"Война Цветов" - читать интересную книгу автора (Уильямс Тэд)

14 СТАНЦИЯ ТЕНИСТАЯ

— Хорошо еще, что вы так просто одеты, — сказал Руфинус, пока Тео, смочив платок под дождем, оттирал куртку. — Случись такое с одним из моих костюмов от «Аканта», я мог бы убить. — Платок принадлежал Вереску — кузен Пижмы и помыслить не мог о том, чтобы предоставить для такой цели свой.

— Да. Это утешает. — Тео казалось, что он висит над черной бездной, цепляясь кончиками пальцев.

— Я не нарочно, — с оборонительной интонацией заявила Кочерыжка. — Я же просила остановить машину.

Руфинус припал к окну, точно шахтер, застрявший в наполненной газом шахте.

— Надо было выражаться яснее, — буркнул он.

Тео надоела их перебранка, и депрессия овладела им так, что завизжать впору. Вместо этого он спросил:

— Мы сейчас где?

Они ехали через что-то похожее на пригород, отличающийся, однако, от тех, где Тео вырос и провел почти всю свою жизнь. Тротуары отсутствовали, а дорога петляла так, словно прямые углы действовали на проектировщиков города, как пьяные вишни на Кочерыжку. Дома, заслоненные пышными деревьями, казались маленькими, но Тео, побывав в усадьбе Пижмы, уже научился не доверять первому впечатлению. Все эти жилища пестрели многоцветьем красок и отличались непривычным для Тео разнообразием форм — здесь были не только коробки, но и цилиндры, и сферы, и еще более сложные фигуры. Он заметил даже одну перевернутую пирамиду, балансирующую на верхушке вопреки законам тяготения.

— Это Тенистый, — ответил ему Вереск. — Пристанционный городок, спальный, что называется. Многие здешние работают в Городе, хотя им и далеко ездить. И домой приезжают только на выходные.

Спальный город эльфов в голове тоже не очень укладывался — хотя почему бы, собственно, и нет? Это явно был пригород: они проехали парк, где эльфийские детишки бегали за маленьким золотистым предметом, очень прыгучим — то ли мячом, то ли зверушкой. Другие дети запускали разноцветных змеев без видимых бечевок. Стайка совсем маленьких карапузов, крылатых и бескрылых, с пением шла через дорогу, ведомая радужным пузырем величиной с дыню, — из детского сада, наверное. Тео очень хотелось послушать, что они поют, но когда он сообразил, как открыть окно, дети остались позади.

Куда больше смущали его автомобили, которые он видел около домов, — не такие большие и роскошные, как их лимузин, но и не так уж сильно от него отличающиеся: ясно, что «экипажи» здесь имеются не только у богатых. Механистическая ранневикторианская цивилизация, описанная Эйемоном, явно не была плодом его воображения — она не только существовала на самом деле, но и совершила большой скачок с тех пор, как Эйемон закончил свои записки.

Однако он писал свою книгу всего лет тридцать назад, а у них тут еще вовсю царила эпоха газового света. Тео уставился на вполне современный светофор. Такой можно встретить на любом земном перекрестке, вот только цвета другие: не красный и зеленый, а оранжевый и сиреневый, а сам светофор парит в воздухе без всякой опоры. Неужели все здесь действительно изменилось с такой быстротой? Или в их мире время идет по-другому? Тео вспомнил слова Пижмы о смещениях и искажениях. Что это, по существу, означает?

Вереск прервал его размышления, свернув с обсаженной деревьями улицы на более широкую дорогу, которая привела их на оживленную площадь. Высокие стройные здания окружали ее, как свечки именинный торт. Некоторые, выше ста футов, представляли собой странную комбинацию вычурной, почти готической архитектуры с обтекаемыми формами и современными стройматериалами. Низкое и широкое строение, в котором Тео распознал железнодорожную станцию, выглядело, как бессмысленное нагромождение остроконечных крыш, но над ними высился купол впору капитолию какого-нибудь штата, при этом паутинно-ажурный и явно открытый всем стихиям.

Не очень, должно быть, уютно там внутри в такой вот день. Тео преодолел приступ ностальгии, по остроте сходный с паникой. «Ну и везет же мне».

Удивительнее всего ему показался быстрый переход от тихой загородной улицы к кипучему городскому центру, хотя сам город был не так уж велик. Впервые он видел столько так называемых «экипажей» в одном месте. Почти все они были меньше того, где сидел он сам, и радовали глаз разнообразием форм и цветов — от близких родственников «жуков-фольксвагенов» до крайне асимметричных механизмов; где у этих последних зад, а где перед, Тео различал только по местоположению водителя. Народ передвигался также на подобиях велосипедов и мотоциклов, а дети на роликовых досках и самокатах, хотя применять эти термины следовало с оглядкой: у одного «самоката» Тео разглядел бронзовые ящеричные лапки вместо колесиков. Но при всем изобилии всевозможных средств транспорта пешеходов здесь было еще больше — многие сотни.

— Сколько народу! — сказал Тео вслух.

— Вы, вероятно, непривычны к такого рода оживленным местам, — усмехнулся Руфинус.

— Я не это имел в виду, — нахмурился Тео. — У нас есть города в тысячу раз больше этого. Просто я впервые вижу так много ваших... соотечественников разом. — Тео не знал, каким словом ему воспользоваться вместо «людей». По меньшей мере половина присутствующих на площади были гораздо меньше людей, но некоторые гораздо, гораздо больше. Помимо подростковых банд брауни ростом ему по колено, еще более миниатюрных крылатых созданий в школьной форме и меланхолических, мокрых голубых женщин с детскими колясками и хозяйственными тележками, Тео насчитал пару-тройку огров и одно пугало вышиной около десяти футов — оно напоминало человека на ходулях, но явно таковым не являлось.

