется, оставив его среди бурных всплесков веселья и радости. Стоит только включиться в этот бодрый темп и шагать, вдыхая живительный воздух, а где-то впереди уже ждет тебя дар судьбы – счастье, за которое никогда не придется расплачиваться.

Да, либо быть там, либо – воображение перенесло его через весь континент – мчаться по холмам высоко над огнями Голливуда, лежащего так далеко внизу, что его пошлой мишуры не видно под брильянтовой россыпью огоньков, где крохотное скопление мерцающих точек обозначает дом, в котором дают бал, – пятьдесят миллионов одурманенных мечтами людей отдали бы полжизни, чтобы попасть туда; а он. Дуг Волрат, едет в этот дом и со сладко замирающим сердцем притворяется перед самим собой, будто ничуть этим не взволнован, и гонит машину с головокружительной скоростью только потому, что любит быструю езду…

Волрат съежился от пронизывающего уикершемского холода, взбежал на две деревянные ступеньки перед дверью заводской конторы и на ходу кивнул двум техникам, презирая их за то, что они имели глупость поверить его притворству, будто все они на работе равны. Войдя в свой кабинет, он ещё раз поразился тому невероятному факту, что когда-то ему казалось, будто примчаться сюда сломя голову означает высшую степень энергии и целеустремленности.

Сейчас, в приливе презрения, он сравнивал себя с сумасшедшим актером, который перебегает из театра в театр, врывается на сцену и, растолкав оторопевших участников представления, выкрикивает несколько слов через рампу в многоликую темноту, тщетно надеясь, что в каком-то спектакле он попадет в тон, что где-нибудь публика устроит ему овацию и в этой ненастоящей жизни на какой-то краткий миг, когда сердцу станет тесно в груди, он почувствует, что вот теперь-то живет по-настоящему.

В кабинет неторопливо вошла Марго – казалось, она вышла отсюда лишь за минуту до появления Волрата и сейчас вернулась посмотреть, пришел ли он наконец.

– Ну, – грубовато сказал Волрат, – что там в сегодняшней почте?

– Ещё два заказа и запрос одного техасского синдиката насчет самолета, который мог бы летать на дальние расстояния, от Хьюстона до Нома. Они считают, что хватит мерить Америку от побережья до побережья, потому что Техас всегда остается в стороне. Вот здесь это написано черным по белому.

– Ох, боже мой, – вздохнул Волрат. – Вызови ко мне Мэла. Постой, Марго, сначала скажи мне, что происходит с твоим братом, кроме того, что он нуждается в деньгах?

Марго очень медленно повернулась к нему.

– Мой брат не нуждается в деньгах.

– А он считает, что нуждается. Ты знаешь, он был у меня вчера вечером.

– Конечно, знаю. Он пошел по моей просьбе. Я его просила оказать мне эту услугу.

– По твоей просьбе?

– Да.

Волрат пристально посмотрел ей в лицо.

– Почему же ты сама ко мне не обратилась?

– Потому что это чисто деловое предложение. Тебе предоставляется случай возглавить очень крупное дело. Настолько крупное, что кроме тебя тут никто, пожалуй, не сможет справиться. Я и подумала, что тебя заинтересует такая возможность.

– Он объяснил положение совсем не так.

– Но такова суть дела.

– Послушай, малый пришел ко мне в полном отчаянии. Неужели ты думаешь, что я ещё не научился нюхом чуять пустой карман?

– Мне безразлично, что ты там учуял.

– Марго, ты лжешь, – сказал он. – Этот малый не сказал тебе ни слова о том, что идет ко мне. Он сам это придумал.

– А я тебе говорю, что это я придумала.

Волрат раздраженно усмехнулся.

– Ладно, к чертям! Я не собираюсь вступать в это дело.

– Ну и не надо.

– Ты сердишься?

– Конечно, нет.

– «Конечно, нет!» – передразнил он. – Черта с два ты не сердишься! Скажи, что у вас за семья – вы так держитесь друг за Друга, что если один считает себя обиженным, все остальные готовы лезть в драку? Кто вы такие – Капулетти, что ли? Или Медичи?

– Я позову Мэла, – сказала Марго, направляясь к двери.

– К черту Мэла! – крикнул он, заступая ей дорогу. – Сядь, Марго. Я хочу поговорить с тобой. Знаешь, сколько времени мы с тобой не были вместе?

– Я не считала дней.

– О нет, ты считала. Так же, как и я. Ты помнишь последнюю нашу встречу и все предыдущие так же, как и я. Скажи мне, как ты боролась с собой всё это время?

– Никак.

– Ну, я о себе этого сказать не могу. Ты просто помешалась на этой своей дурацкой гордости. Ты скорее умрешь, чем попросишь у меня хоть что-нибудь, но всё равно твой братец ломится ко мне и выпрашивает милостыню. Так что же ты хочешь этим доказать?

– Я передумала насчет Кена, – сказала Марго. – Он был у тебя не по моей просьбе.

– Да?

– Да. Он вообще не был у тебя.

– Мне это приснилось?

– Тебе это приснилось. Ну, так как же, Дуг? – спросила она в упор. – Был у тебя Кен?

– По-моему, нет.

– Не смейся! Я ведь не шучу. Был ли такой случай, чтобы я или кто-либо из моей семьи просил у тебя денег или просто одолжения?

– Нет, – сказал он. – Никто не просил. Никогда.

– Вот это верно. Тебе ещё нужен Мэл?

– К черту Мэла! Мне нужна ты, – сказал Дуг и вдруг расхохотался – он давно уже еле удерживался от смеха. – Ох, прости, детка… Сядь, пожалуйста. Я не над тобой смеюсь, я…

Злые глаза Марго налились слезами, но вдруг и она почувствовала весь комизм этого разговора и тоже рассмеялась.