— Полевик, — пояснила Кочерыжка, заметив, куда он смотрит. — Они могут быть и пониже, когда хотят. Этот, наверное, работает мойщиком окон.

— А вот остальные, почти все, очень маленькие — ты только не обижайся. Намного меньше меня. Почему так?

— Должно быть, потому, что они здесь дышат не таким здоровым воздухом, как мы у себя в деревне, — предположил Руфинус. Кочерыжка закатила глаза.

— Скорее уж потому, что большие ездят в экипажах, а прочие ходят пешком или летают, вот ты и видишь на улице в основном маленьких.

— Возможно, и так, Бубенчик, — важно кивнул Руфинус. — Сделай одолжение, Вереск, развернись у входа. Клянусь Деревами, эта предпраздничная давка просто ужасна! Я понимаю, кому-то действительно необходимо ехать, но все остальные — почему бы им не провести Мабон дома, в кругу семьи?

— Потому что они не могут туда попасть, — отрезала Кочерыжка. — Их дом далеко, и проезд стоит слишком дорого.

— Постойте-ка, — сказал Тео Руфинусу. — Вы сказали, что нас, возможно, ищут.

— Да?

— А это ничего, что мы выйдем из большой машины... то есть большого экипажа... прямо здесь? Ведь если кто-то следит за станцией, то экипаж заметят скорее, чем нас.

— Хм-м. Это мысль, — снова кивнул Руфинус. — Вы, пожалуй, правы. — Дун уже включил сигнал левого поворота, и Руфинус сказал ему: — Нет, Вереск, найди лучше местечко на задах, хорошо? Где мы будем не так... не так...

— Бросаться в глаза, — подсказал Тео, думая про себя: «О Боже, вот угораздило. Я, прочитав в очереди к доктору отрывок из романа Тома Клэнси*[17], и то оснащен для таких дел лучше, чем этот парень».

Позади вокзала наблюдалась совсем другая картина — здесь Эльфландия впервые открылась Тео с обратной стороны. Заколоченные витрины, граффити на стенах — в том числе кресты и звезды Давида, призванные, вероятно, шокировать зрителя, клочки бумаги на мостовой. Эльфы в интересном ассортименте стояли в дверях и кучковались на углах. Тео напомнил себе, что это у них лица такие, а не маски. Чисто человеческие черты сочетались с рогами, копытами, шерстью и ушами, как у летучих мышей. Одни из них явно веселились, смеялись, болтали, даже играли на музыкальных инструментах — Тео сразу захотелось выйти из машины и послушать, — но другие смотрели, как потерянные. Заметная доля этих уличных эльфов относилась к одному определенному типу — тощие, босые, с пальцами как древесные корни на руках и ногах, покрытые под одеждой густой шерстью зеленовато-серых и коричневых тонов. Рост их варьировался от половины до трех четвертей человеческого, костлявые носы были длиной с палец Тео.

Они проводили автомобиль глазами — желтыми и очень яркими, как Тео успел заметить.

— Кто это?

— Гоблины, — ответил Руфинус. — Сколько их тут! Не представляю, откуда они все взялись.

— Они работали на полях, — сказала Кочерыжка, — но теперь урожай собран, и работы у них больше нет.

— Ну так и возвращались бы туда, откуда приехали. К себе домой. Нечего толпиться на улицах и мешать движению.

— Им, думаю, хочется того же самого, — пробормотал Тео. До сих пор его угнетало собственное положение, теперь он открыл, что Эльфландия может быть угнетающей сама по себе.

Вереск, опасаясь, возможно, что гоблины за ними увяжутся, въехал в узкий переулок за станцией, и Тео в панике осознал, что пришло время прощаться с Кочерыжкой, — но пока он подбирал слова, боясь при этом, что расплачется, как ребенок, и окончательно опозорится, она с жужжанием взмыла в воздух.

— Надо бы, пожалуй, помыться. Назад ехать долго — неохота сидеть и нюхать, как от тебя самой разит тухлой рыбой. И писать хочется, прямо мочи нет.

— Времени у нас достаточно, — любезно заверил Руфинус, хотя явно находил летуницу вульгарной. — Отправляйся в туалет, а потом мы вместе выпьем чаю. Вереск тебя подождет. Я сам понесу багаж.

Шофер, уже разгружавший багажник, кивнул лошадиной головой.

— Как скажете, ваша милость. Девушку я, понятно, подожду — можешь не торопиться. Вы, наверное, интересуетесь, зачем мне «дворники»? — выпрямившись, спросил он у Тео. — Все, кто в первый раз со мной едет, обычно интересуются.

— Я, кажется, догадался. Для пассажиров, да? Чтобы они не нервничали, когда впереди ничего не видно, хотя вам самому без разницы.

Будь у Вереска глаза, он наверняка подмигнул бы.

— Отчасти верно. Но дело не только в пассажирах, а еще и в мирианах.

— Правда? А что это?

— Такой мелкий летучий народец вроде мошкары. Вечно толкутся над дорогами и хлопаются о ветровое стекло. Так им, в общем, и надо — нечего летать над магистралью, даже если она проходит по земле твоих предков. Убивать их это не убивает, но ощущение для них не шибко приятное. А «дворники» сметают их еще до того, как они успевают тебя проклясть. — Поставив чемодан Руфинуса на сравнительно сухой участок тротуара, дун взял под козырек широкопалой рукой. — Счастливого пути, ваша милость. И тебе тоже, приятель, — пожелал он и снова сел на место водителя.

— Дайте-ка сообразить, — сказал Руфинус, когда они вошли в вокзал. — Где-то здесь должна быть чайная комната. — Старый, мучимый кашлем эльф с поникшими крыльями и кожей, как апельсиновая кожура, посторонился, пропуская их в просторный общий вестибюль.

Тео шел за Руфинусом медленно, озираясь по сторонам. Здесь присутствовало что-то странное, не дававшее ему покоя. Не сотни эльфов самого разного вида — к этому он уже начинал привыкать — и даже не вывески на совершенно незнакомом ему языке, которые он тем не менее читал запросто, вопреки всякой логике. Та, которую он видел прямо перед собой, использовала нечто вроде мертвого ближневосточного алфавита с избытком согласных, но текст ее, вне всякого сомнения, гласил: «Пассажиры, притворяющиеся багажом, должны предъявить билеты по первому требованию контролера». Бронзовая статуя, которую они миновали, тоже была ни при чем, хотя изображала некоего бескрылого летунца, стоящего на голове спящей, нормального размера фигуры с торжествующе поднятыми руками. «Вечная память павшим», значилось на табличке, и Тео не сразу разглядел более мелкие буквы: «во Второй Великанской войне». Смысл слова «великанская» тоже дошел до него с опозданием, и он смекнул, что памятник с тем же успехом может изображать фигуру нормального роста, стоящую на поверженном великане. Кто-то уложил перед монументом пирамидку из спелых яблок — возможно, в знак поминовения.

От мысли о великанах Тео стало неуютно, и он невольно посмотрел вверх, словно ожидая, что к нему вот-вот протянется огромная ручища. Сквозь ажурный переплет купола влетали и вылетали толпы крохотных гуманоидов, столь же ирреальных, на его взгляд, как лес Шпорника, и он вдруг понял, что его мучило. Купол, как он заметил еще снаружи, не имел ни стеклянного, ни какого-либо иного покрытия, но Дождь при этом не проникал внутрь.

«Здесь все законы другие, — сказал себе Тео. — Даже законы физики. Другие, и все тут».

Но кое-что, похоже, и в том, и в другом мире было одинаковым — к примеру, женщины со своими потребностями.

Я сейчас лопну, Вильмос, — заявила ему Кочерыжка. — Ты еле тащишься. Скажите мне, куда идете, и я вас там найду.

У первой платформы должно быть славное маленькое кафе, — с видом завсегдатая сказал Руфинус. — Ничего особенного, но несколько выше среднего уровня. Мы будем там. Ты что хочешь?

Поскорее попасть в сортир. — И она шмыгнула прочь, как из рогатки.

Тео просто не мог идти быстрее. Ему впервые представилась возможность рассмотреть вблизи эльфийские лица всяческих видов. Тут были совсем маленькие человечки — брауни и, кажется, гномы (с бородами до самых сапог); были ростом ему до пояса, со сморщенными, как сушеные яблоки, мордочками. Такие же, как Кочерыжка, летунцы, совсем уж крошечные, шмыгали или парили в воздухе. Гоблины тоже попадались часто — одни работали на станции, другие ждали поездов, третьи просто слонялись в надежде поднести кому-то багаж. Все они, разного возраста и социального положения, старались не смотреть Тео и Руфинусу в глаза.

«Может, это так и надо? Может, им не положено смотреть на эльфов высшего класса — или они просто на дух нас не выносят?»

«Нас!» Тео вопреки всему стало весело. «С чего это ты вообразил, что, живя здесь, не был бы гоблином или кем-то еще пониже?» Это как с реинкарнацией: все думают, что в прошлой жизни были герцогами или королями, забывая, что тогда большинство населения проводило жизнь по колено в дерьме и умирало лет в тридцать, будучи дряхлыми и беззубыми.

Однако лица привилегированных эльфов интриговали его как раз сильнее всего — особенно, конечно, женские лица. Не потому, что «благородные» больше всего походили на людей и все, по человеческим стандартам, были хороши собой (хотя и поэтому тоже), а из-за характера этой их красоты.

Она не была совершенной. В среднем лица эльфов были, конечно, правильнее, чем у обычной вокзальной публики в мире людей, но не так уж отличались от лиц на любой голливудской вечеринке, где собираются начинающие актеры и актриски. Вполне совершенными, то есть незапоминающимися, им мешало быть нечто неуловимое, нечто отступающее от человеческих норм и чарующее именно потому, что Тео не мог подобрать этому названия.

Пижма при первой встрече показался ему кельтско-азиатским или скандинаво-азиатским гибридом, но с кожей светлее, чем у обоих этих видов. Теперь, когда Тео видел перед собой много аристократов, возможности для сравнения их с человеческими типами стали намного обширнее. «Азиатские» глаза сидели на лицах гораздо шире, чем у большинства людей, а «североевропейский» цвет лица Пижмы на эльфийской шкале помещался где-то посередине и оттенялся порой зеленоватыми и пурпурными тонами, легкими, почти невидимыми — но рядом с ним даже самые бледнолицые ирландочки показались бы краснорожими сицилийскими грузчиками.