Дуг обнял её, и они нежно прильнули друг к другу – это не было страстным объятием, ибо сейчас их связывало чувство чисто товарищеской близости. Он солгал ей – или думал, что солгал, – сказав, что ни одна женщина не занимала в его жизни такого места, как она. Первый прилив ненасытного желания, когда от встречи до встречи он не мог думать ни о ком другом, кроме Марго, давно уже прошел. В последние месяцы Дуг иногда надолго забывал о ней, даже когда она была рядом. Но сейчас, обнимая её, легонько, по-особому поглаживая её спину, – он знал, что Марго нравилась эта ласка, – Дуг испытывал такое чувство, будто вернулся в теплую, покойную, временно забытую им гавань.

– Ну, разве нам не хорошо? – спросил он.

– Чудесно, – вздохнула Марго.

– И разве не глупо, что ты от этого отказываешься?

– А разве не глупо, что ты этого не хочешь?

– Кто сказал, что я не хочу?

– Неужели надо опять начинать всё сначала?

– Давай начнем всё сначала, – сказал он. – Давай уедем отсюда. Видеть не желаю этот город. Знаешь что – ты ведь никогда не бывала в Калифорнии. Поедем туда – сегодня же. Сядем в машину и рванем на запад. Я тебе покажу столько интересного, я буду водить тебя на такие занятные вечеринки, какие тебе и не снились. Поедем, в чём есть, а вещи будем покупать по дороге, когда что понадобится. Каждые пятьсот миль будем одеваться во всё новое с головы до ног. Поедем, девочка, поедем, я здесь задыхаюсь!

– Но как же завод?

– А что мне завод? Я купил его ради Мэла. Пусть делает с ним, что хочет. Отсюда я возьму только тебя – тебя и Карла.

– Карла? Бэннермена?

– Да. Этот человек обладает даром угадывать вкусы публики. С ним можно спокойно начинать новое дело. Не знаю, чем я займусь – кино, политикой… Сейчас хочу только одного, – страстно воскликнул он, – поскорее уехать отсюда! Что ты на это скажешь?

– Как же я поеду? В качестве кого?

– Кого хочешь – сиделки, секретаря, чтицы, переодетой графини. Выбирай любое, и я куплю тебе подходящий костюм.

В его энтузиазме было столько мальчишеского, что Марго не могла не улыбнуться. Никогда ещё она не видела его таким юным, таким простодушно жизнерадостным. И только немного погодя она сообразила, что Дуг хочет зачеркнуть последние полтора года своей жизни и всё связанное с заводом – старания и обманутые надежды работавших на Дуга людей были для него словно промокшей до нитки одеждой, которую хочется поскорее сбросить; что его восторженное увлечение Бэннерменом очень похоже на то, как он в свое время относился к Мэлу Торну, и что права, на которых он предлагал ей отправиться в эту поездку, вовсе не так уж неограниченны, как кажется. Ибо, если б она позволила себе сказать: «Возьми меня в качестве твоей жены», – вся радость, освещавшая его лицо, постепенно потухла бы, уступив место замкнутости и раздумью. Но в одном Марго была твердо уверена – с заводом он покончил навсегда. Он уже не вернется сюда, и вскоре Авиационная компания превратится в пустую скорлупу.

– Я поеду с тобой, – сказала наконец Марго. – И поеду в качестве секретаря.

– Но ты же никогда ещё со мной так не ездила.

– Ничего, я достаточно долго состою при тебе секретаршей.

Дуг засмеялся.

– Только не в эту поездку, детка!

– Как хочешь – иначе я не поеду.

– А твое дурацкое условие?

– Оно остается в силе.

– Что ж, я рискну! – сказал Волрат, но уже без прежнего подъема; он поклялся себе, что если Марго ещё раз попробует поступить наперекор ему, он расстанется с ней немедленно. Он решил, что так или иначе бросит её, когда выберется отсюда. Но сейчас ему неистово хотелось иметь возле себя кого-нибудь, кто помог бы ему отвлечься, чтобы не испытывать страха. Волрат чувствовал, что Марго постепенно вторгается в некие запретные пределы его жизни и если позволить ей перейти роковую границу, то он никогда уже не будет самим собой. Он не знал, каким он станет, но каждый незнакомый человек, вызывал у него недоверие – даже если этот человек таился в нем самом.

Когда Мэллори перебрались в новый, домик на Честер-авеню, у них не было времени отпраздновать свершение своей давнишней мечты. Каждый из них про себя не раз вспоминал, как они мечтали иметь свой собственный угол, и каждый удивлялся, почему событие, когда-то представлявшееся одиноким детям первым залогом полного счастья, оказалось на деле таким малозначащим. Дэви уверял себя, будто это только потому, что переселение в новый дом совпало с множеством других событий. Рано или поздно они непременно соберутся всей семьей и устроят себе праздник.

До сих пор такой возможности ещё не было, и вскоре Дэви окончательно убедился, что её и не будет: однажды вечером Марго пришла домой и, блестя глазами, объявила, что забежала домой только на минутку – уложить в чемодан кое-какие вещи: она уезжает в Калифорнию.

– Иными словами, Волрат ждет тебя на улице? – спросил Кен. Он был бледен.

– Да. Мы поедем, как только я соберусь.

– И надолго ты уезжаешь?

Марго пожала плечами:

– Не знаю.

– Но ведь ты вернешься, правда? – не отставал Кен.

– Ну, конечно, – ответила Марго, и в глазах её мелькнул испуг, словно она только сейчас начала понимать, что происходит. Дэви видел, что ей страшно; ему и самому вдруг стало страшно он неясного предчувствия, что её уход к Волрату – дурное предзнаменование, трагическое значение которого выяснится когда-нибудь потом.

– Я вернусь через… ну, через несколько недель, – торопливо добавила Марго. – Все мои расходы будут оплачиваться, так что я каждую неделю смогу высылать вам пятьдесят долларов.

– Спасибо, – с холодной иронией сказал Кен. – Ты нас этим просто выручишь.

Марго обиженно взглянула на него и побежала вверх по лестнице. Братья прислушались к её шагам наверху, но через минуту она, стуча каблучками, сбежала вниз с маленьким чемоданчиком в руках, очевидно почти пустым, ибо она размахивала им, как сумочкой. Марго подошла сначала к Дэви, и они крепко обнялись.

– Ну, пока, малышка, – хрипло произнес Дэви. – Будь счастлива.

– Я вернусь, – с жаром пообещала она. – Ты же знаешь – я вернусь.

Она обернулась к Кену, молча вставшему со стула.

– Разве ты меня не поцелуешь? – спросила Марго.

Лицо Кена побледнело ещё больше. Значит, она забыла о вчерашнем поцелуе – а он думал о нем всё это время!

– Братья и сестры не целуются, – сказал Кен. – Тем более, если они уже взрослые. Они просто пожимают друг другу руки. – Но руки он ей не протянул.

– Кен!

– Не забывай писать нам. А главное – присылать деньги.

Марго не ответила и молча пошла к двери; чемодан, казалось, вдруг стал для неё непосильной тяжестью. У порога она остановилась, беспомощно оглянулась на братьев, чувствуя всю безнадежность попыток объяснить им то, чему нельзя найти оправдания, но что было по-человечески естественным. Затем она быстро повернулась и ушла в темноту. Через несколько секунд машина бесшумно откатила от дома – Дэви и Кен почувствовали это. Кен глубоко вздохнул.

– Ну их всех к черту! – сказал он. – С этим покончено. Когда будем переезжать?

– Переезжать?

– А зачем нам тут оставаться? Она уже не вернется. Мало ли что она говорит – её слова, как всегда, ровно ничего не значат. Она уже всё забыла, ведь ещё задолго до того, как мы задумали удрать с фермы, она всегда уверяла, что у нас когда-нибудь будет свой дом в несколько комнат, с настоящей мебелью, «даже с занавесками», твердила она. Помнишь, сколько она об этом говорила?

– Помню.

– И даже когда мы с тобой заговаривали о другом – о более важном, – она продолжала мечтать о доме, и я ей верил. Для меня это имело особое значение – как веха на незнакомой дороге. Мне представлялось, что вот мы будем идти по этой волшебной дороге, пока не подойдем к дому, большому, прекрасному, сияющему дому, а за следующим поворотом мы найдем всё остальное, о чём мечтали, и это будет словно раскрытые сундуки с сокровищами – только подходи и бери. Да, Дэви, видно, где-то мы сбились с пути и свернули не в ту сторону, потому что этот дом – вовсе не то, о чём нам когда-то мечталось; да и того чудесного поворота тоже что-то не предвидится. Так что давай-ка вернемся в сарай – там наше настоящее место. И уж если мы ещё раз переселимся из сарая, так только в княжеский замок, не иначе.

– Или в богадельню, – вставил Дэви.

– Или в богадельню! Ну что ж, пошли.

Придя в мастерскую, Дэви свалил свои пожитки на стол, поверх вороха бумаг, а взгляд его по привычке тотчас устремился на загромождавшие-полки приборы, ибо они составляли его подлинное имущество, его сокровище, смысл его жизни. Ряды полок достигали шести футов в вышину, и каждая полка была сплошь заставлена радиолампами, трансформаторами, катушками, конденсаторами и реостатами. И не было здесь ни одного предмета, который он не держал бы в руках, над которым он не задумывался бы, ища правильного решения.

Дэви положил руку на круглый стеклянный баллон – передающую трубку – и провел пальцами по её гладкой поверхности.

Сквозь стеклянную оболочку он видел множество металлических колец и сетку – сколько тщательной и, как оказалось, напрасной работы потребовалось, чтобы сделать их и поместить в трубку! Дэви вспомнил, как дорога была ему эта трубка, как он любил трогать её, смотреть на неё и сколько с нею было связано надежд. Всего лишь несколько дней назад, когда им удалось получить четкое изображение креста, она ещё казалась совершенством. Но теперь, когда они выяснили, в чём их ошибка, никакие сентиментальные воспоминания не могли спасти эту трубку от гибели. Дэви снял руку с трубки, и этот сложный маленький мирок стал просто хламом, который завтра утром надо будет выкинуть вон.

– Кен, – медленно произнес Дэви, – поскольку мы вернулись туда, где мы начинали, давай будем последовательными и начнем всю работу сызнова.

Он отошел в другой конец комнаты, но через несколько минут, подняв глаза, увидел, что Кен стоит там, где только что стоял он. И теперь пальцы Кена лежали на стеклянной трубке.

– Давай-ка возьмем себя в руки, – сказал Дэви. – Что ты там делаешь?

– Думаю, – грустно ответил Кен. – Просто думаю.

Дэви помедлил, затем принялся раскладывать инструменты. Он больше не заговаривал с Кеном. За последнее время у Кена было слишком много неудач.

Дэви казалось, что они с Кеном начали отступление, которое, очевидно, грозило затянуться до бесконечности; так как на следующее утро им позвонил Чарли Стюарт.