Именно это делало их столь интересными и соблазнительными (когда дело касалось женщин): будучи в среднем ненамного красивее людей, они представляли собой такую сложную смесь незнакомых Тео типов, что каждый из них казался целым миром, новым и неизведанным.

Рассмотреть их подробно было, однако, не всегда легко, женщин в особенности. По крайней мере одна из деталей описанной Эйемоном эпохи перешла в эту, более современную, а именно женская мода: все эти перчатки, длинные юбки и пальто. Десятки фей сидели на вокзальных скамейках или пили с друзьями чай в буфетах, но разглядеть у них можно было разве что щиколотки, да и то редко. В моде также, видимо, были большие шляпы и шарфы, повязываемые на голове. Все это в целом имело до странности эдвардианский вид. Если бы не летунцы и не чистильщики обуви с головами, как у мопсов, Тео подумал бы, что смотрит костюмный телефильм. Может, это они из-за дождя так кутаются? Но феи из низших слоев общества, большие и маленькие, похоже, не обращали на погоду никакого внимания — они одевались так, чтобы было удобно, и охотно демонстрировали голые руки, ноги и крылья.

— Послушайте, а почему у вас крыльев нет? — спросил Тео.

— О чем вы? — с заметным раздражением повернулся к нему Руфинус.

— О крыльях. У вас их нет, у вашего кузена Пижмы тоже. Я думал, они растут только у маленьких, но она примерно вашего размера, — Тео кивнул на женщину в белой шапочке, похожей на приплюснутую чайку, — а у нее они есть.

— Она медицинская сестра, — ответил Руфинус так, будто это все объясняло.

— Но почему все-таки у вас с кузеном они отсутствуют?

— Представители высших слоев... но вот, однако, и чайная. Надеюсь, владелец у нее тот же — я давно здесь не бывал.

Тео, пожав плечами, вошел в кафе вслед за эльфом.

Пока Руфинус заказывал три чая, два больших и один экстра-мини — у краснолицей женщины с жесткими крыльями, стоящей за стойкой на табурете, Тео глазел на выставленные за стеклом лакомства. Каждое пирожное выглядело, как произведение искусства. Он уже хотел попросить Руфинуса заказать одно для него, но тут заметил, что маленький переливчатый тортик сделан вроде бы из настоящих бабочек — живых, поскольку крылышки у них еще трепыхались. Другое изделие украшало что-то очень похожее на засахаренные рыбьи глаза.

Аппетит у Тео пропал, и он сел вместе с Руфинусом и чаем за столик у входа, откуда им был виден весь вокзал — а весь вокзал видел их.

— Не хотелось бы показаться занудой, — сказал он, — но не пересесть ли нам чуть подальше? Просто чтобы не быть на самом виду?

Руфинус отнесся к этому уже с откровенным раздражением, но хорошее воспитание возобладало, и он перебрался на выбранное Тео место у задней стены. Пока он разливал чай, в дверях возникла Кочерыжка — она проделывала небольшие зигзаги, высматривая их.

— Сюда! — позвал Тео.

Она тут же юркнула через комнату — кто-то из посетителей еще отмахивался от жужжащего насекомого, а она уже опустилась на столик рядом с блюдцем Тео.

— Как мило, что ты к нам присоединилась, — сказал Руфинус.

— Ага. Не оборачивайся сразу, — сказала она Тео, — но я видела ребят, которые мне не понравились. Вон там, перед магазином «Все для крыльев». Они за тобой следят.

— Я никого там не вижу, — посмотрев, заметил Тео.

Она снялась со стола для лучшего обзора.

— Ушли уже. Трое вашего роста, — сообщила она Руфинусу, — но чудные какие-то. Даже очень. Подтянутые, не какие-нибудь хулиганы. В темных таких пальто.

Руфинус тоже прищурился — со снисходительным видом взрослого, разглядывающего облако, похожее, по мнению ребенка, на уточку или лошадку.

— Ты, возможно, преувеличиваешь, Бубенчик. Здесь много народу в длинных пальто — из-за дождя.

— Я Кочерыжка, — отрезала она, но без того накала, который наверняка принял бы на себя Тео, окажись он на месте Руфинуса.

«Классовые проблемы, — решил Тео. — Ко мне она относится как к равному и от меня ждет того же. А от него не ждет — и правильно делает, судя по тому, что я видел до сих пор».

— Впрочем, это хорошо, что ты так внимательна, — признал нюх-Маргаритка. — Да и я наготове. Не волнуйтесь, мастер Вильмос: вы под моей защитой. Кузен Квиллиус снабдил меня контр-чарами на случай нападения, и у меня неплохой опыт в применении других форм обороны. Вы знаете, что на последнем курсе «Вечности» я был капитаном фехтовальной команды?

— Домашней команды, — громким шепотом сообщила Кочерыжка. — Набранной из его земляков.

— Но шпаги-то у вас с собой нет, — заметил Тео.

Руфинус улыбнулся так весело, что Тео почти проникся к нему симпатией.

— Это вам так кажется, мой смертный друг. Взгляните— ка. — Он вытащил что-то из-под дна чемодана, раскрыл, и получился то ли короткий меч, то ли очень длинный нож, на добрых полфута длиннее чемоданного днища.

«Помоги мне Боже, он из тех парней, которые считают себя хорошими бойцами!» Теперь Тео занервничал по-настоящему. Сам он достаточно часто оказывался втянутым в серьезные драки — обусловленные характером кабаков, где он выступал с другими музыкантами, — чтобы знать, что боец из него никакой. А того, кто много о себе понимает, первым делом и бьют кием по башке, когда он отвернется.