– Немедленно мчитесь сюда, ребята, – сказал адвокат. – Дело плохо. Ваша заявка на патент отвергнута.

– Отвергнута? – тупо повторил Дэви. – Как это может быть?

– Это уж вам виднее. Вы же знаете, я не очень-то разбираюсь в технике, но моему неопытному глазу кажется, что вы вовсе не пионеры в этой области. Только лучше вы с Кеном сами прочтите, что по этому поводу пишет Бюро патентов.

Машина с грохотом летела по булыжной мостовой. Лицо Кена было искажено, и не только от колючего ветра, который пробивался сквозь щели брезентовых боковин спортивной машины. Время от времени Кен гневно восклицал: «Ну, пусть только попробуют…» – но эти неясные угрозы так ничем и не кончались, и Дэви понимал, что Кен не столько взбешен, сколько растерян и испуган.

Впрочем, Дэви подумал о Кене лишь вскользь. Только сейчас он осознал, какой огромной внутренней поддержкой являлась для него тайная уверенность в том, что он наделен чудесной творческой силой; поэтому его обычно не слишком трогало, если кто-то из мужчин задевал его самолюбие или какая-нибудь девушка пыталась разбить ему сердце. Нортон Уоллис был прав, говоря о всепоглощающем инстинкте творчества.

Но Кен был вне себя от злобного отчаяния.

– А ведь мы были так уверены, что вот-вот станем богачами! К вечеру слух разнесется по всему городу – на наш счет будут чесать языки во всех гаражах, парикмахерских, бакалейных лавках, даже в мужской уборной факультетского клуба. Подумай только, ведь люди подымут нас на смех!

– Люди? – раздельно сказал Дэви. – Не всё ли равно, что скажут люди? Наша идея – вот что важно; если она оказалась никудышной и даже не оригинальной, то что же мы собой представляем? Мне казалось, что я ношу в сердце алмаз; пусть вокруг меня говорят и делают что угодно – мой чудодейственный алмаз искрится идеями, и это отличает меня от всех прочих людей на свете. А теперь я уж и не знаю, есть ли в нас то, что мы всегда в себе ощущали, или же мы с тобой просто невежественные мальчишки, одержимые сумасшедшими идеями, вроде того, чтобы перекосить земную ось.

Кен бросил на него беспокойный взгляд.

– Мне никогда и в голову не приходило сомневаться в себе, Дэви. Мы правы, иначе быть не может. Послушай, – вдруг воскликнул он с беспомощным страхом, – почему нас с тобой никогда не волнует одно и то же?

Если бы Чарли Стюарт был получше осведомлен о том, как ведет дела Бюро патентов, положение не представлялось бы ему в столь черном свете. Дэви, прочтя официальное уведомление, понял, что это ещё не отказ. Возражения Бюро патентов сводились к тому, что заявка братьев Мэллори представляет собой описание не оригинального прибора, так как на многие из его составных частей уже выданы патенты, список которых приводится ниже. Тем не менее братьям Мэллори дается льготный срок в полгода; за это время они должны ответить на все пункты возражений экспертизы и таким образом доказать оригинальность своего изобретения.

Но хотя в юридическом смысле их положение оказалось далеко не безнадежным, техническая сторона дела встревожила их не на шутку, ибо все перечисленные патенты ясно говорили о том, что другие лаборатории уже ведут работу в том же направлении. Надо было срочно доставать из библиотеки юридического факультета последние выпуски «Справочника». День за днем Кен и Дэви пробивали путь сквозь юридическое многословие к погребенным под ним техническим сведениям. Каждый день, сразу же после завтрака, они отправлялись в контору Стюарта, садились за огромные книги и с напряженным вниманием вчитывались в текст, потому что в каждом слове могла таиться ловушка. Пока они не разберутся в каждой фразе всех перечисленных патентов, у них не будет уверенности, что они могут отстаивать свои права.

Все эти дни Дэви даже не вспоминал о Вики. Наконец, однажды утром, перед самым его уходом из мастерской, она дозвонилась ему по телефону, и в голосе её слышалось беспокойство.

– Мы всё время работаем в конторе Стюарта, – сказал Дэви. – Домой мне теперь не звони – мы там больше не живем. Мы переехали обратно в сарай. – По её молчанию Дэви понял, что она поражена, но объяснять, в чём дело, у него просто не было сил. – Завтра увидимся, и я тебе всё расскажу.

– А сегодня вечером ты тоже будешь работать?

– Да. Я буду у Стюарта.

– Можно, я загляну туда часов в десять и принесу кофе и сэндвичи? Обещаю не мешать тебе.

В здании, где помещалась контора, царила гулкая вечерняя тишина, и когда Вики подымалась по деревянной лестнице, шаги её звучали неестественно громко, а когда она вошла в контору, свет ничем не прикрытой лампочки показался ей ослепительным. Дэви сидел один за столом, заваленным бумагами и чертежами.

– Ничего, если я войду? – спросила Вики. В руках она держала два объемистых бумажных кулька.

– Конечно, – устало отозвался Дэви. Слегка улыбнувшись, он разогнул спину. – Стюарт ушел в шесть, а Кен только недавно вышел. – А я всё торчу тут и думаю, действительно ли я ухватился за ниточку, которая поможет мне распутать этот клубок, или же просто от голода у меня свихнулись мозги. Что ты принесла?

Вики вынула из кульков термос с кофе и завернутые в бумагу сэндвичи.

– Когда ты в последний раз ел? – спросила она, глядя, как он уплетает сэндвичи.

– Кажется, утром. Одиннадцать часов назад. Не удивительно, что я отощал. – Его глаза, ставшие сейчас совсем синими, были обведены темными кругами. – Как хорошо, что ты пришла!