— Давайте заканчивать наше чаепитие, — предложил Руфинус. — У нас еще почти час до отправления поезда.

Тео принудил себя сидеть спокойно и пить чай. Делать нечего: никаким другим способом ему домой все равно не попасть. Он тут как альпинист, застрявший на вершине в Гималаях: кричи не кричи, а вниз спускаться все равно придется.

— Силы великие, две чашки «Горной паутинки» меня переполнили, — пожаловался, отодвигая стул, Руфинус. — Однако еще есть время, чтобы пройти в зал ожидания первого класса — это намного приятнее, чем пользоваться удобствами в поезде.

Тео еще не привык к тому, что эльфы и феи тоже совершают отправления, — но ясно, что в своем мире, или вселенной, или измерении, как ни назови это чертово место, они подвластны законам физиологии точно так же, как люди в своей реальности.

— А мне что делать? Подождать вас здесь?

— Нам лучше пойти к поезду, Тео, — опередив Руфинуса, твердо заявила Кочерыжка. — Чтобы запас времени был. Я помогу ему найти платформу, — сказала она Руфинусу, — там и встретитесь.

— Очень мило с твоей стороны. С вашего позволения... — Руфинус пошел к выходу, но вернулся за чемоданом. — Чуть не забыл.

Не успел он скрыться из виду, как Тео сильно дернули за ухо.

— Эй, ты что? Больно же!

— Пошли. Нечего тут рассиживаться, и на платформе ты тоже сидеть не будешь.

— Почему?

— Я видела трех парней, которые за тобой следили, и они мне не нравятся. Ты мне веришь?

— Больше всех, кого я здесь знаю.

Она сморщила носик, обдумывая его ответ.

— Ну, этого хватит, пожалуй. Пижмин родич, сдается мне, не подарок — лучше тебе самому о себе позаботиться.

— Я того же мнения.

— Вот и ладно. Значит, так: выходим отсюда через заднюю дверь и стараемся пробраться к поезду понезаметнее. Я вас потому и не торопила — хотела дождаться, когда состав подадут. Давай за мной. — И она полетела к служебному помещению.

— Ты куда?

— К черному ходу, я же сказала. Нам лучше идти мимо мусорных баков и прочего.

Она провела его через кухню, где двое человекообразных толстячков — буги, кажется, — стояли на табуретках, покуривая глиняные трубки. Один при этом жарил что-то в проволочной корзинке, другой длинной лопаткой вынимал из духовки выпечку.

— Далеко ли собралась, пташечка? — лениво спросил пекарь у Кочерыжки.

Говорил он, как комический поселянин у Шекспира, с акцентом, похожим на североанглийский — знакомство Тео с английскими диалектами ограничивалось «Битлами». Он до сих пор не понимал, почему все эльфы говорят, как британцы или ирландцы.

— Вон в ту дверь, пузанчик, — ответила она. — Счастье твое, что ты смазливый, потому как повара из тебя не выйдет — безе у тебя, как старая подошва.

Буги у плиты на это засмеялся, пекарь ухмыльнулся.

— А тебе с язычком повезло — авось и найдешь себе нового парня, ведь твой только что в холодильник вперся.

Тео услышал эти последние слова за миг до того, как за ним захлопнулась дверь, и ему стало вдруг очень-очень холодно.

«Я ничего не трогал, — сказал он себе. — Эта штука просто взяла и закрылась, как по волшебству. Вот черт!»

Он стоял и трясся, пока Кочерыжка препиралась с поварами, приказывая им открыть дверь. Она честила их на все корки, что улучшало самочувствие Тео — но иногда ему, как ни странно, слышался ее смех.

Он выбивал дробь зубами, когда дверь наконец-то открылась снова.

— На кой тебе сдался этакий пестик, коли он даже засов отколдовать не может? — осведомился повар у плиты. — Выходи давай, лордик мороженый, не то мы по ошибке положим тебя в жаркое, а потом на суде отвечать придется.

— Цыц ты, паскудник, — ответила Кочерыжка — без особого, впрочем, негодования.

— Когда пестики тебе надоедят и ты захочешь вернуться в родной социум, — помахал ей на прощание пекарь, — ты знаешь, где меня можно найти.

— Угу, — поддержал другой, — от макушки до пяток, обвалянного в муке. Служебный коридор вон там.

— Неплохие они ребята, — сказала Кочерыжка, летя по узкому проходу.

Руфинус к этому наверняка бы добавил «для буги».

— Ты им понравилась, — заметил Тео.

— Да иди ты.

— Скажешь, нет? А сама покраснела.

— Врешь ты все. Заткнись лучше.

У самого выхода из коридора она сказала ему:

— Как выйдем, смотри не оглядывайся — такое всегда замечают. Ты идешь куда-то по своему делу, вот и шагай себе. Озираются только виноватые.

— Ты у нас прямо Джон Ле Карре*[18]. Из табакерки.

— Не знаю, что это такое, но в ухо двинуть могу запросто. Открывай дверь.

Тео мимоходом поинтересовался, как существа размера Кочерыжки открывают такие двери, когда у них под рукой нет существа размером с него. Выйдя из коридора, они прошли мимо дамской комнаты какого-то ресторана. Тео по крайней мере предположил, что это дамская комната: один из нарисованных на ней силуэтов имел гуманоидно-женственный вид, но другие выглядели как приспособления для пылесоса. Тео решил, что задумываться над этим не стоит.