– Ты всё-таки расскажи мне, что случилось.

Дэви пожал плечами, словно каждое слово стоило ему непомерных усилий.

– Две недели назад Брок предложил нам на выбор либо продать лабораторию, либо прекратить работу. Денег он нам больше не обещал.

– Две недели назад? И ты не сказал мне ни слова!

– Я не думал, что он на это пойдет, а кроме того, мы с тобой обычно разговаривали совсем о другом.

– О Дэви!.. Неужели я такая глупая?

– Ты думаешь, я поэтому тебе ничего не сказал? Нет, я хотел сказать, – медленно произнес Дэви. – Мне всегда хочется рассказать тебе уйму всяких вещей, но в ту минуту, когда мы остаемся одни, когда я до тебя дотрагиваюсь, у меня нет больше слов. И пусть бы в это время весь мир раскололся на куски, мне было бы всё равно.

Вики молчала, но взгляд её стал тревожным и даже чуть виноватым.

– Ты ведь знаешь про Марго, – сказал Дэви.

– Знаю, что она уехала. Но не в этом же дело, правда?

– Конечно, не в этом, – согласился он. – Этого я давно ожидал. А Кен – нет. И теперь он бродит с таким видом, словно его стукнули по голове. Толку от него сейчас никакого, так же как от меня не было толку в последнее время.

– Из-за меня?

– Разве ты виновата, что я тебя люблю? – с ласковой иронией спросил он.

– Нет, вовсе не из-за тебя. Несколько дней назад мы узнали, что в патенте нам отказано, во всяком случае на ближайшее время. Вот решение Бюро патентов, посмотри на дату – десять дней назад. Где были мы с тобой десять дней назад? Танцевали? Или сидели у скал? Где бы мы ни были, в это время какой-то человек в Вашингтоне смотрел вот на эту бумагу и качал головой: «Нет, нет».

– Ты считаешь, что во всем виновата я, – медленно сказала Вики. – Про себя ты думаешь: «Если б не она…»

– Глупости, – перебил её Дэви. – Это от нас не зависело.

– Ты только так говоришь, а чувствуешь совсем иначе. Мы с тобой почти не разговариваем. Ведь, честно говоря, у нас нет ничего общего, кроме того, что ты меня так сильно волнуешь: я даже не подозревала, что это возможно. – Вики беспомощно покачала головой. – Если б я узнала, что какая-нибудь девушка делает то, что я, и говорит такие вещи, какие говорю тебе я, – не знаю, что бы я о ней подумала.

– Но ведь это я в тебе и люблю, – быстро сказал Дэви.

– Это не любовь, – с печальной уверенностью возразила Вики. – Это всё то же волнение…

– Нет, именно любовь.

Вики покачала головой.

– Мы даже не успели полюбить друг друга, поверь мне. Мы просто обезумели, но безумие уже прошло. И ты это знаешь так же, как и я. Ты уже знал это, когда я вошла сюда.

– Боже мой. Вики, мне столько пришлось вынести, что немудрено…

– Дэви, я не о том говорю. Буря прошла, и отголоски её постепенно замирают. Либо мы дадим им замолкнуть совсем, либо начнем любить друг друга. Кажется, я люблю тебя, Дэви, – просто сказала она. – Это совсем другое чувство, чем прежде. – Она пытливо поглядела ему в лицо, потом сказала: – Но у тебя такого чувства нет.

– У меня оно есть. Вики…

– Нет, – мягко сказала она. – Ты так говоришь, чтобы не обидеть меня, но ведь это не поможет. Это ребячество, Дэви.

– Вики, – в отчаянии воскликнул Дэви. – Я не знаю, что тебе сказать!..

– Тогда ничего и не говори.

Дэви отвернулся.

– Не могу сказать о том, что меня мучает. Боюсь, получится слишком глупо. Даже пошло.

Вики молча ждала.

– Это всё из-за Кена, – почти шепотом заговорил Дэви, не решаясь смотреть ей в лицо. – С тех пор как ты вернулась, я только и жду, что у тебя с ним всё начнется сначала. В те вечера, когда мы с тобой не встречаемся, а он уходит из дома, я еле удерживаюсь, чтобы не сесть в машину и не обрыскать весь город – в полной уверенности, что где-нибудь я найду вас вдвоем. Тысячу раз я хотел рассказать тебе об этом, но я знал – стоит мне заговорить, и я погиб. Потому что (так мне кажется) разговор на эту тему – гораздо большая интимность, чем всё то, что было между нами. Ну вот, теперь я всё тебе выложил!

– Дэви! Если я тебе что-то скажу, ты мне поверишь?

– Я не могу поверить, что у тебя всё прошло, – упрямо заявил Дэви. – Ты, вероятно, думаешь, что в тебе уже ничего не осталось от прежней Вики, которая любила Кена, но я-то отлично знаю, что ты всё та же. Ведь это происходило на моих глазах, Вики! Да, да, и пожалуйста не смотри на меня так! Это происходило на моих глазах, и всё время я был до того влюблен, что видеть тебя было для меня пыткой. Так что ты мне не старайся объяснить, что такое любовь и чем она отличается об безумия. Я большой специалист в этой области.

Вики молчала, однако в глазах её уже не было выражения горькой обиды. Но не было в них и нежности. В памяти Дэви на мгновение всплыл образ Вики, с царственным величием выходившей из вагона в тот день, когда она вернулась из Филадельфии, и сейчас ему снова показалось невероятным, что он когда-то смел прикасаться к этой девушке.