Дальше следовал магазинчик с книгами и журналами, где толпились путешественники. К празднику урожая его украсили листьями и всевозможными плодами, с потолка свисали стилизованные луны. Это Тео думал, что к празднику — может, у них в Эльфландии всегда так. Идя за Кочерыжкой мимо глянцевых обложек, он снова испытал чувство странного узнавания: он понимал все, что на них написано, не зная ни языка, ни алфавита. «Мы засушиваем дубы — вы отдыхаете!» объявляло издание, чье название, он перевел как «Кора и корни, журнал для дриад». Ему казалось, что он попал в декорации дорогостоящей голливудской комедии. В глаза лезли заголовки типа «Размах крыльев — для работающих матерей» с рекламой «Забудьте о морозильных чарах — свежий стол для Мабона за несколько минут!». Газеты «В строю» и «Арденские известия» сообщали, что «Эластичные стремятся сохранить коалицию», а «Причина аварии на „Генераторах Падуба“ — низкая дисциплина».

Покупатели поражали не меньше, чем периодика — от дам в шляпках с вуалями, точно из римэйка «Поездки в Индию»*[19], до группы говорящих ежей в майках для регби, с флагами и термосами; пока один из них покупал пакетик соленых личинок, остальные добродушно пихались и переругивались.

— Не заглядывайся по сторонам, — прошипела Кочерыжка на ухо Тео. — Трюхай быстрей. Помни, что идешь по делу.

Он все-таки задержался перед стендом с журналами. Один назывался «Аэдова*[20] арфа», и Тео подозревал, что тот относится к одному из двух видов предпочитаемой им печатной продукции. Может быть, в стране, где женщины закутаны до ушей, с музыкальными журналами ему больше повезет? Но Кочерыжка, конечно, была права. От сознания того, как плохо он здесь ориентируется, Тео овладела безнадежность, и ностальгия пронзила его с новой силой. Одно дело — загримировать его под эльфа, и совсем другое — ожидать, что он справится с этой ролью. Все равно что посадить продавца мороженого на симпозиум физиков-ядерщиков и велеть, чтобы он изображал одного из них. Хорошо, если от него требуется просто сидеть с понимающим видом, — но что будет, если его вызовут на трибуну?

— Двенадцатый путь, — объявила Кочерыжка. Они вышли из магазина примерно за десять витрин от кафе, где пили чай, и это уменьшало шансы, что кто-нибудь их засечет. Кочерыжка примкнула к группе идущих к поездам пассажиров, Тео тоже влился в поток и завернулся в него, как в плащ.

Спасибо и на том, что они все крупнее Кочерыжки — иначе с прикрытием возникли бы проблемы. Трех типов, описанных летуницей, Тео нигде не видел. Может, Руфинус все-таки оказался разумнее? Зачем кому-то устраивать слежку за смертным, который никого и ничего здесь не знает? Может, вся эта история с засушенным сердцем злополучного Штокрозы не имеет к нему, Тео, никакого отношения? На душе у него потеплело от этой мысли, хотя он не до конца в это верил. Ведь кто-то, как ни крути, подослал к нему того мертвяка.

— Я их вижу! — прошипела тут Кочерыжка. — Вон там!

У Тео участилось сердцебиение, и он последовал за своей проводницей в укромный уголок недалеко от одиннадцатого пути, между колонной и киоском под названием «Ариэль». Фея, оставив его там, отправилась на разведку, а Тео притворился, что разглядывает рекламу за стеклами. В киоске на первый взгляд продавались вафли, но потом он рассмотрел получше сверточки в вощеной бумаге, которые вручала покупателям брауни с сеткой на волосах, и решил, что это замороженные пчелиные соты.

Что-то коснулось его уха, и он подскочил.

— Не двигайся! Замри! — раскаленным шепотом скомандовала Кочерыжка. — Посмотри через киоск на ту сторону. Видишь?

Да, теперь он видел. С той стороны киоска, в двадцати шагах, стояли три высокие темные фигуры, исподтишка наблюдая за проходящими. Поля шляп заслоняли их лица, но в промежутке просматривалось что-то бледное, мокрое и блестящее, как скорлупа песочных крабов.

— О Господи.

— Стой тут. Поезд подадут через несколько минут — может, еще и проскочим. Они смотрят в другую сторону и не знают, что мы уже прошли мимо них. — Она села на плечо Тео, и эта едва ощутимая тяжесть почему-то действовала на него успокаивающе. — Щельники.

— Кто-кто?

— Вроде троллей. Подземные жители. Раньше, когда их пещеры еще имели выход в ваш мир, они людей похищали. Они мастера своего дела и языки не распускают. Кто-то хорошо заплатил за тебя, парниша.

— Господи! Ну на кой я им сдался? Что я сделал-то?

— Ш-ш-ш. Вон идет кузен Пижмы. Вылез наконец, паршивец.

Тео не успел слова вымолвить, как щельники снялись с места и двинулись к Руфинусу — плавно, как акулы на колесиках. На миг они затерялись в толпе у железнодорожных путей, но у десятой платформы возникли за спиной у молодого эльфа, зажав его в клещи с боков. Руфинус рассеянно посмотрел на одного, повернул голову к другому и остановился. Щельники сомкнулись вокруг него на расстоянии вытянутой руки. Ничего особенного как будто не происходило — разговорились попутчики о ненадежности расписания, только и всего. Трое уперли подбородки в грудь, прячась за шляпами и воротниками, но они наверняка говорили что-то нюх-Маргаритке, потому что встревоженное выражение на его лице сменилось и стало почти презрительным.

— На помощь зови, придурок! — тихо, но экспрессивно посоветовала Кочерыжка — Тео на секунду показалось, что она обращается к нему.

Руфинус вместо этого резко повернулся и зашагал дальше. Тролли неотступно следовали за ним. Один прошептал что-то ему на ухо, и Руфинус, снова остановившись, поднял двумя руками чемодан.

Клинок хочет достать, догадался Тео, но тролли уже облепили Руфинуса, как затянутые в перчатку пальцы. Эльф слегка пошатнулся, словно у него закружилась голова, а тролли довели его до скамейки, у которой стояли прежде, и усадили на нее. Потом наскоро посовещались и направились к чайной.

— Что... что это с ним?

— Стой здесь. И ни звука! — Кочерыжка опустилась до самого пола и стрельнула прочь, лавируя между ногами идущих. Потом Тео как будто заметил ее у скамейки, рядом с Руфинусом, который так и сидел с открытым ртом, словно только что услышал потрясающую новость.

Так оно в некотором роде и было.

Пару минут спустя Кочерыжка снова материализовалась на плече Тео, и он так дернулся, что стукнулся носом о стенку «Ариэля». Это очень развеселило пару молодых гоблинов, евших соты из одной бумажки.

— Он мертв, — шепнула она.

— Что?

— Что-что! Неживой он!

— Это я понял! — Паника подступила к горлу — вот-вот задушит. Что же это за мир такой? — Но как это случилось? У него же чары какие-то были!

— Думаю, это соборный нож — такой никакими чарами не остановишь. Ему вспороли живот, и все кишки на колени вывалились. Ужас. — За отрывистыми словами она прятала собственный страх и шок, но не совсем успешно. — И чемодан у него забрали. Труп того и гляди заметят.

— Надеюсь, черт подери!

— Надейся лучше, чтобы его не обнаружили, пока ты не сядешь в поезд — иначе констебли всех задержат и начнут проверять документы. Ты очутишься в тюрьме Тенистого Дола и повесишься у себя в камере еще до прибытия туда адвоката Пижмы.

— Чего? С какой это стати я... — Но он уже понял, о чем она говорит. Сердце у него стучало, как дятел под метедрином. — Как это могло случиться?

— Кто бы ни нанял этих ребят, шутки с ним плохи, Тео. Во всей стране не наберется и дюжины соборных ножей — их делают из колдовского стекла, взятого в руинах самого Старого Кургана. Всякому встречному-поперечному их в руки не дают — эти парни работают на какую-то важную шишку.

— Что же мне теперь делать? О Боже, бедняга Руфинус — он, конечно, был идиот, но я поверить не могу, что его больше нет! — Тео вытер лоб. Единственное, что приходило ему на ум — это заорать и удариться бежать по перрону, но эта идея была явно не из удачных. — Как я доберусь до города без него? Я не знаю даже, как он называется, этот город!

Кочерыжка неожиданно разразилась тоненьким, близким к истерике смехом.

— Нет, парниша, ты меня уморишь когда-нибудь. Как называется! Да так и называется — Город. Он у нас один такой. «Поехать в Город» — что ж тут непонятного? — Она зажмурилась и умолкла — могло показаться, что она колеблется между ужасом и трезвым пониманием происходящего. — Мне пожалуй, придется поехать с тобой, как полагаешь? — открыв глаза, спросила она.

— Господи Иисусе! Нет, правда?

— Прекрати поминать это кошмарное имя — вон ту даму в дрожь бросило, а она тебя даже не слышит. И вообще помолчи. — Она слетала куда-то и тут же вернулась. — Эти трое так и ошиваются около чайной. Выходи и двигай к двенадцатому. Лучше с теми, кто идет в ту же сторону. И не вздумай оглядываться!

Мертвый Руфинус успел обмякнуть и смотрел остекленевшими глазами в пол, как будто уронил что-то. На другой конец скамейки села маленькая фея с сумкой на колесах. Пока что она не заметила, в каком состоянии ее сосед, но надолго ли это?

— Ладно, пошли, — сказал Тео. — Инфаркт я и на ходу могу получить.

Лица эльфов, которые еще недавно завораживали его, а последние полчаса оставались незамеченными, текли мимо, как в кошмаре. Вот сейчас кто-то укажет на него и крикнет: «Самозванец!»

Страшнее всего было чувство — нет, уверенность, — что кто-то с блестящим белым лицом идет позади него и вот-вот опустит руку ему на затылок...

— Сказано тебе, не оглядывайся!

Тео уже шел по платформе с группой эльфов своего роста, направляясь к вагонам первого класса, и тут на него словно холодной водой плеснули.

— Господи Боже! Билеты-то у Руфинуса!

— Нет, не у Руфинуса. Я их забрала у него час назад и сунула тебе в куртку — боялась, что этот недотепа их потеряет.

— А я и не заметил.

— Тебе можно весь парламент в карман засунуть, и ты не заметишь, — фыркнула она. — Больше на девок глазей. Теперь повернись и заходи.

В вагоне третьего класса ему открылся настоящий зоопарк. Существа всех форм и размеров сражались за места. По совету Кочерыжки они не стали лезть в давку, прошли в самый конец и стали у двери, среди других пассажиров человеческого роста, но явно более низкого социального положения. Они смерили взглядом наряд Тео и тут же отвернулись. Что бы это значило?