– А я ведь никогда и не уверяла тебя, будто во мне не осталось никакого чувства к Кену, – спокойно сказала она. – В конце концов, он первый человек, который стал мне понятным и близким. Наверное, в моей жизни будет очень немного людей, которых мне доведется узнать так хорошо, как я знаю его. Поэтому Кен может обращаться со мной так, как никогда не посмеют другие, и в глубине души я должна буду признать, что он имеет на это право. Но это вовсе не значит, что я всё ещё люблю его. Как мне доказать тебе это? – беспомощно воскликнула она. – Ну, хочешь, запри меня с ним в комнате?

– Не будь дурочкой.

– Не будь ты дурачком, – возразила Вики. – Либо ты веришь мне, либо нет. Ты сам же говорил Кену, что бывают случаи, когда стоит пойти на риск. Так вот, я и есть для тебя этот самый риск. Решай: да или нет.

Дэви хмуро взглянул на неё и отвернулся.

– Для меня это ещё не самый большой риск, – не сразу сказал он.

– Спасибо.

– Нет, я не то хотел сказать. – Дэви заговорил тихо, как бы в раздумье.

– Перед твоим приходом я обдумывал способ доказать Бюро патентов оригинальность нашего изобретения. Если я прав, мы в конце концов получим патент. Но самое для нас главное – это разделаться с Броком сегодня, теперь же, сию минуту, пока Стюарт не знает, что мы хотим снова подавать заявку. Разделаться с Броком – значит пойти на большой риск, и решать это надо немедленно. Между этим и тем, о чём мы с тобой только что говорили, существует какая-то связь.

– Какая же?

– Не знаю, – сказал Дэви. – Просто я сейчас смотрю совсем иначе на то, что до твоего прихода мне казалось немыслимым риском. – Он протянул к ней руку.

– Значит, ты веришь мне, – проговорила Вики. – О Дэви, ради бога!..

– Да, – сказал Дэви. Он закрыл глаза, когда она прижала его голову к своей груди. – Кажется, верю.

Дэви вернулся домой в первом часу ночи; Кен, к его удивлению, ещё не спал и дожидался его в конторе.

– Где ты пропадал? – набросился он на брата. – Я тебя разыскивал всюду! Я, кажется, придумал, как нам опротестовать отказ.

– Ты звонил Стюарту? – неожиданно резко спросил Дэви.

– Я звонил в контору, но тебя там не было.

– А домой ты ему звонил?

– Да, а что?

– Ты с ним разговаривал?

– Я только спросил, нет ли там тебя.

– Но ты не сказал ему, что нашел выход?

– Нет, – медленно ответил Кен. – Хотел было сказать, но решил сначала проверить всё это вместе с тобой.

– Я тоже кое-что придумал, но сперва расскажи, что у тебя.

– Ну так вот, наш основной довод должен заключаться в том, что принцип электронного разложения изображения вовсе не оригинален даже у того типа из фирмы «Вестингауз», на которого ссылается Бюро патентов; эта идея стала общественным достоянием с тех пор, как истекли сроки патента, полученного тем русским…

– А я шел другим путем. По-моему, надо подчеркнуть, что важен не принцип разложения, а то, как мы разлагаем изображение.

– Значит, фактически у нас с тобой один и тот же подход к делу, – торжествующе заявил Кен. – Этот тип из фирмы «Вестингауз» нейтрализует поверхностный заряд, мы же нейтрализуем пространственный заряд. Мы разлагаем потенциальное поле, а он использует силовое поле. Как ты думаешь, сумеем мы доказать эксперту, что это коренным образом отличается одно от другого?

– Что ж, будем долбить свое, ничего другого не остается. Но, между нами говоря, гораздо более существенная разница заключается в другом: того типа поддерживает «Вестингауз», а нас – никто.

– На худой конец у нас есть Брок.

– У нас нет Брока. Мы откупились от него меньше чем полчаса назад. Вот где я был, когда ты не мог меня найти.

– Что, что?

– Мы с ним разделались. Ты же хотел этого, не так ли?

– О боже мой! – в ужасе воскликнул Кен. – Ведь нам отказано в патенте, и это совершенно меняет дело! Мы не в таком положении, чтобы хорохориться! А как насчет радиоустановок для авиации?

– Это тоже отменяется.

– Господи, – беспомощно произнес Кен. – Что ты наделал? Даже в самом лучшем случае – если мы сумеем опровергнуть возражения экспертизы – нам придется выдержать долгую борьбу за патент. Где мы добудем на это денег?

– Только не у Брока. Ни при каких условиях. Наша работа представляется ему бездонной ямой, и неужели ты думаешь, что он позволил бы нам убухать в неё деньги, полученные за радиоустановки?

– Можно было бы сделать это одним из условий нашего договора.

Дэви покачал головой.

– Он всё равно не выполнил бы своих обещаний. И нам пришлось бы вести с нашим компаньоном Броком такую же ожесточенную борьбу, как с «Вестингаузом». Я уже думал об этом. И как только я понял, что у нас есть выход, я решил пойти на риск. Я позвонил Броку и спросил, нельзя ли мне сейчас зайти к нему. Он сошел с лестницы в старом купальном халате. Я сказал, что, судя по всему, он разочаровался в нашем изобретении, и мы с тобой это понимаем, и что отказ Бюро патентов, вероятно, явился для него последней каплей, переполнившей чашу. Он не стал этого отрицать. Тогда я сказал, что всё это нам с тобой здорово неприятно, и поскольку мы рассчитываем и впредь вести дела в нашем городе, то хотим помочь ему возместить убытки. Я предложил выкупить его пай по десяти центов за доллар, и он тут же согласился. Он опять считает нас славными малыми. И теперь мы снова сами себе хозяева.