— Почему этот чертов поезд не отправляется? — шепотом спросил он у Кочерыжки. Он чувствовал, что щельники кружат где-то снаружи, как плавники вокруг тонущей лодки. Добежать бы до локомотива, схватить машиниста за шиворот и стучать его башкой о пульт, пока не тронется с места.

Машинист, видно, почуял потенциальную угрозу на расстоянии, и свисток издал долгий вопль.

— Ну, слава Богу, — выдохнул Тео. Миг спустя мимо окон их вагона промелькнули две темные фигуры с мертвенно-бледными лицами. «Сейчас они войдут сюда, — подумал он, — и сердце у меня остановится окончательно», — но они пробежали дальше, к первому классу, расталкивая толпу на платформе. Еще несколько секунд, и поезд отошел от станции. — Они сели все-таки? — спросил Тео. — Или остались?

Кочерыжка пожала плечами, не выражая ни особого счастья, ни уверенности.

Планарные ветры несли его, как невидимый воздушный змей. Бесплотный, он растягивался дальше некуда, до последней частицы живой и нацеленный на свою добычу. Она теперь была близко — иррха чуял ее среди прочих подобных ей существ с легкостью совы, находящей единственное пятнышко теплой жизни в густом подлеске.

Преследование цели на этот раз далось ему непросто: путешествие между двумя планами оказалось труднее, чем ожидал иррха, если понятие «ожидать» применимо к нему, и потребовало напряжения всех его сил. Многое изменилось за те медленные века, что он провел в темных промежуточных пространствах. Иррха устал, насколько это было доступно не знающему устали существу, и досадовал, насколько доступно это существу, лишенному эмоций. Он был так близко к своей добыче, что почти касался ее, но не сумел ее схватить и завершить тем свое жгучее назначение, — это наполняло иррху ощущением, которое он не испытывал так долго, что забыл его и помнил лишь, что оно крайне неприятно.

Ближе, еще ближе... здесь. Он обнаружил точное местонахождение своей цели. Осталось только преодолеть последнюю хрупкую перегородку и воплотиться во что-нибудь, способное передвигаться в этой плоскости, пока добыча не ускользнула опять. В последний раз он сделал неверный выбор — сначала понапрасну израсходовал силы, прогоняя из оболочки ее живого обитателя, а затем обнаружил, что тело сильно повреждено; пришлось потратить ценное время на восполнение недостающих частей кусками других пищащих, теплых мясных созданий. Сейчас добыча совсем близко, и он не вправе позволить себе новых промахов, которые могут повлечь за собой новый провал.

Он сжался, скрутил себя в жгут, пал ниже. Сколько здесь жизни, туманящей ощущения, развившиеся за время пребывания в наиболее холодных и безжизненных измерениях. Но теперь его больше ничто не собьет с курса. Иррха нашел то, что искал, и устремился туда, навстречу взрывной сфере света, красок и звуков.

Корнелия Тысячелистник перебирала свои покупки: летающую игрушку, движимую простыми, но долговечными чарами, куклу-гоблина в традиционном костюме из перьев, бус и стрекозиного крылышка, а также коллекцию спортивных вымпелов с эмблемами ведущих домов и шарфы с узором из бабочек — друзья заверили ее, что все знатные городские господа носят такие — и великое множество других свертков. Она, кажется, потратилась больше, чем рассчитывала, но ничего: до поезда в Ивы еще полчаса, а она уже закупила подарки для всех, кто был в ее списке, для племянницы и ее многочисленных деток. Дома, в их маленькой лесной деревушке, Тенистый считается чуть ли не таким же большим, как сам Город, и там очень расстроились бы, не получив подарка от тети Корнелии, которая ездила на трехсотую встречу выпускниц девичьей академии «Жимолость».

Думая о своих внучатых племянницах, одна из которых собиралась в «Жимолость» на будущий год, Корнелия испытала странное чувство. Неужели уже триста лет прошло с тех пор, как она сама вошла ученицей под эти гулкие своды? Кажется, что все это было совсем недавно.

Укладывая свертки обратно в сумку, она невольно заметила, что неприятный запах около скамьи усилился, и взглянула на эльфа, спавшего на другом конце. Одет хорошо, но никогда не известно, на что эти аристократы способны, особенно молодые. Пьян в стельку скорее всего. Однако спиртным от него не пахло, а пахло чем-то... очень скверным.

Незнакомец повернул к ней голову, открыл глаза, и Корнелия ахнула. С глазами у молодого Цветка было что-то не так — они казались пустыми и тусклыми, почти незрячими.

Цветок шевельнул губами и заговорил так, будто никогда прежде не пользовался речью, а уж куда подевалось произношение, приличествующее его социальному статусу!

— Где-е...

— Простите?

— Где... он? — Пустоглазый потряс головой, словно попытка заговорить совсем его обессилила, и встал. При этом с его колен на плиты перрона шлепнулась какая-то липкая масса.

Какая гадость, подумала Корнелия. Его стошнило — современная молодежь утратила всякое понятие о приличиях. Но при повторном взгляде на это красное месиво и на то, что свисало из-под разорванной рубашки молодого лорда, она подавилась криком и упала в обмороке на скамью.

Иррха, удовлетворившись, видимо, телом Руфинуса нюх-Маргаритки, которое, будучи бесспорно мертвым, сохранило еще некоторую гибкость и не получило серьезных повреждений, медленно двинулся через вокзал станции Тенистой, заталкивая внутренности обратно под одежду.