– Десять центов за доллар! Брок вложил в наше дело пятьдесят тысяч долларов, значит мы должны выплатить ему пять тысяч! И к тому же нам надо есть, надо добиваться патента. А у нас нет ни гроша. Черт бы тебя побрал с твоим риском! Кто кого перехитрил, спрашивается?

– Никто. Предположим, я не пошел бы к нему. Что бы мы тогда делали? Денег от Брока нам больше не видать, а он сидел бы у нас на шее всю жизнь, раз уж наше дело не выгорело. Счастье ещё, что нам удалось получить свои паи, ибо мы с тобой уверены, что всё-таки добьемся успеха. А он считает, что ему повезло, раз он может получить с нас хотя бы пять тысяч, ибо он также уверен, что у нас ничего не выйдет. Брок не годится нам в компаньоны. Хотя бы только потому, что он в нас не верит. Какого черта, в самом деле, он вложил деньги на свой страх и риск! Мы честно делали всё от нас зависящее, чтобы не подвести его. Ему от нашей работы мало радости, но ведь и нам тоже.

– Ну хорошо, теперь мы сами себе хозяева – с чем же мы остались? Где мы возьмем денег для Брока? На что мы будем жить?

– Я и это уже обдумал. Придется снова открыть гараж, Кен. Будем опять тянуть ту же лямку – накачивать покрышки, менять масло, – а по ночам и в свободное время станем, как прежде, работать над изобретением. Марго обещала присылать нам пятьдесят долларов в неделю. Мы будем отдавать их Броку. Теперь ты знаешь, почему я пропадал весь вечер.

Кен уставился на брата, медленно покачивая головой.

– Ты совсем спятил, Дэви!. Но волей-неволей я вынужден тебя поддерживать. И всё-таки я надеюсь, что Брок к утру передумает. Нет, вы только поглядите на него! – вдруг взорвался он. – Погубил и меня и себя и сидит с таким видом, будто завоевал весь мир! Что за сэндвичи принесла тебе Вики? С львиным сердцем, что ли?

Дэви слегка улыбнулся, но его глаза потемнели от ликующего торжества, и только жалость заставила его удержать вертевшиеся на языке слова, которые были сущей правдой: «Она дала мне съесть твое сердце, Кен».

В эту ночь Дэви спал беспокойно. Он словно несся под уклон, стремясь поскорее пробежать темный туннель сна, чтобы выполнить какое-то ему самому не известное обязательство. Эта спешка продолжалась до утра и, когда он проснулся, превратилась в непреодолимую тягу тотчас же взяться за работу. У него было множество идей как насчет предстоящего открытия гаража, так и насчет изобретения.

Во время завтрака он не давал Кену покоя: казалось, нетерпеливое стремление поскорей взяться за новое дело было для него слишком тяжким грузом и он не мог снести его один. В банк они явились задолго до прихода первых клиентов.

– Мы хотели бы как можно скорее закрепить наше соглашение, мистер Брок, – сказал Дэви. – Пока никто из нас не передумал.

Брок молчал, постукивая пальцами по стеклу, покрывавшему стол. Дэви глядел на него, пряча за невозмутимым выражением лица волнение, трепетавшее в нем, как флаг, стремившийся улететь по ветру. Дэви догадывался, что, с одной стороны, столь неожиданное предложение кажется Броку подозрительным, но, с другой стороны, Стюарт заверил его, что заявка на патент – дело безнадежное. По всей вероятности, Брок позвонил адвокату вчера ночью, как только ушел Дэви.

– Как же вы рассчитываете выплатить эту сумму? – спросил, наконец, Брок.

– Мы будем платить вам по пятьдесят долларов в неделю в течение двух лет, – сказал Дэви. – Мы хотим снова открыть гараж, а сестра будет нам помогать деньгами. Видите ли, мы с Кеном не намерены сдаваться.

– Вы всё ещё надеетесь, что у вас что-нибудь выйдет? – На Брока снова нахлынули сомнения.

– Мы уверены, что выйдет, если только мы найдем время и деньги для работы.

– Деньги? – Брок постучал пальцами по столу, затем, видимо, укрепившись в своем решении, покачал головой. – Нет, – твердо сказал он. – При ваших темпах, чтобы закончить работу, вам понадобится весь монетный двор Соединенных Штатов. Достаточно и того, что я даю вам возможность выкупить паи. Я попрошу Чарли Стюарта составить надлежащие документы. Должен сказать, что вам, друзья мои, эта сделка необходима для восстановления вашей репутации. Люди переменят мнение о вас, когда узнают об этом.

– Какое мнение? – резко спросил Кен.

– Ну, знаете, ходят слухи, – разумеется, несправедливые, – будто ваша работа – сплошное надувательство и будто вы выдаиваете деньги из компаньонов и недурно наживаетесь. – Он произнес это тоном небрежной объективности, словно стараясь убедить их в справедливости несправедливых слухов. – В конце концов, ведь никто не видел результатов вашей работы.

– Но кто распускает такие слухи? – требовательным тоном спросил Кен. – Не забывайте, мистер Брок, мы никогда не просили у вас поддержки. Ведь вы первый…

Брок поднял руку.

– Кто распускает слухи – мне неизвестно. В таком городе, как наш, сплетни лезут из-под земли. Собственно говоря, у вас есть и немало сторонников. Они скажут, что я гнусный старый скряга, который сейчас, когда вы потерпели крах, выжимает из вас последние гроши. Ваши сторонники непременно так скажут, хотя сумма, которую вы собираетесь мне выплачивать, – сущая ерунда по сравнению с тем, сколько вы получили. Не думайте, что мне было легко выдержать объяснение по этому поводу с моими компаньонами.

– Брок явно считал их чересчур наивными: как будто они не понимают, что Тэрстону внесенная им сумма представлялась лишь дополнительной оплатой отчаянного кутежа в Милуоки. – Если хотите знать, – продолжал Брок, – я согласился на это только для того, чтобы дать вам возможность восстановить свое доброе имя как в глазах ваших противников, так и сторонников.

– И я должен был всё это выслушивать! – негодовал Кен, выйдя из банка. Не помня себя от ярости, он шагал очень быстро. – Ну нет, умрем, а доведем это дело до конца! Идем к Стюарту и сейчас же начнем составлять ответ Бюро патентов.

– Мы не покажемся Стюарту на глаза, пока договор о прекращении деловых отношений с Броком не будет скреплен подписями и печатью, – сказал Дэви. – День или два будем сочинять ответы у себя в сарае. Так что будь добр, придай лицу другое выражение и немножко понизь тон. Для всех окружающих мы с тобой – мистер Неудачник и его брат.

Но когда братья вернулись в свой старый сарай, где им ничего другого не оставалось делать, как ждать, их злобно-оптимистическое настроение стало постепенно улетучиваться. Кен молча стоял у окна и, точно произнося про себя гневную речь, сжимал и разжимал кулаки, а Дэви уныло бродил между стеллажами, на которых стояли приборы. Ему стоило только оглядеться вокруг, чтобы день за днем вспомнить всю свою жизнь за последние годы. Каждый этап работы был чудом упорства, интуиции и творческой энергии. А всё вместе это оказалось пока что полной неудачей.

Дэви побрел в контору.

– Мы с тобой сделали ошибку, послав заявку только на один патент, – сказал он Кену. – В процессе работы мы состряпали, по крайней мере, двадцать оригинальных изобретений. И каждое можно применить десятью различными способами, не считая того, который избрали мы. Нам следовало бы записывать всё это. Вот станем разбирать мастерскую, давай-ка перепишем всё, что у нас есть. И сделаем это сейчас, пока мы не увязли в возне с гаражом.

– Этот гараж стоит у меня поперек горла! – сказал Кен. Он обернулся к Дэви и беспомощно развел руками. – На словах всё как будто прекрасно и благородно, но по сути дела это же сумасшедшая затея. Одно дело, когда мы учились в университете. Но теперь эти гроши – просто капля в море. Мы будем стараться получить основной патент; тут без Стюарта нам не обойтись, а он не станет возиться с нами задаром. Ты хочешь подать ещё двадцать заявок – на это понадобятся ещё деньги. Сверх того, нам нужно покупать оборудование, чтобы работа над изобретением двигалась вперёд.

– Что же ты предлагаешь?

В глазах у Кена вспыхнули огоньки: он чуть-чуть усмехнулся.

– Слушай, ты пошел к Броку один и договорился с ним без моего участия. Теперь моя очередь действовать самостоятельно. – Кен поднял телефонную трубку и назвал номер. – Мистера Торна, пожалуйста… Мэл? Это говорит Кен… Что слышно от этого сукина сына, вашего хозяина? Как ему нравится, что его акции пикируют носом в землю?.. Акционеры должны радоваться, что он смылся! Я звоню вам по делу, Мэл, старина. Сколько самолетов вы сейчас выпускаете?.. Ну, не станут же все отменять заказы только потому, что этот сумасшедший бросил вас на произвол судьбы… У меня есть идея, которая может оказаться полезной для вас. Что, если вы спросите ваших нервных клиентов, не желают ли они иметь на самолетах радиоустановку для двусторонней связи? Такой же первоклассный экземпляр, какой был на «Соколе», а если заказ будет большим, мы сделаем вам скидку…

– Если б это слышал Брок! – возмущенно воскликнул Дэви.

– Запросы посылайте только по почте! – сказал Кен, не глядя на брата. – А ещё лучше – я сейчас приду к вам и мы потолкуем. У нас тут идет перемена декораций. А вы успокойтесь. Все эти отмены заказов и суматоха с акциями – ерунда. Без этого мерзавца вы будете делать самолеты ещё лучше. Я сейчас приеду к вам, старина.

Он повесил трубку и, не снимая руки с аппарата, улыбнулся Дэви.

– Ну, теперь давай заключим договор с тобой, братишка. Ты будешь добывать патенты, а я займусь радиоустановками и буду тебя финансировать.

– Где же ты возьмешь денег для начала, Кен? У Брока ты не выудишь ни цента. Он взбесится, когда узнает об этом…

– Пусть себе бесится, буду очень рад. Я попрошу у Мэла аванс под каждый заказ. Бедняга, судя по голосу, ему кажется, что на него обрушился потолок. Дэви, пойми ты, ради бога, – мы теперь знаем, что такое деньги. Не забывай, за короткий срок мы истратили пятьдесят тысяч долларов. Я теперь могу произнести «десять тысяч долларов» с такой же легкостью, с какой когда-то говорил «девяносто восемь центов». Вчера ночью, когда ты явился домой со своей блестящей идеей, я готов был тебя убить. А теперь я сам – повелитель мира. Хочешь съездить со мной к Мэлу?

– Нет, – улыбнулся Дэви. – Это уж твоя область. А у меня своя работа.

Дэви смотрел в окно на Кена, шагавшего к машине, и заметил, как высоко, решительно, почти весело тот вскинул голову, отъезжая от дома. Это потому, что Кену бросили вызов, подумал Дэви. Человек по имени Брок сказал ему, что он вовсе не Кен, и теперь Кен хочет доказать, что он – это он. Всё ещё улыбаясь, Дэви грустно покачал головой.